© Сорокин Г.Г., 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
В среду, 17 ноября 1982 года, телефон в кабинете инспекторов уголовного розыска Ленинского РОВД зазвонил около девяти утра.
– Проснулись! – недовольно проворчал инспектор Лукьянов. – Ни свет ни заря, а кто-то уже названивает. Не дай бог из дежурки! На улице мороз за тридцать градусов. На происшествие ехать совсем неохота.
Кашлянув в кулак, Лукьянов поднял трубку.
– Милиция, – официальным тоном представился он.
Помолчав пару секунд, Лукьянов положил трубку и сказал:
– Игорь Ефремов, тебя к начальнику РОВД вызывают.
– Ты ничего не натворил? – встревоженно спросил коллегу Буторин, прокуренный ветеран сыскного дела.
– Когда бы я успел? – нахмурился Ефремов. – Вчера до позднего вечера работали. Пришел домой – лег спать. Утром на работу. Понятия не имею, зачем я начальнику сдался.
– Просто так Балагуров вызывать не будет, – позевывая, высказал свое мнение Лукьянов. – Ты на прошлом дежурстве ничего не учудил?
– Да нет же, черт возьми! Нет за мной грехов. Я чист, как ангел после бани.
Игорь подошел к мутному зеркалу, скептически осмотрел себя.
«Сколько раз хотел принести галстук на работу и все забываю, – недовольный собой, подумал он. – Придется идти к Балагурову одетым как колхозник. Хорошо было при старом начальнике. Он на внешний вид подчиненных внимания не обращал, а новый, говорят, в этом деле строг. Девчонкам из секретариата запретил приходить на работу в коротких юбках».
За неимением галстука Ефремов застегнул верхнюю пуговичку на воротнике рубашки.
«Так лучше будет», – решил он.
– Ну, я пошел. – Игорь одернул пиджак и сделал шаг к двери.
– Погоди, дай я посмотрю на тебя, – остановил его Буторин. – Признавайся: вчера не бухал?
– Непохоже, – пробурчал со своего места Лукьянов.
– Иногда бывает непохоже, а от человека за версту перегаром несет. Но тут вроде бы все в порядке: глаза ясные, дыхание свежее. Ты точно не знаешь, зачем тебя на ковер вызывают?
Ефремов демонстративно взглянул на часы и пошел к выходу.
– Стоп! – вновь остановил его Буторин. – Ты куда без ежедневника? К начальнику надо заходить с деловым видом, а ты отправился к нему как к завхозу за копировальной бумагой. Где твой ежедневник? До сих пор не купил?
– Возьми мой, – протянул потрепанный блокнот Лукьянов. – Если что, открой его на чистом листе и делай записи с умным видом. Чертиков только не рисуй. А то я дал Семену блокнот на совещание сходить, он мне в нем такую похабщину нарисовал, пришлось два листа вырвать.
Приготовившись к встрече с начальством, Ефремов спустился на второй этаж райотдела. У стенда с портретами членов Политбюро ЦК КПСС он на секунду остановился.
«Что-то тут не так, – подумал Игорь. – Ага, догадался! Вместо Брежнева в центр Политбюро поместили портрет Андропова, а бывшее его место пока пустует. Не успели нового члена Политбюро избрать или наш парторг ушами прохлопал?»
Начальник районной милиции был в кабинете не один. За приставным столиком, справа от Балагурова, сидел замполит отдела Владимиров, слева – начальник уголовного розыска Абрамкин, непосредственный шеф Ефремова. Судя по лицам, между замполитом и Абрамкиным был жесткий диспут, и главный сыщик отдела остался в проигрыше.
Не отрываясь от телефонного разговора, Балагуров показал Игорю на место рядом с Абрамкиным. Пока начальник РОВД отчитывался кому-то о нераскрытой краже, все присутствующие в кабинете молчали. От нечего делать Ефремов стал рассматривать бумаги на столе начальника и обомлел: прямо перед Балагуровым лежал доклад, подготовленный Игорем для выступления в областном УВД на конференции молодых инспекторов уголовного розыска.
«Черт возьми, как мой доклад оказался здесь? Я же его лично отвез на проверку в городское управление милиции».
Ефремов всмотрелся в переплетенные наподобие школьного реферата листы ватмана. Без сомнения, это был его доклад под названием «Меры по усилению оперативной работы среди несовершеннолетних».
Пожелав собеседнику всего наилучшего, Балагуров закончил разговор, достал из ящика стола сигареты, закурил.
– Кто начнет? – спросил он.
– Николай Борисович, вы ознакомились с писаниной этого умника? – спросил замполит.
– Некогда мне было, – недовольным тоном ответил Балагуров. – Я вторую неделю в должности, дел – невпроворот, а тут какой-то доклад. Что в нем такого написано, что вы без моего участия разобраться не можете?
– Разобраться-то мы можем, но я считаю, что докладу Ефремова надо дать принципиальную оценку на самом высоком уровне. Олег Гаврилович, – замполит кивнул на начальника уголовного розыска, – за молодыми сотрудниками не следит, вот они и изгаляются над здравым смыслом. Ефремов, благодари бога, что твой пасквиль вовремя перехватили. Если бы о нем узнали в областном политуправлении, мы бы сейчас все по выговору получили. Я – по партийной линии, а вы – по служебной.
– Я не считаю, что мой доклад – пасквиль, – негромко, но твердо возразил Ефремов. – Я написал в нем то, над чем размышлял не один год.
– Ты сколько работаешь в милиции? – недоверчиво покосился на Игоря Балагуров. – Какой «не один год»? Ты что, стал продумывать тезисы этого доклада в начальной школе?
– Николай Борисович, в уголовном розыске я работаю второй год, с августа 1981 года, но вводную часть этого доклада я мог бы написать и перед армией.
– Так у тебя с юности голова антисоветчиной забита! – сказал замполит тоном следователя, наконец-то уличившего преступника в отсутствии алиби. – Я-то думаю, где ты такой ереси успел нахвататься, а ты, оказывается, на областную конференцию приготовил квинтэссенцию своих юношеских комплексов и страхов?
– Все, что написано в докладе, – правда, и я от своих слов отказываться не собираюсь, – твердо заявил Игорь. – Чтобы успешно работать с трудными подростками, надо смотреть на жизнь с их позиции, снизу, а не сверху.
– В его докладе есть здравые мысли, – впервые подал голос Абрамкин.
– Какие? – встрепенулся Владимиров. – Ты сам-то читал эту дребедень или на его наставника свою работу свесил? Кстати, кто у Ефремова наставник? Буторин?
– У меня мало времени, – прекратил начинающийся спор начальник милиции. – Кто мне объяснит суть вопроса?
– Давайте я, – предложил Игорь.
– Начинай. – Балагуров через стол перекинул ему текст доклада. – Постарайся быть кратким. Вступление о политической обстановке в стране и мире можешь пропустить.
Ефремов перевернул доклад титульным листом вниз, достал из кармана авторучку, нарисовал на обложке несколько квадратов и начал:
– Чтобы разобраться в проблемах современной молодежи, особенно юношей допризывного возраста, надо посмотреть на жизнь подросткового социума изнутри, а не с позиции взрослого семейного мужчины.
– Я даю тебе десять минут, – воспользовавшись секундной паузой, вставил начальник милиции.
Честно говоря, спешить ему было некуда, но перед подчиненными, особенно в первые дни работы, полковник Балагуров обязан был выглядеть очень занятым человеком.
– Я уложусь, – заверил Ефремов.
Спросив разрешения, в кабинет вошла секретарь начальника РОВД, молча поставила перед ним стакан чая с лимоном и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Абрамкин, чтобы не встречаться глазами с Владимировым, стал рассматривать схему, нарисованную Игорем.
«Если бы наш замполит не рвался на вышестоящую должность в областном УВД, мы бы сейчас не сидели тут как дураки и не выслушивали от желторотого юнца прописные истины, – подумал он. – Что может нового рассказать Ефремов? Что молодежь в городе давно вышла из-под контроля? Так это и так все знают».
– В нашем областном центре пять районов, – продолжил Ефремов. – Другого административно-территориального деления не предусмотрено. Пять районов – это если смотреть на территорию города сверху, например, из этого кабинета, а если посмотреть на город снизу, то все окажется совсем не так. Снизу наш областной центр разбит на десятки микрогосударств, со своими порядками и внутренним устройством. Рассмотрим, для примера, наш Ленинский район. У нас двенадцать микрорайонов, в центре каждого стоит средняя школа.
– У нас, вообще-то, тринадцать школ, – заметил Владимиров.
– Двадцать первая школа с физико-математическим уклоном является общегородским центром подготовки учащихся к поступлению в технические вузы. В ней учатся дети со всего города, так что на жизнь молодежи Ленинского района эта школа никакого влияния не оказывает. У нас в районе также есть три ПТУ, два техникума и сельскохозяйственный институт. В них обучается несколько тысяч человек, но все они для нашего района интереса не представляют, так как по вечерам все учащиеся и студенты разъезжаются по домам.
– Как насчет общежитий ПТУ, института и техникумов? – заинтересовался проблемой Балагуров.
– Общежития – это анклавы, проживающая в них молодежь варится в собственном соку. Практически никто из проживающих в общежитии контактов с местной молодежью не поддерживает.
Ефремов покосился на пепельницу, но ни закурить, ни придвинуть ее к себе не решился.
– Основными признаками государства являются территориальность и население, – продолжил он. – С точки зрения подростков, любой микрорайон – это крохотное государство, границы которого проходят по улицам, отчерчивающим периметр микрорайона. Населением этого государства являются все лица мужского пола от двенадцати-тринадцати лет и до призыва в армию. Служба в армии – это отсечка в жизни любого мужчины. До нее он – шпана, после службы – самостоятельный рассудительный мужчина. Отслужив в армии, парни отдаляются от уличной жизни навсегда. Они устраиваются на работу, женятся и перестают интересоваться событиями, которые происходят в их собственном дворе. Философский закон «Отрицания отрицания» – бывшая шпана начисто отрицает проблемы шпаны нынешней. Исключения в этом круговороте есть. Наглядный и самый яркий пример – Турист. Отслужив в армии, он от уличной жизни не отошел и сейчас является предводителем всех подростков в Волгоградском микрорайоне. Еще исключения – это лица, осужденные в несовершеннолетнем возрасте и не вставшие на путь исправления. Но они после освобождения живут не по законам уличной жизни, а по законам и обычаям преступного мира.
Ефремов глубоко вздохнул, перевел дух и дерзко попросил:
– Николай Борисович, можно, я закурю, а то во рту пересохло.
– Кури, конечно, – согласился начальник РОВД.
Замполит подвинул молодому коллеге пепельницу и сам достал пачку «Беломора». Подражая старым партийцам, прошедшим революцию и адский труд первых пятилеток, на людях Владимиров исповедовал аскезу и курил исключительно папиросы. Наедине или в кругу семьи замполит предпочитал болгарские сигареты с фильтром. Начальник райотдела в имидже скромного партработника не нуждался. Он курил дорогие сигареты «Космос» в твердой упаковке. Не «Мальборо», конечно, но для подполковника милиции – в самый раз.
– Вернемся к признакам государственности, – выпуская табачный дым под стол, продолжил Ефремов. – Любое государство не может существовать без законов, регулирующих его внутреннюю жизнь, и управленческого аппарата, который следит за исполнением этих законов. Посмотрим на жизнь подростков изнутри. Вся она жестко регламентирована «уличными» законами, за нарушение которых предусмотрено жесткое наказание. Некоторые законы не содержат ничего предосудительного. Нельзя, например, бросить товарища в трудную минуту или предать его. Другие законы идут вразрез с Уголовным кодексом. К примеру, любой чужак, зашедший на территорию твоего микрорайона, должен быть изгнан с применением физической силы. Другими словами, если заметил парня не из своего микрорайона, ты обязан надавать ему тумаков. Чтобы он не шлялся где не просят.
– Ефремов, – перебил Игоря замполит, – если вдуматься, что ты говоришь, то ни школа, ни комсомол не играют никакой роли в жизни молодежи.
– Школа заканчивается за порогом школы, а комсомол – он действительно не играет никакой роли в жизни подростков. Приведу простой пример: спросите любого школьника старших классов, как фамилия первого секретаря Ленинского райкома ВЛКСМ? На этот вопрос вам не ответит никто. А если вы спросите о лидерах молодежных группировок, то тут кличками будут сыпать, как горохом из ведра, и назовут вам не только всех местных авторитетов, но и из соседних микрорайонов припомнят. Вот об этих-то неформальных вожаках молодежи и был написан мой доклад. Именно они, а не комсомол правят балом и определяют, чем будет заниматься подрастающее поколение в свободное от учебы время.
Ефремов немного помолчал, затушил сигарету и продолжил:
– По моим наблюдениям, уличная жизнь в последние годы стремительно криминализируется. Если раньше вторгшемуся в твой микрорайон чужаку просто били физиономию, то сейчас обязательно снимут шапку и вывернут карманы. Потерпевший, естественно, жаловаться никуда не пойдет: уличные законы запрещают любое доносительство. Лишившись шапки, этот подросток пойдет мстить и снимет головной убор с кого-нибудь другого – и так до бесконечности. Ограбили тебя у магазина – собери дружков, подкарауль чужака и вытряхни из него всю мелочь.
– Это везде так, по всему району? – уточнил Балагуров.
– Есть исключения. На территории Волгоградского микрорайона, там, где «правит» Турист, уличные грабежи происходят крайне редко. Любой пьяный с наступлением темноты может пройти по самым темным закоулкам, не боясь, что с него снимут шапку или шарф. В районе шестьдесят второй школы такой номер не пройдет. Там каждый вечер за пьяными идет охота.
– Турист – он… – Начальник милиции вопросительно посмотрел на Ефремова.
– Лидер новой формации, – пояснил молодой инспектор. – К Волгоградскому микрорайону примыкает стоянка такси, где после закрытия винных магазинов спекулируют водкой. В магазине бутылка «Пшеничной» стоит пять рублей тридцать копеек, после восьми часов, с рук – десятку. С каждой нелегально проданной бутылки Турист взымает дань – один рубль. Перечить ему никто не смеет – ни таксисты, ни спекулянты. Если кто-то посмеет воспротивиться его воле, он тут же бросит десяток-другой разгоряченных вином подростков, и они любого отметелят так, что мало не покажется. Уличные грабежи Турист запретил, чтобы не привлекать к своему микрорайону внимания. И еще, на мой взгляд, ему просто нравится быть фактическим правителем целого микрорайона. Своими запретами он как бы показывает жителям улицы Волгоградская: «Смотрите – это я навел порядок в наших дворах. Если меня не будет – побоитесь детей вечером в булочную посылать». Все ведь по вечерам начинается. Днем любой подросток может безопасно пройтись по любому чужому микрорайону, а вот вечером, когда молодежь начинает в стаи сбиваться, тут – да, тут углубиться в чужие дворы мало кто рискнет.
– Этот Турист взят в разработку? – спросил Балагуров начальника розыска.
Абрамкин отрицательно покачал головой:
– Формально гражданин Игнатов по кличке Турист не совершает ничего противозаконного. Двадцатисемилетний мужчина все вечера проводит в кругу подростков, о чем-то говорит с ними, некоторых приглашает к себе домой послушать музыку, обменивается с ними кассетами с записями популярных ансамблей. Что в его действиях преступного? Ничего. Мы не имеем законных оснований заводить на него дело оперативной проверки.
– А ты что думаешь по этому поводу? – обратился Балагуров к Игорю.
– Мое мнение такое: и Туриста, и других лидеров молодежных группировок надо окружить нашей агентурой, тогда все их действия будут у нас под контролем.
– Ты кого вербовать собрался? Несовершеннолетних? – удивился начальник милиции. – Олег Гаврилович, у тебя что, Ефремов не знает, что вербовать несовершеннолетних запрещено?
Игорь, опережая начальника, поспешно ответил:
– Вербовать запрещено, а преступления им совершать можно?
– Так у тебя об этом доклад написан? – нахмурился Балагуров. – Ты ничего другого не выдумал, как предлагать дурацкие изменения в ведомственные приказы о порядке проведения оперативно-разыскной деятельности?
– Я это обтекаемо написал, общими словами, – стал оправдываться Ефремов. – Мы должны смотреть на реалии жизни так, как они есть.
– Теперь, позвольте, я выскажусь, – решительно вступил в разговор замполит. – Из доклада Ефремова следует, что у нас по вечерам молодежь живет не по нашим, советским законам, а по каким-то вымышленным уличным правилам. Я считаю, что доклад Ефремова – это политическая провокация. Он, опираясь на свой подростковый опыт, выдумал каких-то лидеров, какие-то мифические квазигосударства и теперь пытается нам навязать свои бредовые идеи.
Владимиров на секунду прервался, подбирая более хлесткие выражения. Начальник уголовного розыска не замедлил воспользоваться паузой и вступился за подчиненного:
– Сергей Викторович, не надо возводить на Ефремова напраслину и искать в его словах двойной смысл! Игорь Павлович ничего антисоветского в своем докладе не написал. Его мнение, безусловно, ошибочное, но нашу советскую действительность не очерняет. Он указал на некоторые негативные факты в нашей действительности, но это не подрывная деятельность, а попытка исправить положение.
– Вот бы он «поправил» нас, если бы в областном управлении с его докладом ознакомились! – воскликнул замполит. – Ты представляешь, что генерал сделал бы с нами, если бы узнал, что у нас в районе подростки не на комсомол равняются, а на криминальную шпану?
– Сергей Викторович, – забыв о субординации, вмешался в спор Ефремов, – я против партии ни слова не сказал, но есть тревожные тенденции, на которые не стоит закрывать глаза. Спросите у любого подростка, который не силен в географии, что такое «Швейцария»? Вам ответят, что так называется микрорайон между проспектом Ленина и бульваром Машиностроителей. Пять-шесть лет назад такого названия еще не существовало, а сейчас мы опрашиваем потерпевшего, взрослого мужчину, и он на вопрос о месте проживания, не задумываясь, отвечает: «Швейцария». Потом спохватился и назвал правильный адрес. Три года назад в микрорайоне двадцать первой школы лидером молодежи был некто Ковалев по кличке Коваль. Из армии в наш город он не вернулся, подался на БАМ, а микрорайон неофициально как назывался «Ковский», так и теперь называется. Это что, не тенденция? Я считаю: чтобы бороться с возрастающей криминализацией молодежи, на жизнь подростков надо смотреть их глазами, а не из окон райкома комсомола.
– Чего-чего? – не понял Владимиров.
– У нас, Сергей Викторович, вся молодежь состоит в комсомоле, только по вечерам на одежде комсомольские значки никто не носит и устав ВЛКСМ не соблюдает. Любой подросток, кто не будет соблюдать уличные законы, тут же превратится в изгоя, в белую ворону. Представьте ситуацию, что тот же Турист объявит завтра войну соседям и прикажет всем подросткам выйти на тропу войны. Вы думаете, кто-то откажется принять участие в предстоящей массовой драке? Ни один человек не осмелится его ослушаться. Кто не пойдет кулаками махать, того объявят трусом, и он будет опозорен на долгие годы. Трусу, не постоявшему за честь своих дворов, никто руки не подаст. С трусом ни одна девчонка дружить не будет. Кто после этого Туриста ослушается? Человек не может жить вне социума, а в молодежном социуме порядки устанавливают лидеры дворовых группировок. Куда они поведут подростков завтра, туда они и пойдут. Если мы не поставим под свой контроль деятельность уличных вожаков, то не будем владеть обстановкой в районе. Законно или не совсем законно, но мы должны иметь в окружении уличных авторитетов своих информаторов.
Замполит приготовился что-то возразить, но начальник милиции хлопнул ладонью по столу.
– Подведем итоги! – властно сказал он. – Доклад Ефремова написан с профессиональной точки зрения безграмотно, но никакой политически вредной подоплеки я в нем не вижу. Игорь Павлович из неправильных посылок сделал неправильные выводы, только и всего. А посему поступим так. Ты, Олег Гаврилович, проверь у Ефремова все оперативные дела, выяви вопиющие недостатки и доложи мне об этом рапортом. Я за эти недостатки объявлю ему выговор. За доклад мы его наказать не можем, так как автоматически встанет вопрос, что это был за доклад и что в нем написано, а за упущения в повседневной работе мы его накажем. Все согласны? Сор из избы выносить не будем, ни к чему это… Так, что еще? Кто у Ефремова наставник? Буторин? Ему от моего имени устный выговор, а тебе, Олег Гаврилович, устное замечание. Ефремова от работы с несовершеннолетними отстранить, линию по работе с несовершеннолетними преступниками передать Буторину, дабы он не считал наставничество пустой формальностью.
Пока Балагуров раздавал наказания, замполит согласно кивал каждому его слову. Как только начальник замолчал, Владимиров дополнил его решение:
– Я предлагаю текст доклада уничтожить, и впредь…
– Совещание закончено! – прервал его Балагуров. – Вопрос закрыт. Все свободны.
Выйдя от начальника РОВД, Абрамкин позвал молодого коллегу к себе – поговорить один на один.
– Знаешь такую поговорку: «Страна нуждается в героях, рожают бабы дураков»? – спросил Олег Гаврилович. – Объясни мне: кому ты хотел глаза открыть, областным чинушам? Кому надо, те правду и без тебя знают, а кто в облаках витает, того ты на землю своей писаниной не спустишь.
У двери своего кабинета Абрамкин остановился, полез в карман за ключами, заметил идущего навстречу Лукьянова.
– Виталий Евгеньевич, через двадцать минут Буторин пусть зайдет ко мне. Мы с Игорем для него подарочек приготовили… Заходи, новатор!
В крошечном кабинете начальника уголовного розыска посетители могли расположиться только на двух стульях, стоящих у стены напротив платяного шкафа. Ефремов по привычке сел поближе к начальнику.
– Объясни мне, как твой доклад попал в вышестоящие инстанции, минуя меня? – спросил Абрамкин.
– Ко мне пришла Беленок из отдела кадров и говорит, что я, как молодой специалист, должен подготовить доклад на областную конференцию. Я спросил у Буторина, надо ли с кем-то согласовывать его. Он говорит: «Не надо. Твою писанину все равно ни один дурак читать не будет. Кому нужны эти доклады». Вот и все. Я написал, отвез в отдел кадров городского управления и даже не думал, что он к нам вернется.
– Ты в докладе ничего лишнего не написал?
– В тексте все изложено в общих чертах. Ни об агентуре, ни о сравнении микрорайонов с государствами там нет ни слова. Комсомол я, кстати, тоже не упоминал. Это замполит о нем разговор завел, а я от партийно-идеологических дел стараюсь держаться подальше. Олег Гаврилович, с чего это сегодня Владимиров как с цепи сорвался? Нормальный же мужик был, даже анекдоты про Чапаева рассказывал.
– Сергею Викторовичу предложили перейти в областное политуправление. Сам понимаешь, работа не пыльная: сиди, бумажки подписывай, планы воспитательной работы составляй. А тут ты нарисовался с правдолюбским меморандумом. Нашел ведь время, когда высунуться! Ты, Игорь, телевизор смотришь, газеты читаешь? Ты знаешь, кто у нас теперь во главе государства? То-то!
– Я доклад еще до смерти Брежнева написал… Олег Гаврилович, ну и что, что Генеральным секретарем Андропова избрали? Он что, теперь террор наводить начнет?
– Андропов с 1960-х годов возглавлял КГБ. Он чекист до мозга костей и нас, ментов, за своих соратников не считает. Он по природе своей везде измену ищет, а тут ты с публичным выступлением: «Посмотрите, люди добрые! У нас в районе как сумерки наступают, так советской власти кранты приходят!» Ты ничего умнее придумать не мог?
– Что за страна у нас, никому правду сказать нельзя! – с сожалением выдохнул Ефремов. – Хотел я намекнуть, что не надо прятать голову в песок, а в итоге на выговор нарвался.
– Про какую правду ты толкуешь, Игорь? – удивился Абрамкин. – Ты что, первый день на свете живешь? Не мы с тобой установили правила, и не нам их менять. Считает партия, что все у нас хорошо, значит, так оно и есть. Ты запомни: партия всегда права.
– Да знаю я это, знаю! Партия – наш рулевой. Куда она повернет, туда и пойдем, как стадо баранов.
– Что ты сказал? – засмеялся Абрамкин. – А ну, повтори еще раз!
– Дружной сплоченной массой мы пойдем к победе коммунизма. Я, Олег Гаврилович, политически правильно говорить умею, только не люблю я этот обезьяний язык. Если надо на комсомольском собрании выступить, то я могу. Ни одного слова неверного не скажу. А тут…
– Запомни, настало время, когда и «тут», и «там» за каждым словом надо следить. Закончилась брежневская вольница! Закрутит сейчас Андропов гайки, мало не покажется. Но хватит о политике! Поговорим о делах. У тебя по молодежным авторитетам письменные материалы есть?
– Картотека на восемнадцать человек, записи бесед с кандидатами на вербовку, кое-какие наброски по разработке Туриста… Олег Гаврилович, мне что, все материалы Буторину передавать? Год труда, год бессонных ночей псу под хвост!
– Не хлопай крыльями, все равно летать не умеешь. У тебя есть агент-пустышка?
– В любой момент заведу. Алкашей в нашем районе хватает.
– Заведи «пустышку», но только выбери безобидного алкаша, чтобы он тобой прикрываться не начал и языком не трепал где не просят. Всю информацию в отношении лидеров молодежных групп оформи агентурными сообщениями от его имени.
– Какой-то суперагент получится: по всем группировкам шныряет, со всеми авторитетами водку пьет… Олег Гаврилович, а если наш куратор из областного управления захочет с ним встретиться и проверить информацию?
– Составишь справку, что агент заболел, ушел в запой, уехал к родственникам в дальнюю деревню. У тебя что, фантазия плохо работает? Как доклады писать, так ты мастер, а как на благо Родины поработать, так у тебя застой в мозгах начинается? С агентом все понял?
– Завтра же оформлю вербовку. Есть у меня на примете хороший человек. Инвалид второй группы. Целыми днями дома сидит, дешевенькое винцо попивает. Предположим, к нему на огонек шпана стекается и по пьяной лавочке свои секреты выбалтывает.
– Отлично! Сегодня же проработай детали, принеси план вербовки мне на утверждение и завтра же приступай к работе.
– Олег Гаврилович, так меня реально от линии малолеток отстраняют?
– Будь моя воля, я бы все оставил так, как есть, но – замполит! Он же проверит, перераспределили мы обязанности или нет. Не будем собак дразнить. Завтра передашь все официальные материалы своему наставнику, а все, что ты наработал в инициативном порядке, оформишь донесениями нового агента. Так, что еще? О, доклад! У меня и замполита окна выходят во двор. Сейчас сходи к старшине, возьми у него какое-нибудь дырявое ведро и сожги свой доклад в этом ведре вон там, во дворе, у склада с изъятой мототехникой.
– С выговором мне тоже все реально? – обреченно спросил Ефремов. – Скоро Новый год, всем премии раздавать будут…
– Я куплю тебе сто граммов карамелек, чтобы ты не плакал.
– Что за жизнь! – вздохнул молодой инспектор. – Ни за что ни про что, на ровном месте выговор схлопотал! Кто бы подсказал, где правду искать?
– Правду? – удивился Абрамкин. – «Правда» – это газета, она в киосках «Союзпечати» продается. Купи, почитай, там про все и про всех написано. Ты, Игорь, запомни, правды одной на всех не бывает, она у каждого своя. Ты свою правду оставь при себе, а то она тебя не до выговора, а до уголовной статьи доведет. Ты меня понял? Про ведро все уяснил? Пойдешь доклад жечь, загляни ко мне, а я до замполита прогуляюсь, отрапортую ему, что идеологически вредную писанину мы уничтожили. Так, что еще? С заключением служебного расследования не тяни. Выяви у себя недостатки и оформи их рапортом от моего имени.
Широко распахнув дверь, в кабинет вошел ничего не понимающий Буторин.
– Олег Гаврилович, вызывал?
Ефремов представил, как через несколько минут его наставник взорвется праведным гневом, и от греха подальше пошел в подвал к завхозу за ведром.
В тот же день, поздним вечером, начальник РОВД вызвал Абрамкина к себе.
– Рюмочку коньяка не желаешь? – спросил Балагуров, открывая шкафчик с посудой.
– Не откажусь!
Перед назначением на должность начальника милиции Ленинского района областного центра Балагуров поинтересовался у знакомых, кому можно доверять на новом месте работы. Друзья-приятели единодушно заверили Николая Борисовича, что Абрамкин – мужик что надо: с таким и водку пить, и работать в удовольствие. Балагуров присмотрелся к начальнику уголовного розыска и убедился, что Олег Гаврилович в экстремальной ситуации не подведет.
– Слушай анекдот, – разливая коньяк по рюмкам, начал Балагуров. – Брежнев помирает, собрал соратников и говорит: «Когда я умру, вы положите меня в Мавзолей, рядом с Лениным, но положите в гроб лицом вниз». Члены Политбюро в недоумении спрашивают: «Леонид Ильич, с Мавзолеем все понятно, вы – наследник дела Ленина и достойны с ним бок о бок лежать, а вот зачем лицом вниз?» Брежнев посмотрел на Андропова и говорит: «Когда меня вспоминать станете, проще будет в задницу целовать!» Суть понял? У меня двоюродный брат в центральном аппарате МВД работает. Вчера звонил и намекнул, что в ближайшее время Щелокова[54] от должности отстранят и выведут из состава членов ЦК КПСС.
– На его место Андропов своего человека поставит?
– Помяни мое слово: новым министром будет или партийный функционер, или кадровый чекист. Наших, ментов, он до руля в нашем же министерстве не допустит. Не любит нас Юрий Владимирович!
Они беззвучно чокнулись, выпили по первой, закусили разрезанной на четыре части шоколадной зефиркой.
– Вслед за Щелоковым начальники областных управлений полетят? – спросил Абрамкин.
– Кто его знает, – пожал плечами Балагуров. – Кого-то снимут с позором, кто-то усидит. До нас, до низового звена, волна вряд ли дойдет. У Андропова столько чекистов нет, чтобы всех начальников в милиции сменить. Но это не значит, что нам можно беззаботно на балалайке бренчать да в потолок поплевывать. Бдительность еще никто не отменял.
– Видели бы вы лицо замполита, когда он смотрел, как Ефремов свой доклад в мусорном ведре жег! Когда Владимирова от нас заберут? Он в последние дни как взбесился, все промахи в партийно-политической работе ищет. У меня запросил журнал воспитательной работы с личным составом. Пришлось соврать, что его на прошлой неделе мыши изгрызли, а новый я завести не успел. Сроду мы этой дурью не занимались, никакие журналы не вели.
– Вспомни анекдот. Теперь придется все делать по уставу. А насчет Владимирова, так это бабушка надвое сказала, как оно будет: лучше или хуже. Пришлют на его место молодого карьериста – он нам все кишки промоет и новые вставит.
Балагуров разлил еще по рюмке, выложил на стол пачку сигарет, закурил.
– Ефремову скажи, чтобы он продолжал начатую работу. Через месяц я верну его на линию работы с несовершеннолетними преступниками.
– От выговора ему никак не отвертеться? – не надеясь на положительный ответ, спросил Абрамкин.
– Придется наказать, хотя сегодня он был прав от первого слова и до последнего. Другое дело, что правда его идет в разрез с линией партии. Кстати, идея сравнения микрорайонов с государствами очень интересная. Что-то в этом есть. Давай еще по одной!
Выпив и закусив остатками зефира, Балагуров сказал:
– Передай Ефремову: пусть под Туриста роет яму. Законно, не законно – плевать как! О, расскажу тебе забавный случай! Мы же в областной центр из поселка переехали. У меня сыну шестнадцать лет. Он из нашего техникума перевелся в машиностроительный, подружился с одногруппником, тот позвал его в гости. А живет новый приятель на улице Волгоградской.
Абрамкин с нескрываемым интересом посмотрел на начальника.
– Приезжает сын домой, – продолжил Балагуров, – и говорит, что по дороге к дому одногруппника они встретили Туриста. Тот расспросил сына, как жизнь в поселке, то-се… И разрешил ему приходить во дворы по Волгоградской в любое время! Ты понял, какая сволочь? Сын вторую неделю в городе, а Турист уже про него все разузнал.
– Не сомневаюсь, что одногруппник вашего сына неспроста в гости позвал.
– Я в этом тоже не сомневаюсь, так что пусть наш прыткий молодой друг роет под него яму. В нужный момент мы должны иметь на Туриста пухлое досье с компроматом. Ну, жахнем еще по одной без закуски?
– За замполита! – поднял рюмку Абрамкин. – Чтобы ему на новом месте чекисты ловушку подстроили и пинком под зад на гражданку отправили.
– Дельный тост! Поехали!
В четверг на улице был такой мороз, что старшеклассники на большой перемене, не сговариваясь, пошли курить в мужской туалет, а не на улицу, как обычно. В коридоре у туалета десятиклассник Сергей Козодоев подозвал к себе шустрого на вид паренька из шестого класса.
– Тебя как зовут? Сергей? Тезка. Тебе – ответственное задание. Постоишь на атасе. Если в нашу сторону пойдет директриса, забежишь и дашь знать. Понял? Давай, Серый, мы на тебя надеемся!
Шестиклассник, польщенный доверием взрослых парней, с важным видом занял боевой пост у окна, а десятиклассники пошли перекурить, обменяться дворовыми новостями и слухами.
– Черт возьми, на дворе ноябрь месяц, а морозы второй день стоят как зимой! – доставая пачку сигарет, сказал Витя Абрамкин.
– Из-за мороза они гроб и уронили, – прикуривая, сказал парень из десятого «Б». – Руки у могильщиков замерзли, вот они гроб и не удержали.
Опоздав на несколько минут, в туалет забежал девятиклассник Олег Баландович.
– Чуваки, что я вам расскажу, вы в отпад выпадете! – захлебываясь от нетерпения, начал он. – Вчера мы с корешем напились, как две свиньи, и пошли приключения искать. Сам не помню как, оказались мы у гастронома, по ту сторону Волгоградской. Видим, стоят у винного магазина местные мордовороты, человек восемь. Стоят они, значит, на выпивку деньги считают. Я, как увидел их, говорю корешу: «Осел слепошарый, ты куда прешь? Если сейчас они увидят нас, поймают, отведут за угол дома и так отметелят, что мама родная не узнает». И тут… – Рассказчик, привлекая внимание, сделал эффектную паузу, глубоко вздохнул и продолжил: – И тут у моего кореша в мозгах переклинило, он как заорет на всю улицу: «Эй, чуваки, вы не у того отдела стоите! Идите в молочный, там для вас кефир привезли!»
Баландович был известный врун, почти все его похождения были или вымышленными, или сильно приукрашенными, но слушать его было интересно.
– Короче, – подытожил он свой рассказ, – они бежали за нами целый километр. Я уже стал задыхаться, чую, немного нам жить осталось…
Закончить рассказ о лихих приключениях Баландович не успел. В туалет заскочил стоявший на стреме шестиклассник Сергей.
– Атас! – дурным голосом завопил он.
Парни мгновенно побросали окурки и гурьбой вывалили в коридор. Навстречу им шла учитель географии Галина Федоровна. На директрису она даже издали не походила.
– Вот дебил! – коротко выразил свои чувства Козодоев. – Такую историю дослушать не дал! Ты, тезка, что, не знаешь, как директор школы выглядит?
– Я думал, это она, – виновато потупился шестиклассник.
– Мать его! – всплеснул руками Абрамкин. – Страна нуждается в героях, рожают бабы дураков!
Витя Абрамкин частенько повторял присказки своего отца, начальника уголовного розыска. Если бы в коридоре не было лишних людей, то Витя припомнил бы и другую поговорку, начинающуюся с нескольких непечатных слов подряд.
Оглушающе зазвенел звонок на урок. Козодоев поспешил в класс и успел заскочить в него за пару секунд до учительницы обществоведения Надежды Павловны Котовщиковой.
– Фу, кто так накурился? – разгоняя классным журналом воздух перед собой, спросила Котовщикова. – Козодоев, от тебя так табачищем прет?
– Вы что, Надежда Павловна, я же не курю! – наигранно оскорбился Сергей. – Курить – здоровью вредить!
– Тогда почему от тебя сигаретами пахнет?
– Я в туалет зашел, а там какие-то пацаны накурили, вот одежда и пропиталась, – заученно ответил Козодоев.
– Надежда Павловна, это Беленький накурился! – подал с задней парты голос Вася Савченко, известный доморощенный острослов. – Я отсюда чувствую, как от него куревом несет.
Прилежный Саша Беленький, твердый хорошист, сидел за первой партой у учительского стола. Представить его с сигаретой было невозможно.
– Савченко, откроешь рот, когда я скажу, – поставила на место говорливого ученика Котовщикова. – Сегодня мы приступим к изучению новой темы. Откройте тетради и запишите тему урока… Голубева, где твоя тетрадь? Ты почему на листочке пишешь?
– Я дома тетрадь забыла, – потупившись, негромко ответила Голубева.
– Скажи, Наташа, о чем ты думала, когда в школу собиралась?
– О мужчинах! – негромко, но так, чтобы все услышали, сказал Савченко.
В классе вынужденно засмеялись. Шутка о мужчинах была не смешной, но по неписаным школьным законам класс должен был поддержать шутника, хотя смеяться было не над чем. Наташа Голубева была сложившаяся семнадцатилетняя девушка, симпатичная, раскованная. О чем ей еще думать, как не о мужчинах? Не о женщинах же.
– Савченко, еще слово, и ты пойдешь к директору, – пригрозила учитель. – Запишем тему урока: «Борьба за мир – основное направление внешней политики СССР».
Как только ученики склонились над тетрадями, Козодоев абстрагировался от школы и стал размышлять о делах более важных, чем внешняя политика Советского государства.
«Когда мне провести „акцию“ и с кем на нее идти? – стал прикидывать он. – Бык, дружок мой закадычный, отпадает так и так. На улице Волгоградской он шкодить не может. Придется идти с Фрицем-младшим, а с него, в случае чего, толку мало».
Пока Надежда Павловна рассказывала тему урока, ученики незаметно занимались своими делами. Обществоведение было одним из самых несложных предметов в школьной программе. Чтобы понять его сущность, надо было твердо усвоить несколько истин. Первая: все советское – хорошо, все капиталистическое – плохо. Если в мире капитализма и есть что-то хорошее, то это достигнуто за счет безжалостной эксплуатации трудящихся, безработицы, гонки вооружений и агрессивной политики неоколониализма. Если что-то в советском строе было плохо, то это следствие временных трудностей, вызванных Великой Отечественной войной, послевоенной разрухой и происками империалистических держав. Вторая истина, непреложная: партия – это авангард советского общества, его руководящая и направляющая сила. В принципе – это все. Вольный пересказ этих двух основополагающих истин гарантировал положительную отметку в журнале.
Мельком глянув на свою соседку по парте Наташу Голубеву, Сергей продолжил невеселые размышления: «Вопрос дня: где, с кем и когда? Моя „акция“ должна превзойти последнюю выходку Шакиры. Он тогда рискнул пошутить в „Швейцарии“, значит, мне надо сделать что-то еще более вызывающее».
Равиль Шакурзянов по кличке Шакира, крепкий восемнадцатилетний татарин, был заводилой в компании Сергея. Со дня на день Шакира ждал повестку в армию. Превзойти его напоследок было делом чести для Козодоева.
«Акцией» среди подростков Ленинского района называлась дерзкая шутка, действия на грани правонарушения. Например, зимой была популярна шутка под названием «Пьяная сестра». Для ее проведения на остановке общественного транспорта высматривалась хорошо одетая одинокая девочка лет четырнадцати-пятнадцати. Главный в «акции» парень подбегал к девчонке, хватал ее за воротник и начинал с силой трясти из стороны в сторону, громко приговаривая: «Таня, ты снова напилась! Как я тебя домой поведу? Мать опять всю ночь плакать будет».
Во время энергичной тряски жертва не могла ничего возразить, и со стороны казалось, что девчонка действительно еле стоит на ногах. Если ожидающие транспорт пассажиры не начинали возмущаться распущенными нравами современной молодежи, то к «сестре» подбегали еще два-три парня и начинали громко кричать: «Танюха, ты где так нахрюкалась? Опять весь подъезд заблюешь!» При подходе любого автобуса или троллейбуса жертву шутки отпускали, и она тут же прыгала в транспорт, лишь бы поскорее скрыться от незнакомых придурков и укоризненных взглядов добропорядочных моралистов.
Во время проведения «акций» случались досадные осечки. Прошлой зимой за «пьяную сестру» вступился коренастый гражданин лет сорока. Без лишних слов он врезал липовому «брату» по челюсти и выбил два зуба.
В последнее время подросткам из пятьдесят пятой школы, где учился Сергей Козодоев, полюбилась акция под названием «Рассеянный почтальон». В ней участвовали два человека. Днем, пока все взрослые на работе, а старухи пенсионерки еще не выползли на лавочки, два подростка входили в подъезд. Один из них проволочкой, загнутой крючком, снимал с почтовых ящиков все навесные замки. Пока он трудился, второй участник «акции» проверял почтовые ящики и забирал все письма. Покончив с одним подъездом, подростки переходили во второй, где на почтовые ящики, не имеющие замков, навешивали замочки с соседнего подъезда. Письма в этом подъезде также изымались. Вечером, когда вся компания собиралась, происходила коллективная читка похищенной корреспонденции. Среди подростков считалось, что «акция» удалась на славу, если над каким-нибудь письмом все смеялись до слез.
«На прошлой „акции“ Шакире попалось письмо из колонии для несовершеннолетних, – припоминал Козодоев. – В нем юный зэк признавался в любви к Марине, которую никогда не видел. Над его описанием их предстоящей встречи вся толпа ржала до колик. В последний раз так веселились над посланием солдата, узнавшего об измене любимой девушки. Письмо было необычным: на одной стороне листа текст с нецензурными пожеланиями, а на другой – оттиск подошвы сапога и стишок: „Если бы не этот сапог солдата, ты бы спала с солдатами НАТО“. Нашел чем пугать советскую девушку! Его бывшая возлюбленная, может быть, спит и видит, как ее целует загорелый сержант из штата Арканзас. Но к черту эту армию и этого зэка с его любимой Мариной! Мне надо действовать на этой неделе, иначе Шакиру призовут, и он уйдет непревзойденным мастером дерзких шуток и веселых провокаций».
Звонок на перемену выдернул Сергея из задумчивости. В классе зашумели, зашлепали дипломатами о столы.
– Куда вскочили? – осадила учеников Котовщикова. – Звонок прозвенел для меня, а не для вас. Записывайте. На следующий урок всем принести с собой «Материалы ХХI съезда КПСС». Будем работать с первоисточником.
– А если у меня их нет? – спросил Савченко.
– Сходишь в книжный магазин и купишь. Еще вопросы есть? Урок закончен, можете идти на перемену.
Следующим, последним уроком был английский, самый ненужный предмет в школе. Все ученики знали, что иностранные языки им никогда не понадобятся на практике, и поэтому использовали часы, отведенные на английский, для подготовки к другим урокам или выполнения домашнего задания. Зубрить непонятные слова непонятно для чего никто не хотел. Тройку в аттестате хоть как поставят, так зачем забивать голову всякой ерундой?
На уроке английского соседом Сергея был Савченко. Отложив раскрытый учебник в сторону, он тихо спросил:
– Светку Ушакову с моего двора знаешь? Светленькая такая, крашеная, раньше в восьмом «В» училась.
– Смутно помню. Это не у нее на Новый год пальто из гардероба утащили?
– Нет, у другой. Короче, Серый, Светка спросила меня, как ты насчет того, чтобы я вас познакомил? Ты не подумай, Света – девочка приметная, с ней не стыдно будет по бульвару пройтись.
– Она сейчас где учится?
– В ПТУ, на швею. Там одни девки, гадюшник, а не училище.
– Договорились! Приходи с ней вечером в двенадцатиэтажку. Часам к восьми подгребайте, самое то будет.
За разговорами урок пролетел незаметно.
– Ты сейчас куда, домой? – спросил Савченко.
– Нет, пойду Мишку Быкова проведаю, узнаю, когда он от ангины оправится и сможет на улицу выйти.
Сергей Козодоев познакомился с Мишей Быковым в четвертом классе. К шестому классу они уже были неразлучными друзьями: и в школе, и во дворе всегда были вместе. С первых дней знакомства ведущим в их тандеме был Козодоев. Сергей был более интеллектуально развит, начитан и инициативен, ну а Михаил… Он не был глупым или очень наивным, он просто не интересовался тем, что ему было неинтересно, и часто принимал на веру то, что было на поверхности, не задумываясь о скрытом смысле вещей. После шестого класса Михаил с отцом поехали рыбачить на Обское море. Вернувшись, Быков озадаченно спросил приятеля:
– Серега, ничего не понимаю! Мы были на Обском море, а вода в нем не соленая! Везде в учебниках написано, что в море должна быть соленая вода, а там – нет.
– Миха, Обское море – это не часть океана с соленой водой, – объяснил Козодоев. – Обское море – это громадная запруда на реке Обь. Это водохранилище, образованное плотиной Обской ГЭС. Естественно, что вода в нем пресная. Представь, что нашу реку запрудили. Вода же в ней от этого соленой не станет.
– Нет, тут что-то не то, – засомневался Быков. – Если бы нашу реку запрудили, то она бы от этого морем никак не стала. Может, на другом участке Обского моря вода соленая, а где мы рыбачили – нет?
Козодоев не стал спорить с приятелем. Через неделю Мишка забыл об аномалии с морской водой и больше никогда о ней не вспоминал. Это ему стало неинтересно, а если неинтересно, то зачем докапываться до сути? Разве для того, чтобы выпить стакан воды, надо знать, что Н2О – это и есть вода?
Еще более примечательный случай произошел в конце восьмого класса. Как-то учительница английского языка опаздывала на урок, и школьники от нечего делать стали изучать учебные пособия, развешанные на стене рядом с кабинетом.
– Смотри! – обрадовавшись неожиданной находке, позвал друга Козодоев. – Список предметов, изучаемых в американских школах.
– Ну и что? – не понял повода для веселья Михаил. – Список как список.
– Да ты сюда посмотри! – Козодоев ткнул пальцем в конец перечня. – Видишь предмет «сексология»? Представляешь, что они на уроках изучают?
– Обалдеть! – восхитился Михаил. – Интересно, лабораторные работы по этому предмету есть?
– Конечно, есть! – подтрунивая над наивностью приятеля, заверил Сергей.
После уроков Быков серьезно спросил:
– Серега, а как они, того, ну, это самое, на лабораторных по сексологии делают? По-настоящему, что ли? И родители им разрешают?
Чтобы не обидеть друга, Козодоев ушел от прямого ответа, пообещав, что в ближайшее время разузнает, как американские дети зачеты по сексу сдают.
До шестого класса Миша Быков был крепким ширококостным мальчиком среднего роста. Перед тем как уйти на каникулы, он был одного роста с Сергеем, а по осени вернулся в школу на голову выше его. К концу восьмого класса Быков превратился в широкоплечего молодого человека ростом под метр восемьдесят. У Миши раньше всех в классе появились усы и стала проклевываться жиденькая бородка.
Сергей Козодоев предпринимал много попыток угнаться за другом в физическом развитии. Он занимался в свободное время гантелями, записался в секцию самбо и полгода усердно посещал ее – но все тщетно! Мускулы не желали бугриться на его худощавом теле. Сколько ни качал Сергей бицепсы, сколько ни отжимался от пола, плечи никак не желали раздаваться вширь и волосы на груди не росли.
Превратившись к семнадцати годам в крепкого, физически развитого мужчину, Миша Быков так и остался ведомым в паре с Козодоевым. Он полностью отдал линию внешнего поведения на откуп другу и без лишних вопросов следовал за ним туда, куда он позовет. А звал Сергей то в одну, то в другую сторону.
Если посмотреть на мир подростков глазами инспектора уголовного розыска Ефремова, то дворы вокруг пятьдесят пятой школы были классической конфедерацией, в которой до поры до времени довольно мирно уживались несколько молодежных группировок. Гром грянул в самый разгар Олимпиады в Москве, летом 1980 года. Шустрый приблатненный паренек по кличке Сокол решил объединить дворы под своей властью. На первых порах ему удалось добиться безоговорочного лидерства, но тут взбунтовались сразу несколько дворов, и начался период драк и выяснения отношений, который затянулся до поздней осени. В самом начале дворового передела Козодоев решил поддерживать Сокола, потом осмотрелся и понял, что чаша весов постепенно склоняется не в его сторону. Ничего не объясняя приятелю, Сергей решил, что им лучше переметнуться в стан врагов Сокола и влиться в группировку парня по кличке Фриц-старший. Мишка, узнав, что теперь они стали друзьями Фрица-старшего, подивился:
– Вчера же с его дружками у гастронома дрались, а теперь что, кентоваться с ними будем?
– Миха, Соколу власть не удержать. Обломают ему рога и нам припомнят, что в его кодлу входили. Через младшего брата на Фрица выйдем и на плаву останемся.
Драка, о которой говорил Быков, была довольно примечательной. На углу продовольственного магазина встретились две группы подростков человек по пять-шесть. Слово за слово, в ход пошли кулаки. Мишка бился с врагами, как лев. Из драки он вышел с разбитой губой, опухшим ухом и чувством глубокого внутреннего удовлетворения – одного из рослых пацанов Быков мощным хуком послал в затяжной нокаут. Козодоев тоже дрался, но боксерскими победами похвастаться не мог.
В самый разгар уличных схваток Соколу проломили голову цепью, и он сошел с арены, канул неизвестно куда. Воспользовавшись затишьем, лидеры больших и малых группировок собрались на веранде детского сада, распили мировую, позабыли старые обиды и постановили: против любого внешнего врага выступим единым фронтом, а в дворовой жизни будем каждый сам по себе.
Узнав об историческом договоре в детском саду, Мишка искренне восхитился умением друга предугадывать опасные события:
– Серега, ты как в воду глядел! Теперь мы к кому примкнем?
Мишу Быкова, плечистого парня с крепкими кулаками, с удовольствием приняли бы в любую компанию. К Козодоеву же все относились настороженно, считали, что он сам себе на уме, скрытный и коварный.
– Мы пойдем своим путем, – поразмыслив, ответил Сергей.
Вскоре этот путь обозначился. Летом 1982 года пара Сергей Козодоев – Миша Быков слилась в одну группировку с компанией Шакиры. Постоянных членов в их уличном объединении было человек десять, еще с десяток парней и несколько девушек периодически крутились с ними, вместе совершали «акции».
До конца восьмого класса Быков во всем следовал за Сергеем. Получив аттестат о восьмилетнем образовании, Миша категорически отказался идти в девятый класс. Сколько ни уговаривал его Козодоев, ничего не вышло.
– Серега, ты после десятого класса в институт поступишь, а меня туда кто возьмет? – резонно спрашивал Быков. – Я в школе только два года потеряю. Мне сейчас одна дорога – в ПТУ. Выучусь на сварщика, пойду на завод работать, а там в армию заберут. Как говорит отец, чем ловить журавля в небе, надежнее кусок хлеба на земле поискать.
Быков-отец был эталонным советским рабочим. План на заводе выполнял, на субботниках трудился засучив рукава. В партии не состоял, но политику Советского государства поддерживал и одобрял. По выходным отец Мишки ездил на рыбалку, играл с мужиками в домино во дворе, ходил в баню или просто выпивал с друзьями.
«С годами Мишка такой же станет, – думал о приятеле Сергей. – „Козла“ во дворе забил, пивка трехлитровую банку выпил – и на диван, телик смотреть, пока сон не сморит. Все так живут. Кроме моего отца, нефтяника. А мне, судя по всему, придется идти по его стопам».
Оставшись в девятом классе без физического прикрытия, Козодоев стал готовиться к выяснению отношений с ребятами, которые недолюбливали его, но в открытый конфликт не вступали, опасаясь кулаков Быкова. Но ничего не произошло. Окончив восемь классов, все хулиганье покинуло школу, и конфликтовать Сергею стало не с кем.
Слабым местом Быкова были отношения с девушками. С любым парнем Мишка быстро находил общий язык, а вот в присутствии девчонок смущался, чувствовал себя неловко. Если Сергей Козодоев на первом же свидании умудрялся поцеловать девушку, то Мишка не решался на такой шаг и через неделю знакомства.
– Представь, я ее поцелую, она поймет, что у меня это в первый раз, и будет смеяться, – объяснял свою нерешительность Быков. – Потом встречу надежную девчонку, с ней попробую.
– Пока ты ее ждать будешь, тебе, Мишка, повестка из военкомата придет. Ты что, в армии дружкам рассказывать будешь, что нецелованным мальчиком служить пошел?
– Совру что-нибудь, насочиняю.
– Не майся дурью, – советовал другу Козодоев. – Потренируйся на ком-нибудь из наших девчонок. Вон Машка Прудникова, когда выпьет, сама целоваться лезет. Выбери момент, проводи ее до дому. Зажмешь в подъезде, и все у тебя получится.
– Не хочу, – отнекивался Быков. – Страшненькая она какая-то, и прыщи у нее на лбу. Нет, с Машкой даже пробовать не стану.
Все изменилось в начале сентября, когда в их компании появилась Лена Кайгородова. Из-за нее в отношениях между закадычными друзьями пошла трещинка. Маленькая такая, узенькая, еле заметная, но уже ощутимая.
…У входа в подъезд Быкова Сергей обстучал обувь о лавочку. Поднялся на третий этаж. Дверь открыл средний брат Михаила, двенадцатилетний Андрей. В семье Быковых было трое сыновей. Мишка – самый старший.
– Заходи! – Андрей широко распахнул дверь и ушел на кухню.
– Ты где, братан? – спросил Сергей из коридора.
В ответ Мишка что-то неразборчивое пробурчал из зала.
– О, ты все никак не отойдешь!
Козодоев прошел в зал, сел рядом с другом на диван. Квартира у Быковых была двухкомнатная, и для детей в ней кроватей не было. Чтобы как-то разместиться на ночь, Мишка с младшим братом спали на диване, а для Андрея доставали раскладушку.
– Совсем хреново? – участливо спросил Сергей.
– Сейчас уже лучше, – просипел друг, накрытый двумя одеялами. – Вспомни, я первые дни вообще пластом лежал, а сегодня с утра вроде бы немного отпустило. Серега, веришь, я три дня подряд даже глотать не мог, так горло прихватило? Скажи кому, что меня ангина в кровать уложила, никто не поверит. Как на улице дела, что нового во дворах?
– Решил я Шакире нос утереть и такую «акцию» провернуть, какую до меня никто не решался.
– Может, подождешь, пока я на ноги встану, тогда вместе на дело сходим?
– Не получится. Я хочу сыграть в «Почтальона» на Волгоградской, а туда тебе путь заказан.
Быков намек понял, насупился, но возражать не стал. Сергей был прав – шкодить на улице Волгоградской Мишка не мог. Где угодно, в любом районе города Быков пошел бы за приятелем в огонь и воду, но на Волгоградской обязан был вести себя тихо и неприметно. На Волгоградской жила Лена Кайгородова, и этим было все сказано.
– Серега, рискованное дело ты задумал. Поймают тебя волгоградские, все кости переломают.
– В том и суть! – насмешливо ответил Козодоев. – Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Шакира в жизнь не посмеет сунуться в эти дворы, а я – пойду.
– Кого с собой возьмешь? – заинтересованно спросил Миша.
– С младшим Фрицем пойдем. Он почтовые ящики проверит, а я замками займусь. Если что, Фриц быстро бегает, его ни одна собака не догонит.
Приятели поговорили еще немного, но разговор не складывался, и Сергей стал собираться домой.
«Не вовремя я пришел, – понял он. – Мишка свою девчонку ждет, а тут я нарисовался».
В дверь позвонили. Не дожидаясь хозяев, Козодоев щелкнул замком, впустил гостью.
– Привет! – поздоровалась с ним Кайгородова. – Как наш больной?
– Здесь я! – одетый в домашнее трико и футболку с короткими рукавами, Михаил вышел в коридор.
– Ну, я пошел, – не скрывая неудовольствия, попрощался с Быковым Сергей.
Приятель или не заметил перемену в его настроении, или сделал вид, что не заметил. С приходом Кайгородовой он ожил, сбросил оковы мучившей его ангины, повеселел.
«Какой он лицемер! – раздраженно подумал о друге Козодоев. – При мне умирал от тяжелой болезни, с дивана подняться не мог, а как Ленка пришла, так махом выздоровел!»
На улице Козодоев глубоко вдохнул, поперхнулся морозным воздухом.
– Что за погода! Хуже, чем в январе! – Сергей отер рукой губы, поднял воротник пальто, спрятал нос в шарф и поспешил домой.
В сентябре 1981 года бравый выпускник Высшей школы МВД Игорь Ефремов помог донести сухонькой старушке тяжелую сумку с покупками. Просто так помог, без всякой задней мысли. Растроганная таким участием незнакомого молодого человека, старушка пригласила Игоря в гости. Они попили чай, познакомились. Старушку звали Ефросинья Ивановна, ей было почти семьдесят лет. Жила она одиноко, пенсии едва хватало, чтобы сводить концы с концами.
Через несколько дней Игорь вернулся к Ефросинье Ивановне с интересным предложением.
– Тетя Фрося, – старушка настояла, чтобы Ефремов обращался к ней именно так, – я работаю в уголовном розыске, и мне для встречи с секретными агентами нужна тихая, укромная квартира. Такая, как ваша.
– Ой, господи! – испугалась старушка. – Во что же это ты меня втянуть хочешь?
Игорь охотно объяснил:
– Раз в неделю вам нужно будет уходить из дома, предоставляя мне квартиру на час-полтора. За эту услугу я выбью с начальства премию – каждый месяц по двадцать рублей. Два червончика к пенсии лишними не будут?
Ефросинья Ивановна согласилась не раздумывая. Ей не столько были нужны деньги, сколько сам Игорь, терпеливо выслушивавший ее жалобы на соседей, на здоровье, на родственников, совсем позабывших о старой больной женщине. Пенсионерка отдала Ефремову второй комплект ключей от квартиры, а он, выполняя свои обязательства, раз в месяц приходил, нагруженный продуктами, пил чай с хозяйкой и, уходя, оставлял на тумбочке две десятки. Зимой Ефросинью Ивановну положили в больницу, в кардиологическое отделение. Игорь каждый день навещал больную, достал ей редкое лекарство.
– Какой у вас внук заботливый! – восхищались санитарки. – Он не женатый?
– Молод он еще семьей обзаводиться, – неохотно отвечала Ефросинья Ивановна. К своему стыду, о семейном положении Ефремова она ничего не знала.
В четверг, 20 ноября 1982 года, Ефремов пришел на конспиративную квартиру около трех часов дня. На кухонном столе Ефросинья Ивановна оставила для него записку:
«Игорек! Врач выписала мне лекарство, но сразу же предупредила, что достать его можно только по блату. Ты поможешь? т. Фрося».
Рядом с запиской лежал рецепт и пять рублей одной купюрой. Ефремов забрал рецепт, деньги оставил на месте. В конце записки он написал ответ: «Постараюсь».
В ожидании агента, завербованного под псевдонимом Жаба, Игорь поставил на плиту чайник, закурил, сбрасывая пепел в раковину. Ровно в три часа он посмотрел в окно и улыбнулся. По узкой тропинке через заметенный снегом двор к нему на тайную встречу шла Наташа Голубева, она же секретный агент Жаба.
Наташу Ефремов завербовал в самом начале лета. В тот день Голубева с подругами отмечала окончание девяти классов и так напилась, что не могла сама дойти до дома. Ее, пошатывающуюся и плохо соображающую, куда идти, привез в райотдел наряд патрульно-постовой службы. С первого взгляда оценив перспективы предстоящего сотрудничества, Игорь отобрал девушку у инспектора по делам несовершеннолетних и увел к себе в кабинет. Выбившаяся из сил Голубева мирно уснула на продавленном диване, а Ефремов сел за стол охранять ее сон. В полночь он попытался растолкать девушку, но тщетно. Она спала как убитая.
Действуя уверенно и четко, Игорь снял с Голубевой джинсы, повернул ее на бок так, чтобы с определенного ракурса одновременно просматривалось лицо девушки и ее ягодицы в белоснежных плавках. Оценив со стороны свою работу, Ефремов позвал в кабинет эксперта-криминалиста с фотоаппаратом.
– Сделай несколько кадров так, чтобы хорошо было видно ее лицо, – попросил он.
– Ты что, Игорь! – запротестовал эксперт. – Ты посмотри, у нее же задница голая! Как я тебе ее сфотографирую? Нас же потом за изготовление порнографии привлекут!
– Запомни! – властно и авторитетно заявил Ефремов. – Порнография – это всегда половой акт. А это, – Игорь рукой указал на ягодицы девушки, – это совсем не то, что ты думаешь. Это не эротика и не порнография. Это изделие советской легкой промышленности под названием «трусы женские хлопчатобумажные». Суть уловил? Нашими законами не запрещено фотографировать нижнее женское белье, хоть на девушках, хоть без них.
Эксперт, используя вспышку, отщелкал несколько кадров и уже собрался уходить, как Голубева зашевелилась, изогнулась всем телом, свесила голову на пол. Рвало Наташу минут пять. Извергнув из себя скудное содержимое желудка, она повернулась на другой бок и засопела.
– Отлично! – восхитился Ефремов. – Захотел бы такую композицию создать, не знал бы, как сделать. А ну-ка, красавица, повернись на этот бок!
Игорь развернул Голубеву, и эксперт сделал еще несколько снимков, захватив в кадр лицо девушки, обтянутые плавками ягодицы и мерзкую лужу на полу. Через пару часов он принес Ефремову отпечатанные фотографии.
– Держи, – сказал эксперт, – только никому не говори, что я принимал в этом участие.
Посмотрев на снимки, Игорь восхитился:
– Мастерски сделано! Что я должен за труды?
– Как-нибудь после работы бутылку разопьем, и считай, что мы в расчете.
– Заметано! – согласился Ефремов.
Голубева проснулась с первыми лучами солнца, открыла глаза и сразу же поняла, что она не у себя дома, а черт знает где. Морщась от головной боли, Наташа приподнялась на диване и обомлела: прямо перед ней за столом сидел строгий незнакомый молодой мужчина. Позади него, на вбитом в стену гвозде, висела милицейская фуражка.
«Все, девочка, допрыгалась! – холодея от предстоящего общения с милиционером, подумала Голубева. – Если родители узнают, что меня в милицию загребли, они меня убьют!»
– Доброе утро, красавица! – улыбнулся Наташе Ефремов. – Как спалось?
Голубева села на диван, опустила ноги на пол и попала в вязкую жижу.
«Это я наделала?! – в ужасе подумала она. – Теперь точно – кранты!»
Наташа посмотрела на свои голые ноги, пошарила по дивану, но джинсов рядом не было.
«Неужели меня сюда голую привезли?» – в отчаянии подумала она.
В этот момент от позора и безысходности ей расхотелось жить. Она прикрыла глаза и ясно представила завтрашний день, в котором ее поджидали взбешенные родители, директор школы, инспектор детской комнаты милиции и секретарь школьного комитета комсомола. Казнь будет проходить в несколько этапов. Для начала она получит по заслугам от матери с отцом. Потом ее выгонят из школы… Выгонят, тут даже сомневаться не стоит. Как только из милиции поступит сигнал, так директриса тут же вызовет родителей и предложит им забрать документы из школы. «Отправьте вашу дочь в ПТУ! – скажет она. – Мне в десятом классе юные алкоголички не нужны».
«Какой здесь этаж? – промелькнула мысль у Наташи. – Может, в окно выброситься и покончить со всем разом?»
– Не подскажешь, что мне с тобой делать? – участливо спросил Ефремов.
– Простить. – Голубева ответила первое, что пришло на ум.
– За что простить? – Игорь сделал вид, что не понял, в чем девушка провинилась.
Наташа облизала пересохшие губы, попыталась сглотнуть, но вместо глотка получилось сухое икание.
– Ну, за это. – Она показала на лужу у дивана.
– Ах, за это! – усмехнулся Ефремов. – До этого мы еще дойдем, а сейчас давай познакомимся. Меня зовут Игорь Павлович. А тебя как зовут? Сколько тебе лет, где ты живешь?
Переписав анкетные данные, Игорь позвонил в адресное бюро, убедился, что случайная гостья не лжет.
– Наташа, объясни мне: тебе всего шестнадцать лет, ты не ночевала дома, но родители тебя не ищут. Ты что, частенько ночуешь где придется?
– Родители вчера, в субботу, уехали на дачу. Вернутся только сегодня вечером. Они не знают, что я дома не ночевала… Еще не знают.
Голубева тяжело вздохнула, с мольбой посмотрела на милиционера. В ее глазах читалось: «Простите меня, пожалуйста! Я больше так не буду».
– Хм, интересная история! – задумчиво глядя поверх готовой расплакаться школьницы, сказал Ефремов. – Не успели родители уехать, как ты бросилась пьянствовать.
– Со мной такое в первый раз! – всплеснула руками Наташа. – Честное слово, никогда раньше такого не было.
– Что же, верю! – Инспектор посмотрел Голубевой в глаза. Она, смутившись и покраснев, опустила взгляд. – Вполне возможно, вчера ты выпила самую малость, чуть-чуть, но тебя развезло, и вот результат – ты здесь в непотребном виде: полуголая, полупьяная, растрепанная, невыспавшаяся.
– Я же не хотела, чтобы так получилось, – не поднимая глаз, прошептала Голубева.
– Каяться на комсомольском собрании будешь! – жестко пресек жалкие оправдания инспектор. – Для начала надо навести порядок в моем кабинете. Посидишь здесь, я принесу тряпку с ведром.
– Пожалуйста, отдайте мне джинсы, – попросила девушка.
– Зачем? – «удивился» Ефремов. – Тебе стыдно стало? Наташа, я уже видел тебя в неглиже, так что стесняться меня не надо. Все, девочка, поезд ушел! Помоешь пол – получишь штаны.
Во время уборки кабинета Ефремову пришлось трижды ходить за чистой водой. Зато Голубева отмыла помещение так, что инспекторы, пришедшие на другой день на работу, удивились: «У нас что, новый линолеум постелили? Чисто-то как!»
Закончив с ликвидацией следов ночного происшествия, Ефремов дал Голубевой возможность привести себя в порядок и приступил к делу.
– Садись, Наташа, к столу, посмотрим «веселые картинки». Полюбуйся на себя! – Игорь выложил перед Голубевой фотографии. – Подумать только: комсомолка, школьница, симпатичная девушка – и такая мерзость на полу… Нет, я даже смотреть на это не могу – меня сейчас самого вырвет. А каково будет директору школы? А в райкоме комсомола? Родители тебя простят. Всыплют ремня, заплатят штраф за твое антиобщественное поведение, запретят тебе гулять по вечерам, но простят. Родители – они всегда добрые, а вот в школе и в районо тебе прощения не будет. Ты же, Наташа, не у меня в кабинете насвинячила, это ты им, педагогам, в душу плюнула. Они тебя девять лет воспитывали и чего добились?
Голубева, уткнувшись в ладони, заплакала. Ефремов, не обращая внимания на ее рыдания, убрал фотографии в стол, включил чайник. Подождал, пока она немного успокоится, и примирительным тоном, почти ласково, сказал:
– Сегодняшний эксцесс может остаться между нами. Я ведь не держу на тебя зла, Наташа. Ты хорошая девушка, оступилась раз, но это не беда! Все можно исправить.
– Как? – подняла заплаканное лицо Голубева. – Я все сделаю, только не показывайте фотографии никому.
Игорь налил кружку чая, пододвинул гостье.
– Пей! Крепкий сладкий чай – лучшее средство от алкогольного отравления. Пей, Наташа, не стесняйся и внимательно слушай меня. У тебя два пути. Первый – путь позора. Если мы не договоримся, я напишу информационное сообщение, что тебя в пьяном виде доставили в милицию. К сообщению для наглядности приложу фотографии. В районо и райкоме ВЛКСМ проведут проверку и предпримут соответствующие меры профилактического характера. По идее, школа должна будет тебя взять на поруки, но этого не будет. Даю гарантию: чтобы не объясняться в высоких инстанциях, директор вашей школы заставит твоих родителей забрать документы, и ты пойдешь учиться в ПТУ. Контингент там сама знаешь какой. Путь второй – ты станешь моим тайным агентом и будешь сообщать мне обо всех преступлениях, которые совершат твои знакомые или о которых тебе станет известно.
– Я не хочу быть стукачкой, – не подумав о последствиях, заупрямилась Голубева.
– На нет и суда нет! – охотно согласился Ефремов. – Допивай чай – и пошла вон! Родителям скажи, чтобы готовились к неприятностям.
– Я… я… честное слово, я не то хотела сказать, – испугалась девушка.
– Разговор окончен! – хлопнул ладонью по столу Ефремов. – Запомни: я – инспектор уголовного розыска, а не нянечка в детском саду. Я тебе сопли вытирать не собираюсь…
– Не надо! – в голос заревела Голубева. – Только не фотографии!
Через десять минут она, успокоившись, писала под диктовку Ефремова.
– Я, Голубева Наталья Викторовна, обязуюсь в добровольном порядке сотрудничать с органами внутренних дел. Свои сообщения буду подписывать псевдонимом… – Игорь на секунду задумался, посмотрел на потолок и нашел ответ в дальнем углу, между потеком с крыши и куском обвалившейся известки, – свои сообщения я буду подписывать псевдонимом Жаба.
– Почему Жаба? – осторожно, стараясь не злить инспектора, спросила Голубева. – Я что, такая же мерзкая?
– Наташа, ты симпатичная, привлекательная девушка.
Голубева оторвалась от бумаг, посмотрела на инспектора.
– Не поняла? – спросил Ефремов. – Твой псевдоним никак не должен раскрывать твою личность. Скажи, кто сможет догадаться, что Жаба – это ты? Никто.
– Жаба так Жаба, – согласилась Наташа.
Когда расписка была готова, Ефремов приступил ко второму этапу вербовки:
– Сейчас на другом листе коротко напиши мне обо всех преступлениях, о которых ты слышала в последнее время. Запомни: кто помочился в неположенном месте или кто нашу партию матерным словом поминает, меня не интересует. Кражи, грабежи, угоны мотоциклов. Хулиганство… Кто на прошлой неделе выбил в вашей школе два окна? – неожиданно спросил инспектор. – Вспоминай: два окна на втором этаже.
– Меня там не было, – поспешно ответила девушка.
– А кто был? Наташа, на меня смотри! Ты уже проговорилась, что знаешь об этом случае, так что пиши: кто кидал камни, с какой целью.
– Мне потом голову за это открутят, – недовольно пробурчала Голубева.
– Голову тебе открутят, если ты не перестанешь пьяная по подворотням шататься! – строго сказал инспектор. – Виданное ли это дело, в шестнадцать лет до бесчувствия напиваться? А если бы тебя изнасиловали и убили? Приехали бы мама с папой домой, а доченьки нет – в морге она, изуродованная, лежит. Пока со мной работаешь, ты о своей безопасности не беспокойся. Будешь язык за зубами держать, о нашем сотрудничестве никто не узнает.
Голубева трудилась над своим первым сообщением больше часа. К концу работы она вошла во вкус.
– У нас соседка на мясокомбинате работает. Каждый месяц обновки меняет. Про нее писать?
– Про всех пиши, – разрешил инспектор. – Я потом отсортирую, что мне пригодится, а что нет.
Прощаясь, Ефремов разъяснил девушке основы конспирации и тайной связи:
– Каждую неделю ты будешь звонить по этому телефону и сообщать мне, есть у тебя интересная информация или нет. Раз в месяц мы будем встречаться на конспиративной квартире. Сейчас запоминай свою первую легенду. Если кто-то узнает, что ты была в милиции, и спросит, чем все кончилось, ответишь так: ночь ты просидела в клетке. Наутро тебя завели на второй этаж, дожидаться инспектора по делам несовершеннолетних. Пока менты отвлеклись, ты незаметно сбежала. Все запомнила?
– Как «Отче наш». – Голубева посмотрела на инспектора, улыбнулась. – Ну, я поскакала?
Ефремов юмор оценил:
– Скачи, Царевна-лягушка, меняй потрепанную шкурку на новую.
Наташа Голубева шла на встречу с невеселым настроением и размышляла о «домашнем задании», полученном в прошлый раз от Ефремова.
«Записать все известные мне клички… Дать краткую характеристику парням, которые их носят… Что он дальше придумает? Захочет, чтобы я стала втираться в доверие к кому-то из уличных авторитетов? Чтобы стала чьей-то любовницей и в постели выведывала секреты? Рано или поздно такая игра закончится разоблачением, и тогда… убить, конечно, не убьют, но жизни после этого мне во дворе не будет. Кто станет со стукачкой дружить? Все парни будут от меня шарахаться как от чумной. Как бы мне избавиться от Ефремова? Послать его куда подальше? Не выйдет, он меня крепко за горло держит. Как только я рыпнусь, так он тут же фотографии в ход пустит. Что делать? Придется пожертвовать собой и соблазнить инспектора. Должно получиться. Он что, не мужик, что ли? Если все ненавязчиво сложится, то клюнет Игорек. Должен клюнуть. А потом…»
Наташа даже зажмурилась, представляя сладостный момент: она поднимается с кровати, медленно одевается и говорит: «Игорь Павлович, а что скажут ваши начальники, когда узнают, что вы школьницу совратили?»
– Вот он у меня где будет! – Голубева сжала кулачок, заулыбалась, игриво подмигнула окнам конспиративной квартиры. – Сегодня, Игорек, ты не устоишь перед соблазном.
Дверь в квартиру была не заперта. Наташа вошла, сняла пальто, забросила на вешалку шапку.
– Принесла? – раздался из кухни голос Ефремова.
– Культурные люди здороваются при встрече, – недовольным тоном заметила Голубева.
– Извини, задумался. Я наблюдал, как ты шла по тропинке, и мысленно поздоровался с тобой. Как дела, как учеба? – Игорь взял у девушки исписанный тетрадный лист, погрузился в чтение.
– Можно, я воды попью? – попросила девушка.
Ефремов, не отрываясь от чтения, кивнул: «Пей!»
Голубева набрала из-под крана воды, повернулась к инспектору спиной и вылила на себя всю кружку.
– Ай, блин! – взвизгнула она. – Вот у меня рука дрогнула! Что делать теперь, как я мокрая домой пойду? Замерзну же, заболею и умру.
– Пошли, – недовольно сказал Ефремов.
Игорь, втайне от хозяйки, давно изучил содержимое шкафов Ефросиньи Ивановны. Утюг она хранила в тумбочке в зале. Гладильной доски у старушки не было.
– Высушишь одежду утюгом, – сказал инспектор.
Ефремов застелил обеденный стол покрывалом, воткнул утюг в розетку и вышел на кухню. Через пару минут Голубева позвала его:
– Игорь Павлович, он не нагревается!
– Кто не нагревается? – начал злиться инспектор.
Ефремов вернулся в зал и встал на пороге комнаты как вкопанный. Наташа Голубева стояла у стола полураздетая: мокрое школьное платье было разложено на покрывале, почти сухая майка лежала рядом. Из одежды на девушке были только бюстгальтер и колготки. Плотные шерстяные колготки, заманчиво обтягивающие стройные девичьи ноги.
– Это что за стриптиз? – спокойно, не выказывая удивления, спросил Ефремов. – Погоди, не отвечай, я сам попробую догадаться.
Он прищелкнул пальцами, посмотрел в потолок, весело усмехнулся:
– Понял, Наташа, я все понял! В прошлый раз я видел тебя раздетой снизу, а теперь ты решила показать, как выглядишь сверху. Так ведь?
Голубева промолчала.
– Ты знаешь, Наташа, а ведь это моя вина! С самого начала я не объяснил тебе, что профессионалы умеют абстрагироваться от соблазнов. Ювелиры не ощущают магии золота. Кассиры не воспринимают денежные купюры как эквивалент материального благополучия. Парадокс: сидит кассир, за день пересчитывает сотни купюр, но они для него не более чем бумага с установленным номиналом. Наступает день получки, и этот же кассир, получив десять десяток, относится к ним совсем по-другому. Безликие бумажки превращаются для него в деньги, на которые можно купить вещи и продукты.
Девушка подняла утюг, быстрым движением прикоснулась к его разогретой подошве и стала гладить платье. Ефремов продолжил:
– Запомни, ни один оперативник не станет флиртовать с женщиной, которая находится у него на связи.
– Я так плохо выгляжу? – не отрываясь от работы, спросила Наташа. В ее интонации Ефремов уловил скрытый сарказм: «Что бы ты понимал в хорошеньких девушках, индюк надутый!»
– Наташа, мне что, дифирамбы тебе петь? «Ах какие стройные ножки, аж душа замирает!» Выбрось эту дрянь из головы! Любая сексуальная интрижка неизбежно приведет к разрыву наших деловых отношений, а это меня не устраивает. Ты нужна мне в качестве источника информации, так что до поступления в институт можешь больше не раздеваться.
Голубева отложила в сторону высушенное платье, разложила на покрывале майку.
– Почему до института? – посерьезнев, спросила она.
– Как только ты поступишь в вуз, у тебя тут же сменится круг общения и как агент ты для меня не будешь представлять интереса.
– Клянусь всем на свете, я приложу все усилия, чтобы поступить, – заверила Голубева.
– Ого, даже так! Помнится, совсем недавно ты была рада нашему сотрудничеству, а теперь хочешь соскочить с поезда? Не выйдет. Ты добровольно пошла на сделку и сейчас никак не можешь от нее отказаться.
– Ага, добровольно! – возмутилась девушка. – Все бы так добровольно сотрудничали.
Голубева надела майку, осмотрела платье и решила пройтись по нему утюгом еще раз.
– Подумать только, – с нескрываемой иронией сказал Ефремов. – Минуту назад мы были друзьями, а сейчас ты воспылала ко мне ненавистью и презрением? Какая ты двуличная девушка, Наташа! Ты, надеюсь, про фотографии не забыла? О своих собственноручно написанных донесениях помнишь? Наташа, прошу, не заставляй меня ставить тебя на место. Хорошо?
Девушка закончила просушивать одежду, выдернула утюг, сложила покрывало.
– Игорь Павлович, не надо меня пугать. Я вам ничего плохого не сделала.
– Погоди, не надевай платье! Дай я на тебя еще раз взгляну… Хорошая маечка на тебе. Моей жене такую же майку из ГДР привезли.
– У вас жена есть? – «удивилась» девушка. – И дети, наверное, есть?
– У жены есть.
В голосе Ефремова Наташа уловила угрозу, предостерегающую ее от дальнейших расспросов о личной жизни инспектора. Но она решила не останавливаться на половине пути.
– Интересно-то как! У тебя жена не ревнивая? Что она скажет, если узнает, что ты на конспиративной квартире со школьницами встречаешься?
Голубева отложила платье, шагнула к инспектору.
– Во-первых, – остановил ее Ефремов, – будь любезна называть меня на «вы». Во-вторых, не надо вести себя хуже, чем ты есть на самом деле.
– Признайся честно, сколько у нас времени? Игорь, ты же ничем не рискуешь. Мои фотографии у тебя. – Наташа сделала еще шаг к инспектору.
– Стоп! – приказал Ефремов. – Хозяйка квартиры с минуты на минуту придет. Я не хочу объяснять ей, почему использую ее квартиру в качестве борделя.
– Никто сюда не придет! – уверенно возразила Голубева. – Я тебя знаю, ты все ходы просчитываешь лучше любого шахматиста. Скажи, Игорь, только честно, я тебе нравлюсь? Неужели твоя жена, у которой есть ребенок…
Наташа сделала еще шаг. Теперь они стояли так близко, что девушке показалось, что она слышит, как бьется сердце в груди у инспектора.
– Поцелуй меня, никто же не узнает, – попросила она.
– Не сейчас, – снизив голос до интимного полушепота, ответил молодой мужчина.
– Когда? – прошептала Наташа.
– Когда в институт поступишь! – рявкнул Ефремов. – Хватит ерундой заниматься! Я тебя сюда для дела вызвал, а не интрижки плести.
– Хорошо, Игорь Павлович, я все поняла.
Голубева быстро оделась, в прихожей перед зеркалом поправила прическу.
«Факир был пьян, и фокус не удался, – подумала она. – Ну, ничего, капля камень точит!»
– Чай будешь? – позвал девушку из кухни Ефремов. – Наташа, ответь мне на один вопрос личного характера. До сегодняшней встречи у тебя было полтора часа времени. Ты могла бы съездить домой, переодеться и прийти ко мне минута в минуту.
– Вы знаете, во сколько у меня уроки закончились? – не высказывая удивления, спросила Голубева.
– Я все знаю. – Игорь поставил перед девушкой чашку с чаем, нашел в шкафчике сахар и вазочку с печеньем. – Ты не дослушала вопрос: почему ты предпочла полтора часа слоняться по школе, а не пошла домой? Подожди, не отвечай, попробую сам догадаться. Все дело в морозе, не так ли? Из дома ты пришла бы в джинсах, а в них стриптиз не так эффектно выглядит. Я прав? Школьное платье легко скинуть, а под ним соблазнительные ножки в колготках, так ведь? Ты, Наташа, больше не экспериментируй. Я умею мух от котлет отделять.
– А вот и не так! – обрадовалась девушка. – Стриптиз здесь вовсе ни при чем.
– Не понял, – нахмурился Ефремов.
– Я специально задержалась в школе, чтобы с собой дипломат принести и вам свой дневник показать. Сижу я сегодня на уроках и думаю: «Игорь Павлович меня за тупую троечницу считает, а у меня за первую четверть в дневнике только четверки и пятерки». Достать дневник, показать?
Инспектор засмеялся.
– Чего смешного? – обиделась Наташа.
– Да так, про свое подумал, – ушел от ответа Ефремов.
– Игорь Павлович, – с вызовом сказала Голубева, – вам говорили, что смеяться над девушками неприлично?
– Наташа, ты меня собралась хорошим манерам учить? Поздно. Моя совесть навсегда поражена бациллой профессиональной деформации. Общепринятые приличия ментов не касаются, мы в своем мире живем.
– Я сейчас по-настоящему обижусь, – пригрозила девушка. – Я что, на дурочку похожа, чтобы меня высмеивать на ровном месте?
– Хорошо, не будем ссориться по пустякам. Я тут представил… как бы сказать-то, чтобы не слишком пошло выглядело? Словом, так: потерял я бдительность, и случилось между нами то, что случиться не должно. Лежим мы с тобой расслабленные в кровати, и я говорю: «Как успехи в школе? Неси дневник. Что это, тройка по физике? Снимай колготки, сейчас я тебе ремня всыплю, чтобы ты об учебе не забывала».
– Меня родители никогда за оценки не наказывали, тем более ремнем.
– Скажи мне «спасибо». Знаю я один случай, когда у твоего отца рука сама бы за ремнем потянулась.
– Опять вы за старое, – вздохнула Голубева. – Один раз в жизни силы не рассчитала…
– Забудем о том случае! – предложил инспектор. – Давай пройдемся по кличкам. В твоем списке пять человек, про которых я раньше не слышал. Кто эти парни, чем промышляют?
На прощание девушка предприняла последний штурм. В прихожей она загородила собой входную дверь и потребовала:
– Поцелуй меня. Если ты этого не сделаешь, то клянусь: сегодня была наша последняя встреча.
Ефремов молча посмотрел ей в глаза, но с места не сдвинулся.
– Игорь, если ты сейчас не поцелуешь меня, то можешь завтра размножить мои фотографии и раздать их всем учителям в школе.
– Не здесь, – твердо сказал Ефремов.
Они замолчали, перейдя от словесных препирательств к дуэли взглядов. Голубева первая не выдержала и отвела глаза.
– Игорь, – вполголоса сказала Наташа, – или ты будешь относиться ко мне как к девушке, у которой иногда возникают невинные желания, или я соберу пацанов и признаюсь им, что ты заставил меня быть твоим секретным агентом. Если до Нового года ты не изменишь своего отношения ко мне, я…
– Иди, – жестко перебил ее Ефремов. – Про фотографии можешь не беспокоиться, их никто не увидит. У меня свои понятия о порядочности.
– Ты обещал, – напомнила девушка.
– Если обещал, значит, свое слово сдержу.
Голубева порывисто шагнула к Ефремову, встала на цыпочки, чмокнула Игоря в губы и выпорхнула за дверь.
«Идиот! – обругал себя инспектор. – В какой-то момент я дал слабину, и вот результат. С малолетками всегда так, чуть-чуть отпустишь поводья, и они становятся неуправляемыми. Ничего, до Нового года еще далеко, что-нибудь придумаю».
После встречи на конспиративной квартире Ефремов забежал в пару аптек, убедился, что нужное Ефросинье Ивановне лекарство просто так не достать.
«Придется у начальника БХСС попросить помощи, – решил он. – Для Виктора Дмитриевича все аптечные склады открыты. Стоит ему пальцами щелкнуть, как шустрые провизоры любое заморское лекарство на блюдечке с голубой каемочкой принесут».
В райотделе Ефремов занялся мелкой фальсификацией. Вставив в печатную машинку лист чистой бумаги, инспектор одним пальцем отстучал:
«Секретно, экз. единств. Работая по моему поручению, агент Лесник в рамках сбора информации о несовершеннолетних, склонных к совершению преступлений, сообщил, что им подготовлен список фамилий и клички лиц, которые могут представлять оперативный интерес».
Список кличек Ефремов слово в слово перепечатал с записки Голубевой. Агент Лесник, злоупотребляющий спиртным инвалид второй группы, немало бы подивился, если бы узнал, что за два дня сотрудничества с уголовным розыском он успешно внедрился в подростковую среду и стал пользоваться доверием у лидеров молодежных группировок. Лесник был агентом-«пустышкой», все донесения за которого Ефремов готовил сам, основываясь на информации из других источников.
В записке Голубевой Михаил Быков по кличке Бык шел под восьмым номером. Сергея Козодоева в списке не было. Наташа не считала своего соседа по парте хулиганистым парнем, способным на серьезное правонарушение.
Вернувшись домой, Козодоев полез в холодильник: посмотреть, чем можно пообедать. Ничего нового он увидеть не ожидал, но отец до десяти часов был дома и теоретически мог что-то приготовить. Вчера, например, пожарил картошку. А сегодня…
– Так, что тут у нас? – вслух спросил Сергей, открыв холодильник. – Как всегда, суп! Ну, супчик вы сами кушайте, а я пельменями пообедаю.
Магазинные пельмени, слепленные наподобие вареников, были невкусными. Их начинку вместо мяса составлял колбасный фарш из потрохов и хвостов неизвестных животных. Но пельмени, даже магазинные, были гораздо вкуснее борщей и супов, сваренных матерью Сергея в воскресенье с расчетом на всю рабочую неделю. «Мне в будние дни некогда по вечерам у плиты стоять!» – говорила она.
Проверка морозильной камеры огорчила Сергея. Отец, вместо того чтобы приготовить сыну обед, сам съел все оставшиеся пельмени.
«Черт возьми, что за жизнь! – подумал Козодоев. – Давали бы рубль на обед, я бы в столовой питался: картофельное пюре, котлета с подливой, сосиски, жареная рыба… Как представлю гуляш с подливой, так слюнки текут».
Он достал кастрюлю с супом, поставил на стол, согнал жир с поверхности, зачерпнул полную поварешку и вылил ее содержимое в унитаз. Эту нехитрую манипуляцию Сергей проделывал каждый раз, когда не хотел есть суп, но еще больше не хотел расстраивать мать. Она болезненно воспринимала бойкот ее кулинарных «шедевров». Придя с работы, мать первым делом проверяла оставшийся объем содержимого в кастрюле, и если к супу никто не прикасался, то Сергей с сестрой выслушивали лекцию о том, какие они неблагодарные дети и как они не уважают труд матери.
– Придется перекусить чем бог послал, – недовольно пробурчал Козодоев.
Вилкой он выловил в кастрюле кусочек мяса, посолил его и съел с хлебом. Обед получился скудный, но другой альтернативы не было. Тарелка опостылевшего пресного супа гарантированно портила настроение на весь день.
Разобравшись с едой, Сергей сел за письменный стол, достал учебник математики, раскрыл его на нужном месте и сдвинул в сторону. Если внезапно вернется отец и проверит, чем сын занимается, то с первого взгляда поймет: отрок на верном пути – грызет «гранит науки», готовится к поступлению в институт. На самом деле ни выпускные экзамены в школе, ни вступительные экзамены в вуз Сергея не волновали. Его мать преподавала в политехническом институте теоретическую механику, так что студенческий билет был Козодоеву гарантирован. Мама умела договариваться с нужными людьми.
Приготовив рабочее место для проверки, Сергей задумался и незаметно для себя нарисовал на чистом листе бумаги женский профиль. Художественным даром Козодоев не обладал, так что при всем желании угадать в его творении Лену Кайгородову было очень и очень затруднительно.
– Эх, Лена, Лена, не с тем ты связалась! – вздохнул Сергей и погрузился в воспоминания.
В первый раз Кайгородова появилась в компании Сергея в начале октября. Кто ее привел на посиделки в двенадцатиэтажку, Козодоев уже не помнил. Узнав, что Лена живет на улице Волгоградской, Сергей тут же потерял к ней всякий интерес: дружить с девчонкой с враждебной улицы было невозможно. Уличный этикет требовал вечером проводить подругу до дома и «зависнуть» в ее подъезде на час-полтора. Прощание всегда было долгим: страстные поцелуи, интимный шепот, взаимно одобряемая игра в «шаловливые» ручки: «У меня рука замерзла. Я погрею ее, вот здесь, у тебя под курткой. О, наконец-то я нашел самое теплое местечко…» С Кайгородовой ни о каком провожании до дома не могло быть и речи, волгоградская шпана чужаков на своей территории не терпела. По вечерам любого незнакомца останавливали в темном дворе и приступали к допросу:
– Ты откуда? В наших дворах кого-нибудь знаешь? Нет? Ах ты, козел, ты что, самый смелый?
В лучшем случае с вечерней прогулки по дворам улицы Волгоградской можно было вернуться в синяках и с разбитым носом. В худшем, если волгоградские пацаны будут пьяные или не в настроении, – с переломанными ребрами. Идти вечером на Волгоградскую было равносильно самоубийству.
С неделю парни из компании Козодоева присматривались к Кайгородовой, прикидывали, как с ней дружить. Провожать по вечерам до первых домов на Волгоградской и прощаться там, посреди тротуара? Один раз, для куража, у всех на виду, можно поцеловать девушку, но каждый день такой номер будет глупо выглядеть. Что за прощание под пристальными взглядами прохожих? Это как последний поцелуй у вагона отходящего поезда: быстро, скомканно, неинтересно. Словом, Лена Кайгородова была симпатичной девушкой, но никому не нужной.
Первым на нее внимание обратил Миша Быков. По вечерам он стал уединяться с Леной, как-то раз даже проводил ее на другую сторону дороги. Сергей, не придавая особого значения мимолетному увлечению друга, спросил:
– Миха, а чего ей в своих дворах не сидится?
– Она говорит, что у них по вечерам на улице делать нечего: все парни или пьяные, или руки распускают. У нас и веселее, и спокойнее. На Волгоградской все «акции» тупые – в рыло кому-нибудь дать или кошку живую к дверной ручке привязать, а у нас что не «акция», то обхохочешься. Прикинь, на Волгоградской в «Рассеянного почтальона» не играют! Как в деревне чуваки живут, по-другому не скажешь.
Постепенно Быков так привязался к Кайгородовой, что совсем потерял голову и рассудок. В начале октября он вновь проводил ее на другую сторону улицы, но не остановился у витрины магазина, а пошел дальше, во дворы.
– Миша, ты куда? – испугалась девушка.
– К тебе. – Быков сделал вид, что удивился такому странному вопросу. – Я провожу тебя до дома, чтобы по дороге никто не обидел.
Поняв, что парень не шутит, Кайгородова повела его к своему дому самым коротким путем. «Даст бог, пронесет!» – решила она.
В этот день они дошли без приключений. В подъезде, между первым и вторым этажом, Миша прижал девушку к себе и в первый раз поцеловал. Лена, даже для вида, не сопротивлялась. Ее мысли были заняты другим: «Как он назад вернется?» Насладившись податливостью подруги, Быков, никем не замеченный, вернулся в свои дворы. На другой день повторилось то же самое: по какому-то стечению обстоятельств задиристая волгоградская молодежь собиралась в другом месте. Но вечно такое везение продолжаться не могло. На четвертый день пронырливый шкет лет тринадцати заметил чужака и доложил кому надо. Не успели Быков с Леной дойти до подъезда, как путь им преградили двое решительных парней.
– Эй, ты кто такой? – с вызовом спросил первый парень.
– По роже видно, что не наш, – процедил сквозь зубы второй.
Миша Быков, еще в первый раз провожая подругу, решил, что лучше он падет на поле боя, чем отступит. Оправдывая свою фамилию, он, как разъяренный бык, ринулся на врагов. Его атака была такой стремительной, что в мгновение ока оба задиры оказались в кустах с разбитыми носами. Расчистив путь, Быков беспрепятственно проводил девушку и вернулся назад.
Вызов был брошен. Волгоградские вызов приняли, по достоинству оценили физическую мощь ухажера Кайгородовой и приготовили ему достойную встречу.
На другой день Кайгородова наотрез отказалась идти внутрь своих дворов.
– Миша, они убьют тебя! Хочешь, я прямо тут, посреди дороги, на колени перед тобой встану, только не провожай меня до дома. Я прошу тебя, умоляю, не ходи во дворы.
– Пошли! – решительно сказал Быков и шагнул на запретную территорию.
На тропинке, между забором детского сада и трансформаторной будкой, их поджидали шесть отборных кулачных бойцов. Кайгородова, увидев хулиганов, тихо заплакала. Она знала, что пощады Быкову не будет. Дойдя до парней, Мишка, ни слова не говоря, скинул на землю куртку, стянул через голову свитер и встал в боевую стойку.
– Ну что, пацаны, начнем? – дерзко и весело спросил он.
– Погоди! – неожиданно раздался властный голос от трансформаторной будки.
Из темноты к Быкову и приготовившимся к драке парням вышел молодой мужчина в кожаной куртке. Щелчком отправив окурок в сторону, он с интересом посмотрел на Михаила, мельком глянул на заплаканную Кайгородову.
– Братан! Скажи честно, ты что, против шестерых драться собрался? – В голосе незнакомца чувствовалось неподдельное удивление. – Они же от тебя мокрого места не оставят.
– Ну и что? – набычился Михаил. – Моя чувиха, я что, не могу ее до дома проводить?
– Ты, часом, не с Луны свалился? Признайся, ты на учете в психушке не состоишь? – продолжил расспрашивать незнакомец. – С каких это пор по нашим дворам кто хочет, тот и шляется? Ты сам-то откуда?
– Из пятьдесят пятой школы, – с нескрываемой гордостью ответил Быков.
– М-да, – протянул мужчина. – Странно это. Залетный чувачок, с пятьдесят пятой школы, пришел в наши дворы права качать. Я понимаю, если бы ты жил в центре или в Ковских дворах, но пятьдесят пятая школа никогда не была в авторитете. У вас же там анархия, бардак! Чудны дела твои, Господи! В первый раз вижу, чтобы из-за чувихи человек голову в петлю совал.
Пока мужчина рассуждал вслух, Быков, Кайгородова и шестеро изготовившихся к схватке парней молчали.
– А вдруг это любовь? – спросил незнакомец непонятно кого.
Быков, совершенно сбитый с толку, не знал, что ответить. Лена тихо всхлипывала за его спиной. Шестеро молодчиков, как скакуны перед заездом, нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
– «Безумству храбрых поем мы песню», – торжественно продекламировал незнакомец, – а песня эта – похоронный марш. М-да, любовь ослепляет человека… Тебя как зовут?
– Бык, – Миша привычно назвал свою кличку.
– Отойди на десять шагов в сторону, – приказал мужчина Кайгородовой. Девушка безропотно выполнила его указание.
– Скажи, Бык, – вполголоса, так, чтобы Лена не слышала его, спросил незнакомец, – когда ты посчитал, сколько человек тебя встречает, очко сжалось?
– Еще как! – признался Быков. – Но что делать? Ссать на каждом углу?
Философ в кожаной куртке призадумался, посмотрел на звезды, негромко пробормотал:
– От нас не убудет, у них не прибавится. Иди сюда! – позвал он Кайгородову. – Ты в каком доме живешь? В шестом? Бык, запоминай! Я разрешаю тебе провожать эту девчонку от магазина и до ее подъезда. Но учти: никаких загогулин по дворам, шаг влево – вправо от прямого маршрута будет считаться беспределом.
Миша, ошарашенный происходящим, согласно кивнул головой. Такого исхода противостояния он даже представить не мог. Скажи кому: «Волгоградские разрешили мне по их дворам их девчонку провожать», – никто не поверит.
– Ну, давай, Бык! Рад был познакомиться с достойным человеком. – Незнакомец покровительственно похлопал Быкова по плечу и пошел в глубь дворов. Ни слова не говоря, шесть недавних противников Быкова последовали за ним.
– Лена, кто это был? – растерянно спросил Быков.
– Ты что, не понял? – всхлипнула Кайгородова. – Это Турист. Только он может всеми командовать.
– Обалдеть! – Одним словом, коротко и емко, Миша высказал всю гамму нахлынувших чувств.
На другой день Быков пришел в свою компанию триумфатором. Пацаны ему вначале не поверили и украдкой пошли посмотреть, действительно ли он пойдет в глубь дворов улицы Волгоградской. Но все было честно, без обмана. Поздним темным вечером Миша и Кайгородова, не останавливаясь у магазина, уверенно обогнули здание и скрылись в дебрях запретной территории.
Узнав о похождениях друга, Козодоев неожиданно для себя обозлился на Быкова. Сколько лет Михаил шел в его фарватере, всегда был в тени, не имел своего мнения, и на тебе, в один вечер переплюнул Сергея так, что оказался на недосягаемой высоте!
После захватывающих приключений Быкова Сергей по-новому взглянул и на Кайгородову. Лена была худенькой шестнадцатилетней девушкой с неброской внешностью. После окончания восьми классов она поступила в машиностроительный техникум – учиться на экономиста. Одевалась Кайгородова скромно, но это ни о чем не говорило. У Сергея Козодоева было много добротных дорогих вещей, но на улицу он надевал одежду попроще. В самом деле, не в японской же куртке-аляске по подъездам отираться! Не в фирменной же «Монтане» на грязных ступеньках сидеть! Уличная одежда должна быть недорогой и практичной. Единственным предметом роскоши, который Сергей носил постоянно, был индийский мохеровый шарф.
После того как Кайгородова стала дружить с Быковым, она стала казаться Сергею настоящей красавицей. Украдкой рассматривая Лену, Козодоев находил в ней все больше и больше достоинств. «Какие у нее прекрасные голубые глаза, – шептал про себя Козодоев. – А эта трогательная беззащитная улыбка! Разве может Мишка оценить всю неземную прелесть ее улыбки? Да ни за что! Ему этого не дано».
Не раз, засыпая, Сергей представлял, как он и Лена остались вдвоем у нее дома. Они сидят на диване, смотрят альбом с семейными фотографиями. Сергей придвигается к девушке поближе, ненавязчиво кладет ей руку на плечо. Лена скромно улыбается в ответ. Свет гаснет сам собой, и в темноте их губы соединяются в поцелуе.
– Эх, Лена, Лена! – сказал вслух Сергей, рассматривая нарисованный им женский профиль. – Не того ты выбрала! На кой черт тебе этот тупой жлоб сдался? Тебе же с ним поговорить не о чем! Мишка с первого класса двух слов связать не может. Он же в ПТУ не от хорошей жизни пошел…
Под женским силуэтом Козодоев нарисовал треугольник, всмотрелся в него и сказал:
– Я люблю ее, он любит ее, а она делает вид, что любит его. Не может такая красивая и умная девушка любить парня, у которого интеллект ниже, чем у колхозного тракториста. Эх, черт, почему я раньше Мишки не предложил Лене дружить?
Сколько раз Сергей вспоминал первые дни знакомства с Кайгородовой, столько раз он лгал себе, что пока он присматривался к Лене, Мишка нагло и бесцеремонно опередил его. Никого Быков не опережал. Он просто был единственным парнем, который осмелился пойти провожать девушку до дома. Укоряя Быкова за коварство, Сергей сам себе не осмеливался задать вопрос: а что бы он делал, если бы Кайгородова попросила его проводить ее до подъезда? Наверняка нашел бы множество причин, чтобы не пересекать незримую границу у гастронома.
Если бы Сергей перестал завидовать Быкову и разобрался в своих чувствах, то понял бы, что его влечение к Лене – это вовсе не любовь, а смесь зависти и ревности. Завидовать, в общем-то, было нечему, а ревновать друга к девчонке… Когда-нибудь их пути должны были разойтись. Мужская дружба на века – это подростковый миф, живущий недолго. После армии редко кто уделяет своим друзьям времени больше, чем жене.
«Ничего-то я не могу поделать! – решил Козодоев. – Придется любить ее на расстоянии. Если я только намекну Мишке, что мне нравится Кайгородова, то я тут же лишусь самого близкого корефана. Попробовать, что ли, с другой девчонкой закрутить и забыть о Лене? Хотя как о ней забудешь? Уехала бы она куда-нибудь на год или на два, и все бы встало на свои места».
Размышления Сергея прервал отец, вернувшийся из больницы.
– Как дела? – спросил сын.
– Ничего не могут врачи найти! – мрачно ответил Владимир Семенович. – Я чувствую, что у меня с сердцем что-то не то, а кардиолог говорит, что все в порядке. Как может быть сердце в порядке, если в груди, вот тут, колет, а вот сюда отдает? Никакой это не невроз, это что-то с сердечной мышцей происходит.
Отец Сергея работал на Севере вахтовым методом: три месяца на буровой в Тюменской области, три месяца дома. По плану он должен был улететь в Сургут еще на прошлой неделе, но решил пройти углубленное обследование и задержался на неопределенный срок.
– Как успехи в школе? – спросил отец для порядка.
– Хорошо, – соблюдая установленные в семье условности, ответил Сергей.
Удовлетворенный ответом, Владимир Семенович расположился в кресле, раскрыл свою медицинскую карту и стал внимательно изучать записи терапевта и кардиолога. Начав работать вахтовым методом много лет назад, он переложил ответственность за учебу детей на жену. Если супруга не жаловалась на сына, значит, у того в самом деле все было неплохо.
Едва дождавшись прихода матери, Сергей убежал на улицу. В этот день ничего интересного не было. Посидели в подъезде, Шакира побренчал на гитаре, поговорили о том о сем, покурили и разошлись. Ни Савченко, ни обещанной им Светки Ушаковой не было, но Козодоев даже не заметил их отсутствия. Он был поглощен обдумыванием предстоящей «акции». Перед тем как пойти домой, Сергей отозвал в сторону Фрица-младшего.
– Завтра пойдем на Волгоградскую, – объявил он.
В ответ приятель покрутил пальцем у виска.
– Ты что, Серый, с катушек съехал? Если нас волгоградские поймают – живыми не выпустят, а если с замками поймают, то точно убьют на фиг. Ты сам подумай, если мы замки перевесим, к кому с разборками жильцы пойдут? На местных наедут, больше не на кого.
– В том и суть, Фриц! Подумай сам: мы одним ударом два дела сделаем: «акцию» провернем, письма достанем и волгоградским заподлянку подкинем. До нас еще никто такую акцию не проворачивал. Мы будем первыми.
Приятель задумался. Соблазн прославиться на все дворы был велик, но и риск не маленький!
– Не дрейфь, Фриц, – настаивал Козодоев, – я все продумал! Пойдем на акцию в пять часов. Вся волгоградская братва еще по домам сидит, а взрослые – на работе. Пять часов – это самое затишье. Если нам кто и встретится, то или мелюзга, или старухи.
Фриц-младший с удовольствием бы отказался от этой безумной «акции», но побоялся прослыть трусом и после недолгих уговоров согласился.
После окончания Высшей школы милиции Ефремов вернулся в родной город и временно поселился у родителей. Неделю-другую он уживался с родственниками, потом стал активно искать отдельное жилье. Как молодой специалист, Игорь имел право на внеочередное получение жилплощади по месту работы. Собрав необходимые документы, он пришел в отдел кадров Ленинского районного отдела милиции.
– Чтобы встать в очередь на квартиру, тебе нужно жениться и родить ребенка, – пояснила начальник отдела кадров Вера Степановна Беленок. – Для получения однокомнатной квартиры необходимо иметь минимум одного ребенка. Чем больше будет детей, тем быстрее ты будешь продвигаться в очереди.
– Сколько обычно в очереди стоят? – спросил Ефремов.
– Женатые молодые специалисты с одним ребенком – около пяти лет, в общей очереди – года на три дольше.
– Другие варианты есть?
– Мы можем поставить тебя в очередь на получение комнаты гостиничного типа. Женись, я лично внесу тебя в список.
– А если я не хочу жениться, то мне что, жилье не положено? – помрачнел молодой специалист.
– Что значит «не хочу жениться»? – не поняла Вера Степановна.
– Невесты подходящей нет, – сказал Игорь первое, что пришло на ум.
– Если у тебя нет ни жены, ни детей, то в отдельном жилье ты не нуждаешься, – пояснила Беленок.
– Я молодой специалист! – запротестовал Ефремов.
– Ну и что с того? – пожала плечами Вера Ефимовна. – Ты сейчас где прописан? У родителей? Вам метража на каждого члена семьи хватает? Вот когда ты женишься, пропишешь жену у себя и у вас будет меньше девяти квадратных метров жилплощади на человека, вот тогда и приходи. А пока ты в улучшении жилищных условий не нуждаешься.
Игорь решил не сдаваться и пошел на прием к начальнику РОВД.
– Если я холостяк, то мне до старости с родителями жить? – спросил он.
– Эта Беленок вечно с жильем мудрит! – поддержал молодого специалиста начальник милиции. – В следующий четверг будет заседание жилищной комиссии. Готовь документы. Я поставлю тебя в очередь.
В четверг, после бурного выяснения отношений, члены комиссии постановили: «Поставить Ефремова И. П. в очередь на получение комнаты гостиничного типа». Как молодой специалист, Ефремов обошел всех холостяков райотдела, но в лидеры не выбился. На 1 октября 1981 года впереди него в очереди было 12 человек, а позади – всего двое. За год комнаты в общежитии получали не более трех человек. Путем нехитрых вычислений Игорь определил примерную дату, когда он получит ключи от собственной жилплощади: сентябрь – октябрь 1985 года.
– К тому времени я женюсь, и мне квартира будет нужна, а не комната в общежитии, – расстроился он.
Но делать было нечего. Своего жилфонда райотдел не имел, так что Игорю ничего не оставалось, как ждать.
Пока очередь на жилье двигалась вперед со скоростью засыпающей на ходу черепахи, Игорь познакомился с незамужней тридцатидвухлетней Жанной Новиковой. С конца октября они начали встречаться, а к ноябрьским праздникам Игорь перебрался с вещами в двухкомнатную квартиру Новиковой.
Жанна была симпатичной, слегка полноватой брюнеткой. Она работала поваром в столовой машиностроительного завода, так что с мясными продуктами и свежими овощами проблем в новой семье Ефремова не было. У Жанны был четырехлетний сын Женя, рожденный не то что вне брака, а вообще непонятно от кого. «Так получилось», – объяснила появление сына Жанна.
Разница в возрасте не пугала Игоря, жениться на Новиковой он все равно не собирался, а вот сын Жанны доставлял ему немало неудобств. Родители Новиковой научили мальчика называть Игоря папой, и теперь над Ефремовым нависло бремя моральной ответственности за чужого ребенка. Будь Ефремов более инициативным, он бы подыскал другую временную супругу, с квартирой и без детей, но устоявшийся размеренный быт засосал молодого мужчину, и он смирился с нелюбимой женой и сыном, который раздражал его. Что бы ни делал мальчик, все казалось Игорю неправильным и неловким. «Мой сын так бы не поступил», – думал он.
С появлением у Жанны молодого мужчины изменился ее общественный статус. Теперь она была не матерью-одиночкой, а обычной замужней женщиной. О такой мелочи, как отсутствие в паспорте штампа о регистрации брака, Новикова знакомым не рассказывала.
Первые месяцы совместной жизни Жанна даже не заикалась об узаконивании их отношений, потом стала все чаще допытываться: когда Игорь перестанет увиливать и поведет ее в ЗАГС? Когда он усыновит любимого сы`ночку Женечку?
На Восьмое марта Жанна поставила Ефремову жесткое условие: или они регистрируют брак, или она отлучает его от супружеского ложа, а если это не поможет, то Игорю лучше покинуть ее квартиру раз и навсегда. Ефремов был готов к эвакуации в любой момент. Все его вещи, включая носки и нижнее белье, помещались в два чемодана, которые он предусмотрительно принес от родителей и хранил на шкафу в спальне. Уйти от Новиковой он мог в любой момент, но возвращаться в отчий дом, к отцу с матерью, не хотел. Искать новую сожительницу было хлопотно, так что Ефремов согласился на регистрацию отношений, но при одном условии.
– Жанна, – сказал он, – ты прекрасно знаешь, что я работаю в милиции и не могу иметь судимых родственников. Если никто из твоих близких родственников не привлекался к уголовной ответственности, то препятствий к узакониванию наших отношений нет. Если у тебя кто-то из родни судимый, то, извини, я работой рисковать не стану. Я четыре года учился раскрывать преступления и теперь начинать жизнь сначала не буду.
– У меня никого судимых в роду нет! – возмутилась Новикова.
– Разрешение на брак от начальника милиции у меня будет только тогда, когда кадровики получат ответы на запросы из информационного центра, – жестко и безапелляционно отрезал Игорь. – Не я придумал законы насчет судимых. У одного нашего сотрудника брат влетел с кражей, так его тут же уволили.
Новикова собрала у родственников паспорта, Игорь унес их на работу, бросил в сейф и на месяц забыл. В начале лета спохватился, вернул документы и направил запросы в ИЦ. Его тайные надежды не оправдались – сестра, мать и отец Жанны были чисты перед законом.
– Когда? – строго спросили его родители Новиковой.
– Еще из Москвы ответы не пришли, – остудил их пыл Игорь. – В Москве запросы. Как только вернутся, так мы тут же подадим заявление в ЗАГС.
К октябрю игры с запросами о судимости стали малоправдоподобными, и надо было найти новую причину, препятствующую женитьбе.
– Сын! – сказал он на очередном собрании родственников Жанны. – Кто его отец? Не судим ли он?
Новиковы приуныли. О папе Женечки они знали немного: работал таксистом, любил наведываться в женское общежитие при заводе химического волокна. Жанна, по молодости лет, иногда оставалась ночевать у подружек в этом же общежитии. Там-то они и встретились. Узнав о беременности случайной подружки, таксист заявил, что к ребенку он никакого отношения не имеет. С тех пор Жанна о нем больше ничего не слышала, у общих знакомых не встречала.
– Так кто отец Женечки? – строго спросил Игорь. – Могу я узнать правду о сыне или вы что-то от меня скрываете?
Новиковы не знали, что сказать, но выход из положения нашел сам Ефремов.
– Сообщите мне все данные о таксисте, какие только знаете. Я сам займусь его розыском, – заявил он.
Приободренные родственники на время отстали от Ефремова, а он стал прикидывать, когда придется помахать любимой женщине ручкой и объявить ей, что они не сошлись характерами и дальнейшее совместное проживание больше невозможно.
Пока Игорь «искал» отца Женечки, его семейным положением заинтересовались в комсомольской организации городского УВД. Наверняка этот интерес проснулся не без участия Жанны и ее матери.
– Ефремов, – строго спросила Игоря секретарь комитета ВЛКСМ, – объясни мне, ты что, живешь с женщиной с ребенком и отказываешься жениться на ней? Что за моральная нечистоплотность, Игорь Павлович? Настоящие мужчины так себя не ведут.
– Прошу прощения, – ощетинился Ефремов, – я не понял сути вопроса. На ком я отказываюсь жениться? На матери моих детей? У меня с гражданкой Новиковой нет общих детей, а усыновлять ее ребенка я не обязан. Я хорошо учился в школе милиции и из курса гражданского права помню, что в случае усыновления Евгения Новикова я буду нести за него ответственность до достижения им 18 лет. Грубо говоря, если я его завтра усыновлю, а послезавтра разведусь с Новиковой, то алименты на ее сына я буду платить еще 14 лет.
– Ну и что? – удивилась секретарь. – Кто тебя разводиться заставляет? Ты, Ефремов, не юли. Если к Новому году не женишься на Новиковой, то о твоем аморальном поведении я поставлю вопрос на бюро ВЛКСМ. С выговором по комсомольской линии тебе очередного звания не видать как своих ушей.
Взбешенный Игорь вернулся в отдел, выпил с мужиками водки, успокоился, но для себя решил, что при первой возможности сбежит от Новиковой. Но куда?
О навалившихся проблемах он поведал Ирине Долуденко, лучшей подруге Жанны.
С Ириной Ефремов познакомился на собственном дне рождения, который отмечал в три захода: на работе, с родителями и дома у Жанны, с ее знакомыми. Долуденко пришла на вечеринку с мужем, работавшим водителем в пожарной охране, и трехлетней дочерью. В самый разгар застольных разговоров Ирина пошла на кухню за чистыми тарелками для смены блюд. Игорь вызвался ей помочь. На кухне он прижал подругу жены к стене и по-пьяному жадно поцеловал.
– Что, Игорек, не знаешь, куда энергию девать? – прошептала Ирина. – Жанночка в кровати ведет себя как бревно?
– Даже хуже, – заводясь от возбуждения, прошептал в ответ Ефремов. – Как холодное бревно.
Ирина легко высвободилась из рук пылкого мужчины, поправила на груди блузку.
– Не будь дурачком, Игорек, и веди себя прилично, – вполголоса сказала она. – Жанка умная баба, по глазам поймет, чем мы тут занимались.
– Когда? – откровенно спросил Игорь.
– В эту среду после обеда к нам прийти сможешь? Муж на сутки уйдет, до вечера я буду свободна.
В среду Игорь сказал на работе, что пошел встречаться с агентурой. По пути он купил бутылку «Советского шампанского» и к назначенному времени был у лучшей подруги Жанны. Черноволосая худощавая Ирина оказалась темпераментной женщиной. После наспех распитого шампанского она увела Игоря в спальню и не отпускала до тех пор, пока не настало время забирать дочку из детского сада.
– У меня и мужа раз в две недели графики пересекаются, – прихорашиваясь перед зеркалом, пояснила Ирина. – Если хочешь, мы можем встречаться. Шампанское больше не приноси. Не люблю время зря терять.
– Ира, а откуда ты про Жанку все знаешь? – спросил Ефремов.
– Не будь наивным мальчиком, – улыбнулась Долуденко. – С кем еще делиться секретами, как не с лучшей подругой?
– С подругой обсуждать половую жизнь как-то глупо, – усомнился Игорь.
– Не хочешь – не верь, но запомни: женщины делятся на две категории. Одни любят секс, другие воспринимают его как неприятную необходимость. Как говорится, хочешь вылечиться от простуды – пей горькие лекарства, хочешь быть замужем – терпи раз в неделю, и все будет хорошо. Ты, Игорек, Жанну не расшевелишь. Она фригидна по своей натуре. Если хочешь проверить мои слова, то купи на базаре самиздатовскую брошюрку «Пособие молодым супругам» и попробуй с Жанной все ласки, что там описаны. Эффекта не будет никакого.
Наведя марафет, Ирина отправилась за дочкой. Игорь, уставший, но довольный жизнью, вернулся на работу.
Настал ноябрь 1982 года. На очередной встрече Ирина, выслушав любовника, посоветовала:
– Уходи, и чем скорее, тем лучше. Найди себе порядочную хорошенькую девушку и живи с ней, расписанный или нет, без разницы. Захочешь жениться – женишься, нет – тебя неволить никто не будет.
– А жить где? – спросил Игорь.
– Комнату в общежитии снимешь. Знаешь такую поговорку: «С милым и в шалаше рай»? Не в квадратных метрах дело, а в человеке. Жанна – хорошая бабенка, но для такого пылкого мужчины, как ты, она, конечно же, не подходит. К тому же – Женечка. Я видела, как ты дернулся, когда он тебя папой назвал.
– Ничего не могу с собой поделать! Чужой ребенок для меня никогда не станет родным.
– Тут ты прав. Полюбить всем сердцем неродное дите не каждому дано.
– Что же, – вздохнул Ефремов, – осталось совсем немного: найти милашку вроде тебя и построить шалаш.
– Такую же, как я, не надо, – засмеялась Ирина. – Я – женщина ветреная, мне с одним мужчиной скучно. Кстати, когда ты от Жанны уйдешь, мы встречаться не перестанем?
– Пока не прогонишь, я – твой, – клятвенно заверил Игорь.
…19 ноября 1982 года Ефремов сдал все наработанные им материалы по несовершеннолетним преступникам своему наставнику Буторину. Папку с донесениями Голубевой оставил себе. Ее вербовку он в установленном порядке не оформлял, так что агентурного дела на школьницу официально не существовало.
Перебирая оставшиеся бумаги, Игорь достал фотографию спящей Голубевой, полюбовался изгибом ее полуобнаженного стройного тела.
«И эта до Нового года срок поставила, – подумал он. – Веселенький декабрь меня ожидает!»
В пятницу, в половине пятого, Фриц и Козодоев встретились в фойе школы.
– Ты готов? – с напускным весельем спросил Сергей.
– Всегда готов! – отсалютовал пионерским приветствием приятель. – Не рано идем?
– Самое то! Пошли.
На крыльце школы Козодоев обратил внимание, что на «акцию» Фриц надел валенки с коротко обрезанными голенищами. В такой обуви – легкой, не продавливающей лежалый снег – удобно убегать по узким тропинкам.
Первый дом на улице Волгоградской приятели миновали без приключений. На повороте в глубь дворов Фриц занервничал:
– Серега, ты куда попер? Давай вот здесь сработаем. На кой черт нам далеко от дороги отходить?
– Помолчи немного! Пройдем мимо детского садика и хлопнем первый дом направо. Я уже был здесь и все разведал.
Местом проведения «акции» Сергей выбрал соседний с Кайгородовой пятиэтажный панельный дом. Для себя он решил, что чем ближе к дому подруги Быкова он провернет дерзкое дельце, тем больше возвысится в ее глазах. Мишка-то ни за что не осмелится нарушить договор с Туристом и отклониться от предписанного ему маршрута хоть на метр, а он, Сергей Козодоев, утрет этой волгоградской шпане нос.
– Начнем с первого подъезда, – негромко скомандовал Козодоев.
Уверенно, не останавливаясь на крыльце, ребята поднялись на площадку между первым и вторым этажом. Сергей достал из кармана загнутую крючком проволоку, попробовал вставить ее в миниатюрный навесной замок, но с первого раза не попал в скважину.
«Проклятие! Руки трясутся, – выругался про себя Козодоев. – Ничего, сейчас пройдет. Главное, чтобы Фриц не увидел, как у меня пальцы дрожат».
Сергей покосился на приятеля. Напарник, не обращая внимания на задержку с замками, шустро вскрыл первый ряд почтовых ящиков без замков, проверил почту и нашел два письма.
Козодоев медленно выдохнул и вставил отмычку в замок еще раз. Поворот проволочки, щелчок! – и первый замочек открылся. Дальше дело пошло быстрее. Простенькие квадратные замки по рубль пятьдесят Козодоев открывал в одно касание, с более мудреными приходилось повозиться, но и они не могли устоять против примитивнейшей отмычки.
– Смотри, Фриц! – давясь от смеха, Сергей показал рукой на массивный навесной замок с фигурным отверстием для ключа. – Такой только на амбар вешать, а они на почтовый ящик присобачили.
Приятель мельком глянул в сторону Козодоева и нехотя улыбнулся. Стоять, потешаясь над чьей-то жадностью, можно в безопасном месте, а не в дебрях враждебных домов.
– Оставь его на хрен и пошли дальше! – прошипел Фриц.
В этот момент примерно на четвертом этаже открылась дверь. Сергей жестом показал: «Уходим!» Спокойно, без суеты, которая могла бы выдать в них шкодливых малолеток, парни вышли из первого подъезда и вошли в третий. Сергей достал отмычку и с удовлетворением отметил, что руки перестали трястись. Близкое окончание «акции» придавало уверенности в ее успешном проведении.
Быстро, но без излишней спешки Козодоев и Фриц проверили все почтовые ящики без замков, вытащили три письма. В свободные от замков дужки они повесили замочки, снятые в предыдущем подъезде, и вышли на улицу. До самого бульвара им не встретился ни один подросток старше тринадцати лет – Сергей Козодоев умел правильно рассчитывать время.
– Куда теперь? В двенадцатиэтажку? – спросил Фриц. – Классно мы их сделали! Будет что рассказать.
Перейдя бульвар, Сергей облегченно вздохнул: «Ну, вот мы и дома!»
Двенадцатиэтажный дом, куда направились Козодоев и Фриц, располагался не в микрорайоне их родной пятьдесят пятой школы, а на нейтральной территории, формально относящейся к «Швейцарии». Лет десять назад на месте громадного пустыря строители возвели микрорайон, получивший неофициальное название «Швейцария». Прошло еще пять лет, и городские власти обнаружили, что между «Швейцарией» и бульваром Машиностроителей осталось незастроенное пространство. По новому градостроительному плану на этом месте воткнули три свечеобразные двенадцатиэтажки, гордо возвышавшиеся над пятиэтажным ландшафтом.
Внутреннее устройство новых домов было оригинальным. В просторном холле первого этажа было два раздельных входа. Один вход вел на лестничную клетку, в подъезд, другой – на площадку с лифтами. От лифтов коридоры расходились к квартирам. Из подъезда к квартирам и лифтам попасть можно было только через открытую лоджию. Лестничной клеткой жильцы практически не пользовались, зато молодежь обожала это место. Целый подъезд – без жильцов, без дверей – для посиделок небольшой компании лучше места не придумать.
Все три двенадцатиэтажки со временем были поделены между близлежащими микрорайонами. Первую облюбовали ребята из пятьдесят пятой школы, во второй собирались пацаны из «Швейцарии», а кто захватил третье здание, Козодоев не знал. По устоявшейся традиции двенадцатиэтажки считались «нейтральной территорией», и разборки в духе «Ты откуда? А здесь чего забыл?» у этих домов никогда не происходили.
На лифте Козодоев и Фриц поднялись на последний этаж, через лоджию прошли на лестничную клетку. Несмотря на относительно раннее время, подъезд уже не пустовал. На ступеньках, ведущих на крышу, сидели Шакира и Дималог, двадцатилетний парень, каким-то образом второй год уклоняющийся от призыва в армию. Шакира задумчиво перебирал струны гитары, а Дималог внимательно читал этикетку на бутылке вина.
– Что такие довольные? Где были? – безразличным тоном спросил Шакира.
– На Волгоградской, «акцию» провернули, – сухо, по-деловому, ответил Козодоев.
– Да ну! – хором усомнились парни.
– Фриц, покажи им! – внутренне ликуя от произведенного эффекта, попросил Сергей.
Фриц достал из внутреннего кармана первое попавшееся письмо, прочитал адрес:
– Улица Волгоградская, дом восемь.
– Обалдеть! – восхитился Дималог. – Вот вы их, чмырей, сделали! Шакира, хватит бренчать, давай за успешную «акцию» выпьем.
Вожак компании Козодоева оставил гитару, закурил. Дималог зубами содрал пластмассовую пробку с бутылки, сделал несколько глотков из горлышка и послал «огнетушитель»[55] по кругу.
От выпитого без закуски портвейна Сергей слегка захмелел. Казалось бы, что такое бутылка вина на четверых крепких парней? Так себе, семечки, легкий разогрев перед интересным разговором. Но после рискованной «акции» спиртное воспринимается по-другому. Глоток, второй – и вот оно, приятное чувство легкой эйфории, расслабленность, блаженное тепло, мягко растекающееся по всему телу.
– Смотрите, что я на этикетке прочитал, – сказал Дималог. – «Произведено в городе Агдам Азербайджанской ССР». Это что, получается, в Азербайджане в честь вина целый город назвали?
– По фигу! – отмахнулся Шакира. – Пацаны, как «акция» прошла? На местных не напоролись?
Об увлекательном приключении первым коротко рассказал Козодоев. По мере того как в подъезд подтягивались остальные ребята и девчонки, рассказ пришлось повторить еще несколько раз. Опьяневший после второй бутылки Фриц стал описывать запоздавшим приятелям скоротечную «акцию» как небывалый по дерзости подвиг:
– Мы выходим из подъезда и видим: стоят волгоградские, кучкуются, человек двадцать, не меньше. Я говорю: «Серега, не дрейфь! Идем спокойно, как будто мы местные. Пока они чухнутся, мы за угол зайдем и ноги сделаем».
Одними из последних пришли Савченко и незнакомая белокурая девушка. Вася глазами показал Козодоеву: «Твоя!» Сергей улыбнулся девушке, встал с ней рядом и через несколько минут уже обнимал ее.
– Все собрались? – спросил Шакира. – Начнем читку. Сколько вы писем добыли?
Фриц достал из кармана конверты.
– Восемь. Одно толстое, из Новосибирска. Наверное, кто-то всю свою биографию изложил.
– Корень, у тебя дикция хорошая, тебе начинать! – предложил Шакира.
Парни и девушки расселись на ступеньках, Корень встал перед ними, вскрыл первый конверт.
– Письмо из Омска, – начал он. – «Дорогая сестра Нина!..»
Пока Корень нудно зачитывал послание одной старухи другой, Сергей успел прошептать новой подруге пару комплиментов и слегка чмокнуть ее в щеку. Второе письмо было таким же неинтересным, третье больше походило на производственный отчет.
– С БАМа какой-то чувак родителям пишет, – прокомментировал это послание Корень. – Видать, у него от мороза совсем мозги отсохли, если он отцу с матерью только о трудовых успехах рапортует и ничего – о себе.
– Да нет! – подал голос Витек Туманов. – Тут не все так просто. Мне кто-то говорил, что всю корреспонденцию с БАМа проверяют, чтобы рабочие правду о стройке не писали. Из армии же солдатские письма цензор просматривает, вот на БАМе то же самое.
– Давай дальше! – загудела толпа. – К черту этого передовика производства! Там из армии письма нет? В прошлый раз классно было. В начале письма он ей в любви объяснялся, а в конце угрожать стал: «Не дождешься – прибью!»
– У меня во рту пересохло. – Корень протянул письмо соседу: – Читай ты.
Козодоев, уже прилично захмелевший, расслабился после недавно перенесенного стресса, обнял девушку, закурил. Содержимое остальных писем его не интересовало. Новая подружка вскружила ему голову своей податливостью: «Эта Светочка Ушакова – классная чувиха! Полчаса, как познакомились, а она уже сама губы для поцелуев подставляет».
– Это открытка! – вскрыв конверт, объявил Леня Чесноков.
– Что нарисовано? – спросили пацаны.
– Мост разведенный. Ленинград.
Леня показал сидящим перед ним приятелям открытку и прочитал первую строку:
– «Любимый мой Котик, поздравляю тебя с днем рождения!»
Все дружно засмеялись. Начало послания было не смешным, но от предыдущих скучных писем ребята устали, им хотелось посмеяться хоть над чем.
– Котик, мать его! – обхохатывался Шакира. – Котик, если ты будешь себя плохо вести, я тебя с этого моста в реку скину! Что там дальше, Леня?
С первых ступенек наверх, где сидел Козодоев с подругой, передали пустой конверт. Обычно все участники посиделок брали с собой или одно письмо, или один конверт, которые, расходясь по домам, рвали на мелкие кусочки и выбрасывали по дороге. Всю пачку писем целиком не отправляли в урну никогда.
Взяв конверт, подписанный своеобразным женским почерком, Сергей вначале свернул его пополам, сунул в карман, потом, словно что-то вспомнив, достал, всмотрелся в буквы и цифры и обомлел.
– «В этом послании я не буду желать тебе ничего, – продолжил чтение открытки Чесноков. – А вот когда мы встретимся, ты узнаешь, как я по тебе соскучилась. Мой лысый боров уедет в ближайшее время. Любимый мой Котик! Сейчас мы с тобой, как пролеты этого моста, разъединены, но пройдет совсем немного времени, и мы соединимся. Люблю, целую, твоя Р.».
К концу чтения Сергей почувствовал, как каменные ступени под ним растворились и он полетел вниз, в бездонную холодную пропасть. Вся его прошлая жизнь была в одночасье перечеркнута. Все, чего он добился на улице: авторитет среди сверстников, благосклонность девушек, заслуженная слава после дерзких «акций», – все пошло прахом. Был он, Сергей Козодоев, начинающим лидером в своей компании, а стал всеми презираемым изгоем.
– Дай посмотреть, что там за открытка! – попросил Савченко.
Послание пошло по рукам, ненадолго задержалось у Козодоева. За те секунды, что открытка была у Сергея, он с фотографической точностью запомнил ее лицевую сторону и женский почерк, так мило обещавший некоему Котику неземное блаженство. Оставить открытку себе Козодоев не мог. Любое действие, выходящее за рамки устоявшегося порядка уничтожения прочитанных писем, могло вызвать нездоровое подозрение: «Чего это ты так заинтересовался какой-то открыткой? Знакомая, что ли, пишет?»
Оставшийся вечер Козодоев провел в прострации. Стараясь не выдать своего состояния, он шутил, отвечал на вопросы и даже дополнил очередной рассказ Фрица о проведенной «акции», но мысли Сергея были далеко от подъезда.
«Котик, лысый боров, пролеты моста! Это катастрофа, это полный…»
Всеми силами удерживая себя в окружающей действительности, Сергей дождался окончания посиделок и пошел провожать Свету домой. Она, кажется, не заметила произошедших с ним перемен. В подъезде девушка решила пококетничать. Позволив себя поцеловать, она высвободилась из объятий Козодоева и игриво сказала:
– Ну, мне пора! До завтра!
Сергей, ломая все обычаи, наспех попрощался с Ушаковой и пошел домой. Обескураженная девушка не знала, что и подумать.
«Дурак какой-то! – решила она. – С виду нормальный парень, а ведет себя как идиот».
В этот вечер Козодоев долго бродил по опустевшим дворам. Больше всего на свете ему хотелось встать на колени, поднять голову к взошедшей над домами луне и от безысходности и отчаяния завыть по-волчьи. Проклятое письмо разрушило всю его жизнь, втоптало его уличный авторитет в грязь, в раскисший под колесами машин снег. Подумать только – ведь это он, Сергей, сам выбрал дом и подъезд, где провести «акцию»! Повернули бы они с Фрицем в другой дом – и письмо бы дошло до адресата, минуя позорную читку.
«Эх, мама, мама, – подумал Сергей. – Убила ты меня своей открыточкой, уничтожила! Если кто-то на улице узнает, что у тебя есть любовник, мне крышка. Такого позора я не переживу. Подумать только: родная мать – потаскуха, гулящая женщина. Проститутка. О боже, за что мне такая кара? Чем я тебя прогневил?»
Порыв колючего ветра бросил Сергею в лицо мельчайшую ледяную пыль. По выскобленному дворником асфальту закружилась поземка. Где-то позади громко хлопнула подъездная дверь. Козодоев вытер рукой заслезившиеся на ветру глаза и побрел домой.
В субботу Козодоев пришел в школу морально опустошенным, уставшим, с больной головой. Почти всю предыдущую ночь он провел без сна. Ворочаясь до утра на смятой постели, Сергей заранее рисовал себе картины – одну мрачнее другой. Еще ничего в его жизни не изменилось, еще никто не заподозрил его мать в супружеской неверности, а он уже извел себя ожиданием неминуемой катастрофы.
В школе, чтобы хоть немного отвлечься от навалившихся бед, Козодоев всецело погрузился в учебный процесс, но подленькие мыслишки все равно не давали ему покоя. Сергей гнал их от себя, глушил химическими формулами и математическими уравнениями, но все было тщетно! От женского почерка на открытке не уйти.
«Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора!» Эта глупая поговорка преследовала Сергея весь день. Впервые он услышал ее от парней, вернувшихся из армии. Бывшие солдаты и сержанты вкладывали в нее особый, только им понятный смысл. Сколько ни пытался Сергей понять суть этого высказывания, ничего не получалось. Ефрейтор – это всего-навсего старший солдат. Чем он может быть хуже обыкновенного рядового или сержанта? А дочь-проститутка как выглядит – страшненькая или красавица? Кто бы видел этих самых проституток, особенно в Сибири!
После открытки с разведенным мостом дурацкая армейская поговорка в воспаленном мозгу Сергея Козодоева приобрела новую форму: «Лучше сквозь землю провалиться, чем иметь мать-проститутку».
На предпоследнем уроке Голубева тихо спросила соседа по парте:
– Сергей, ты не заболел? На тебе лица нет.
Козодоев кивнул в знак согласия: «Да, я болен. Я тяжко болен».
– Слышь, Серега, – прошептала Наташа, – если ты заболел, валил бы на другую парту, а то заразишь меня перед завтрашней дискотекой. Мне с температурой валяться неохота, ты понял?
«Она вырастет и станет такой же сволочью, как моя мать, – подумал Сергей. – Не завидую я ее мужу».
Сравнив Голубеву и свою мать, Сергей вдруг осознал, что он, в сущности, ничего не знает о жизни своей матери до замужества. По ее словам, она была чистой и непорочной, а как на самом деле? Голубева ведь, когда станет матерью, не будет своим детям рассказывать, во сколько лет она познала «взрослую» любовь. Начнут ее подросшие дочери спрашивать: «Мама, а ты с мальчиками в школе дружила?», и Наташа мягко, по-матерински, улыбнется и скажет: «Да, провожал меня один парень до дома. После десятого класса мы с ним в первый раз поцеловались, оба смутились и больше не встречались. Стыдно обоим было друг другу в глаза смотреть».
«Так какой моя мать была до замужества на самом деле? Чего ей сейчас-то не хватает? Дочери-проститутки и сына-ефрейтора? На кой хрен ей этот Котик сдался?»
После уроков Сергей остановил Савченко:
– Вася, наши будут спрашивать, скажи, что я сегодня и завтра на улицу выйти не смогу. Отец на три месяца на вахту уезжает.
– Понял, брат! Кто спросит, передам.
По дороге домой Сергей решил: «На выходные, как улитка, спрячу рожки, а с понедельника начну расследование. Учителя не зря хвалят мое умение из кусочков складывать целое. Когда надо, я не хуже Шерлока Холмса любой клубок распутаю».
Вечером родители Сергея поспорили, какую сумму должен оставить отец на ведение домашнего хозяйства.
– Вова, – наседала мать, – ты сам прекрасно знаешь, что мясо можно купить только на рынке. Картошка в магазине вся гнилая. Я чем детей кормить буду?
– Римма, что ты мне сказки рассказываешь? – огрызался отец. – Можно подумать, после моего отъезда ты начнешь у плиты целыми днями стоять. Я в отпуске тебя два месяца просил испечь пирог с мясом, и где он?
– Какой пирог? – возмутилась было мать, но отец, повысив голос, быстро поставил ее на место:
– Большой пирог, огромный! С румяной хрустящей корочкой, с колечками лука внутри. Такой огромный пирог, чтобы я мог две трехлитровые банки пива купить и посидеть весь вечер перед телевизором. Ты же вместо пирога меня жареной картошкой потчуешь! Картошкой, дорогая, я на вахте на год вперед наедаюсь. Или ты думаешь, мы там одними пшенными концентратами питаемся?
– Вова, да я не об этом! – пошла на попятную мать. – Ты сам сказал, что первого января выйдет приказ о твоем назначении на должность начальника участка. На новом месте работы у тебя зарплата на сколько увеличится?
– Вот когда я стану начальником участка, тогда и поговорим, – отрезал отец.
– Вова, ты что, хочешь детей на Новый год без сладостей оставить? Послушай меня, дети-то тут при чем? Они же не в тайге живут. У всех будут столы ломиться, а мне что, черствым хлебом ребятишек кормить?
Через час непрекращающихся препирательств мать добилась своего и вытрясла из жмота пятьсот рублей на мелкие расходы.
– Я смотрю, ты в мое отсутствие шиковать собралась, – недовольно забурчал отец, отсчитывая купюры.
– Побойся бога! Я дополнительные часы в институте беру, семью сутками не вижу, из кожи вон лезу, лишь бы достаток в доме был, а ты меня расточительством попрекаешь?
– Римма, замолчи! – рявкнул отец. – Еще не хватало нам перед отъездом поссориться.
Сергей из своей комнаты прекрасно слышал весь разговор от начала до конца. Невесело усмехнувшись, он представил, какое оживление сможет внести в их спор. «Папа, у мамы есть любовник. У него скоро день рождения, вот мама с тебя и трясет рубли, чтобы с ним весело время провести и подарок ему достойный сделать».
За ужином Владимир Семенович допил початую бутылку водки и пошел почитать перед сном. Мать, оставив посуду на детей, занялась своими делами. Оставшийся вечер прошел скомканно, словно все в семье решили побыстрее разделаться с нервной субботой и перепрыгнуть в бодрое воскресенье.
Комнатка, в которой спали Сергей и его сестра Оксана, была крохотная. Не вставая со своей кровати, брат мог рукой достать до края кровати сестры. Отвернувшись к стене, Сергей дождался, пока Оксана ровно засопит, повернулся на спину, прислушался. В доме была тишина.
«Везет Оксанке, – подумал Сергей. – Ни забот, ни хлопот. Только коснулась головой подушки – и уже сны видит. А мне… Всю грязь расхлебывать».
Он осторожно встал, бесшумно подошел к родительской спальне, замер, стараясь уловить малейший интимный шорох за дверью. Тщетно! Ни размеренного поскрипывания кровати, ни вздохов. Ничего. Родители спали, а не занимались любовью перед долгим расставанием.
«Черт! – выругался про себя Сергей. – Фигня какая-то. Отец в понедельник уезжает, а они дрыхнут, как два сурка в заснеженной норе. Если бы я покидал жену на три месяца, то все дни, при каждом удобном случае, занимался бы с ней сексом. Сегодня, в субботу, я бы детей на улицу выгнал и такую любовь устроил, чтобы жена до Нового года ни о каком Котике и не помышляла».
Прислушиваясь к тишине в квартире, Сергей вспомнил, как однажды, лет восемь назад, он так же стоял перед дверью в родительскую спальню. В ту ночь он проснулся и в первый раз в жизни отчетливо понял, что его родители рано или поздно умрут и он их больше никогда не увидит. До этого момента Сергей воспринимал смерть как что-то абстрактное, что никогда не коснется ни его самого, ни его близких. Беззвучно проплакав от жалости к себе и родителям пару часов, он лег в кровать и проснулся уже другим человеком. В ту ночь Сергей перешагнул из детства в юность, в тот период жизни, когда рядом с тобой начинает незримо ходить призрак настоящей беды. Сегодня, прислушиваясь к звукам в родительской спальне, Сергей, незаметно для себя, сделал новый шаг во взрослую жизнь. Он перешагнул из ранней юности в бурную, бунтующую молодость – в тот период взросления, когда родители перестают быть идеальными мамой и папой, практически бесполыми и почти святыми существами, и на смену им приходят обычные мужчина и женщина, со своими пороками и недостатками.
Вернувшись в кровать, Сергей еще долго не мог уснуть. Помимо его воли мысли скакали с прошлого в будущее, из будущего – в действительность и опять в прошлое.
«Матери сорок один год, – размышлял он, – отцу сорок пять. Один знающий пацан говорил, что после сорока лет у мужиков половое влечение угасает, и поэтому они начинают бухать, увлекаться рыбалкой, по вечерам сидят в гаражах и знают наперечет все голы, забитые любимой футбольной командой. Понятно, что до рождения Оксанки у матери и отца была интимная жизнь, а сейчас? Я что-то не припомню, чтобы отец обнимал мать или шептал ей на ушко какие-нибудь нежности. Я вообще ни разу в жизни не видел, чтобы они по-настоящему целовались. Перед расставанием мать чмокает отца в щеку, но это же не чувства, не любовь, а так, условность, соблюдение приличий. Соседскую старуху тоже можно чмокнуть, это же не значит, что ты испытываешь к ней нежные чувства. Между взрослыми вообще есть любовь, или с определенным возрастом она уходит и остается привычка жить рядом с человеком, без которого раньше не мог пробыть и минуты?
В каком возрасте родители перестают любить друг друга в духовном и физическом смысле слова? Может ли у женщины после сорока лет быть половое влечение или это только у моей матери зов плоти никак не может успокоиться? Какой Котик, зачем он ей сдался? Разбудила бы сейчас отца и сказала: „Вова, дети спят. Мне без тебя три месяца тоскливо будет, так что давай не будем терять времени! В самолете отоспишься“. Нет, не разбудит и не скажет! Похоже, прав пацан – отцу этот секс уже на фиг не нужен, вот он и спит. У матери гибкий график. Сорвется с работы на пару часов, встретится с любовником, пар выпустит, и снова можно из себя добродетельную матрону разыгрывать.
Как отец отреагирует, если узнает, что она ему изменяет? Уйдет из семьи и останется на Севере? Тогда нашему благоденствию наступит конец, и мы погрязнем в нищете. На одну материнскую зарплату сильно не разгуляешься. Будем, как в семье у Мишки Быкова, в жидких щах по воскресеньям прожилки тушенки вылавливать.
Как все странно устроено в этом мире! У Мишки дома жрать нечего, а он вон какой здоровяк вымахал! Мы без мяса и дня не живем, я целый год зарядку с гантелями делал, и все без толку! Ни бугристых мышц, ни широких плеч…»
На другой день, за обедом, отец вернулся к давнему разговору:
– Сергей, окончишь школу без троек – я, как обещал, куплю тебе «Чезет».
– Вова, – запротестовала мать, – ты что, серьезно собрался купить мотоцикл за тысячу рублей? Хочешь сделать сыну подарок – купи что-нибудь попроще. Этот, как его, как у Марии Николаевны, у сына, «Восход», что ли?
– Зачем тратить деньги на советский хлам? – Владимир Семенович по-барски откинулся в кресле, внимательно, с прищуром, посмотрел на сына. – На «Восход» больше денег на запчасти уйдет, чем на нем проездишь. Хороший чешский мотоцикл – лет на десять хватит, а там Сергей сам зарабатывать начнет. Правильно я говорю, сынок?
– Конечно, – поддержал родителя Сергей.
– Помолчи! – приструнила его мать. – Не тебе деньгами в семье распоряжаться. Вова, объясни мне, почему мотоцикл надо покупать после окончания школы, а не после поступления в институт?
Владимир Семенович неспешно налил рюмку водки, разломил пополам кусочек хлеба.
– Если Сергей успешно окончит десять классов, то я уверен, что с поступлением у него проблем не будет. – Глава семейства глотком выпил рюмку, занюхал хлебом. – Римма, зачем ждать до конца лета? Осенью на мотоцикле не поездишь: холодно, грязь. Если осваивать технику, то летом, в сезон.
Сергею хотелось подписаться под каждым отцовским словом, но он был вынужден скромно молчать. В семье Козодоевых дети не могли требовать дорогостоящих вещей. Купят родители фирменные джинсы – радуйтесь, не купят – значит, не заслужили еще в заграничных тряпках щеголять.
– А как мы, ты не передумал? – вкрадчиво спросила мать.
– Все по плану, – ответил Владимир Семенович. – Как вернусь, «Жигули» продадим и купим «Волгу». Мне, как труженику Севера, ее продадут по льготной очереди. Летом, Римма, на новой машине в отпуск поедем.
– Ну, хорошо, – смирилась супруга.
На минуту за столом все погрузились в приятные грезы. Отец представил, как он идет по двору автомагазина, уставленного новенькими, сверкающими полированными боками «Волгами» последней модели. Римма Витальевна мысленно начала оттачивать первую фразу, которую она небрежно бросит обалдевшим коллегам: «Муж хотел белую „Волгу“ выбрать, но я на черной настояла. Черная ведь лучше смотрится, правда?» Сергей спиной почувствовал тепло прижавшейся к нему прекрасной студентки. Какая девушка откажется с ветерком прокатиться на мощном мотоцикле! Она сядет на заднее сиденье, прижмется к Сергею…
– А мне? – разрушила семейную идиллию обиженная Оксана. – Купили мне черную водолазку, и все на этом?
Мать и отец стали спорить об обновках для дочери, а Сергей подумал: «Если папа уйдет из семьи, то мне придется забыть о „Чезете“. Мать, с ее зарплатой, на новый велосипед не раскошелится, не то что на мотоцикл».
Выставочный чешский мотоцикл «Чезет» стоял на самом видном месте в торговом зале магазина «Мототурист». Сергей с друзьями иногда заходил поглазеть на него. Как-то раз, когда продавцы отвлеклись на приемку товаров, Козодоев оседлал мотоцикл, попробовал ход рукоятки газа. Нескольких секунд, что он был обладателем чешского чуда, хватило на месяц воспоминаний.
«Заполучу „Чезет“, прокачу на нем Ленку Кайгородову. Выйду на трассу, как влуплю на всю мощь, так она обалдеет и поймет, в чем разница между мной и Мишкой… Эх, славно будет! Если маманя с Котиком не засветится».
Сергей украдкой посмотрел на отца. С годами Владимир Семенович погрузнел и полысел. Небольшая поначалу плешь на макушке разрослась, охватила почти всю голову, кроме узкой полоски на затылке, где волосы еще держали оборону.
«Не красавец, конечно, – подумал Сергей, – зато хозяйственный, с деньгами. Чего еще матери надо? Самой уже пятый десяток пошел, а она все никак успокоиться не может, котиков похотливых ищет».
Весь остаток дня Сергей вел себя как самый примерный сын: на улицу не пошел, с охотой выполнял любые поручения, с родителями был вежлив, с сестрой не спорил. Во многом благодаря ему вечер перед отъездом Владимира Семеновича прошел в теплой семейной обстановке.
В воскресенье Сергей Козодоев наметил основные мероприятия, которые помогут пролить свет на неприятную историю с открыткой.
«Первое, – решил он. – Надо убедиться, что автором перехваченного письма является моя мать. Второе – собрать сведения о получателе открытки. Третье – оценить опасность, исходящую от связи матери с неизвестным мужчиной, предположительно ее любовником».
В понедельник, вернувшись из школы, Сергей достал из распределительного щитка в подъезде конверт, который совершенно случайно остался у него. Тайник в подъезде Козодоев оборудовал давно, еще в восьмом классе, когда начал курить. Каждый день, приходя с улицы, Сергей открывал крышку щитка и прятал туда сигареты. Место было абсолютно надежным: в нишу с пыльными проводами даже электрики не заглядывали.
Свое расследование Козодоев начал со сверки почерка на конверте и в конспектах матери. Без сомнения, автором послания была она, его мама, Козодоева Римма Витальевна. Характерное написание прописных букв «О», «А» и «Н» на конверте и в конспектах было совершенно идентичным.
Сверив почерк, Сергей взялся за изучение надписей и штампов на конверте.
Судя по почтовым штампам, 10 ноября 1982 года письмо поступило в сороковое отделение связи, обслуживавшее микрорайон, где жил Сергей. 18 ноября письмо проштамповали в тринадцатом отделении, расположенном на улице Волгоградской. Из одного микрорайона города в другой письмо шло восемь дней. 19 ноября, в пятницу, письмо доставили по месту жительства адресата, и в тот же день оно было похищено Козодоевым и Фрицем. Адрес доставки письма – «ул. Волгоградская, д. 8, кв. 37». Обратный адрес был явно вымышленным, так как в областном центре не было улицы Октябрьской.
Сергей вырос в панельном пятиэтажном доме и отлично знал планировку квартир в стандартной пятиэтажке. Тридцать седьмая квартира – это третий подъезд, третий этаж, дверь налево. В зависимости от подъезда квартира могла быть двухкомнатной или состоять из трех комнат: двух больших и одной маленькой. Козодоевы жили в трехкомнатной квартире, но она была угловой, и боковые комнатки – детская и спальня родителей – были очень небольшими. Мать Сергея мечтала переехать в более просторную квартиру и как вариант рассматривала трехкомнатную «сорокапятку», такую же, как у ее любовника.
Получателем письма значился некто Бурлаков Константин Константинович, а отправителем… Голубева Наталья Витальевна!
Дома Сергей часто вспоминал свою соседку по парте, рассказывал родителям, какая она тупая, неряшливая и некрасивая. Отцу одноклассница сына была неинтересна, а вот мать как-то спросила:
– Судя по твоим словам, эта Наташа Голубева какое-то исчадие ада, а не девушка. Ты, часом, не влюбился в нее?
– Я?! – поразился Сергей.
– Ты Наташу Голубеву чуть ли не каждый день вспоминаешь и еще ни разу не сказал о ней ни одного хорошего слова…
– Мама! – перебил ее Козодоев. – Голубева – это самое отвратительное существо на свете. Мне надо медаль дать за то, что я с ней за одной партой сижу! Она, ну, в общем, она самая настоящая сволочь.
– Пригласи ее в гости, познакомимся, – не то пошутила, не то серьезно сказала Римма Витальевна.
«Вот ты куда, маманя, Наташку присобачила! – усмехнулся Сергей, рассматривая конверт. – Фамилию и имя отправителя позаимствовала у моей одноклассницы, а отчество оставила свое. Как только в подъезде никто не обратил внимания, что открытку наша Голубева отправила! Хотя почему именно наша? Голубевых на свете – как собак нерезаных, а Наташ – еще больше. Только у нас в классе три девчонки с таким именем».
Изучив конверт, Козодоев полез в шкаф с семейными фотоальбомами и сразу же нашел то, что искал, – подарочный набор открыток с достопримечательностями Ленинграда. Всего в наборе было шестнадцать пронумерованных открыток, названия которых были указаны на обложке. Отсутствовало две: «Вид на Дворцовый мост ночью» и «Александрийский столп».
«Разведенный мост я видел, а вторая открытка почему отсутствует? Тоже ему отправила? – прикидывал Сергей. – С мостом вроде бы все понятно, а столп – это что такое? Как он выглядит?»
Если бы Козодоев был знаком с достопримечательностями Ленинграда, он бы уловил тонкий юмор матери, намекнувшей в открытке любовнику о сходстве Александрийского столпа с одним органом, но Сергей из всех архитектурных шедевров города на Неве слышал только о Медном всаднике и Зимнем дворце.
«Делаем выводы, – мысленно подвел первые итоги Сергей. – На конверте есть штамп нашего почтового отделения, то есть письмо было брошено в почтовый ящик где-то недалеко от дома. Открытка с разведенными мостами – из набора, который подарила тетка со стороны отца. Сложим вместе ящик и открытку и получим действие: мама написала любовное послание у нас дома, в то время, когда ее муж и мой отец находился в соседней комнате. Я даже представляю, как это было: мама за письменным столом, прикрывшись конспектом, выводит буковки на открытке, а ничего не подозревающий папаня в это время курит на кухне, изучает записи в своей медицинской карте. Это как же надо презирать мужа, чтобы в нескольких метрах от него поздравлять любовника с днем рождения? Почему она так поступила? Побоялась на работе открытку надписать или рядом с ее институтом нет почтового ящика?
Бедный папочка, пока он в своих болезнях разбирался, у него ветвистые рога выросли. Спрашивается, чего матери не хватает? Бросит ее отец, никакому любовнику она будет не нужна. Это сейчас она благодаря отцовским деньгам разодета. Когда она идет в своей каракулевой шубе до пят по улице, все встречные женщины завистливо оборачиваются вслед. А без отца что она будет носить? Драповое пальто с песцовым воротником? А мне что, больше новых вещей не видать? А мотоцикл?! Нет, нет, мамочка, не дам я тебе нашу семью разрушить. Отслужу в армии, окончу институт, устроюсь на работу, тогда влюбляйся сколько хочешь, а пока, будь любезна, соблюдай установленные приличия и храни моему папеньке супружескую верность».
Сергей открыл форточку на кухне, выкурил сигарету. После отца в квартире еще сохранялся табачный запах, так что пару дней можно было курить дома, а не в подъезде.
– Что же, продолжим! – вслух сказал Козодоев и стал перебирать фотографии в альбомах.
В выходные он мучился, вспоминая, где ему попадалась фамилия «Бурлаков». Чтобы проверить свои догадки, Сергей просмотрел почти все фотографии, на которых была его мама. Кропотливый поиск увенчался успехом. На небольшом любительском фото был запечатлен момент уборки урожая преподавателями политехнического института в подшефном совхозе. На фоне трактора «Беларусь» в рядок выстроились четыре немолодые женщины с пустыми ведрами в руках и двое мужчин по бокам. Сергей посмотрел на пояснительную надпись, сделанную матерью на обороте карточки: «Сентябрь 1976 года. Колхоз „Заветы Ильича“. Справа налево стоят: Бурлаков Константин…»
Римма Витальевна всегда подписывала групповые фото. «Пройдет время, – говорила она, – и ты позабудешь, кто стоит рядом с тобой. А так – перевернешь фото, прочитаешь фамилию и сразу же вспомнишь, кто этот человек».
– Так вот ты какой, Костя-Котик! – пробормотал Сергей. – Шесть лет назад мать не побоялась подписать тебя, а это значит, что любовниками вы тогда еще не были.
Козодоев всмотрелся в человека, которого с каждым днем ненавидел все больше и больше. На вид Бурлакову Константину было лет двадцать или около того. Он был высокого роста, широкоплечий, с правильными чертами лица. Не красавец – обычный молодой мужчина.
«Бурлаков – не преподаватель, – догадался Сергей. – На кафедре у матери есть несколько лаборантов. Судя по всему, этот Костя недавно вернулся из армии и устроился на непыльную работу: аудитории к занятиям готовить, чертежи по полочкам раскладывать… Что мама в нем нашла? С первого же взгляда видно, что у него ни кола ни двора. Голодранец! Хотя по этой фотографии ничего не видно: все в поношенной рабочей одежде, все в сапогах».
В последние дни, взглянув по-новому на мать, Сергей неожиданно для себя обнаружил, что она и в сорок один год осталась привлекательной женщиной, со стройной фигурой и миловидным лицом. На всех фотографиях, просмотренных Козодоевым, его мама была самой симпатичной. На фоне толстых теток с однотипными курчавыми шевелюрами она смотрелась как грациозная оса среди мохнатых гусениц.
«Она определенно должна нравиться мужчинам», – решил Сергей.
Козодоев посмотрел на время. Пять часов вечера, в районной поликлинике еще шел прием.
«Успею! – решил он. – С открыткой мне все понятно, пора подготовиться ко второму этапу расследования».
По дороге в поликлинику Сергей стал размышлять о способе общения матери с ее любовником.
«У нас дома телефона нет, у Бурлакова – либо нет, либо он не может отвечать на звонки. На работу матери любовник звонить не станет. В преподавательской трубку берет тот, кто ближе к аппарату. Звонок от бывшего работника кафедры вызовет подозрение у коллег, так что этот вид связи отпадает. Остаются письма… Стоп! А почему я решил, что Бурлаков больше не работает в институте? Ответ лежит на поверхности: если бы они могли украдкой встречаться на работе, то зачем с письмами огород городить?»
В поликлинике Сергей сдал одежду в гардероб, поднялся на второй этаж. У поста медсестры, выдающей градусники перед приемом у врача-терапевта, он замедлил ход, осмотрел стол. Градусники в стакане перед медсестрой были самыми обычными, без специфических больничных пометок.
«Помнится, по весне они решили отсеять любителей халявы и покрасили кончики термометров белой краской. Через неделю все меченые градусники куда-то исчезли, и все вернулось на круги своя», – удовлетворенно отметил он.
На другой день вместо школы Козодоев пошел в поликлинику. Во внутреннем кармане пиджака он принес из дома градусник с заранее установленной под струей теплой воды температурой 37,3 градуса. Получив от медсестры градусник, Сергей спрятал его, а себе под мышку установил домашний термометр.
– Так, что у тебя? – спросила медсестра минут через пять.
Под ее пристальным наблюдением Сергей извлек градусник.
Медсестра сделала пометку в его больничной карте и направила на прием к врачу. Фокус с подменой градусников срабатывал безотказно. Тут главное – не переборщить с температурой. От занятий в школе освобождали, если у больного температура была выше 37 градусов. На ощупь такая температура не ощущается, так что градусник перед подменой надо было устанавливать чуть выше отметки 37,0.
– На что жалуетесь? – спросила Сергея врач.
– Голова болит, озноб, – заученно ответил Козодоев.
Терапевт послушала дыхание, проверила горло. Она видела, что парень здоров, но разоблачать его не стала. «Хочет мальчишка отдохнуть от школы пару дней – пусть отдыхает, – подумала она. – Судя по записям в его карточке, в поликлинику он обращается нечасто. От контрольных по русскому и математике каждый месяц не отлынивает».
– Лечись! – Врач протянула Козодоеву листочек с рецептом в аптеку. – В пятницу придешь на прием.
Выйдя из поликлиники, Сергей с удовольствием закурил.
«До пятницы я все проверну, – подумал он. – Главное, каждый шаг просчитать и нигде не оступиться».
Вечером Козодоев встретил Савченко и попросил его передать классному руководителю, что он заболел и до субботы в школе не появится.
Во вторник Сергей пошел на учебу раньше обычного. «Сегодня наш класс дежурит по школе», – пояснил он удивленной матери.
Выйдя из дома, Козодоев глубоко вздохнул, словно хотел попробовать воздух на вкус. Первые ощущения его обрадовали – с начала недели на улице потеплело примерно до пятнадцати градусов ниже ноля. Холодновато, конечно, но если не стоять на месте, то в ботинках на «рыбьем» меху можно продержаться и час, и полтора. Главное – двигаться, разгонять кровь по конечностям, тогда и зубы стучать не будут.
– Половина восьмого, на улице темно, самое время действовать! – подбодрил себя Сергей и бодро пошел в сторону улицы Волгоградской.
Проходя мимо гаражного кооператива, Козодоев обогнул его с тыла и спрятал дипломат в щель между гаражами.
«Если кто-то найдет дипломат и украдет его, то невелика потеря! – повеселел Сергей. – Все учебники и тетрадки дома. Дипломат совершенно пустой».
Напротив сверкающего ночными огнями гастронома Козодоев уверенно перешел проезжую часть и углубился в дебри враждебной империи. Ранним утром здесь было безопасно. Редкие прохожие, встречавшиеся Сергею по дороге, спешили на работу. Им не было никакого дела до одинокого парня, неизвестно зачем и куда идущего вдоль жилых домов. Местная молодежь по утрам тоже не болталась без дела. Даже самые отъявленные хулиганы в этот час собирались на учебу в школу или ПТУ.
Дойдя до восьмого дома, Сергей посмотрел на темные окна квартиры на третьем этаже.
«У Олега Палкина точно такая же квартира – трехкомнатная „сорокапятка“. Два окна – кухни и зала – выходят во двор со стороны входа в подъезд, еще два окна будут с другой стороны дома. Мне важны кухня и зал. Независимо от того, сколько человек проживает в квартире, без кухни утром они обойтись не смогут».
Чтобы не стоять под окнами, Козодоев дошел до конца дома и повернул назад. Если бы какая-нибудь бдительная старушка наблюдала за его перемещениями, то она бы не уловила в них никакой логики: Сергей то шел к тропинке, ведущей на автобусную остановку, то поворачивал на детскую площадку, потом доходил до угла соседнего дома и возвращался назад. Но старушки у окон не сидели, и перемещения озабоченного своими проблемами парня остались незамеченными.
Ровно без десяти восемь в окне на кухне слабо блеснул свет – кто-то пошел в туалет или ванную комнату. Потом свет зажегся в зале и на кухне. Боясь потерять драгоценное время, Сергей быстрым шагом обогнул дом. Свет горел еще в одном окне. Обычно в этой большой комнате располагается родительская спальня. В маленькой комнате, в детской, свет не горел.
«В такой большой квартире должно проживать минимум четыре человека, – прикидывал Козодоев. – Если Костя Бурлаков – старший сын, то его мать и отец еще не достигли пенсионного возраста. Сейчас вся семья проснулась и собирается на работу. Почему нет света в детской? Братья или сестры Бурлакова спят в зале? Я бы с удовольствием Оксанку в зал выселил, да родители не позволят».
В пятнадцать минут девятого свет в зале погас, а на кухне сменился слабым свечением из коридора.
«Вся семья собирается одновременно выйти из дома? – удивился Сергей. – Или кто-то остался в родительской спальне и детской?»
Времени на размышления не было. Козодоев отошел к углу дома и неспешно двинулся к подъезду Бурлакова. Шагов за десять до цели дверь в подъезд распахнулась, и из него вышел молодой мужчина в простеньком пальто и шапке-ушанке. Света в окнах квартиры на третьем этаже не было.
«Это он!» – решил Сергей и пошел вслед за незнакомцем.
Следить за человеком, который не подозревает о слежке, довольно просто. Главное – не попадаться ему дважды на глаза, а еще лучше – двигаться за объектом слежения на некотором расстоянии, периодически останавливаясь закурить, поправить шарф или стряхнуть снег с обуви. Короткие задержки нужны для контроля обстановки вокруг объекта слежки. В незнакомом районе всякое может случиться. Можно повстречать знакомых родителей, и тогда стой, объясняй им, почему ты не в школе, а черт знает где.
Не замеченный Бурлаковым, Сергей дошел следом за ним до автобусной остановки и в свете автомобильных фар встречного транспорта рассмотрел его лицо. За годы, прошедшие после уборки урожая в подшефном колхозе, любовник матери почти не изменился. Может быть, чуть-чуть пополнел и отпустил небольшие щегольские усики, а так это был тот же самый человек, который стоял у трактора «Беларусь» с папироской в правой руке.
Не подходя к Бурлакову, Сергей дождался, когда он сядет в автобус, и повернул назад. Возвращаясь к дому номер восемь, Козодоев прикинул, где мог работать этот проклятый Костя-Котик.
«Сто второй автобус идет в аэропорт. На выезде из города стоят: овощная база, гормолзавод, пивзавод и мясокомбинат. Больше до самого аэропорта предприятий нет. Если Бурлаков не работает грузчиком в магазине или слесарем в ЖКО, то он поехал в сторону овощной базы».
Вернувшись во двор Бурлакова, Сергей мельком взглянул на темные окна, не останавливаясь, вошел в его подъезд, забежал на третий этаж, позвонил в дверь и кубарем скатился вниз. Минута, вторая – в квартире никакого шевеления, дверь на лестничную площадку никто не открыл.
«Черт возьми, где остальные люди? – подумал Сергей. – Неужели, пока я провожал этого типа на остановку, они успели собраться и уйти?»
Наверху открылась дверь, Сергей вышел на улицу, закурил и поежился от холода. От напряжения он так взмок, что струйка пота успела скатиться по позвоночнику до самого низа, почти до трусов.
Переведя дух, Козодоев вновь вошел в подъезд. Позвонил в дверь, прислушался. В квартире ни звука. Трясущимися от возбуждения руками Сергей достал спичку, обломал ее посередине и вставил между дверью и косяком. Теперь, если кто-то откроет дверь, спичка незаметно выпадет на лестничную площадку.
«Для начала – все. Большего мне сейчас из этой квартиры не выжать», – решил Козодоев и вернулся домой.
– Ты что так рано? – встретила его только что проснувшаяся сестра.
– Физичка заболела, и у нас один урок отменили.
– Ага, отменили, – не поверила Оксана. – Сбежал, поди, с физики. Я маме расскажу, что ты в школе уроки прогуливаешь, и тебе мотоцикл не купят.
– Рассказывай! – разрешил Сергей.
Чтобы лучше думалось, он включил магнитофон. Сестра запротестовала:
– Опять ты свой «Чингисхан» врубил! У тебя что, других записей нет?
Сергей убавил звук.
– Оксана, я уже объяснял тебе, что обе кассеты с «Бони М» я отдал на неделю. На «Чилли» пленку зажевало, и ее надо переписывать. Остается «Чингисхан». Чем он тебя не устраивает? Что на немецком языке поют? Хочешь, я поставлю «Песняров», чтобы у тебя уши завяли?
– Поставь! – потребовала сестра.
– Через мой труп! – отрезал Сергей. – Родительские кассеты мне на похоронах включите, чтобы я из гроба не встал.
– Дурак! – бросила сестра и пошла умываться.
Козодоев лег на диван, закинул ногу на ногу и стал размышлять, вспоминая прошедшее утро.
«Где все остальные люди? Не может же Бурлаков проживать в такой огромной квартире один. Если бы было лето, то его родители могли бы заночевать на мичуринском участке, а утром оттуда уехать на работу. Но сейчас-то ноябрь месяц, избушки на мичуринских стоят по крышу в снегу, да и делать там зимой нечего».
Сергей вновь вспомнил, в каком порядке гас свет в окнах. Получилось, что теоретически в квартире мог остаться еще один человек, который задержался в подъезде и вышел на улицу минутой позже Кости-Котика.
«Этот второй человек – явно не жена Бурлакова. Он не боится получать письма от некой Натальи Голубевой. Какая бы покладистая жена ни была, она обязательно вскроет подозрительное письмо и почитает, что ее муженьку посторонняя женщина пишет. Кто остался в квартире: мать, отец, сестра? Или он один в таких хоромах живет?»
В час дня сестра ушла в школу. Козодоев достал фотоальбом, нашел карточку с Бурлаковым.
«Сто процентов это он!» – убедился Сергей.
Около четырех часов дня Сергей вновь вернулся на Волгоградскую. Без приключений дошел до квартиры Бурлакова, вытащил спичку из двери и вернулся домой.
«Ничего не понимаю! – озадачился Сергей. – Сколько же человек живет в квартире и когда они ходят на работу? Зайти бы вечерком, глянуть на окна, может быть, что-то бы и прояснилось».
Но с наступлением темноты дворы на улице Волгоградской бурлили любителями помахать кулаками. Дойти до дома Бурлакова и не получить в глаз было нереально.
Вечером Сергей сел почитать любимую книгу, но сосредоточиться не мог: в голову лезли мысли, далекие от приключений героев Жюля Верна.
«У всех родители как родители, а у меня – хуже не придумать! Отец месяцами дома не появляется, мать любовника завела. Почему мне так не везет? Взять хотя бы того же Мишку. У него мамаша все вечера на кухне торчит или с младшими детьми уроки делает. Не женщина, а курица-несушка: „Кудах-кудах! Ужин готов. Кудах-кудах! Ты сделал математику?“ Но про его мать слова дурного не скажешь. У всех такие! У меня же не мать, а одно наказание. Или отцы. Чем они занимаются? Работают, пьют по выходным, лупят детей ремнем за двойки, хоккей по телевизору смотрят. У Фрица папаша как напьется, так дебоширит. Сколько раз он со своей женой дрался, шум, гам на весь мир, а к самому Фрицу претензий ни у кого нет. Сегодня его отец орет благим матом, а завтра проспится и будет примерным родителем и главой семейства. У меня же мамаша учудила так учудила! Если кто прознает, что у нее есть любовник, то мне можно собирать котомку и валить из города. Ни у одного из моих знакомых нет матери-потаскухи, мне же „повезло“! Представляю, что за моей спиной будут говорить: „Ты слышал, у Козодоева мамаша-то того! Без нового любовника ни дня прожить не может!“»
В комнату на минуту зашла Оксана. Сергей посмотрел ей вслед, невесело усмехнулся.
«Если мамаша-потаскуха, то и дети у нее невесть от кого. Мы с сестрой внешне совсем не похожи: она голубоглазая, я кареглазый. У нее круглое личико, а у меня лицо вытянутое. Как только про Котика узнают на улице, так тут же решат, что мать Оксанку нагуляла. Бедный папа! Он на Севере нефть качает, а мама любовнику пылкие послания шлет: „Мосты соединятся, мы сольемся!“ Фу-ты, пошлость какая. А что делать, если это правда? Куда деваться, если моя мать – проститутка? Понятно, что без моего вмешательства мать так увлечется, что ее любовные похождения вылезут наружу, но как этому противостоять? Убить Бурлакова? Легко сказать, да трудно сделать».
Второй заход на улицу Волгоградскую Сергей начал с гаражей. Освободившись от дипломата, он пришел в намеченную точку и стал ждать. В пятнадцать минут девятого свет в квартире Бурлакова погас. Не дожидаясь его выхода из дома, Козодоев поспешил на остановку, дождался сто второго автобуса и вслед за любовником матери втиснулся на заднюю площадку. Давка в автобусе была жуткая: с матом и руганью одни пассажиры пытались влезть в переполненный салон, а другие не могли выйти на нужной остановке. Чтобы не затеряться в автобусной толкучке, Сергей не отходил от Бурлакова ни на шаг. У остановки «Гормолзавод» объект слежки стал пробиваться к выходу. Держась в его фарватере, следом двинулся и Козодоев. На «Гормолзаводе» они вышли. Любовник закурил, а Сергей стал осматривать свое пальто. Так и есть! В толчее ему оторвали нижнюю пуговицу.
«Теперь понятно, почему все на работу едут одетые как бомжи, – подумал Сергей. – В такой давке от приличной одежды одни лохмотья останутся».
Выпустив в морозное небо густое облачко табачного дыма, Бурлаков перешел на другую сторону дороги и двинулся вдоль заводской ограды. Козодоев пошел параллельно ему, по другой стороне улицы. Через пару минут любовник матери скрылся за воротами, ведущими на пятую овощную базу. Сергей, не сворачивая, дошел до большой кучи гравия у обочины, выждал момент, перебежал на другую сторону проезжей части и пошел в обратном направлении. Не замедляя хода у проходной, он прочитал вывеску: «Пятая городская овощная база. Часы работы: понедельник – пятница с 9.00 до 17.00. Суббота, воскресенье – выходной».
Назад Козодоев ехал в пустом автобусе. Чтобы сэкономить пять копеек, у кассы-копилки он зажал мелочь в кулаке, сделал вид, что сбросил деньги в прорезь, и оторвал билет. Сергей всегда, когда мог, экономил на проезде.
На улице Волгоградской было тихо. Все трудоспособные граждане разъехались по фабрикам и заводам, молодежь корпела над конспектами в школах и ПТУ. Дворники перестали скрести снег с тротуаров, заперли лопаты и метлы в каморки и пошли поспать часок-другой – у них наступило время первого дневного перерыва.
Никем не замеченный, Сергей забежал в подъезд Бурлакова, прозвонил в его дверь. Тишина. Никого. В то же место, что и вчера, Козодоев вставил огрызок спички. В четыре часа вечера спичка все еще была на месте.
«Все, больше мне здесь появляться нельзя, – решил Сергей. – До поры до времени мне везло, я ни с кем из жильцов не столкнулся нос к носу, но так вечно продолжаться не может. Теперь надо успокоиться и решить, как мне отвадить этого мерзкого Котика от моей мамаши».
В пятницу, перед поликлиникой, Сергей сделал еще один заход на Волгоградскую улицу. Ровно в 9.20 он обошел вокруг дома Бурлакова. Света ни в одном окне не было.
«Черт побери! – восхитился Козодоев. – Не верь глазам своим! Как это ни дико звучит, но любовник матери живет один в такой огромной квартире. Что говорить, есть где мамане разгуляться. Это вам не в спешке в подсобном помещении одежку скидывать…»
От отвращения к собственным мыслям Сергей сплюнул и грязно выругался. Интимная жизнь родителей всегда была табу для детей, о ней даже думать было неприлично. Но что делать, если твоя мать – шлюха? Святой ее считать только потому, что она родила тебя?
«Как это ни мерзко, но вещи надо называть своими именами, – определился в своем отношении к матери Сергей. – Я ее в объятия Котика не толкал. Так что извини, мамочка! Нимб над твоей головой без моего участия померк».
После разведывательного броска по улице Волгоградской Козодоев поехал в поликлинику. Через час, спрятав заветную справку об освобождении от занятий в пиджак, он похлопал себя по карманам пальто и обнаружил, что не взял с собой сигареты. Ближайший гастроном находился через два дома от поликлиники. Сергей неспешно прогулялся до него. В винном отделе у прилавка стояла сгорбленная старушка. Козодоев встал позади нее, приготовил деньги на любимые «Родопи».
Старушка была одета очень бедно: пальто ее лоснилось от долгой носки, воротник из искусственного меха свалялся, валенки были побиты молью.
– Сейчас, сейчас, минуточку, – попросила она продавщицу.
Надменная упитанная труженица прилавка нехотя кивнула, разрешая покупательнице не спешить. Трясущимися руками старушка достала из кармана связанный узелком грязный носовой платок, попробовала развязать его, но не смогла. Скрюченные болезнью пальцы не слушались.
– Давайте я помогу, – предложил Сергей.
– На пачку «Беломора» хватает? – обеспокоенно спросила старушка.
– Здесь даже больше.
Козодоев отсчитал 22 копейки, остальную мелочь оставил в платочке.
Небрежно кинув папиросы перед старухой, продавщица обратилась к Сергею:
– Тебе чего?
– Пачку «Родопи».
– А не молодой еще? – решила покуражиться тетка за прилавком.
– В самый раз! Завтра в армию идти.
– Да мне-то что, кури! – Отработанным движением она достала сигареты, порылась в кассе, нашла пятьдесят копеек одной монетой на сдачу.
На улице Козодоев жадно закурил.
«Все это – дерьмо! – отчетливо понял Сергей. – Уличная слава, авторитет среди друзей, восторженный блеск в глазах девчонок: „Ах, это только ты мог провернуть!“ Все это блеф, миф, фикция. Чушь. Мусор. Скоропортящийся продукт. Срок его годности – до ухода в армию, а после нее уличная жизнь растворится сама по себе и наступят суровые будни. Мне надо будет кормить себя и семью, одеваться, водить жену в кино. На все это потребуются деньги, много денег. Рублей триста в месяц, не меньше. Путь к тугому кошельку лежит через институт. Тут-то меня и поджидает засада. Я поступлю в политех, через год уйду в армию, отслужу, вернусь и восстановлюсь на втором курсе. Если к этому времени отец и мать разведутся, то моя учеба накроется медным тазом. Мамаша-преподаватель не сможет содержать меня, студента. Она скажет: „Мне тебя, лоботряса, кормить не на что! Хочешь учиться – иди работать. Переведись на заочный факультет и обеспечивай себя сам. У меня еще дочь-школьница, мне ее на ноги поднимать надо“. Вот и все! Старушка с платочком в свое время не училась, теперь ходит в поеденных молью валенках. Мне, чтобы мелочь на папиросы не считать, надо отвадить любовника от матери и сохранить нашу семью. Кровь из носа – я должен развести их „мосты“ навсегда! Но как это сделать?»
Сергей щелчком отправил окурок в сугроб, немного постоял, нервно закурил новую сигарету.
«А замочек-то у Котика плохонький, английский. Открыть его – раз плюнуть».
Почти в каждой подростковой компании были парни, успевшие до совершеннолетия получить уголовный опыт. Среди знакомых Козодоева таким был прыщавый пацан по кличке Павлик. В прошлом году Павлик с дружком сняли шапку с пьяного мужика и получили по два года условно. До суда несовершеннолетних преступников содержали в следственном изоляторе. За четыре месяца в тюрьме Павлик так наблатыкался, словно он в зоне, на строгом режиме, отсидел лет пять. Причем все пять лет, по его словам, был среди зэков в большом авторитете. Рассказам Павлика о лихой воровской жизни не было числа. Как-то он, описывая свои явно выдуманные похождения, объяснил парням, как можно вилкой открыть английский замок. Козодоев запомнил технологию и для интереса решил поэкспериментировать с соседской дверью. К его удивлению, английский замок легко открылся. Проходить в квартиру Сергей, разумеется, не стал. Не для того он экспериментировал, чтобы соседей обворовывать.
«У Бурлакова в двери стоит английский замок. Я вскрою его без проблем, войду в квартиру… а что дальше? Слово из трех букв на стене написать? Ерунда это… хотя если подумать… Что-то в этом есть. Главное – не спешить и выверить удар так, чтобы Котик в ужасе отстал от матери».
Вечером «выздоровевший» Козодоев появился в двенадцатиэтажке. В последние дни Сергею не хотелось никого видеть, но он не мог допустить, чтобы кто-то из приятелей заметил изменения в его поведении. «Пока я не смогу найти выход из положения, все должно быть как всегда», – решил он.
В подъезде было накурено и скучно. О дерзкой «акции» в тылу врага уже никто не вспоминал. За прошедшую неделю слава Сергея Козодоева успела погаснуть, толком не разгоревшись.
«Как жаль, что Кайгородовой не было в тот день, когда мы с Фрицем вернулись с Волгоградской! – подумал Сергей. – Хотелось бы мне посмотреть на ее реакцию. Еще никто не решался провернуть „акцию“ во владениях Туриста. Я – смог, а что толку?»
Лена Кайгородова пришла в двенадцатиэтажку вместе с Быковым.
«Печальная красавица. – Сергей наконец-то смог в двух словах обрисовать облик Кайгородовой. – Лена, даже когда улыбается, всегда о чем-то грустит. За ее доброй и печальной улыбкой кроется какая-то тайна. Загадка прошлой жизни. В сущности, что мы знаем о Кайгородовой? Почти ничего. Никто не ответит на вопрос, почему она стала искать друзей в другом микрорайоне. Чего ей в родных стенах не сиделось? Парней на Волгоградской больше, чем девушек. Могла бы себе любого присмотреть, но она… Узнать бы ее тайну!»
Словно догадавшись, что Сергей думает о ней, Лена отвлеклась от разговора с подружкой и внимательно посмотрела на Козодоева. У Сергея защемило под сердцем.
«Все без толку! – подумал он. – Я люблю Лену, и никакая другая девчонка не вытеснит ее из моего сердца. Закончу с любовником матери и первым сделаю к ней шаг. Быть может, самый важный шаг в моей жизни. Почти гарантировано, что я потеряю друга, но игра стоит свеч! Я по ее глазам вижу, что Лена Кайгородова – это не моя ветреная мамаша. Она рога своему мужу наставлять не будет».
Чтобы не терзать себя, Сергей раньше всех ушел домой.
В субботу мать Козодоева пришла домой в шесть вечера. От нее исходил целый букет запахов из тонкого аромата дорогих духов, сигаретного дыма и спиртного.
– У коллеги был день рождения, пришлось немного задержаться, – объяснила свое позднее появление Римма Витальевна.
«Коллегу Костей зовут?» – мог бы спросить Сергей, но промолчал.
– Что-то у меня голова разболелась, – рассматривая себя в зеркале, сказала мать. – Ты себе сам ужин разогрей и Оксане оставь. Я, пожалуй, пойду прилягу ненадолго.
«Врет и глазом не моргнет! – с разгорающейся неприязнью подумал Сергей. – С любовником весь день провела, и теперь у нее сил нет ужин разогреть. Устала, бедняжка, головка заболела… Сволочь ты, мамочка, по-другому не скажешь!»
– Как дела в школе? – из спальни спросила мать.
– Все нормально! Мама, я – на улицу. Оксана не маленькая, сама суп разогреет.
По пути в двенадцатиэтажку у Сергея сам собой сложился план предстоящей «акции».
В подъезде по случаю субботы распивали портвейн. Сделав несколько глотков из бутылки, Козодоев позвал Мишку поговорить на балкон десятого этажа.
– Не хочу, чтобы нас слышали, – тихо сказал он. – Миха, брат, у меня беда! Только тебе могу рассказать, в какую грязную историю мою маму один подонок втянул.
Начал Сергей издалека, с того, что его отец месяцами не появляется дома, а мама страдает от одиночества.
– Я сколько раз замечал, как у мамы по вечерам слезы в глазах стоят. То на работе, то мы с Оксанкой забот подбросим, а ей даже пожалиться некому. Отец вечно в отъезде, а если и дома, то только о себе думает. Рыбалка, баня, пиво с друзьями. Единственная отдушина – раз в году на море нас вывезет, а потом: «Живите как хотите! У меня своих дел полно»… Тут-то и нарисовался этот Котик, соблазнил мою мамочку. Ты, Миха, даже не вздумай осуждать ее – рассоримся навек. Она же не от хорошей жизни с этим уродом связалась. Отец сам подтолкнул ее к этому. Моя мама – слабая женщина, не устояла перед мужским вниманием…
Сергей знал, как правильно выстроить начало разговора с сентиментальным приятелем: о матери – ни одного дурного слова. Все должно быть в рамках уличных законов, а они однозначно трактовали слово «мама» как синоним слов «святая» и «безгрешная». Показное благоговение перед матерью перешло в уличную жизнь из преступного мира. По понятиям советского криминала мать всегда чиста и непорочна. Она всем сердцем любит своих непутевых детей и желает им только добра. Если бы Козодоев при Быкове назвал свою мать проституткой и честно рассказал все, что думает о ней, то Михаил, мягко говоря, не понял бы приятеля.
Вот и крутился Сергей, как мог! С упоением играл в театре одного актера. Когда он, сглатывая ком в горле, говорил о своей матери, у Мишки сами собой сжимались кулаки. Он в любой момент готов был постоять за честь поруганной женщины, за оскверненный семейный очаг Козодоевых.
– И что ты надумал? – спросил впадающего в отчаяние друга Быков. – Может, рожу ему набьем? Подкараулим на улице, я ему так врежу, что челюсть в трех местах сломается.
– Забудь об этом! Плетью обуха не перешибешь. Сломаешь ты Котику челюсть, он попадет в больницу и пошлет матери весточку: «Приходи, проведай, меня хулиганы избили».
– Почему «хулиганы»? – не понял Мишка.
– А как по-другому? Ты что, хочешь, чтобы я встал перед Котиком и сказал: «Я – сын твоей любовницы»? Тьфу, слово-то какое мерзкое – «любовница». Аж во рту неприятно стало.
– Да-а, дела, – протянул Быков. – Ситуация – хуже не придумаешь.
– Я, Миха, нашел выход из положения. Есть у меня план. Вспомни историю с Соколом. Тогда мы вовремя на месте крутанулись и в правильное русло попали. Сейчас я хочу повторить этот маневр и оставить Котика в дураках. Я продумал дерзкую «акцию», которая навсегда отобьет у этого гада желание встречаться с моей мамой. Но, Миха, один я ее не проверну. Если ты откажешься участвовать в деле, я тебя осуждать не буду. Такова, значит, судьба моя – оплеванным ходить.
– Да ты что, Серега! – возмутился Быков. – Ты меня за кого принимаешь? Я за друга пойду в огонь и в воду! Выкладывай, что надумал!
– Дай слово, что ни один человек на свете об этом не узнает. Никто. Даже она. – Козодоев показал рукой наверх, туда, где на лестничной клетке ждала их Кайгородова.
– Я в мужские дела девчонку посвящать не собираюсь, – заверил Михаил. – Насчет меня можешь быть спокоен. Я даже под пытками друга не предам.
– Никогда я в тебе не сомневался. – Козодоев порывисто обнял друга и тут же, смутившись, что не смог сдержать своих чувств, поспешно закурил.
Быков, сам растроганный до глубины души, дал приятелю возможность помолчать и прийти в себя. Не каждый день друзья дают волю чувствам. Мужики все-таки, все эмоции должны в кулаке держать.
Закончив с эмоционально-чувствительной вводной частью, Козодоев приступил к делу:
– Мой план такой: проникнуть в квартиру этого мерзавца и похитить у него письма матери. В понедельник мы придем к его дому в одиннадцать часов. Ты встанешь у подъезда на «атасе», а я войду в квартиру. Замок у него плевый, я его в одно касание вскрою.
Сергей четко и сжато изложил приятелю свой план. Мишка, без рассуждений согласившийся на проведение опасной «акции», изредка задавал вопросы, чтобы уточнить некоторые непонятные ему моменты.
– Как ты в большой квартире найдешь письма? – спросил он.
– У тебя где родители заначку прячут? В шкафу, под стопками постельного белья. Тут два варианта. Если Котик не шифрует свою связь с мамой, то письма будут в ящике письменного стола. Если он хранит их втайне от всех, то под бельем. В любом случае я переверну в квартире все и найду их.
– Он ведь в милицию заявит…
– В том-то и дело, что нет! – перебил друга Сергей. – Вначале он проверит, что из квартиры пропало, и обнаружит, что все ценности и деньги на месте. Я клянусь тебе, что, кроме писем, ничего не возьму. Если даже у этой твари весь стол будет червонцами завален, я ни рубля в карман не положу. Мне его денег не надо. Я хочу, чтобы он вошел в квартиру, увидел погром и офигел. Первое его желание будет – вызвать милицию, а что он ментам скажет? «У меня все деньги на месте, ничего не пропало»? Перед тем как звонить «02», он проверит свои тайники и увидит, что писем на месте нет. Тут-то он и призадумается, как дальше жить.
– Ты думаешь, это сработает?
– На какое-то время он отстанет от матери. Просто побоится с ней встречаться. Человек всегда пасует перед неизвестностью. Представь, кто-то у тебя дома хозяйничает в твое отсутствие, и все это происходит из-за любовницы. Нужна тебе такая любовь? Сегодня у тебя письма украли, а завтра сонного подушкой задушат. Кому нужны такие тайны мадридского двора! Проще любовницу сменить, чем ждать непонятно чего.
– Серега, ты – голова! – восхитился приятель. – Я бы до такого коварства не додумался.
Кашлянув в дверях, на балкон вышла Кайгородова.
– Ребята, я – на минуточку, – сказала она. – Там Шакира пьяный пришел, всех к себе созывает. Он сегодня повестку получил.
– Повестка – дело святое! – согласился Сергей. – Миха, завтра здесь до конца все порешаем.
Быков согласно кивнул и первым вошел в подъезд.
Призывник Шакурзянов пришел к друзьям с водкой и закуской в холщовой сумке.
– Пацаны, сегодня пьем! – объявил он. – В понедельник подстригусь наголо, а в пятницу с вещичками в военкомат. Последнюю неделю на воле живу! Где стакан? Кто первый будет? Держи, Бык! С тебя начнем.
По понедельникам десятиклассники вместо уроков посещали УПК – учебно-производственный комбинат. К окончанию школы они должны были овладеть рабочей профессией. Ребят из класса Козодоева определили учиться на автослесарей. Три понедельника в месяц они изучали теоретические основы слесарного дела, а в последний понедельник проходили практику в автоколонне № 1236.
Работники автопредприятия школьников до ремонта автобусов и грузовиков не допускали и использовали в качестве подсобных рабочих: принеси, унеси, подмети пол, выбрось мусор. «Рот закрой – спрашивать дома будешь!» Школьники платили мужикам той же монетой. Отметившись у мастера производственного обучения, они расходились по цехам и уже к обеду были дома. Исключения составляли Саша Беленький и Савченко. Саша никогда с уроков не сбегал, а Вася Савченко хотел овладеть авторемонтной профессией. Слесаря ценили его рвение и позволяли самостоятельно крутить гайки на второстепенных деталях.
После переклички на проходной Сергей Козодоев прошелся вдоль цехов, покурил у административного корпуса и вышел на остановку через задний двор. В этот понедельник он мог бы вообще не приходить на практику, но решил подстраховаться. Если вдруг что-то не заладится и милиция поинтересуется, где он был утром 29 ноября, то мастер производственного обучения отрапортует: «Козодоев весь день был на территории автоколонны. Вот отметка в журнале, я лично проконтролировал его явку».
В 10 часов 50 минут Козодоев и Быков встретились на углу дома Бурлакова. На улице было безлюдно. По дворам гулял легкий ветерок, но пронизывающего холода не ощущалось. В последние дни в Сибири заметно потеплело.
– Миха, я напомню тебе… – начал было Козодоев, но приятель не стал в сотый раз выслушивать его инструктаж.
– Серый, ты что, опять начал? – вспылил Быков. – Я все помню. Если в поле зрения появится Бурлаков, я забегу в подъезд, стукну тебе в дверь, а сам поднимусь на пятый этаж.
– Посмотри еще раз на его фотку. На лицо он почти не изменился.
– Меня сейчас стошнит от его рожи! Я все помню, брат! С остановки сюда ведет одна тропинка. Если на ней появится кто-то, похожий на нашего фраера, я дам тебе знать. Все, Серый, пошли на дело! На углу толкаться – только лишнее внимание привлекать.
У подъезда Быков остановился, достал пачку «Примы», закурил. Козодоев поднялся на третий этаж, позвонил в дверь. Тишина. Позвонил еще раз. Результат тот же – в квартире никого не было.
– Ну, с богом! – прошептал Сергей, достал столовую вилку из нержавеющей стали, вставил ее между дверью и косяком, напротив английского замка. Плавно нажал, загнал язычок ригеля обратно в замок, толкнул дверь, и она открылась.
Секунду или две Козодоев прислушивался к звукам в подъезде и квартире. Все спокойно, можно дальше действовать. Он приоткрыл дверь, заглянул в прихожую. Квартира, как и предполагал Сергей, была трехкомнатной «сорокапяткой».
«Нечего стоять, вперед!» – приказал себе Козодоев.
Он сделал шаг за порог, захлопнул за собой дверь, несколько раз глубоко вздохнул, стараясь выровнять дыхание. Получилось с трудом: сердце бешено колотилось в груди, во рту пересохло, в горле проснулся и застучал пульс. Казалось, еще немного, и вены на шее лопнут от давления крови и захлестнувшего адреналина.
Козодоев закрыл глаза, медленно досчитал до пяти.
«Все нормально, – успокоил он себя. – Не спеши, осмотрись и действуй по плану. На счет „три“ сделай глубокий выдох и открой глаза. Раз, два, три!»
Первое, на что обратил внимание Козодоев, – это закрытая на врезной замок дверь в маленькую комнату.
«Что за дела? – насторожился Сергей. – От кого тут межкомнатные двери запирают?»
Проникнуть в маленькую комнату можно было, только выбив дверь. Врезной французский замок вилкой не откроешь, у него другая конструкция.
– Черт с ним! – пробормотал Сергей и шагнул в первую комнату направо. Обычно в ней располагалась родительская спальня. У Бурлакова эта комната была и спальней, и гардеробной, и складом. В левом углу, сразу у входа, стояли три ящика водки «Столичная».
«Вот это да! – подумал Козодоев. – Это куда он столько спиртного приготовил? 60 бутылок! Всех мужиков в доме напоить можно. Зачем ему столько водки, какой праздник он собрался отмечать? Мать в открытке поздравляла его с днем рождения, обещала прийти, приласкать… Кровать-то здесь какая огромная! К черту кровать! На кой хрен ему три ящика водки? Месяц пить, не выходя из дома? Эх, разбить бы пару бутылок посреди квартиры, чтобы Котику жизнь медом не казалась! Но я обещал Мишке, что ничего громить не буду. Слово надо держать».
Поиск писем Сергей начал с бельевого шкафа. Под стопкой простыней на верхней полке он нащупал плотный сверток, вытащил его, развернул и обомлел: в нем была пачка десятирублевых купюр, перехваченная посредине резинкой для волос.
«Сколько здесь? – тупо уставившись на деньги, подумал Сергей. – Тысяча? Две? Ни хрена себе Котик живет, если в заначке тысячу хранит».
Первым его желанием было спрятать деньги в карман и выйти из квартиры, но Быков… Что он скажет Мишке? Что, увидев сказочное богатство, тут же позабыл о поруганной чести матери? А как же слово, данное другу, что он не возьмет в квартире ни рубля, ни одной ценной вещи?
– Ничего Мишка не узнает, – стал уговаривать себя Козодоев, но тут же, еще раз посмотрев на купюры, вдруг взбесился и швырнул деньги в потолок. – На тебе, сволочь, подавись!
Банкноты веселым осенним вихрем разлетелись по комнате, медленно кружась, опали на кровать, на пол, на ящики с водкой. Вот хозяин обалдеет, когда придет домой!
Сергей засмеялся. Шутка с деньгами ему понравилась.
«Правильно я сделал! – решил он. – И слово сдержал, и в морду этому ублюдку плюнул. Теперь он долго будет репу чесать, прикидывать, что бы это значило. И ментам не заявит! Денежки-то все на месте».
Проверив полки в шкафу, Сергей перешел в гостиную. Поиск писем он начал с выдвижного ящика в мебельной стенке под баром. Заветные конверты, подписанные почерком Риммы Витальевны, лежали сверху, на тонкой ученической тетради. Сергей из любопытства открыл ее, прочитал последние записи:
«27.11. Бр. О.Р. сделали: 8 х 10 = 80
28.11. Бр. О.Р. сделали 7 х 10 = 70».
«Ценная, видать, тетрадка, если он ее вместе с письмами любовницы хранит, – подумал Сергей. – Надо прихватить эти записи с собой. Пусть хозяин в ступор впадет, когда обнаружит их пропажу».
Козодоев вложил письма в тетрадь, свернул ее пополам и спрятал во внутренний карман пальто.
«Теперь можно уходить, – повеселев, подумал он. – Дело сделано! Шороху я навел знатного. Не скоро Котик в себя придет».
Начинающий налетчик облизнул пересохшие губы. Ему нестерпимо хотелось пить.
«На кухне из крана напьюсь. Это много времени не займет. Два глотка воды – и на улицу! Будет что Мишке рассказать!»
Сергей зашел на кухню. На рабочем столе стояла прикрытая марлей трехлитровая банка с чайным грибом. Поверхность банки была захватана руками, по их отчетливым отпечаткам можно было изучать основы дактилоскопии.
«Молодой мужик, зачем ему бабкино зелье? – подивился Козодоев. – Народными средствами мужскую силу укрепляет? Эх, мама, с каким уродом ты связалась!»
На лестничной площадке раздались тяжелые шаги. Сергей напрягся, замер в одной позе. Сердце в его груди трепыхнулось и затаилось в ожидании страшной развязки.
– Это не сюда, – прошептал Козодоев. – Не может быть, чтобы он вернулся.
Шаги стихли. Немного погодя замок входной двери щелкнул, кто-то вошел в прихожую.
«Почему Мишка не предупредил меня? – холодея от ужаса, подумал Козодоев. – Сейчас Бурлаков пойдет по комнатам и найдет меня. Все, конец! На кухне мне негде спрятаться. Хана! Если он меня не забьет до смерти, то в милицию точно сдаст!»
– Что за дела? – послышался пьяный голос. – Что за бардак, мать его!
Сергей осторожно выглянул из-за угла. Бурлаков стоял посреди прихожей и тупо рассматривал погром в спальне.
Говорят, что человек способен почувствовать враждебный взгляд в спину. Константин Бурлаков не был исключением, но сегодня шестое чувство у него не работало – он был пьян. Единственным его желанием было дойти до кровати и рухнуть спать. Если бы не деньги и выброшенные на пол вещи, Бурлаков так бы и поступил, но вид беспорядка в квартире заставил его остаться на месте. На другие осмысленные действия сил у него уже не было.
Козодоев в поисках возможного укрытия обернулся. На стене, рядом с поварешками, висел небольшой кухонный молоток для отбивания мяса.
«Это шанс!» – подумал он.
При виде молотка сердце Сергея ожило и яростно застучало сразу в нескольких местах: в груди, в горле, в кончиках пальцев и в висках. Откуда-то, совершенно некстати, в голове всплыла строка из уличной песенки о странном сне: «Я врезал ему в ухо и резко ухожу».
Сергей снял молоточек со стены и крадучись пошел к ничего не подозревающему Бурлакову. Вначале он хотел ударить любовника матери по голове. В кино после удара тяжелым предметом по макушке человек всегда теряет сознание на какое-то время. Делов-то! Бац в темя – и враг валяется у ног твоих. Но шапка! Меховая ушанка погасит силу удара. Тут надо действовать по-другому. Бить сверху вниз смысла нет, а вот как в песенке…
Козодоев замахнулся молоточком, словно хотел впечатать мужчину в пол, но в последний миг изменил направление удара. Со всей силы он врезал отбойной частью молотка Бурлакову в ухо. Хозяин квартиры пошатнулся, но на ногах устоял. Сергей, отбросив в сторону орудие, рванул к двери, одним движением открыл замок и выпрыгнул в подъезд. Как тело материного любовника упало на пол, он не слышал.
С того момента, как Бурлаков вошел в квартиру, и до того, как Козодоев оказался на лестничной площадке, прошло не больше двух минут. Для Сергея же они показались вечностью. Но если бы эту сцену сняли на кинопленку, то зрителю нечего было бы смотреть – настолько стремительно и некинематографично происходили события в прихожей. Пьяный Бурлаков вошел в квартиру, растерянно остановился у входа в спальню. Из кухни появился юноша, ударил мужчину молотком в висок и убежал. Один вошел, другой убежал, отбросив орудие преступления в сторону.
На крыльце Сергея ожидал виноватый и встревоженный до предела Быков.
– Серый, я…
– Уходим! – оборвал его приятель и быстро пошел вдоль дома.
Быков с полуслова понял друга, развернулся и двинулся в другую сторону. Через полчаса, нарезав круги и петли по улицам и дворам, они встретились на балконе двенадцатиэтажки.
– Мишка, в чем дело? – Козодоев старался сохранять спокойствие, и это ему удавалось. За время, прошедшее после столкновения с Котиком, он успокоился, привел свои мысли в порядок.
– Серега, брат, я не виноват! – стал оправдываться Быков. – Поверь, я стоял на стреме, пас тропинку с остановки. Потом, чтобы не мозолить глаза, отошел к четвертому подъезду, закурил. И тут он прикатил на такси. Я даже шаг сделать не успел, а он уже в дверь вошел. Ты-то как, все нормально?
– Он меня не заметил, пьяный был, затормозил в прихожей, я оттолкнул его и смылся. Миха, расскажу тебе, что я видел в квартире у этого ублюдка, ты не поверишь! Там денег – немерено. Тысячи! Водки – три ящика. Клянусь тебе, я ничего не взял.
В двух словах, без излишних подробностей, Козодоев рассказал другу хронологию поисков писем. О тетради с загадочными вычислениями и о молотке он промолчал. Еще полгода назад Сергей выложил бы Мишке все, до мельчайших деталей, но сейчас что-то удерживало его от откровенности.
– Если в квартире стояло три ящика спиртного, то этот мужик как-то связан с торговцами водкой, – предположил Быков. – Я спрошу у Лены, может, она…
– Ты что?! – завопил Козодоев. – Ты с ума сошел? Не вздумай даже заикнуться ей про эту квартиру!
– Серега, успокойся! – опомнился Мишка. – Оговорился я. Ничего я у Лены спрашивать не буду.
– Миха, я тебе как брату доверился, а ты? – Сергей от обиды всхлипнул. Нервное напряжение дало о себе знать – он на секунду потерял контроль над чувствами.
– Серый! – Быков сгреб друга в охапку, крепко обнял. – Забудь! До конца дней моих я никому об этой хате не скажу. Ты во мне не сомневайся, я тебя еще ни разу не подводил.
Чтобы успокоиться, они постояли на балконе, покурили, со смехом вспомнили полный провал подстраховки от внезапного появления Бурлакова. Договорившись встретиться вечером, разошлись.
По дороге домой Козодоев свернул к гаражам. В укромном месте достал тетрадь, попробовал понять смысл зашифрованных записей.
«Если Мишка прав и Бурлаков занимался незаконной торговлей водкой, то цифры могут означать количество проданных за день бутылок. Так, что получится? Возьмем, к примеру, вчерашний день. „Бр. О.Р. сделали 7 х 10 = 70“. Пожалуй, цифра „7“ означает количество проданных бутылок, а „10“ – цена бутылки водки в ночное время. Кто такие „Бр. О.Р.“? Неважно!»
Сергей сложил тетрадку трубочкой, подпалил один конец. Когда бумага разгорелась, он бросил тетрадку на снег, положил сверху скомканные письма матери и порванную на мелкие клочки фотографию работников института. Через минуту-другую яркое пламя погасло, и в ямке от растаявшего снега остались только мелкие обгоревшие клочки и хлопья пепла. Козодоев забросал их снегом и пошел домой.
Первый день зимы начался с аврала. Перед обедом в кабинет инспекторов уголовного розыска ворвался взъерошенный Абрамкин.
– Сидите, мать вашу! – с порога закричал он. – Жиром заплыли от безделья. Живо всем на выезд! У нас ЧП – криминальный труп.
Игорь Ефремов оделся, взял дежурную папку и спустился во двор райотдела. В служебные «Жигули» оперативники набились под завязку – шесть человек. Худенький инспектор Бусыгин залез в салон последним. Чтобы как-то разместиться в автомобиле, ему пришлось лечь поперек заднего сиденья на колени Ефремова, Лукьянова и Буторина, от которого разило ядреным перегаром.
– Кто вчера бухал? – недовольно спросил водитель, запуская двигатель. – Все окна запотели.
Абрамкин принял этот вопрос на свой счет. Не вступая в препирательство с вечно недовольным шофером, он приоткрыл окно, закурил. Через минуту в салоне стало нечем дышать, но инспекторы промолчали.
До места происшествия, дома номер восемь по улице Волгоградской, доехали минут за десять. У третьего подъезда оперативников поджидали милиционер патрульно-постовой службы, участковый и незнакомый парень лет двадцати двух в черной куртке-аляска с песцовым воротником.
– Рассказывай, что у тебя? – спросил Абрамкин участкового.
– Вот он, – участковый показал на парня, – пришел сегодня в райотдел и говорит, что его брат, Бурлаков Константин, пропал.
– Вчера на работу не вышел, – вставил парень в аляске.
Начальник уголовного розыска жестом велел ему помолчать. Участковый продолжил:
– У него, – он вновь показал на парня, – были ключи от квартиры. Мы пришли, открыли дверь, а там… Олег Гаврилович, вам лучше самому посмотреть. Мы дальше прихожей не проходили.
– Где труп?
– В прихожей лежит.
– С чего вы решили, что он криминальный?
– У него голова пробита, рядом молоток валяется.
– Пошли! – скомандовал Абрамкин.
Игорь двинулся за начальником след в след, как молодой волк за матерым вожаком. Остальные инспекторы закурили и остались у подъезда. Толпой в квартире делать было нечего, а на покойника посмотреть всегда успеется. Он с места происшествия никуда не убежит.
У дверей тридцать седьмой квартиры на третьем этаже стоял второй милиционер ППС. Он поздоровался с начальником ОУР и отошел в сторону. Абрамкин толкнул незапертую дверь, вошел внутрь, Игорь – следом. В прихожей Ефремов остановился у тела, лежащего на полу, мельком глянул на покойника, обошел небольшую лужицу крови, заглянул в спальню.
– Мать моя женщина! – воскликнул он. – Я много видел чудес на свете, но такого еще не встречал.
Игорь через плечо начальника посмотрел в комнату. Тут было чему подивиться! По всей спальне валялись десятирублевые купюры. Деньги лежали повсюду: на выброшенных из одежного шкафа вещах, на постельном белье, на большой двуспальной кровати, на полу, на тумбочке.
– Сколько тут? – озадаченно спросил Абрамкин.
– Может, фальшивые? – осторожно предположил Игорь. – Настоящими деньгами никто разбрасываться не будет.
Начальник ОУР поднял с пола ближайшую купюру, посмотрел на свет.
– Настоящие, хоть сейчас в сберкассу неси.
Абрамкин и Игорь бегло осмотрели гостиную, кухню, заглянули через окно на балкон. Минут через двадцать подъехала оперативно-следственная группа городского УВД. По пути они захватили следователя прокуратуры, грузного лысеющего мужчину неопределенного возраста.
– Давайте-ка все отсюда! – распорядился следователь. – Пока эксперт отпечатки пальцев не снимет, вам тут нечего делать.
Игорь спустился к подъезду. Брат покойного нервно курил на крыльце. Ефремов, оценив, как одет незнакомец, начал разговор издалека, не касаясь убийства.
– Во сколько тебе такой воротник обошелся? – спросил он.
– Тетка делала, – ушел от прямого вопроса парень.
– Дай адрес тетки, я сам у нее спрошу, – усилил нажим инспектор.
– Ну, короче, – замялся парень, подыскивая слова, – все вместе, работа и мех, мне обошлись в сто рублей. Ну, это по блату, конечно. Так-то дороже выйдет.
Японские куртки-аляски выпускались с искусственным мехом по опушке капюшона. Мужики, не испытывающие нужду в деньгах, заменяли искусственный мех цельной шкуркой песца. Аляска после такой модернизации выглядела богаче и престижнее. Поговаривали, что базарные спекулянты и фарцовщики делают опушку капюшона из норки, но таких «модников» Ефремов не встречал.
– Тетка-рукодельница кем покойнику приходится? – спросил Ефремов.
– Тут, как бы сказать-то… – снова замялся парень. – Костя мне троюродным братом приходится или четвероюродным. Седьмая вода на киселе. Начни вспоминать, через кого мы братья, не сразу концы найдешь.
– Что-то ты темнишь, братец! – не поверил Игорь. – Вы родня – так себе, а ключи от его квартиры у тебя были. Покойничек что, всем подряд ключи от своего жилища раздавал?
– Нет, тут все как бы не так. – Парень мучительно посмотрел в сторону детской площадки, но ответа и поддержки там не нашел и вынужден был отвечать сам. – Короче, квартира эта съемная. Дверь в маленькую комнату видели? От нее ни у кого ключей нет. В ней хозяева перед отъездом свои вещи закрыли. А от входной двери…
Игорь обернулся. На детской площадке курили двое молодых мужчин. Один из них был одет в шикарную финскую дубленку. С первого взгляда понятно – деловой.
– А вон тот мужик, – Ефремов кивнул на детскую площадку, – вам не родня?
Вконец смутившийся парень даже не стал уточнять, про кого именно спрашивает инспектор.
– Нет. Он нам не родственник.
Громко хлопнув дверью, на крыльцо вышел постовой милиционер.
– Игорь, Ефремов, – выкрикнул он, – тебя Абрамкин зовет.
– Ты никуда не уходи, – предупредил парня инспектор и побежал наверх.
У входа в квартиру эксперт-криминалист рассказывал следователю и начальнику ОУР первоначальные результаты своей работы:
– Посмотрите на ригель замка. Борозды на нем видите? Теперь обратите внимание на вмятину на косяке. Она расположена как раз напротив замка. Вывод – входную дверь открыли, отжав язычок замка обычной столовой вилкой. Примечательный момент. Вор, я буду называть проникшего в квартиру человека вором, был неопытным взломщиком. Он сделал упор изгиба вилки на косяк, а надо бы на дверь. Если бы он перевернул вилку, то не оставил бы на ригеле следов вскрытия замка посторонним предметом. Едем дальше.
Мужчины толпой прошли за экспертом в спальню.
– В квартире вор работал в перчатках, отпечатков пальцев практически нигде нет. Но вор, он же живой человек, не механизм и не робот. Вот тут, в шкафу, он нашел деньги…
Договорить эксперт не успел. Входная дверь в квартиру распахнулась настежь, вошли начальник райотдела и его заместитель по оперативной работе Костин.
– Что тут у вас? – недовольным тоном спросил Балагуров.
Абрамкин молча показал ему на беспорядок в спальне.
– Это что? Деньги? – недоверчиво спросил Николай Борисович. – Кто их раскидал?
– Надо полагать, убийца, – поддел начальника Абрамкин.
– Зачем? – искренне не понял Балагуров.
– Псих, наверное, – предположил следователь. – Нормальный человек такими деньжищами разбрасываться не будет.
– Чудны дела твои, Господи! – усмехнулся Костин. – В первый раз вижу, чтобы ограбление закончилось дождем из денег. Олег Гаврилович, я пойду на улицу, разгоню инспекторов по домам – поквартирный обход делать. Тебе одного Ефремова хватит?
Абрамкин кивнул в знак согласия. Эксперт продолжил:
– Вор, найдя деньги, разволновался, у него вспотели руки. Чтобы пересчитать купюры, он снял перчатки и потерял бдительность. Вот здесь, на дверце шкафа, он оставил единственный отпечаток пальца. Больше в квартире его следов нет.
– Матерый был жучище, если во время ограбления всего один отпечаток оставил, – высказал свое мнение Балагуров. – Как он в квартиру проник?
– Замок вилкой отжал, – доложил начальник ОУР.
– Ну, что же… – Николай Борисович еще раз осмотрел спальню, поддел ногой ворох белья на полу, столкнул его в сторону. – Что сказать, работайте, мужики, работайте! Если подкрепление понадобится, звоните. Я на месте.
В дверях начальник РОВД столкнулся с судебно-медицинским экспертом.
– Запаздываете, молодой человек! – Балагуров за руку поздоровался с медиком, который был лет на десять старше его. – Глянь на труп. В двух словах, что с ним?
Эксперт присел на корточки, перевернул труп на спину, взял покойника за подбородок, повертел его головой туда-сюда.
– Проникающая ушибленная осколочная рана височной кости, – с некоторым сомнением в голосе доложил он. – Рана, я бы сказал, не смертельная…
– Опачки! – встрепенулся следователь. – Если рана не смертельная, то это не убийство.
– Не надо огород городить! – повысил голос на следователя Балагуров. – Сейчас начнется: наше-ваше! Труп есть? Молоток рядом с трупом лежит? Значит, убийство. Если вскрытие покажет, что потерпевший умер от недержания мочи, то мы дело себе заберем, а пока оно – ваше, прокурорское.
Пока начальник милиции объяснял прыткому следователю основы уголовно-процессуального законодательства[56], Ефремов вышел на кухню, посмотрел в окно. Напротив детской площадки появился автомобиль «Жигули» седьмой модели. Рядом с ним стояли двое мужчин в одинаковых черных алясках и «деловой» в дубленке-пропитке. Он что-то рассказывал мужикам, периодически показывая рукой в сторону остановки.
– Областники подъехали? – глянув в окно, спросил Абрамкин. – О, знакомые все лица! Тот, что слева, – Стадниченко из отдела по раскрытию убийств, а второго я не знаю… Кто это им там по ушам трет, что за франт?
– Турист, – вполголоса ответил Игорь. – Когда мы приехали, он уже был на месте. Как только не замерз за это время?
– Водку видел? – тихо спросил Олег Гаврилович. – Это его?
Ефремов кивнул:
– Похоже, покойничек был «Центровым» у Туриста.
– Это легко проверить. Владислав Алексеевич! – не выходя из кухни, отозвался Абрамкин. – Труп вчерашний?
– Да нет, постарше. Дня два лежит, – отозвался судебный медик.
– Тогда все понятно, – сказал Ефремов. – Если потерпевшего убили в понедельник, то вчера и позавчера он не смог выдать бригадиру водку. Сутки Турист выждал и послал людей проверить, что тут произошло.
– Скорее всего, он сам открыл квартиру, – предположил Абрамкин, – а потом, чтобы с нами дел не иметь, подставил его брата. О, областники закончили рандеву и идут сюда.
– Найдите мне понятых! – крикнул следователь из спальни.
Ефремов пошел в подъезд за соседями. У дверей квартиры он столкнулся с братом покойного.
– Ты чего здесь делаешь? Подслушиваешь? – набросился на парня инспектор.
– Не-не, я… это, – стал оправдываться брат, – я подумал: вдруг вам понятые понадобятся, так я это, могу сам за понятого, а могу еще парней с улицы позвать.
Игорь поманил его к себе пальцем и спросил на ухо:
– Ты что, гнида, проверять нас вздумал? Ты что, думаешь, мы сейчас денежки себе по карманам рассуем? Да я тебя за это…
– Нет, что вы! – запротестовал брат. – Как я мог такое подумать? Мы же знаем: где милиция, там всегда порядок. Я помочь хотел…
С нижней площадки раздался веселый голос:
– Что за шум, а драки нет?
На площадку к Ефремову поднялись двое оперативников из областного УВД. Игорь ничего не стал объяснять им и показал на открытую дверь. Через минуту из спальни раздался удивленный возглас Стадниченко:
– Ого, любил покойничек выпить! Это он по пьяному делу деньги расшвырял? А что, всяко бывает. Выпил пару рюмок, душа потребовала русского размаха, вот он и метнул рубли в потолок.
– Витя, оставь свои остроты при себе, – оборвал его Абрамкин. – В квартире нет початой бутылки.
– Ну и что? – не унимался Стадниченко. – Он мог пьяный приехать и начать чудить.
Пока Ефремов отвлекся на разговор в квартире, на площадку тихо поднялся прокурор района.
– Отцы и дети – вечный спор? – с улыбкой спросил прокурор.
Ефремов молча кивнул. Между сотрудниками областного УВД и оперативниками районных отделов всегда была скрытая вражда и конкуренция. Областники вели себя по отношению к инспекторам, работающим на «земле», как старшие братья: любили поучать, по каждому поводу делать замечания. Оперативники из райотделов платили им откровенным пренебрежением: «Видели мы таких ухарей! Из грязи – в князи. Давно ли сам с папочкой по району бегал, а уже зазнался, нос задрал, типа самым умным в городе стал!»
– Геннадий Константинович, добрый день! – поприветствовал прокурора Абрамкин. – У нас тут цирк без клоунов.
– Ого, сколько денег! – удивился прокурор.
– Вы понятых нашли? – осмелел при появлении своего начальника следователь. – Сколько ждать можно? Я уже протокол осмотра трупа заполнил, а понятых все нет.
Абрамкин вышел на лестничную площадку.
– Игорь, поезжай в отдел и быстренько приготовь справку по водке. Чую, сегодня мне предстоит экскурсия по «высоким» кабинетам.
– Я этого с собой заберу? – спросил Ефремов, кивнув на брата покойного.
– Забирай кого хочешь. Понятых я сам найду.
На улице брат Бурлакова жестом показал Туристу: «Меня забирают в милицию». Неформальный правитель микрорайона кивнул: «Поезжай».
В райотделе Ефремов оставил брата убитого в коридоре, а сам занялся справкой. Тема была ему знакома, так что работа спорилась.
«Секретно. „О нелегальной торговле водочными изделиями“. Распределение ролей среди торговцев водкой: „Центровой“ – как правило, владелец квартиры, в которой хранится запас водки. Он отвечает за выдачу спиртного уличным торговцам, ведет учет проданного товара и полученной прибыли. Ему напрямую подчинены все участвующие в сбыте лица. „Бригадир“ – непосредственный руководитель уличных торговцев. Единственный человек, который получает товар у „Центрового“ и сдает ему вырученные от продажи деньги. „Несушка“ – девушка, в одежде которой спрятана водка. „Раздатчик“ – парень, выдающий покупателю спиртное. „Маяк“ – участник торговли, принимающий деньги. Организация торговли. После закрытия винно-водочных магазинов „Бригадир“ получает у „Центрового“ четыре бутылки водки. На бульваре Машиностроителей или в другом людном месте, обычно недалеко от стоянки такси, „Бригадир“ выдает „Несушке“ две бутылки и сам прогуливается неподалеку. „Несушка“ и „Раздатчик“, как парочка влюбленных, начинают прохаживаться вдоль остановки и стоянки. „Маяк“ занимает позицию на видном месте так, чтобы его могли видеть „Бригадир“ и „Раздатчик“. Покупатель подходит к „Маяку“, спрашивает: „Есть?“ – и отдает деньги из расчета: одна бутылка водки – десять рублей. „Маяк“, получив оплату, указывает на „влюбленную“ парочку. При подходе покупателя „Раздатчик“ забирает у „Несушки“ бутылку и вручает ее покупателю. После сбыта первых двух бутылок „Бригадир“ заряжает „Несушку“ оставшейся водкой, забирает деньги у „Маяка“ и идет к „Центровому“ сдать выручку и получить новый товар. Если сотрудникам милиции задерживать торговцев спиртным по отдельности, то окажется, что никто из них не совершает ничего противозаконного. „Центровой“ дает своему знакомому „Бригадиру“ водку взаймы, „Маяк“ получает деньги неизвестно за что, „Раздатчик“ бесплатно одаривает водкой прохожих. „Несушка“ просто гуляет по остановке с двумя бутылками водки в рукавах. Вся сложность разоблачения нелегальных торговцев водкой заключается в проникновении в квартиру „Центрового“. Без возбуждения уголовного дела прокурор не дает санкции на обыск в жилище „Центрового“, а уголовное дело невозможно возбудить без конфискации достаточного объема спиртного, предназначенного для сбыта. В случае задержания уличных торговцев с одной-двумя бутылками водки они поясняют, что спиртное приобрели для себя, но употреблять его расхотели и решили продать».
– Сколько у них «на круг» получается? – спросил Абрамкин, вернувшийся с места происшествия злой и уставший.
– С бутылки водки стоимостью пять рублей тридцать копеек прибыль – четыре рубля семьдесят копеек. За вечер они продают как минимум пять бутылок, в праздники и выходные доходит до десятка и больше. С каждой бутылки Турист забирает рубль себе, еще рубль он изымает на «общие» нужды. Это некий фонд, которым он распоряжается по своему усмотрению. «Центровой» зарабатывает с бутылки рубль. На всю остальную бригаду остается рубль с мелочью. Пять бутылок за вечер – это восемь рублей пятьдесят копеек на четверых.
– Негусто, – почесал подбородок начальник ОУР. – Я думал, что у них навар солиднее, а тут всего за целый день по два рубля на рыло!
– Бригада, если работает полную неделю, для себя зарабатывает около семидесяти рублей. На четверых за неделю совсем неплохо. Но тут дело не в деньгах, Олег Гаврилович. Все уличные торговцы – несовершеннолетние. Для них моральный стимул важнее материального. Школьница-«Несушка» гордится тем, что ее уважают старшие парни. «Бригадиру» льстит командовать ровесниками. «Маяк» любому взрослому может отказать в спиртном. Но, самое главное, за бригадой стоит Турист с его высочайшим авторитетом. Кто обидит «Раздатчика», если он с самим Туристом за руку здоровается? Уличный авторитет дороже денег. Его просто так не завоюешь.
– Сколько бригад у Туриста?
– Две. Работают по неделе, больше никто не выдерживает. Представьте, каждый день риск, холод и отупляющее однообразие. Мне один «Раздатчик» рассказывал, что к концу дня он начинал ненавидеть всех людей на свете, а особенно «Несушку», с которой прогуливался вдоль дома. Три часа в день он с «Несушкой» курсировал от одного угла дома до другого. В каждого встречного прохожего надо всмотреться: не знакомый ли, не мент ли, не бандит ли, который хочет отобрать водку? Изматывающий труд. Неделю они работают, потом неделю по домам сидят, от улицы отдыхают – и снова в дело. Через месяц-полтора Турист подключает к торговле новых подростков, а уставших и отупевших отпускает с миром. С кадрами у него проблем нет. Пацанов, желающих подзаработать, – хоть отбавляй.
Абрамкин забрал справку, сунул ее в папку с документами и поехал отчитываться в городское УВД. Ефремов вызвал из коридора брата покойного и допоздна допрашивал его.
К исходу среды убийство гражданина Бурлакова К. К. все еще оставалось нераскрытым.
В четверг утром Ефремов приехал в морг. Вскрывавший труп Бурлакова судебно-медицинский эксперт Колесников уже сменился с дежурства и пил чай в своем кабинете.
– Не терпится узнать причину смерти? – поприветствовал он Игоря.
– Просто горю от нетерпения. Это убийство – самое загадочное из тех, о которых я слышал.
– Для начала – это не убийство, а тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть потерпевшего.
– Тем лучше. Не придется лишний раз прокуратуре кланяться.
– Тебе в общих чертах рассказать или поподробнее?
– Хоть как, главное, чтобы я смысл уловил. Меня интересует действие и его последствия.
– С наскоку ничего не получится. Смерть потерпевшего находится в причинной связи с его состоянием в момент получения травмы.
– Владислав Алексеевич, я готов! – Ефремов достал блокнот, приготовился записывать.
Эксперт, польщенный таким вниманием, закурил, подвинул пепельницу гостю.
– Навскидку я могу уверенно сказать, что потерпевший перед смертью выпил не меньше бутылки водки. Поверь моему опыту, Бурлаков был в стельку пьян, когда вошел в квартиру. Пил он, по всей видимости, всю ночь и все утро. Закусывал скудно. В его желудке я нашел остатки жареной картошки, соленых огурцов и хлеба. Фрагменты вареной колбасы я бы отнес к позднему ужину, который предшествовал распитию спиртного.
– Какую колбасу он ел, по два двадцать?
– Кусочков жира в желудке нет, так что…
– Я все понял, Владислав Алексеевич! Бурлаков был парень при деньгах, колбасу с жиром он бы покупать не стал.
– Поедем дальше? – Эксперт затушил сигарету, отпил остывший чай. – У потерпевшего на теле всего одна рана – на голове, в области левого виска. Характер причиненного повреждения соответствует размерам ударной части молотка, обнаруженного рядом с телом. Удар Бурлакову был нанесен слева направо, немного сверху вниз. Характер травмы: многооскольчатый проникающий перелом височной кости с повреждением головного мозга. Сразу тебе объясню: эта травма не смертельная. С таким повреждением Бурлаков мог совершать целенаправленные, осмысленные действия, например, мог бы выбраться на лестничную площадку и позвать на помощь.
– Так почему же не позвал? – подзадоривая эксперта, спросил Игорь.
– Он потерял сознание и прийти в него уже не смог. Бурлаков умер от потери сознания.
– Все милей и краше в балагане нашем! Я правильно понял: он помер от потери сознания, а не от повреждения головного мозга?
– Именно так! – повеселел Владислав Алексеевич. – Начальную нить ты ухватил, теперь осталось распутать клубок. Я надеюсь, ты не забыл, что сознание человека делится на осознанное мышление и не контролируемую человеком деятельность головного мозга, условно называемую подсознанием? Подсознание управляет дыханием, ритмом сердечных сокращений и работой всех внутренних органов. Теперь смоделируем ситуацию с Бурлаковым, опираясь на функции головного мозга. Вариант первый: он пришел домой пьяный, лег спать, проспался и пошел умываться. Вариант второй: он пришел домой трезвый, получил удар по голове, потерял на время сознание, пришел в себя и стал звать на помощь. Вариант третий, тот, который имел место. Он пришел домой сильно пьяный, получил удар в висок, упал на пол и потерял сознание. Из раны на голове у него сочится кровь, тело слабеет. Подсознание запрашивает у серого вещества мозга дальнейший алгоритм действий, а мозг молчит – он отравлен алкоголем и не может исполнять свои функции по управлению организмом. Если бы Бурлаков был трезв, то независимо от его воли и состояния сознания мозг бы отдал команду на мобилизацию всех ресурсов организма на поддержание жизнедеятельности. Но этого не произошло. Примерно через пять-десять минут после получения травмы подсознание начало сокращать частоту ударов сердца, чтобы зря не расходовать кровь. С уменьшением кровотока объем поступающего в мозг кислорода сократился, и наступил необратимый процесс поэтапного отключения участков головного мозга. На прошлой неделе, помнишь, висельника из петли достали?
– Как не помнить, я же на место происшествия выезжал.
– Повисев в петле совсем немного, этот висельник превратился в жалкое подобие человека. Теперь он не способен к мышлению, он даже есть самостоятельно не может. Обширные участки его головного мозга отмерли, прекратили функционировать и превратились в ненужный придаток человеческого организма. А все от чего? От краткосрочного прекращения снабжения мозга кислородом. У Бурлакова смерть наступила после отмирания той части мозга, которая отвечает за сердцебиение.
– Попробую обрисовать ситуацию, как я ее понял. Если бы Бурлаков не был пьян, то он бы остался жив. С другой стороны, если бы ему не врезали молотком по виску, то он бы проспался и сейчас радовался жизни. Причины его смерти – молоток и алкоголь. Я ничего не упустил? Владислав Алексеевич, когда наступила смерть потерпевшего?
– В понедельник, около полудня.
Озадаченный необычными обстоятельствами смерти Бурлакова, Игорь приехал в РОВД. Вечером весь оперативный состав Ленинского районного отдела милиции собрал на совещание Костин.
– Для начала давайте вспомним, что нам достоверно известно о данном преступлении. Начнем с личности потерпевшего. Кто у нас его отрабатывал?
– Я, Павел Васильевич! – поднял руку Лукьянов. – Потерпевший – Бурлаков Константин Константинович, двадцать семь лет, уроженец нашего города. После окончания средней школы поступил в политехнический институт, проучился два года и был отчислен за неуспеваемость. После службы в армии вернулся в институт и работал там лаборантом на кафедре теоретической механики. Из-за конфликта с руководством уволился, некоторое время перебивался случайными заработками. Два года назад устроился на пятую овощную базу грузчиком. Ранее не судим, приводов в милицию не имел. Родители Бурлакова живут в частном секторе. Младший брат служит в армии, сестра замужем, проживает в другом регионе. У меня по его личности все.
– Негусто! – Костин неодобрительно посмотрел на Лукьянова.
Виталий Евгеньевич съежился под его суровым взглядом, стал суетливо перелистывать свой ежедневник.
– Как потерпевший характеризуется по месту работы? – строго начал спрашивать заместитель начальника милиции. – Не попадался ли он на проходной с полной кошелкой овощей? С нашей базы ни один грузчик с пустыми руками не уходит. Семейные фрукты-овощи домой несут, а куда их Бурлаков девал? Соседям раздаривал или святым был и картошку с морковкой с базы не воровал? Ты, Виталий Евгеньевич, давно на овощной базе был? Поедешь Бурлакова отрабатывать, прогуляйся до железнодорожных ворот и посмотри, какая там народная тропа протоптана в обход проходной.
– Завтра же все отработаю, – скороговоркой заверил Лукьянов.
– Едем дальше, – с нажимом продолжил Костин. – Бурлаков был изгнан из института. Потом вернулся туда в новом качестве. Что за странная тяга к одному месту? Что его влекло в политехнический институт? В чем причина его увольнения? С кем и что он не поделил?
После этих слов Павел Васильевич строго посмотрел на оперативников, давая им понять, что работать спустя рукава он никому не позволит. Поручили тебе отработать личность потерпевшего – будь любезен, выверни все наизнанку, ночами не спи, но к докладу подготовь ответы на все вопросы.
– Все сделаю, – еще раз заверил Лукьянов.
– Я дополню данные Виталия Евгеньевича, – с места сказал Абрамкин. – Два года назад Бурлаков занялся нелегальной торговлей водкой. Я считаю, что все последующие события, связанные с потерпевшим, надо рассматривать через призму его участия в этом подпольном бизнесе. По устоявшейся классификации Бурлаков был «Центровым», то есть вся торговля в районе улицы Волгоградской замыкалась на нем.
– Дополнение принято. Продолжим. Что нам известно о последних днях Бурлакова?
– Разрешите, я доложу? – вызвался начальник ОУР. – Совместно с сотрудниками областного управления нами установлено следующее. В пятницу, 26 ноября, Бурлаков взял на работе отгул на понедельник. В субботу был его день рождения. Праздник потерпевший отмечал у себя дома. Кто был у него в гостях, достоверно неизвестно, но соседка с первого этажа видела незнакомую женщину, которая вошла в подъезд около часа дня и вышла только вечером. Судя по всему, субботу Бурлаков провел с этой женщиной. В воскресенье Бурлаков продолжил торжества в кафе «Огонек». Домой он вернулся около шести вечера, выдал водку уличным торговцам, поздно вечером собрал выручку. Примерно в полночь он на такси приехал к своему знакомому Гроссману, где распивал спиртное до утра. Компанию Бурлакову и его товарищу составляли две девушки. Личности их установлены, оперативного интереса они не представляют. В понедельник, около десяти утра, Бурлаков вышел от Гроссмана и пошел на проспект Ленина, на остановку такси. С этого момента больше живым его никто не видел.
– Олег Гаврилович, как я понял, трезвый или пьяный, Бурлаков по вечерам руководил нелегальной торговлей водкой? Как он вел учет выданной продукции и полученной прибыли?
– Дебет-кредит можно по количеству бутылок в ящике посчитать…
Абрамкину не хотелось отвечать на этот вопрос в присутствии всего личного состава уголовного розыска. Костин понял, что полученная Олегом Гавриловичем информация предназначена не для всех ушей, и перешел к следующему вопросу:
– Кто занимался квартирой?
– Я, Павел Васильевич, – поднял руку Буторин. – Владелец квартиры, некий Барбашов, два года назад завербовался на Север. Сейчас он с семьей проживает в Норильске, работает на горно-обогатительной фабрике. Барбашов изначально, еще до отъезда, установил запредельно высокую арендную плату – семьдесят рублей в месяц. До лета прошлого года желающих заселиться в квартиру на таких условиях не было. В августе Барбашов приезжал в отпуск, несколько дней прожил в своей квартире и перед отъездом познакомил соседей с Бурлаковым, которого представил как своего дальнего родственника. Среди документов потерпевшего мы нашли почтовые квитанции – с начала этого года он исправно высылал Барбашову по семьдесят рублей. За прошлый год квитанций нет. Надо полагать, всю арендную плату за 1981 год хозяин квартиры получил сразу, при передаче ключей от квартиры.
– Дорого что-то – семьдесят рублей в месяц, – усомнился в достоверности суммы Костин. – Кто потянет такие расходы?
– Павел Васильевич, – возразил ему Абрамкин, – у нас однокомнатные квартиры по сорок рублей сдают, а тут трешка в тихом районе, недалеко от остановки. Обычная семья такую квартплату бы не потянула, а вот «Центровому» она по карману. Бурлаков на водке за неделю аренду отбивал.
– Что в закрытой комнате?
– Хозяйские вещи. Все, что Барбашовы не забрали с собой в Норильск, они складировали в маленькой комнате и врезали в дверь замок.
– Теперь поступим так, – предложил Костин. – Каждый, кто участвовал в осмотре квартиры, скажет, что ему показалось странным в этом жилище. Начнем с Ефремова.
– Чайный гриб на кухонном столе, – не задумываясь, ответил Игорь. – Молодой здоровый мужик, а на кухне старушечье питье.
– Отстань ты со своим грибом! – прервал Ефремова начальник ОУР. – Я видел в квартире кое-что поинтереснее. Следователь в протокол осмотра это заносить не стал, но в гостиной, в шкафу, у Бурлакова хранился комплект женского нижнего белья импортного производства. Кружева, ткань прозрачная, польские чулки с подвязками.
– Субботняя гостья оставила? – предположил Костин.
– На день рождения к потерпевшему приходила женщина лет примерно сорока, обычного телосложения. Нижнее белье, судя по маркировке, сорок второго размера. На субботнюю гостью оно не налезет. Сергей, какого он размера?
– Нулевого, – подал голос инспектор Скородумов.
– Кто нулевого размера? – не понял Костин.
– Бюстгальтер.
– Павел Васильевич, – продолжил Абрамкин, – нижнее женское белье по размеру подходит или на очень миниатюрную женщину, или на девушку-подростка.
– Какая насыщенная личная жизнь была у покойного! – усмехнулся Костин. – То к нему женщины зрелого возраста на огонек заглядывали, то школьницы-пэтэушницы.
– Молодой мужик, с квартирой, с деньгами – он мог каждый день женщин менять как перчатки. Кровать у него в спальне видели? Там вчетвером можно лечь, и еще место останется.
– Кто что еще интересного увидел?
– Разрешите мне? – откликнулся Скородумов. – В квартире минимум вещей, ничего лишнего, ничего, что бы говорило об увлечениях хозяина или о его хобби. Даже шахматной доски в доме нет.
– Некогда ему было шахматные этюды разбирать, – не дал развить мысль Абрамкин. – Бурлаков или водкой торговал, или сам пил, или в компании девиц легкого поведения развлекался. Павел Васильевич, давайте Ефремова заслушаем. У него есть интересная информация из морга.
Ефремов пересказал предварительные выводы судебно-медицинского эксперта.
– Я еще в морге вот о чем подумал, – заканчивая доклад, сказал Игорь. – Удар был нанесен с замахом через правое плечо.
Игорь встал и показал всем, по какой траектории шла рука с молотком.
– У меня сложилось такое впечатление, – продолжил Ефремов, – что преступник вначале хотел ударить Бурлакова по голове сверху вниз, но в последний момент передумал и врезал ему куда придется.
– У потерпевшего на голове была шапка-ушанка, – напомнил Костин. – Ему легоньким молоточком через подкладку – что слону дробина.
– Вот и я о том, – согласился с начальником Игорь. – Версия у меня странная, но что-то в ней есть. Предположим, преступник вовсе не хотел убивать Бурлакова. Он проник к нему в квартиру, разбросал деньги и хотел напугать хозяина, но промахнулся и нечаянно ударил его в висок.
– Ерунда, – с ходу отверг предположения инспектора Абрамкин.
– Еще какие версии? – спросил Костин.
– Месть за любовные похождения, нападение психически больного человека, предупреждение от других спекулянтов водкой, – стали наперебой предлагать сыщики. – Конфликт на работе, месть отвергнутой любовницы.
Выслушав коллег, заместитель начальника милиции подвел итоги совещания:
– Ни личность преступника, ни мотивы его деяния нам пока неизвестны. За приоритетные рабочие версии возьмем следующие: месть, в основе которой лежат отношения Бурлакова с женщинами, и действия психически больного человека. Я думаю, что ключ к раскрытию преступления надо искать в деньгах, разбросанных по спальне. Деньги говорят нам, что преступником двигал не корыстный мотив, а некие сильные личные побуждения: месть, ревность, поруганная любовь…
Договорить Костин не успел, на его столе зазвонил телефон. Он снял трубку, недовольно буркнул: «Алло!» – и тут же посерьезнел. Звонил Куприянов, заместитель прокурора района, курирующий оперативно-разыскную деятельность.
– Когда нам дело перешлете? В понедельник? – спросил собеседника Костин. – Да я хоть сейчас могу за ним человека послать… Нет, зацепок пока никаких нет. Будем работать, в первый раз, что ли? Деньги? Нет, раньше такого не видел, но это ни о чем не говорит. Я вот помню, лет десять назад один мужик своей жене голову отрезал, на стол поставил и манной кашей с ложечки кормил. Вот это чудно было, а деньги – это так себе развлечение, глупая выходка сбежавшего от санитаров шизофреника… Проверим, конечно, отработаем. Всего наилучшего!
Костин положил трубку, усмехнулся:
– Как сказал поэт, «в стране российской дураков что блох у шавки под забором».
Инспекторы весело переглянулись, намек поняли. Натянутые отношения между Костиным и заместителем прокурора района ни для кого не были секретом. Когда-то Костин и Куприянов учились на одном курсе института, но жизнь разбросала их по разные стороны баррикады: один раскрывал преступления, другой надзирал за соблюдением законов; Костин закрывал глаза на силовые методы получения информации, а Куприянов грозился посадить любого оперативника, который посмеет обидеть попавшего в руки милиции преступника.
Распределив между инспекторами версии для отработки, Костин оставил у себя начальника ОУР.
– Что тебе областники напели? – спросил Павел Васильевич.
– Турист через Стадниченко попросил не отдавать следователю тетрадь с зашифрованными записями. Я бы оставил ее себе, но никакой подозрительной тетрадки в квартире не было.
– Как с деньгами поступили?
– Люди Туриста привезли из частного сектора отца Бурлакова – алкаш алкашом, морда пропитая, глаза красные, руки дрожат. Следователь допросил его и пообещал, что по окончании следствия вернет водку и деньги законным наследникам. Туриста такой ответ не устроил, и он пообещал написать жалобу в областную прокуратуру.
– Интересно, сколько он папаше денег отстегнет?
– Турист дал отцу Бурлакова полтинник и сказал, чтобы он не вздумал на похороны приходить. Папаша не возражал – деньги-то по-любому не его.
– Деньги, деньги, в них вся суть! Кстати, сколько там их оказалось?
– Девятьсот пятьдесят рублей.
– Достойно! С такими деньгами можно любовниц в кружева наряжать.
Первый тревожный звоночек для Козодоева прозвучал в среду. Вечером Быков вызвал его на лоджию двенадцатиэтажки и тихо сказал:
– Лена говорит, что у восьмого дома сегодня целый день милицейская машина стояла.
– Ну и что! – не задумываясь, ответил Сергей. – Мало ли что могло случиться. Может быть, обворовали кого-то. Мы-то тут при чем?
Мишка подозрительно посмотрел на приятеля, но дальше тему развивать не стал. В пятницу он вновь вызвал Козодоева на разговор:
– Серега, ты мне все рассказал, что в квартире произошло?
Под пристальным взглядом друга-здоровяка Козодоев поежился, но сохранил спокойствие.
– Чего рассказывать? Он зашел, я оттолкнул его и выбежал из квартиры. Деньги не брал, чайный гриб из банки не пил, – натянуто пошутил Сергей, но Быков юмора не оценил.
– Значит, ты оттолкнул его и убежал? – со скрытой угрозой в голосе спросил он. – А молоток там откуда взялся? Ты вообще в курсе, что мужик этот умер?
– Кто тебе сказал такую ерунду? – переспросил Сергей. От неожиданной новости он растерялся, но самообладания не потерял.
– Вся Волгоградская про этот случай говорит. Насчет денег ты не соврал, а вот с мужиком решил затемнить?
– Кто темнит? – перешел в наступление Козодоев. – Я тебе всю правду рассказал, а про молоток специально промолчал, чтобы ты не дергался раньше времени. Кто бы знал, что он помрет? Я ведь не сильно его ударил – так, вскользь…
– Ты убил его, – твердо и мрачно произнес Быков.
Всего тремя словами лучший друг Козодоева предельно лаконично и недвусмысленно передал свое отношение к событиям, произошедшим в квартире Бурлакова. Из этих трех слов главное было «ты». Оно означало, что Сергей убил хозяина квартиры из своих личных побуждений, не посоветовавшись с подельником и другом.
– А что мне оставалось делать? – вскипел Козодоев. – Ты же его упустил!
Мишка схватил друга за грудки и впечатал в стену.
– А ну, повтори еще раз! – прорычал он. – Значит, я виноват, что ты ему голову молотком размозжил? Может быть, и в квартиру я тебя позвал? Это твоя мамаша по мужикам шляется, моя-то дома сидит.
– Успокойся ты! – Козодоев рывком высвободился от захвата Быкова. – Ничего еще не случилось. Нас там никто не видел, деньги я не брал. Менты побегают, посуетятся и успокоятся. Мало ли нераскрытых преступлений у нас в городе происходит.
Сергей хотел привести парочку убедительных примеров, но не мог припомнить ни одного серьезного случая, когда бы милиция сработала вхолостую. Пока Козодоев лихорадочно перебирал все громкие преступления последних лет, Быков неожиданно успокоился.
– Ты не вали все в одну кучу, – недовольно, но уже достаточно мирно пробурчал он. – Убийство, оно и есть убийство.
Чувствовалось, что у Мишки отлегло от сердца. Действительно, чего зря из кожи лезть, если их никто не видел? Менты убийцу будут искать среди врагов Бурлакова или на грабителей все спишут.
– Ты там не наследил? – с подозрением спросил Быков.
– Зуб даю! – Козодоев щелкнул ногтем по переднему резцу. – Я перчаток в хате не снимал.
– Если нас заметут, то зубом ты не отделаешься, – не то с угрозой, не то просто констатируя факт, сказал окончательно успокоившийся приятель. – Пошли к толпе, а то нас потеряют, базары всякие пойти могут.
В подъезде при свете тускло мерцающей лампочки Сергей украдкой, раз за разом всматривался в лицо Кайгородовой и пытался понять, что ей известно об убийстве. Лена вела себя как обычно.
«Мишка пока держит слово, – подумал Сергей. – Если бы он рассказал Кайгородовой, что это я убил мужика в восьмом доме, она бы сейчас на меня с ужасом смотрела, а так совсем не замечает. Словно меня и нет в подъезде».
Дома Козодоев пошагово восстановил хронологию последних дней и проанализировал свои действия в квартире Бурлакова.
«Быков до понедельника явно никому не говорил, что мы собираемся на дело. Про любовника моей матери он будет молчать. Мишка чтит уличные законы, а по ним даже чужая мать неприкосновенна. Но все это до поры до времени. Если нас менты зацепят, мою мамашу он заложит по полной программе. Так, что мы имеем? До понедельника все чисто: мы с ним надолго не уединялись, демонстративно не секретничали. В понедельник я отметился на УПК, и если будут разборки, я могу сказать, что меня в момент убийства даже близко к восьмому дому не было. Я был на другом конце города, гайки слесарям помогал крутить. Сейчас кто вспомнит, что я делал в ремонтном цехе? Едем дальше. Около дома нас никто не видел. Вернее, меня никто не видел… Забавная ситуация. Так и подмывает послать корешка на хрен, и пускай сам выкручивается! Я-то чистеньким в этой истории получаюсь, я-то нигде не засветился».
Перед сном Сергей затеял пустяковый разговор с матерью. По ее поведению он понял, что она еще ничего не знает о гибели любовника.
«Завтра мамочка пойдет к любимому Котику и обалдеет, когда узнает, что ему голову проломили. Интересно, с каким настроением она вернется со свидания? Так, к черту маму! Вернемся в квартиру. Я там не наследил? Вроде бы нет. Перчатки я снимал, но ни к каким гладким поверхностям не прикасался. С молотка отпечатки пальцев снять нельзя. У нас такой же на кухне висит. Я проверил – он шершавый, на нем ничего не останется. Что еще? Свидетелей нет, следов нет, письма я украл, так что менты до правды никогда не докопаются. Все чисто! Если Мишка не запаникует, нам все сойдет с рук. Должно сойти».
Обдумав сложившуюся ситуацию, Сергей решил, что ни при каких обстоятельствах не признается в убийстве.
«Если менты бросят меня в КПЗ и будут каждый день бить, я выдержу пытки. Три дня, сжав зубы, потерпеть – и ты на свободе! Главное, никому, ни одному человеку на свете никогда не рассказывать об этом убийстве. Не было меня там! Я в понедельник на автобазе помогал мужикам автобусы ремонтировать».
Неопытные юноши часто дают себе невыполнимые обещания. Например, хранить секреты под пытками. С детства воспитанные на примерах стойкости красных партизан и подпольщиков, они считают, что пытки и избиения можно вытерпеть, если заранее настроить себя на нужный лад. В фильме «Семнадцать мгновений весны» закадровый голос буднично и оттого очень убедительно сообщает зрителям: «За себя Штирлиц был спокоен. Пытками в гестапо его не сломить». Штирлиц – известный пример для подражания. Если он уверен в себе, то почему любой сибирский подросток должен быть слабее его?
На практике дело обстоит иначе. Попав в милицию, даже самые стойкие молчуны «плывут» через пару часов интенсивного допроса. Правильно выстроенная беседа с подозреваемым приводит к нужному результату быстрее, чем побои и пытки током. Стремление облегчить душу чистосердечным признанием заложено в каждом преступнике. Зачастую ключик к нему лежит на поверхности. Для подростков это, как правило, родители. Страх опозорить отца и мать – сильный стимул к признанию. Но в случае с Сергеем Козодоевым этот стимул не работал. Отца своего он воспринимал как чужого человека, а мать в последние дни стал просто презирать. На допросе в милиции путь к его сердцу через слезы матери был закрыт. Но это не значит, что он смог бы сохранить в тайне свое участие в убийстве Бурлакова. Были у Сергея слабые места, и опытный следователь быстро бы нащупал их.
Пока же Козодоев пребывал в твердой уверенности, что опаснейшие события не смогли выбить его из седла. Внешне он сохранял спокойствие, необдуманных поспешных поступков не совершал.
В субботу в школе он так умело выстроил разговор с Витькой Абрамкиным, что сын начальника уголовного розыска Ленинского РОВД ничего не заподозрил.
– Витек, мне во дворе уже все уши прожужжали про убийство на Волгоградской. Что твой отец говорит, кто там кого завалил?
– У меня дома разговоры про отцовскую работу – табу. О чем хочешь отца можно спросить, только не о преступлениях.
– А, ну тогда ладно, – разочарованно протянул Сергей.
– Слышал я один трёп, что мужик этот водкой торговал. Суть уловил?
– Нет, – откровенно признался Козодоев.
– Конкуренты, говорят, его пришили, – понизив голос до авторитетного шепота, поделился секретом Абрамкин. – Постучались к нему в дверь, пароль назвали, он открыл, а ему тут же в лоб молотком – бац! И насмерть. На водке они знаешь какие деньжищи имеют? То-то!
Как и предполагал Сергей, в субботу днем его мать ушла из дома под предлогом проведать захворавшую коллегу. Вернулась она через час, расстроенная и раздраженная.
«Дверь никто не открыл, сходила впустую, – догадался Сергей. – Если бы она узнала об убийстве Котика, то сейчас была бы в прострации, а так только на нас с Оксанкой зло срывает. Чует мое сердце, завтра она опять к нему рванет – отношения выяснять».
Вечером Быков поджидал Сергея у входа в двенадцатиэтажку.
– Пойдем прогуляемся, – мрачно предложил он.
Друзья молча пошли вдоль бульвара. Сергей не лез с расспросами, а Быков не спешил начинать разговор. У поворота к магазину «Океан» Быков остановился, достал сигареты.
– Тут такое дело, Серега, – обреченным голосом сказал он, – влипли мы! Крепко влипли, не выпутаемся.
– Ты загадками не говори, – едва скрывая презрение к опустившему руки приятелю, ответил Козодоев. – Что у нас дела идут наперекосяк, я и сам знаю, а вот в чем проблема, не пойму?
– Турист объявил награду за любую информацию об убийстве его дружка… Ты знаешь, кого ты завалил? – Слово «ты» Мишка вновь подчеркнул, чтобы свалить всю вину на лучшего друга. Вчерашнего лучшего друга. – Этот хрен, любовник твоей матери, оказывается, был ближайшим корефаном Туристу. Если бы я это знал, я бы близко к его дому не подошел, но сейчас-то что поделаешь?
– Ты не суетись, братан! – уверенно, как более опытный товарищ, посоветовал Козодоев. – Если будешь держать язык за зубами, никто на нас даже не подумает. Сам представь ситуацию…
– Чего мне представлять! – вспыхнул Быков. – Турист пообещал сто рублей любому, кто поможет ментам выйти на преступников. За сотку сейчас вся Волгоградская на ушах стоит. Тебя-то никто у подъезда не видел, а я там стоял, ушами хлопал.
– Ну и что?! – парировал Козодоев. – Кто тебя там видел? Если шли мимо прохожие, то какое им дело, кто у подъезда стоит и кого ждет? Ты всех в лицо запоминаешь, кого за день встретил?
– Девчонки какие-то маленькие шли, на меня посмотрели и засмеялись…
– Моей сестре тоже – палец покажи, она до слез смеяться будет. Девчонки от всего на свете прикалываются, им много не надо, чтобы развеселиться. Миха, ты мне вот что скажи, откуда ты все про Волгоградскую знаешь?
– Сам не догадываешься? Лена там живет, с людьми общается.
К парням приблизилась женщина с набитой продуктами кошелкой, и они, как по команде, замолчали. Козодоев, чтобы не привлекать внимания случайных прохожих, закурил.
«Если два парня о чем-то совещаются у перекрестка – это выглядит подозрительно, а когда оба курят, то это безобидная встреча приятелей, которые давно не виделись», – подумал он.
– Раскрутят нас, – уверенно заявил Мишка. – Не менты, так Турист до правды докопается. Серега, как ты думаешь, мужик этот про твою мать своим дружкам рассказывал?
– Зачем бы им переписываться, по почте открытки посылать, если у них посредник был? – резонно спросил Сергей. – Взрослые люди интимные отношения в тайне хранят.
– Ладно, будем надеяться на лучшее, – тоном узника, подавшего кассационную жалобу, сказал Быков. – Даст бог, пронесет.
– На бога надейся, сам не плошай, – стараясь не злорадствовать над малодушным приятелем, посоветовал Козодоев.
Прогулявшись еще немного и поговорив для успокоения души на отвлеченные темы, они вернулись в двенадцатиэтажку. Весь оставшийся вечер друзья не смотрели в глаза друг другу.
В воскресенье мать Сергея ушла из дома около одиннадцати часов и вернулась назад очень быстро, буквально минут через двадцать.
«В ней взыграла гордость, – предположил Сергей. – Вначале она пошла разбираться с любовником, но по пути передумала и решила, что это он первым должен пойти на контакт и объяснить свое свинское поведение. Где это видано: договорились весело провести время, а его дома не оказалось? Я бы на месте мамани обиделся».
Вечером Быков глазами показал Сергею на лоджию: «Пошли поговорим».
– Короче, я вот что подумал, – глухо, словно он потерял голос, начал Михаил. – Раскрутят нас так и так: не менты повяжут, так Турист за жабры возьмет. Сдаваться нам надо, тогда по суду скидка выйдет. Мы с тобой малолетки – много нам не дадут.
«Угу, – подумал Сергей, – особенно тебе. Ты-то, тварь, на стреме стоял, тебя-то в квартире не было, а за „паровоза“ я поканаю, мне и полный срок тянуть».
– Давай соберемся с силами и сами пойдем в милицию. Чего ждать, все равно ничего не выждем.
– Лену не хочешь подставлять? – вкрадчиво, чтобы не взбесить дружка, спросил Сергей.
– При чем тут она? – Мишка не уловил подвоха в вопросе. Если бы он хоть на минуту задумался, то понял бы скрытый смысл слов Козодоева: «Из-за девчонки решил друга продать? Эх ты, тряпка! А еще уличным пацаном себя считал!»
– Нам надо о себе подумать, – продолжил Быков. – Если сами не повинимся, то больше срок дадут.
– Мне виниться не в чем, – жестко сказал Козодоев. – Если за тобой есть грех, так иди, пиши явку с повинной, а меня в той квартире не было.
– Как это не было? – растерялся приятель. – Ты же это, как его, мы же ради твоей матери пошли…
– Я никуда не ходил, – твердо заявил Сергей. – Меня никто не видел. Если хочешь сидеть, садись…
Договорить Козодоев не успел. Мишка без замаха врезал ему по лицу. Не успей Сергей в последнюю секунду отклониться, снес бы ему приятель челюсть. Прямо с лоджии бы в больницу увезли.
– Ах ты, козел, – задыхаясь от гнева, просипел Быков. – Тебя, значит, там не было!
В этот критический миг Козодоев не потерял самообладания.
– Стоп! – твердо и властно остановил он разъяренного приятеля. – На сегодня хватит!
Его уверенный, спокойный тон подействовал на Быкова. Он опустил кулаки, перевел дух.
– Завтра договорим, – за двоих решил Сергей. – В серьезном деле нечего горячку пороть. С кулаками бросаться – ума много не надо, а вот решить, как нам выйти из положения, – это надо спокойно обдумать. Срок над нами обоими висит, так что нам надо друг за друга держаться, а не предъявы накатывать, кто что сделал. Лады?
– Завтра, здесь же, в два часа, – поставил условие Быков. – И запомни, если не придешь, я один в ментовку отправлюсь и во всем сознаюсь. Я за тебя сидеть не собираюсь. Ты понял меня, Козлодоев? Тебе от этой мокрухи не отвертеться…
Сергей не стал дослушивать угрозы и вернулся в подъезд. Чтобы не думать о поставленном ультиматуме, он стал заигрывать с Машей Прудниковой, считавшейся самой распущенной девчонкой в компании. Быков, так до конца и не успокоившийся, задерживаться в двенадцатиэтажке не стал и первым ушел домой. Кайгородовой в тот вечер не было.
В этот понедельник десятиклассники пятьдесят пятой школы изучали на занятиях в учебно-производственном комбинате особенности ремонта четырехтактных двигателей внутреннего сгорания. Сергей Козодоев, как и все ребята в классе, слушал преподавателя вполуха. Преданно уставившись на схему автобусного двигателя в разрезе, он размышлял о своем.
«Почему Быков назначил встречу в двенадцатиэтажке, а не в другом месте? Ответ прост: после разговора со мной он пойдет домой к Кайгородовой и признается ей, как на самом деле произошло убийство Бурлакова. Себя Мишка выставит невинной жертвой. Да-да, так и скажет: „Я пошел с Козодоевым провернуть благородную „акцию“, избавить его маму от позора, а он, сволочь, втянул меня в убийство. Не было между нами уговора бить хозяина квартиры молотком по голове. Это все Серега, он во всем виноват!“ С момента их встречи я обречен. Тайна, которая известна троим, – это уже не тайна. Да и не в тайне дело! Похоже, Быков твердо решил пойти в милицию и во всем сознаться».
Козодоев посмотрел в окно: сквозь морозные узоры на стекле были видны свинцовые тучи, плывущие по серому небу. На улице было пасмурно, а на душе Сергея – тоскливо от надвигающейся безысходности.
«Быков опустился до того, что назвал меня „Козлодоевым“. Знает ведь, что я ненавижу, когда меня так называют. Специально назвал, чтобы подчеркнуть: наши отношения навек разорваны и мы теперь не друзья и даже не приятели, а враги и следующее место нашей встречи – на очной ставке у следователя. Потом будет суд, и Мишка обольет меня грязью с ног до головы. Это тупое создание вывернет перед судьями душу и выложит всю правду и обо мне, и о моей матери. А потом вынесут приговор: ему – условный срок, а мне за убийство – лет восемь. Больше десятки мне как малолетке дать не могут, но лет восемь отвесят. Что делать? Молчать и ни в чем не признаваться. Доказательств против меня нет: в квартире я следов не оставил, у дома Бурлакова меня никто не видел. Остается Быков. Почему он клевещет на меня? Из-за девчонки. Я признался ему, что влюблен в Кайгородову, вот он и мстит…»
Сергей мысленно перенесся из класса в кабинет следователя.
«– Товарищ следователь, – скажет он, – спросите у любого, и вам подтвердят, что я не хулиган и не шалопай, хорошо учусь, принимаю активное участие в общественной жизни школы и класса. Зачем мне идти на преступление и ломать себе судьбу? Быков клевещет на меня, а вы ему верите.
– Он утверждает, что Бурлаков был любовником твоей матери. Что ты можешь на это сказать?
– Во-первых, я не знаю, кто такой Бурлаков, а во-вторых, у моей мамы не было, нет и не может быть никакого любовника. Моя мама – порядочная женщина. Она любит только папу. Зачем ей какой-то Бурлаков?
– Быков и другие свидетели говорят, что ты украл письмо, в котором была открытка, подписанная твоей матерью. Вспомнил? На открытке был изображен разведенный мост в Ленинграде.
– Каюсь, было дело, стащил я письма в восьмом доме. И открытка с мостами там была, но она подписана не моей мамой, а неизвестно кем. Товарищ следователь, вы сверьте почерк на открытке с почерком моей мамы и сами убедитесь, что это послание написала не она».
«Сравнивать им нечего, – подумал Сергей, – ни конверта, ни открытки не осталось. А вот набор с открытками остался. Проведут у нас дома обыск, найдут набор с видами Ленинграда и установят, что открыточки-то с мостами нет… Как вернусь домой, надо этот набор уничтожить. Нет открыток – нет улик».
И снова Сергей перенесся в кабинет следователя.
«– Все говорят, что ты и Быков были лучшими друзьями. Так зачем ему сейчас оговаривать тебя?
– Мы были друзьями, пока вместе учились в школе, а сейчас, когда Быков ушел в ПТУ, мы встречаемся реже и отношения между нами уже не те. У него свой круг общения, у меня – свой. Я вот что думаю, товарищ следователь, Быков в квартиру к Бурлакову залез с кем-то из своих дружков из ПТУ. Сами знаете, кто там учится – одни бандиты да будущие уголовники. Они подговорили Быкова квартиру обворовать, потом убили хозяина и Мишке пригрозили: если он правду расскажет, то они и его убьют. Вот он и выгораживает своих дружков, меня к этому делу приплетает… Да еще за девчонку мстит».
«Отлично! – решил Сергей. – К первому допросу я подготовлен. Пусть Быков идет с повинной и сам сидит, а я выкручусь. Бог не выдаст – свинья не съест. Главное – от начала до конца стоять на своем: не был, не видел, не знаю!»
После УПК Козодоев уверенно зашагал на встречу. Внутренне он подготовился к тяжелому разговору и даже к драке, хотя какой из него боец против Мишки? Быков с одного удара отправит его в нокаут. В прошлый раз только чудо спасло Сергея – успел вовремя увернуться, а так бы лечился сейчас в челюстно-лицевой хирургии.
На последний этаж Козодоев доехал на лифте. Быков уже поджидал его на лоджии.
– Привет!
Сергей протянул руку, но Мишка не отреагировал на приветствие. Внешне безучастный, погруженный в свои думы, он стоял, облокотившись на ограждение, курил, часто сплевывая вниз.
– Как дела? – попробовал начать разговор Козодоев.
– Короче! – очнулся от своих размышлений Быков. – Я сегодня с одним мужиком знающим толковал. Я у него на заводе, на практике, стажировку прохожу. Петрович этого мужика зовут, он судимый-пересудимый, все законы вдоль и поперек знает. Я его так аккуратно спросил, что будет за налет на квартиру, где потом мертвец нарисовался. Петрович говорит, что если воры не договаривались об убийстве хозяина, то тому, кто на «атасе» стоял, мертвяка не пришьют. Ты понял меня, Козлодоев?
Быков повернулся к приятелю и с ненавистью посмотрел ему в глаза:
– Я за тебя, сволочь, сидеть не собираюсь. Чем позже мы явимся в милицию, тем хуже будет.
– Погоди, давай все обсудим, – миролюбиво предложил Сергей. Где-то в глубине души он верил, что ему удастся уговорить Мишку не спешить и подождать, посмотреть, чем дело кончится.
– Я все сказал! – Быков вновь облокотился на ограждение, чуть высунулся вперед, сплюнул и стал наблюдать, как слюна летит вниз, превращаясь из капли в продолговатую нить.
Сергей достал из внутреннего кармана пальто сигареты и уронил пачку на пол. Дальнейшее произошло в доли секунды. Козодоев нагнулся за сигаретами, со стороны спины подхватил приятеля под коленями, всем телом рванул вверх и перебросил Быкова через ограждение лоджии. Тот даже охнуть не успел – настолько быстро перекувыркнулся наружу.
Первые этажи Быков летел молча, потом негромко вскрикнул и гулко упал на бетонный козырек, защищающий вход в подъезд.
Если в квартире Бурлакова события происходили в течение нескольких секунд, то в двенадцатиэтажке они мелькнули еще стремительнее – в доли секунды. Решение сбросить приятеля с лоджии Козодоев заранее не принимал. Все произошло само собой, но так ловко, словно он тренировался. Не зря полгода ходил в секцию вольной борьбы! В нужный момент захват и рывок он выполнил безупречно.
«Ну, вот и все!» – облегченно подумал Козодоев. Он словно сбросил с плеч тяжкий груз, избавился от непосильной ноши. Опасность, угрожающая его жизни и свободе, была устранена. Не ликвидирована, не нейтрализована, а именно устранена. Была – и исчезла, промелькнув за окнами пустых квартир.
Сергей подобрал сигареты и вышел на улицу. На козырек подъезда он даже не посмотрел. Зачем тратить драгоценное время на мертвеца? Даже ежу понятно, что после падения с двенадцатого этажа у Мишки ни одной целой косточки не останется. Хлопок о козырек – и все! Был человек – и нету!
Козодоев повернул в дебри «Швейцарии», через дворы вышел на остановку и уехал в центр города. В автобусе он прислушался к себе и с удовлетворением отметил, что сердце не трепещется, пульс не рвется из горла, во рту не пересохло, предательский липкий пот не струится по спине. Внешне он был спокоен, словно ничего не произошло. Наверное, где-то в глубине подсознания он уже давно приговорил приятеля к смерти, но подходящий случай все не подворачивался, а тут – такая удача! Быков сам всем телом перегнулся через ограждение…
«Собаке – собачья смерть! – злорадно подумал Козодоев. – Он меня предал, и я вынужден был действовать. Еще немного, и он бы рассказал все Кайгородовой и отрезал бы все пути к отступлению. Подумать только, он бы выставил меня перед Леной убийцей, а сам бы остался рыцарем на белом коне. Вот так-то, дружок! Ты сам поменял белого коня на белые тапочки».
Козодоев усмехнулся, оценив собственную шутку.
«Мишка какому-то зэку пожалился, хотел лишний раз убедиться, что ему за Бурлакова ничего не будет. Что за человек! Где-то герой, один против шестерых был готов схлестнуться, а тут струсил на ровном месте. Говорил я ему, да все впустую! Тупой – он и есть тупой. Свои мозги никому не вложишь».
Дома Козодоев врубил на всю мощь магнитофон и до вечера наслаждался альбомом «Мы поп-короли города» группы «Чилли». Вслед за западногерманскими музыкантами Сергей во все горло распевал: «Ви аре поп кинг зе таун!», и на душе его было легко и радостно. Окруженная колючей проволокой зона для несовершеннолетних преступников растаяла вдали, а вместо вышек с часовыми засияла свобода. Свобода жить как хочешь, без тяжкого бремени дурных воспоминаний и ненужных угрызений совести. Надо было действовать – он сделал! Устранил.
Дождавшись матери, Сергей пошел на улицу. Около двенадцатиэтажки стоял желтый «уазик» с синей продольной полосой. Милиционер в шинели, с кожаной папкой под мышкой что-то выслушивал от столпившихся около него жильцов. Козодоев не стал подходить к подъезду, прошел мимо, словно толпа у милицейской машины его нисколько не заинтересовала. Дав круг, он вернулся в свои дворы и с трудом нашел Савченко с приятелями.
– Там что за облава у двенадцатиэтажки? – спросил Козодоев. – Жильцы, что ли, на нас настучали?
– Ты что, не в курсе? – удивились пацаны. – Мишка Быков сегодня днем с балкона сбросился.
– С какого балкона? – опешил Сергей. – Вы что за бред несете?
– Серега, ты что, реально ничего не знаешь?
– Что я должен знать? – разозлился Козодоев. – Я после УПК дома сидел, музон слушал. Что произошло-то? Почему у двенадцатиэтажки милиция стоит?
– Мишка Быков с последнего этажа выпрыгнул.
– Насмерть, что ли? – как будто лишившись голоса, прошептал Сергей. – Чего молчите? Он живой?
– Санек Егоров видел, как его на носилках в труповозку загрузили.
– Может, не его? – с надеждой спросил Козодоев. – Санек, ты чего, тело опознавал?
– У Мишки с собой паспорт был. Я рядом с ментами постоял, послушал, они между собой говорят: «Покойничек, как специально, документы с собой взял, работу нам облегчил».
«Вот ведь подонок! – подумал Козодоев. – Паспорт он взял, чтобы в милицию пойти сдаваться. Сволочь. Вовремя я его остановил».
– Серега, ты чего замер? – Санек встряхнул Козодоева за плечо, всмотрелся ему в лицо, смутился и отошел.
Невидящим взглядом Сергей уставился на огни телевышки, возвышающейся над городом. По его щекам текли скупые мужские слезы. Горечь утраты, первая настоящая потеря в жизни… Мишка, друг! Столько лет вместе, плечо к плечу, и вот…
Козодоев шмыгнул носом, смахнул предательски набежавшие слезинки и пошел куда глаза глядят. Парни не стали его останавливать. Не сговариваясь, они решили, что в этот трагический момент Сергею лучше побыть одному.
Дойдя до бульвара, Козодоев остановился, посмотрел через дорогу на двенадцатиэтажку, словно хотел проститься с душой Мишки Быкова, все еще витающей над местом его гибели.
«Классно получилось! – похвалил себя Сергей. – Сам не ожидал, что слезы покатятся. Тут главное не переиграть, не переусердствовать. Всплакнул на людях – и ушел, замкнулся в себе… Выпить бы сейчас, да нечего, негде и не с кем. Ничего, после похорон напьюсь!»
Сергей закурил и медленно побрел к дому. Впереди его ждала нелегкая задача – надо было правдоподобно разыграть перед матерью всю гамму чувств, охвативших его после известия о самоубийстве друга.
Александру Орлову по кличке Счетовод было двадцать пять лет. Он родился в обычной пролетарской семье: мать работала на заводе «Химволокно» вязальщицей, отец трудился на стройке. В роду Орловых самым грамотным считался отец – с грехом пополам он в свое время окончил девять классов. Супруга его так и не осилила восьмилетку, о чем никогда не жалела. По веселой иронии природы Александр ничем не был похож на своих родителей: с детства имел интеллигентную внешность, проявлял склонность к точным наукам, повзрослев, не злоупотреблял спиртным, не ругался матом. Кличку Счетовод получил еще в школе за успехи в математике.
Окончив машиностроительный техникум, Александр отслужил в армии, вернулся в родной город, устроился на завод «Строймаш» слесарем-наладчиком, женился, получил от предприятия однокомнатную служебную квартиру. На дне рождения соседки по этажу он познакомился с Туристом и быстро стал его правой рукой. В картотеке Игоря Ефремова Счетовод значился как неформальный заместитель Туриста по финансовым вопросам.
В понедельник, шестого декабря, около двух часов дня, Счетовод приехал в бывшую квартиру Бурлакова. Турист поджидал его на диване в гостиной.
– Еще раз привет! – Александр вошел в комнату.
– Судя по твоему виноватому лицу, ты опять приехал без покойника? – нахмурившись, спросил Турист. – Объясни мне, сколько это может продолжаться?
– Турист, реально, Костя родился под несчастливой звездой! – Счетовод плюхнулся в кресло, закурил. – Мало того что он погиб нелепо, так я еще никак не могу его тело из морга забрать. В прошлую пятницу его осматривал главный патологоанатом области, а сегодня заведующий моргом попросил оставить его до шести вечера. К ним из мединститута придет какой-то профессор со студентами, будут на Косте изучать причины его смерти. Но в этом есть свой плюс: мне санитары пообещали, что они забальзамируют тело по высшему разряду.
– Нашел кого слушать! – Турист вытряхнул из пачки «Мальборо» сигарету, но прикуривать пока не стал. – Что они, как Ленина его забальзамируют? Не успеем в дом принести, как запах пойдет. Вот что я тебе скажу, Счетовод, ты больше с собой этого балбеса, его папашу, не бери. Они, в морге, как видят его пропитую рожу, так начинают всякую чушь выдумывать: то студентам надо попрактиковаться, то у санитаров выходной…
– Он – в коридоре, – показал рукой на дверной проем Счетовод.
– Кто в коридоре? Папаша его? – переспросил Турист. – Иди сюда, жертва пьяной акушерки!
В гостиную, смущаясь своего непрезентабельного вида, боком вошел небритый мужчина лет шестидесяти, в помятой грязной одежде. Мешки под глазами, глубокие морщины по всему лицу и синеватого оттенка нос лучше любой характеристики свидетельствовали о нелегком пути мучений и страданий, выпавшем на долю Бурлакова-старшего в последние годы.
– Вот кого надо студентам изучать! – ткнул пальцем в алкоголика Турист. – Нагляднейший пример регрессивного развития человека: от гомо сапиенса к обезьяне тупорылой. Скажи честно, ты можешь хотя бы один день не пить?
– Я ничего сегодня не употреблял, – обиженно пробормотал Бурлаков-старший.
– Так это от тебя со вчерашнего так разит? Прости Господи, кто же вам покойника доверит? Немудрено, что вас отфутболивают уже второй раз. Счетовод, если ты сегодня вечером тело не привезешь, сам в гроб ляжешь. Я больше похороны откладывать не стану.
– Мне без родственников тело не выдадут, – спокойно заметил Орлов.
– Сунь санитарам трешку, они тебе кого хочешь в саван завернут и на каталке вывезут.
Турист чиркнул спичкой, прикурил, прищурившись, посмотрел на Бурлакова-старшего.
– Попрыгун! – позвал он, не поднимаясь с места.
Из спальни появился парень, представлявшийся Ефремову братом покойного.
– Съезди в морг и уладь все дела.
– Как скажешь!
– Кстати, что у нас с тряпками и прочей белибердой?
– Я пока только одежный шкаф проверил, все вещи в угол сбросил.
– Мне бы от сыночка на память свитерок или рубашечку какую, – робко попросил Бурлаков-старший.
– Заберешь, – отмахнулся от скорбящего родственника Турист.
– Турист, там половина шмоток – фирменные, – мягко возразил Попрыгун. – Одна куртка кожаная чего стоит. Джинсы, батники, венгерская ветровка. Это все ему?
– Отсортируй в две кучи, – распорядился Счетовод. – Рабочие штаны и куртки приготовь для родственников, а всю «фирму» отдельно положи. Мы потом подумаем, что продать, а что своим пацанам раздать.
– Женские кружева куда? Трусики прозрачные, лифчики…
– Выбрось на фиг! – не раздумывая, распорядился Турист. – Бабы – они брезгливые. С чужой задницы трусы на себя примерять не будут.
– Зачем же выбрасывать? – осмелел отец покойного. – В хозяйстве все пригодится. Я заберу, что вам негоже. У нас народ бедно живет…
– Заткнись! – велел Турист.
– Молчу, молчу… – Бурлаков-старший вжался в дверной косяк, словно хотел стать незаметным.
– Теперь о деньгах! – продолжил опрос Турист. – Когда я свои рубли увижу?
– Следователь пообещал родственникам Кости в эту пятницу отдать, – пояснил Счетовод.
– Мне бы… – начал Бурлаков, но Турист раздраженно прикрикнул на него:
– Заткнись и не открывай свой рот, пока я тебя не спрошу! Ты понял меня?! Еще хоть слово – и я выставлю тебя на улицу, будешь на морозе шести часов вечера дожидаться. Что у нас с водкой, которую изъяли менты?
– Уголовное дело о спекуляции не возбуждено, значит, водка наша, – заверил Счетовод.
– Слышь, ты, обормот, – обратился к человеку-интерьеру Турист. – Я свое слово держу. Как получишь деньги, полста рублей – твои.
– Мне бы еще водочки, пару бутылок, сынка помянуть, – жалобно попросил Бурлаков-старший.
– Тебе водку нельзя пить – желудок прожжешь.
Алкоголик тяжко вздохнул, но возражать не стал. Дожидаться на улице транспорта в морг ему не хотелось.
– Слушай меня внимательно, алчное насекомое…
Уловив перемену настроения в голосе Туриста, Бурлаков-старший «отклеился» от дверного проема и высунулся в зал. Выражение мучений и страданий на его лице сменилось подобострастием и глубочайшим почтением к могущественному приятелю покойного сына.
– Привезете тело сюда – и поезжай домой. На похоронах чтобы я тебя близко не видел. Поминки у себя в ауле организуешь сам. Счетовод, завтра после похорон выдай ему бормотуху, которую мне Абрек в счет долга отдал.
– Упьется ведь, – вяло возразил Орлов.
– Нет, нет! – замахал руками родитель. – У нас, в частном секторе, столько Костиных друзей осталось…
– Да пусть пьет до посинения! – разрешил Турист. – Если сдохнет, тебе, что ли, его хоронить?
– Я водички на кухне попью? – попросил Бурлаков-старший.
– Нет! – подскочил на диване Турист. – Нам эту хату на следующей неделе новым жильцам показывать, а после тебя на кухне все так провоняет, что никакой хлоркой не отмоешь. Попрыгун, вынеси ему воды. Кружку потом в мусорное ведро выбрось.
В семь часов вечера из морга привезли многострадальное тело Бурлакова-сына. Турист и Счетовод проследили, чтобы в квартире осталось нужное количество людей для ночного бдения, распорядились не закрывать входную дверь.
– Если много народа набьется, где их всех рассаживать? – спросил Попрыгун.
– Стоя простятся, – не задумываясь, решил Турист.
Покончив с неотложными делами, Счетовод и Турист вышли на улицу.
– Тут такое дело, – подбежал к ним знакомый восьмиклассник из шестого дома, – там, в «Швейцарии», пацан с двенадцатиэтажки бросился. Насмерть!
– Наш, что ли? – насторожился Счетовод.
– Не-е, из пятьдесят пятой школы.
– Ну и хрен с ним! – отмахнулся от новости Турист. – Мало ли дураков жизнью разбрасывается. Пошли, Счетовод, нам еще нового «Центрового» проведать надо…
…Во вторник утром Ефремова в коридоре райотдела выловил участковый Комаров.
– Игорь, тут такое западло, скотство, одним словом! Представь, пацан из пятьдесят пятой школы пришел на мой участок и сбросился с двенадцатиэтажки. Ну не ублюдок ли? Нет чтобы в своем микрорайоне счеты с жизнью сводить! Он ко мне пришел!
– Возле его школы нет высотных домов, – автоматически уточнил Ефремов.
– Игорь, – горячился участковый, – да какая разница! Мне для дознавателя материал на отказной собирать, а я не в курсе, кто у него друзья-приятели были. Ты поройся у себя в закромах, может, что найдешь на этого «парашютиста»[57].
– Кто он такой? – согласился помочь Игорь.
– Некто Быков Михаил, 17 лет, учился в ПТУ.
– Вечером зайди, я тебе список его контактов подготовлю.
Перед обедом Ефремову позвонила Голубева.
– Привет, это Лягушкина, – представилась она.
– Здравствуй, Водомеркина, – поприветствовал ее Игорь.
В последнее время в телефонных разговорах они, не сговариваясь, состязались в остроумии: Голубева выдумывала фамилию, связанную с болотом, а Ефремов должен был ответить в тему, ни разу не повторившись.
– Ты почему не в школе? – строго спросил инспектор.
– Какая школа, у нас ЧП! – возбужденно ответила Наташа. – Мой бывший одноклассник с двенадцатиэтажки спрыгнул. Насмерть!
– В четыре часа жду тебя в котельной. Сможешь прийти?
– А что так поздно? – запротестовала Голубева. – Я домашнее задание не успею приготовить. Нам знаешь сколько по физике задали? Половину учебника выучить. Тебя в школе так же мучили?
– Мне позвонить директору, поинтересоваться, на каком основании они учеников десятого класса на два часа раньше с уроков отпустили?
– Всегда так! Одни угрозы.
– Наташа, у меня мало времени, мне к часу дня на похороны надо успеть.
– Так и быть, приду в котельную, посмотрю в твои честные глаза и напомню об одном обещании…
Ефремов положил трубку, достал из сейфа список, подготовленный в прошлом месяце Голубевой, нашел фамилию Быкова, прочитал его краткую характеристику.
«Так вот кто жизнь самоубийством покончил! – удивился он. – Это становится интересно…»
В понедельник Римма Витальевна решила разобраться с коварным любовником.
«Что за человек! – мысленно негодовала Козодоева. – Договорились встретиться в субботу, а его дома не оказалось. Мало того! Он всю неделю не давал о себе знать, словно его внезапно отправили в срочную командировку. Грузчика с овощебазы – в командировку! В другой город! Дождется у меня Котик откровенного разговора. В прошлый раз он выпутался, когда назвал меня Ирой, в этот раз я из него вытрясу, что за шмара у него завелась…»
Римма Витальевна догадывалась, что она не единственная женщина у Бурлакова, но до сих пор он умело разводил своих возлюбленных во времени и пространстве. А уж о том, чтобы сорвать свидание, и речи не могло быть!
«Не решил ли он избавиться от меня? – накручивала себя Козодоева. – Все-таки у нас такая разница в возрасте… Но разве я за ним когда-нибудь бегала? Это он предложил встречаться. У меня и в мыслях не было с бывшим студентом флиртовать. Он был инициатором… Мне надо расставить все точки над i, но так, чтобы не получилось, что это он охладел ко мне, а я жить без него не могу и готова часами стоять под дверью. Навязываться со своей любовью я ни одному человеку на свете не буду. Проплачусь в подушку и буду дальше жить как ни в чем не бывало».
Грустные мысли об ускользающем женском счастье прервала заглянувшая в преподавательскую секретарь декана факультета.
– Римма Витальевна, Сергей Владимирович, в два часа – внеочередное заседание парткома. Павел Георгиевич будет ждать всех коммунистов в малом зале.
– Я в парикмахерскую записана на два часа, – попробовала отговориться Козодоева, но секретарша ее даже слушать не стала: фыркнула и скрылась за дверью.
– Будешь лохматая ходить! – поддел коллегу Сергей Владимирович, преподаватель теоретической механики.
– Что стряслось? – оторвался от конспекта Колосков, аспирант их кафедры, тихий молодой человек.
– Не твое комсомольское дело, – весело ответил Сергей Владимирович. – Подрастешь, вступишь в КПСС, тогда узнаешь, что на партийных собраниях обсуждают.
Заседание парткома было посвящено укреплению трудовой дисциплины. Вводная часть новизной не отличалась: «Студентов с занятий раньше не отпускать, самим в рабочее время по магазинам не бегать». Некоторое оживление среди собравшихся началось, когда слово взял декан факультета.
– Зачитываю вам документ, поступивший в институт из органов народного контроля. Петр Иванович, прошу вас!
К трибуне вышел преподаватель Смоленский.
– Не надо ничего зачитывать, – попросил он. – Я сам все объясню коллегам. Товарищи, вчера в рабочее время я был задержан в центральном универмаге дружинниками. В свое оправдание могу сказать, что я пошел в магазин во время «окна» между парами.
– Это не имеет значения! – перебил Смоленского приглашенный на заседание парткома руководитель партийной организации института.
– Как не имеет значения? – дружно возмутились преподаватели. – Нам что, теперь в свободное время нельзя из института выйти? Мы – не крепостные крестьяне, нас к институту цепями не приковывали.
Начавшийся было диспут не успел разгореться. Опытный парторг быстро поставил преподавателей на место:
– Кто не согласен с курсом партии на укрепление рабочей дисциплины, может подать заявление о выходе из КПСС! Желающие противопоставить себя коммунистической партии и советскому народу есть? Если нет, предлагаю товарищу Смоленскому за нарушение трудовой дисциплины объявить выговор с занесением в личное дело. Кто за? Кто против? Принято единогласно.
Вернувшись в преподавательскую, Римма Витальевна решила, что вместо личного свидания напишет Бурлакову письмо и сама бросит в почтовый ящик, чтобы Костя в тот же день получил его.
Дома, отпустив сына на улицу, она села за письмо. Несколько вариантов послания ее не устроили – получалось слишком эмоционально, истерично.
«От моего письма должен исходить дух безразличия, а я нервничаю, как пятнадцатилетняя девчонка, которую бросил соседский парень, – злилась на себя Козодоева. – Зачем я опять написала Котик? Чтобы он посмеялся? Пока мы не выясним отношений – никаких котиков, только Костя! Даже не Костя, а Константин, так ему будет обиднее…»
Поздно вечером явился убитый горем сын.
– Мама, Мишка Быков с двенадцатиэтажки сбросился. Насмерть!
– Да ты что! – поразилась Римма Витальевна. – Горе-то какое! Сережа, а что с ним? Девушка бросила или с дурной компанией связался?
Сын ничего не ответил, ушел в свою комнату, упал на кровать и затрясся от рыданий.
Во вторник до Риммы Витальевны дошел слух, что на прошлой неделе в доме на улице Волгоградской убили какого-то мужчину.
– Он вроде бы водкой торговал, – перешептывались коллеги. – Ночью постучались, он открыл дверь, и его молотком – прямо в лоб. Говорят, с такой силой врезали, что мозги по всему подъезду разлетелись.
– Ничего подобного! – возражали более осведомленные. – Его поймали на улице, нож в бок подставили и велели домой идти, а уж там… Пытали его до того, как молотком насмерть забить. Деньги требовали, а он молчал, дружков своих боялся выдать.
– Что за чушь вы несете! – возмутилась Вероника Павловна, авторитетная шестидесятилетняя кандидат наук. – У моей соседки брат в милиции работает, так он говорит, что его вначале отравили, а уж потом, чтобы скрыть преступление, молотком в висок ударили. Криминалисты на месте преступления сразу же запах миндаля у него изо рта почувствовали. Цианистый калий, как в романах Агаты Кристи!
«Вот тебе и укрепление трудовой дисциплины, – расстроилась Римма Витальевна. – То у сына друг с высотного дома бросился, то человека молотком убили. С каждым днем жить страшнее становится. Надо Сергею сказать, чтобы не болтался на улице допоздна. Мало ли что может случиться. Дураков нынче всяких хватает».
В двенадцать часов Римма Витальевна зашла к декану факультета и напомнила, что после обеда она будет работать в областной библиотеке – готовиться к выступлению на межвузовской конференции.
– Римма Витальевна, если вас, как Смоленского, дружинники остановят, вы скажите им, чтобы на кафедру позвонили и убедились, что у вас плановая поездка, а не поход по магазинам.
Козодоева поблагодарила декана за заботу и поехала к любовнику.
«В квартиру подниматься не буду. Брошу письмо в почтовый ящик – и домой! Заодно посмотрю, чем сын после школы занимается».
У подъезда Бурлакова толпился народ. Подойдя поближе, Римма Витальевна увидела гроб, выставленный на табуретки, траурные венки, заплаканных старушек.
«Умер кто-то, – с огорчением подумала Козодоева. – Теперь незаметно в подъезд не войти. Ничего, подойду поближе, постою в толпе, а когда покойника под музыку понесут, отстану от всех и брошу письмо… Костика у гроба нет? Конечно, нет. Ему не до похорон, он на работе. Вернется, проверит почту, и пусть думает над своим поведением… Народу-то сколько собралось! Кого хоронят-то? Старого или молодого?»
Римма Витальевна заглянула в гроб, ахнула и стала заваливаться набок. Ей не дали упасть. Стоявший позади мужчина подхватил потерявшую сознание женщину, а шустрая старушка сунула ей под нос ватку, смоченную нашатырным спиртом.
– На похоронах всегда кто-нибудь в обморок падает. – Предусмотрительная бабулька легонько похлопала Козодоеву по щеке, еще раз дала понюхать ватку. – Видать, она, сердечная, давно покойника не видела, вот и обомлела, когда в гроб заглянула. Ничего, сейчас в себя придет! Нашатырь любого на ноги поставит.
Турист и Счетовод, стоявшие немного поодаль, обратили внимание на суету у гроба.
– Кто такая? – спросил Турист.
– С работы, наверное, – предположил Орлов.
– Если она с овощебазы, то с чего бы ей сознание терять? Тут что-то не то. Эта женщина явно не ожидала Костю мертвого увидеть… Счетовод, тебе не кажется, что это та баба, из института, бывшая его преподавательница? Она ведь у него за день до убийства в гостях была.
– Ну и что с того? Была, он с ней покувыркался и на другой день к Гроссману бухать поехал. Турист, ты женский след в его убийстве не ищи. Не в бабах дело!
– Не скажи! – возразил Турист. – Я от Гроссмана такого наслушался! Прикинь, в то воскресенье Костя за ночь Ирку Закирову два раза в спальню уводил, а под утро, когда уже еле на ногах стоял, стал к невесте Гроссмана приставать. Они чуть не подрались, девки их с трудом растащили.
– Так то молодые чувихи, есть из-за кого в пузырь лезть, а этой уже на пенсию пора. Неужели ты думаешь, что из-за старой кошелки кто-то с разборками придет и станет молотком махать? Обманутый жених может взбеситься, но Костя разборчивый был, в чужие дела не лез. Вспомни…
– Очухалась! – перебил товарища Турист. – Надо проверить, кто она.
Незаметным жестом он подозвал Шестеренкина, курносого смышленого семиклассника.
– Тетку в песцовой шапке видишь? Шуба у нее барская, почти до пят, – не поворачиваясь к подростку, спросил Турист. – Если она не поедет на кладбище, проследи, где живет.
– Время! – посмотрев на часы, сказал Счетовод. – Я пошел!
Он обогнул толпу у гроба, махнул музыкантам: «Поехали!», и в ту же секунду взвыли, застонали в траурном марше трубы. Утробно, глухо ухнул большой барабан. Старухи, как по команде, запричитали. Друзья покойного подняли гроб на плечи и пошли вдоль дома, к автобусу-катафалку.
…Игорь Ефремов, наблюдавший за похоронами в бинокль из окна дома напротив, позвал хозяина квартиры, отставного сержанта милиции Анютина.
– Павел Сергеевич, посмотри, ты не знаешь вон ту женщину, которая слева стоит, в высокой песцовой шапке? Она только что сознание теряла.
– Дай гляну.
Анютин взял бинокль, подстраивая под свое зрение, покрутил колесико настройки, всмотрелся в толпу.
– Не видал я ее раньше… И вон тех трех бабенок у входа в подъезд тоже раньше не встречал. Ты, Игорь, кого здесь увидеть хочешь? Убийцу?
– Мне просто интересно, почему она в обморок упала?
– Малокровная тетка, вот ее и повело, – вмешался в разговор инспектор Лукьянов. – Игорь, тебе если в тепле не сидится, иди к восьмому дому, познакомишься с гражданкой, адресок возьмешь.
– Ребятки, кажется, вам пора! – Анютин оторвался от бинокля, потер заслезившиеся глаза. – Собираются они…
За окном раздались нагоняющие скорбную тоску стенания духового оркестра. Ефремов взял у пенсионера бинокль, еще раз посмотрел на странную женщину.
– Надо было наружное наблюдение заказать, – пробормотал он.
– Игорь, ты как хочешь, а я пошел в машину, – сказал Лукьянов. – Пока соберемся, пока со двора выберемся, они катафалк успеют загрузить и на проспект выйти.
– Черт с ней! – решил Ефремов. – Поехали на кладбище, может, там что интересное будет.
…На свежем морозном воздухе Римма Витальевна быстро пришла в себя. Проводив взглядом траурную процессию, она пошла домой, но не напрямую, а через проспект.
«Пройдусь, приведу мысли в порядок», – решила она.
На пешеходном переходе у нее слегка кольнуло сердце.
«Ничего, пройдет!» – успокоила себя Козодоева и зашагала дальше.
Следом за ней, на некотором отдалении, двигался юный следопыт Шестеренкин. Как молодой индеец, получивший секретное поручение Гойко Митича-Чингачгука, он был бдителен и осторожен. Если бы бледнолицая женщина в длинной шубе попыталась замести следы и выйти к своему жилищу незамеченной, то это бы ей не удалось. Шпик Шестеренкин прочно сидел у нее на хвосте.
«Глодали меня с утра дурные предчувствия! – припомнила разговоры на кафедре Римма Витальевна. – Кто бы мог подумать, что мужик, которого убили на Волгоградской, – это и есть Костя. Говорила я ему: „Водка тебя до добра не доведет. Если бандиты не ограбят, то в милицию за спекуляцию загремишь“. Вот и загремел, только не за решетку, а на тот свет. Хороший был мужчина Костя, да весь вышел!»
Сердце у Риммы Витальевны кольнуло во второй раз. Она остановилась, сделала пару осторожных глубоких вдохов. Неприятные ощущения в груди исчезли, но появилось чувство неосознанной тревоги.
«Надо купить валидол, – решила она. – С сердцем шутить не стоит. Может так кольнуть, что прохожие „Скорую помощь“ вызвать не успеют».
Ближайшая аптека находилась напротив троллейбусной остановки на пересечении проспекта и бульвара Машиностроителей. Прислушиваясь к участившемуся сердцебиению, Козодоева обогнула угловой дом, вошла в аптеку и сразу же встала в очередь в кассу. Спрашивать у провизора о наличии валидола она не стала. Уж что-что, а дешевый валидол в аптеках был всегда.
Шестеренкин не стал заходить в аптеку следом за таинственной женщиной. Он решил подождать снаружи и прогадал, попался как кур в ощип.
– Привет! – со стороны остановки к нему подошли трое незнакомых парней лет пятнадцати-шестнадцати.
– Привет, – обреченно выдохнул горе-разведчик. Он уже понял, что будет дальше.
– Кого ждешь? – участливо спросил паренек в кроличьей шапке с завязанными на затылке клапанами.
– Домой собираюсь уехать…
– А-а, домо-ой! – многозначительно протянул самый высокий из парней, явно главарь этой шайки.
«Прихватывать»[58] чужаков на внешнем периметре микрорайона, на многолюдной улице, по уличным законам считалось беспределом. До входа во дворы улица была нейтральной территорией, но около магазинов всегда сновали «трясуны», мелкие грабители, отбиравшие копейки у младших по возрасту пареньков.
– Ты откуда? – улыбаясь, спросил третий пацан.
– Я из центра, от драмтеатра, у меня тут друг живет, – обдумывая каждое слово, ответил Шестеренкин.
– Как у друга кличка? Филин? – перехватил инициативу главарь. – Что-то я не слышал такой кликухи. Ты, наверное, врешь нам, за дурачков считаешь. Так что ты здесь делаешь?
– Сказал же, к другу приехал, а его дома не оказалось. – Шестеренкин обернулся, быстро окинул взглядом дорогу и убедился, что помощи ждать неоткуда.
– Что ты по сторонам зыришь? Маму с папой позвать хочешь? Пошли, прогуляемся с нами, поговорим по душам.
– Я здесь постою, – потупился шпион-неудачник.
– Короче, пацан, – с угрозой сказал главарь, – гони пятьдесят копеек и мотай отсюда.
«Турист убьет меня, я все завалил, – с тоской подумал Шестеренкин. – Когда бы эта тетка ни вышла из аптеки, я никак не смогу пойти за ней. Эти сволочи от меня уже не отцепятся. Придется делать ноги».
Мимо подростков спешили по своим делам прохожие. Они могли бы одним грозным окриком отогнать от щуплого паренька грабителей, но семиклассник с улицы Волгоградской никогда бы не посмел просить помощи у взрослых – уличные законы этого не позволяли.
– Ты что, оглох? – с вызовом спросил парень в шубе из искусственного меха.
– У меня нет денег, – не задумываясь ответил Шестеренкин. Краем глаза он увидел, как к остановке приближается спасительный троллейбус.
– Ты чего гонишь! – наседали на него грабители. – Собрался к драмтеатру ехать, а с собой мелочи нет? Тебя что, бесплатно повезут?
– Попрыгай на месте! – приказал главарь. – Если хоть монетка звякнет, я тебе прямо здесь к зубному врачу путевку выпишу.
Поравнявшись с остановкой, троллейбус остановился, сухо лязгнули на морозе открывающиеся двери. Шестеренкин набрал полную грудь воздуха и во всю мощь выкрикнул популярное слово из трех букв, то самое, что начинающие хулиганы пишут мелом на заборе. На его истошный вопль обернулись прохожие, замерли на входе в троллейбус пассажиры. Грабители впали в ступор.
– Это что вы себе позволяете? – гневно спросила решительная женщина, по виду школьная учительница. – Вы из какой школы?
Воспользовавшись моментом, Шестеренкин рванул к троллейбусу и успел в последний момент запрыгнуть внутрь. Растолкав пассажиров, он пробился на заднюю площадку, прильнул к стеклу и показал обманутым грабителям язык.
«Чмошники! – беззвучно прокричал он. – Идите в детский сад мелочь шкулять!»
Главарь налетчиков показал ему кулак и первым побежал во дворы. Строгая женщина попыталась схватить парня в странно завязанной шапке за рукав, но он вырвался и был таков. Через минуту прохожие разошлись по своим делам, и на улице восстановился прежний порядок.
Римма Витальевна вышла из аптеки, когда Шестеренкина и грабителей след простыл.
«Мне надо забыть про Костю, словно его никогда не было в моей жизни, – направляясь домой, решила Козодоева. – Слезами и вздохами я его не верну, а вот подозрения на себя навлечь могу. Смерть постороннего человека не может огорчить меня, так что – прощай, Котик! Шел ты по скользкому мосточку и рухнул в реку. Царствие тебе Небесное, и все на этом! Прощай».
Дома Римма Витальевна разогрела детям ужин, но сама за стол садиться не стала.
– Что-то желудок прихватило, – объяснила она отсутствие аппетита.
Украдкой наблюдавший за ней Сергей понял, что матери нездоровится совсем по другой причине.
«Узнала! – догадался он. – Столько дней прошло, а она только сегодня узнала, что Котику голову проломили. Интересно, полезет она его фотографию искать или нет? Если спросит, куда фотка делась, сделаю вид, что не понимаю, о чем речь идет».
Сбежавший от грабителей Шестеренкин вернулся в родные дворы мрачный, как индеец, потерявший по пьяному делу головной убор из перьев.
– Турист, так получилось! – повинился он.
– Да и хрен с ним! – великодушно простил повелитель микрорайона. – Но в другой раз, если тебя «прихватят» посреди дороги и ты мне все дело завалишь, я тебя, Шестеренкин, за здравого пацана считать не буду. Запомни: один раз – это случай, два раза – уже система. Усек?
– Турист, клянусь, второго раза не будет! – заверил приободренный доверием паренек.
На этом обсуждение неудачной слежки было закончено.
Так благодаря стечению обстоятельств Римма Витальевна осталась неузнанной и для друзей-приятелей покойного Бурлакова, и для сотрудников уголовного розыска Ленинского РОВД. Логическая цепочка Бурлаков – Римма Козодоева – Сергей Козодоев оказалась разорванной ровно посередине.
На конспиративную встречу Голубева поехала на троллейбусе. Незнакомый курносый пацан, заскочивший в салон на остановке «Аптека» перед самым закрытием дверей, пробиваясь на заднюю площадку, наступил ей на ногу. Наташа хотела высказать наглецу, что о нем думает, но пассажиры оттеснили ее от обидчика, и девушка осталась неотмщенной.
Напротив драмтеатра Голубева вышла и через пять минут была около котельной, чудом сохранившейся в центре города. Обогнув кучи угля во внутреннем дворе, она вошла в подсобное помещение. Ефремов ожидал ее в каморке истопника. Сам кочегар трудился возле топки. На гостью он не обратил ни малейшего внимания.
– Проходи, садись! Чай будешь? – спросил инспектор.
Наташа, чтобы согреться, взяла в руки железную кружку, сделала осторожный глоток. Напиток оказался очень крепким. Кочегар, половину жизни проведший в местах не столь отдаленных, пил чай, по консистенции приближающийся к лагерному чифирю.
– Ну и гадость! – поморщилась Голубева.
– Рассказывай, – предложил Ефремов.
– Короче, такое дело. – Наташа выложила инспектору все, что знала о самоубийстве Быкова. – Подумать только, я с ним с первого класса училась и ничего такого за ним не замечала, а тут – раз! – и с двенадцатого этажа вниз головой спрыгнул.
– Наташа, вот список, который ты мне подготовила в прошлый раз. Отметь в нем друзей Быкова.
– Тут нет одного человека, – расставив галочки напротив фамилий, сказала Голубева. – Лучшим другом Быкова был Сергей Козодоев. Пока Мишка учился в школе, он от Козодоева на переменах ни на шаг не отходил, как верный оруженосец всегда рядом был. Потом Быков ушел в ПТУ, и с нами, с бывшими одноклассниками, общаться практически перестал, а с Козодоевым отношения поддерживал. Как были они друзьями, так и остались. Как-то я случайно оказалась в их компании. Сидим в подъезде, в той самой двенадцатиэтажке, откуда Мишка потом бросился, и вижу, Козодоев глаз не сводит с Лены Кайгородовой. Все вокруг болтают о своем, курят, а он глазами ее сверлит, раздевает. Я прямо почувствовала, как он с нее мысленно одежду снимает и ничего, кроме Кайгородовой, вокруг себя не видит. Представь, эта Лена – любимая девушка Мишки Быкова, его лучшего друга, а он ее мысленно раздевает! Вот такой он, Сережа Козодоев, двуличный.
– Один раз не считается, – повеселев, возразил Ефремов. – Эта Лена у вас первая красавица в районе? Что-то я о ней раньше не слышал.
– Девочка она так себе, неброская, но симпатичная. Вид у нее болезненный, глаза впалые, румянец на щеках нездоровый. А Сергей… он точно двуличный. Уж я-то его знаю, сколько лет за одной партой сидим! В нем одновременно живут два человека. Один – трусливый, подленький, а другой – бахвал и хвастун. Если есть возможность безнаказанно кому-нибудь западлянку подстроить, то Серега тут как тут. Провернет дельце и будет перед всеми похваляться: «Вот как я могу! Я один такой герой, полюбуйтесь на меня!»
– Как ты его, однако, не любишь! Козодоев где-то тебе дорогу перешел?
– Если бы перешел, я бы его со свету сжила, подставила бы под раздачу и уничтожила.
От жара и духоты в котельной Голубева раскраснелась, расстегнула пальто. Ефремов стрельнул глазами по открывшимся округлым выпуклостям под свитером, взял список, на оборотной стороне сделал пометки о Кайгородовой и Козодоеве, задал парочку уточняющих вопросов.
– Новый год приближается, – напомнила Наташа.
– Угу, – пробормотал инспектор. – Скоро елка, бой курантов, Дед Мороз и Снегурочка.
– Я не об этом, Игорь Павлович. Кто-то что-то клятвенно обещал.
Ефремов сложил список, поднялся из-за стола:
– Если обещал, значит, сделаю. Наташа, у меня просьба: ты в ближайшее время не теряйся. У меня могут вопросы возникнуть и по Быкову, и по Кайгородовой. Она, как я понял, с Волгоградской?
– Оттуда! Приперлась в наши дворы неизвестно зачем. У них пацанов в два раза больше, чем девчонок. Любая дурнушка может себе парня по душе найти, а она к нам прибилась. Сейчас, после Мишки, наверное, назад вернется.
Договорившись, что Голубева будет звонить через день, а не раз в неделю, как раньше, Ефремов отпустил девушку. Оставив топку, в каморку вернулся кочегар.
– Ты дурак, Игорь Павлович, или только прикидываешься? – ехидно спросил он. – Девчонка вокруг тебя вертится, а ты от нее нос воротишь. Махнул бы мне незаметно, я бы свалил на улицу, уголь в тачку покидал, а ты ее – на диванчик! Он, правда, грязный, засаленный, но я по молодости лет на такие мелочи внимания не обращал. Где поймал женщину – там и приголубил.
– А сейчас как? – улыбнулся инспектор.
– Сейчас – никак! – сверкнул железными зубами кочегар. – Хотел бы, да не могу – гидравлику в причинном месте приморозил на лесоповале в последнюю ходку. Желание есть, свербит в груди, реализации требует, а возможности нет.
– Вот и у меня так же! Желание есть, а долг не позволяет.
– Наплюй ты на этот долг! – воскликнул истопник. – Время бежит, оглянуться не успеешь, как возможности иссякнут. Захочешь с женщиной почудить, а потенции уже нет, одни воспоминания остались. Жизнь человеческая коротка, а жизнь мужская – еще короче. То, что упустил по молодости, под старость уже не наверстаешь.
– Я подумаю, – серьезно сказал Ефремов.
– Подумай, а пока я вот что тебе расскажу. Про кражу из гастронома на улице Ворошилова слышал? Заходил тут ко мне один интересный человечек, с ворами трется, но сам не фраер, и зоной от него не пахнет. Короче, вот что он мне про ту кражу рассказал…
Вернувшись поздно вечером в отдел, Игорь обнаружил у себя на столе записку: «Звонила какая-то Ефросинья Ивановна. Сообщала, что ее положили в кардиологию. Просила заехать к ней, как сможешь».
В среду Ефремов выкроил время и заехал в больницу к Ефросинье Ивановне. Старушка была так плоха, что вышла из палаты с большим трудом.
– Игореша, у меня к тебе огромная просьба, – тихо, так, чтобы никто из посторонних не услышал, сказала она, – съезди к Любе, попроси ее, чтобы приехала. Мне надо с ней кое о чем поговорить по-женски.
Люба была младшей дочерью Ефросиньи Ивановны. Со старшей дочерью пенсионерка не общалась, а с младшей поддерживала отношения: поздравляла ее открытками на праздники, на дни рождения Любы и ее детей приезжала к ним в гости.
– Тетя Фрося, я за Любой бегать не буду. Она на заводе посменно работает, когда по вечерам дома бывает – не вычислить. Давайте сделаем проще – я вам сам все привезу по списку.
– Неудобно же, – вздохнула старушка.
Ефремов придвинулся к больной и прошептал на ухо:
– Ночную рубашку, трусы, что еще?
– Игореша, меня же по «Скорой» сюда привезли, собраться толком не дали… – стала оправдываться пенсионерка.
Ефремов терпеливо выслушал ее, сделал пометки в блокноте.
– Все привезу. – Он поднялся с жесткого больничного топчана, но старушка вновь усадила его.
– Ты вот что, Игорек, – зашептала она, – сходи к моему лечащему врачу, поговори с ним, пусть он признается, что со мной такое происходит. Я ведь не в первый раз в кардиологии лежу, но раньше такого не было. Вот тут, – она показала на подреберье с правой стороны, – тут стало все холодеть изнутри, словно я кусок льда проглотила, и он не тает, а только больше становится. Ты, Игореша, сходи к врачу, покажи ему корочки милицейские, постращай его – пусть все как есть расскажет, а то мне вообще ничего не говорят.
Игорь демонстративно взглянул на часы.
– Хорошо, я поговорю. До завтра, тетя Фрося!
По пути Ефремов заглянул в ординаторскую. Лечащий врач Ефросиньи Ивановны Шипунов был на месте.
– Так вы ее племянник? – усомнился врач.
– Любимый племянник. – Игорь сунул под нос врача раскрытое служебное удостоверение.
– А-а-а, ну это другое дело! – протянул врач. – С сотрудником столь уважаемой организации можно откровенно поговорить. Вы действительно ее родственник?
– До армии в одном подъезде с ней жил. Моя бабушка и Ефросинья Ивановна были подругами.
– В одном подъезде жили – это почти родня. Коллеги, нам надо поговорить.
Два врача, ни слова не говоря, поднялись с места и вышли из ординаторской.
– У вас так же? – спросил Шипунов.
– Абсолютно. Только говорят: «Пошептаться надо».
– Какая у нас все-таки скученность! – Врач достал сигарету, закурил. – В Америке у каждого врача в больнице свой кабинет, а у нас…
– Доктор, мы не в Америке, – мягко пресек разговор на отвлеченные темы Ефремов. – Давайте поговорим о здоровье Ефросиньи Ивановны. С ней что-то серьезное?
– У нее заканчиваются жизненные силы, а так ничего существенного – небольшие перебои в работе сердца. В ее возрасте и при ее состоянии здоровья – обычное явление.
– Про жизненные силы нельзя ли поподробнее?
– Охотно объясню. – Врач докурил сигарету, затушил окурок в массивной стеклянной пепельнице. – Представьте некий сосуд, к примеру, огромную бочку. Этот сосуд наполнен жидкостью: водой или кровью – без разницы. В момент рождения человека в днище сосуда открывается клапан, и жидкость начинает вытекать наружу. Как только бочка опустеет – человек умрет по естественным причинам, от старости. Я доходчиво объясняю?
– Исключительно! Ваша аллегория комментариев не требует.
– Едем дальше! У молодого человека исходящая струя мощная, а у старика вытекает тоненькая струйка – давления-то жидкости в сосуде нет, он почти пустой. У вашей бабушки или соседки – не важно – сейчас истекает такая тоненькая струйка, что может прерваться в любой момент.
– А здесь, в кардиологии…
– Исходящий клапан у вашей знакомой немного засорился. Мы починим его и выпишем старушку.
– Домой умирать отправите?
– Зачем же так категорично! – Врач усмехнулся в усы. – Мы ее выпишем в связи с выздоровлением. Ваша родственница попала в стационар по причине преклонного возраста, а не в силу опасности болезни.
– Конец года, процент давит? – задумчиво сказал Ефремов. – У нас такая же фигня: процент превыше всего!
– Каждая смерть в стационаре считается браком, и неважно, что пациент умер от старости. Мы уже нахватали покойников с начала года, так что зря рисковать не будем. На той неделе, если ничего не изменится, мы ее выпишем.
– Доктор, сколько Ефросинье Ивановне осталось?
– Кто его знает! Врач внутрь сосуда заглянуть не может.
– И все-таки? – настойчиво повторил инспектор.
– Может, месяц, а может, два. При надлежащем уходе и хорошем питании она и полгода может прожить, и год. Организм человека непредсказуем. Сколько жидкости осталось в сосуде, вам не ответит никто… Кроме него. – Врач показал пальцем в потолок. – А он своих секретов нам, простым смертным, не раскрывает.
– А какой ваш личный прогноз? – Игорь, до этого момента безучастно рассматривавший стены в кабинете, неожиданно повернулся к врачу и посмотрел ему в глаза.
– Готовьтесь к похоронам, – по-товарищески посоветовал Шипунов.
– Спасибо! Я все понял. – Игорь попрощался с врачом и поехал домой к пенсионерке.
У Ефросиньи Ивановны Ефремов поставил на плиту чайник, в задумчивости закурил, припомнил все, что старушка рассказывала о своей семье.
До середины 1960-х годов она, муж и две дочери проживали в трехкомнатной квартире. Муж скоропостижно скончался. Старшая дочь, Галя, вышла замуж и настояла на размене родительской трешки на две однокомнатные квартиры. На этой почве мать с Галиной вдребезги разругались и прекратили всякие отношения. Люба в 1975 году выскочила замуж и прописалась в квартире мужа. Сейчас в ордере на квартиру Ефросинья Ивановна прописана как ответственный квартиросъемщик, а ее дочь – как член семьи, то есть она с согласия матери в любой момент может опять прописаться в этой квартире… «Что получается? Если я сейчас пропишусь у Ефросиньи Ивановны, то квартира – моя! После смерти ответственного квартиросъемщика Люба сможет прописаться в квартире только с моего согласия, а я его, естественно, не дам. Мне остается самую малость – дождаться, пока старушка умрет, и похоронить ее втайне от младшей дочери. Нет, немного не так. Мне надо прописаться у Ефросиньи Ивановны и до ее смерти не подпускать Любу к матери».
Игорь прошелся по квартире, представил, что это жилище уже его.
«Всю старую мебель я выброшу и куплю новую. На стены поклею обои, заменю линолеум. Черт возьми, у меня будет своя квартира!»
От нетерпения Ефремов заметался из угла в угол, не зная, с чего начать: то ли забрать, на всякий случай, ордер, то ли приготовить старушке нижнее белье в больницу.
«А может, прав кочегар? – задумался Игорь. – К черту условности! До понедельника квартира хоть как – моя. Выловлю Голубеву, приглашу поговорить… Нет, вначале – прописка, потом похороны, а уж потом можно гостей созывать».
В шкафчике, среди документов пенсионерки, Ефремов нашел обменный ордер и забрал его с собой.
«Береженого бог бережет! – решил он. – Без ордера Люба прописаться не сможет. Без бумажки ты букашка, а бумажка – у меня».
Вернувшись в райотдел, Игорь обрисовал ситуацию с квартирой начальнику уголовного розыска. Абрамкин понял его с полуслова и повел к Балагурову.
– Чем я могу помочь? – спросил начальник милиции.
– Квартира находится в Машиностроительном районе. Мне надо, чтобы в определенный день паспортистка приехала к старушке и приняла у нее заявление с просьбой прописать меня в ее квартире. Хозяйка квартиры уже старенькая, сама до паспортного стола дойти не сможет.
– Не вопрос! – заверил Балагуров. – Я позвоню Иванченко и обо всем договорюсь.
Жилье, которое сотрудник милиции получал на стороне, приносило РОВД двойную выгоду. Во-первых, один сотрудник больше не нуждался в улучшении жилищных условий, а во-вторых, освобождалось его место в очереди на получение жилья. Ради квартиры для своего офицера Балагуров был готов пойти на поклон и к председателю райисполкома, и к первому секретарю райкома партии, а тут и ходить никуда не надо: снял трубку, попросил начальника соседнего РОВД о мелком одолжении – и дело сделано!
– Олег Гаврилович, держи этот вопрос на контроле, – наказал начальник милиции. – Если Ефремову надо будет отлучиться на день-другой, бумаги какие собрать или старушку врачам показать, ты не препятствуй. Работа от нас никуда не убежит, а квартира ускользнуть может.
– Квартира – это святое, – согласился Абрамкин.
Вечером Игорь с трудом сдерживал себя, чтобы не послать сожительницу куда подальше. Все, что ни делала Жанна, раздражало его.
«Что за ужин она приготовила? Разве так кормят любимого мужчину? А посуда? Кто так моет посуду? Ничего эта Жанна по-человечески делать не умеет».
– У тебя на работе ничего не случилось? – спросила что-то заподозрившая сожительница.
– Все в порядке, дорогая! Просто я устал как собака, вот и дергаюсь по каждому поводу. Не обращай внимания. Высплюсь – все пройдет.
Успокоившаяся Жанна стала что-то рассказывать Игорю, но он не слышал ее.
«Квартира, квартира, своя квартира! – стучало в голове у инспектора. – Я одним махом решу все проблемы: не надо будет ребенка усыновлять, не надо получку Жанне отдавать, не надо выискивать место, где можно с хорошенькой девушкой уединиться. Прописка, похороны – и я сам себе хозяин! Домовладелец».
В пятницу Ефремов чуть не рванул с работы собирать чемодан, но вовремя остановился.
«Не буду спешить. Эвакуироваться я всегда успею».
В длинном многоподъездном доме № 30 по улице Волгоградской весь первый этаж занимали магазины: продовольственный, хлебный, овощной и торгово-закупочная секция потребкооперации. Складские и подсобные помещения магазинов располагались на цокольном этаже. Здесь же, рядом с тепловым узлом, была небольшая комнатка, в которой Турист оборудовал свой рабочий кабинет. Официально это помещение принадлежало потребкооперации – организации, занимающейся неизвестно чем. Турист числился в магазине потребкооперации уборщиком производственных помещений.
Как-то приятели спросили его:
– Чем ваша контора занимается?
– Скупает излишки сельскохозяйственной продукции у колхозников, – со знанием дела ответил Турист. – Только вот крестьянин нынче жадный пошел, все излишки на рынок везет, и нам почти ничего не достается. Во всяком случае, за два года работы я на наших складах ни овощей, ни картошки не видел, а мясо до магазина не доходит – директор его прямо с колес продает.
В субботу Турист и Счетовод подсчитывали убытки: после убийства Бурлакова нелегальная торговля водкой на два дня была парализована. Около полудня к ним в каморку зашел Попрыгун.
– Турист, здесь одна девушка хочет с тобой поговорить, – с многозначительной улыбочкой сказал он.
– Симпатичная? – оторвавшись от цифр, спросил Турист.
– Сейчас увидишь. Заходи!
В комнату вошла опрятная девочка невысокого роста, по виду – примерная пятиклассница. В руках она держала школьный портфель, из-под шарфа выглядывал уголок пионерского галстука.
– Ты с уроков сбежала и хочешь у меня отсидеться? – пошутил уборщик производственных помещений.
– Я во вторую смену учусь и уроки никогда не прогуливаю, – с серьезным видом объяснила школьница. – Я хорошистка. У меня ни одной тройки за четверть нет!
– Попрыгун, объясни: зачем ты привел сюда эту пигалицу? Ты хочешь, чтобы я у нее дневник проверил и вместо мамы с папой расписался?
– Турист. – Школьница не знала ни имени хозяина кабинета, ни его фамилии и обратилась к взрослому мужчине по-свойски – по кличке, как к товарищу по дворовым играм. – Турист, все знают, что ты держишь свое слово. Скажи, это правда, что ты сто рублей дашь тому, кто назовет имя убийцы Кости Бурлакова?
– Девочка, ты откуда про Бурлакова знаешь? – раздосадовался работник потребкооперации. – По годам ты ему в подружки не годишься, дочерей у него нет.
– У нас во дворе все только и говорят, что какого-то дяденьку Бурлакова в восьмом доме убили и ты пообещал сто рублей тому, кто поможет найти убийцу.
– Предположим, пообещал, но ты-то здесь при чем?
– Я знаю, кто в этот день на «атасе» у его подъезда стоял, – гордо ответила школьница.
Турист и Счетовод переглянулись: «Сочиняет или правда что-то знает?»
– Девочка, – почти ласково обратился к школьнице самый уважаемый человек в районе, – давай уточним, про какой день ты говоришь?
– Это было на прошлой неделе в понедельник в двенадцатом часу дня. Парень, который тебе нужен, стоял у третьего подъезда, курил. Я еще сказала подружке, что он дом перепутал, мы засмеялись, а он на нас как зыркнул, как набычился!
– Почему ты так хорошо запомнила этот день? – посерьезнел Турист.
– Мы из музыкальной школы шли, в музыкалке в тот день занятия отменили – наша преподавательница гриппом заболела.
– Как интересно-о-о! – протянул Турист. – Шла девочка по двору и все подметила. Ты садись, в ногах правды нет!
Хозяин кабинета показал школьнице на продавленный диван. Кроме дивана, из мебели в комнатушке были двухтумбовый стол, за которым сидел сам Турист, и кресло с потрескавшимися полированными подлокотниками. Кресло занимал Счетовод, и уступать его гостье он не собирался.
Девочка покосилась на диван, но садиться не стала.
– Турист, а у тебя сейчас с собой деньги есть? – с детской непосредственностью спросила она.
– Пока я что-то не пойму, за что платить.
– Смотри! – вмешался в разговор Счетовод. Он показал девочке две десятки, помахал ими в воздухе и положил на стол. – Деньги будут твои, если ты нам поможешь.
– А что так мало? – обиженно надулась школьница. – Вы сто рублей обещали, а мне всего двадцать даете?
– Девочка, не будь такой алчной! – возмутился Турист. – Ты еще ничего нам не сказала, а уже трясешь меня, как дедушка Мичурин – грушу. Тебя как зовут? Таня? Давай, Танечка, выкладывай, что знаешь. Если у тебя серьезный базар, то мы накинем еще пару червонцев, а если ты нас за нос водишь, то дяденька Попрыгун отведет тебя в подсобку и ремня всыплет.
– Вы меня не обманете? – серьезно спросила школьница.
– Таня, – перехватил инициативу в разговоре Счетовод, – ты же пионерка, хорошистка, а так плохо о нас думаешь. Мы маленьких девочек не обманываем.
– Я не маленькая! – дерзко ответила школьница.
– Что-то меня эти препирательства стали утомлять, – напустил на себя мрачный вид Турист.
Девочка стрельнула в него глазками, прикинула, что вместо обещанных денег может получить ремнем по мягкому месту.
«А что, с них станется! – оценила она обстановку. – Отлупят, выгонят из подвала, и никому не пожалуешься».
– В тот день у подъезда стоял парень Лены Кайгородовой, – сказала школьница. – Как его зовут, я не знаю, но вместе их несколько раз видела.
– Ты ничего не путаешь? – осторожно, стараясь не сбить девочку с толку, спросил Счетовод.
– Я с Леной в одном доме живу. Она в третьем подъезде, а я – в четвертом. Когда мы шли мимо восьмого дома и ее парня увидели, я сказала подружке: «Посмотри, жених дома перепутал!»
– А что дальше было?
– Ничего не было. Мы пошли к школе готовиться, а он на месте остался.
Турист показал брату покойного Бурлакова на потолок, потом на гостью. Попрыгун понял задание и вышел из комнаты.
– Таня, я вижу, ты хорошая девочка, умная. Расскажи, как этот парень был одет?
Счетовод и Турист подробно расспросили школьницу, но больше ничего интересного она не рассказала.
– Ну что же, рад был с тобой познакомиться, – подвел итог Турист. – Ты помогла нам.
Он взял из рук вернувшегося помощника вафельный стаканчик с мороженым, протянул гостье:
– Это тебе, Танюша, угощайся!
– А деньги? – кивнула на стол девочка.
– Скажи честно, зачем тебе деньги? – спросил Турист. – Что ты хочешь купить на сто рублей? Мохеровый шарф? Если мама у тебя его увидит, то отберет и сама на голове носить будет.
– Так нечестно, – обиделась девочка.
Турист пожал плечами, достал портмоне, поверх десяток отсчитал три зелененьких трехрублевки, высыпал на стол всю мелочь из бокового кармашка.
– Это твое! Но скажи мне, что ты хочешь купить на эти деньги?
– Я же не буду их все сразу тратить, – рассудительно ответила девочка. – Подружек угощу, остальные до лета в копилку спрячу.
Школьница достала из портфеля небольшой кошелек с застежкой-поцелуйчиком, аккуратно сложила в него деньги.
– Таня, а ты что, каждый день с собой в школу кошелек носишь? – подозрительно прищурился Счетовод.
– Нет, только сегодня взяла.
– Обалдеть! – засмеялся Турист. – Шла девочка Татьяна в школу, заглянула на огонек и ободрала двух взрослых дяденек как липку! Танечка-Танюша, теперь-то мы в расчете?
Гостья застегнула портфель, поправила шарф на шее.
– Турист, – сказала она после секундного колебания, – если ко мне будут пацаны приставать, я скажу, что тебя знаю?
– Без базара! Я любому человеку за тебя ноги выдерну и назад не вставлю.
– Спасибо! – Девочка улыбнулась и, довольная собой, пошла в школу.
Проводив гостью, Турист отправил Прыгуна в овощной магазин за пивом.
– Воистину говорят: «Не делай добра, не получишь зла!» Счетовод, ты понял, кого эта малявка видела? Обалдеть – не встать! Ты прикинь, как все обернулось.
– Она видела чувака, который потом с высотки бросился?
– Его! Ты только подумай, как он меня отблагодарил. Я разрешил ему с девчонкой из наших дворов встречаться и до дома провожать, а он моего корешка молотком по голове огрел. Ну не сволочь ли?
– Погоди, Турист, не горячись.
– Слушай расклад!
Хозяин кабинета повернулся к Счетоводу и тихо, так, чтобы случайно оказавшийся за дверью человек не мог его услышать, сказал:
– Стадниченко, мой знакомый из областного УВД, шепнул, что Костю убили именно в это время: с одиннадцати до часу дня. Понедельник, разгар рабочего дня, во дворах – штиль! Людей – никого. Менты с Ленинского РОВД на три круга все дома обошли, и никто ничего не видел, а маленькая девочка столкнулась с ним нос к носу. Как всегда – дело случая. Заболела гриппом училка в музыкальной школе, и у нас появилась ниточка к убийце.
– Вдруг этот парень там случайно оказался? – неуверенно предположил Счетовод.
– Фигня! Я допускаю, что шел паренек по улице, и вдруг ему приспичило зайти в подъезд. Он зашел, сделал свои дела, вышел на крыльцо, закурил, а тут мимо две девчушки из музыкалки идут. Все в тему, кроме одного: чтобы в подъезде помочиться, не надо за тридевять земель идти – вокруг пятьдесят пятой школы своих подъездов хватает. Этот парень оказался у подъезда Бурлакова не случайно, а коли так, то он или убийца, или сообщник убийцы…
Турист замолчал на полуслове, прислушался. У соседней двери раздались голоса, звон ключей.
– Попрыгун вернулся, – сказал он. – Сейчас ему грузчик с овощного закрома Родины откроет, и мы попьем пивко, подумаем, как жить дальше.
Через пару минут посреди каморки появился ящик «Жигулевского».
– Со склада взял? – уточнил у гонца Счетовод. – Я никак не могу понять принцип, по которому они пивом торгуют. Товар завозят утром, а в торговый зал поднимают только после обеда. В чем суть задержки?
– Нашел, над чем голову ломать! – Турист смахнул с бутылки пробку, жадно сделал несколько глотков. – Значит, так. У нас на подозрении парень. Кличка – Бык, живет в районе пятьдесят пятой школы. Нам надо разузнать о нем все: где учился, с кем дружил, чем промышлял.
– Турист, а я кое-что про него знаю. – Попрыгун уселся с пивом на диван, закурил. – Его друзья-приятели собираются в двенадцатиэтажке. Часов в девять вечера их можно накрыть всех скопом. Я возьму с собой человек пять парней, блокируем их в подъезде и будем по одному выводить на балкон, прессовать. Одного жестко отоварим – у остальных языки сами развяжутся.
– Ты нам войну с пятьдесят пятой школой развяжешь, – не одобрил идею Счетовод.
– Там нейтральная территория, никто возмущаться не будет.
– Бред собачий! – Турист поставил пустую бутылку под стол, вытряхнул из пачки сигарету. – Попрыгун, ты иногда здравый чувак, а иногда чушь несешь, как пьяный физрук перед комиссией из районо. Представь, ты собрался на дело: обворовать кого-то хочешь, или убить, или ограбить. Ты что, станешь всех подряд в свои планы посвящать? Нет, конечно. О твоих делах будет знать только самый близкий друг, максимум – двое. Вся толпа, которая в двенадцатиэтажке ошивается, нам не нужна. Они все равно ничего не знают.
– Тогда другой вариант, – предложил Попрыгун. – Есть одна девушка из пятьдесят пятой школы, она с моей сестрой дружит. Я могу позвать ее в гости и ненавязчиво расспросить, что к чему.
– Не то! Чем больше народу мы вовлечем в наше тайное расследование, тем больше мути нагоним и в итоге спугнем убийцу. Мы пойдем другим путем. Я поговорю кое с кем, и нам сообщат, кто у Быка был лучшим другом. Вот этого человека, его ближайшего кореша, надо привести сюда и прессовать до тех пор, пока он нам всю правду не выложит.
– Дельный план! – поддержал шефа Счетовод. – Внезапно захватить его дружка и поставить перед фактом: или он нам дает полный расклад, или здоровья лишится. У меня вот какой вопрос: мы со второй пигалицей говорить будем?
– Зачем? – пожал плечами Турист. – Танечка-Танюша нам все подробно рассказала, вряд ли ее подружка что-то добавит.
– Если с двенадцатиэтажкой тема отпадает, может, мне пока Кайгородову тряхнуть? – предложил инициативный Попрыгун.
– Ее не трогай. Когда надо будет, я сам с ней поговорю.
– Турист, она…
– Ты меня плохо понял? – повысил голос хозяин кабинета. – К Кайгородовой даже близко не подходи и забудь, что ее имя в этих стенах слышал.
В понедельник инспектор уголовного розыска областного УВД Виктор Стадниченко встретился с Абрамкиным.
– Как дела, Олег Гаврилович, убийство на Волгоградской не раскрыл? Хочешь, я дам тебе наколку? В тот день, когда убили Константина Бурлакова, у его подъезда стоял некто Быков Михаил.
– Откуда такая информация? Мы там все мелким бреднем прочесали и ни одного свидетеля не нашли.
– Олег Гаврилович, я же не буду тебе свои источники информации палить. О Быкове сведения верные, начнешь отрабатывать, сам убедишься.
– Я тебе что-то должен за подсказку?
– Самую малость. Я хочу посмотреть отказной по факту его самоубийства.
На другой день Турист получил список друзей Михаила Быкова.
– Приведите ко мне этого человека, – ткнул он в одну фамилию.
В субботу Наташа Голубева сбежала с последнего урока. Из телефона-автомата она набрала рабочий номер Ефремова.
– Алло! Здравствуйте! Пригласите Игоря Павловича.
– Слушаю! – после недолгой паузы ответил Ефремов.
– Игорь! – захныкала в трубку Голубева. – У меня беда…
– Заткнись! – грубо оборвал ее инспектор. Он знал, как нужно разговаривать с девушкой, готовой впасть в истерику. – У тебя большие проблемы?
– У меня папа…
– Замолчи! – прикрикнул Ефремов. – Телефон не для того создан, чтобы по нему секреты выбалтывать. Нам надо встретиться. Через час на квартире.
– А хозяйка… – начала было Наташа, но ответом ей были длинные гудки – инспектор бросил трубку.
До места встречи Голубева доехала на троллейбусе. По дороге она увидела вывеску обувного магазина и чуть не расплакалась.
Бросив все дела на работе, Ефремов помчался на конспиративную квартиру, которая при благоприятном исходе должна была стать его жилищем. В ожидании гостьи он поставил чайник, покурил, сбрасывая пепел в пустой спичечный коробок.
Голубева приехала жалкая, расстроенная, некрасивая.
– Дай сигарету, – попросила она.
Игорь молча выложил на стол пачку. Курила Наташа неуверенно, сразу было видно: подымить девушка решила для виду, чтобы показать, в какую безвыходную и опасную ситуацию она попала. Понаблюдав за ней, Ефремов решил перейти к делу:
– Что стряслось?
Голубева тут же затушила сигарету, вздохнула, жалобно посмотрела Игорю в глаза.
– У меня папу вчера на проходной с нитью поймали.
– Ну и что? Заплатит штраф, на этом дело и закончится.
На глазах у девушки выступили слезы. Ей стало нестерпимо обидно, что человек, на которого она надеялась, отреагировал на ее беду с равнодушным пренебрежением.
– Весь завод эту нить ворует, а твой папаша попался, – насмешливо сказал Ефремов. – Ничего, раскошелится рублей на сорок – поумнеет.
– Я пошла, – поднялась с табурета девушка, но инспектор окриком усадил ее на место:
– Сидеть!
Голубева вернулась на место, всхлипнула. Ефремов скептически осмотрел ее и решил, что воспитательный процесс на этом можно закончить.
– Сейчас, – жестко сказал он, – без слюней и соплей расскажи, что случилось и почему ты из мелкого происшествия решила раздуть беду вселенского масштаба. Для начала – когда и как поймали твоего отца?
– Вчера он работал во вторую смену. В двенадцать ночи сменился и пошел на выход к служебному автобусу. На проходной его остановили дружинники и велели распахнуть полушубок, а там – катушка с нитью. Нить изъяли и составили протокол.
– Менты в рейде участвовали?
– Папа сказал, что был один офицер в форме, но кто он такой – не знает. Протокол составлял мужчина в гражданской одежде.
– Теперь суть – катастрофа-то в чем? На заводе химволокна рейды проводятся чуть ли не каждую неделю, и еще ни одного несуна с работы не выгнали.
– Декабрь месяц! – в отчаянии воскликнула девушка. – Сейчас за эту катушку папу тринадцатой зарплаты лишат, премию за перевыполнение плана не дадут, с Доски почета снимут…
– А ты, как я понимаю, на эту премию уже губу раскатала?
Голубева горестно вздохнула, печально кивнула:
– Мне бабушка на финские сапоги сто рублей дала, остальное папа обещал с премии добавить.
– Не в сапогах счастье! – язвительно заметил инспектор.
Голубева вновь тяжело вздохнула, посмотрела в глаза Ефремову:
– Скоро Новый год, а у нас дома обстановка – хуже не придумаешь. Мама всю ночь плакала, отец с утра для успокоения стакан водки выпил, а ему еще на работу идти. Сестра зареванная встала, ей папу жалко. Я сапог лишилась. Чему радоваться? Если бы его в ноябре поймали, то не так обидно было бы.
– Наташа, признайся, что для тебя в этой ситуации самое неприятное? Что ты обновку к празднику не получишь? Или беды твоего отца все перевешивают? Его, как я понимаю, вызовут на товарищеский суд и будут позорить в присутствии всего коллектива.
– Черт с ними, с сапогами, жила без них и дальше проживу. Мне и маму жалко, и папу. Знаешь, как он расстроился, что его с Доски почета снимут? Он весь год в передовиках ходил, а теперь кем стал?
– Почему ты решила обратиться за помощью именно ко мне? Я в ОБХСС не работаю. Мало того, завод химволокна находится на территории Машиностроительного РОВД. Это не моя «земля», я там не в авторитете.
– Игорь. – Голос у девушки задрожал, она, скрывая набегающие слезы, отвернулась к окну. – Скажи, а к кому мне еще за помощью идти? Ты единственный мой знакомый, кто в милиции работает. Я пришла с утра в школу и ни о чем, кроме этих ниток, думать не могла. Я даже до последнего урока не досидела, звонить побежала.
– Значит, так, – перешел на деловой тон Ефремов. – Помочь твоему отцу можно, но я этого сделать не могу, у меня нет соответствующих полномочий. К тому же с нитью он попался на территории другого района. Чтобы отмазать твоего родителя, мне придется ходить по кабинетам и упрашивать коллег вступиться за человека, который лично мне не брат и не товарищ. Честно тебе признаюсь, я ненавижу просить кого-либо об одолжении. Придешь в тот же ОБХСС, только рот откроешь, а на тебя уже с укором смотрят как на попрошайку. Но ради тебя я пойду на унижение.
Голубева с преданностью дворовой собаки посмотрела на инспектора, но по его недовольному виду поняла, что благодарить еще рано.
– Наташа, согласись, ходить и унижаться ради твоего папаши – значит выходить за рамки наших деловых отношений. Я помогу твоему отцу, но что я получу взамен?
– Я все сделаю, что ты скажешь, – упавшим голосом ответила девушка.
– Отлично! Именно этот ответ я хотел услышать. А теперь запоминай: ты мне ничего не должна. Это тебе понятно? Ни-че-го!
Ефремов был доволен собой. Только что в результате умело построенного разговора он разом приобрел и друга, и потенциальную любовницу, и самого преданного агента, о котором только мог мечтать. Но успех нуждался в закреплении.
– Наташа, теперь нам надо решить одну проблему. Как ты объяснишь своему отцу, что я решил вступиться за него? Смысл понятен?
– Не совсем. – У девушки уже отлегло было от сердца, но новый вопрос заставил ее насторожиться.
– Посмотри на меня! – велел инспектор. – Если бы ты была года на два старше, ты бы просто сказала папе: «Есть один мент, он ухаживает за мной. Я попросила его, и он согласился помочь». Но ты-то еще в школе учишься! Между мной и тобой не может быть никаких отношений. Как ты объяснишь отцу, что у тебя лично есть знакомые в милиции?
– Я могу сказать… – неуверенно начала Голубева и тут же поняла, что никаких вариантов у нее нет.
– Завтра я буду ждать твоего отца в десять утра в моем кабинете.
– Игорь, – Голубева уже не знала, как ей обращаться к Ефремову, и почему-то назвала его по имени, хотя в голове у нее вертелось «Игорь Павлович», – давай я скажу, что у моей подружки брат в милиции работает…
– И этому брату делать больше нечего, как за первого встречного рубаху на груди рвать? Не выдумывай ничего и отцу ничего не объясняй. Он взрослый человек: что на виду – поймет, об остальном догадается. Кстати, как тебе эта квартира? Представь, что она – моя. Нормальная хата?
– Конечно. – Девушка не поняла, куда клонит Ефремов, и на всякий случай согласилась, что квартира – просто загляденье.
Инспектор угостил гостью чаем, убедился, что она успокоилась, и демонстративно посмотрел на часы:
– Наташа, тебе пора.
В прихожей Игорь привлек к себе девушку и поцеловал. Сбитая с толку Голубева не знала, как себя вести: то ли отвечать на поцелуй, то ли оттолкнуть инспектора. В этой непонятной ситуации она пошла по пути наименьшего сопротивления: прикинулась амебой – расслабила губы и замерла.
«Как манекен целую, – промелькнула мысль у Ефремова. – Но ничего не поделать, сюжет надо довести до конца. Эффектная точка – это пролог к новым отношениям».
После встречи с инспектором Наташа чувствовала себя внутренне опустошенной. С одной стороны, она добилась чего хотела: если Ефремов пообещал помочь, то свое слово сдержит. С другой стороны – теперь она была его должницей.
«Сказал бы сразу, что он хочет, – я бы согласилась».
Дома до Наташи дошло, что любовницей можно стать и без физической близости.
«Оказывается, главное – это не заняться любовью с мужчиной, а внутренне быть готовой к этой любви и даже желать ее. Предложит Игорь встречаться – я не откажусь. Не зря же он про квартиру намекал…»
В этот вечер Ефремова дома ждал очередной скандал. Как только он заикнулся, что пойдет в воскресенье на работу, Жанна тут же встала на дыбы:
– Почему ты все время отлыниваешь от домашних дел? Договорились же, что в выходные сходишь к родителям в погреб за картошкой, а теперь, оказывается, тебе на работу надо?
– Жанна, – миролюбиво обратился к разозленной женщине Ефремов, – что ты нервничаешь на пустом месте? После работы схожу в погреб.
– Когда сходишь? Ночью? В прошлый раз ты весь день в райотделе проторчал и семью на всю неделю без картошки оставил. Некогда тебе было о нас подумать!
– Успокойся! Завтра час-два – и освобожусь. Ты пойми, мне надо помочь хорошему человеку…
– А я у тебя к хорошим людям не отношусь? – разъярилась Жанна. – Я вижу, ты не только от домашних дел стал увиливать, но и о Женечке не думаешь. Договорились же, что к Новому году ты мне подарок сделаешь и Женечку наконец-то усыновишь. Или ты передумал?
Жанна грозно посмотрела на Игоря, но тот обезоруживающе улыбнулся и заверил, что «подарок» к Новому году будет обязательно.
На другой день Ефремов встретился с отцом Наташи и проинструктировал его, как надо будет вести себя на следующей неделе. Виктор Голубев во время разговора смущенно молчал, но по его лицу Игорь понял, что передовика производства больше, чем штраф и позор, интересуют другие вопросы. «У вас с моей дочерью это как, серьезно? Мне к чему готовиться? Она школу окончит или вместо выпускных экзаменов в декрет уйдет?»
– На этом у меня все, – подвел итог беседы инспектор.
Голубев встал, хотел было задать первый вопрос, но Игорь решительно пресек его попытку прояснить обстановку.
– Все – значит все! – жестко отрезал он. – На этом разговор закончен.
Поняв, что инспектор не намерен раскрывать тайну его отношений с Наташей, Голубев попрощался и ушел. За ним следом стал собираться и Ефремов. Доставая куртку из одежного шкафа, он заметил в углу катушку кордовой нити и улыбнулся: «Интересно, а нитки, что у нас в кабинете, кто с завода украл?»
Кордовую нить выпускал завод химволокна в областном центре. Основной объем нити уходил на Ярославский шинный завод, а то, что не успели погрузить в вагоны, растаскивали по домам работники. Прочная кордовая нить – незаменимая вещь в хозяйстве! На нее подвешивали шторки на кухне, ею подшивали валенки, умельцы плели из нее рыболовные сети. Широкое применение кордовая нить нашла в уголовном судопроизводстве. Абсолютно все уголовные дела в областном центре были сшиты этой нитью. Если вдуматься, то ситуация складывалась анекдотичная: кордовая нить в продажу никогда не поступала, но у каждого следователя в столе был клубок этой нити, пронзенный большой «цыганской» иглой.
Расхитители продукции завода химволокна делились на две категории: несуны и воры. Вором считался работник завода, пойманный с нитью на базаре. За катушку кордовой нити могли впаять пару лет лишения свободы: нить является государственным имуществом, таким же ценным, как оружейный плутоний или запчасти с космического корабля «Восток». Несунами считались мелкие расхитители, несознательные граждане, тащившие из цеха все, что попадется под руку. За катушку ниток, изъятую на проходной завода, обычно лишали премии или штрафовали.
В понедельник после развода Ефремов зашел к начальнику БХСС Ленинского РОВД Леонову.
– Виктор Дмитриевич, дико извиняюсь, но я опять с просьбой.
– Для старушки лекарство надо? – догадался Леонов.
– Хуже! Один человек с нитью влетел…
Услышав про нить, Виктор Дмитриевич поскучнел. Связываться с руководством завода – дело неприятное, хлопотное и неблагодарное. Отмажешь несуна, а что взамен? Бутылка коньяка и коробка шоколадных конфет? Это для начальника уголовного розыска конфеты «Птичье молоко» в диковинку, а начальник БХСС мог в любой момент их купить.
– Кто такой и когда попался? – для приличия спросил Леонов. Для себя он уже решил, что в просьбе помочь откажет.
– Папаша моей подруги в пятницу на проходной засыпался. Теперь он поперек дороги мне встанет, на улицу ее отпускать не будет.
С минуту Леонов пытался понять, каким это образом некий злобный папаша может запретить взрослой девушке встречаться с молодым человеком. Потом до него дошло.
– Игорь, твоей подружке сколько лет? – вполголоса, как о чем-то запретном, спросил он.
– Семнадцать, – грустно ответил Ефремов.
– Вот ты даешь стране угля! – восхитился Виктор Дмитриевич. – Она школу-то окончила?
– В десятом классе учится.
– Обалдеть! И ты не боишься с ней встречаться?
От скуки и равнодушия на лице Виктора Дмитриевича не осталось и следа. Теперь Леонов просто сгорал от любопытства. Подумать только, коллега, взрослый мужчина, крутит любовь со школьницей! На сорокалетнего, много лет женатого мужчину, даже намек на флирт с юной прелестницей действует возбуждающе, будоражит кровь и нагоняет смелые эротические видения.
– Давно это у вас? – заговорщицки спросил начальник БХСС.
– С полгода.
– Погоди, Игорь, ты же вроде бы женат, и ребенок есть?
– Я никогда не был женат, и ребенок не мой. Жил я у одной гражданки, но это дело прошлое. Она меня со дня на день выставить обещала.
– А что так? – сочувственно спросил Леонов.
– Я не хочу ее ребенка усыновлять.
– Это правильно! – поддержал молодого коллегу опытный начальник. – Один раз подпись поставишь – на всю жизнь ярмо на шею наденешь. Алименты как простуда – пока срок не пройдет, никакими лекарствами не вылечишь. Мой приятель женился на женщине с ребенком…
– Виктор Дмитриевич, я тут даже проект подготовил… – попытался остановить оживившегося начальника Ефремов, но тот заставил выслушать его историю до конца.
– Мораль сей басни такова! – подытожил Леонов. – Родной отец ходит, похохатывает, а мой приятель за его дите с получки четверть зарплаты отстегивает. Так что ты, Игорь, на уговоры не ведись. Любовь любовью, а денежки врозь. Что ты говорил о письме?
– Проект документа.
– Дай, почитаю. Так, «Голубев В. А. 10 декабря 1982 года выполнял задание сотрудников БХСС по проверке бдительности работников ВОХР на проходной № 3 завода „Химволокно“. При задержании товарищ Голубев В. А. забыл предъявить предписание о проверке, вследствие чего на него был составлен протокол…» Хм-м. Хорошо написано. Я оставлю эту бумагу у себя. Насчет отца твоей… знакомой я позвоню мужикам, договорюсь, но ты, Игорек, предупреди несуна, что рано или поздно он еще раз попадется, и тогда его никто отмазать не сможет, а пока… – Леонов порылся в столе, достал красивую импортную заколку для волос. – Твоей подруге от меня лично и от всех сотрудников БХСС нашего отдела. Но ты смотри! – Виктор Дмитриевич погрозил пальцем инспектору. – Будь осторожен. Разнюхают в политотделе про твои похождения – голову снимут.
Во вторник отца Наташи вызвали к заместителю директора завода по производству.
– Ты что за комедию на проходной ломал! – закричал с порога замдиректора. – Ты что, сразу не мог объяснить, что у тебя предписание о проверке в кармане?
– Анатолий Сергеевич, – взмолился Голубев. – Менты сказали: «Раньше времени рот откроешь – всю операцию завалишь». Я растерялся, стою, не знаю, что делать, а тут какой-то мужик в ондатровой шапке подбежал и протокол составил.
– Иди, работай! – смилостивился замдиректора. – Мой тебе совет: ты в другой раз голову не теряй, а еще лучше – с БХСС не связывайся. Добровольная помощь милиции – дело хорошее и даже нужное, но только не на нашем заводе. Ты меня понял, Виктор?
Никто из рабочих в цехе первичной обработки кордовой нити не поверил, что Голубев участвовал в милицейской операции.
– Я всегда говорил: Витя Голубев – еще та рыба-налим! – сказал мужикам в курилке старейший слесарь цеха. – Ты его за жабры хвать, а он уже на другом конце реки под корягой сидит, чешуйки в порядок приводит.
– Крутанулся он знатно, ничего не скажешь! – согласились с ним мужики. – Оно и понятно, конец года, хорошие деньги можно потерять.
Дома счастливые родители спросили Наташу, как им отблагодарить невесть откуда взявшегося благодетеля.
– Сама разберусь, – отмахнулась дочь.
Мама с папой переглянулись: «Вот так и взрослеют дети. Оглянуться не успеешь, уже и внуки пойдут».
В понедельник, 13 декабря, начальник Ленинского РОВД собрал руководителей оперативных служб для подведения предварительных итогов уходящего года.
– Начнем с вас, Виктор Дмитриевич, – обратился Балагуров к начальнику отделения БХСС.
– До конца года я планирую задержать серийных мошенников. По нашим подсчетам, за ними числятся не менее шести эпизодов мошенничеств в отношении граждан.
– Неплохо. – Балагуров сверился с цифрами в сводке, сделал пометку.
– Два мошенничества мы планируем оставить на этот год, остальные – перекинуть на следующий, – уточнил Костин.
– Почему на этот год два? – недовольно спросил начальник милиции.
– Николай Борисович, – стал оправдываться Леонов, – у меня по спекуляции не хватает двух преступлений, а по мошенничествам – полный порядок. Разрешите мне мошенниками в этом году перекрыться и вытянуть процент.
Начальника милиции такой вариант не устроил.
– Одно мошенничество пустишь в декабре, все остальные – на следующий год! – распорядился он. – Если тебе процентов не хватает – раскрывай! Прояви оперативную смекалку, соберись с силами и выровняй процент.
– Как я его выровняю, если у нас в районе спекулянты на вес золота? – недовольно забурчал Леонов. – Был бы городской рынок на нашей территории, я бы процветал, а так – где мне спекулянтов искать?
– Виктор Дмитриевич, вы это у меня спрашиваете? – с вызовом спросил Балагуров.
– Прошу прощения, оговорился, – извинился за мысли вслух начальник БХСС.
– Теперь перейдем к болезненной теме, – продолжил Балагуров. – Что у нас с тяжкими преступлениями, переходящими на следующий год?
– Два убийства: одно майское, другое июльское и три тяжких телесных повреждения, – доложил начальник уголовного розыска.
– Каковы перспективы их раскрытия?
– Работаем над Бурлаковым. Остальные перейдут на тот год как нераскрытые преступления.
– Павел Васильевич, – обратился начальник милиции к своему заместителю, – я разрешаю вам перенести на следующий год оба убийства и одну сто восьмую[59]. Два других преступления как хотите, так и раскрывайте.
Балагуров сверился с цифрами, посчитал на калькуляторе предполагаемый процент раскрываемости, недовольно поморщился.
– Павел Васильевич, с прокурорами нельзя договориться, чтобы убийства в этом году приостановили?
– Ничего не получится, – ответил Костин. – Я был у прокурора, разговаривал со следователями, они стоят на своем – по делам назначены экспертизы, и в этом году они их приостанавливать не будут.
– Коллеги, – обратился к участникам совещания Балагуров, – до конца этого года осталось всего три недели, а у нас уже нет резервов. Что будем делать, если под Новый год посыплются тяжкие преступления?
– Раскрывать будем, – с легкой, едва уловимой ноткой раздражения ответил Костин.
«Какой вопрос – такой ответ, – похвалил про себя Павла Васильевича начальник ОУР. – Зачем наперед загадывать? В прошлом году под Новый год в районе спокойно было, а как будет в этом году, одному господу богу известно».
– Павел Васильевич, кто у нас обслуживает территорию улицы Волгоградской? – задал неожиданный вопрос начальник милиции.
– Инспектор уголовного розыска Стоянов, – ответил за Костина начальник розыска.
– Стоянов Сергей Степанович, капитан милиции, в должности инспектора ОУР четыре года, – зачитал по бумажке Балагуров. – Почему у нас на таком сложном участке работает инспектор, который в уголовном розыске без году неделя? У нас что, более опытных сотрудников нет?
– Николай Борисович, по цифрам район улицы Волгоградской едва ли не самый спокойный на нашей территории. Как бы там ни было, но Турист за порядком следит. Уличная преступность на Волгоградской ниже, чем в среднем по городу.
– Это по цифрам, а по существу? Больше половины преступлений на Волгоградской латентные. Потерпевшие боятся обращаться за помощью в милицию. На следующий год поставьте на этот участок более опытного инспектора. О, еще момент! Виктор Дмитриевич, вы, кажется, жаловались на недостаток спекулянтов в районе? Почему бы вам не заняться нелегальной торговлей водкой на Волгоградской?
– У-у-у! – протянул Леонов. – Чтобы «стояк»[60] накрыть, надо целую войсковую операцию разрабатывать. У водочных спекулянтов на каждую изъятую бутылку отговорка будет, а в квартиру к «Центровому» мы без санкции прокурора зайти не сможем.
– Всегда так! – повеселел Балагуров. – Как только начинаешь углубляться в какой-то вопрос, связанный с линией БХСС, так тут же появляются объективные причины, препятствующие раскрытию преступлений: то личного состава мало, то прокурор палки в колеса ставит.
– Николай Борисович, – вкрадчиво сказал Леонов, – процент раскрываемости преступлений не я придумал. Два спекулянта, задержанные на перепродаже кордовой нити, дадут процент ровно в два раза больше, чем полновесная бригада торговцев водкой. Если я сейчас сосредоточу все силы на «стояке», то кто показатели для райотдела делать будет?
– На перспективу надо мыслить! – ушел от прямого ответа Балагуров. – К вечеру подготовьте мне предложения по окончанию года.
После обеда Костин собрал у себя инспекторов уголовного розыска.
– Коллеги! Оставим словоблудие сами знаете для кого и приступим к делу. В двух словах я обрисую вам общественно-политическую обстановку в стране и у нас в районе. В ноябре месяце новый министр МВД потребовал от руководителей всех уровней полной отдачи в борьбе с преступностью. В переводе на человеческий язык это означает: «Процент раскрываемости преступлений – поднять, социалистическую законность – не нарушать!» Министр призывает нас раскрывать преступления в «белых перчатках», строго по нормам Уголовно-процессуального кодекса. Что сказать, из министерского кресла виднее, как нам надо работать.
– Наш министр, – вставил Абрамкин, – с нами не одних кровей. Он из КГБ, и мы для него всего лишь сборище негодяев, которым место за решеткой.
– Еще что скажешь? – строго посмотрел на начальника ОУР Костин. – Какой бы ни был наш министр, он от нас ничего незаконного не требует. Тебя бы на его место поставили, ты бы точно такие же приказы издавал.
– Павел Васильевич, виноват, ляпнул не подумавши.
– Обсудим конец года, – предложил Костин. – Для вас не секрет, что для нового начальника РОВД показатели следующего года принципиально важнее показателей этого года. Все провалы 1982 года будут списаны на прежнее руководство райотдела, а за процент раскрываемости в следующем году спросят уже с Балагурова. Нам надо приложить все усилия, чтобы в новый год перетащить минимум тяжких преступлений. Олег Гаврилович, две сто восьмых – на твоей совести. Как хочешь, так и раскрывай.
– У меня предложение, – живо отреагировал начальник розыска. – Давайте временно, до конца года, перераспределим обязанности. Всех опытных инспекторов бросим на нераскрытые преступления, а молодежью перекроем остальные участки работы.
– Полностью поддерживаю, – согласился Костин.
При перераспределении обязанностей Ефремову, в довесок к обслуживаемой им территории, добавили линию несовершеннолетних преступников.
– А как же замполит? – уточнил Игорь.
– Считай, что он уже на новой работе, – ответил Костин.
После совещания Абрамкин задержался у Павла Васильевича.
– Заметил я одну интересную вещь, – сказал начальник розыска. – Леонов и при старом начальнике милиции вел себя независимо, и над новым подтрунивает. Хорошо быть начальником БХСС!
– Ты бы на его месте недели не продержался, – возразил Костин. – Сейчас, в конце года, у Леонова начнется горячая пора: начальников много, а он – один. Сам прикинь, как ему вертеться надо: Балагурову к новогоднему застолью икру – достань, шоколадные конфеты – принеси, коньяк армянский – обеспечь и про колбасу с красной рыбой не забудь!
– Нам с барского стола что-нибудь перепадет?
– Как всегда – крохи. Но в этом году нам хоть что-то достанется. Балагуров – человек в городе новый, блатными еще не оброс. Вот у старого начальника друзей-приятелей было не счесть! И все прожорливые, как воронята в гнезде. Леонов, помнится, в конце прошлого года вообще работу забросил, целыми днями по базам да магазинам шнырял, дефицитные продукты выискивал.
– Павел Васильевич, черт с ним, с Леоновым, я о Ефремове поговорить хочу. Подходил ко мне Стадниченко из областного управления. У него есть верная информация, что в день убийства Бурлакова у его подъезда стоял некто Быков, несовершеннолетний.
– Ничего менять не будем! – отрезал Костин. – У Ефремова сейчас квартира наклевывается, так что работник из него, прямо скажем, никакой. Держи его на подхвате, а на раскрытие убийства Бурлакова брось самых опытных работников.
Вечером инспекторов собрал начальник ОУР.
– Политику партии на данном этапе все поняли? – спросил он. – Этот год можете смело закрывать с провальными показателями, а следующий – вытягивать будем.
– Олег Гаврилович, как нам с Бурлаковым быть? – озабоченно спросил Буторин.
– Работайте, раскрывайте. Займитесь Быковым.
– Уже занялись, – вставил Лукьянов. – Отпечаток пальца в квартире Бурлакова оставлен не Быковым, а другим лицом.
– Вот и ищите это лицо! – повысил голос начальник розыска. – Вы сыщики или сборище вахтеров с завода химволокна? Работайте, землю носом ройте, поднимите всю агентуру, пообещайте осведомителям, что мы за раскрытие Бурлакова простим им мелкие грешки. Активизируйтесь. До конца года время еще есть.
Ефремов, пока начальство совещалось и обсуждало его работоспособность, метался по городу. Перед обедом он встретился с ценным агентом и получил информацию о краже из квартиры доцента мединститута Логинова.
– Дело верное, – сказал агент. – Вещички с этой кражи сейчас у Маньки Облигации на хате. Если в ближайшие дни проведешь обыск, то всю их гоп-компанию раскрутишь.
– Кто такая эта Манька? – озадаченно спросил Ефремов. – Я раньше не слышал о ней.
– Маринка Шевелева, постельная подруга Коли Хромого.
– Погоди, а с чего это она Манькой стала?
– Кино смотреть надо! – засмеялся агент. – Коля Хромой напился как-то после удачного дела и говорит: «Марина, ты такая же тупая, как Манька Облигация». Все, дело сделано! Кликуха пошла в народ. Оно и правильно: Марин в нашем городе – пруд пруди, а Манька Облигация – одна. Вернее, две. Вторая – в кино, Высоцкому глазки строит.
К Ефросинье Ивановне Игорь смог заехать только поздно вечером. Вахтер на первом этаже не хотел пропускать инспектора к больной, но Ефремов быстро поставил его на место.
– Милиция! – Игорь сунул вахтеру под нос раскрытое служебное удостоверение.
– Время для свиданий уже закончилось…
– А мне какое дело? – перебил его инспектор и так посмотрел на вахтера, что страж кардиологического отделения сконфузился и поспешил ретироваться в свой закуток за гардеробом.
Ефросинья Ивановна встретила Ефремова с опухшими глазами.
– Я уже всплакнула, пока тебя ждала, – слабым голосом сказала она. – Меня же выписали сегодня, а домой забирать некому. Вот так бывает, Игореша, растишь детей, а под старость лет в больнице некому навестить.
– Завтра вы будете дома, – заверил старушку инспектор. – К обеду надо будет забрать выписку у лечащего врача и приготовить вещи.
– Выписка у меня на руках. Ты, может, сразу ее заберешь?
Игорь посмотрел на часы.
– Тетя Фрося, мне сегодня, ей-богу, некогда – конец года, начальство рвет и мечет. Завтра ждите меня примерно в час дня. Обед придется пропустить.
– Игореша, ты меня домой увези, а о еде не заботься. Дома я что-нибудь приготовлю.
Перед сном Ефремов открыл выписку из истории болезни Ефросиньи Ивановны.
– Что это? – недовольно спросила Жанна.
– Бабушку мою из больницы выписывают.
– Какую бабушку? – не поняла сожительница.
– Двоюродную. Я тебе не рассказывал о ней? Замечательнейшая старушка! Скоро я вас познакомлю… Заочно.
Последнее слово инспектор произнес одними губами, беззвучно. Время отпочковываться от Жанны еще не наступило.
Во вторник Игорь, как и обещал, перевез старушку домой. Весь следующий день он был как на иголках, нервничал, не находил себе места. Раз за разом прокручивал в уме предстоящую речь, подбирал нужные интонации. В четверг утром Ефремов почувствовал, что готов к решающей встрече с Ефросиньей Ивановной.
Перед обедом он приехал проведать старушку.
– Как дела, Игорь? – спросила она.
Ефремов немного помялся и нехотя сказал:
– Тетя Фрося, нам, судя по всему, придется расстаться.
– А что так? – ахнула от неожиданности пенсионерка.
– Не хотел я раньше времени говорить, но ничего не поделать! – горестно вздохнул Игорь. – Тут вот какое дело, тетя Фрося: мне придется переехать в другой город.
– Ох ты, господи, напасть-то какая! – запричитала хозяйка. – Что случилось? Начальство лютует?
– Да нет, все дело в прописке! Женщина, у которой я жил, показала мне на дверь и выписала со своей жилплощади. Я теперь бездомный! Меня уже в кадры вызывали и пригрозили: если до конца недели не найду, где прописаться, меня уволят из милиции. Нельзя в органах работать без прописки, не положено.
– А родители что, не пропишут у себя? – простодушно спросила тетя Фрося.
– К родителям я не пойду, – буднично, но жестко ответил Игорь.
Ефросинья Ивановна засуетилась. Ей стало стыдно перед Ефремовым.
«Зря я про родителей помянула! – подумала она. – Мало ли какие отношения могут быть между людьми? У меня у самой две дочери, а проведать заходит посторонний человек».
– Игореша, а знакомые не могут помочь с пропиской? – попробовала исправить положение старушка. – Тебя временная прописка устроит?
– С друзьями-приятелями всегда так: по мелочи – все тебе братья, а как дело чего-то серьезного коснется, так никого не найдешь.
Игорь достал из кармана куртки коробочку с дефицитным лекарством.
– Тетя Фрося, последняя упаковка. Достал с великим трудом. На неделю вам должно хватить, а дальше – не знаю, как будет. Из Красноярска я вряд ли смогу с лекарствами помочь…
– Ты в Красноярск хочешь уехать? – ужаснулась старушка. – А почему так далеко?
– У меня там друг живет, обещал помочь с работой. Я бы рад где-нибудь в нашей области место найти, но все должности заняты. Проклятая прописка! Можно подумать, если у меня нет штампа в паспорте, то я уже…
Игорь прервал себя на полуслове, занервничал, достал сигареты.
– Игореша, а если тебе у меня прописаться? – робко предложила Ефросинья Ивановна.
– Неудобно как-то, тетя Фрося. Получится, что я навязался вам со своими проблемами.
– Перестань! – Старушка явно обрадовалась, что нашла выход из положения. – Пока, на время, пропишешься у меня, а там что-нибудь придумаешь.
Ефремов начал возражать, но хозяйка квартиры настаивала, и он согласился.
– Только вот какое дело, Игореша: я сама до ЖКО дойти не смогу. Паспортистку нельзя на дом вызвать?
– Постараюсь. Начальство попрошу, они не откажут.
Через два часа паспортистка приняла у Ефросиньи Ивановны заявление с просьбой прописать на своей жилплощади гражданина Ефремова И. П.
– Теперь с работы не выгонят? – с надеждой спросила старушка.
– Пока прописан – нет.
Вечером Ефремову позвонила начальник паспортного стола Машиностроительного РОВД.
– Игорь Павлович, вы не хотите над старушкой опекунство взять? Прописка пропиской, но надо бы подстраховаться.
– Как это сделать? – озаботился Игорь.
– Приезжайте, я объясню.
В четверг Сергей Козодоев возвращался из школы в приподнятом настроении. В кои веки ему удалось получить пятерку по химии – вот что значит посидел дома неделю за учебниками!
«Еще на недельку замкнусь, „погрущу“ по лучшему другу, и можно будет на улице появиться…»
У подъезда Сергея поджидали два незнакомых парня.
– Привет! – сказал один из них. – У тебя закурить есть?
Козодоев инстинктивно оглянулся. На улице не было никого знакомых, случись что, ни на чью помощь он рассчитывать не мог.
– У меня только такие. – Сергей достал пачку «Стюардессы».
– Какую гадость ты куришь! – засмеялся незнакомец, забрал всю пачку и положил в свой карман.
– Пойдем с нами, – предложил второй парень. – Мы тебя хорошим куревом угостим.
– Мне домой надо. – Сергей шагнул к двери, но один из парней преградил ему путь.
– Ты что, падла, не понял, что с тобой поговорить хотят?
– Дайте мне хоть дипломат домой занести, – попросил Сергей.
Один из парней, ни слова не говоря, забрал у Козодоева дипломат и, словно баскетбольный мяч, забросил на подъездный козырек.
– Живым вернешься – заберешь! – сказал он.
Сергею ничего не оставалось, как подчиниться. У перехода на Волгоградскую улицу Козодоев замедлил шаг, но парни легкими тычками в спину подтолкнули его вперед:
– Не бойся! Сегодня ты наш гость, а гостей мы не бьем.
По их смеху Сергей догадался: будут бить, и бить крепко.
«Хрен вы с меня чего вытрясете, – злорадно подумал Козодоев. – Я лучше сдохну от побоев, чем правду расскажу».
К удивлению Сергея, его повели не в квартиру, не в подъезд и даже не в подвал, а на цокольный этаж продовольственного магазина. В крохотной комнатке Козодоев остановился у входа, но его заставили выйти на середину.
– Вот он, урод! – доложил один из парней.
Молодой мужчина в очках оторвался от чтения толстой книги, задумчиво посмотрел на гостя и ничего не сказал. Второй мужчина сидел за столом и что-то писал.
«Это Турист! – холодея от ужаса, догадался Козодоев. – Сейчас он закончит писанину, и для меня начнется ад».
Несколько минут в комнате все молчали: Турист дописывал письмо, Счетовод в кресле рассматривал обложку «Молодой гвардии» 1952 года издания.
«В школе я изучал совсем другое произведение, – думал он. – После смерти Сталина из романа Фадеева выбросили все упоминания о вредителях, Вышинском и бывших белогвардейцах. А жаль! С вредителями эта книга интереснее».
– Ну что же! – прервал молчание Турист. – Поговорим. Ты ничего не хочешь нам рассказать?
Хозяин кабинета вальяжно откинулся на спинку стула, щелчком выбил из пачки сигарету. Сергей не знал, как себя вести, и сказал первое, что пришло на ум:
– Мне нечего вам говорить.
В ту же секунду острая боль пронзила все его тело. Первый удар, мощный и точный, пришелся по почкам. Второй – в солнечное сплетение. Козодоев захлебнулся воздухом, согнулся пополам, но стоящий сбоку парень выпрямил его ударом ноги в грудь.
– Как странно, – «удивился» Турист. – Ты пришел к нам поговорить, но ничего рассказывать не хочешь. Ты, наверное, нас не уважаешь?
– Я не сам пришел, – выдавил из себя Сергей и рухнул перед столом на колени – второй удар по почкам был сильнее первого.
– Погодите, не прессуйте его, – попросил интеллигентный Счетовод. – Сергей, я знаю, ты хороший парень, из приличной семьи. Ты хорошо учишься, не хулиган, не пьяница, а попал в такую грязную историю! Сергей, мы хотим помочь тебе. Расскажи нам все, что ты знаешь о том случае, и мы оставим тебя в покое.
– О каком случае? – выдохнул Козодоев.
Парень сбоку с размаху нанес Сергею удар остроносым ботинком по ребрам. Даже через пальто было слышно, как под одеждой у Козодоева что-то лопнуло. Скорчившись от боли, Сергей лег на грязный пол, застонал. В груди его все полыхало огнем, каждый глоток воздуха разрывал внутренности на части.
«Молчать! – приказал себе Козодоев. – Если развяжешь язык, тебя в зоне десять лет так бить будут каждый день. Терпи! Ползай перед ними, унижайся, но молчи и терпи».
– Волк, пока не трогай его! – приказал Турист. – Пусть чуток отойдет, тогда продолжим.
– Я не знаю, о чем говорить, – простонал Козодоев.
– Про дружка своего ты ничего рассказать не хочешь? – вкрадчиво спросил Счетовод.
– Про какого? Про Мишку Быкова? Я ничего про него не знаю.
– Ты не лежи на полу – простынешь, – по-товарищески посоветовал Турист.
– Сережа, твой друг бросился с двенадцатиэтажки, а ты нам ничего не хочешь рассказать про это? – продолжил «мягкий» допрос Счетовод. – Согласись: твое молчание выглядит как вранье. Не может быть такого, чтобы твой лучший корешок сиганул с высотки вниз головой, а ты не в курсе, что за помутнение у него наступило. Мы прозондировали почву: Быков запоями не пил, коноплей не баловался, «Дихлофос» не нюхал. Мне кажется, он пошел на самоубийство вполне осознанно, а не в состоянии опьянения. Расскажи нам, что случилось.
Сергей сел на четвереньки, с трудом сглотнул.
– Я не знаю…
Продолжить он не успел. Парень сбоку со всего размаха врезал Сергею раскрытой ладонью по уху. Козодоев от удара завалился на бок, в голове зазвенело, в глазах запрыгали огненно-яркие точки.
– Да погоди ты! – как сквозь вату донесся до него чей-то голос. – Куда ты спешишь? Он уже начал говорить, а ты его в аут отправил.
– Волк, ты по голове его больше не бей, – распорядился хозяин кабинета. – Ты ему «лампочку» стрясешь, он в дурачка превратится, и придется нам его за город везти, до ближайшего оврага.
– Я все расскажу, – простонал Козодоев.
– Вот это другой разговор! – похвалил его Счетовод. – Так что с твоим дружком приключилось?
– У него девчонка была… Лена Кайгородова, с ваших дворов…
Сергей приподнялся с пола, постанывая, сел на колени, попробовал глубоко вздохнуть, но острая пронзительная боль в ребрах тут же парализовала дыхание, заставила осторожно выпустить воздух и больше не экспериментировать с глубиной вдоха.
– Начало хорошее, продолжай, – подбодрил его Турист.
– Короче, дня за три до самоубийства он вызвал меня на разговор и говорит, что эта Кайгородова от него забеременела и собралась рожать…
– Да ну на фиг! – одновременно воскликнули Счетовод и Турист.
Если бы Сергей не находился в полуобморочном состоянии, он бы заметил, что молодые мужчины удивились по-разному. Турист усомнился, что беременность подруги может подтолкнуть к самоубийству, а в голосе Счетовода явно слышалось сомнение другого рода. Его возглас означал: «Она не может быть беременной! Не с чего!»
Турист уловил скрытый смысл возгласа приятеля, но сделал вид, что ничего не заметил.
– По-моему, ты нам лапшу на уши вешаешь, – с грустью сказал он. – Такой хороший парень, а нас не уважаешь. Мы что, враги тебе? Сергей, ты не запирайся, а то вранье тебе боком выйдет.
– Уже вышло, – прошептал Козодоев. – У меня что-то внутри лопнуло. Вы, наверное, ребро мне сломали. Я дышать не могу…
– Я тебе, падла, не одно, а все ребра переломаю, – пригрозил парень сбоку.
– Погоди, Волк! – остановил его Счетовод. – Куда ты коней гонишь?
– Так как дело было? – взял инициативу в свои руки Турист. – Она забеременела, он испугался и покончил жизнь самоубийством? Чушь какая-то, фигня!
– Мишка порядочный был, – морщась от боли, ответил Сергей. – Другой бы на его месте отказался, сказал: «Рожай, мое-то какое дело?» А Миха… он не такой. Если бы Кайгородова и в самом деле собралась рожать, он бы на ней женился. А какой из него отец? Ни кола ни двора, ни зарплаты, ни профессии. Его в армию призовут, на что Лена с ребенком жить будут?
– Это он так сказал или ты за него додумал? – спросил Турист. – Ты отсебятину не пори, как было, так и рассказывай.
– Чего рассказывать? – озлобился Сергей. – Мы стоим на балконе, он спрашивает: «Как ты думаешь, она меня из армии дождется?» А что я ему отвечу? Что она в ожидании его дембеля будет два года у родителей на шее висеть? Может, будет, а может, за другого замуж выскочит.
– Тут что-то не то, – не поверил Турист. – Мне кажется, ты темнишь, недоговариваешь. Волк, ты готов?
– Подождите! – взмолился Козодоев. – Вы сами подумайте, с чего бы ему передо мной душу наизнанку выворачивать? Если он собрался жизнь самоубийством покончить, то со мной-то ему о чем советоваться? Как лучше с балкона спрыгнуть? Менты у него в кармане паспорт нашли, значит, он все продумал и решил со всем разом покончить.
– Мутно как-то, – недоверчиво заметил Счетовод. – То он тебе друг, то уже сам себе на уме…
– Мы после восьмого класса только на улице встречались и уже не были такими закадычными друзьями, как раньше. Потом Кайгородова появилась, и он стал с ней больше времени проводить, чем с пацанами. – Сергей украдкой глянул на Туриста и понял, что лед недоверия дал трещинку, лидер волгоградской молодежи стал вдумываться в его слова, прикидывать: «Что же побудило молодого паренька шагнуть в бездну? Беременность? Уход в армию?»
– Я хорошо знаю семью Быковых, – продолжил Козодоев. – У них лишнего куска хлеба отродясь не было. Если бы Лена родила и пришла к ним жить… Было у папы Мишки Быкова трое детей, а стало пятеро. А ее родители? На кой хрен им такой зять сдался?
– Как ты, однако, заговорил! – удивился Счетовод. – И за маму, и за папу подумал.
– Время было, – дерзко усмехнулся Козодоев. – Тут еще вот какой момент. Она родит, он уйдет в армию, а общие друзья останутся.
– Ты на себя намекаешь? – догадался Турист.
– Как-то мы с Кайгородовой смеялись на балконе, я ей анекдоты рассказывал. Мишка увидел нас и неделю со мной не разговаривал. После этого вы хотите, чтобы он мне перед смертью исповедался? Я ему повода ревновать не давал, но я же не один на свете.
– Теперь про убийство рассказывай, – приказал Турист.
– Про какое? – Козодоев удивился так искренне, что хозяин кабинета сменил тему разговора:
– Твой друг причинил нам материальный ущерб, и его надо возместить. Ты нам должен.
Турист посмотрел на Счетовода, тот показал три пальца.
– Ты нам должен триста рублей.
– Почему я? – удивился Сергей.
– А кто будет платить? Кайгородова? Мы права беременных женщин соблюдаем и ее ненужными проблемами нагружать не будем. Срок тебе – до понедельника. Если все до копеечки не заплатишь, я тебе не завидую.
– У меня нет денег, – обреченно выдохнул Козодоев.
– Не считай нас за идиотов! – неожиданно жестко сказал Счетовод. – Мы навели о тебе справки. У тебя отец на Севере работает, приличные деньги заколачивает. Надежные люди нам шепнули, что у тебя есть японская куртка, джинсы фирменные. Шарфик на тебе полтинничек как минимум стоит. Не хочешь у матери деньги просить – иди на базар. Продашь свои шмотки и с нами расплатишься.
– Можете меня прямо сейчас насмерть забить, но я вещи продавать не буду, – твердо заявил Сергей. – Я матери не смогу объяснить, куда у меня новая куртка делась. Что мне ей про какие-то долги рассказывать, о которых я ничего не знаю?
– Поступим по-другому, – предложил Турист. – С понедельника выйдешь на «стояк», будешь с моими людьми водкой торговать. Под Новый год навар хороший будет, часть долга отработаешь, а там – посмотрим. Если тебя мое предложение не устраивает, извини, я тебе друзей не выбирал. Волк, помоги ему подняться!
Парни, встретившие Козодоева у подъезда, поставили его на ноги, «заботливо» отряхнули от грязи пальто, вывели на улицу. Пошатываясь, как пьяный, Сергей дошел до угла дома, и его вырвало.
– Что с тобой? – подбежала к нему женщина в рабочем халате. – Парень, ты почему такой бледный? Тебе плохо?
– Я упал, – прошептал Сергей.
– Вася, оставь разгрузку! – крикнула женщина водителю «Москвича»-«каблучка». – Отвези его в травмпункт. Парень, ты как? До больницы доедешь или «Скорую» вызвать?
Заботливая женщина и водитель усадили Козодоева в автомобиль.
– Пососи конфетку по дороге, не так тошнить будет. – Женщина дала Сергею леденец. – Вася, ты его у больницы не бросай.
– Сделаю, Мария Николаевна! – заверил водитель.
Он довез Козодоева до травмпункта, помог зайти в приемное отделение. Через полчаса ожидания в очереди Сергея направили на рентген.
– У вас ребро сломано, – посмотрев на снимок, сказал врач-травматолог. – При каких обстоятельствах вы получили травму?
– Упал неудачно, – неохотно ответил Сергей.
– Упал? – саркастически усмехнулся врач. – Откуда? С лестницы? У вас, молодой человек, все тело в синяках и ссадинах. Так на улице не падают.
– Я с горки упал, – стоял на своем Сергей. – Там бортики ледяные, вот я о них и стукнулся.
– В милицию сообщать будем? – спросила медсестра.
– Нет, – после недолгого раздумья ответил травматолог. – Записывай: «Бытовая травма. Падение на скользкой поверхности. Для дальнейшего лечения рекомендовано обратиться в поликлинику по месту жительства».
– Вы мне гипс ставить будете? – спросил Козодоев.
– При переломе ребер гипс не накладывают, – объяснила медсестра. – Дома попроси маму, чтобы туго перемотала ребра платком, и дыши через раз. Вот рецепт на обезболивающее лекарство.
– Ты больше с крутой горки не катайся! – посоветовал врач. – Сегодня тебе повезло, ребро плевру не пробило, а мог бы умереть от внутреннего кровотечения. Иди, чего тебе объяснять! Справку в поликлинике получишь.
Три дня Сергей мочился кровью. Выписанные врачом таблетки он глотал не по две штуки, а горстями. К воскресенью боль в ребрах утихла, головокружение и тошнота прошли.
– Мама, я выздоровел! – сказал он.
– Может быть, сейчас толком объяснишь, что с тобой случилось? – спросила Римма Витальевна.
– Я поспорил, что на ногах смогу съехать с большой горки на бульваре Машиностроителей. Как летел вниз кубарем, уже не помню. Дипломат где-то там потерял. Мама, да все нормально! Завтра в школу пойду.
– Ты, Сергей, вроде бы взрослый парень, а ведешь себя как несмышленыш. Скажи спасибо, что одним сломанным ребром отделался. Про Быкова никаких новостей нет?
– Говорят, из-за девчонки с собой покончил. Приревновал, что ли…
После ухода Козодоева Турист и Счетовод остались вдвоем.
– По-моему, мы его не дожали, – задумчиво сказал Счетовод.
– Фигня! – возразил хозяин кабинета. – Это как раз тот случай, когда лучше недожать, чем пережать. Если бы мы продолжили его прессовать, он бы начал сознаваться во всем подряд и так бы нас запутал, что мы бы погрязли в собственных домыслах и предположениях. Ты же сам прекрасно видел, что Козлодоев этот – тряпка, ссыкун первостатейный! Пару раз получил по ребрам и дружка своего с потрохами сдал.
– Тебе виднее, – не стал перечить Счетовод.
– Когда этот мальчик валялся у нас в ногах, я понял, что в квартире у Кости мог быть кто угодно, только не этот малодушный ублюдок. Он – слабое звено. Если Быков действительно замешан в убийстве Бурлакова, то это он должен был подниматься в хату, а Козодоев – стоять на стрёме, но никак не наоборот… Но в одном Козлик прав: кто решил покончить жизнь самоубийством, тот в свои планы никого посвящать не будет. Есть люди, которые играют в самоубийство: понты пуляют, но с жизнью расставаться не хотят. У нас в армии один новобранец полез в петлю и даже немного повисел в ней, но табурет из-под себя выбил только после того, как услышал шаги на лестнице. Человек, который бросается с балкона, на постороннюю помощь рассчитывать не может. Это как выстрел в висок – нажал курок, и дело сделано.
Турист достал пачку «Мальборо», с удовольствием закурил. Счетовод молчал. Он догадался, что хозяин кабинета успел продумать какой-то план, в котором он, Александр Орлов, будет непосредственно задействован.
– Козодоев-Козлодоев пока вне подозрений, но надо подстраховаться. Мы продолжим работать с ним через «стояк». Поторгует водкой недельку-другую на морозе, станет словоохотливым – сам все выложит, что знает. Счетовод, ему надо подобрать хорошую напарницу: умную, неболтливую, умеющую выслушивать и сопереживать. Совместный труд сближает, опасный труд сближает вдвойне! Через неделю Козодоев должен доверять напарнице больше, чем матери родной.
– Турист, ты какую-то Мату Хари нарисовал. Где я тебе такую найду?
– Друг мой, долбить человека – ума много не надо, а вот вытянуть из него правду, не прибегая к насилию, – это целая наука, тут нужен творческий подход, нестандартный. Поступим так. Привлечем к этому делу сестер Кириенко – Ларису и Иру. Лариса будет его напарницей и доведет Козлодоева до кондиции, а Ира вступит в дело как наша главная ударная сила. С Иркой я договорюсь, а Лора на тебе.
– Начало понял, а дальше?
– Экий ты сухарь, Счетовод! Влезь в шкуру этого малодушного существа, постой вместо него на «стояке», потрясись от холода и страха, и ты увидишь тропу, по которой он пойдет. Эта тропа и есть наша пьеса. Начало действия – «добрая» напарница, к которой через неделю Козлодоев будет испытывать самые теплые чувства. Даю тебе гарантию, что он ненавязчиво поинтересуется, есть у нее парень или нет. Но «стояк» не то место, где крутят любовь. Напарница намекнет ему, что готова к чему-то, а к чему – не понять: то ли к сексу, то ли к невинному поцелую в щечку. Тут Козлодоев должен сам все додумать и нарисовать себе радужные перспективы. Часть вторая. Лариса зазовет Козлодоева отметить окончание «трудовой» вахты в узком кругу. Он к тому времени подружится со всеми членами бригады и, само собой, согласится. Мы выберем хату и устроим им вечеринку. Представь, собралась молодежь, и все хвалят Козлика: «Какой ты смелый! Мы в первый раз на „стояке“ трусили, в каждом покупателе подставу видели, а у тебя ни один мускул не дрогнул. Менты мимо шли, а ты и бровью не повел». Он возомнит о себе черт знает что, полезет к Ларисочке, а она откажет ему под благовидным предлогом. Тут в дело вступит красотка Ирина. Козлодоев обалдеет от такой перемены и уцепится за нее, как утопающий за соломинку. В нужный момент они останутся вдвоем, но секс в самый последний момент сорвется. Козлик будет жаждать продолжения и ради него пойдет на все. Денек-другой в ожидании свободной хаты, где состоится их свидание, он будет ходить за Ирой как привязанный, а она, чтобы получше познакомиться с героем «стояка», ненавязчиво расспросит его об интересующих нас вопросах.
«Как ты узнал Туриста?» – спросит она.
«Он меня черт знает в чем подозревал», – ответит Козлик.
«Да ты что! – изумится Ира. – Расскажи, как дело было?»
За Кириенко Ирину хозяин кабинета говорил писклявым голосом, а за Козодоева – басом. Так, по мнению Туриста, было правдоподобнее.
– Если к концу недели на «стояке» он не выболтает все младшей сестре, то перед старшей не устоит. В предвкушении сказочной ночи любой мужик станет болтливым… Как тебе мой план?
– Великолепно! Лариса давно просит вернуть ее в дело. Завтра же встречусь с ней и все оговорю.
– Теперь поговорим о Кайгородовой. Не хочешь мне рассказать, что за козни ты плетешь за моей спиной?
– Я?! – изумился Счетовод. – Турист, ты в своем уме? Какие козни? Ты о чем?
– О Кайгородовой. Колись, что у тебя с ней было?
– Ничего не было.
– Мне что, дважды надо повторять? – спросил Турист тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Я же видел, как ты дернулся, когда разговор зашел про ее беременность. Выкладывай, что между вами было.
– Турист, ей-богу, все получилось само собой. В августе жена уехала к родне в деревню, я остался один. Ночью вышел на балкон покурить, слышу, кто-то у подъезда плачет. Пригляделся – девчонка. Спустился, спрашиваю: «Кто тебя обидел?» Она отвечает: поссорилась с родителями и ушла из дома. Думала у подружки переночевать и утром вернуться, но мать подруги не позволила остаться ей на ночь. Я пожалел девчонку и позвал к себе. Ночи-то в августе уже холодные, до утра на лавочке околеть можно.
– Дальше можешь не продолжать! – смилостивился Турист. – Квартира у тебя маленькая, кровать одна. Чтобы девочка успокоилась, ты дал ей вина, потом спать положил, и все само собой, ненавязчиво, получилось. Примерно так? Едем дальше. Когда Козлик заговорил о беременности, ты на автомате посчитал срок и ляпнул, что это фигня.
– Срок тут ни при чем. Мне не пятнадцать лет, я знаю, как предохраняться.
– Нисколько не сомневаюсь! Чем дело кончилось?
– Через пару дней я случайно встретил Кайгородову. Она улыбнулась, дала понять, что ее ссора с родителями серьезных последствий не имела. С тех пор я ее в глаза не видел и ничего о ней не слышал.
– Впредь, друг мой, следи за своими эмоциями, а то дернулся, как будто тебя током ударили. – Хозяин кабинета помолчал, подумал. – Тебе придется возобновить с ней знакомство. Можешь выдумать что угодно, но узнай у Кайгородовой: был разговор о беременности или нет? Если она сейчас беременна от Быкова, то скрывать ей нечего. А если Козлик нам врет и весь разговор со своим дружком он выдумал, то тут есть над чем подумать…
В дверь заглянул директор потребкооперации.
– Привет! Как дела? – спросил он.
– Не видишь, что ли, что я занят? – дернулся Турист.
– Извини, не заметил, что ты не один. – Незваный гость аккуратно прикрыл за собой дверь и поспешил наверх, в магазин.
– На чем я остановился? – сам себя спросил Турист. – На деньгах! В них вся суть. Клянусь тебе: все деньги, которые разбросали по квартире Бурлакова, я бы отдал тому, кто сможет объяснить мне, что весь этот фокус с деньгами означает.
Вечером, освободившись от текущих дел, Турист пришел в квартиру Бурлакова, походил в темноте по комнатам, поразмышлял в одиночестве.
В жизни Александра Игнатова, с пятого класса поменявшего имя на кличку Турист, было два момента, о которых он не любил вспоминать. Один из них был связан с Кайгородовой и произошел относительно недавно, несколько месяцев назад.
В тот день наконец-то до дома добрался Аркаша, старинный знакомый Туриста. С юных лет Аркадия преследовали неприятности, он постоянно попадал в какие-то передряги, лихие приключения. Перед самой армией он умудрился заразиться гонореей, так что первый месяц службы провел в гарнизонном госпитале. В лазарете Аркаша стал оказывать знаки внимания симпатичной медсестре, за что был бит ее мужем, военным хирургом. Как проходила его дальнейшая служба в рядах Советской армии, неизвестно, но путь до родного дома у Аркадия был явно тернистым: покинув ворота воинской части в мае, до места прописки он добрался только в середине июля, словно ехал из Казахстана в Сибирь не на поезде, а на ишаке.
Узнав о возвращении скитальца, Турист прихватил бутылку водки и пошел в гости. Дома у Аркадия был бедлам: дым стоял коромыслом, пьяная молодежь развлекалась в комнатах, отец солдата спал, уткнувшись лицом в стол на кухне. Выбрав незанятый уголок, Турист распил с Аркашей бутылку и отправился домой. У подъезда за ним увязалась какая-то девчонка, не то пьяная, не то чем-то одурманенная.
– Ты от Аркашки вышла? – спросил изрядно хмельной работник потребкооперации.
Девушка согласно кивнула. По дороге в глубь микрорайона Турист поцеловал девчонку – раз, другой, третий – и повел ее на съемную квартиру к Бурлакову. Тот без разговоров уступил другу спальню, а сам, закончив с водочными делами, отправился на диван в зал. Наутро Турист проснулся от скребущего по нервам нытья. Он приподнялся на кровати, присмотрелся к сидящей на краю девушке, с которой даже толком не успел познакомиться.
– Ты чего скулишь? – охрипшим после пьянки голосом спросил он.
– Я не помню, как сюда попала, – срывающимся голосом прошептала девушка.
– Ну и что с того? – безразлично спросил Турист.
Он встал, открыл форточку, нашел в кармашке вельветовой рубашки сигареты, закурил.
– Тебе влетит, что дома не ночевала?
– Еще как! – шмыгнула носом гостья.
– Скажешь, что силы не рассчитала, напилась пьяная и уснула у подружки. Посмотри на меня!
Почувствовав властные интонации, девушка безропотно выполнила приказание.
– Не-е-ет, – догадался Турист, – ты не из-за мамы с папой плачешь… Признавайся, что случилось? Деньги пьяная потеряла или обидел кто?
– У меня это в первый раз было, – почти беззвучно, одними губами ответила гостья.
– Что было? – не понял мужчина.
– Ну, это самое, с тобой… Я не знала, что так получится.
– Ты в своем уме? – обозлился Турист. – Ты кто такая? Тебя как зовут? Какого черта ты раньше ничего не сказала? Я бы до тебя, сволочь, пальцем не дотронулся!
– Я думала, что я со своим парнем…
– Чего?! Не хочешь ли ты сказать, что меня можно с кем-то перепутать? Ты что врешь? Ты меня за идиота считаешь?
Он хотел влепить лгунье пощечину, но девушка остановила его руку и, всхлипывая, все объяснила:
– Мы с подружками вчера вечером пришли к Аркаше поздравить его с возвращением из армии. Он нам налил вина, а когда оно кончилось, стал бражкой угощать. Потом Аркаша сказал, что для полного кайфа надо догнаться «дурью». Он с собой из Казахстана коноплю привез. Я два раза затянулась самокруткой, голова закружилась, и у меня память как отшибло. Помню только, что я встретила своего парня и мы пошли к нему домой…
– Офигеть! Я, когда у Аркашки был, почувствовал запах какой-то странный… И девчонки смеялись как-то неестественно – как придурковатые. Но, честно говоря, про коноплю я даже не подумал.
– Турист, я сама с тобой напросилась? Стыдно-то как…
– Заткнись!
Девушка покорно замолчала. Турист вновь закурил, задумался.
«Как все по-скотски получилось! Она не хотела, а я ничего не понял. Хоть бы намек дала, я бы ее ночью в чем мать родила на улицу выставил. Что теперь делать? Надо этот вопрос как-то уладить, а то я чувствую себя виноватым, словно воспользовался ее состоянием и надругался над невинной девушкой».
– Значит, так, – докурив, сказал он, – иди домой и обо всем, что здесь было, забудь. Если я хоть от кого-то услышу, что ты…
– Ничего не услышишь! – поспешно заверила его девушка.
В прихожей Кайгородова не удержалась и заглянула в зал. Там на диване спал еще один мужчина. Девушка побледнела, ей стало дурно. Она не помнила никаких подробностей прошедшей ночи: с одним Туристом она была или этот, второй, тоже принял участие…
– Турист, – попросила она, – пожалуйста, не рассказывай никому.
– Пошла вон! – зарычал Игнатов.
Для Лены Кайгородовой эта ночь имела далеко идущие последствия. Несколько человек видели, как она ушла в темноту с Туристом. Что было дальше между ними, никто не знал, но на всякий случай парни стали избегать Кайгородову.
– Туристу дорогу переходить – себе дороже, – перешептывались они. – Зажмешь Ленку в подъезде, она Туристу пожалуется – и хана! Поминай, мама, как звали.
Быстро догадавшись о причинах внезапного отчуждения, Кайгородова пошла «искать счастье» в других дворах и к сентябрю попала в компанию Быкова и Козодоева.
…Прохаживаясь из комнаты в комнату, Турист думал то о хнычущей девчонке на кровати, то о неизвестном преступнике, убившем хозяина квартиры.
«Как мерзко все получилось в прошлый раз! Я до сих пор не пойму, как надо было вести себя тем утром… Кто был здесь с молотком в руке и что этот человек хотел доказать? Зачем он разбросал деньги в спальне? Предположим, появился некий псих и решил отомстить за поруганную честь Кайгородовой, но тогда ему надо меня убивать, а не Бурлакова… До января нам квартирантов не найти, так что вечеринку в честь Козодоева мы провернем здесь, в этой хате. А что потом? Нам без ментов убийцу не найти, так что завтра же надо будет выйти на контакт с кем-нибудь из сыщиков нашего райотдела. Кто допрашивал моих парней? Ефремов? Вот с ним и состыкуемся».
Утром в пятницу Турист позвонил в уголовный розыск Ленинского РОВД.
– Здравствуйте, мне Игоря Павловича. А, это вы! Приятно познакомиться. Игорь Павлович, это Александр Игнатов вас беспокоит. Давайте сегодня пообедаем вместе…
Турист и Ефремов встретились в столовой издательства «Советская Сибирь». Вход в здание типографии был по пропускам. Ефремов на проходной показал служебное удостоверение, а как внутрь охраняемого здания попал Турист – неизвестно.
Столовая издательства славилась на весь город вкусными и недорогими комплексными обедами. В пятницу давали на первое борщ с мясом, на второе – картофельное пюре с сосисками, на третье – компот или ягодный напиток. От салата Турист и Ефремов отказались: крохотная миска с нарезкой из маринованных овощей стоила сорок копеек, а еды в ней – на один зубок.
Турист хорошо ориентировался в столовой. Расплатившись на кассе, он успел занять столик на двоих в конце зала. Как только мужчины приступили к обеду, в зал ввалились рабочие первой смены, и все места разом оказались заняты.
Некоторое время инспектор и Турист ели молча. Первым заговорил Игнатов. Чтобы подчеркнуть частный характер встречи, он обратился к собеседнику на «ты»:
– Как ты думаешь, они действительно уронили гроб или это пустой треп?
– Ты про кого? Про Брежнева? Я думаю, что его никто не ронял. Представь, верховный правитель страны, восемнадцать лет был у власти, и что, ему с десяток лучших могильщиков не нашли? Чушь все это.
– Чушь не чушь, но все уже целый месяц обсуждают похороны и верят, что гроб выскользнул из рук и грохнулся на дно могилы. Знаешь, почему люди верят в эту небылицу? Потому что они в падении гроба хотят увидеть некий знак свыше, мол, держитесь, товарищи, не только гробы падают. Народ наш жаждет перемен, он устал от лжи, от этой серой повседневности, от отупляющего однообразия.
– Нашел где о политике речи толкать, – хмыкнул Ефремов.
– О чем еще в столовой говорить как не о политике? Не о делах же. Ты, Игорь, обернись и посмотри вокруг себя: все в зале заняты своим делом, все сосредоточенно жуют и ни на кого не обращают внимания. Как-то, по молодости лет, я баловался стишками и написал целую поэму о Нью-Йорке. Что ты ухмыляешься? О чем еще писать в шестнадцать лет? В юном возрасте надо мечтать о дальних странах, а не о сборе металлолома на субботнике. Так вот, в моем произведении была такая строка: «Не ищи ты здесь спасенья, ты – один среди толпы». Нас сейчас двое, но мы в этом зале одни, как два ковбоя в бескрайней прерии.
Словно увидев у кассы что-то необычное, Турист замер, не донеся вилку с насаженной сосиской до рта, подумал секунду, выбрал из роя мечущихся в голове мыслей самую подходящую и продолжил:
– За твоей спиной сейчас десятки рабочих, которые по большому счету бездельники. Они получают зарплату за то, что никому не нужно, за ложь. Но пойми меня правильно: их, работяг, я ни в чем не виню. Они такие же бесправные винтики в нашей системе, как я и как все вокруг. Что выпускает типография издательства «Советская Сибирь»? Макулатуру, которую никто не читает. Моего отца, коммуниста, заставляют выписывать журнал «Агитатор». Будь моя воля, я бы назвал это издание «Вспышка», потому что жизненный путь его до предела краток: из почтового ящика – в туалет, за трубу около унитаза… М-да, что-то я за столом не о том говорю. Ну да ладно! Нормальному мужику глупыми сравнениями аппетит не испортишь. На чем я остановился? На лжи. Я как-то задумался: есть ли просвет в этом море лжи, есть ли крупица правды в тоннах газетной бумаги, и пришел к выводу – нет. Посуди сам: в общесоюзных газетах можно читать только международные новости и спорт. В областной газете и этого нет. Читать нашу «Советскую Сибирь» вредно для психического здоровья. А телевидение? Включи программу «Время», и дикторы бодро отрапортуют тебе, что у нас в стране мяса – завались! И где оно? Почему дикторы не подскажут нам, в каком году и в каком магазине мясо было в последний раз в свободной продаже? Где они, эти Кирилловы и Шаталовы, мясо на прилавках видели? В московских гастрономах? Давно известно, Москва – это витрина СССР, в ней все есть.
– Я, кстати, мясо в магазинах помню, – вставил Ефремов.
– Когда? В конце 1960-х? Я тоже его помню. И пирамидки из шоколадок помню, но все это изобилие куда-то благополучно слилось. В Африку, наверное, или на Кубу. Скажи, зачем мне эта Куба, если за обычными сосисками надо в магазине километровую очередь стоять? Кубинцы в очередях стоят? Нет. Они глотают мои сосиски прямо в целлофане и посмеиваются над глупым северным соседом, который сам голодает, а всех бездельников и тунеядцев в Африке и Азии кормит.
– Ты все? Выговорился? – спросил Игорь. – Теперь скажи, если не секрет, откуда у тебя такая необычная кличка?
– В пятом классе в знак протеста против лжи и диктата советской пропаганды я пришел в школу с рюкзаком вместо ранца.
– Угу, мужественный поступок, – согласился инспектор. – А ты, когда пионером был, баррикады строить не пытался? Революцию с решительных действий надо начинать, а не с рюкзаков.
– Я знал, что ты здравый мэн! – засмеялся Турист. – Некоторые, кстати, верят, что я в знак протеста на уроки с рюкзаком пришел. На самом деле мне просто захотелось пошутить над одноклассниками и учителями. Давай допивай компот, и пойдем, а то люди из очереди на нас как на врагов народа смотрят – обед в самом разгаре, а свободных столиков нет.
На улице они закурили, постояли у проходной.
– В городе действительно хотят ввести комендантский час для подростков? – спросил Турист.
– Решение уже принято. После Нового года вступит в силу. Всех подростков, не достигших шестнадцати лет, после десяти часов вечера будут задерживать и доставлять в милицию.
– Зачем?
– Для их же блага. Чтобы с ними на улице в позднее время чего-нибудь не случилось.
– Скажи, а в чем принципиальная разница между шестнадцатью и семнадцатью годами? До шестнадцати лет ты искренне считаешь, что детей находят в капусте, а в семнадцать начинаешь подозревать, что их женщины рожают?
– Вопрос не ко мне. Я законы не принимаю.
– А кто их принимает? Горсовет? Если бы у нас были честные выборы и в горсовете сидели депутаты, которых мы выбрали, то я бы знал, с кого спросить за беспредел. А так? Какие-то проходимцы, которых никто не избирал, диктуют нам свою волю, словно мы стадо безмозглых баранов, которые без поводыря не знают, куда идти.
– Провалится эта затея с комендантским часом, – высказал свое мнение инспектор. – Как ты будешь устанавливать возраст подростка? По паспорту? Кто же с собой на прогулке паспорт носит!
– Я знаю, как будет, – уверенно сказал Турист. – Начнут хватать всех подряд. Кому не исполнилось шестнадцати лет – тому штраф, а кто повзрослее – прослушает лекцию от инспектора ИДН и пойдет домой. Но давно известно: бесправие порождает протест.
– Поговорим о деле, – предложил Ефремов.
– Всегда так! – засмеялся Турист. – Хочешь душу излить, а натыкаешься на стену молчания и запретов. Спрашивай. Я отвечу на все вопросы.
– При осмотре квартиры Бурлакова мы нашли нижнее женское белье импортного производства. Бурлаков, как я знаю, был холост…
– Дальше не надо! – перебил его Турист. – Пройдемся, и я расскажу тебе, в чем тут суть. Костя, как современный молодой человек, был в душе мятежником. Ему, как и мне, опаскудела эта советская действительность, нескончаемая ложь, тотальное лицемерие и ханжество. Но как протестовать против навязываемой тебе морали и системы ценностей, если ты спутан по рукам и ногам? Выступить открыто никто не рискнет, за границу не выпустят, так что ничего не остается, как устроить маленький капиталистический рай у себя дома. Два удовольствия в одном: качественный отдых и фига для моралистов-пуритан. С деньгами такой финт можно себе позволить, а вот без пачки рублей – вряд ли. Но оставим деньги и перейдем к кружевным лифчикам. Каждую осень на овощную базу сгоняют девчонок из техникумов. Костя присматривался к ним и выбирал несколько кандидаток, исключительно иногородних, из общежития, скромно одетых, без лишних запросов. Система простая: «да – да», «нет – нет». «Согласна? Пошли». Девчонка приходит к нему домой, а там стол накрыт по высшему разряду: свечи, шампанское, шоколадные конфеты. Первый тост, первый поцелуй, и наступает сказочный вечер любви и исполнения желаний. Представь: девушка из отдаленного поселка, а он выставляет перед ней на стол яблоки, виноград, груши, ветчину, красную рыбу.
– Рыба-то откуда? – не понял связи между дарами моря и овощной базой Ефремов.
– Овощебаза стоит впритык к хладокомбинату и складам горпродторга. В обед грузчики выходят за забор промзоны, и начинается великий обмен: мешок отборной картошки меняют на несколько банок тушенки, виноград – на колбасу, сгущенку – на консервированные ананасы. Ты когда-нибудь пробовал консервированные болгарские персики? Обалденное лакомство. Ни одна недотрога не устоит. Утрирую, конечно, но девушки у Кости не переводились.
– Почему все белье одного размера?
– О вкусах не спорят! Косте нравились худосочные девушки с маленькой грудью. Но не в этом суть! Самая первая девчонка, с которой он познакомился на базе, была фигуристая, но миниатюрная. Все кружевное белье подобрано на нее. А дальше – по накатанной. Если у тебя есть классный заграничный лифчик нулевого размера, то следующую девушку ты будешь подбирать под него, а не наоборот. Согласись, это же глупо – каждую новую подружку индивидуально наряжать. Гораздо проще под имеющийся лифчик найти чувиху, чем тратить кровные рубли на обновку. Кстати, по поводу заграничных тряпок: вы, наверное, подумали, что Бурлаков по восьмиклассницам специализировался? Нет, Костя в этом плане осторожный человек был. Паспорт, конечно, не спрашивал, но кого ни попадя к себе не водил.
Ефремов, отрешенно рассматривавший прохожих на противоположной стороне дороги, выцепил взглядом девушку, чем-то напоминающую Голубеву.
– Школьница школьнице рознь, – со знанием дела возразил он.
– Без базара! Знавал я чувих, которым рожать пора, а они за школьной партой сидели. Но мы отдалились от темы. Какие еще вопросы?
– У него была женщина лет сорока. Кто она?
– Отдушина от смазливых малолеток. Шучу! Об этой женщине я знаю немного. Когда-то она была у Кости преподавателем в институте, потом, после армии, Бурлаков устроился к ним на кафедру лаборантом, но его выгнали через год. Выгнали, кстати, за студентку. Декан факультета застукал их на большой перемене. Представь, они так увлеклись любовью, что забыли закрыть дверь в лаборантскую. Охи, вздохи. В самый интересный момент входит декан… Студентку, как ни странно, оставили, а Бурлакову предложили уволиться по собственному желанию. Прошло время, и Костя встречает эту женщину у себя на базе – она со студентами картошку перебирает, а он с мужиками пиво в подсобке пьет. Слово за слово, возобновили знакомство, стали встречаться.
– Какая насыщенная личная жизнь была у товарища Бурлакова! – перебил Туриста инспектор.
– Я слишком подробно рассказываю о похождениях Кости? – догадался работник потребкооперации. – Иногда суть кроется в деталях, и неизвестно, с какого конца лучше зайти, чтобы понять картину в целом.
– Что еще об этой женщине известно?
– Почти ничего. Костя никогда отношения с ней напоказ не выставлял, а я… как бы это сказать-то? Мне изначально сама суть этих странных отношений была непонятна, а значит, неинтересна. Встречается мой корешок со зрелой женщиной, ведет с ней интеллектуальные беседы – ну и черт с ним! Каждый развлекается как может. Одни марки собирают, другие с престарелыми бабами в позднюю любовь играют – каждому свое.
– По-твоему, сорок лет – это закат жизни? А как же поговорка: «Если бабе сорок пять, баба ягодка опять»?
– Игорь, мы же ровесники, неужели ты не понимаешь, о чем я говорю? Для шестнадцатилетнего пацана все тридцатилетние женщины – древние старухи, а для дедушки-пенсионера все сорокалетние бабы – молодухи. Костя был наших лет. Для него бывшая преподавательница – это некий фетиш, живой символ того, что при желании можно всего добиться. Представь, она ему двойки на уроках ставила, уму-разуму учила, а потом – оп! – и они в кровати, и та же женщина ему дифирамбы поет. Экзотика.
– От этой женщины не может к нему хвост потянуться?
– Вряд ли! У нее муж где-то на Севере работает, дома наездами появляется. Представь, что он узнал о любовнике. Что он сделает? Жене в рыло даст, а к любовнику разбираться не пойдет. Сучка не захочет – кобель не вскочит. Если женщина решила мужу рога наставить, то какая разница, с кем она это сделала?
– А где сейчас ее муж?
– В отъезде. Перед днем рождения Костя обмолвился, что в субботу его «мадам» будет свободна. Я, кажется, видел эту тетку на похоронах. Она как в гроб заглянула, так сознание потеряла. Игорь, плевать на эту женщину! Ни она, ни ее муж к убийству отношения не имеют.
– Пожалуй, ты прав, – немного подумав, согласился инспектор. – Ревнивый муж может выследить и убить конкурента, но здесь явно не тот случай. Если предположить, что некий ревнивец забрался в квартиру к Бурлакову с целью его убийства, то он должен действовать очень решительно и бить наверняка, от души, а у нас всего один удар, и не ножом, не топором, а каким-то легоньким кухонным молоточком. Я вначале вообще думал, что это убийство – дело случая: кто-то хотел пошутить, но перестарался.
– Исключено. В шутку можно книгой сзади по голове огреть, а молотком в висок – какая это, к черту, шутка? Давай откинем все нереальные и скользкие версии и поговорим о фактах. Что еще вам в квартире показалось странным и необычным?
– Деньги, орудие убийства и чайный гриб.
– Водка вас не заинтересовала?
– Бурлаков был твоим «центровым».
– О-па! Откуда такие сведения? – засмеялся Турист. – В моем окружении завелся предатель?
– Не ищи измены там, где ее нет. Ты контролируешь «стояк», значит, где-то в твоем районе должен быть склад с водкой. Зная распределение обязанностей в водочном бизнесе, нетрудно догадаться, что Бурлаков был «Центровым». Три ящика водки в квартире могут быть только на продажу.
– Кто у вас досье на меня ведет?
– Не знаю. Меня от линии малолеток отстранили, а когда я ими занимался, до тебя руки не дошли. Турист, ты больше не задавай вопросов, на которые я не буду отвечать, хорошо?
– Годится.
– Что насчет чайного гриба?
– Какой-то умник сказал Косте, что если не успеваешь позавтракать, то чайный гриб поможет сохранить желудок. Бурлаков утром всегда спешил, вот и завел у себя это старушечье зелье. Вместо яичницы выпил кружку гриба – и на работу.
– Теперь о деньгах, разбросанных по всей спальне. Поступим так: ты выскажешь два любых предположения, потом две версии скажу я.
– «Никакие деньги не спасут тебя от расплаты!» – не задумываясь, выпалил Турист.
– «Деньги, нажитые преступным путем, ведут к смерти!»
– «Я дурак, и мне все по фигу!»
– Это, кстати, основная версия в нашей конторе, – сказал Ефремов. – Если к концу года в убийстве Бурлакова не наступит просвет, может появиться некий псих, который с легкостью возьмет на себя любое преступление.
– А как же Быков? – вкрадчиво спросил Турист. – Он что, у дефективного идиота в подельниках был? Куда вы выбросите Быкова? Он же явно на стреме стоял, человека в квартире подстраховывал.
– А почему не подстраховал? – привел контраргумент Ефремов.
– Костя на такси приехал. Как Быков должен был его остановить?
– Броситься за ним в подъезд и устроить там потасовку, поднять шум, гам.
– Фигня! – на корню пресек неудачную версию Турист. – На шум выбежали бы соседи, и тогда тот человек, который был в квартире у Бурлакова, не смог бы выйти незамеченным. Ты, Игорь, – мент и рассуждаешь по-ментовски – поручили дело, костьми ляг, но свой долг выполни. Давай лучше повторим эксперимент со вскрытием карт. Ты выкладываешь все, что знаешь о Быкове, потом я расскажу все, что смог узнать о нем.
Ефремов добросовестно пересказал все сведения, которые получил от Голубевой. Не забыл он и про Козодоева, соседа Наташи по парте.
– Про Козлика – не в бровь, а в глаз! – восхитился Турист. – У тебя, Игорь, отменные информаторы. Мне он тоже показался двуличным, но слабеньким. Стоило цыкнуть на него, как он поплыл и всю правду выложил.
– Вы его, часом, не пытали? – насторожился инспектор.
– Нет, что ты! – запротестовал Турист. – У нас была теплая дружеская беседа в уединенной обстановке. Кстати, ты не можешь проверить в женской консультации: была беременной Кайгородова или нет? И еще. Я могу вытряхнуть пыль из любого в нашем районе. Понадобится, я даже с главарями Ковских дворов или «Швейцарии» договорюсь, а вот в ПТУ, где учился Быков, и на завод, где он проходил практику, я сунуться не смогу. Давай распределим обязанности. Ты соберешь о нем сведения там, куда у меня руки не достают, а я здесь выполню любое твое поручение. Лады?
– Турист, что тебе важнее в этой истории: найти убийцу или понять причину нападения на Бурлакова?
– Деньги. Я хочу узнать, зачем некий преступник разбросал по квартире почти тысячу рублей. Человек, которому не нужны деньги, способен на все. Сегодня он Бурлакова убил, а завтра меня или моих друзей на куски порубит. Согласись, ситуация неприятная: есть некто, и он не сумасшедший и не дебил, а поступки у него – дурацкие, необъяснимые.
На углу у киоска звукозаписи они попрощались и разошлись в разные стороны, договорившись обмениваться информацией по мере ее поступления.
В райотделе Ефремова пригласил к себе начальник БХСС.
– Тут такое дело, Игорь, девчонка твоя нужна.
Инспектор в недоумении посмотрел на Леонова.
– Игорь, долг платежом красен. Я помог ее отцу, она должна помочь мне. Ты садись, покурим, я кое-что тебе расскажу. Ты в разгонщиках разбираешься?
– Не мой профиль.
– Неважно. Я тебе сейчас все объясню, и ты сразу поймешь, зачем мне твоя подружка сдалась. У нас в городе есть вещевой рынок – «толкучка» или базар – кому как удобнее. На рынке покупатели делятся на две категории: одни покупают вещи, другие прицениваются. Те, кто приценивается, тоже делятся на две части: одни ищут, кто им сделает небольшую скидку на товар, а другие бродят по рынку в надежде на халяву, на счастливый случай. Вдруг у кого-то крыша съедет и он продаст фирменную «Монтану» не за двести пятьдесят рублей, а всего за двести? За халявщиками внимательно наблюдают разгонщики, опытные мошенники, специалисты по манипулированию человеческими пороками и слабостями. Одного из них назовем Васей. Итак, воскресенье. Рано утром на базар вышли мелкие спекулянты. Цены у них одинаковые, между собой согласованные. Рядом с ними крутится Вася, высматривает жертву. Одиночный покупатель его не интересует, Вася охотится за молодыми парочками, лет так до двадцати пяти. В толпе он безошибочно находит халявщиков. Их легко отличить от обычных покупателей: они трогают на ощупь весь товар, но ничего не берут. Как правило, у них нет денег на серьезную покупку. Вася по внешнему виду и по разговорам прикидывает, за кого стоит браться, а кто просто так пришел на рынок: себя показать да на фирменные тряпки поглазеть. И вот представь момент: парень с девушкой приценились к джинсам и отошли со вздохом – дорого! Тут же из-за спины появляется Вася, заговорщицки отводит их в сторону и говорит:
«У моего друга есть точно такие же джинсы. Как раз на вашу девушку подойдут».
«За сколько?» – безразличным тоном интересуется парень-покупатель.
«180 рублей».
У парочки наступает шок. Они ушам своим поверить не могут. Джинсы «Монтана», с тройной строчкой по бокам, с металлической бляхой на заднем кармане – и всего 180 рублей?
«А что так дешево?» – стараясь оставаться невозмутимым, спрашивает парень.
«Мой друг – моряк, в загранку ходит. Неделю назад вернулся из рейса, привез джинсы сестре, а она, как нарочно, поправилась и даже с мылом в них влезть не сможет. Сам мой корешок на базар не пойдет, ментов боится. Могу вас с ним свести».
Парень, естественно, соглашается. Подружке или жене он объясняет свой поступок примерно так: «Если тебе джинсы не подойдут, мы их за полную стоимость продадим и 70 рублей на ровном месте наварим».
В будний день Вася и покупатели встречаются у девятиэтажки в спальном районе. Чаще всего в нашем, в Ленинском. Они заходят в подъезд. Парень с девушкой остаются между первым и вторым этажом, а Вася пешком поднимается наверх, в квартиру к «морячку». Минут через пять они оба спускаются. Продавец джинсов одет в трико с вытянутыми коленями, на ногах домашние тапочки на босу ногу. На плечах полотенце, голова мокрая – сразу видно, человек душ принимал. «Морячок» протягивает покупателям этикетку от джинсов.
Они возмущаются: «А где товар?»
Он им жестко объясняет: «Джинсы от вас никуда не убегут, а вот если вы из ментовки, то у меня загранка накроется. Давайте деньги. Вася со мной поднимется и вам джинсы вынесет. Если не подойдут, деньги назад заберете».
Жажда халявы жжет покупателей! Они теряют бдительность и отдают деньги Васе. Он вроде бы уже как свой, на базаре познакомились и все о нем узнали. Вася берет деньги, делает пару шагов наверх, поворачивается и спрашивает парня: «Или ты чего опасаешься?» Все, с этого момента парень-покупатель будет прикован к месту. Тонкий психологический расчет – ни один мужчина не станет позориться на глазах своей подружки и проявлять недоверие к случайному знакомому. К тому же чего бояться? Продавец здесь живет, Вася никуда из подъезда не денется: рано или поздно в любом случае выйдет. Мораль сей басни такова: через час покупатели начинают нервничать. Парень, заподозрив неладное, поднимается наверх, звонит в квартиры, спрашивает: «Где тут у вас моряк живет?» Жильцы от него шарахаются как от чумного – никакого моряка у них в подъезде нет! Парень в поисках моряка доходит до последнего этажа и видит люк на крышу. Полный самых дурных предчувствий, он поднимается на чердак и что там видит? Правильно! Ведро с водой, полотенце и тапочки. Как тебе такой разгон?
– А «морячок» с Васей, получив деньги, уходят через другой подъезд?
– Естественно. «Морячок» на чердаке переодевается – и поминай как звали! Игорь, мы выследили мошенников, у нас есть отлично подготовленный парень-студент, но его напарница заболела и до воскресенья не выздоровеет. Если бы не конец года, я бы отложил операцию, но – проценты! Я уже пообещал Балагурову, что помогу райотделу с показателями, а тут такой казус! Сам понимаешь, случайного человека я к такому делу привлечь не могу, а девушка подходящего возраста есть только у тебя. Поможешь?
– Разумеется. Девушка у меня проверенная, нигде лишнего слова не сболтнет. Когда она будет нужна?
– Завтра я познакомлю ее со студентом, вечерок они порепетируют, а в воскресенье на «толкучке» выступят в роли наивных покупателей.
От Леонова Ефремов зашел к своему начальнику.
– Олег Гаврилович, у меня есть верная информация по краже из квартиры доцента мединститута. Я знаю, где вещи из этой хаты лежат, но сам я…
– Только не начинай жалиться! – перебил его Абрамкин. – Неужели ты думаешь, что мы без тебя воров не накроем? Пиши рапорт, я сам к прокурору за санкцией на обыск съезжу.
Уладив дела по службе, Игорь спустился в дежурную часть и сразу же нашел человека, который был ему нужен.
– Петрович, – спросил он у дежурного, – что за пацан в клетке сидит?
– Мелкий хулиган. Он к Ольге Викторовне на прошлой неделе на профилактическую беседу не пришел, вот она и посадила его в воспитательных целях.
Ефремов поднялся к инспекторам по делам несовершеннолетних. Ольга Викторовна была на месте.
– Ольга, я заберу пацана из клетки? Мне надо одно дельце провернуть.
– Он ненадежный, врун, каких свет не видывал, но если надо, забирай.
С освобожденным хулиганом Ефремов поехал к Голубевой. У ее подъезда инспектор проинструктировал паренька:
– Поднимешься на четвертый этаж, спросишь Наташу. Ей передашь, что Игорь у подъезда ждет. Ты все понял?
– А если там засада? – с подозрением спросил парень.
Слово «засада» он произнес, подражая дворовым пьяницам, мужикам, не представляющим вечер без бутылки бормотухи. От скудности лексикона алкаши научились вкладывать в некоторые простые слова совершенно разный смысл. Например: «Дома меня ждала засада – приехала теща, злая как собака» или «Я зашел в туалет, а там – засада! Пошел к врачу провериться, он говорит, что это гонорея. Где поймать умудрился – не помню!».
– Ты про какую засаду толкуешь? – вкрадчиво спросил инспектор.
Паренек быстро смекнул, что в разговоре с инспектором подражать знакомым пьяницам не стоит.
– Я спрошу Наташу, выйдет ее муж и по стене меня размажет. Вы сами-то почему не хотите к ней пойти?
– Ах вот ты как заговорил! – нехорошо усмехнулся Ефремов. – Ну что же, пошли назад, в клетку. Ольга Викторовна тебя за решеткой час продержала, я еще три добавлю. Посидишь до ночи, будет что маме с папой про засаду рассказать.
– Нет, зачем в клетку? – запротестовал паренек. – Там сегодня одни бомжи да бродяги. От них такой запах, что все нутро выворачивает.
– Иди и не бойся! – подтолкнул парня к двери Ефремов. – У Наташи нет мужа. Она твоя ровесница.
Через несколько минут мелкий хулиган вернулся.
– Сейчас она спустится, а я у соседнего подъезда постою, – сказал он.
– Ты можешь идти, – разрешил инспектор. – Я тебя не держу.
– Вы, дядя, наверное, большой шутник? – подивился паренек. – Как я отсюда один выйду? Возле аптеки целая банда кучкуется. Когда мы сюда шли, они уже просекли, что чужак на их территорию проник. Я теперь без вас отсюда целым не выберусь.
– А если бегом до остановки рвануть? – серьезно спросил инспектор.
– Тогда точно крышка. Местные подумают, что я какую-то пакость им сделал, и всей оравой за мной в погоню бросятся, а когда поймают, бить будут, чтобы не убегал.
Из подъезда выглянула Голубева.
– Игорь, что случилось? – встревоженно спросила она. – Зашел бы сам, дома все равно никого нет.
– Я отойду, чтобы вас не слушать, – сказал парень.
– Кто это? – кивнула на него Голубева.
– Сейчас все объясню.
В двух словах Ефремов изложил просьбу – помочь милиции с разоблачением мошенников. Наташа, не раздумывая, согласилась.
– Ты в другой раз ко мне всяких проходимцев не посылай, – попросила она. – Если надо будет срочно встретиться, я до семи часов всегда дома. Дверь вечером я открываю, а если на родителей нарвешься, то они ничего не скажут.
– Неудобно как-то! – поморщился Игорь. – Папаня твой и так черт знает что про меня думает, а тут я еще домой к вам заявлюсь.
– Соседка с работы идет, – перебила его Голубева. – Все, до завтра!
Девушка скрылась за дверью. Инспектор махнул парню «За мной!» и пошел на остановку.
В этот день Ефремов приехал к Ефросинье Ивановне немного раньше обычного и застал у нее соседку с пятого этажа, семидесятилетнюю Капитолину Федоровну. Чтобы не мешать женщинам, Игорь ушел на кухню, поставил чай. В какой-то момент ему показалось, что старушки стали говорить тише. «Секретничают», – догадался он.
– Дозвонись до Любы, – донесся до инспектора шепот Ефросиньи Ивановны. – Игорь видишь как поступает: я его попросила, а он до сих пор до Любы не доехал.
– Не беспокойся, – громким шепотом ответила глуховатая соседка, – я ей на работу позвоню и все передам.
– Ох, Капа, чует мое сердце, немного мне осталось. Вчера ночью сердце так прихватило, я подумала: «Все, до утра не доживу». Ты, если что со мной случится, передай Любе, что у меня одежда на похороны давно приготовлена, в шкафу лежит, а под ней…
Последние слова Игорь не расслышал, но понял, что речь идет или о скромных сбережениях тети Фроси, или о похоронных деньгах.
– Все сделаю, – заверила Капитолина Федоровна. – А про Игоря что говорить? Чужой человек, он и есть чужой. На него в серьезном деле положиться нельзя, а дочь – родная, она всегда на помощь придет.
«Вот черт! – подумал Ефремов. – Как лекарства доставать и транспорт искать, так я хороший, а как о деньгах речь зашла, так меня опасаться стали?»
– Квартира-то кому достанется? – полушепотом спросила соседка.
– Я хочу, чтобы Люба у меня Катеньку прописала, внучку. Приедет, я с ней поговорю.
«Ничего у вас не получится! – усмехнулся про себя Ефремов. – Без ордера с Любой в паспортном столе даже разговаривать не будут, а сюда паспортистка не поедет».
– Игорь! – позвала инспектора Ефросинья Ивановна. – Ты чего там притих?
– Звали? – Инспектор вошел в комнату. – На кухне чайник шумит, ничего не слышно.
– Лекарство, что в больнице прописали, еще не кончилось? – спросила тетя Фрося.
По ее внимательному взгляду Игорь понял, что старушку интересует совсем другой вопрос.
– Вроде бы осталось, – буднично ответил он.
– Ну, тогда ладно, – обрадовалась Ефросинья Ивановна.
«Мы как актеры в захолустном театре, – подумал Ефремов. – Роли еще толком не выучили, а говорить со сцены что-то надо, вот и импровизируем: я – про чайник, она – про лекарства, а скрытый смысл таков: „Ты ничего не подслушал? Похоже, что нет“. – Конечно же, нет! Я же сюда по делу заехал: продукты завез, чайник вскипятил, а кому квартира достанется, мне совсем неинтересно».
– Тетя Фрося, я сегодня надолго задержаться не смогу – начальство в ночную смену работать поставило. Завтра, как освобожусь, приеду.
Старушка не стала возражать, хотя обычно отпускала Игоря с большой неохотой.
В подъезде Ефремов поднялся на площадку к квартире Капитолины Федоровны, раскрыл распределительный щиток, выдернул телефонные провода с их крепления.
«Заявку на ремонт телефонной линии Капитолина Федоровна сможет подать только в понедельник. Мастер придет не раньше чем через неделю. Если никто из соседей не догадается, как провода назад присоединить, то до Нового года Люба за ордером не прибежит. Скотство, конечно, старушке телефон ломать, но что поделать! В квартирном вопросе все средства хороши».
Дома Игоря ждал неприятный сюрприз.
– С твоей работы приезжали, – сообщила Жанна. – У тебя на участке кого-то порезали, велели срочно в отдел возвращаться.
– Сейчас перекушу и поеду, – буркнул Ефремов и пошел к холодильнику.
– Объясни, почему ты уехал из РОВД три часа назад, а домой пришел только сейчас? – заранее уличающим тоном спросила Жанна.
– Родственницу проведывал. – Игорь быстро соорудил бутерброд с вареной колбасой, налил в кружку чай.
– Я разговаривала с твоей мамой, – подчеркнуто спокойно продолжила Жанна. – Она сказала, что никакой тети Фроси у вас в роду нет.
Ефремов молча сжевал бутерброд, большими глотками выпил холодный чай.
– Это родственница со стороны отца, – покончив с едой, ответил он.
– Ты издеваешься? – завелась обманутая женщина. – Объясни мне, где ты стал пропадать вечерами? Я нашла у тебя на пиджаке длинный волос. Чей он? Престарелой родственницы?
– На работе подцепил. – Игорь, не вступая в препирания, оделся, проверил ключи в кармане брюк.
– Вернешься, я с тобой по-другому поговорю, – пообещала Жанна.
– Спокойной ночи! – ледяным тоном попрощался Ефремов.
В райотделе Ефремов уточнил у дежурного обстоятельства преступления, произошедшего на его участке, и поднялся к себе в кабинет дожидаться возвращения следственно-оперативной группы.
Около полуночи с места происшествия вернулся участковый Стакин. Дежурный следователь и инспектор уголовного розыска поехали в больницу опрашивать потерпевшего.
– Коля, в двух словах: кто кого порезал? – спросил Ефремов участкового.
– На нашем участке проживает семья Гауз. Муж и жена, обоим примерно по сорок лет, детей нет. Жена, Нина Ивановна, регулярно поколачивает своего мужа, Григория Петровича.
– Давай уточним: она его в прямом смысле слова бьет или…
– Игорь, не гони коней! – перебил Ефремова участковый. – Я тебе все по порядку объясню, и ты поймешь, что к чему. Итак, есть муж Григорий Петрович. Он не просто подкаблучник, он – слизняк! Тряпка безвольная. Жена вертит им как хочет, но этого ей мало, она, когда выпьет, начинает кулаками учить мужа уму-разуму. Она его колотит, а он визжит как поросенок. Соседи вызывают милицию. Два раза я к ним выезжал, один раз Серега, когда дежурил.
Я спрашиваю жену: «Что у вас за скандал?»
Она отвечает: «У нас все тихо».
«Почему же тогда соседи милицию вызвали?»
«Наши соседи – все сволочи поголовно, клевещут на нас».
«Так, а почему у мужа нос разбит и кровоточит?»
Муж отодвигает жену и бойко заявляет, что он нос о стену разбил.
Я спрашиваю: «Как можно трезвому нос о стену разбить?»
«Задумался о работе и не заметил стены».
Второй раз она ему знатный фингал под глаз поставила.
Спрашиваю: «Опять в стену въехал?»
«Нет, – отвечает. – Форточку открывал, дверца сорвалась – и прямо в глаз».
В коридоре послышались шаги, в кабинет вошел Лукьянов, дежуривший в этот день.
– Полная задница, Игорек! – доложил он о результатах своей поездки в больницу. – Этот подонок стоит на своем, о жене даже говорить не хочет. Знаешь, какую историю он придумал? Вышел он сегодня вечером покурить к подъезду. Тут к нему подошли двое пьяных, слово за слово – и ткнули ножом в бок. Даже приметы преступников называет!
– А что в квартире? – спросил Ефремов.
– Следы все замыли, только под обеденным столом капелька крови осталась. Я первым делом проверил у них ножи в кухонном столе и один изъял. Этот нож еще влажным был. Его прямо перед нашим приездом помыли.
– Жена что говорит?
– Муж пошел покурить на улицу, вернулся весь в крови… Игорь, да это она его порезала, но доказывать нечем. У нее на все отговорки готовы. Я спрашиваю: «У вас пепельница, полная окурков, значит, муж обычно курил дома». Я еще договорить не успел, а она уже отвечает: «Мы сегодня поссорились, он занервничал и пошел охладиться к подъезду». Прикинь, какая тварь!
– Жена пьяная?
– Не очень. Муж вообще трезвый.
Около двух часов ночи в райотдел из больницы вернулась следователь Вадимова.
– Игорь, ребята тебя в курс дела ввели? – спросила она. – Вот мы влипли! Конец года, а у нас преступление – раскрыть невозможно. Я дождалась, когда потерпевшего прооперируют, стала его допрашивать, а он на своем стоит: «Меня порезали двое неизвестных мужчин у подъезда».
– Завтра всех раскрутим, – заверил Ефремов.
– Если мы к утру преступление не раскроем, Балагуров с нас шкуру спустит и на барабан натянет, – мрачно заметил Лукьянов.
– Коля, – позвал Ефремов участкового, – завтра к шести утра поезжай к жене потерпевшего и вези ее сюда. Будет брыкаться – примени силу.
– Игорь, ты бы видел эту мегеру! – запротестовал участковый. – Она здоровая, как самка горной гориллы. На голову выше меня и в два раза шире, в ней килограммов сто пятьдесят, не меньше. Если она заартачится, я с ней ничего сделать не смогу.
– Возьмешь с собой помощника дежурного. Вдвоем как-нибудь с одной бабой справитесь.
– Игорь…
– Вопрос решен! – хлопнул по столу Ефремов. – Завтра к семи утра жена потерпевшего должна дожидаться меня в клетке.
– Возьми у дежурного баллончик со слезоточивым газом, – подсказал Лукьянов.
– Лена, принеси мне все материалы по делу, – попросил Игорь следователя. – Я за ночь их изучу и пойму, с какого конца к потерпевшему подъехать.
В шесть утра Игорь разбудил второго дежурного следователя Конопленко:
– Вставай, поедем преступление раскрывать.
– На него же Вадимова ездила, – ответил заспанный следователь.
– Учи судебную психологию, дружок! – назидательно сказал Игорь. – Потерпевшему трудно давать противоречащие друг другу показания одному и тому же следователю.
В дежурной части для Ефремова автомобиля не нашлось: один был на выезде, у второго кончился бензин. Пришлось ехать в больницу к потерпевшему на автобусе. Дежурный врач, узнав о цели визита, препятствовать сотрудникам милиции не стал. В палате Ефремов сел на кровать рядом с раненым, легонько похлопал спящего по щеке:
– Гриша, вставай, уже утро!
– Вы кто? – открыл глаза потерпевший. – Вы из милиции? Я уже все рассказал и больше говорить ничего не буду.
– Гриша, – ласково сказал Ефремов, – я принес тебе трагическое известие: через два часа я арестую твою жену и отправлю ее в тюрьму. Новый год ты будешь встречать один.
– Как арестуешь? – попытался приподняться на кровати раненый.
– Лежи, Гриша, лежи, – вернул его на подушку инспектор. – Тебе вредно волноваться.
– Меня двое неизвестных порезали у подъезда, а вы хотите все на жену спихнуть? – стал возмущаться потерпевший. – Вот так вы, милиция, работаете: вместо того чтобы преступников искать, невинных людей арестовываете.
– Давай поговорим о преступниках, – предложил Ефремов. – Смотри, как странно получается: ты вышел на улицу в пальто, а на нем следов пореза нет. На футболке есть, а на пальто нет.
– Я в расстегнутом пальто стоял, – быстро нашел отговорку Григорий Петрович.
– На улице мороз, а ты в расстегнутом пальто? Бывает. Свитер в тот вечер не надевал? Тоже бывает. Поспешил, оделся как попало. – Игорь сделал вид, что на секунду задумался, и продолжил: – Смотри, Гриша, еще странность: на кухне следы крови есть, а на улице, у крыльца и в подъезде нет. Ты что, с ножом в боку в квартиру поднялся?
– Я рану руками зажал, вот из нее и не капало. На кухне руку убрал, и кровь пошла.
– Бывает! – вновь охотно согласился инспектор. – Как нож выглядел, не запомнил? Я тебе расскажу. Нож самодельный, с эбонитовой ручкой, а на нем…
Ефремов выдержал эффектную паузу и жесткой фразой, как ударом копья, пригвоздил лжеца к месту:
– На ноже отпечатки пальцев твоей жены!
– Нет на нем ничего! – выкрикнул потерпевший. – Она при мне нож помыла.
– Какой нож? – стал наседать инспектор. – Которым она тебя порезала?
– Ничего больше не буду говорить, – озлобился потерпевший. Ему стало стыдно, что он не удержался и выдал жену.
– Гриша, ты лежи, выздоравливай. Мне от тебя больше ничего не надо.
На соседней кровати ожил сосед Гауза по палате. Пока инспектор допрашивал потерпевшего, он лежал, не шевелясь, прислушивался к интересному разговору.
– Знатно ты ввалил свою бабу! – злорадно сказал он. – Ей теперь лет шесть влепят.
– Ничего ей не будет, – уверенно прошептал потерпевший. – Я на суде скажу, как все было: меня у подъезда порезали.
– До суда еще дожить надо! – сочувственно заметил Ефремов. – Тебе-то что, ты домой из больницы поедешь, а вот твоя любимая Нина Ивановна на нары отправится, тюремную баланду хлебать.
– На фига такая баба нужна! – продолжил злорадствовать сосед. – Ты вот что сделай. Как ее посадят, ты ее из квартиры выпиши и новую себе найди, покладистую и хозяйственную.
– Мне не надо никакой другой! – в отчаянии застонал Гауз.
– Выздоравливай! – Ефремов поднялся с кровати, поправил на плечах белый халат.
– Товарищ милиционер! – Потерпевший слабыми пальцами схватил инспектора за рукав. – Не уходите. Так же нельзя – на невинного человека преступление вешать. Она хорошая.
Игорь склонился и прошептал раненому на ухо:
– Если хочешь, чтобы я сегодня же твою жену отпустил, ты должен изменить показания и признаться, что порезал себя сам. – Ефремов отстранился от потерпевшего, посмотрел ему в глаза. – А если нет, то у меня есть свидетели, как ты во всем сознался.
Потерпевший печально вздохнул: он проиграл инспектору уголовного розыска в интеллектуальном состязании, и сосед по палате тому свидетель.
– Чего у тебя вырезали? – поинтересовался вновь оживившийся сосед.
– Селезенку, – ответил за больного Ефремов.
– Без селезенки жить можно, – авторитетно заявил сосед. – Найдешь новую жену, можешь ей про селезенку ничего не рассказывать. Спросит, откуда шрам, ответишь: аппендицит вырезали. Селезенка на потенцию не влияет, а бабам, кроме этого дела, больше ничего не надо.
Григорий Петрович беспомощно посмотрел на инспектора. Игорь сжал кулак и показал на себе, каким движением потерпевший мог порезать себя сам.
– Бывает! – сочувственно вздохнул Ефремов. – Навалится все разом, и просвета не видно. С женой поругался, психанул и в горячке схватился за нож: «Да пропади оно все пропадом!» Я думаю, ты хотел попугать жену, а получилось… Как получилось, так получилось! Прошлого уже не вернешь. Мне следователя позвать?
– Зачем? – прошептал подкаблучник.
– Новые показания дашь. Впрочем, поступай как знаешь! Время на размышление – одна минута. В девять часов, – Игорь показал потерпевшему рукой на настенные часы в палате, – начнет работать прокуратура. К этому времени я должен твою жену на санкцию в наручниках привезти или протокол твоего допроса прокурору показать.
– Мне за первые показания ничего не будет? – начал искать подвох Гауз.
– Всегда так! – развел руками Ефремов. – Все своих жен любят, а стоит под раздачу за свою собственную супругу пойти – так желающих нет. Прав твой сосед, Григорий! Пока Нина Ивановна будет срок мотать, ты не теряйся – новую хозяйку присмотри.
– Позовите следователя, – слабым голосом попросил потерпевший. – Я хочу дать другие показания.
На обратном пути Конопленко не удержался и похвалил коллегу:
– Как ловко у тебя получилось! Я под дверью стоял и все, от начала и до конца, слышал. Сосед-то как в тему говорил!
– А ты что, не узнал его? – удивился Игорь. – Это наш бывший сотрудник Павел Сергеевич Анютин. Я слышал, что его на плановую операцию положили, но не думал, что сегодня встретимся. Я когда вошел в палату, он мне глазами показал: «Делай! В нужный момент поддержу».
Игорь закурил, закашлялся на морозе, сплюнул под ноги.
– Ну и мразь этот потерпевший! – с неприязнью к раненому сказал он. – Если бы он стоял на своем, я бы в январе – феврале следующего года был самым нерадивым сотрудником в отделе. Проклятые проценты! Не захочешь мухлевать, так жизнь заставит.
В РОВД Ефремов велел привести к нему жену потерпевшего. Нина Ивановна, ознакомившись с протоколом допроса мужа, согласилась дать новые показания.
– На моих глазах Григорий порезал себя сам. Я вначале испугалась, а теперь решила дать правдивые показания: никто у подъезда на мужа не нападал. Все произошло у нас на кухне…
Дождавшись окончания ее допроса, Ефремов вышел с грозной женщиной на крыльцо отдела.
– Мой вам совет, – сказал Игорь, – как только мужа выпишут из больницы, подавайте на развод. Добром ваша семейная жизнь не кончится.
Скорая на расправу Нина Ивановна скривила губы в кривой ухмылке.
– Ты молоко с губ ототри, а потом мне советы давать будешь, – с презрением сказала она.
Дело по факту причинения ножевого ранения гражданину Гауз Г. П. прекратили за отсутствием состава преступления в действиях заявителя. Год о буйных супругах ничего не было слышно, потом Нина Ивановна взялась за старое и стала поколачивать безвольного мужа. 8 марта 1984 года она на шумной гулянке так разошлась, что публично плюнула ему в лицо и обозвала слизняком и чмошником. Григорий Петрович впал в депрессию и через неделю покончил жизнь самоубийством. Во времена перестройки Нина Ивановна занялась «челночным» бизнесом, накопила денег и переехала на постоянное место жительства в Краснодарский край, поближе к любимой Турции.
Закончив с буйной супругой потерпевшего, Ефремов поднялся с докладом к Абрамкину.
– С Гауз я разобрался. Потерпевший сам себя порезал.
– Да черт с ним, с этим ублюдком! – согласился с решением коллеги начальник уголовного розыска. – К тебе Леонов подходил? Ему на завтра девчонка нужна.
– Сейчас подойдет.
В ожидании Голубевой Игорь поработал с документами, привел в порядок план работы на следующий год. В двенадцать часов к нему постучалась Наташа.
– Это я.
– Заходи, садись. Как дела дома? Все в порядке? – Ефремов достал из ящика стола заколку, подаренную начальником БХСС. – Это тебе.
– Обалдеть, красота какая! – восхитилась Голубева. – Заколка «банан»! В понедельник в школу надену, все девчонки от зависти усохнут.
Наташа повертела заколку в руках, улыбнулась.
– Надпись с намеком или как?
– Там еще надпись есть? – удивился Ефремов.
После бессонной ночи и трудного утра инспектор не сразу вспомнил, что на боковых поверхностях заколки было выдавлено слово «Love».
– Я в школе немецкий учил, – соврал он. – По-немецки это слово ничего не значит.
– Я могу перевести, – лучезарно улыбаясь, предложила девушка.
– Наташа, нас уже ждут! – увильнул от продолжения разговора Ефремов. – Пошли, я познакомлю тебя с Виктором Дмитриевичем. Кстати, это он помог мне в деле с твоим папой.
В кабинете Леонова у окна сидел незнакомый Игорю парень лет двадцати, кареглазый, темноволосый, в очках. К гостю начальника БХСС Игорь сильно не присматривался, но мимоходом отметил, что парень одет добротно, но не вызывающе.
«Кто-то с толком подобрал ему гардероб, – подумал Игорь. – По джинсам и куртке чувствуется, что у парня есть деньги, и тут же становится понятно, что денег немного».
– Игорь, знакомься – это Женя, про которого я тебе говорил. Женя, это…
– …Наташа, – подсказал Ефремов.
– Садись, Наташа, – предложил Леонов. – Сейчас я расскажу тебе о завтрашнем деле, а потом вы погуляете с Женей по городу, поближе познакомитесь, чтобы на базаре выглядеть как пара.
– Я пойду? – спросил Ефремов. – У меня срок годности на сегодня заканчивается – я вторые сутки на ногах, всю ночь по ножевому работал.
– Иди, конечно! – согласился Леонов. – Мы без тебя справимся, а вечером Наташа расскажет тебе, как прошла подготовка.
Вернувшись к себе, Ефремов подумал: «Почему вечером? Ах да! По легенде, у меня с Голубевой очень близкие отношения, и мы должны все вечера проводить вместе. Или не все. У меня же „жена“ есть, которой я обещал на прошлой неделе картошку принести, но так и не принес… Что делать? В кабинете за столом полчаса вздремнуть, сил набраться и к тете Фросе поехать или не заморачиваться со сном и сразу же к старушке двинуть? Пожалуй, в кабинете покемарить не удастся. Суббота, конец года, все на работе. Поеду-ка я проведаю тетю Фросю».
Едва войдя в квартиру Ефросиньи Ивановны, Игорь понял: что-то не так, что-то изменилось в этом скромном жилище. Не разуваясь, он прошел в комнату. Старушка неподвижно лежала на кровати. Обескровленные губы ее посинели, рот скривился в саркастической усмешке, словно она напоследок хотела сказать: «Вот вам всем, выкусите!» Ефремов подошел к ней, потрогал пульс на шее: «Холодная уже».
Он прошел на кухню, сел за стол, закурил.
«Что теперь делать? Кому-то же надо сообщить о ее смерти. Кто обычно на мирный труп выезжает? Участковый? Куда потом покойника увозят?»
Ефремов поймал себя на мысли, что внутри его вместо кипящего котла страстей и восторгов образовалась пустота, словно со смертью Ефросиньи Ивановны ничего не изменилось.
«Квартира-то теперь моя!» – попытался взбодрить себя инспектор, но бессонная ночь и напряженная работа с порезанным мужем-подкаблучником словно высушили его, лишили возможности радоваться. А причина похвалить себя была, да еще какая! Успел ведь прописаться к старушке, успел поймать удачу за хвост в самый последний момент, как говорится, «под занавес».
«Сейчас я похож на бегуна-марафонца, который много лет готовился к забегу, хорошо стартовал, обошел всех на дистанции, пришел к финишу первым, оглянулся на соперников – и не ощутил никакой радости от победы. Когда я почувствую себя хозяином этой квартиры? Сейчас-то она только формально моя, а по факту пока еще принадлежит покойнице».
Игорь затушил сигарету, вернулся в комнату. В шкафу под стопкой постельного белья он нашел «гробовые» деньги, пересчитал их. Сто двадцать рублей.
«Во сколько мне похороны обойдутся? Сколько гроб стоит, венки, поминки? Сейчас ведь вся организация похорон ляжет на мои плечи… Как с Любой поступить: сообщать ей о смерти матери или нет?»
Игорь проверил другую стопку белья, нашел под ней коробочку с широким обручальным кольцом и пару золотых сережек с крохотными рубинами.
«Деньги – мне, на похороны, а золото – Любке. Мне чужого не надо», – решил он.
– Ну что, тетя Фрося, пора действовать! – обратился он к покойнице. – Жахнуть бы сейчас водки для прояснения мозгов, да рановато еще к рюмке тянуться.
Ефремов закрыл за собой дверь на замок, поднялся к квартире Капитолины Федоровны, открыл распределительный щиток.
«Откуда я вчера провода выдернул, с левого крепления или с правого? Кажется, с левого, но как я их сейчас назад прикручу? Без отвертки или ножа не обойтись, а просить нож у Капитолины Федоровны будет подозрительно».
Внизу хлопнула подъездная дверь. Игорь бесшумно закрыл щиток и нажал кнопку звонка.
– Кто там? – послышался из-за двери старушечий голос.
– Это я, Игорь, – отозвался Ефремов. – Тетя Капа, у нас беда.
Пенсионерка тут же открыла дверь, высунулась в проем.
– Преставилась? – догадалась Капитолина Федоровна. – Ох ты, горе-то какое! Я ведь до Любы дозвониться-то не смогла – телефон не работает…
– Придется с улицы позвонить. – Ефремов не стал больше ничего объяснять и пошел вниз.
«Вот ведь старая карга, – подумал он, – даже в квартиру не пригласила. Но ничего, сейчас она для меня выполнит большую работу – весть о кончине Ефросиньи Ивановны по всему дому разнесет».
Обойдя полквартала, Игорь нашел работающий телефон-автомат, набрал «02».
– Милиция, – ответил безразличный женский голос.
– Добрый день. Это инспектор Ефремов из Ленинского РОВД. У меня дальняя родственница умерла, и я, честно говоря, не знаю, что дальше делать. Адрес? Записывайте…
К возвращению Ефремова на лестничной площадке перед квартирой Ефросиньи Ивановны уже толпился народ, в основном старушки. Никому ничего не объясняя, Игорь открыл своим ключом дверь и первым вошел в помещение. За ним следом – все собравшиеся в подъезде.
– Ой ты, родная наша, на кого же ты нас покинула! – прямо от дверей запричитала Капитолина Федоровна. – Как же мы теперь без тебя жить-то будем?
Ефремов, чтобы не мешать старухам оплакивать соседку, ушел на кухню. Минут через десять к нему присоединились два мужика, судя по разговору – жильцы из соседнего подъезда.
– Надо помянуть покойницу! – Один из них достал из кармана пальто бутылку водки, зубами сорвал пробку, посмотрел по сторонам в поисках подходящей тары.
– Не рановато? – усомнился Игорь.
– Самое то! – заверил мужик. – Чего откладывать? Покойница славной теткой была, я ее, почитай, лет сорок знал. Помнится, когда курить начал, она меня родителям заложила, папаня мне такого ремня задал – в школе целую неделю за парту сесть не мог.
Ефремов достал три граненых стакана, мужик сдвинул их вместе, наполнил до половины.
– Ну, чтобы земля ей пухом! – сказал он и залпом опрокинул стакан.
Игорь вначале сомневался: выпить или нет? Но потом решил: «Сто грамм не помешает. После бессонной ночи надо допинг принять, расшевелиться».
Вскоре пришел участковый из Машиностроительного РОВД и выпроводил всех плакальщиц в подъезд.
– А вы, граждане, кем покойнице приходитесь? – спросил он мужчин на кухне.
– Я прописан здесь, – ответил Игорь.
– Прописан? – почему-то удивился участковый. – Паспорт с пропиской есть?
– Паспорт на работе лежит, с собой только удостоверение.
Игорь показал коллеге раскрытый документ. Участковый мельком глянул в краснокожую книжицу, согласно кивнул, вопросительно посмотрел на остальных мужчин.
– Вы, товарищи, здесь не прописаны? – спросил он. – Ожидайте за дверями.
После ухода соседей участковый сел заполнять протокол осмотра трупа, Ефремов, чтобы помочь ему, собственноручно написал объяснение: «Пришел – обнаружил – позвонил». Вскоре приехал судебно-медицинский эксперт.
– У меня есть история болезни, – сказал Игорь медику. – Вы вскрывать ее будете?
Эксперт полистал выписку из больничной карты, небрежно сунул ее в саквояж.
– В понедельник приезжай, мы ее тебе без вскрытия отдадим.
– До вторника никак нельзя подождать? – Ефремов вдруг испугался, что не успеет за выходные организовать похороны.
– До вторника так до вторника, – согласился судебный медик. – Ты, я вижу, с похоронами в первый раз столкнулся? Как надумаешь забирать, привози гроб и вещи. С санитарами договоришься, они оденут покойницу и тело в порядок приведут.
Через пять минут квартира опустела: участковый ушел в отдел, санитары вынесли тело. Игорь принюхался. После столпотворения в комнате витали запахи старушечьей немощи и, как ни странно, пыли, словно прощавшиеся с телом соседки напоследок вытряхнули в квартире свои старые пожитки.
«Как бы проветрить квартиру, чтобы этот отвратительный запах выветрился? – подумал Ефремов. – Начать курить в комнате? Все жилым духом пахнуть будет».
Постучав, в незапертую дверь вошла женщина, которую раньше Игорь не видел.
– Я соседка по площадке, – робко представилась она. – Теперь вы здесь жить будете? Скажите, когда тетю Фросю прощаться привезут?
– Что за варварский обычай тело взад-вперед по городу таскать? – недовольно спросил Игорь. – Хоронить будем по-современному: из морга – на кладбище. Во вторник, в двенадцать часов, у входа в городской морг все желающие смогут проститься с покойной, а везти ее сюда и всенощные бдения устраивать я смысла не вижу.
– Автобус во сколько подъедет? – уточнила женщина.
– Автобус? – удивился Ефремов. – Я не начальник автобазы, у меня своего транспорта нет. Если жильцы желают организованно выехать на кладбище, тогда надо скинуться и заказать подходящий транспорт.
– Понятно, – не стала спорить соседка. – Поминок тоже не будет?
– Если кто-то возьмет на себя заказ столовой, я оплачу. Здесь, в квартире, поминок не будет.
– Со столовой мы что-нибудь придумаем.
Ефремов присмотрелся к женщине. На вид ей было лет сорок пять или немного больше. Для своих лет она выглядела привлекательно, ухоженно. Игорь обратил внимание, что ногти у соседки обработаны в маникюрном салоне и покрыты свежим бесцветным лаком.
«Лет двадцать назад она была настоящей красавицей, – подумал он. – Сейчас поблекла, но фигура – как у молодой, без нависающего живота и складок жира по бокам».
– Девять дней принято отмечать дома, – осторожно, стараясь не прогневить строгого соседа, сказала женщина.
– Отмечать! – воскликнул Игорь. – Что отмечать? Девять дней – это что, праздник такой? Объясните мне одну вещь. Все у нас в стране получают зарплату и пенсию от советского атеистического государства, но как только речь заходит о покойнике, все тут же начинают вспоминать дореволюционные обычаи и порядки. Какие девять дней, какие сорок? Откуда взялись эти даты? Кто сказал, что их обязательно надо отмечать?
– Я просто… – попыталась оправдаться соседка.
Но Ефремов не дал ей договорить:
– Вспомните свое пионерское детство. Вас из школы строем в церковь не водили? Откуда тогда взялись эти девять дней? Старухи сказали? – Игорь рукой указал на потолок, намекая на Капитолину Федоровну. – Старухи много чего навыдумывают, им никогда не угодишь.
– Дочери Ефросиньи Ивановны сообщили о смерти? – мягко спросила женщина. Чувствовалось, что она еще не решила, как надо вести себя с новым соседом и насколько прочны его права на освободившееся жилище.
– Я эту дочь в больницу не мог дозваться, когда тетю Фросю врачи с того света вытащили, а сейчас где я ее найду? – неприязненно ответил Ефремов. – Кому надо, тот пусть за ней бегает, я больше не буду.
– Хорошо, – согласилась женщина, – мы ей телеграмму дадим.
Она внимательно посмотрела на инспектора и примирительно спросила:
– У вас, наверное, вчера был трудный день? Вы так раздражены…
– Не обращайте внимания. Высплюсь – все пройдет. Я по своей натуре человек неконфликтный, но прошлой ночью на убийстве так вымотался – до сих пор отойти не могу.
– Пойдемте ко мне, – неожиданно предложила соседка. – Я угощу вас обедом.
– Ей-богу, как-то неловко.
– Перестаньте. Мы теперь с вами соседи, а в соседском деле главное – взаимовыручка.
– Ваш муж не будет против?
– Я разведена, живу с сыном.
Домой Игорь вернулся поздно вечером пьяный. Жанна с порога начала было его ругать, но Ефремов не дал развиться скандалу.
– Померла моя бабушка, – горестно всхлипнул он. – Как я теперь жить без нее буду?
Жанна решила оставить все разговоры на утро, помогла сожителю раздеться и увела его на диван проспаться в одиночестве.
Ночью Ефремов проснулся от нестерпимой жажды. Ступая на цыпочках, сходил на кухню, попил холодной воды из-под крана, вернулся в зал.
«Соседку тети Фроси зовут Елена Николаевна, – стал вспоминать он. – У нее один сын в армии, второй – еще школьник. Он спрашивал меня, ношу ли я с собой пистолет. Вел я себя вроде бы прилично, к хозяйке пьяный не приставал, хотя с самого начала стал называть ее на „ты“. Она мне что-то про поминки говорила, а вот что? Завтра узнаю… Зачем я вообще к соседке поперся? Выпить захотел? Нет. Я побоялся трезвым домой приезжать. С пьяного спросу нет, а вот трезвый я бы мог не сдержаться и послать Жанну раньше времени… А время наступит в понедельник. Значит, завтра надо где-то весь день проболтаться».
Ефремов много раз рисовал себе картину расставания с сожительницей. Когда Жанна начинала требовать узаконить их отношения или усыновить ребенка, Игоря подмывало откровенно признаться, что ни жениться на ней, ни усыновлять ее сына он не будет.
«Подумай сама, зачем мне чужой ребенок? Я своих сколько хочешь нарожаю». Или так: «Жанна, я тут подумал и решил, что у нас слишком большая разница в возрасте, чтобы нам создавать семью».
Оба варианта такой прощальной речи были равносильны объявлению войны, первым актом которой было бы выбрасывание вещей Игоря в окно. Для более мягкого расставания можно было бы напустить туману и грустно сказать: «У меня наступил сложный период в жизни, и нам надо немного пожить раздельно». Но в этом случае пришлось бы объяснять, где именно Игорь собрался пожить «раздельно». Не у родителей же.
Был еще один вариант, самый скандальный. О нем Игорь думал только тогда, когда Жанна доводила его до белого каления. «Дорогая, я тут подумал и решил жениться на твоей подружке Ире Долуденко. Женщина она славная, в кровати – просто огонь!»
Мысленно прокрутив все варианты прощальной речи, Игорь пришел к выводу, что ни один из них не годится.
«Ничего объяснять я не буду, – под утро решил он. – На кой черт мне эти скандалы сдались? В понедельник соберу вещи и съеду на новую квартиру, а Жанне, чтобы меня не искала, оставлю записку».
На другой день, позавтракав и приведя себя в порядок, Игорь уехал в райотдел. Около дежурной части он встретил Абрамкина.
– Умерла моя старушка, – сообщил он начальнику.
– Как не вовремя! – огорчился Олег Гаврилович. – Не могла до конца года потянуть. У нас самая запарка начинается, каждый человек на вес золота, а ты на пару дней выпадешь из строя. С похоронами определился?
– Не знаю, с какого конца взяться, – честно признался Игорь.
– О похоронах я тебе все расскажу, а пока сделай мне обзорную справку о Быкове. И вот еще что. Возможно, на следующей неделе я предложу располовинить дело Бурлакова, и мне понадобятся свидетели, что в день убийства Быков стоял у его подъезда.
Ефремов, несмотря на вчерашние возлияния и позавчерашнюю бессонную ночь, быстро сообразил, о чем идет речь:
– Нам понадобится пара несовершеннолетних парней, которые хорошо знали Быкова и смогли бы при необходимости опознать его по фотографии? Я поговорю с одним человеком. Он сделает.
С разрешения начальника два дня Игорь не появлялся в РОВД. Воскресенье он провел у друзей, поминал старушку. В понедельник, пока Жанна была на работе, Ефремов собрал свои вещи и перевез их в новую квартиру. Бывшей сожительнице он оставил записку на кухонном столе: «Жанна! Я ушел и больше у тебя не появлюсь. Если найдешь какие-то мои тряпки, выбрось их. Прощай. Игорь».
Во вторник состоялись похороны Ефросиньи Ивановны. К выносу тела из морга подъехали две старушки и соседи по подъезду. Постояв у гроба, они разъехались по домам. На кладбище с Ефремовым не поехал никто. Дочерей Ефросиньи Ивановны на похоронах не было.
В начале недели Козодоев решил, что окончательно выздоровел, и пошел отрабатывать «долг» перед Туристом. Без страха он пересек Волгоградскую улицу и зашел в полуподвальное помещение, где его допрашивали в прошлый четверг. Но у самого входа в кабинет Туриста был остановлен двумя парнями, выскочившими из закутка с трубами отопления.
– Эй, ты куда? – остановили они Сергея. – Ты, наверное, заблудился?
– Мне к Туристу надо, – веско ответил Козодоев.
– А к Брежневу тебе не надо? – развязно спросил один из парней. – Что вылупился, фамилию знакомую услышал?
– Я серьезно говорю. – Сергей растерялся от неожиданности. Ему казалось: стоит на Волгоградской произнести имя Туриста, как тут же все двери перед ним будут открыты, а на деле оказалось – два каких-то фигляра встали поперек коридора и преградили ему путь.
– Пацаны, мне к Туристу, – повторил Козодоев.
– И к Брежневу нехило будет, – засмеялись парни. – Ему одному в могиле скучно.
На шум в коридор из кабинета вышел Счетовод.
– Мы тебя вчера ждали, – вместо приветствия высказал претензию он.
Сергей рукой показал на сломанное ребро:
– Болело, сил не было!
– Что там у него болело? – высунулся из кабинета один из парней, избивавших Козодоева.
– Все нормально, Волк! – бросил через плечо Счетовод. – Андрей, отведи его к Рыхлому.
Парень, предлагавший Сергею составить компанию покойному Брежневу, дернул Козодоева за рукав:
– Пошли, обормот!
Через дворы Андрей вывел Козодоева к девятиэтажке, фасад которой выходил на «стояк».
– Постой здесь, – велел он.
Как только сопровождающий скрылся, рядом с Сергеем, словно из ниоткуда, появились трое хмельных парней лет двадцати.
– Это что за чучело тут нарисовалось? – показывая на Козодоева, спросил один из них.
– Я к Рыхлому, – выпалил Сергей.
– Закурить есть? – с вызовом спросил парень в коротком полушубке.
Ответить Сергей не успел. Из подъезда вышел Андрей.
– Заходи! – позвал он.
Хмельная троица, мгновенно забыв о Козодоеве, двинулась по своим делам.
«Боже, упаси меня появиться здесь вечером одному, – мысленно попросил Сергей. – Что за дворы такие: бандит на бандите сидит и бандитом погоняет!»
Вслед за Андреем Козодоев вошел в подъезд. На площадке между первым и вторым этажом их ожидали два парня и девушка.
– Это Козлодоев, – показал на Сергея сопровождающий. – Рожа у него отвратительная – сразу видно, что он из пятьдесят пятой школы. Но Счетовод сказал, что он – ваш.
– Рожа как рожа, – заступился за Сергея высокий, крепко сбитый парень в шубе из искусственного меха.
– Пока! – Андрей махнул рукой и вышел на улицу.
– Давай знакомиться, – предложил заступник Козодоева. – Я – Рыхлый, он – Максвелл, она – Лора.
Максвелл был пареньком невысокого роста, по виду шустрый и подвижный. Девушка – ровесница Сергея, на первый взгляд не красавица, обычная девчонка, мимо пройдешь – не оглянешься.
– Ты будешь в моей бригаде, – продолжил знакомство Рыхлый. – Лора – твоя напарница. Она тебе все расскажет и покажет. А пока запомни самое главное: если вас повяжут менты и спросят, почему у вас с собой водка, ответишь, что Лора – твоя чувиха. Вчера вы поссорились, а сегодня решили выпить и помириться. На «стояк» вы пришли поискать знакомого парня, чтобы у него дома водку распить.
– Не много нам – по бутылке водки на человека? – удивился Сергей.
– В самый раз! Лора – девушка холодная, пока разогреешь, пузырь уйдет, пока помиришься – второй. Ты, Козлодоев, главное – не трусь! Если менты в райотдел увезут, то подержат в «обезьяннике» до одиннадцати вечера, штраф выпишут и домой отправят.
– Штраф-то за что? – расстроился Сергей.
– За мелкое хулиганство. Менты, если придраться не к чему, всегда за мелкое хулиганство штрафуют. Но ты не грусти! Облавы у нас редко бывают, а сейчас конец года, менты план делают, им не до «стояка». Вот еще что. Если вас все-таки заметут и тебя оштрафуют, родителям скажешь, что познакомился с чувихой, пошел провожать ее до дома, тут откуда-то появились менты и вас повязали. У девчонки была с собой водка, но ты, как настоящий рыцарь, взял всю вину на себя. С родичами такая история срабатывает. Все родители тащатся, когда узнают, что их сын – благородный мэн. О, еще момент. На «стояке» ни у кого нет имен, только клички. Мне твоя кликуха Козлодоев не нравится.
– Это не кличка, – обиделся Сергей. – У меня фамилия Козодоев.
– Какая разница: козу он доит или козла! – вступил в разговор Максвелл. – Кликуха никуда не годная, надо что-то другое придумать.
– Он чужак, – попробовал развить мысль Рыхлый, – может…
– Иностранец! – тут же предложила Лора.
– Нормально! – согласился бригадир. – Ну что, пошли?
На улице они разделились. Рыхлый и Максвелл скрылись в лабиринте пятиэтажек, а Сергей и девушка пошли к другому подъезду.
– Что-то Рыхлый на слабака не похож. Откуда у него такая странная кличка? – спросил Сергей, чтобы как-то завязать разговор.
– В детстве, говорят, пухленьким был, потом накачался, жир сбросил, а кличка осталась. «Максвелл» – это название магнитофонных кассет. Меня Лариса зовут, отсюда – Лора. – Девушка вошла в тень у подъезда, закурила. – Иностранец, ты на «стояке» не дергайся, по сторонам не озирайся. Запомни: ты с нами. Если увидишь кого-то знакомого, с кем не хочешь встречаться, сразу же скажи мне. Мы отойдем в сторону и сделаем вид, что целуемся.
– А если по-настоящему? – как бы в шутку спросил Сергей.
– Посмотрим. – Лора бросила окурок в сугроб и вышла на свет.
Через минуту появились Максвелл и Рыхлый. Девушка и бригадир вошли в подъезд, разделили между собой водку, рассовали бутылки по рукавам.
– Пошли! – скомандовал бригадир.
Сергей и Лора неспешно двинулись в одну сторону, парни – в другую. Обогнув многоподъездный дом, Козодоев и девушка оказались в начальной точке их маршрута. Первого покупателя Сергей не заметил. С непривычки он, вместо того чтобы постоянно держать в поле зрения Максвелла-маяка, отвлекся на прохожего, показавшегося ему знакомым. Лора, наблюдавшая за «стояком» за двоих, неожиданно потащила Козодоева в сторону, в тень от девятиэтажки.
– Иностранец, ты что ворон считаешь! – зашипела она. – Обними меня, вытащи у меня из рукава бутылку и сунь себе за пазуху. Ну, живо! Клиент уже на подходе. Мужика в спортивной шапочке видишь? Молча отдай ему бутылку и возвращайся ко мне.
Первый покупатель был изрядно пьян. Взяв бутылку, он присмотрелся к Козодоеву, нехорошо ухмыльнулся и спросил:
– Все нормально, без туфты?
Пока Сергей соображал, что ответить на возникшие у пьяного подозрения, откуда-то сбоку появился бригадир.
– Братан, что-то не так? – с угрозой спросил он.
– Все путем! – засмеялся покупатель и быстрым шагом скрылся в темноте.
– Что он хотел? – глядя пьяному в спину, спросил Сергей.
– Ты увереннее держись, тогда никто дурацких вопросов задавать не будет, – назидательно посоветовал Рыхлый. – В другой раз заранее себе пузырь загрузи, чтобы перед клиентом не суетиться.
Сергей вернулся к девушке, ожидавшей его на крыльце фотостудии «Панорама».
– Первый блин комом? – насмешливо спросила она. – Иностранец, ты ведешь себя как трусливая собачонка, которая увидела злого волкодава. Расслабься и послушай меня. Запоминай: я – твоя чувиха, но у меня был парень, который похож на Максвелла. Когда мы идем с тобой в сторону стоянки такси, ты, как бы между делом, присматривайся к нему: «Тот – не тот?» Когда пойдем в обратную сторону, то следить за «маяком» буду я. О, клиент!
Козодоев без подсказки приобнял девушку, вытащил из ее рукава бутылку, незаметно для прохожих сунул себе за отворот пальто. Тут же к ним подошел мужчина в зимней куртке.
– У вас? – спросил он.
Сергей молча протянул ему бутылку. Покупатель быстро положил ее в карман куртки и ушел.
– Слушай дальше, – продолжила Лора. – Ты должен расположить меня к себе. Как ты к девчонкам клинья подбиваешь? Шуточки-прибауточки, анекдоты. Рассказывай мне что угодно, только не молчи. Если за нами со стороны наблюдают, то они должны видеть, что ты вокруг меня петли нарезаешь, лапшу мне на уши вешаешь, а не бредешь со мной рядом как отвергнутый любовник. Тебе все понятно?
Козодоев и Лора подошли к Рыхлому. Девушка без лишних слов забрала у бригадира водку, растолкала бутылки по рукавам. Не успели они пройти с десяток шагов, как Сергей заметил мужчину, что-то украдкой сунувшего Максвеллу.
– Клиент? – спросил Козодоев Лору.
– Молодец! – похвалила девушка. – Наконец-то начал соображать, что к чему.
В этот день торговля так увлекла Сергея, что он не заметил, как наступило время расставаться.
– На сегодня все, – сказала ему Лора. – Одиннадцать вечера. До завтра!
Возвращаясь домой, Козодоев вспомнил зашифрованную запись в тетради, похищенной у Бурлакова.
«Нашего бригадира зовут Олег. Запись „Бр. О.Р.“ означает „бригада Олега Рыхлого“ Так вот я куда попал!»
Неожиданно для себя Сергей ощутил привязанность к новым знакомым.
«Всего один вечер, а я уже чувствую себя частью команды, – с теплотой подумал он. – Как быстро Рыхлый пришел на помощь, когда я с покупателем растерялся. А Лора – классная чувиха! Интересно, разрешат они после работы проводить ее до дома или нет?»
Осторожно открыв дверь своим ключом, Козодоев пробрался в комнату и, не включая света, переоделся в домашнюю одежду.
– Ты где был так долго? – спросила из спальни мать.
– Девушку провожал, – шепотом, чтобы не разбудить сестру, ответил Сергей.
– В другой раз будешь задерживаться – предупреждай.
Сергей пробурчал в ответ, что еще не поздно, даже двенадцати нет, и ушел на кухню – соорудить бутерброд перед сном.
Нелегальная торговля водкой с головой поглотила Сергея. На «стояке» он открыл для себя новый мир, скрытый от посторонних глаз, но насыщенный событиями и знакомствами с интересными людьми. «Эх, еще бы деньги за работу получить!» – каждый вечер мечтал Козодоев.
Прогуливаясь с Лорой вдоль длинного дома, Сергей постепенно расспросил ее обо всех особенностях торговли.
– Лора, а почему клиенты у таксистов водку не берут? Они же все заряженные стоят?
– После закрытия винно-водочных магазинов и до одиннадцати вечера – «стояк» наш, а после одиннадцати и до утра водкой торгуют таксисты. Раньше бардак был, все друг другу конкуренцию составляли, потом Турист порядок навел, и сейчас мы работаем по графику. Ты присмотрись к таксистам. Если кто-то у них бутылку спрашивает, они этого человека к Максвеллу отправляют.
– Странно. Я думал, таксисты сами по себе.
– «Стояк»-то наш! – засмеялась девушка. – Если кто-то из таксистов не согласен с распределением ролей, тому лобовое стекло выбьют и шины проколют.
В пятницу перед окончанием торговли на «стояке» появились два милиционера в черных овчинных полушубках армейского образца и в валенках. Заметив Козодоева с Лорой, служители порядка уверенно пошли в их сторону.
– Уходим? – дернулся Сергей.
– Стой спокойно! – остановила его девушка. – Это солдаты, а не менты.
– Да как же не менты… – прошептал Козодоев. Он-то ясно видел, что эти два парня – патрульные милиционеры. У одного даже была планшетка на ремне через плечо.
Подойдя к Козодоеву и Лоре, милиционеры поприветствовали девушку.
– Работаешь, красотка? Как жизнь? Много за сегодня наторговала?
– На сигареты хватит! – заулыбалась Лора. – Что-то я вас давненько не видела. На другом участке были?
– Центральный район патрулировали. У вас закурить есть?
Лора достала заранее приготовленную пачку, протянула милиционеру с планшеткой.
– На выходные разговляться не будете? – спросила девушка.
– Не получится! – вступил в разговор второй милиционер. – Наш ротный дежурным по части заступает – всю ночь за нами бдить будет. Ты, Лора, на той неделе нам подарочек не организуешь?
«Мы должны отдыхать на той неделе, – автоматически, как о чем-то само собой разумеющемся, подумал Сергей. – Или мы до Нового года тут торчать будем?»
– Много не обещаю, но парочку подгоню, – кокетливо улыбнулась девушка. – Серега не пишет, как он там с нашей Белкой поживает?
– Нормально. Привет всем на «стояке» передает.
Пока милиционеры болтали с Лорой, «несушку» и «раздатчика» перекрывал бригадир. Краем глаза Сергей заметил, что Рыхлый продал две бутылки из своих запасов и жестом показал Лоре: «Я за товаром».
– Все, мальчики, нам работать пора! – резко оборвала разговор девушка.
Милиционеры наскоро попрощались и пошли в направлении гастронома – патрулировать улицу Волгоградскую.
– Офигеть, Лора! – восхитился Сергей. – Откуда у тебя знакомые менты?
– Иностранец, ты что, вчера на свет родился? Я же тебе сказала, что это не настоящие менты, а солдаты. У нас в городе есть батальон патрульно-постовой службы, в котором служат солдаты-срочники. Они носят милицейскую форму, но живут в казарме и через два года демобилизуются.
– Про какую Белку ты их спрашивала?
– До меня одна девчонка в бригаде Рыхлого была. Здесь, на «стояке», она познакомилась с солдатом. Этой осенью он дембельнулся и ее с собой на Урал увез.
– Какая романтичная история! – подивился Сергей.
– Романтикой там и не пахло, – остудила его восторги напарница. – Белка шлюхой была, какой свет не видывал. Здесь бы на ней ни один парень не женился, а солдату легко мозги запудрить. Солдаты под дембель, как дети малые, влюбляются во всех девчонок, которые им глазки строят. Ты съезди как-нибудь к их части. Там, у КПП, постоянно чувихи ошиваются, женихов себе высматривают.
– Лора, а к тебе они клинья не били? – не подумав, спросил Козодоев.
Девушка от души посмеялась над такой глупостью.
– Иностранец, ты псих или с Луны свалился? Откуда у солдат время за девушками ухаживать? Они работают в одно касание. Если девчонка с первых слов взаимностью не отвечает, то ищут другую.
Сергей обиженно замолчал. «Видел я, как ты с ними флиртовала, а теперь, оказывается, вы друг другу знаки внимания не оказывали и намеками не обменивались?»
– Иностранец, – примирительно сказала Лора, – ты запомни: здесь, на «стояке», все играют в свои игры. Солдаты мне улыбочки дарят, могут обнять, когда никто не видит, – и на этом все!
– Лора, у тебя парень есть? – откровенно спросил Козодоев.
– Пока мой парень – это ты! – увильнув от ответа, засмеялась девушка. – Иностранец, бригадир пришел, работать пора! Смешить меня потом будешь, когда соберемся «трудовую вахту» отметить.
В этот день, после окончания работы, Сергей спросил у бригадира:
– С понедельника мы отдыхаем?
– Турист сказал, что с той недели будем двумя бригадами работать. Тебе, как новичку, в понедельник выходить не обязательно.
– Я приду, – заверил Сергей.
На «стояке» ему было интереснее, чем в привычной компании в своих дворах.
В понедельник, 27 декабря, Костин собрал весь личный состав уголовного розыска для подведения предварительных итогов уходящего года.
– Коллеги! У меня для вас хороших новостей нет, – начал он свое выступление. – Для тех, кто закрутился на прошлой неделе и не знает о перестановках в высшем руководстве МВД СССР, я сообщаю, что нашим министром назначен бывший председатель КГБ СССР Федорчук.
– Так это же понижение! – воскликнул кто-то из инспекторов.
– Это не понижение, а унижение! – высказал свое мнение Абрамкин. – Можно подумать, что у нас в МВД своих достойных кандидатов на министерский пост не было.
– Олег Гаврилович, – повысил голос Костин, – не надо подавать подчиненным пример личной недисциплинированности! Что за выкрики с места?
– Душа бунтует от несправедливости! – извиняющимся тоном ответил Абрамкин.
– Ты, Олег Гаврилович, погоны не для того надел, чтобы свое мнение высказывать. Наш удел – исполнять приказы вышестоящего начальства, а не зубоскалить по поводу назначения министра. Итак, первым делом наш новый министр издал приказ об усилении борьбы с нарушениями соцзаконности. С текстом приказа вы ознакомитесь под роспись в секретариате, а пока я вам в двух словах расскажу его суть: за любое нарушение прав советских граждан наказание будет скорым и неотвратимым. Нижняя планка наказания – увольнение из органов, дальше – уголовная статья. Министр Федорчук публично пообещал, что искоренит в МВД порочную практику незаконных задержаний и физического воздействия на подозреваемых. Ничего нового в его приказе нет, но если раньше за незаконный обыск можно было отделаться выговором, то теперь – только увольнение с передачей материалов служебного расследования в прокуратуру для решения вопроса о возбуждении уголовного дела.
– Как теперь работать будем? – не удержался инспектор Буторин.
– А ты что, Роман Дмитриевич, раньше показания из задержанных кулаком выбивал? – с нескрываемой иронией поинтересовался Костин.
– Да нет, я… – замялся Буторин.
– Вот и ответ на твой вопрос! – повеселел заместитель начальника РОВД. – Как работали, так и будем работать, но с оглядкой на новые веяния из Москвы. Теперь обсудим перспективы окончания года и примерные показатели января. Олег Гаврилович, прошу вас!
Абрамкин коротко обрисовал работу по нераскрытым преступлениям, переходящим на следующий год.
– Подробнее остановимся на Бурлакове, – предложил он. – Мы провели большую работу по раскрытию этого преступления, но результатов, скажем прямо, ноль. Единственная зацепка – это несовершеннолетний Михаил Быков, стоявший в день убийства Бурлакова у его подъезда. Мы тщательно отработали все связи Быкова, но на след убийцы так и не вышли.
– Что у нас с отпечатком пальца, обнаруженным в квартире потерпевшего? – спросил Костин.
Павел Васильевич прекрасно знал ответ на этот вопрос, но по правилам проведения оперативных совещаний обязан был задать его, чтобы все инспекторы услышали ответ.
– Мы проверили дактокарты ранее судимых, с кем Быков общался во время практики на заводе. Также негласно проверили по учетам всех одногруппников Быкова, имеющих судимость. Отпечаток пальца оставлен не ими, а неустановленным лицом. Мужчиной.
– Кто еще входил в близкий круг общения Быкова?
– Некто Козодоев, бывший одноклассник Быкова, и Кайгородова Елена. Девушку сразу же отбросим, она к убийству отношения не имеет. Козодоев в день совершения преступления был на практических занятиях в автоколонне, на другом конце города. Мы без лишнего шума проверили его алиби – по журналу учета посещаемости учащихся школы он никак не мог находиться около дома Бурлакова. Отпечатки пальцев у него взять не успели. Игорь Павлович, дополни мое выступление в этой части.
Ефремов встал, кашлянул в кулак. Костин велел инспектору сесть и докладывать с места.
– Я разговаривал о Козодоеве с лицами, очень хорошо знающими его. Все они в один голос говорят, что по своим морально-деловым качествам Козодоев не способен на дерзкое преступление. Он труслив, изворотлив, осторожен, вместе с тем в школе характеризуется положительно. Не общественник, не активист – так себе, крепкий середнячок. Изучая личность Козодоева, я не установил мотива, который бы подтолкнул его к убийству Бурлакова.
– К очень странному убийству, – дополнил Абрамкин. – Разбросанные по квартире деньги – это нонсенс. Это выходит за рамки разумного и объяснимого. У Игоря Павловича была версия, что убийство Бурлакова – результат несчастного случая. Хотели пошутить, но перестарались с силой удара. По-моему, эта версия не заслуживает внимания. Я лично не могу представить ситуацию, когда в шутку человека бьют молотком по голове.
– Его отпечатки пальцев… – хотел продолжить Костин, но Абрамкин, что называется, снял вопрос с языка.
– Я сейчас объясню, – сказал он. – Игорь Павлович, как специалист по малолеткам, клянется и божится, что согласно уличным законам Быков не мог просто так прийти в чужой микрорайон и разгуливать там, где ему заблагорассудится. В то же время сам Игорь Павлович докладывает, что Турист разрешил Быкову провожать по вечерам Кайгородову до дома. Ситуация, согласитесь, очень скользкая: то Быков может гулять по Волгоградской, то – нет. Эта двусмысленность расшатывает версию о причастности Быкова к убийству. Лично у меня нет стопроцентной уверенности, что он у подъезда Бурлакова страховал человека в квартире. Если такой уверенности нет, то на каких основаниях мы бы стали брать отпечатки пальцев у Козодоева? Сразу же возникнет вопрос: почему именно у него, а не у всех бывших одноклассников? Взять отпечатки пальцев рук у одного конкретного человека – это косвенно объявить его причастным к преступлению. У Козодоева мать работает в институте. Узнав, что мы проверяем ее сына на причастность к тяжкому преступлению, она бросится жаловаться в прокуратуру, в райком партии. Мать Козодоева не техничкой работает, к ее жалобе прислушаются и примут меры.
– Понятно, – вздохнул Костин. – Если мы при Щелокове не успели взять отпечатки пальцев Козодоева, то сейчас рисковать не стоит. Никакой уверенности, что он был в квартире у Бурлакова, у нас нет, а значит, нет законных оснований отрабатывать его на причастность к преступлению. Соцзаконность прежде всего!
Обсудив ход раскрытия убийства Бурлакова, Костин закончил совещание и отправил инспекторов по рабочим местам. В кабинете у начальника остался один Абрамкин.
– У меня есть план, – сказал он.
Выслушав Абрамкина и полностью одобрив его предложение, Костин пошел с докладом к начальнику милиции.
– Мы предлагаем располовинить дело, – сказал он Балагурову.
– Выкладывай! – потребовал Николай Борисович.
– У нас есть покойник – некто Быков. В день убийства он стоял у подъезда потерпевшего и что-то высматривал. Его сообщник, тот, который находился в квартире, нам неизвестен и вряд ли в обозримом будущем будет установлен. Наше предложение: уголовное дело по факту причинения тяжких телесных повреждений Бурлакову разделить на две части. За первой оставить основной номер дела и прекратить его в связи со смертью лица, подлежащего уголовной ответственности. Покойник-то у нас есть, и его надо использовать! Вторую половину дела в отношении преступника, оставившего в квартире отпечаток пальца, мы перенесем на будущий год и в установленный срок приостановим. Суть: электронно-вычислительная машина в информационном центре областного УВД посчитает только первый номер и по процентам даст нам раскрытое преступление, а второе уголовное дело на раскрываемость в следующем году никак не повлияет.
– Скандал же будет, – недовольно поморщился начальник милиции.
– Шум поднимется в январе, когда дело уже будет сделано. Прокурор, без сомнения, отменит постановление о выделении нового дела из основного, но на проценте раскрываемости его гнев не скажется – машина считает проценты один раз. Информационная база закроется вечером 31 декабря. Карточку на раскрытие преступления и на прекращение его в связи со смертью Быкова мы выставим числа так 29 декабря. За два дня ее обработают, посчитают проценты, и мы выкрутимся из положения.
– Я человек в областном центре новый и с вашим прокурором еще не установил плотный рабочий контакт. Что он потребует, когда история с этим мухлежом вылезет наружу?
– Сам прокурор скандалить не станет: это не его уровень – за следствием в милиции надзирать. Разгромную депешу подготовит его заместитель Куприянов. Он потребует крови. Вы, как начальник милиции, отреагируете на прокурорское представление и накажете нашего начальника следствия, инспектора ИДН и нескольких инспекторов уголовного розыска. Скажем, Буторина, Лукьянова и Ефремова.
– Ефремова-то за что? Он же официально делом Бурлакова не занимается.
– Быков – несовершеннолетний, значит, Ефремов в свое время не усмотрел за ним. Если в деле есть малолетка, то инспектора ИДН и Ефремова хоть как надо наказывать.
– Уголовное дело по Бурлакову у нас? – уточнил Балагуров.
– Конечно! Если бы оно было в прокуратуре, мы бы влетели с процентами на тот год, а так – своя рука владыка. Начальник следствия РОВД пострадает, так у него такая должность – выговора собирать. Николай Борисович, вы за наших сотрудников не переживайте. Мы один коллектив, мы в одной лодке, у нас одно общее дело. Если кому-то надо пострадать, то этот человек воспримет взыскание как должное.
– Я вот о чем думаю. Нашему начальнику следствия на следующий год звание получать, а тут – выговор…
– Николай Борисович, если мы показатели следующего года завалим, то начальника следствия накажут вдвойне. За мелкое нарушение УПК он всегда отбрешется – недоглядел, закрутился, просмотрел незаконное постановление. А за проценты с него спросят по полной программе. Пока у нас в стране процент раскрываемости превыше всего, в областном УВД на наши фокусы с карточками глаза закроют. Все же понимают, что мы не от хорошей жизни дело решили располовинить. К тому же что в этом незаконного? Покойник-то у нас есть! Мы же не выдумали его.
– Быкова надо жестко привязать к Бурлакову: свидетели, что-нибудь еще. Окурки с его слюной нигде нельзя достать?
– Поезд ушел! – развел руками Костин.
Балагуров откинулся в кресле, подумал.
– Действуйте! – решил он. – Этот год у нас все равно провальный, а тот нам вытягивать надо.
Костин достал сигареты, пододвинул к себе пепельницу.
– Николай Борисович, мне всегда было интересно: кто конечный получатель информации по проценту раскрываемости? Кто тот дядя, для которого вся страна мухлюет? Раньше все на Брежнева кивали, мол, ему министр МВД лапшу на уши вешает, чтобы дорогого Леонида Ильича не расстраивать. А теперь? Все говорят, что Андропов лжи не переносит, а с процентами что, исключение? Даже дураку понятно, что раскрываемость преступлений от девяноста процентов и выше – это откровенное вранье. У нас же девяносто восемь – норма.
– Наши проценты в том же магазине продают, где мяса – завались. Все врут, вся страна, на всех уровнях. Мы, когда проценты подгоняем, большого ущерба государству не наносим, потому что наши проценты никому из советских граждан даром не нужны. Наши проценты – это то, что нельзя потрогать руками и очень сложно проверить, а вот школьные отметки – это да! Любому лоботрясу и тупице по окончании восьми классов гарантированно выдадут аттестат с тройками. Вдумайся, что значит отметка «удовлетворительно»? Это означает, что ученик постиг все премудрости предмета, но недостаточно хорошо. А теперь пойди и попроси своих инспекторов уголовного розыска прочитать передовицу в журнале «Новое время» на иностранном языке. Кто сможет? Никто. Вот тебе и ответ на все вопросы.
– Так и живем! – согласился Костин. – Директору школы нужен средний балл по успеваемости, нам – процент, а на молочной ферме – рост удоев.
– А если коровы нынче не могут больше молока дать, чем в прошлом году, то директор совхоза в нужном месте нолик нарисует и порадует начальство хорошей цифрой. Не нами это очковтирательство придумано, не нам его и отменять!
Вернувшись от Балагурова, Павел Васильевич вызвал Ефремова.
– Поговори с Туристом. Нам нужна парочка надежных свидетелей по Быкову. Таких, кто бы уверенно опознал его по фотографии.
– Сделаю! – заверил Игорь.
В тот же вечер он встретился с Игнатовым, объяснил сложившуюся ситуацию.
– Помоги нам выкрутиться в этом году. На следующий год мы навстречу пойдем.
– Люди у меня есть. Как-то мои парни решили избить Быкова, да я не дал. Пацаны его хорошо запомнили, по фотке опознают. Но ты скажи мне: вы решили окончательно похоронить это дело?
– Мы-то здесь при чем? – дернулся Игорь. – Нас процент душит, вот мы и идем на крайности. Уголовное дело по факту убийства Бурлакова как было, так и останется. Попадется преступник – посадим, никто его отмазывать не будет.
– Что за страна у нас такая: все какие-то понты, какая-то показуха. Кому это все надо?
– Веришь – не мне, – ткнул себя в грудь Ефремов. – Мне за этого Быкова второй выговор за полгода грозит.
– Серьезно? Тогда говори, кому и куда прийти. Девочку в это дело вплетать не будем?
– Какая из нее свидетельница? По уму, она все видела и ей можно доверять, а начнут прокуроры ее показания изучать и возмутятся: мало ли что шестиклассница могла навыдумывать за сто рублей?
– Игорь, дай слово, что ты лично не дашь это дело в архив списать.
– Слово офицера: пока я работаю в милиции, я буду помнить о нем.
Во вторник Ефремову позвонил участковый Полозов из Машиностроительного РОВД.
– Игорь Павлович, с вами хочет встретиться гражданка Гасанова Любовь Викторовна.
– Кто такая? – сразу не понял Ефремов. – Ах да! Дочь Ефросиньи Ивановны. Что она хочет от меня? Встретиться и поговорить о наследстве и прописке? О прописке я с ней разговаривать не буду, а о вещах – пожалуйста. Сегодня в шесть вечера я буду дома.
Чтобы уйти с работы пораньше, Ефремов выдумал встречу с ценным агентом. В назначенное время он был дома. Дочь Ефросиньи Ивановны пришла в сопровождении участкового и незнакомого молодого мужчины.
– Я пришла поговорить с вами о прописке, – с порога начала Гасанова. – Каким образом вы смогли прописаться в нашей квартире?
– Почему вас не было на похоронах? – задал встречный вопрос Ефремов. – Вы получили телеграмму?
– Она пришла слишком поздно, – опешила Гасанова. – Я получила ее в день похорон. Я вообще подумала, что это чья-то дурацкая шутка. Но вы не увиливайте от ответа. Кто прописал вас здесь?
– Вы, любезнейшая, в течение последнего года не появлялись у вашей престарелой больной матери, а теперь задаете мне странные вопросы. Здесь, в этой квартире, я прописан по личной просьбе Ефросиньи Ивановны. Еще вопросы?
– Я выросла в этой квартире! – визгливо выкрикнула женщина.
– Ну и что с того? – пожал плечами инспектор. – В настоящий момент вы не имеете на эту жилплощадь никаких прав.
– Позвольте посмотреть ваш паспорт? – попросил молодой человек.
– А вы кто такой? – строго спросил незнакомца Ефремов.
– Я – адвокат! – гордо ответил молодой мужчина.
– Мы вроде бы еще никого не посадили… – не сразу понял ситуацию инспектор, привыкший в адвокатах видеть исключительно защитников по уголовным делам.
– Любовь Викторовна заключила со мной соглашение на представительство ее интересов в гражданском деле, – объяснил свое присутствие в квартире мужчина.
– В каком деле? – переспросил Ефремов. – Мы что, в суде? Впрочем, если у гражданки Гасановой есть деньги, пусть нанимает кого хочет.
– Паспорт, – напомнил адвокат.
– Через мой труп! – отрезал Ефремов. – Внешний вид гражданки Гасановой не вызывает у меня доверия. Похоже, что она перед визитом выпила для храбрости водки. Сейчас я дам ей паспорт, она его порвет на клочки, а мне – бегай потом, восстанавливай документ? Если у вас есть желание поговорить о моей прописке, идите в ЖКО, в паспортный стол, идите к черту лысому и у него спрашивайте, кто и как меня прописал в этой квартире! Я на эту тему больше разговаривать не буду.
– Товарищ Ефремов действительно здесь прописан, – заметил участковый.
– Адвокат! – обратился инспектор к молодому человеку. – Вы разъясните клиентке, что после смерти ее матери квартира отошла бы государству, но никак не ей.
– Хорошо, – неохотно согласилась Гасанова. – С пропиской мы потом, через суд, разберемся, а о вещах поговорим сейчас. Тетя Капа мне сказала, что мама на похороны отложила много денег. Где они?
– Спросите об этом у Капитолины Федоровны. Я про деньги ничего не знаю, – уверенно ответил Ефремов.
– Украл?! – воскликнула Любовь Викторовна.
– Если я услышу в свой адрес еще одно оскорбление, то вы, любезнейшая, прямо отсюда поедете на пятнадцать суток за оскорбление представителя власти.
– Ты меня не стращай! – затряслась от злости Гасанова. – Ты сейчас не на работе. Ты…
– Во-первых, – жестко отчеканил Ефремов, – называйте меня на «вы». Во-вторых, советский милиционер всегда находится при исполнении служебных обязанностей. Я официально предупреждаю вас: еще одна хамская выходка, и сегодняшний вечер вы закончите в милиции.
– Давайте не будем горячиться, – предложил адвокат. – Любовь Викторовна хотела уточнить время, когда она сможет забрать свои вещи.
– Свои? – удивился инспектор.
– Она прямая наследница Ефросиньи Ивановны, и все, что находится в этой квартире, принадлежит Любови Викторовне. Завтра моя клиентка сможет забрать свое имущество?
– Он до завтра все ценное спрячет! – возразила Гасанова. – Я сегодня хочу кое-что забрать.
– Значит, так! – продолжил чеканить прописные истины Ефремов. – Согласно действующему законодательству, наследник вступает в права на наследуемое имущество через полгода после смерти наследодателя. Дабы вы, Любовь Викторовна, мне больше не хамили, приходите через полгода, тогда и поговорим.
– Как через полгода? – искренне поразилась дочь Ефросиньи Ивановны.
– А вот так! – начал было Ефремов, но участковый перебил его.
– Товарищи! – громко сказал он. – У меня мало времени. Если через пять минут вы не придете к соглашению, я ухожу. Я ваши склоки выслушивать не собираюсь.
– За полгода он все вещи… – Люба замолчала, подыскивая корректные слова. Адвокат поскучнел. Ефремов, напротив, повеселел.
– За полгода я все перепрячу, – серьезным тоном заверил он. – Старые женские халаты, поношенные комнатные тапочки, сшитые при царе Горохе лифчики – это же бесценное состояние! Я озолочусь на этом барахле. Посмотрите на этот настенный коврик. Ему место в музее под вывеской «Даже голодная моль отказалась отведать это старье».
– Товарищи, давайте что-то решать, – предложил участковый.
– Идите на участок, – посоветовал Ефремов. – Я думаю, что здесь ничего противозаконного не произойдет. Драться я с наследницей не собираюсь, а если она начнет хамить, то я независимо от вашей воли арестую ее.
– Я считаю, что мы должны вести себя как цивилизованные люди, – вспомнил о своих обязанностях адвокат. – Давайте придем к соглашению об имуществе.
– У Ефросиньи Ивановны было две дочери, – напомнил Игорь. – Где вторая? Сейчас я отдам вам вещи, а завтра еще одна наследница появится и потребует от меня денежную компенсацию за раритетный коврик у входной двери. Коврик видели? Он стоит как новенький автомобиль «Жигули», не меньше.
– Я пошел! – Участковый понял, что спор приобретает затяжной характер.
– Погодите… – попыталась остановить его Люба, но милиционер отмахнулся от нее и вышел за дверь.
– Так что мы будем делать? – весело спросил Ефремов. – Ждать полгода? Или разойдемся, как в море корабли?
– Давайте приходить к мировому соглашению, – повторил свое предложение адвокат. – Мы заберем все имущество под расписку. Если вторая наследница заявит о своих правах, вы отошлете ее к нам.
– Я все заберу, ничего ему не оставлю! – оживилась Люба. – Здесь все мое!
– Кто мне компенсирует расходы на похороны? – спросил Ефремов. – Я ведь за свой счет похоронил Ефросинью Ивановну.
– А как же похоронные деньги? – подозрительно прищурилась наследница. – Где они?
– Мне этот разговор надоел! – пресек ее Ефремов. – Приходите через полгода. Все! Прошу на выход! Я человек занятой, мне некогда разъяснять нетрезвой гражданке, что лично я по вещам ее мамы не лазал и никаких денег не видел.
– Давайте посмотрим, может быть, деньги на месте! – попробовал найти выход из конфликтной ситуации адвокат.
Под первой же стопкой белья он нашел кольцо и серьги. Наследница при виде золота мгновенно успокоилась. Весь оставшийся вечер Ефремов, адвокат и Гасанова спорили, какое имущество она заберет, а что оставит инспектору в качестве компенсации за похороны. На другой день Люба приехала за вещами на грузовике. Несколько мужчин, по виду рабочих с ее завода, быстро погрузили в автомобиль мебель и нехитрый скарб, оставшийся от покойной старушки. Ефремову они оставили кровать с панцирной сеткой без матраца, старый разваливающийся одежный шкаф, кухонный стол, два граненых стакана, тарелку, алюминиевые вилки и кусок «Земляничного» мыла в ванной. Все остальное Люба со словами «В хозяйстве пригодится!» увезла в неизвестном направлении. После ее ухода Игорь обошел пустую квартиру, сел на единственную табуретку, закурил.
«Как Мамай прошел! – подумал он. – Зато теперь квартира полностью моя. Правда, она непригодна для жилья, но не боги горшки обжигают! Постепенно приобрету обстановку и заживу, как кум королю и сват министру… Но на чем теперь спать? На голой сетке я даже пьяный не усну. Где матрацы продаются, в каком магазине? На кой черт дочка забрала его, он же весь скомкался, вата по краям торчит? Эх, Люба! Нельзя такой жадной быть».
Игорь сунул руку в карман, с удовлетворением нащупал кошелек. Он успел уйти от Жанны до получки, так что вся месячная зарплата осталась в его распоряжении. Ефремов еще раз обошел квартиру, прикинул, без чего он не сможет обойтись в первое время.
«Матрац, постельное белье, посуда. – Он мысленно составил список. – Потом холодильник… Вот черт, была у меня мысль – Голубеву на новоселье пригласить и посидеть с ней в уединенной обстановке. Теперь придется ее визит отложить до лучших времен. В пустую квартиру я девушку не поведу. Не оценит, не поймет».
Люба, как и обещала, подала в суд на Ефремова и проиграла. Прописан он был в квартире Ефросиньи Ивановны на законных основаниях. Потерпев поражение в суде, Любовь Викторовна начала закидывать жалобами на Ефремова все инстанции – от районной прокуратуры и областного КГБ до Комитета советских женщин и ЦК КПСС. Отовсюду ей пришли ответы, что гражданин Ефремов И. П. прописан в квартире на законных основаниях, а вот она, гражданка Гасанова Л. В., прав на освободившуюся жилплощадь не имеет. Через год Люба выдохлась и оставила Игоря в покое.
Еще одной женщиной, жаждавшей крови Ефремова, была его бывшая сожительница. Она написала на Игоря несколько жалоб, которые объединили в одну и направили для рассмотрения в Ленинский РОВД. Решение по ним принимал новый замполит райотдела Подлесный.
– Я ознакомился с этими заявлениями и никак не могу понять, что она хочет от нашего сотрудника? – спросил Подлесный у начальника отдела кадров. – Я бы понял, если бы у нее муж загулял и она хотела вернуть его в семью, а так? Чушь какая-то. Что теперь, после ее жалобы, Ефремов одумается и женится на ней?
– Она пишет, что он бросил ее с маленьким ребенком.
– Бросить можно только своего ребенка, – строгим, назидательным тоном заявил замполит. – Чужого ребенка бросить нельзя никак, даже теоретически. Если заявительница научила несмышленого сынишку называть чужого дядю папой, то это ее проблемы. Я считаю, что вначале Новиковой надо было узаконить свои отношения с Ефремовым и только потом объяснять сыну, что дядя Игорь – это его папа.
– Они вместе прожили больше года, – осторожно заметил кадровик.
– Что значит «прожили»? – возмутился Подлесный. – Как я понял из заявления, у них нет имущественного спора, так как нет совместно нажитого имущества. Если они даже сковородку на общие деньги не купили, то Ефремов не жил у Новиковой, а просто приходил к ней в гости.
– Каждый день? – удивился кадровик.
– А что тут такого? – пожал плечами замполит. – Где написано, что в гости нельзя ходить каждый день? Она зовет – он приходит. Она утверждает, что Ефремов обещал на ней жениться, он, судя по всему, передумал. Вполне житейская история. Дайте заявительнице ответ, что мы провели с Ефремовым профилактическую беседу и он заверил, что впредь такое не повторится.
– Что не повторится? – уточнил кадровик.
– Действительно – что? – задумался Подлесный. – О, придумал! Ефремов торжественно пообещал нам, что впредь будет более разборчив в быту. Отличная формулировка. Пускай заявительница как хочет, так и понимает ее.
– С Ефремовым будете беседовать?
– О чем? О его личной жизни? Он взрослый холостой мужчина, а я ему буду советовать, с какой бабой спать, а с какой нет? Впрочем, в журнале воспитательной работы с личным составом надо сделать запись, что мы провели с Ефремовым воспитательную беседу, по результатам которой приняли решение: мер дисциплинарного воздействия не принимать, но товарищу Ефремову поставить на вид о недопущении подобного поведения впредь.
В среду, за три дня до наступления Нового года, Ефремов расписался в листе ознакомления с приказом о наказании.
– Ничего не пойму, – поставив подпись, сказал он кадровику. – Почему мне обязательно объявлять строгий выговор? Почему бы не ограничиться ранее наложенным взысканием? У меня прошлый выговор еще не остыл, могли бы этот к нему присоединить.
– Не учи отца детей делать! – одернул его кадровик. – В конце января из прокуратуры придет грозное представление с требованием наказать всех, кто занимался расследованием дела Бурлакова. Не исключено, что такое же представление направят в областное УВД. Областники захотят наказать всех виновных, а они уже наказаны начальником нашего РОВД. Разницу чуешь? Строгий выговор от Балагурова мы снимем с тебя досрочно, через полгода, а с генеральским взысканием будешь полный срок ходить.
– Что за жизнь! – помрачнел Ефремов. – Один выговор за доклад, который никто не читал, второй – за малолетку, которого я в глаза не видел.
– А ты как хотел? – поддел его кадровик. – Все мы ходим по лезвию ножа. Работа такая. Твоему наставнику Буторину еще обиднее. Он делом Бурлакова день и ночь занимался, а в результате в конце года вместо премии – выговор.
Вернувшись к себе в кабинет, Игорь почувствовал, что после незаслуженного взыскания у него пропало желание работать. Невидящим взором он пробежался по начатой справке и отложил ее в сторону.
«Напиться бы, – подумал инспектор. – С каким удовольствием я прямо сейчас жахнул бы стакан водки, но нельзя! Конец года, в любой момент могут дернуть на происшествие».
Прервав невеселые размышления Ефремова, зазвонил телефон. На проводе была Голубева.
– Игорь, как дела? – затараторила она. – Я тебя всю неделю не видела. Ты знаешь, как мы с Женей на базаре были? Класс! Приключения – аж дух захватывает. Прикинь, пришли мы на барахолку…
Голубева в подробностях начала рассказывать, как она участвовала в разоблачении и поимке мошенников.
– Погоди, – не дослушав до конца, прервал ее Ефремов. – Ты откуда звонишь?
– Из дома! – восторженно ответила девушка. – Ты только сейчас догадался, что я на время не смотрю? Прикинь, нам под Новый год телефон поставили. Мы восемь лет в очереди стояли и наконец-то дождались. Я сегодня всех знакомых обзваниваю, смотрю, догадается кто-нибудь про телефон или нет.
Ефремов, и без того находившийся в пасмурном настроении, еще сильнее помрачнел.
«Я думал, что она по мне соскучилась, а оказывается, Наташа звонит только для того, чтобы телефоном похвалиться. Одно к одному! Черное – к черному, белого – нет».
– Помнишь, о чем мы договаривались? – вкрадчиво спросила девушка. – Конец года будет со дня на день.
– Наташа, в этом году ничего не получится. Завтра у нас усиленный вариант несения службы, а 31 декабря я заступаю на дежурство, так что под бой курантов я буду не бокал с шампанским поднимать, а в кабинете сидеть, вызова на происшествие ждать.
– А после праздников ты будешь свободен?
– Толку-то! – не сдержался Игорь. – Помнишь квартиру, где ты платье намочила? Она теперь моя, но мебели в ней нет никакой. Пустые стены.
– Игорь, – перешла на интимный шепот девушка, – а если я найду квартиру, где мы сможем встретиться…
– Я даже с работы убегу. Скажешь, где и когда, и я приеду.
– Договорились!
– Ты с кем Новый год встречать будешь?
– С одноклассниками. Но ты не думай – как в прошлый раз не повторится. Тогда лето было, меня развезло… Игорь! Записывай мой домашний телефон. Теперь, если я понадоблюсь, не надо будет ко мне всяких подозрительных личностей посылать.
Закончив разговор, Ефремов почувствовал некоторое облегчение. Хоть что-то светлое появилось на горизонте, хоть какой-то проблеск!
– Это ты со своей подопечной так любезничал? – спросил его Буторин, вернувшийся в кабинет к концу разговора. – Ох, смотри, Игорь, как бы эта девочка не вышла тебе боком.
– Она уже взрослая, – попытался пресечь нравоучения Ефремов, но его наставник, раздосадованный незаслуженным выговором, решил выместить свои чувства на Игоре. Минут пять он припоминал случаи, когда из-за молоденьких девушек мужчины лишались и работы, и партбилета.
– Прознает кто, что ты со школьницей надумал встретиться, не сносить тебе головы! – подытожил Буторин.
– Роман Дмитриевич, – перешел в контратаку Ефремов, – объясните мне вот какую вещь. Почему если девушка на втором курсе техникума выходит замуж, то это считается нормальным явлением, а если заявление в ЗАГС подаст ее ровесница, ученица десятого класса, то это будет катастрофа? В чем разница между ними? В том, что после восьмого класса одна пошла в девятый, а другая поступила в техникум?
– Которая в техникуме, она, как бы это сказать-то, взрослее, что ли, – не нашел достойных возражений Буторин.
– Чем взрослее? – продолжил напирать Игорь. – Тем, что школьный фартук не носит? Двоемыслие какое-то.
– О, сейчас я тебе кое-что расскажу, – обрадовался возможности переменить разговор Буторин. – Пошел я сегодня к Костину, разобраться с выговором. Он мне целую лекцию о товариществе и взаимовыручке прочитал и тоже упомянул это слово – двоемыслие. Короче, он высказал интересную вещь. Прикинь, ты пошел в школу и тебя приняли в октябрята. Все школьники знают, что октябрята – это внучата Ильича, то есть Ленина. В то же самое время детишкам рассказывают на уроках, что у Ленина своих детей не было. Двоемыслие! Детей у Ленина не было, а внуков – целая страна. Получается, что ребенок еще в первом классе должен научиться одновременно принимать за истину два противоречащих друг другу факта: детей нет – внуки есть.
– Странные вы разговоры вели с Павлом Васильевичем…
– Обычные. Начали, как водится, с процентов, а закончили высокой политикой.
Перед уходом с работы Игорь позвонил в отдел БХСС Центрального района.
– Леонтий, привет! Ты знаешь такую поговорку: «Долг платежом красен»? Помнишь, я подогнал тебе информацию о краже в гастрономе на улице Ворошилова? Ты премию за раскрытие получил? Нет? На тебе выговор висит? У меня такая же история. Леонтий, я вот по какому поводу звоню. Мне на той неделе надо будет коробку хороших шоколадных конфет и еще чего-нибудь праздничного, фруктов каких-нибудь, что ли… Ананас? Целый, с листьями? Обалдеть. Куда подъехать? К директору гастронома на проспекте Ленина? Леонтий, ты ее проинструктируй, что я – твой лучший корефан и для меня надо все закрома открыть. Сделаешь? Молодец!
Вечером 30 декабря звонки о преступлениях в Ленинском районе посыпались как из рога изобилия. Две оперативно-следственные группы не успевали разобраться с одним происшествием, как поступал новый сигнал. Балагуров, чтобы не выпустить ситуацию из-под контроля, бросил на раскрытие преступлений весь личный состав РОВД. Ефремову и Конопленко досталась кража в семейном общежитии на бульваре Машиностроителей.
На крыльце общежития их встретил участковый.
– Привет, орлы! Не успели домой уехать? – поприветствовал он коллег. – Кража у меня простенькая, но занятная! Это даже не кража, а история о превратностях судьбы и разрушенных надеждах.
– Короче, Склифосовский! – недовольно забурчал следователь. – Что у тебя стряслось?
– Ты суть послушай! – не желал останавливаться участковый. – Ты куда спешишь? Осмотр писать? Успеешь. Короче, дело было так. В этом общежитии живет одинокая женщина. На праздники, на целую неделю, она поехала к родственникам в Новосибирск. Ключ от комнаты оставила знакомым, чтобы они время от времени проверяли жилье: все ли в порядке? У этих знакомых есть дочь-десятиклассница. Она берет ключ и приглашает своего парня провести вечер в интимной обстановке. Они купили шампанское, конфеты, приезжают в общагу, а там – картина Репина «Приплыли»! Комната взломана, все вещи на полу валяются. Надо сказать, что девчонка оказалась порядочной. Могла ведь развернуться, уйти, положить ключ на место и потом прикинуться, что ничего о краже не знает. Короче, девушка осталась в комнате, а парень вызвал милицию. Ну, как вам история?
– Конкретный облом! – согласился с участковым следователь. Ефремов промолчал.
Взломанная комната находилась на шестом этаже. На раздвижном диване слева от входа, понурив головы, сидели парень с девушкой. Юношу Ефремов сразу же узнал – это был Евгений, с которым он познакомился в кабинете у начальника БХСС Леонова. Девушка инспектору тоже была знакома.
– Ну что, пора работать! – сказал Ефремов следователю. – Ты составляй протокол осмотра, а мы с участковым пойдем по этажам, поищем свидетелей.
Услышав голос инспектора, девушка подняла голову, посмотрела на него.
– Наташа, – сказал Ефремов, – после Нового года найди время, зайди ко мне, фотографии заберешь.
Голубева молча кивнула и вновь стала рассматривать разбросанные на полу вещи.
С места преступления милиционеры вернулись в РОВД около полуночи. Ефремов, посмотрев на часы, решил остаться на работе. Какой смысл ночью ехать домой, если утром заступать на дежурство? Проще в кабинете на продавленном диване переночевать, чем к родителям ехать на другой конец города.
«Это я во всем виноват, – размышляя перед сном, пришел к выводу Ефремов. – Сразу же после истории с ее отцом мне надо было либо действовать, как посоветовал мудрый кочегар, либо отбросить все к чертовой матери и навсегда забыть, как она выглядит без одежды. Какая все-таки Наташа умная девочка! Со мной у нее не понять какие отношения, с Женей она еще явно не успела сблизиться, но обоих взяла „на карандаш“. Если с одним не выгорит, то с другим можно попробовать… Сегодня ей, бедняжке, вдвойне не повезло. С Женей ничего не получилось, и я не к месту приехал. Двойной облом!»
Игорь вспомнил, с каким недоумением на него посмотрел напарник Голубевой по барахолке. Парень явно понял, что предложение забрать фотографии имеет скрытый смысл.
«Она пришла, он был холоден как лед, – обрисовал себе предстоящую встречу с Голубевой инспектор. – Как агент Наталья для меня особой ценности не представляет и, честно говоря, никогда не представляла. Мне она нравилась как девушка, вот я и не отпускал ее от себя. Что же, впредь умнее буду! Понравилась женщина, появилась к ней тяга – нечего тянуть, туман напускать. Жаль, конечно, что нам придется расстаться, но ничего не поделать! Начинать серьезные отношения со лжи нельзя ни в коем случае».
Голубева не пришла за фотографиями ни в январе, ни в феврале. В марте Ефремов уничтожил их – сжег вместе с черновиками секретных документов.
За неполную неделю работы на «стояке» Козодоев так привык к своему новому образу жизни, что уже не представлял, чем еще можно заниматься вечерами, если не гулять с «несушкой» Лорой от начала девятиэтажного дома и до стоянки такси. Расстояние – совсем ничего, а сколько событий каждый вечер! В родных дворах и за неделю столько не происходило, тут же каждый час – азарт, адреналин, движение вперед.
В последнее воскресенье уходящего года Рыхлый протянул ему десятку:
– Это тебе от нас, от моей бригады.
Козодоев, сжимая честно заработанный червонец, растрогался: «Они ведь из своей доли мне деньги выделили. Знают про долг, вот и решили меня поддержать. Почему я раньше с ними не познакомился?»
О том, что путь на «стояк» лежал через холодный грязный пол, по которому он ползал перед Туристом на четвереньках, Козодоев старался не вспоминать. Он вообще научился вычеркивать некоторые моменты из своей жизни. Так, растворились где-то в прошлом квартира Бурлакова и последний разговор с Мишкой Быковым на лоджии двенадцатиэтажки. Не было этого! Никогда.
В понедельник Козодоев вместо отдыха пришел на «рабочее место».
– Ты с нами! – весело поприветствовал его Максвелл. – Сегодня начинаются веселые деньки. Как говорится, «кто празднику рад, тот накануне пьян». Как стану взрослым, тоже начну Новый год за неделю до наступления праздновать. Что вы ухмыляетесь? У меня сосед так живет: праздник еще черт знает когда наступит, а он каждый день «под мухой» – весел, пьян, доволен жизнью.
Прогноз Максвелла начал сбываться с первых минут работы. Не успели Сергей с Лорой дать два полных круга, как водки не осталось ни у них, ни у Рыхлого.
– Заметь, – сказала девушка напарнику, – народ еще не пьяный, все только собираются выпить. Под праздники всегда так: люди не успевают с работы в магазин заехать, а гулянка уже намечена, вот и идут к нам.
– Лора, можно, я тебя сегодня провожу? – спросил Сергей.
Девушка немного подумала и твердо ответила:
– Нет. Не стоит. Со мной ты дойдешь без приключений, а вот обратно… Максвелл прав: «Кто празднику рад, тот накануне пьян», а у нас во дворах праздники каждый день да через день. Пойдешь назад один, напорешься на пьяную толпу, тебя так отметелят, что места живого не оставят. Наши парни вначале в челюсть бьют, а потом спрашивают, кто ты и откуда.
В этот день на улице было не холодно, но Лора попросила у бригадира пять минут погреться в подъезде. Там девушка без лишних слов обняла и так поцеловала Сергея, что у него дух захватило.
«Так вот как по-взрослому целуются! – с замиранием сердца подумал Козодоев. – Как бы Лору раскрутить остаться вдвоем? Если я уложу ее в кровать, то буду самым счастливым человеком на свете».
Возвращаясь поздно вечером домой, Сергей увидел на здании аптеки выцветший от времени плакат: «Пятилетке качества – рабочую гарантию!»
«Господи, для кого они всю эту дребедень вывешивают? – с возмущением подумал он. – Какая пятилетка, какие гарантии? Мы за сегодняшний вечер двумя бригадами почти ящик водки продали. Все наши покупатели завтра на работу придут с похмелья, и на фиг им эта пятилетка не нужна!»
Во вторник проведать Лору зашла сестра Ира. С первого взгляда Козодоев понял: эта птица не его полета. Ирина была старше Сергея года на три и очень красива.
«Чтобы за такой чувихой ухаживать, надо как минимум свою машину иметь», – подумал он.
Посмеявшись над какой-то ерундой, Ирина спросила у сестры:
– Твой напарник где Новый год встречает?
– Ты где будешь на праздники? – переадресовала вопрос Лора.
– Пока не знаю, – честно ответил Сергей.
– Позови его к нам, – предложила Ирина. – Мы уже определились с квартирой, там места на всех хватит.
«Она в моем присутствии говорит обо мне как об отсутствующем человеке, – заметил Козодоев. – Вот что значит – знать себе цену! Я для нее как парень не существую: ни годами, ни внешностью, ни деньгами не вышел».
В этот же день появились знакомые милиционеры. Показав Лоре условный знак, они зашли в подъезд девятиэтажки, Лора с Козодоевым – вслед за ними. К немалому удивлению Сергея, солдаты заплатили за водку десять рублей – по пятерке за бутылку «Пшеничной».
– Я думал, они водку так заберут, – сказал, вернувшись на «стояк», Козодоев.
– В честь чего? – подивилась Лора. – Бесплатно – это грабеж, беспредел, а они – нормальные ребята. Ты пойми, они же сами не могут в винно-водочный магазин в форме зайти, вот и берут у нас.
Ближе к одиннадцати часам Лора начала проявлять признаки усталости. На безвинные вопросы Козодоева она стала отвечать нервно, раздраженно, а потом и вовсе сказала:
– Иностранец, ты как маленький ребенок, обо всем на свете расспрашиваешь. Расскажи лучше ты что-нибудь, а то у меня сегодня язык устал на твои вопросы отвечать.
– Что я тебе расскажу? Про наши дворы? Там ничего интересного нет. Серость, скука.
– Так я тебе и поверила! У вас там страсти кипят, какие нам и не снились. Твой дружок, например. Какого черта он с высотки сиганул?
Сергей не заметил в ее вопросе особой заинтересованности, выходящей за рамки пустопорожней болтовни: устала девушка, спросила первое, что пришло на ум. Ничего подозрительного. Никакого подвоха.
– Вроде его девушка забеременела, а он не захотел в семнадцать лет отцом становиться… Лора, для меня его поступок был таким же шоком, как для всех. Накануне мы виделись, он вел себя как обычно, а на другой день шагнул с лоджии в пустоту.
– Придурок какой-то, – презрительно фыркнула Лора. – Мало ли, кто от кого рожает… С кем он любовь крутил? С Ленкой Кайгородовой? Видела я ее на днях…
В этот момент к ним подошел покупатель, Лора на полуслове прервала разговор, и Сергей так и не узнал, чем закончилась ее встреча с бывшей девушкой Мишки Быкова.
Зато сама Кайгородова появилась на «стояке» за два дня до наступления Нового года.
– Работаете? – весело спросила она у Лоры.
– Пошли, что расскажу, – потянула ее в тень напарница Сергея.
Минут двадцать девушки о чем-то шептались. Козодоев за это время успел выкурить две сигареты и продать бутылку водки. Когда ему наскучило стоять одному, он стал показывать напарнице, что пора и честь знать – они сюда не языком трепать пришли, а работать.
– Иностранец, ты что весь издергался? – спросила его вдоволь наговорившаяся Лора.
– Ого, у тебя новое имя? – удивилась Кайгородова.
– У всех новые имена, – неохотно ответил Сергей.
Набравшись смелости, он посмотрел в глаза Лене и ощутил, как сердце в груди трепыхнулось и вернулись забытые, казалось, чувства.
«Она специально пришла, чтобы посмотреть на меня, – догадался Козодоев. – Это намек, чтобы я нашел ее и возобновил отношения».
– Ладно, увидимся еще до праздников! – попрощалась Кайгородова.
Перед тем как разойтись по домам, Рыхлый объявил график на последний день года:
– До одиннадцати работаем, потом на хату, там уже будут нас ждать. Иностранец, ты с нами?
– Конечно! – обрадовался Сергей.
Предложение бригадира Козодоев встретил с неподдельным энтузиазмом: в родных дворах его ни в одну компанию встречать наступающий Новый год не позвали. Все знакомые, узнав, что он связался с парнями с Волгоградской, стали избегать общения с Козодоевым. Открыто предателем и перебежчиком его никто не называл, но стена отчуждения между Сергеем и его бывшими друзьями с каждым днем становилась все прочнее.
Все оставшееся время до праздников Козодоев думал о Лене.
«Я люблю ее, – раз за разом мысленно повторял он. – Лора ближе и доступнее, а Лена как-то роднее. Черт, что же делать дальше: предложить Лоре дружбу и любовь или начать искать встречи с Кайгородовой? Сбежать с уроков и поехать к ней в техникум? А если пошлет куда подальше, вот история-то будет! Нет, пока подходящий случай не подвернется, я сам за ней бегать не буду».
К Новому году витрины магазинов украсили рисунками, выполненными акварельной краской по стеклу: Дед Мороз, снеговики, елки, снежинки и белочки с шишками. Над главным проспектом города засветилась огнями через всю проезжую часть растяжка «С Новым годом!», даже на высотном доме напротив «стояка» появилась бегущая строка с поздравлениями.
31 декабря Сергей объявил матери, что праздновать Новый год будет в компании своей девушки.
– Там взрослые будут? – озабоченно спросила Римма Витальевна.
– Будут, конечно, – соврал Сергей. – Кто нам одним квартиру оставит?
– Смотри, не налегай на спиртное, а то опозоришься, самому неудобно будет.
– Я кроме пары глотков шампанского ничего не буду! – заверил сын.
Вечером Козодоев пришел на «стояк». В десять вечера Рыхлый отправил его в подъезд.
– Иди, там тебя ждут, – приказал он.
По обычаям «стояка» расспрашивать бригадира было нельзя. Работаешь в команде – выполняй указания без пререканий и обсуждений. Ничего не понимающий Козодоев вошел в подъезд и обомлел: на площадке между первым и вторым этажом его поджидали несколько парней. Один из них был очень хорошо знаком Сергею.
– Пришел? – неприязненно спросил Козодоева его недавний мучитель Волк. – По маленькой жахнешь?
Сергей молча кивнул. Страх, охвативший его в первые секунды, прошел, но еще окончательно не выветрился: от волгоградских можно было ожидать чего угодно, любой каверзы.
– Без закуси выпьешь? – спросил Сергея незнакомый парень.
Козодоев вновь молча кивнул. В одной компании с Волком он чувствовал себя неуютно и, чтобы поскорее выйти на улицу, был готов даже литровую кружку сырой нефти выпить, а уж о водке и говорить нечего.
Парень в расстегнутом пальто налил Козодоеву полстакана «Андроповской». Сергей глубоко выдохнул и одним глотком опрокинул водку в себя. В тот же миг желудок обожгло, в груди стало горячо, на глазах выступили слезы.
– Снегом заешь, если назад попрет, – посоветовал парень в пальто.
– Иди на «стояк», сменишь Максвелла на минуту, – распорядился Волк.
Козодоев не знал, как расценивать угощение водкой в подъезде: как знак братского уважения или как скрытый подвох.
«Могут же, гады, специально напоить, – подумал он, – чтобы потом посмеяться. Развлечений-то в новогоднюю ночь немного: горка, пьяные выходки, драки с чужаками и девушки, если повезет. Мне должно повезти. Я с Лорой в одной компании гуляю».
В одиннадцать вечера Рыхлый скомандовал: «Снимаемся!» – и повел бригаду на квартиру Бурлакова. Козодоев не подал вида, что у него с этим местом связаны какие-то воспоминания. Смело перешагнув порог, он сбросил пальто в общую кучу у одежного шкафа и пошел за стол, накрытый в зале.
Праздновали наступление нового, 1983 года большой компанией: десять парней и шесть девушек. Козодоева посадили рядом с Лорой, это он счел хорошим знаком. До наступления полуночи проголодавшиеся на свежем воздухе ребята смели со стола все съестное и выпили почти половину заготовленной на ночь водки. Во время застолья Сергей несколько раз пытался поговорить с Лорой, но безуспешно: все за столом говорили одновременно, перебивая и перекрикивая друг друга.
Под бой курантов Максвелл стрельнул пробкой в потолок, наполнил стаканы шампанским. Сергею досталось совсем чуть-чуть – ровно столько, сколько он обещал выпить матери.
– А теперь – на горку! – позвал всех бригадир.
Сергею не хотелось идти на бульвар в одной компании с волгоградскими, но отказаться он не мог.
«Сейчас половина пятьдесят пятой школы на горку припрется, и все увидят, с кем я встречаю Новый год, – раздраженно подумал Сергей и тут же успокоил себя: – Да и черт с ним! Я подписку о невыезде из родных дворов не давал. С кем хочу, с тем и праздную!»
С наступлением зимы на бульвар Машиностроителей грузовиками свезли снег и залили три горки: две маленьких – для малышей и школьников младших классов – и одну большую – для молодежи. Большая горка была высотой примерно с двухэтажный дом, с большой площадкой наверху. Если ездок скатывался с этой горки на куске фанеры или полиэтилена, то его выносило метров за пятьдесят вдоль бульвара, а то и дальше. Но на подручных приспособлениях с большой горки не ездили. Обычно скатывались по ней стоя на ногах: в одиночку, парами или толпой, уцепившись друг за друга «паровозиком». Большие компании летели вниз с визгом и воплями. Где-то на середине пути кто-то из спускающихся терял равновесие, падал, увлекая за собой всех остальных, и к подножию горки толпа доезжала в виде клубка из человеческих тел и скользящих по льду головных уборов и рукавиц. В этом коллективном спуске и падении была вся суть такого времяпрепровождения.
Кроме веселья, горка таила в себе и много опасностей: не проходило дня, чтобы кто-то не ломал на ней руку или ногу, периодически вспыхивали скоротечные драки: кто-то кого-то толкнул сверху, кто-то в конце пути налетел со всего маху на не успевшего подняться и сбил того с ног. Но это были мелочи, издержки массового гуляния. Знакомства, которые завязывались на горке, перевешивали все. Наверху можно было присмотреть хорошенькую девушку, схватить ее в охапку, броситься вниз, и если повезет, то в конце пути девчонка позволит тебе помочь ей подняться на ноги, а там и до более тесного знакомства один шаг.
Забравшись на стартовую площадку, Сергей старался не отходить от Лоры: горка – место такое: чуть-чуть зазевался, и подругу могут увести.
Первым из компании Козодоева съехал вниз Рыхлый, продемонстрировав всем свою отменную координацию движений и смелость. За ним следом – Максвелл, потом еще два парня, потом большая толпа из Ковских дворов, а потом все смешалось, с горки стали съезжать практически беспрерывно, не задерживаясь наверху.
Пронесшись по ледяной трассе пару раз и потеряв в толпе Лору, Сергей отошел в сторону и нос к носу столкнулся с Кайгородовой.
– Ты одна? – с удивлением спросил он.
– У меня родители только что уехали, и я решила проветриться, – объяснила свое неожиданное появление девушка. – Ты здесь с кем?
– Был с бригадой, но все куда-то рассосались, – озираясь по сторонам, ответил Сергей. – Считай, что я тоже один.
– Пошли ко мне? – многообещающе предложила Лена.
«Это шанс! – с замиранием сердца подумал Сергей. – Сейчас или никогда!»
– Пошли! – Он обнял девушку и повел ее в темноту неосвещенной части бульвара.
Вновь вспыхнувшая любовь, помноженная на алкоголь, желание и возможность удовлетворить это желание подтолкнули Сергея забыть о синице в руке и попытаться схватить журавля в небе. Да и как же не хватать его, когда у девушки есть свободная квартира и она сама предложила провести остаток праздничной ночи вдвоем? Какая тут, к черту, Лора! Лена – вот кто королева бала в эту сказочную новогоднюю ночь!
…С вершины горки Лора видела, как Козодоев встретился с Кайгородовой. Она могла бы помешать им уйти вместе, но ничего не стала делать. За день до наступления Нового года Счетовод сказал ей:
– Мы передумали. Козлик нам больше не интересен. Все планы отменяются.
– Что мне теперь с ним делать? – нахмурилась Лора.
– Что хотите, то и делайте! Если он вам будет мешать в новогоднюю ночь, напоите его, заведите подальше во дворы и бросьте где-нибудь в подъезде. На улице только не оставляйте, чтобы насмерть не замерз.
– Счетовод, если бы ты знал, какая это скользкая скотина! Тварь, а не человек. Но к смерти своего приятеля он, похоже, отношения не имеет.
– Забудь про него. После Нового года мы запретим Козлику появляться на нашей территории.
Кайгородовы жили в малогабаритной двухкомнатной квартире, состоящей из родительской спальни и зала. В зале стоял раздвинутый обеденный стол с остатками праздничного застолья. Судя по количеству бокалов и рюмок, Новый год у Кайгородовых встречали шесть человек.
– Извини, что не убрано, – показывая на место за столом напротив себя, сказала Лена. – Родители до последнего момента сомневались, ехать к родственникам или нет. Потом надумали, а я тут же пошла на улицу. Скучно одной в новогоднюю ночь сидеть!
– Все классно! – не стал дослушивать ее объяснения Сергей. «Я же не ужинать сюда пришел», – хотел добавить он, но вовремя замолчал.
– Выпьем? – предложила Лена. – Водки и вина не осталось, но у родителей есть настойка на кедровых орешках. Я ее только раз пробовала – она крепкая, как самогонка.
– Неси! – поддержал предложение Козодоев.
«Для начала выпить вдвоем – самое то!» – внутренне ликовал Сергей. Он уже не сомневался, что этой ночью Лена будет согласна на все. Иначе зачем бы она привела его к себе домой?
Кайгородова принесла графин с темной, остро пахнущей жидкостью, налила в два бокала.
– За что выпьем? – спросила она.
– За нас с тобой! – не задумываясь, выпалил Сергей.
Большими глотками Козодоев осушил бокал, поморщился от крепости настойки, взял из вазочки мандаринку, очистил и съел одну дольку. Пока Сергей закусывал, Кайгородова молча смотрела на него. Из своего бокала Лена не пила, только сделала вид, что пригубила. Дождавшись, когда Козодоев обратит на нее внимание, Кайгородова спросила:
– Сергей, а ты ничего не хочешь мне рассказать?
– Например? – насторожился Козодоев.
– Зачем ты сказал Туристу, что я была беременна от Миши?
– Чего-чего? – опешил от неожиданности Сергей. – Я такого не говорил.
– Не ври. Турист рассказал мне, как они били тебя в потребкооперации и как ты на меня ушат грязи вылил. Зачем ты это сделал, Сергей? Хотел, чтобы они побыстрее тебя отпустили?
– Что-то у нас начало какое-то странное, – помрачнел Козодоев. – Но если тебя так интересует разговор о беременности, то да, он был. Быков мне лично сказал, что ты забеременела от него и он теперь не знает, что дальше делать.
– Ты опять врешь! – негромко возразила Лена. – Между мной и Мишей ничего не было.
– Как ничего? – поразился Козодоев.
– А вот так! Он не рвался уложить меня в постель, хотя я была готова…
– Погоди! – перебил Сергей. – Ты меня зачем к себе позвала?
– Поговорить, – издевательским тоном ответила девушка. – А ты о чем подумал? Сережа, я ни за какие деньги с тобой в кровать не лягу. Ты – не Миша, ты – обычный трусливый подонок. Расскажи мне, что ты такого наговорил моему парню, что он выбросился с балкона?
Вместо ответа Козодоев приподнялся, но Лена быстро усадила его на место:
– Не спеши, ты не знаешь самого главного! Посиди, послушай, время у тебя еще есть.
Сергей не уловил скрытой угрозы в последней фразе, он был полностью обескуражен. Как же так: девушка сама позвала его к себе, а оказалось, что никакого интересного продолжения не будет?
– Сергей, ты ведь ничего не знаешь про меня! – грустно вздохнула Кайгородова. – Я тебе немного расскажу, и ты поймешь, почему я позвала тебя именно сейчас, когда у меня дома никого нет. Сразу же тебе хочу сказать: если ты до меня хоть пальцем дотронешься, завтра мои родители напишут заявление в милицию, что ты избил меня и хотел изнасиловать. Тебе дадут восемь лет. Шесть отсидишь и выйдешь из тюрьмы совсем другим человеком. Зэки не любят тех, кто насилует беззащитных девушек. Ты хочешь спросить, откуда я это знаю? У меня старший брат сидит за разбой. Через год освободится. Ты знал про брата? Миша знал, и его нисколько не тяготило, что у меня брат уголовник. Миша был благородный парень. Он пообещал, что мы поженимся, когда он вернется из армии, и я ему верила, как никому другому на свете. Теперь я расскажу тебе про мою старшую сестру. Она с детства была натурой неуравновешенной и чувствительной. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, она дважды травилась таблетками, но каждый раз передумывала умирать. Сейчас она живет в Новосибирске, а я – здесь. Посмотри мне в глаза. Ты ничего странного в них не находишь?
Козодоев всмотрелся в лицо Лены и почувствовал, как у него по спине пополз неприятный холодок: глаза у девушки были как у куклы – стеклянные, блестящие, неживые.
– Что с тобой? – теряясь в догадках, спросил Козодоев.
– Со мной все будет хорошо, – заверила Лена. – А вот ты умрешь. Я размешала в настойке яд, так что жить тебе осталось совсем немного.
– Да ну на фиг! – не поверил Сергей. – Мы пили вместе, а умру я один?
– Я не пила, – показала на свой бокал Лена. – Теперь у меня вопрос: ты жить хочешь? Я могу дать тебе противоядие…
– Какое еще противоядие! – занервничал Козодоев. – Не считай меня дураком. Ты могла бы подсыпать в настойку отраву, спору нет, но где бы ты взяла противоядие? Ты что, врач, что ли?
– Ты забыл про мою сестру. Я-то знаю, какие таблетки она пила, чтобы не умереть до приезда «Скорой». У тебя еще внизу живота не холодеет? Как начнет – поздно будет.
Козодоев прислушался к себе. С животом было все в порядке, а вот руки начали холодеть. Он потрогал пятерней щеку: пальцы были ледяные, словно он только что держал в руках снег.
«Эта крыса меня на самом деле отравила? – с ужасом подумал он. – Глаза… Что у меня с глазами?!»
Сергей вскочил, бросился в коридор, посмотрел на себя в зеркало и увидел в своих глазах не стеклянный блеск, а страх. Мерзкий холодный страх надвигающейся смерти.
– Убедился? – с нескрываемым презрением спросила Кайгородова. – Теперь скажи: ты жить хочешь? Если ответишь на мои вопросы, я дам тебе противоядие, а если нет – умирай, мне тебя не жалко.
Козодоев начал закипать от злости. Сдерживая себя из последних сил, он, не отрываясь от зеркала, процедил сквозь зубы:
– Что ты хочешь узнать?
– Перед тем как Миша бросился с последнего этажа, вы постоянно уединялись и о чем-то секретничали. После этих разговоров он становился замкнутым или раздраженным, злым. Скажи, что ты наговорил здоровому умному парню, что он решил покончить с собой? Я больше чем уверена: смерть Миши – это дело твоих рук. Это ты все подстроил. Жаль, не при мне тебя били. Ты бы при мне живым из потребкооперации не ушел.
Козодоев представил, что он вновь оказался в полуподвальном помещении, где его избивали подручные Туриста, и отчетливо услышал злорадный смех Кайгородовой: «Бейте этого слизняка, пока он во всем не признается!»
– Ах ты, сука! – зарычал Козодоев и бросился на девушку. – Да я тебя сейчас!
Козодоев хотел схватить девушку за горло, но она в последний момент увернулась, и он от безысходности вцепился ей в волосы. Лена пронзительно завизжала, стала отбиваться от озверевшего парня кулаками и случайно угодила Козодоеву в бок, задев сломанное ребро. Сергей взвыл от боли, отпустил девушку, сделал шаг назад, собрался с силами и вновь ринулся в атаку. В дверном проеме он изловчился и влепил Кайгородовой такую пощечину, от которой она отлетела в зал.
– Сдохни, сволочь! – От избытка чувств Козодоев плюнул вслед девушке, схватил с туалетного столика флакончик с духами и запустил им в телевизор в углу комнаты, но не попал.
Дальше он действовал на автомате: схватил шапку, накинул пальто, сунул ноги в валенки и выскочил в подъезд. Импортный мохеровый шарф, практически новый, остался на месте яростной схватки. После бегства Козодоева Лена закрыла входную дверь на замок, зашла в ванную, сплюнула кровь, набежавшую из разбитой губы, прополоскала рот.
«Я была права, – подумала девушка. – Самоубийство Мишки – это дело рук Козодоева. Но как он это подстроил, я даже представить не могу».
Лена языком потрогала разбитую губу – соленая кровь продолжала наполнять рот.
«Вот так Новый год! – развеселилась она. – Но ничего, жизнь длинная – мы еще встретимся на узкой дорожке. Я тебе, Козлик, смерть моего парня никогда не прощу».
Решение найти Козодоева, устроить спектакль с отравлением и под страхом смерти допросить его с пристрастием Кайгородова приняла внезапно, сразу же после спонтанного отъезда родителей. От Лоры она знала, что после встречи Нового года компания Рыхлого будет на горке, так что долго искать Сергея ей не пришлось. Перед уходом из дома Лена закапала в глаза капли от конъюнктивита: они расширяли зрачки и придавали глазам неестественный стеклянный блеск. Дальше все пошло не совсем так, как запланировала девушка, но самое главное ей удалось: Козодоев поверил, что Лена отравила его. На самом деле никакого яда в настойке не было, как не было у Кайгородовой старшей сестры, склонной к суициду. Брат был, но сидел он за мелкую кражу, а не за разбой.
В коридоре Лена нашла забытый Козодоевым шарф, примерила его на голову.
«Это компенсация за разбитую губу, – решила она. – За остальные обиды ты, Козлик, шарфиком не отделаешься. Будет у меня шанс – я столкну тебя в пропасть и никогда об этом не пожалею».
Выбежав на улицу, Сергей стал искать телефон-автомат. Исправный аппарат он нашел только на другом конце микрорайона. Дрожащими руками Сергей набрал «03», вжал от нетерпения трубку в ухо.
– «Скорая»? – закричал он, услышав ответ оператора. – Приезжайте скорее, меня отравили!
На том конце провода ему посоветовали протрезветь и больше по пустякам не звонить. Козодоев позвонил вновь.
– Я серьезно говорю: меня отравили, – скороговоркой выпалил он. – Она, эта крыса, сказала, что мне жить осталось совсем немного, а вы не хотите меня спасти? Приезжайте, я здесь, у телефона-автомата жду вас!
– Господи, как же вы, алкаши, надоели! – гневно ответила женщина-диспетчер. – Иди проспись и больше в «Скорую» не звони. У нас вызовов полно, а тут ты с каким-то отравлением!
Козодоев с силой бросил трубку на рычаг аппарата.
«Что делать? – с ужасом подумал он. – У меня начинает в животе холодеть, а это смерть! От Ленкиного яда у меня почки перестанут работать, и я умру прямо тут, на улице. Проклятые врачи! Им что, лень доехать до меня?»
Сергей посмотрел по сторонам. Мимо него, весело переругиваясь, прошла компания нетрезвой молодежи. Вдалеке два парня волокли в подъезд бесчувственного товарища. Мужик в накинутой на плечи телогрейке докурил на балконе папироску и щелчком отправил ее в сугроб.
«Никто мне не поможет! – отчетливо понял Козодоев. – Если хочу остаться в живых, надо самому действовать! Надо снова звонить в „Скорую“».
Сергей собрался с силами и побежал по микрорайону – искать другой телефон-автомат. В стрессовом состоянии, одурманенный алкоголем, он решил, что с нового телефона он обязательно дозвонится до главного диспетчера «Скорой помощи», более внимательного и отзывчивого, чем остальные операторы.
Телефонную будку с выбитыми стеклами Сергей нашел у магазина «Трикотаж». Дрожащими руками набрал заветный номер.
– Девушка, женщина, я не пьяный, – начал сбивчиво объяснять он. – Меня зовут Сергей Козодоев, я учусь в десятом классе пятьдесят пятой школы. Тетенька, милая, не бросайте трубку, я сейчас вам все объясню. Я был на вечеринке, и меня отравили таблетками, сказали, что я умру в течение часа. Полчаса уже прошло. Не бросайте меня, помогите, пожалуйста. Я тут стою, жду вас.
– Адрес? – равнодушно спросила диспетчер.
– Я в телефонной будке у магазина «Трикотаж» на проспекте Ленина.
– Ожидайте приезда «Скорой», – велела женщина.
Буквально через несколько минут рядом с Козодоевым притормозил автомобиль с красным крестом на боку.
– Это ты отравленный? – приоткрыв переднюю дверь, спросил мужчина в белом халате.
– Я, я! – запрыгал от нетерпения Сергей. – Меня эта сволочь отравила!
– Будешь ругаться – пешком в больницу пойдешь! – засмеялся врач. – Садись в машину, расскажешь, кто тебя таблетками напичкал.
Посреди салона «Скорой помощи» на носилках лежал давно не бритый старик в домашней майке, потерявшей первоначальный цвет после многочисленных стирок. Старик, прикрыв глаза, тяжело дышал. Стараясь не потревожить лежачего больного, Козодоев пристроился в уголке салона, приготовился рассказать историю своего отравления, но его никто не стал слушать. Врач на переднем сиденье был занят переговорами по рации, а девушка-фельдшер вообще не обратила на Козодоева никакого внимания, словно он был не пациент, нуждающийся в медицинской помощи, а случайный попутчик.
Покружив по ночному городу, «Скорая помощь» привезла Козодоева в приемное отделение Третьей городской больницы. Дежурный врач, переговорив с фельдшером, отправила Сергея в токсикологическое отделение.
– Что с тобой? – спросил вышедший к Козодоеву молодой кудрявый мужчина, похожий на цыгана. Если бы не белый халат и накрахмаленная шапочка, Сергей не стал бы отвечать на его вопросы – незнакомец ничем не напоминал ему врача.
– Я был на вечеринке, – неуверенно начал Сергей, – и меня отравили чем-то. Подсыпали яд в настойку.
– Раздевайся и иди в процедурный кабинет, – распорядился врач. – Промоешь желудок, сдашь анализы, а там посмотрим, что с тобой дальше делать.
В комнате, отделанной кафельной плиткой, Козодоев под присмотром медсестры выпил два литра воды с марганцовкой, прочистил желудок. Потом сдал кровь из пальца и из вены и почувствовал, что выздоровел. Больничная обстановка благоприятным образом подействовала на него без всяких лекарств.
В девять утра Сергея выписали.
– Скажи своей знакомой, чтобы она так больше не шутила! – сказал врач. – У тебя в организме, кроме ядов, оставшихся в результате распада этилового спирта, других вредных веществ нет.
До дома Козодоев добрался, когда на улице уже рассвело. Мать с сестрой, встречавшие Новый год у соседей, еще спали. Стараясь не шуметь, Сергей разделся и рухнул на кровать.
В первый день наступившего нового года ему в первый раз приснился реалистичный кошмар. События сна происходили в квартире Бурлакова. Как и в день убийства, Сергей выскочил с молотком из кухни, нанес хозяину квартиры удар по голове, но Бурлаков не упал, а повернулся к Сергею, схватил его за горло и стал душить. Из комнаты, где хранилась водка, раздался голос Мишки Быкова:
– Мы знали, что ты снова придешь сюда! Пришла пора поквитаться за мою смерть.
– Души его, Котик, души! – засмеялась в зале Кайгородова. – Я уже венок на его могилу сплела.
Здоровяк Бурлаков держал Козодоева за горло вытянутыми руками, как профессор Мориарти – Шерлока Холмса у Рейхенбахского водопада. Сергей пробовал разжать его мертвую хватку, но силы были не равны, и он начал слабеть и задыхаться. Теряя сознание во сне, Козодоев почувствовал, как кто-то тормошит его за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой склонившуюся над кроватью мать.
– Что с тобой? – встревоженно спросила Римма Витальевна.
– Дурной сон приснился, – пробормотал еще не пришедший в себя Сергей.
– Ты весь мокрый лежишь. Не заболел?
– Нет, мама, все в порядке. Это просто сон. Я еще посплю?
Он повернулся на бок, закрыл глаза и подумал: «Если бы она меня не разбудила, я бы умер. Задохнулся бы во сне. Приснится же такая чушь! Или это не сон, а расплата? Нет, я материалист и в сны о справедливом возмездии не верю. Да и не за что меня казнить – они сами во всем виноваты».
В июне 1983 года Сергей Козодоев успешно окончил десять классов и получил аттестат о среднем образовании. Отец Сергея решил отметить это событие в ресторане, но мать воспротивилась:
– Володя, мы в ресторан пойдем, а Оксану дома оставим? Что ей в кабаке делать? На пьяные рожи смотреть? Да и Сергею увлекаться спиртным рановато. Ему еще вступительные экзамены в институт сдавать.
– Римма, если бы ты знала, как я на Севере мечтал сводить всю семью в ресторан! Шикарные блюда, оркестр…
– Дома отметим, – решила за всю семью мать.
За праздничным столом Владимир Семенович напомнил о своем обещании:
– На следующей неделе покупаем сыну мотоцикл!
Но до покупки дело не дошло. Перед самым походом в «Мототурист» Сергей вызвал отца на откровенный разговор.
– Папа, мне надо поговорить с тобой как мужчина с мужчиной.
– Что ж, давай поговорим, – благодушно согласился отец.
– Папа, мне не нужен мотоцикл. Во всяком случае, в этом году не нужен – осенью я хочу уйти в армию.
– Это что еще за новость? – не поверил своим ушам Владимир Семенович.
– Я решил пойти в армию, и я пойду, даже если все на свете будут против, – твердо заявил сын. – Этот вопрос для меня решенный, и я хотел бы, чтобы ты поддержал меня.
– Погоди, не спеши! – остудил юношу рассудительный отец. – Ты хоть немного представляешь, что такое служба в армии? Ты по кинофильмам об армии не суди. В нашем кино солдат играют мордастые сорокалетние мужики, а все армейские офицеры, как на подбор, добряки и мудрецы.
– Я знаю об армии все! – перебил отца Сергей. – Про дедовщину знаю и про избиения, про издевательства над молодыми солдатами. Но я принял решение и от задуманного не отступлю.
Владимир Семенович не стал спешить с выводами. Многолетняя работа в суровых условиях научила его быть осмотрительным и не высказывать свое мнение раньше времени. Вначале надо выслушать собеседника, а потом или отвергнуть его предложение, или согласиться с ним. Именно за умение соглашаться с доводами подчиненных рабочие на Севере считали Владимира Козодоева идеальным начальником: строгим, но справедливым.
– Я заметил, – после некоторого раздумья сказал отец, – ты вечерами стал сидеть дома.
– После твоего отъезда на вахту, в прошлом году, у нас во дворах все поменялось! Кто-то из моих друзей ушел в армию, с кем-то у меня разладились отношения. Это жизнь! Мне стало скучно на улице. Особенно после… – Сергей сглотнул ком в горле, тяжело вздохнул, – особенно после Мишки.
– Слышал я про этот случай…
– Папа, с этого случая все и началось! После самоубийства моего лучшего друга меня стали мучить кошмары. Мне снятся такие ужасы по ночам, что я потом неделю не могу прийти в себя. Чтобы избавиться от этих кошмаров, мне надо встряхнуться, сменить обстановку. Вот почему я хочу пойти в армию. Чем раньше я избавлюсь от кошмаров, тем быстрее позабуду о них.
– Может быть, не стоит с армией спешить? Я могу договориться – тебя посмотрят лучшие врачи в городе.
– Ни за что! – убежденно воскликнул Сергей. – Как только я переступлю порог психбольницы, меня тут же поставят на учет. После этого на мне можно будет поставить крест. Запись в психбольнице перечеркнет мне возможность работать в приличной организации, после нее мне не выдадут медицинскую справку на получение водительских прав, откажут в разрешении на охотничье оружие.
– Не надо так категорично, – попробовал возразить Владимир Семенович.
Но сын стоял на своем:
– Никто не будет разбираться, по какому поводу я обращался за психиатрической помощью. Был в психбольнице – значит, дурак, псих неуравновешенный. Как у нас люди рассуждают: «Дыма без огня не бывает».
– Я чувствую, ты подготовился к этому разговору, – удовлетворенно сказал отец. Ему нравилось, что сын рассуждает разумно, как взрослый человек.
– В армии я избавлюсь и от кошмаров, и от неприятных воспоминаний. Сейчас, когда я иду мимо дома, с которого бросился Мишка, то вижу в нем не здание, а место, где погиб мой друг. После армии эта голгофа превратится для меня в обычный панельный дом.
Владимир Семенович с удивлением посмотрел на сына, но ничего не сказал.
– Папа, я прошу тебя, объясни маме, что я принял решение и от него не отступлюсь.
– Дай подумать, – попросил отец.
Пока Козодоев-старший взвешивал все «за» и «против», Сергей молчал. Он мысленно похвалил себя, что правдоподобно объяснил отцу свое добровольное затворничество. На самом деле причина его домоседства была в другом. Сразу же после Нового года Сергей заглянул на «стояк», увидел Кайгородову с Рыхлым и повернул назад.
«Представляю, что эта сволочь наговорила про меня, – подумал тогда Сергей. – Лучше мне держаться от волгоградских подальше. Кайгородова, как ни крути, для них своя, а я – чужак».
Молодежь в родных дворах к возвращению Козодоева отнеслась прохладно. Даже в школе он почувствовал отчуждение. Если раньше на перемене приятели веселили его рассказами о своих приключениях, то теперь при появлении Сергея все разговоры переходили на нейтральные темы. «Он как проститутка: и нашим, и вашим», – случайно услышал однажды Козодоев. Было понятно: речь идет о нем.
Помыкавшись по разным компаниям, Сергей осел дома и вечерами на улицу без большой нужды больше не выходил.
– Вот что я тебе скажу! – прервал его размышления отец. – Я согласен с твоим решением пойти в армию, но вначале ты поступишь в институт. Вернешься – без проблем восстановишься на первом курсе, а если не захочешь, то поступай как знаешь. После армии многое в жизни идет не так, как запланировал, но мой отцовский долг – дать тебе шанс получить высшее образование.
Сергей был настолько благодарен отцу за поддержку, что готов был упасть перед ним на колени. Римма Витальевна, узнав о решении сына, едва не упала в обморок, неделю ходила сама не своя, но потом смирилась.
Как и обещал, Сергей сдал вступительные экзамены в политехнический институт. В августе отец уехал на вахту. Прощаясь с семьей, он сказал:
– Сергей, вот тебе мой совет: в армии вперед не рвись, но и от всех не отставай! Попадешь в Афганистан – не геройствуй. Ты нам живой нужен.
– Перестань! – взвыла мать. – Какой Афганистан? Я костьми лягу, но Афганистана не допущу!
В сентябре Сергей Козодоев пришел в военкомат и заявил, что желает пойти в армию со своими одногодками.
– Ты не хочешь воспользоваться отсрочкой? – спросил офицер из призывного отдела. – Пиши заявление.
Странное желание утреннего посетителя нисколько не удивило работника военкомата, словно у окошечка дежурной части толпились студенты, желающие поскорее избавиться от позорной отсрочки. Подчеркнутое равнодушие майора из призывного отдела так оскорбило Сергея, что он едва не передумал.
«Что он себе позволяет? Я, наверное, один из города добровольно попросился в армию, а он мне – иди, пиши! Пойду и напишу! Если задумал, от своего не отступлюсь».
В начале октября он получил повестку – явиться в военкомат с вещами и запасом продуктов на трое суток. В день ухода сына в армию Римма Витальевна взяла отгул на работе и провожала Сергея до самого вокзала. Увидев сына в окне вагона, она заплакала и стала махать ему рукой до тех пор, пока состав не скрылся из вида.
Через день Козодоев прибыл на пересыльный пункт в городе Омске. За неделю, которую Сергей провел на пересылке, он забыл о ночных кошмарах – на смену им пришли кошмары наяву. Впервые в жизни Сергей столкнулся с тем, что он ни на секунду не мог расслабиться и остаться один. Даже в туалете, в самом интимном для человека месте, он ждал команды «На построение!», «На выход!», «На перекличку!». А обед? Не успеешь донести ложку до рта, как сержант командует: «Прием пищи закончен. Встать! Справа по одному из столовой шагом марш!»
Наконец-то наступил день отправки к месту службы. Молодых солдат на грузовиках привезли в аэропорт и объявили, что они будут служить в ГДР. Из Омска самолет Аэрофлота с новобранцами вылетел в Ленинград для дозаправки и смены экипажа. В ленинградском аэропорту новобранцев чуть ли не бегом прогнали через зал ожидания в подземный переход, ведущий в округлое строение посреди взлетного поля.
Увидев прямо перед собой огромные самолеты, Сергей прильнул к стеклу и тут же услышал команду: «Всем сесть на корточки! Живо!» Ничего не понимающие солдаты присели. Мимо них по бетонке, ревя двигателями, величественно прошел на взлет авиалайнер компании «Эйр Франс».
– Всем сидеть! – повторил команду офицер. – Французы не должны видеть, что мы перебрасываем солдат в ГДР. Привыкайте к режиму секретности!
Через пару часов, незадолго до полуночи, новобранцев посадили в «ТУ-154». Сергею досталось место у иллюминатора.
«Ну, вот и все! – подумал он. – Последний мой город в Советском Союзе – Ленинград, и это символично. С ленинградских разведенных мостов начались мои неприятности, ими они и закончатся. Сейчас самолет поднимется в воздух, и эти проклятые мосты останутся в прошлом. Вернее, не так: мосты разойдутся, и я останусь на одной стороне реки, а Мишка Быков, Котик Бурлаков, Кайгородова, Лора и Турист – на другой, и я верю, что наши половинки никогда больше не соединятся».
Авиалайнер затрясся всем корпусом, взревел двигателями, разбежался и взмыл в небо. Сергей Козодоев посмотрел в иллюминатор. Под крылом самолета проплыли огни большого города, и наступила темнота. Сергей откинулся в кресле, закрыл глаза. Покидая Отчизну, гражданскую жизнь, родных и друзей, он был счастлив.