Серебряные стрелы

Контрольный полет

Они еще курсантами, лет пятнадцать назад, летали вместе, но так и не стали друзьями. Завалов ближе всего сошелся с Воскресным, когда их откомандировали переучиваться на новую технику; два лейтенанта из одного училища в незнакомой среде, естественно, держались друг друга.

Однажды они пришли в гостиницу навеселе, старательно поддерживая друг друга, и их приметили. На следующий день обоих вызвал начальник курса.

— Зачем нам гореть обоим, Сергей, — развел руками Костя Воскресный. — Ты знаешь, какое у меня положение.

В критической ситуации каждый считает свое положение безысходным. А у Кости к тому же начиналась любовь с дочкой генерала, и он не хотел быть скомпрометированным. На «коврике» у начальника учебно-летного отдела Завалов сказал, что, устанавливая себе норму, он немного ошибся, перебрал, а Воскресный был совершенно трезв и вел его.

На этом сближение однокашников и кончилось.

Вскоре они вообще расстались: после переучивания Воскресный женился на дочери начальника учебно-летного отдела и остался возле нее, а Завалов уехал в свою часть.

Они встретились снова лет через семь. В аллее в далеком гарнизоне руку капитана Завалова энергично тряс сияющий майор Воскресный в новой тужурке с многообещающим ромбом академии. За время разлуки перемены произошли не только в звании. Время заметно изменило их, резче выразило те черты, которые в их лейтенантской юности только намечались.

Завалов, казалось, стал еще выше, еще больше раздался в плечах и похудел, а на висках появилась седина, заметно старившая его.

Костя Воскресный, напротив, выглядел моложе своих тридцати. Он стал вроде бы круглее, приземистее, как бы обтекаемее, с широкой открытой улыбкой на нежно-розовом лице. Пожалуй, полнота только и выдавала, что он отнюдь уже не юноша.

— Приехал к вам на должность замкомэски, — сообщил он. — Ну а ты как?

— Летаю на заправку днем и ночью.

— Ого, асом стал. А должность, должность как? — скользнул взглядом по капитанским погонам Завалова.

— Командир корабля.

— А-а-а.

Он спросил еще о детях, о жене и заторопился.

— Ну пока, Сергей. Я спешу, мы должны встретиться поближе, вспомнить прошлое.

— До свидания, товарищ майор.

— Ну что ты, Сереж? — приостановился Воскресный. — Для кого майор, а для тебя… Константин Павлович.

Завалов, опуская взгляд, кивнул и подумал, что «поближе» они никогда не встретятся.

В полку майору Воскресному не везло. За полгода три предпосылки к летному происшествию: посадил машину до полосы; дважды, неумело пользуясь тормозами, полностью «разувал» самолет, сжигая покрышки.

Кое-кто уже втайне побаивался с ним летать. Завалов, узнав, что по сложному варианту, при низкой облачности, запланирован у него инструктором Воскресный, подумал, что надо быть повнимательнее. На следующий день действительно установился «минимум»: низкая, хоть шестом доставай, облачность, размытый горизонт за сизой дымкой.

Это было время весны, конец марта, когда тепло набирало силу и на полях отдельные проталины стекались в раздольное, маслянистое, будто из нефти, море, на котором одинокими островками блестел глянцевой коркой выветрившийся колючий снег. Сверху земля походила на пенистый прибой, скрывающий посадочную полосу, и самолет приходилось пилотировать только по приборам почти до точки выравнивания.

Им оставалось выполнить последний, третий полет.

— Дай, Сереж, я этот круг сделаю, — попросил Воскресный, и Завалов отпустил штурвал. «Надо смотреть», — подумал он, неторопливо стаскивая влажные перчатки.

Летчик показывает себя на предпосадочной прямой после четвертого разворота. Полет — это работа, где требуется высокая организация человека, способность чувствовать детали, ювелирная точность движений и, как любая другая работа, выражает личность: интеллект, требовательность к себе, мужество.

Воскресный напряжен. Его лицо сосредоточенно, губы крепко сомкнуты, на крыльях носа появилась испарина. Без напускного глубокомыслия лицо его кажется простодушным, как детский рисунок.

— Полоса слева, двести, — сформируют с земли.

Инструктор, не раздумывая, поспешно вводит машину в разворот, чтобы побыстрее загнать стрелку «курсовика» на ноль, и самолет по инерции проскакивает створ полосы.

— Справа сто пятьдесят, — докладывает руководитель посадки.

Правый крен, потом снова левый доворот, и заход получается по «синусоиде» явно не показательный.

Сосредоточив все внимание на выдерживании курса, Воскресный забывает о высоте и вдруг, заметив, что идет выше установленной, бросает машину на снижение, стягивает рычаги оборотов до малого газа.

Тяжелые, иссиня-чериые, цвета мокрого снега облака плотным слоем окутывают самолет; даже не видно концов плоскостей. Без видимости земли теряется ощущение полета. Но в подсознании живет чувство опасности, и от летчика требуется усилие воли, чтобы хладнокровно продолжать «слепое» снижение.

Воскресный нервничает, непрерывно «сучит» штурвалом, создает ненужные крены, разбалтывает самолет. Эта суетливость была его старым недостатком — еще с училища, но тогда Завалов зажимал штурвал двумя руками и говорил нарочито спокойно: «Расслабься, Костя, все успеем». Но тогда они были курсантами. А теперь Воскресный — инструктор.

Наконец в кабине посветлело, будто легким крылом смахнуло тень сумерек, и стала просматриваться земля.

— Рвань всякую прет, — недовольно пробасил Воскресный, однако в его голосе чувствовалась и приободренность — впереди расстеленным для отбеливания полотном лежала посадочная полоса. — Выбрались мы из этой мути, а, Серег?

Завалов сдержанно кивнул и отвернулся к боковой форточке: он не мог поддерживать разговор, в котором так легко осквернялось небо. Он до сих пор чувствовал и помнил восторг первого полета, а до прихода в авиацию сменил несколько профессий и решил, что он человек без призвания. А небо открылось ему радостью.

Но вместе с тем Завалов помнил, и так же явственно, секунды оцепеняющего ужаса — первые секунды неожиданного падения… Грозовое небо низвергало самолет вниз вместе с отказавшим двигателем, а он не мог даже доложить на землю о срыве — язык словно задеревенел, прилип к гортани. Но и после этого случая не изменилось его отношение к небу.

Посадка у Воскресного получилась мягкой, но с небольшим перелетом, как и положено садиться опытным летчикам. Однако, на профессиональный взгляд, она не была безупречной: с высокого выравнивания, без запаса скорости машина садилась не там, где хотел летчик, а неслась над землей насколько хватало аэродинамических сил. И сам Воскресный не был уверен, что следующая посадка получится такой же удачной.

А сейчас инструктор доволен собой: «Конец — делу венец!» И в благодушном расположении духа открыл форточку кабины. Упругий поток освежил лицо. Свистящий шум двигателей заглушил сухой треск наушников.

Торопливый, на одной ноте, доклад штурмана застал летчиков врасплох:

— Командир, скорость двести, до конца полосы шестьсот!

Эта скорость была явно велика для оставшейся части бетонного покрытия. «Выкатимся!» — такая мысль пришла к летчикам, похоже, одновременно. Воскресный выжал было тормоза, но, увидев, что это же сделал и Завалов, тут же отпустил их: «Пусть он рвет покрышки!»

Стало понятно, что никто из них до этого самолет не тормозил — понадеялись друг на друга.

Впереди показался последний «рукав», через который отруливали на стоянку. Ясно, что до него самолет не остановить: скорость еще больше сотни. Воскресный снова засуетился, нажал на основные тормоза и опять отпустил, зачем-то дернул рычаги аварийных тормозов и, наконец, потянулся к кнопке включения ручного управления передних колес шасси. Очень ему хотелось освободить посадочную полосу в обычном месте.

— Не надо, командир. Лучше по прямой! — Завалов понял его намерение развернуть самолет на недопустимо большой скорости.

— Нормально, нормально, — успокаивал скорее себя Воскресный.

Машина медленно развернулась в сторону «рукава», но по инерции продолжала двигаться по прямой со скольжением на правое крыло. Получился юз, от колес потянулся сизый дым горящей резины, на бетоне пролегли широкие ленты черного следа. Самолет явно не вписывался в разворот, неудержимо сходил с бетонной полосы на грунт. И впервые в жизни Завалов ощутил свою беспомощность, непривычное неповиновение машины его воле.

— Выкатываемся с полосы, выкатываемся с полосы, выкатываемся с полосы, — заевшей пластинкой, раздражая своей монотонностью, докладывал штурман.

— Вижу, — оборвал его Воскресный.

В последний момент прижатый к борту Завалов успел лишь застопорить привязные ремни.

Яичной скорлупой хрустнул под тележкой шасси бронированный фонарь освещения аэродрома. Мелкими осколками брызнул деревянный щит ограничителя. Самолет просел, подался вперед, зарываясь передней стойкой в мягкий грунт. Приходилось только удивляться потом, как она выдержала такую нагрузку, не подломилась совсем. Самолет быстро терял скорость, и, чтобы не завязнуть, Завалов увеличил обороты двигателей, вывел машину на бетон «рулежки».

В экипаже все молчали. Молчали до тех пор, пока не прозвучал в эфире четкий голос руководителя полетов:

— Ноль семь, зайдите с пятым ко мне!

— Понял вас, — поспешно ответил за Завалова Воскресный.

И только после этого оправившийся от испуга штурман позволил себе пошутить:

— Не береги любовь на старость, а торможение на конец полосы…

Ему никто не отозвался.

Летчики вышли из кабины и, не задерживаясь возле встречавших их техников, направились к КДП.

Впереди, чуть подавшись навстречу ветру, широко ступая, будто уходя от досады, шагал Завалов. Высокий, костлявый, с длинными руками.

Предстоящая встреча с руководителем полетов не беспокоила капитана. Он давно не испытывал страха перед большим начальством, потому что четко исполнял свой долг. Ему оставалось только ругать себя за то, что он, освоивший самое сложное — ночную заправку самолета в полете, понадеялся на инструктора, — который в летном отношении был всегда рангом ниже его.

Константин Павлович, стараясь не отстать от Завалова, шел сзади, но не выдержав темпа, попросил:

— Не спеши, Сергей, туда всегда успеем. Давай подумаем, что говорить будем.

— Говорить-то вы будете. — Капитан поднял воротник куртки.

Его ответ можно было понимать по-разному.

— Ты думаешь отмолчаться? — уточнил Воскресный.

Завалов ничего не ответил. Эта отчужденность испугала Константина Павловича. Некоторое время он шел молча, собираясь с мыслями.

— Сергей, ты же хорошо знаешь мое положение. Ты же знаешь, что я держусь на пределе. Да, эта предпосылка чисто по моей вине, но она может оказаться последней для меня. Ты понимаешь, Сергей? Все, что я достиг с таким трудом, пойдет прахом.

Действительно, трудно досталось положение Константину Павловичу. Ради него ему всегда приходилось чем-то или кем-то жертвовать. Всегда он был один, потому что в других видел только соперников.

— Сейчас многое зависит от тебя, Сережа. Я прошу тебя помочь мне. Ты ведь всегда шел навстречу попавшим в беду…

Завалов нахмурился.

— Что от меня требуется?

— Ты можешь взять на себя большую долю моей вины, если скроешь, что пилотировал самолет я. Тогда и предпосылка не станет для меня такой тяжелой. Сделай это, Сережа, прошу тебя. Как друга прошу.

Завалов мельком взглянул на растерянное лицо Константина Павловича и почувствовал вдруг жалость к нему, жалость к человеку, взвалившему на себя непосильную ношу.

— Я никогда не забуду твою услугу, Сережа, — торопился заручиться согласием Воскресный. — Ты ведь умный человек, понимаешь, каково мне сейчас. А на твоей стороне такой авторитет. До сих пор ни одного замечания. Сам факт моего присутствия снимает с тебя полвины. А если узнают, что во всем виноват я, — меня ждет катастрофа. У меня отнимут все, отнимут мое будущее. Или ты хочешь этого? — приглушенно спросил он.

— Ладно, Воскресный, договорились, — буркнул Завалов. — Говори, что садил я.

Невысокий черноволосый полковник отложил в сторону командный микрофон и, не вставая, принял доклад о прибытии.

— Самолет сломали? — устало спросил он.

— Никаких повреждений, — ответил Воскресный с подъемом.

— Хорошо, — вздохнул полковник. — Подождите моего вызова у дежурного по связи.

Через полчаса командир полка вызвал их к себе.

— Ну, рассказывайте, как это случилось?

— Прозевал с торможением, — коротко ответил Завалов.

— Понадеялся на Завалова, — потупился Константин Павлович.

Такого оборота дела командир полка не ожидал. Он оценивающе смотрел на летчиков. Было заметно, как к его лицу подступает кровь, сходятся в жестокую складку брови. Ему, видимо, стоило немалых усилий сдержать себя. Но решение полковника было неожиданным.

— Завтра соберу методический совет и буду предлагать заменять вас местами, — хмуро оказал он.

Воскресный пытался что-то сказать полковнику, но тот только махнул рукой, что означало «можете идти», и отвернулся к командному пульту.

Пилоты вышли и молча закурили. Никто из них не знал, что, пока они ждали вызова, руководитель полетов прослушал запись самолетного магнитофона и на ней отчетливый голос Воскресного: «Дай, Сереж, я этот круг сделаю!» А чуть позже — благоразумное решение Завалова: «Не надо, командир, лучше по прямой!»