Серебряные стрелы

За облаками среднего яруса

Кабина горела. Высота полета — огромная. За бортом ледяной поток, температура ниже минус полсотни. Весь обзор его из кабины — через два окошка величиной с розетку. Одно — над головой, через него Сан Саныч — штурман-оператор лейтенант Брайко — видел кусочек фиолетового от большой высоты неба, другое — внизу, в люке. Там, далеко внизу, ослепительной белизны первого снега бескрайние облака среднего яруса.

Его кабину называли «темной», а самого хозяина «Черным оператором». «Не король, а на троне» — со своего катапультного кресла Сан Саныч мог достать, даже не наклоняясь, любой переключатель. Экономно были рассчитаны его габариты.

Едва только задымился передатчик, кабину сразу заволокло, в ней стало, как бывает, наверное, в тесном дымоходе. Сап Саныч ориентировался теперь только на ощупь. Впрочем, от дыма глаза защищены плотными выпуклыми очками, делавшими его похожим на муху, а маска обеспечивала чистый кислород.

В принципе, при пожаре в кабине оператор имел полное право самостоятельно, без команды покидать самолет, но пока ничего опасного не было, и Сан Санычу такой выход казался совсем неприемлемым. Тем более, уже возвращались домой, до аэродрома оставалось лететь — около двух часов.

В наушниках шлемофона стоял сплошной гомон. Каждый член экипажа считал свой совет самым важным, все говорили разом, и Сан Саныч ничего не понимал.

— А ну прекратить! Всем молчать! — крикнул командир корабля капитан Семенов.

Обычно добродушный, отзывчивый на шутку, командир в ответственные минуты становился строгим. На его открытом широкоскулом лице между светлыми бровями пролегла складка сосредоточенности.

— Передатчик выключил? — спросил Семенов.

— Так точно! — подтвердил Брайко, но для гарантии еще раз проверил пульт.

— Чистый кислород, очки, кабину разгерметизировал, вентиляция? — уточнил Семенов.

— Да, командир.

— Так. Молодец, Сан Саныч. Что дальше?

— Думаю, командир, смотреть. Там видно будет. — Судя по всему, он не потерял присутствие духа. Может, по молодости не соображает, где надо бояться, двадцать два года лейтенанту. Но нет, молодым тоже жить хочется.

— Ну, смотри, — согласился капитан. — У тебя есть огнетушитель. Не забыл?

— Под рукой. Использую его, когда пламя появится.

Все правильно, знает свое дело Сан Саныч. Другой бы на его месте заметался, стал бы вводные давать, экипаж запугивать, а Брайко ничего, держится. Знал Семенов, кого в экипаж к себе брать. Не зря из-за Брайко у него с начальством чуть не дошло до инцидента.

…Командир части устроил прибывшим лейтенантам любопытный экзамен.

— Спортсмены есть? — поинтересовался он при их представлении. — Прошу подойти ко мне.

Спортсменом быть всегда почетно, к тому же возможны льготы в службе. И часть лейтенантов шагнула к командиру.

— Артисты, художники, другие таланты есть? Тоже прошу подойти. — И еще двое присоединились к группе избранных.

— Значит, так, вы свободны, — подытожил опытный методист, оставляя окруживших его лейтенантов. — А вас, — перешел он в группу неодаренного меньшинства, — я беру к себе. Мне нужны люди, чтобы летать с ними, а не в футбол играть или самодеятельностью заниматься. — И, довольный, расхохотался.

Брайко оказался в числе бесталанных, хотя как раз был из футболистов, еще до армии играл в классной команде и получил кандидата в мастера. Может, поэтому и не принял так сразу сторону привилегированных. Знал он этот хлеб. Но кто-то из парней проболтался о его хобби.

— А тебе, мастер мяча, что делать среди нас? — сказал командир. — Давай к своим.

На смуглом худощавом лице лейтенанта, оказавшегося в центре внимания, нельзя было заметить обычного в таких случаях смущения. Он держался непринужденно: высокий, темноволосый, со спортивной фигурой.

— Да нет, командир, я хочу полетать, — улыбнулся Брайко.

Капитан Семенов, командир корабля, присутствовал при этом экзамене, и ему понравилась непосредственность лейтенанта. Сам Семенов не разделял взглядов отрядного. «Если у человека есть хоть к чему-нибудь способность, — рассуждал он, — то на него можно положиться. Не пустоцвет, не станет убегать от самого себя за развлечениями». Кроме всего прочего за свое многолетнее командирство капитан приобрел способность при первом же знакомстве предвидеть, хотя и в общих чертах, перспективу подчиненного в службе. «Надежный будет оператор», — решил он о Брайко и тут же вмешался в разговор:

— Командир, с вашего позволения, беру этого мастера к себе в экипаж.

— Да ты что? — изумился тот. — Он же футболист!

И отведя Семенова в сторону, долго уговаривал не брать себе спортсмена. Судьба посмеялась над проницательностью опытного методиста. Некоторые «деловые» его лейтенанты оказались способными по другой части, они-то и заработали шефу служебное несоответствие.

А Семенов добился своего и в который раз убеждался, что не ошибся в лейтенанте. Брайко быстро освоился в новой обстановке, хорошо знал специальность, выделялся веселым характером, и в экипаже из-за него никогда не было неприятностей.

…Командир прекрасно представлял, каково оператору там, в дальней кабине, одному. «Молодец, держится!..»

— Пламя вырвалось наружу, применяю огнетушитель! — В торопливом докладе лейтенанта — появилась заметная тревога. На глазах у Брайко металлическая крышка блока, занимаясь пламенем, скручивалась жухлым листом.

— Действуй, Сан Саныч! Не забыл? От периферии к центру.

— Не забыл.

На зачетах в дни наземной подготовки о действиях в этих случаях лейтенант Брайко рассказывал как по писаному.

— Ну что там у тебя, Сан Саныч? — Затянувшееся молчание оператора обеспокоило Семенова.

— Командир, огнетушитель не работает.

— Почему?

— Не знаю. Все было как положено, запломбирован.

— Скобу нажал? — Семенов понял, что этот вопрос явно не по делу, и поспешил добавить: — Потряси его, что ли.

Пламя из горевшего блока перекидывалось на облицовку кабины. Брайко в сердцах грохнул баллон об пол:

— Нет, командир, бесполезно, начинает гореть фальшборт, — сказал он с хладнокровием, достойным бывалого пилота.

Впрочем, Сан Саныч всегда оставался пилотом. Даже в футбол играл за родной ему «Триммер». Он играл левым крайним нападения, и бедный «Ветрочет» почти всей командой пытался удержать его. Штурманы гонялись за Брайко по всему полю, ставили подножки, устраивали свалку, но он, быстрый, техничный, всегда оказывался в стороне от общей кутерьмы, и обязательно с мячом. Не мешкая, Брайко давал пас вперед, в штрафную, где на одиннадцатиметровой отметке неизменно дежурил Семенов. Командир, приземистый, тяжеловатый, в унтах, с врожденной косолапостью, не попадал, как правило, в ворота, из десяти верных голов забивал, может, один, но сколько при этом было радости, сколько шуток над поверженными штурманами. Считали, что только за эти пасы Семенов не уступил бы никому своего оператора. Он не отказывался и добавлял, что Сан Саныч надежен не только на поле.

Сейчас командиру легче было оказаться самому на месте оператора. А пока приходилось ждать, что он ответит.

— Мое решение, командир: попробую сбивать пламя перчатками.

— Тебе катапультироваться не пора?

Конечно, это был не самый лучший выход из создавшегося положения, по что оставалось делать? А пожар в пустой кабине на большой высоте с пониженным содержанием кислорода затухал, как правило, сам по себе.

— Нет, командир, с вами умирать не страшно.

Пожалуй, он выбрал не самый подходящий момент для этого полушутливого признания. Теперь Семенов уже точно знал, какую команду надо давать.

— Катапультируйся, Брайко!

К удивлению, тот на команду никак не отозвался.

— Оператор! Оператор! — напрасно добивался Семенов ответа.

— Как меня слышишь? — настойчиво вызывал капитан по дублирующей сети, но Брайко не отвечал.

— Командир, может он сознание потерял? — заметил штурман.

Такой исход был вполне вероятным, Семенов сделал крен вправо, влево, надеясь таким образом вызвать оператора. Безрезультатно. Самолет пошел на снижение.

А оператор не мог ни слышать, ни отвечать из-за перегоревшего шнура связи у абонентного аппарата.

Освободившись от привязных ремней, оставив спасительное кресло с парашютом, Брайко в это время сбивал у борта расползавшийся круг пламени. Он почувствовал начало снижения, когда из-под ног стал уходить пол, и только теперь ощутил странную тишину в наушниках.

— Командир! — нажал он кнопку вызова. — Командир! — позвал еще раз, холодея от страшного предчувствия. — Командир!

В шуме двигателей он услышал только собственный голос.

Его взгляд скользнул по приборам и остановился на высотомере: стрелка ползла вниз. «Самолет падает, — мгновенно понял он. — Самолет падает, случилось что-то еще. Я в машине остался один!»

Ему стало жутко оттого, что остался один в этой неуправляемой машине. Пока он слышал в наушниках разговор экипажа, привычный голос командира, ему ничего не было страшно.

«Один в падающем самолете. Чего же ты ждешь?» — Ему показалось, что рассуждает уже целую вечность. В долю секунды оказался в катапультном кресле. Щелкнул замок парашютных лямок. «Не забыть привязные». — Брайко вспомнил, как неудачно катапультировались летчики без привязных ремней.

«Ручка сброса люка! — Он потянул ее, и в кабину ворвались белые клубы разреженного воздуха. — Быстрее, высота падает». Брайко вобрал голову в плечи, нащупал под рукой в подлокотнике рычаг выстрела.

«Пора!» — При выстреле кресла он, кажется, не ощутил никакой перегрузки. А было другое: состояние, близкое к трансу, и только где-то краешком сознания отметил, как обожгло холодом лицо, шею, руки. Он падал, вцепившись в ручки кресла, но невероятная сила вращала его через голову в чертовом сальто, как брошенную гранату с деревянной ручкой, и кресло вырвалось из пальцев.

В таком состоянии он пребывал, может, несколько секунд. Но это были самые трудные секунды психологического барьера, которые суждено выдержать не всем. Но за ними потом приходят неожиданная расслабленность и холодная четкость мысли.

После отделения кресла Брайко почувствовал вдруг, как ранец с парашютом, служившим в самолете сиденьем, пополз вверх, за спину. Тут же он увидел болтающиеся концы ножных лямок и ясно вспомнил, что в спешке забыл застегнуться до конца. Он попытался свести их в замок, но не сумел, не хватило сил. Теперь парашют держался на манер вещмешка — только за счет плечевых лямок. Брайко прекрасно понимал, что при раскрытии динамический удар вытряхнет его из подвесной системы, как из большого, не по размеру пальто.

Тогда он решил, пока не разогналась скорость падения, раскрыть парашют немедленно и потянулся к кольцу. Но вытяжного кольца на обычном месте не оказалось.

«Без кольца, что ли?» — подумал он и тут же догадался, что ранец, смещаясь вверх, провернул лямки, и кольцо оказалось тоже за спиной. В это сразу трудно было поверить, и Брайко прощупал лямку под мышкой, за спиной насколько мог, но кольца не достал. «Бог с ним, раскроет прибор», — спокойно рассудил он.

Его медленно переворачивало в потоке, как сонную рыбу на большой волне, но Брайко даже не стремился упорядочить падение. Он бесстрастно отмечал свист воздуха в ушах, приближающееся серебро облаков, тех самых облаков среднего яруса, которые видел еще с самолета.

Он отметил их холодную влажность и плотность. Они были настолько плотны, что, вытянув вперед руки, он не видел собственных пальцев. Отдельные клочья шарахались от него в стороны испуганными птицами и тут же смыкались в вихре за спиной.

Облака настораживали его. Он не видел землю, не мог контролировать высоту, возможно, толщиной они будут до земли, и тогда произойдет вес внезапно, как выстрел.

Брайко решил, что падает в этих облаках слишком долго и время срабатывать автомату раскрытия, но, возможно, тот отказал, тогда надо как-то выгребать самому.

Он не успел еще ничего предпринять, как наконец вывалился из облаков и увидел землю. Она показалась ему слишком близкой, и он уже не сомневался, что автомат раскрытия отказал.

Брайко решил, что теперь надеяться не на что, но непреодолимая любовь к жизни, сила воли не позволяли ему отчаиваться, бессильно опустить руки. Мгновенно вспомнился подобный случай, когда летчик, падая, сумел в последний момент разорвать руками прочную мешковину ранца и освободить купол.

Брайко завел руки за спину, и поток без задержки перевернул его лицом вверх, к знакомым облакам среднего яруса. Снизу они были серыми, набухшими, с рыжими подпалинами. Он продолжал тянуться изо всех сил, стараясь захватить в кулак материю, поймать какой-нибудь лоскут, чувствуя всей спиной, как уходят со свистом дорогие метры высоты. Но сумел достать ранец лишь кончиками пальцев.

«Надо попробовать ножом», — подумал он, и в этот момент расслабилась под пальцами тугая материя, а затем прошелестел над головой белый шелк купола. Его поддернуло вверх, будто зацепило крюком за поясной ремень, однако в следующее мгновение лямки под мышками напряглись, руки оказались сведенными над головой, и он почувствовал, что вываливается из подвесной системы парашюта. Инстинктивно, как хватают ускользающий конец веревки, Брайко сжал пальцы и захватил лямки. Теперь он висел на них, как гимнаст на кольцах, над пропастью.

Ему крепко повезло, что в момент раскрытия он падал спиной вниз и динамический удар пришелся поперек тела.

Теперь Брайко знал, что не выпустит лямки, будет держать их до самой земли мертвой хваткой.

Он приземлился на лесной поляне. Белый шар парашюта медленно, под углом, валился на землю, но не гас, а тащил Сан Саныча к другому ее краю. На мягком, нетронутом снегу оставалась после него глубокая борозда, а он не мог отпустить лямки, потому что не в силах был разжать пальцы.

Купол, прибившись к кустам, плавно оседал на них ленным прибоем, а Брайко продолжал лежать лицом вниз, ощущая всем телом незыблемую надежность земли, вдыхая ее терпкий запах.

Он поднял голову, когда услышал впереди себя шаги. Высокий старик в круглой шапке стоял с ружьем наперевес и настороженно смотрел на него.

— А где остальные? — устало спросил лейтенант, пытаясь подняться, стягивая шлемофон. Старик, услышав русскую речь, увидев его лицо, лицо совсем мальчишки, опустил ружье.

— Кто остальные?

— С самолета.

— Не знаю, — недоуменно пожал плечами старик, помогая Сан Санычу встать.

Откуда он мог знать, что капитан Семенов благополучно произвел посадку, но экипаж все не уходил с аэродрома, молча ждал на КДП хоть каких-нибудь известий о своем операторе, лучшем крайнем нападения «Триммера», который был настоящим пилотом.

Катапультировался он впервые.