-- Пять медяков, госпожа. Меньше никак нельзя !


Я еще раз осмотрела медный перстенек с пустым местом под кабошон. По бокам колечка отчеканены незамысловатые виньетки. Четыре лапки, которые должны удерживать камень – целые и невредимые. Кольцо разъемное. То есть его выбивают штампом из медного листа и только потом формируют из плоской полоски само кольцо. Такая работа не должна стоить слишком уж дорого. Прикинула вес изделия и вес медной монетки и, строго посмотрев на торговца, сказала:


-- Четыре! Но если есть еще что-то, откуда вывалились стекляшки, я посмотрю все.


Продавец недоуменно пожал плечами, порылся под прилавком, но все же выложил передо мной не слишком широкий браслет и грубоватый кулон, которые тоже утратили свои фрагменты. Кольцо я купила за четыре медяка, кулон за шесть и браслет за девять.


Можно будет попробовать делать крошечные миниатюры на папье-маше. Что-то вроде ростовской финифти. Разумеется, это не будут такие прочные и долговечные вещи, как настоящая финифть, но все же такая вставка, я думаю, способна будет изрядно поднять цену изделия. Мне нужен был хороший прозрачный лак для укрепления красок.


В общем, в замок и я, и муж вернулись уставшие, но довольные. Он договорился о покупке семенного зерна. На завтра должны были пригнать какой-то необходимый ему скот. А на послезавтра на утро привезти цыплят и утят – однодневок.


-- Тут, Олюшка, главное в дороге их досмотреть, а уж там, на месте крестьяне выкормят, – Рольф был так доволен, что даже что-то маршевое мурлыкал себе под нос.


Я оставила его в прекрасном настроении и пошла навестить графиню.


Глава 45


Беседа со старой графиней была и приятна, и информативна. Госпожа Жанна дала мне несколько бесценных советов: подсказала, какие мастерские делают самые качественные краски. А за сложными оттенками порекомендовала обратиться к художникам.


Признаться, такой совет ввел меня в ступор. В моем понимании художники – это люди, которые краски только потребляют. Оказалось, что все гораздо сложнее. В этом мире крупные мастерские и заводы только-только начали организовываться и появляться на свет. И если краску для того, чтобы покрасить деревянные рамы, простые двери или не слишком богатую мебель, производили в достаточных количествах, но с весьма скудной палитрой цветов, то за какими-то сложными оттенками требовалось идти именно к художникам. Только они знают правила добавления всевозможных присадок для получения необычных и ярких цветов. Госпожа Жанна подсказала мне хорошего художника, который еще в молодости писал портрет ее самой вместе с мужем:


-- Он сейчас уже немолод, но все еще берет заказы и в Партенбурге считается лучшим. Кроме того, у него есть два ученика, которые не только учатся рисовать, но и помогают ему делать краски.


В результате этой беседы нам пришлось задержаться еще на день. Я исписала несколько листов бумаги, тщательно фиксируя, в какой краситель сколько и чего нужно добавить, куда идет стертая в пыль глина, куда спиртовой раствор и прочие добавки. Вообще, разговор с мэтром Шото оказался очень интересным.


Он был немного старше графини, но еще весьма бодр. Имел прекрасное зрение, совершенно седые волосы, собранные в короткий пушистый хвостик, и довольно кривые ноги. Ходил мэтр, переваливаясь и опираясь на трость, но двигался очень быстро. А еще живописец был ужасно болтлив!


Именно от него я узнала кучу совершенно ненужных мне деталей. Например, мэтр рассказал, что для того, чтобы подобрать оттенок телесной краски для женского портрета, нужно брать желток яйца от курицы, выросшей в городе. Соответственно, на мужские портреты брали более интенсивно окрашенный желток от деревенской курицы. Разумеется, все это я прекрасно помнила из курса «История искусств» и лекций, которые прослушала в художественной школе. Однако юная баронесса Нордман никак не могла обладать такими знаниями, поэтому я честно делала большие глаза, охала и смотрела мастеру в рот.


-- По какой-то случайности, прекрасная госпожа баронесса, такие яйца всегда имеют слабоокрашенный желток, который наиболее точно передает безупречность и нежность дамской кожи.


Визит к мэтру обошелся мне весьма дорого. Зато и уходила я от художника, нагрузив своих провожатых от души. Тем более, что простую белую, черную и даже темно-зеленую краску вместе с лаком я смогла купить в одной из мастерских в довольно большом количестве. Прикинув объем полученного добра, я поняла, что мне этого хватит как минимум на несколько лет. Ну, может быть, понадобится только пополнить запас лака. Все же коробочки для пущей сохранности лучше покрывать в несколько слоев.


У лака, купленного мной, были определенные минусы – он желтил. Пусть пленка его на изделии будет тонкой, но я с огорчением поняла, что белый фон изделий мне недоступен: он никогда не будет чистым, как снег или молоко. Также при росписи мне обязательно придется учитывать, что все цвета под пленкой лака будут выглядеть немного иначе, чем сами по себе. Целый бочонок льняного масла, которым я собралась пропитывать изделия для прочности, также занял свое место в телеге.


Отдельно, как самую больную ценность, я везла порошок олова. Именно этот скучный порошок, которым натирают отдельные детали шкатулки, при покрытии лаком даст роскошный эффект золота.


Сейчас, потратив на приобретение всех этих богатств и некоторых инструментов сумасшедшую по местным меркам сумму, я отчаянно трусила. Ведь то, на чем я собиралась зарабатывать здесь – довольно сложный процесс, который в Палехе отлаживался годами и десятилетиями, пока не достиг совершенства. А все ли я правильно запомнила?


Я не собиралась в точности повторять палехские рисунки: слишком уж они стилизованы под русскую культуру. Здесь придется разрабатывать свой стиль. Я очень надеялась на помощь Эммы. У нее не было красок, но любимым занятием девочки в свободное время оказалось рисование весьма сложных вензелей, виньеток и длинных каймовых узоров. Я не раз наблюдала, с какой точностью работают ее руки.


Помня о том, что бумаги у нас целый склад и что с ней делать, никто толком не знает, я выдавала девочке столько листов, сколько ей хотелось. Этот поступок, который мне в целом ничего не стоил, приблизил меня в ее глазах к святым. Она перестала дичиться и улыбалась каждый раз, как видела меня. Это сделало ее мать Сусанну гораздо менее зажатой и покорной. Уверившись, что девочку никто не будет обижать, убедившись, что дочь счастлива, теперь Сусанна не боялась дать какой-то совет по хозяйству или подсказать, каких продуктов следует докупить еще. Даже не дожидаясь вопросов и просьб с моей стороны.


Так что я очень надеялась, что сложив на Сусанну большую часть по ведению дома, мы с Эммой сможем заняться зарабатыванием денег, так необходимых на восстановление замка. Тем более, что, вернувшись однажды днем раньше времени, Рольф увидел процесс стирки и пообещал после поездки обязательно взять в замок прачку.


Благодаря этой суете с закупкой красок, лаков и масла мы с Рольфом как разбежались по делам утром, так еще и не виделись: он до сих пор не вернулся с рынка. Я приказала сопровождавшим меня солдатам занести купленное в дом, чтобы какие-нибудь случайные ночные заморозки не испортили все приобретенное, и, поднявшись в свою комнату, хотела просто отдохнуть. Однако не прошло и десяти минут, как в дверь постучались и, не дождавшись разрешения, распахнули ее. На пороге в роскошном атласном платье лимонного цвета стояла госпожа Кларимонда Люге.


-- Госпожа графиня требует вас к себе, – несколько надменно произнесла бывшая сопровождающая и окинула меня внимательным взглядом.


Кажется, госпожа Люге ждала, что я кинусь переодеваться: на мне было простенькое домашнее платье из обычной серой мягкой шерсти, которое я надевала, чтобы бегать по лавкам и магазинам. Мелькнула было мысль отказаться от приглашения, но …


«Она, Анжелка… Она графиня, жена хозяина замка и так далее. Нравится мне это или нет, отказаться – значит, прежде всего, обидеть хозяина. Раз уж мы пользуемся его гостеприимством, это будет очень невежливо. Однако Кларимонда даже не поздоровалась. Не слишком ли мадам зазналась?».


Госпожа Люге вела меня по коридору. Сперва она молчала, но потом не выдержала:


-- Я бы постеснялась, находясь в гостях, пойти к хозяйке дома в такой одежде, – сказано это было как бы в воздух, но, безусловно, относилось ко мне: в коридоре больше никого не было.

-- Я бы постеснялась, находясь на службе, делать замечания гостям хозяина дома.


Я ответила ей ровно так, как требовалось. Мадам Кларимонда, недовольно фыркнув, заткнулась и молча довела меня до двойных роскошных дверей.


Помещение оказалось более чем роскошным. Три огромных окна заливали комнату солнечным светом. Дивной красоты наборной паркет, отражая лучи, блестел так, что начинали слезиться глаза. Стены комнаты были то ли облицованы мрамором, то ли расписаны так, что подделка была неотличима. Пылал огромный камин, вся верхняя полка которого была заставлена всевозможными стеклянными вазами и статуэтками.


Часть пола, примерно половину, покрывали два гигантских ковра с одинаковым рисунком. Вдоль стен комнаты под огромными яркими натюрмортами были расставлены диванчики, кресла и столики, круглые и овальные, которые объединялись в несколько мебельных групп. По мне, комната была излишне помпезная и пригодная только для парадного приема большого количества гостей.


Однако именно здесь, почти теряясь во всем этом золоченом великолепии, у стола рядом с огромной шкатулкой сидела моя сестра, перебирая драгоценности так, чтобы солнечный свет играл на каждом камушке. Она подставляла украшение в яркие лучи, любовалась отблесками и игрой света и несколько небрежно бросала в шкатулку. За ее спиной стояла высокая строгая горничная в коричневом платье и белоснежном льняном фартуке.


Прошло секунд тридцать-сорок, когда я поняла, что Анжелка нарочно не обращает на меня внимания. Не стала дожидаться особого приглашения, прошла к этому же столу и сказала:


-- Рада приветствовать вас, госпожа графиня.


Я поклонилась, как этого требовали правила. Затем я отодвинула стул и села напротив нее. Место я выбрала для себя такое, что между нами оказалась откинутая крышка шкатулки, и больше я не могла видеть, что именно там лежит. Зная любовь сестрицы к показухе, я понимала, что сейчас слегка расстроила ее.


Графиня раздраженно хлопнула крышкой и скомандовала горничной:


-- Уноси!


Затем села поближе к столу и, презрительно фыркнув, начала беседу:


-- Что за убогие тряпки на тебе! Конечно, ты всего лишь баронесса, но уж могла бы выпросить у мужа что-то более достойное.


Я только улыбнулась и промолчала. Вступать с ней в спор и что-то доказывать совершенно не хотелось. Кстати, выглядела сестра очень даже неплохо: никаких отеков или мешков под глазами. Напротив – молодая, красивая и цветущая женщина, одетая в излишне роскошный для дневного времени туалет из бордового бархата. Затканная золотом прямоугольная кокетка на платье тоже казалась излишеством, тем более что по ней еще раскинулось массивное золотое ожерелье.


Вообще-то, в нашей прошлой жизни сестра тоже любила различные побрякушки. Но все же там она отдавала предпочтение тонким, изящным и дорогим вещам. Мне казалось, что у нее есть определенный вкус и понимание, где украшения уместны, а где нет.


-- Ну что, тебе и сказать нечего? Вообще-то не отвечать хозяйке замка невежливо.

-- Простите, госпожа графиня, я похоже не расслышала ваш вопрос. – ответила я вполне равнодушно.


Еще немного поразглядывав меня, юная графиня Паткуль со вздохом сказала:


-- Тебе везет. Ты не беременная… Ходишь куда хочешь, делаешь что угодно, даже есть можешь то, что пожелаешь.


Напоминание о ее беременности настроило меня на какой-то более миролюбивый домашний ряд. Я спросила:


-- Сколько месяцев?

-- Четыре, почти пять. Похоже, я залетела еще в столице.


Мы разговаривали с ней на русском языке, и Кларимонда с удивлением и раздражением поглядывала на нас со своего места. Она не понимала ни слова и, похоже, была этим недовольна.


-- Я не понимаю, почему ты жалуешься. У тебя тот муж, которого ты пожелала. У тебя свекровь, которая знает все о том, как нужно вести хозяйство замка. Скоро у тебя будет малыш, и жизнь заиграет совсем другими красками, – расстраивать беременную мне совсем не хотелось, потому я разговаривала с ней спокойно, совершенно не желая задеть или обидеть.

-- Тебя бы на мое место! Мне нельзя вообще ничего! Меня не выпускают на улицу утром или вечером – простыну! Мне не дают есть мясо с огня – вредно! Мне не позволяют кататься в карете – опасно! Мне даже не разрешили завести фрейлин и менестреля, утверждая, что они будут слишком много болтать и утомлять меня! Вывозят только раз в неделю на молитву в храм, и то едем всей семьей вместе с мамашей. Что толку от моих бесчисленных туалетов и драгоценностей, если их никто, кроме меня, не видит?! Я уже жду не дождусь, когда вот это все кончится! – и она хлопнула себя по слегка выступающему сквозь тяжелые складки бархат животику. – Даже гостей в замке почти не бывает! Ты не представляешь, как мне все надоело!.. – на глазах Ангелы закипали злые слезы.


А я не слишком понимала, чего она ждет от меня: «Посочувствовать ей? Ну, изобразить-то сочувствие я смогу, только ведь ей надо не это. Пожалуй, сестрицу очень утешит, если я сейчас буду жаловаться на собственную нищету и на то, что муж, например, бьет меня. Вот тут она расцветет от радости. Но ведь я не чувствую ничего такого, никакой особой нищеты и прочих ужасов. А уж с мужем мне повезло так, как не везло никогда в жизни. Я просто не представляю, что и как ответить, чтобы не расстраивать ее еще больше.».


Между тем, еще некоторое время поныв, сестра начала с дотошной жадностью выспрашивать, как живу я. Ее интересовало буквально все. Сколько комнат в замке и сколько человек прислуживает мне. Какие у меня есть украшения и сколько всего платьев в моем гардеробе. Какие блюда готовит наш повар и что мне дарит муж. Я отвечала абсолютно честно, чем, кажется, все же слегка порадовала графиню. К концу нашей беседы Ангела даже начала улыбаться, не забывая брезгливо морщить нос и бормотать как бы про себя:


-- Фу, какая нищета! Просто ужасно!


К себе в комнату я возвращалась, оставив за спиной улыбающуюся сестру, сумевшую по контрасту оценить собственное благополучие, недовольную госпожу Кларимонду Люге, которая, выйдя из зала проводить меня, почти сразу спихнула на руки первой проходившей мимо горничной и, изобразив полупоклон, вернулась в комнату к графине.

Я испытывала к сестре странную жалость: да, она не самый лучший человек и даже не самый порядочный. Но во многом это не ее вина. Такой ее воспитали. Ей придется очень сильно ломать собственный характер и интересы, чтобы стать в этом мире счастливой. Если она, конечно, захочет обычного человеческого счастья.

Глава 46


Дорога домой оказалась для меня очень печальным уроком. До замка оставался буквально один переход, когда одна из телег, переезжая ветхий мосток через узенькую спокойную речушку, перевернулась, и часть груза попала в воду. В общем-то это было не слишком страшно. Общими усилиями груз собрали, разложили на просушку. Лишняя ночевка – ничего слишком сложного.


Свою порцию огорчений я получила только утром: все три мои шкатулки, столь любовно слепленные из папье-маше, за ночь потрескались и развалились. Я чуть не расплакалась от огорчения, понимая, что легкого бизнеса у меня не будет. Рольф, видя, как я переживаю над раскисшими кусками бумажного месива, забрал меня к себе в седло и попытался утешить:


-- Олюшка, тебе нет нужды делать что-то на продажу. Ты моя жена, и у тебя всегда будет крыша над головой, тепло и еда. Заботится об этом – обязанность мужа.

-- Рольф, я знаю, что именно я сделала неправильно. Я знаю, как добиться отличного результата. Но там сама работа намного сложнее. Боюсь, мне не хватит денег, чтобы сделать так, как я хочу.


Возможно, муж воспринял это как попытку залезть в кошелек баронства, потому что он ответил мне достаточно сурово:


-- Через два-три года, Оля, я смогу радовать тебя подарками и нанять тебе столько слуг, сколько ты захочешь. Но пока прости. Я не могу тратить деньги на сторону, имея долг перед королевской казной.


Я несколько раздраженно отвернулась от мужа. И он, очевидно, в попытке смягчить свой отказ, тихо добавил:


-- Я очень ценю, радость моя, что ты стараешься сделать наш дом удобнее и богаче. Но я готов спать на соломе еще три года и есть только крестьянские похлебки, лишь бы рассчитаться с долгами. Поверь, Олюшка, это гораздо важнее любых удобств.


Он был абсолютно прав, я это понимала. Но также точно я понимала, что не хочу жить еще три года в разрухе. А шкатулки… ну что ж, я сама виновата в полном отказе от классических технологий. Эту неудачу можно списать на мое желание заработать побыстрее. Придется вспоминать все, что я помню про изготовление федоскинских и палехских шкатулок, и опытным путем восстанавливать эти самые технологии. Проблема была в одном: мне не хватит рабочих рук.


Впрочем, когда мы въехали во двор замка, решение проблемы я нашла. У меня в подарок от графини Роттерхан была целая шкатулка миленьких серебряных украшений. Тех самых, которые носят благородные девицы до замужества. Они достаточно круты для того, чтобы их с удовольствием купили богатые горожанки. Жаль только, что у меня не будет возможности продать их в Партенбурге: в нашем городке с богатыми горожанами было не очень.


Но даже здесь меня спас случай. Через три дня после нашего возвращения в замок пришел купец от графини Роттерхан. Он ехал с обозом через баронство Нордман. А конечной точкой его путешествия было какое-то далекое герцогство, которое называлось Северной Твердыней. Купец зашел предупредить, что домик графини он заберет на обратном пути.


Мужчина был дороден телом, бородат и достаточно массивен для того, чтобы два кинжала с ножнами на его поясе казались симпатичными ножичками. Звали гостя мэтр Брост.


Есть нам за одним столом было неприлично, но гостя сытно покормили на кухне, и Рольф пригласил его посидеть с бокалом вина. Вот тогда-то я пока грела уши, и поняла, что мне выгоднее переправить украшения туда, где вокруг полно прекрасного мебельного дерева, оружейных мастеров, сабель и кольчуг, но нет ни серебряных, ни золотых приисков.


Моей просьбе Рольф был не слишком доволен, но все же выступил неким гарантом сделки. Все украшения были подробно описаны, за каждое из них была проставлена достаточно высокая цена. Даже выше, чем если бы я продала в Партенбурге. И купец, этот самый бородатый мэтр Брост, пообещал точно следовать этому ценнику.


-- Ну, госпожа баронесса, а что сверху наторгую, то мое! – под густой порослью на лице явно появилась улыбка. Толстыми крепкими пальцами мужчина с нежностью огладил хорошенькое колечко с голубым камнем. Он явно был доволен этой сделкой.


Своих денег мне придется ждать не меньше трех недель, но за это время я попробую все варианты изготовления шкатулок, которые смогу вспомнить. Самое главное нарушение, допущенное мной – лепка из бумажной массы. Эх, как хотелось полегче и побыстрее!


Настоящие изделия не лепились, а клеились во много слоев из бумаги или картона, сохли под тяжелым прессом, вываривались в льняном масле и снова довольно долго сохли при температуре даже выше ста градусов, чтобы масло успело полимеризоваться и придать картону твердость дерева. Зато потом изделие действительно не будет бояться воды.


Пожалуй, даже хорошо, что первые пробники не пережили дорогу. При желании это можно назвать удачей. Гораздо хуже было бы, если бы я развернула производство, а потом пошли бы жалобы от покупателей. Немножко огорчала потеря времени. Но я часто напоминала себе: «Все что ни делается, к лучшему!».


***


Пока ждали приезда мэтра Броста с моими деньгами, я капитально обустраивалась в одной из нижних комнат башни на втором этаже. На оставшиеся деньги был сделан огромный, но ровный верстак. Вдоль печи протянулись стеллажи для сушки, появились струбцины – разновидность тисков, которые заменят мне многотонные прессы. Ну и, разумеется, я все же изготовила несколько образцов на пробу. Да, пока еще без росписи и покрытия лаком, но в соответствии с теми технологиями, которые и должны быть.


Бумага промазывалась слоями обыкновенного крахмального клейстера и зажималась между двух дощечек в струбцинах с тем, чтобы высохнуть и стать ровной и звонкой дощечкой. Потом эти сухие и твердые листы в течение часа кипятились в льняном масле.


Меня спасало то, что сами по себе изделия миниатюрные, поэтому масла в котел наливалось не так и много. Если пойдет поток, то котел придется менять. После варки в масле детали будущих шкатулок ставились на просушку возле печи, которую по-прежнему постоянно топили. Кстати, невзирая на огромные размеры, дров она требовала не так и много. Были в ее устройстве какие-то хитрости, совершенно непонятные мне.


А у меня появилась еще одна проблема, которую придется решать довольно скоро. Летом будет тепло, и спать в натопленной комнате станет просто невозможно. Но и уйти от этой удобной и экономной печи я не могу. Так что мне предстояло позаботиться о создании неких летних апартаментов для нас с мужем.


***


Время бежало с удивительной скоростью. Вернулся мэтр Брост, на глазах у мужа передал мне обещанную сумму и уехал, забрав с собой домик графини Роттерхан и увозя к ней мое письмо, полное благодарности.


После поездки в Партенбург, как Рольф и обещал, он нанял в замок прачку. Очень высокую и жилистую женщину по имени Бруннхилд. Впрочем, никто ее так не звал, да и она сама, неловком махнув рукой, говорила:


-- Зовите меня просто Бруной, госпожа баронесса. Какая же из меня Бруннхилд? Бруннхилд — это для купеческой дочери подойдет, а мне и Бруна сгодится.


Женщина она была работящая, не ленивая, и кроме стирки белья, на нее еще повесили мытье полов и лестниц. Отличалась она добрым нравом и прекрасным аппетитом: за столом ела наравне с Густавом. Жить перебралась в одну из клетушек для слуг, принеся с собой и собственный чистый тюфяк, и добротное лоскутное одеяло, и даже довольно большую подушку. Весьма хозяйственная оказалась особа. А уж когда я пообещала не просто предоставить кров и еду, а еще и небольшую плату, то старания ее, мне кажется, прямо удвоились.


Сусанне я не просто заплатила, что обещали, но и добавила половину суммы, пояснив:


-- Твоя Эмма много работает. Так что эта часть – ее зарплата.


На глаза Сусанны навернусь слезы, которые она торопливо утирала краешком передника:


-- Благослови вас Господь, госпожа баронесса… благослови вас Господь…


От этих благодарностей я чувствовал себя несколько неловко. Мое дворянство в этом мире – всего лишь выигрыш в лотерею, а не какое-то врожденное качество. Это была еще одна из причин, почему я хотела иметь собственные деньги. Мне казалось неправильным пользоваться трудом людей, ничего им не платя. Даже Густав, получивший из моих рук деньги, был не прост растроган, а искренне удивлен. Более того, он, как преданный Рольфу человек, пошел уточнять у моего мужа, а не делаю ли я глупости за спиной у барона.


Муж мой, кстати, к идее платить слугам отнесся весьма прохладно. Даже немного поворчал. Но в целом после разговора согласился, что так правильнее. Думаю, его просто слегка мучила совесть, что он не может платить сам.


Я часто сидела рядом с ним по вечерам, глядя, как он ведет подсчеты, растягивая оставшиеся крошечные средства и пытаясь одновременно заткнуть несколько дыр в хозяйстве. Я видела, сколько времени он проводил на той самой мельнице, которую ремонтировали. Я видела, сколько средств ушло на то, чтобы восстановить сгоревший мост и дать возможность крестьянам возить свою продукцию в город. Я даже знаю, во то обошелся ремонт другого каменного мостика.


И я прекрасно понимала, что он тратить все подчистую, не оставляя ничего для себя. Только неприкосновенный запас в пятнадцать золотых – половина суммы королевского годового налога никогда не подвергалась опасности быть потраченной.


-- Если год будет неурожайный, и я не смогу собрать достаточную сумму, то, поверь, Олюшка договариваться об отсрочке долга еще на год будет проще, если заплатим хотя бы половину.

-- Рольф, а что будет, если ты вообще не сможешь платить?


Муж кривовато усмехнулся и ответил:


-- Если я разорю свои земли окончательно и несколько лет не буду вносить налоги, земли заберут. Я по-прежнему останусь бароном Рольфом Нордманом, но стану безземельным. Поверь, Олюшка, это совсем не то, что я желал бы для своей семьи. Жизнь дворян без собственного надела весьма тяжела и скудна.


***


В месяце аугустоне, примерно в середине, прибыл гонец от графа Паткуля и привез письмо для Рольфа. Также было послание и для меня: записка от графини Жанны.

Новости были замечательные. Моя сестра Ангела родила крепких и здоровых близнецов! К восторгу графа и свекрови, старшим, как и положено, родился мальчик и наследник, а следом девочка. Роды прошли достаточно хорошо. Молодая графиня чувствует себя прекрасно. И через неделю ей разрешат покинуть кровать. Детишкам же наняли двух кормилиц и няньку.


Дальше в записке от графини шли восторги по поводу того, какие восхитительно умные, красивые и талантливые у нее внуки, а также сообщение о том, что детей уже окрестили. Мальчика назвали Хельмут, а девочку – Аделина. Я умильно улыбалась, читая воодушевленные строки госпожи Жанны. Вот уж кто счастлив сейчас, получив долгожданных внуков.

Глава 47


Летний сезон с Рольфом мы провели на «даче». Спать в башне, где сушились пропитанные льняным маслом заготовки для шкатулок, было решительно невозможно. Ночевать в комнатах для прислуги не хотел Рольф. Во-первых, это существенно ограничивало нашу “ночную свободу”, а во-вторых, по его мнению, спать рядом с прислугой можно только в каком-то крайнем случае. Так что он мне и подал идею:


-- Олюшка, пройдись по сараям. Это будет значительно лучше, чем ночлег с прислугой по соседству, – он чмокнул меня в нос и пообещал: – Как только дела наладятся, я обязательно поставлю в саду беседку. Раньше она там и была. Летом я всегда перебирался на свежий воздух. Ночью ко мне прибегал Санчес, сын нашего сенешаля. Иногда мы сбегали на ночную рыбалку, иногда просто рассказывали страшные истории… – немного мечтательно вспоминал он.


До этой поры хозпостройки во дворе не привлекали моего внимания совсем. Там содержались кони, куры. Там же находилась и купленная Рольфом корова, которую весьма умело доил Густав. Корову я побаивалась, поэтому сама в ту сторону никогда не ходила. Однако сейчас особого выбора у меня не было.


На заднем дворе замка был небольшой сад. Старые, довольно корявые деревья с частично обломанными ветвями. К сожалению, заниматься им в этом году было некому. Я ничего не понимала в садоводстве, а у Рольфа не хватало денег. В центре этого сада находилась та самая, памятная ему с детства беседка. Точнее обгорелое пятно и несколько торчащих из земли полусгоревших балок.


А еще дальше, на самом краю сада, у полуразрушенного забора стоял небольшой деревянный домик-сарай, разделенный на две части. Там хранились старые лопаты и грабли, какие-то непонятные кусачки с огромными рукоятями, мётлы и глиняные вазоны с трещинами и щербинами. Возможно, когда-то они украшали сад и служили переносными клумбами. Но сейчас это был просто хлам.


С помощью Сусанны и Густава половину сарайки освободили от мусора, спихав все в другую часть. Сусанна ловко и быстро, буквально за несколько часов, побелила стены. Из занозистых досок забора Густав сколотил некое подобие огромного щита, который еле втиснули в узкую дверь сараюшки и положили на четыре кирпичных столбика.


Выломанную кем-то из дверцы доску ставить на место я не велела, а затянула эту дыру редкой кисеей: окон в сарае не было, а спать в духоте я не люблю. Для того чтобы было куда повесить одежду, в стены вбили несколько гвоздей.


Вот на этой самодельной кровати мы и ночевали все лето. И это были очень замечательные ночи, когда мы могли проболтать до первых проблесков зари обо всем на свете. Я поняла, что мне почти все равно, где спать, главное – с кем. Рольф стал частью моей жизни так быстро, что это даже немного пугало.


***


Первый месяц осени преподнес мне два восхитительных подарка. В начале месяца я получила первую партию из двадцати семи шкатулок, которые вполне можно было пустить в продажу.


Страшно сказать, сколько материала мы перепортили, пытаясь добиться максимально прочных и красивых вещей. Сколько цветочных и виньеточных узоров отправилось в топку из-за того, что в красках они выглядели гораздо хуже, чем в рисунке. Сколько возилась над росписью Эмма, учась создавать лепесток одним мазком.


По сути, мои изделия нельзя было отнести ни к палехской живописи, ни к ростовской. При росписи я применяла все знания, которые у меня только были. Мы использовали и знаменитую китайскую роспись, которой Эмма научилась быстрее всего, и очень близкую к ней роспись в технике одного мазка. Я напрягала память и вспоминала, чем отличается тагийская роспись от холуйской. И не стеснялась брать идеи отовсюду.


Нам пришлось научиться шлифовать папье-маше до идеального состояния. Мне довелось по памяти восстанавливать рецепт казеинового клея, которыми и склеивались отдельный части шкатулок. Мы опытным путем выясняли, сколько просыхает лак, как и при какой температуре его запекать и сколько слоев нужно, чтоб готовую шкатулку можно было бросить в воду и не боятся повреждения.


Это было очень насыщенное лето. Но в результате я получила все, что хотела: продавать такое будет не стыдно!


Рольф, который с большим интересом относился к моей работе и с удовольствием слушал все новости об удачах, иногда немножечко ворчал:


-- Олюшка, кормить жену и обеспечивать ей крышу над головой – забота мужа. Ты можешь бросить свое занятия и не расстраиваться так, когда что-то не получается.


Однако, видя, как я сержусь при таких разговорах, он быстренько сдавался.


К середине месяца появилась и вторая новость, которой я немного испуганно поделилась с мужем:


-- Ты знаешь, Рольф… мне кажется, я жду ребенка.


Некоторое время муж молча сидел за столом, уставившись на меня. Потом аккуратно уточнил:


-- Ребенка? У нас будет ребенок?

-- Думаю, что будет.

-- А когда?

-- В начале следующего лета. Ну, или ближе к середине.


Еще одна долгая пауза, после которой Рольф очень серьезно сказал:


-- Нужно обустроить детскую. Я выделю тебе денег на то, чтобы у малыша была уютная комната. И нужно найти кормилицу.


О местном институте кормилиц я уже была наслышана. Сама идея казалась мне отвратительной. Выбирали крепкую крестьянку, которая забеременела примерно в одно время с госпожой. И когда госпожа рожала, крестьянка, оставив своего новорожденного ребенка на свекровь или старшую дочь, уходила в господский дом, чтобы выкормить маленького дворянина свои молоком. Как при этом выживал ее собственный ребенок, никого не волновало.


Кормилице платили деньги, поэтому зачастую мнение самой женщины вообще не учитывалось. Муж просто отправлял ее на службу, решив, что эти деньги пригодятся в хозяйстве. Крестьянского же малыша переводили в лучшем случае на коровье или козье молоко, в худшем – нажевывали в тряпочку хлеб и давали сосать ребенку. Разумеется, смертность крестьянских детей в таком случае была очень высока.


Доверительные отношения с Сусанной привели к тому, что из ее рассказов я составила довольно четкое представление о быте и крестьян, и горожан. И далеко не все в этом быту мне нравилось. Многое казалась жутким, отвратительным и ужасным. Поэтому я сразу заявила мужу:


-- Никаких кормилиц! Своего ребенка я буду кормить сама.


Рольф слегка нахмурился и с удивлением спросил:


-- Но почему, Олюшка? Почти все благородные дамы отдают детей кормилице. Так принято. И ты можешь не переживать из-за денег: для ребенка я сделаю все, что только могу.

-- Я и не переживаю из-за денег, Рольф. Просто я считаю, что ребенку полезнее именно материнское молоко. И вовсе не хочу, чтобы какая-нибудь женщина кормила нашего малыша. И что-то я не поняла, дорогой мой… Ты вообще рад, что будет ребенок?


Рольф задумчиво почесал за ухом, взъерошив волосы и, смущенно улыбнувшись, ответил:


-- Я рад, Олюшка. Я очень рад, но…

-- Что “но”?

-- Только не смейся, солнышко мое… Мне тревожно за тебя и ребенка.

-- А если будет не малыш, а малышка?


Рольф небрежно отмахнулся от моих слов, с некоторым даже удивлением сказав:


-- Какая разница? Лишь бы здоровенький…


В моей прошлой жизни такая настороженность от мужчины меня бы, пожалуй, удивила и обидела. А здесь, где все наследство передавалось по мужской линии, эти слова были лучшим, что мог сказать любящий муж.


Благодаря нашей Сусанне я знала о семьях, где жена, родив двух дочерей, навсегда теряла расположение мужа и получала в дом любовницу. Конечно, такие гадости были только в дворянских семьях. Но и в крестьянских женщина, родившая несколько девочек, считалась порченой. Мужья зачастую обращались с ними весьма жестоко.


Вот это равнодушие к полу ребенка говорило об отношении Рольфа ко мне гораздо больше, чем любые восторги по поводу будущего малыша. В этой беседе очень хорошо проглядывал характер моего мужа: человека, понимающего свою ответственность перед семьей и родом и готового с честью эту ответственность нести.


А ведь я видела, что новость о ребенке мужа слегка пугала: у него не было братьев и сестер. Он не представлял, что такое младенец в доме, но очень старался не показывать мне свой подсознательный страх. Я только улыбнулась и вздохнула, постаравшись смягчить его тревожность: все больше я понимала, что Рольф заслуживает не только любви, которая как пришла, так может и уйти. Он заслуживает уважения.


***


Осень неторопливо скатывалась к зиме. В башне уже топили ежедневно и постоянно. Я руководила рабочими, доделывающими ремонт в детской. Пусть Рольф и не слишком уж доволен лишними тратами, но он настоятельно потребовал от меня нанять работников для производства шкатулок, а самой заниматься этим по минимуму – только общее руководство.


-- Радость моя, я знаю, что ты совершенно необыкновенная женщина, и понимаю, что не только ради денег ты взялась за эти свои игрушки. Но я категорически настаиваю, чтобы ты больше отдыхала. Я не буду запрещать работу этой твоей мастерской. Я даже выделю тебе некоторую сумму, чтобы ты наняла мастеров. Но пообещай мне, что горбатиться над своими коробочками ты больше не будешь. Негоже беременной так напрягаться.


Я с любовью посмотрела на своего мужа, понимая, что и ему со мной не слишком-то просто. Он принял меня всю, с всеми моими страхами, потребностями и желаниями. Никогда не пытался вылепить из меня образцовую домохозяйку. Он видел и ценил мои старания, но признавал за мной право на отклонение от местных норм. Он не препятствовал мне быть самой собой и честно и безыскусно любил то, что послала ему судьба.


А еще, чтобы были деньги на все это, он продал своего коня. Того самого, на котором ездил на войну. Этот поступок дался ему тяжело, но он даже не поставил меня в известность! Я бы не допустила такой продажи! Однако, что сделано, то сделано. И деньги пошли на ремонт детской и наём мастеров.


По первому снегу, как только появилась наезженная дорога, Рольф уехал в Партенбург с грузом из ста с лишним шкатулок.


-- Олюшка, я постараюсь найти купца или лавочника, который сам будет приезжать сюда за товаром. Не переживай, я привезу все, что ты заказала.

– Ты не слишком мало охраны взял, Рольф?


Муж прижал меня к себе, ласково погладил еле выступающий живот и подышал в макушку:


-- Какая же ты у меня заботливая и восхитительная…


Глава 48


Из Партенбурга Рольф вернулся через две недели. Привез мне письмо от госпожи Жанны и подарок от нее и графа Паткуля – очаровательную резную колыбельку для малыша. Пока муж парился в мыльне, смывая дорожную усталость, я быстро пробежала глазами письмо.


Сердечное и очень душевное послание. Графиня желала мне легких родов и давала несколько советов на случай, если вдруг у меня будет токсикоз или отеки. Мне была приятна ее забота. Ужин Сусанна накрыла в нашей спальне, и, дав мужу утолить первый голод, я подступила с расспросами:


-- Ну как все прошло?

-- Хорошо, – со странной улыбкой ответил он. – Несколько шкатулок я подарил графине и ее невестке, как ты и велела. Одну побольше, графу Паткулю. Подарки понравились всем, а твоя сестра даже спросила, где я такое покупал.

-- Рольф, ну зачем ты дразнишься? – я демонстративно «надула» губы. – Ты же понимаешь, что я хочу знать, что там с продажами.


Он засмеялся моему нетерпению, встал из-за стола и вышел из комнаты. Вернулся Рольф буквально через пару минут, брякнув передо мной на скатерть довольно объемный кожаный мешочек.


-- Вот, Олюшка, это то, что мне заплатили.


Я торопливо развязала тугой узелок и, не удержавшись, вывалила все содержимое на стол.


Две свечи, больше двух мы никогда не жгли, потому что свечи стоили довольно дорого, освещали изрядную кучку серебра. Редкими чужеродными вкраплениями смотрелись золотые монеты. Сумма была не просто велика, как мне показалось в первую минуту, а сопоставима с моим приданым. Я испуганно подняла глаза на мужа и спросила.


-- Это что? Это откуда столько?!

-- Госпожа графиня дала мне совершенно замечательный совет, Олюшка. Именно благодаря ему самая низкая цена на простенькие шкатулочки начинается от полутора серебряных.


Я почувствовала некое раздражение и заворчала на мужа:


-- Хватит меня дразнить! Немедленно сядь и все мне расскажи!


Во время вручения подарков графиня восхитилась тонкостью стенок, легкостью изделия и красотой росписи. Но выразила озабоченность, достаточно ли прочными окажутся эти изделия? Рольф, с моих слов, заявил, что их можно бросить в воду, и это ни на что не повлияет. После этого семья поужинала и разошлась.


Утром, когда Рольф собирался поехать на рынок и поспрашивать у купцов, кто захочет взять себе новинку, лакей пригласил его в кабинет графини Паткуль. Госпожа Жанна показала ему стоящий на полу глиняный горшок, в котором, совершенно невредимая, плавала её шкатулка. И дала ему хороший совет и довольно большую стеклянную вазу из прозрачного стекла. Совет был дружеским и бесплатным, а ваза напрокат.


-- Имейте терпение, дорогой барон Нордман, и оно окупится сторицей.


Это были последние слова госпожи Жанны. Затем она перекрестила моего мужа и отправила на рынок, записав на бумажке, к кому лучше обратиться.


Решив, что совет достаточно мудрый, Рольф заехал в самую богатую ювелирную лавку и, пообещав хозяину, мэтру Кримасу десять процентов от каждой продажи, поместил возле окна вазу, в которой были утоплены шесть коробочек.


Несколько необычное зрелище привлекло любопытных. Но в первый день никто так и не рискнул ничего купить. Соседи-лавочники и покупатели обсуждали: выдержит ли краска и не разбухнет ли дерево. Сам Рольф при этом не присутствовал. Они с графом Паткулем уехали смотреть какой-то племенной скот.


С утра в лавку потянулись первые покупатели. По словам ювелира, первые две шкатулки большого размера приобрел в приданое своим дочерям один из самых богатых купцов города.


-- Оно конечно, девки еще мелкие у меня, но под всякие колечки и сережки им этакая штука очень сгодится. Оно вроде и недешево, но уж больно работа искусная и по-благородному смотрится.

-- Могу вам по секрету сказать, дражайший мэтр Шутор, что этакие шкатулки преподнесли в дар нашему графу и графине. И говорят, госпожа графиня пожелала себе вторую такую, – слегка приврал мэтр Кримас покупателю. – Так что вы, почтенный, может быть и для жены такую приобретете? Следующая партия, как мне сообщили, будет стоить значительно дороже. Это я вам, как хорошему соседу подсказываю.


Мэтр Шутор скреб бороду и размышлял…


***


Рольф радовался, как ребенок, смешно пересказывая мне в лицах этот диалог и очень жалея, что не присутствовал при этом сам. По словам ювелира, мэтр Шутор не только купил еще одну шкатулку для жены, но и выразил огорчение, что «… больно рисунки бабские, птички да цветочки. Вот если бы что солидное и настоящее было: со зверьем каким или битой птицей, как на картинах у графа, я бы себе непременно такую прикупил.».


Все еще немного ошеломленная этим рассказом, преисполненная благодарности к госпоже Жанне, я несколько минут бездумно перебирала монеты, пытаясь сообразить: сколько же здесь, и постоянно сбиваясь.


-- Рольф, а сколько тут?

-- Девять полных золотых и шестнадцать серебряных – спокойно ответил муж.


Таких больших денег в этом мире я еще в руках не держала. Даже на приданое, которое выплатил в качестве компенсации граф Паткуль, посмотреть не довелось: как-то вот интереса не было. Но то, что сумма очень крупная, я понимала.


-- Рольф, а что мы будем делать с этими деньгами?

-- Это неправильный вопрос, Олюшка. Не мы «будем делать», а ты будешь делать, – слово «ты» он выделил голосом. – Это полностью твой доход, и решать, что делать с деньгами, ты будешь самостоятельно.


Я машинально кивнула и сказала:


-- Хорошо, я решу.


Пожалуй, для этого мира такой поступок – высший знак любви и доверия. В мире, где женщинам позволяли иметь жалкие копейки от продажи яиц или шерсти, разрешить жене распоряжаться такой крупной суммой мог только очень порядочный человек. Не следует забывать, что баронство все еще было в долгах, но Рольфу не пришло в голову тянуть руки к моим доходам. Четко разделяя мир и дела в нем на женские и мужские, он, тем не менее, был честен и признавал за мной право решать самой.


***


Получив такие серьезные деньги, я села думать. То, что мы вдвоем с Эммой все лето, не разгибаясь, расписывали эти шкатулки, принесло неожиданно прекрасный результат. На такие деньги, признаться, я и не рассчитывала. Проблема была в том, что скоро я не смогу так долго сидеть за столом: растущий живот будет мешать. Но и снижать темпы работы мне бы не хотелось.


В мастерской сейчас было два работника, которым платил Рольф. Это они склеивали бумагу, зажимали изделия в струбцинах, вываривали в масле, сушили, клеили и так далее. Мы с Эммой только наносили рисунок. Каждая шкатулка размером с мою ладонь требовал от шести до восьми часов работы художника. Над большим ларцом можно было и несколько дней просидеть.


Дай Бог здоровья госпоже Жанне за ее совет и такой удачный старт. Но для меня лично этот старт значил, что я теряю время и не покрываю потребности рынка. Именно поэтому, вместе того, чтобы прыгать от радости, сорить деньгами и накупить кучу всего, что не хватает в хозяйстве, я села считать. Рольф уже сладко спал, а я все еще раскладывала монеты столбиками, группируя их в разных комбинациях. На все желаемое мне все равно пока не хватит. Значит, нужно тратить на то, что жизненно необходимо.


Утром Рольф с удивлением рассматривал сложенные столбиком монеты разного достоинства и допытывался у меня:


-- Это на что?.. А вот это?..

-- Вот эти четыре золотых ты добавишь в деньги, которые отложены на налоги, – не давая мужу возразить, я погладила животик и, глядя ему в глаза, сказала: -- Это мой замок, это мои земли, и это мои налоги. Здесь будет расти наш с тобой ребенок. И я не хочу слышать никаких глупостей о том, что только ты «должен и обязан».


С минуту я помолчала, не давя на мужа, но давая ему время смириться с необходимостью принять мою помощь. Рольф нахмурился, но в конце концов кивнул. Он и сам понимал, что полностью закрыть долги с одного урожая не сможет. А на любой долг всегда капает процент. Думаю, эта система одинакова во всех мирах. Если он не возьмет у меня деньги, к следующему году его долг не уменьшится ни на один медяк за счет процентов.


Десять серебрушек, совершенно неслыханную сумму я отложила на зарплату Эммы. Отдать я собиралась не Сусанне, а именно самой девочке. Маленькая там она или нет, а это ее заработок. Не знаю, насколько правильным было это решение, но не думаю, что Сусанна на меня обидится. Еще три золотых я отложила на увеличение мастерской, наем дополнительной рабочей силы и обучение новых художников.


Проблема была в том, что я не знала: кого именно учить. Поэтому мне и нужен был совет. Будучи в достаточно стесненных финансовых условиях, мы с Рольфом, при редких визитах в храм, жертвовали не больше, чем любой обедневший горожанин. Это было немного стыдно и неловко. И сейчас я с радостью могла компенсировать хоть что-то. Поэтому пятнадцать серебрушек были отложены для падре Лукаса. Что-то он потратит на себя, а что-то на ремонт церкви или помощь горожанам. Это уж ему виднее. А хороший совет, который мне от него требовался, таких денег стоит.


Один золотой я отложила на возобновление лакокрасочных запасов. Пока еще использованы далеко не все, но и лишний ресурс никогда не помешает. Кроме того, возможно, у нас появятся новые цвета. Это тоже важно.


Все остальное пойдет на стабильную зарплату слугам и обустройство спальных мест для будущих художников. Для меня крайне желательно, чтобы они жили при замке. Так я смогу сама контролировать процесс обучения, подсказывать и править рисунки.


-- Неужели ты не хочешь чего-то лично для себя, Олюшка?

-- Рольф, ты не представляешь, как много я хочу! Я хочу, чтобы весь замок был отремонтирован. Я хочу, чтобы люди, которые работают у нас, жили в более комфортных условиях и одевались лучше. Я очень хочу восстановить сад, чтобы малыш, когда родится, мог играть там. Я мечтаю поправить забор вокруг замка, возвести новую беседку, подлечить и обрезать деревья и посадить клумбы. Но я очень хорошо понимаю, что если я сейчас потрачусь на свои хотелки, то все мои планы отодвинутся еще на год-два, а то и больше. Поверь мне, Рольф, не настолько для меня важен новый сервиз или браслет, чтобы я отказалась от своих планов.

-- Все-таки ты удивительная женщина, – Рольф покачал головой, как бы удивляясь всему этому, но спорить с моим решением не стал.


В ближайшие выходные мы отправились с мужем в храм, и после беседы отец Лукас пообещал прислать мне трех человек:


-- …отец у них писарем был и до войны жили они справно. Оба мальчишечки грамотные. Уж не знаю, сгодятся ли они для ваших художеств, госпожа баронесса, а только почерк у них на зависть ровный был. Конечно, сейчас из милости их в кухонных подсобниках держат. Более они ничего не умеют, но и жизнь у них выходит не сильно сладкая. Так что если вы им ремесло дадите, то только благословение трудов ваших с моей стороны и будет.

-- А третий человек? Что с ней?

-- А с Мартой, госпожа баронесса, тоже все не слава Богу...


Глава 49


История Марты, которую рассказал мне отец Лукас, была достаточно обычна для этого времени. Девушке было семнадцать лет, когда ее отец, мелкий лавочник, взял ее с собой в Партенбург. Отец собирался там закупаться товаром, а дочь прихватил с собой присмотреть что-то в приданое. Да и вообще, поездка так далеко от дома для юной девушки была сродни большому приключению.


Именно там, на рынке Партенубурга, хрупкая красота девушки сразила наповал Остина Мартенсона. Для своих лет мэтр Мартинсон сделал просто фантастическую карьеру: в двадцать два года он уже служил при герцогской канцелярии, и именно он писал все письма, которые герцог отправлял в королевский дворец. Мэтр Мартинсон был лучшим каллиграфом целого герцогства.


Девушка так запала ему в душу, что, не послушав собственных родителей, он поехал в Нордман, нашел и просватал красотку. Тогда это сватовство вызвало много сплетен в баронстве. Большая часть людей не верила, что дочь лавочника может стать такой важной особой, как жена канцелярского служащего. Однако ровно через три месяца мэтр Мартинсон вернулся, обвенчался в местном храме с Мартой и увез ее в Партенбург.


Про судьбу Маты сплетничали долго. Кто говорил, что не полюбилась она родителям мужа. И свекровь ей жизнь заедает. Кто, напротив, утверждал, что муж ее в чести у герцога, живет она барыней, имея личную прислугу. После захвата баронства отец Марты погиб в одном из пожаров, а матушку Господь прибрал той же зимой, послав ей сильную простуду.


-- Что вы хотите, госпожа баронесса, времена были тяжелые очень. Люди средь зимы на улице оставались, а уж чтобы до Партенбурга скататься, это вообще немыслимо было. Никак она о смерти родных знать не могла… – пастор вздохнул и продолжил: – Родительский дом пустовал недолго, быстро в нем жильцы завелись. Поселилась в доме сестра покойного отца Марты. У неё самой хибара сгорела, а муж на войне пропал. Трое детишек у горемычной: всех кормить надо. Так что одну комнату она сама заняла, а две другие быстренько сдала. Домик хоть и небольшой, но справный. А внизу, на первом этаже, лавочка. Потом, вестимо дело, война в другую сторону повернула.


Отец Лукас даже чуть прикрыл глаза, вспоминая то тяжелое время. Помолчал, перекрестился и начал рассказывать дальше:


– Когда чужаков из баронства вымели, домой Марта вернулась вдовая уже. Да не просто так вернулась, а сильно хромая. У какого-то вояки в Партенбурге коня понесло, и сбил он несколько человек. В том числе и Марту с мужем. Как супруга ее похоронили, так родители начали девку нашу поедом есть. И с самого начала-то она им не по нраву пришлась, а после смерти сына и вовсе вызверились на нее: дескать, по ее вине сынок, надежа и опора, погиб. Так что вернулась Марта домой почти безо всякого имущества. А тут родня живет. Да и не выгонишь ведь тетку-то с детьми на улицу!


Как известно, две хозяйки в одном доме никогда добром не уживутся. Так и тут: пошли у них ссоры да ругань. И так это Марте все надоело, что не раз она уже к отцу Лукасу обращалась, просила ей какое-нибудь место найти.


-- Они ведь когда в Партенбурге жили-то с мужем, прямо во дворце у них каморка была. В родительский дом мэтр Остин Марту нашу не повел. Хозяйство там особо вести не надо было: кормили их вместе с прислугой. Сказывает она, даже уборку у нее горничная делала. Вот от скуки-то Марта и взялась каллиграфии учиться. Я, госпожа баронесса, не больно знаток… а только сдается мне, что не сильно хуже мужа она наловчилась. Вот вы ее испробуйте для вашего художества. Сами понимаете, времена сейчас тяжелые. Не больно-то у нас здесь каллиграфия эта самая нужна. Сейчас хромота у нее меньше уже, но и дома жить она не желает. К племянникам прикипела сильно. Как родную кровь выгнать?


***


Так в комнатах для прислуги поселились Марта и двое мальчишек, над которыми Густав взял шефство.


Обучать Марту оказалось достаточно легко. Она быстро поняла, что от нее требуется. Да и рука у нее была твердая, потому шкатулки с китайской росписью выходили у нее быстро и чисто. Мне почти не приходилось что-то править.


Немного сложнее было с мальчишками. Маркус и Клаус были погодками, усидчивыми и старательными. Но, в отличие от Марты, уже умевшей работать кистью, мальчики привыкли держать определенный нажим на перо, поэтому работа с красками давалась им гораздо сложнее.


Если через несколько дней обучения Марта уже работала почти наравне с Эммой, то мальчишки все еще слишком сильно косячили и обучать из приходилось буквально с нуля. Хорошо уже то, что оба были грамотные и послушные: святой отец не зря столько времени потратил на них. Так что сильно я по этому поводу не переживала – научатся. Главное – желание. А желание у них было большое. Я иногда сидела рядом с ними, глядя, как они терпеливо пытаются рисовать лепесток цветка или лист, не отрывая кисть, одним мазком, и слушала неторопливый рассказ Маркуса. Он был младший и гораздо более контактный, чем робкий тихоня Клаус:


-- …сперва-то как отца схоронили, нас по соседям разобрали. Меня Симен забрал, сапожник. Только ведь и у него дома своих четверо, да и тетка Гризелда не больно-то радовалась лишнему рту. А потом Микус, старший ихний сын, стал на меня всякое сваливать. Где чего натворит – я виноват, пирог утащил на улицу и съел – опять я украл. Дядька Симен до темна работает, а тетушка Гризелда во всем своему сыну верила. Стала она меня поколачивать да хлебом попрекать. Ну я тогда и пошел к отцу Лукасу просить мне место сыскать.

-- Это отец Лукас тебя на кухню пристроил? – я внимательно слушала рассказ, пытаясь понять, как же ребенок выжил без родителей.

-- Отец Лукас, дай ему Господь здоровья, госпожа баронесса, – соглашался мальчик. – У тетушки Гризелды рука тяжелая: могла и совсем забить. А у господина Вернера кухарка хоть и ругала меня, а бывало, что и полотенцем замахивалась, но бить – нет, не била. И едой никогда не обижала. Я, бывало, выпрошу у нее пирога кусок и вечером Клаусу снесу. Он-то на большую кухню попал, там все строго, лишней ложки каши не выпросишь. Да и повар у них злющий мужик и на расправу скорый. Потому, когда падре спросил, не хочу ли в ученики пойти, очень я захотел.


Все это было бы, пожалуй, даже интересно, если бы не сиротство детей. Этот мальчишка рассуждал как маленький солидный мужичок. Старший же, Клаус, и вовсе был редкостным молчуном, из которого слова не вытянешь. То ли в силу возраста, то ли из-за плохого питания, но был старший очень тощим, почти на голову выше крепыша-брата, и вся его фигура чем-то напоминала сутулящего старичка.


Я только просила Сусанну кормить мальчишек без ограничения. Им обоим, особенно старшему, нужен не только свой угол, но и нормальная еда. Мысли о том, что в городе есть еще дети с похожими судьбами, я пока от себя отгоняла. Давалось это с трудом, но и выбора у меня не было. Потратить все деньги сейчас, чтобы несколько месяцев кормить детвору, а потом снова выгнать их на улицу, потому что деньги кончатся. Это гораздо хуже.


***


Ближе к моим родам в замке появилась акушерка. Сперва я опасалась, что придет какая-нибудь жуткая грязная старуха с дурацкими представлениями о том, что правильно, а что неправильно.


Тетушка Сельма была невысокая, пышная и сдобная, как булочка, но подвижная, как ртутный шарик, женщина. Говорливая и чуть суетливая. Первое, на что я обратила внимание – белоснежная рубаха с широкими рукавами до локтя и чисто отмытые руки с чуть даже стертыми ногтями. Уловив мой изучающий взгляд, тетушка чуть застеснялась и зачастила:


-- Это, молодая госпожа, оттого, что стирать много приходится. Оно ведь как… ежли нет чистого тряпья для свивальников, да в комнате душно и грязно, тогда и роженице тяжелей, и ребеночку завсегда хуже. Потому я, госпожа баронесса, завсегда сама за приборкой смотрю. У меня и травки есть гожие, чтобы полы помыть, и пахло в комнате хорошо. Вы худого, госпожа, не думайте, а только денюжку свою я не за просто так получаю.


Кроме того, что тетушка Сельма была трудяга и непоседа, она еще оказалась очень неплохим психологом. Родов я боялась, потому что понимала: ни скорой помощи, ни капельниц и кардиостимуляторов здесь просто не существует. Потому без конца расспрашивала повитуху о том, как проходят роды, у кого она принимала, все ли было хорошо.


И тетушка Сельма, честно глядя мне в глаза, подробно рассказывала: как надо дышать и как надо тужиться. Какую молитву лучше читать, чтобы Господь легкие роды дал, и сколько по времени должны длиться схватки. Как она принимала роды у разных горожанок и сколько вокруг детишек крепеньких и здоровеньких, которым она помогла появиться на свет. Все мои вопросы о неудачных родах она ловко обходила стороной и даже, освоившись, слегка ворчала на меня:


-- Эвано животик какой ладный. Зачем же вы, госпожа баронесса, всякую беду кликаете?! Каженное утро вас смотрю, и только день ото дня лучше пузо становится. Ребятенок лежит, как надобно. Я его слухаю, он спокойненький и довольный. А вы, госпожа, дурными разговорами только малыша тревожите!


Дурные там разговоры или нет, но когда пришло время рожать, перепугана я была сильно. Однако тетушка Сельма так ловко руководила всем, что через пару часов от начала схваток я окончательно успокоилась и даже смога подремать немного. А уже ближе к утру, в первых числах месяца джуна на свет появился Алекс Оливер Нордман.


Второе имя – Оливер, сыну дали по дедушке, покойному барону Нордману. А первое имя Рольф разрешил мне выбрать самой. И, разумеется, я выбрала имя Алекс. В память о моем отце. Человеке из другого мира, единственном, кто меня там любил. И как напоминание о прошлой жизни, где я была совсем одна.


Этот мир дал мне все: новое тело и здоровье, любящего и любимого мужа, крепкого и горластого сына. У меня был свой дом, настоящий замок, тепло в очаге и еда. А вокруг послевоенный город и последствия боев и пожаров. Мне кажется, что я задолжала этому миру.


Глава 50


Второй день рождения Алекса Оливера Нордмана мы праздновали с мужем вдвоем. Сам виновник торжества, получивший днем торт с двумя свечками, был уже накормлен, выкупан и спал в своей комнате под охраной няньки.


За эти годы мы с сыном прошли все, что можно: детские запоры и поносы, газики и колики, режущиеся зубки с температурой, бессонные ночи и прочие прелести. Именно поэтому, когда уставшего именинника отец отнес в кроватку и мы наконец-то сели ужинать, первым моим тостом было: «Дай Бог здоровья графине Паткуль!».


Волшебная её книга не только содержала сотни рекомендаций по домоводству, долгому и правильному хранению пищи и ремонту всего на свете, но еще имела раздел, который назывался «Лекарские советы». Почти половина этих самых советов относилась к уходу за новорожденными.


Я завидовала сестре только в одном: рядом ней постоянно находился неиссякаемый источник знаний, почти аналог Гугла. Не думаю, что Ангела этим пользовалась, но, по крайней мере, за ее близняшками был прекрасный и разумный уход. Госпожа Жанна не теряла бдительности.


За эти пару лет я дважды была в Партенбурге. Первый раз мы ездили с Рольфом на похороны виконта Лукаса Свейна. К сожалению, виконт был не слишком осторожен на охоте и погиб, упав с коня. Пусть он и был всего лишь боковой ветвью рода Паткулей, но все равно он часть семьи, и похоронили его в фамильном склепе.


На несколько дней нам пришлось задержаться в замке, и я имела возможность наблюдать за семейной жизнью моей сестры. К сожалению, ни во что хорошее она не вылилась. Граф Иоган выглядел замученным и потухшим. Госпожа Жанна вся растворилась во внуках, и казалось, что семьей руководит Ангела.


То ли раньше я не обращала на это внимание, то ли такой неприятный голос появился у нее с годами, но когда я слышала эти визгливые нотки, у меня непроизвольно поджимались пальцы на ногах. Молодая графиня по-прежнему была недовольна всем на свете. По словам госпожи Жанны, в детскую молодая мать заходила не чаще двух раз в неделю и без конца упрекала мужа, повторяя: «Ты воспользовался моей юностью и загубил всю жизнь! Мне бы на балах блистать в королевском дворце, а я трачу лучшие годы в этом медвежьем углу!».


Такие и подобные стенания раздавались достаточно часто. Даже гости в траурных одеждах, прибывшие на похороны и поминки, графиню не останавливали.


Мы с мужем прожили в замке несколько дней, и у меня было время и на беседы с госпожой Жанной, и на то, чтобы вдоволь натискаться с племянниками, и на посещение рынка. Конечно, повод для встречи был печальный, и существовали протокольные мероприятия, которые посетить было необходимо: бдения у гроба, сами похороны, молебны об упокоении души в храме.


Так называемый “завтрак”, который проводился на десятый день после смерти возле места упокоения – тоже один из местных обрядов.


Когда гости разъехались, мы задержались в замке еще на три дня. Я с удовольствием общалась с госпожой Жанной, а Рольф ездил с бароном осматривать какой-то табун лошадей.


Госпожа графиня немного постарела: неудачная семейная жизнь сына ее расстраивала. Однако она не позволяла себе никаких жалоб на невестку, зато охотно говорила о своих внуках и хвалила вдовствующую баронессу Анну де Мюрей, которая и занималась с детьми большую часть дня.


-- Замечательная женщина! Очень благоразумная, практичная, строгая, но не жестокая. Господь не дал ей своих детей, да и земли после смерти мужа отошли его брату. Но она не пала духом и взялась обучать игре на клавесине и китаре дочерей дворян. Я просто счастлива, что моя дальняя родственница порекомендовала эту даму нам. Малыши ее просто обожают!


Разумеется, я в первый же день познакомилась с госпожой де Мюрей. Молодой женщине было около двадцати-двадцати двух лет. Миловидное, но самое обычное лицо, чуть полноватая фигура и роскошная темная коса, которую она венцом укладывала на голове. Я видела, как в ее взгляде, обращенном на Хельмута и Аделину, вспыхивают любовь и нежность. Она играла с детьми, кормила их, выводила на прогулку, купала и укладывала спать. Она полноценно заменила мать двум маленьким непоседам, и они платили ей такой же крепкой привязанностью.


В общем-то, если бы не печальный повод для встречи, эти дни можно было бы назвать приятным отпуском. Однако я рада была вернуться домой, потому что никогда раньше не оставляла Алекса так надолго. Я соскучилась по сыну, по его не слишком вразумительному бормотанию, по его улыбкам и хулиганским попыткам сбежать из детской.


За эти годы башня наша была отремонтирована полностью. Сад еще год назад привели в порядок. Сейчас на границе сада и пустыря, на том самом месте, где раньше стояла «сарайка-дача» и где мы с Рольфом провели первое лето, строились небольшие домики для художников и большой ангар, куда в ближайшее время переедет мастерская. Деньги на расширение дела я получала из двух источников. Из Партенбуга, куда уходила почти половина изготовленных у меня шкатулок и вставок в украшения, и от того самого мэтра Броста, который забирал у нас домик графини Роттерхан.


Когда мэтр первый раз увидел шкатулки, то рискнул взять с собой на пробу всего шесть штук. Однако вернулся с северных земель крайне довольный и с тех пор при каждой поездке забирал значительную часть готовых изделий. Судя по его растущему животу, торговал он не в убыток себе.


Именно он натолкнул меня на идею стандартизировать размеры шкатулок: мэтр для сохранения места начал складывать в большие шкатулки те, что размером были поменьше, и очень переживал, что в некоторых остается место, но еще одну коробочку уже не сунешь. Теперь формат изделий был такой: две крошечные коробочки, подходящие для хранения сережек или перстня, ровненько укладывались в продолговатую шкатулку. Две такие удлиненные шкатулки, поставленные рядом, влезали в малый ларчик. А сам малый ларчик упаковывался в ларец. И сбоку в ларец вставало еще четыре маленьких коробочки. В результате такой упаковки груз занимал минимум места.


Нельзя сказать, что, продав первую партию, я улеглась почивать на лаврах. В мастерской постоянно пробовали что-то новое. Да, не всегда опыты были достаточно удачные. Но благодаря им появились новые товары на продажу. Например, кроме удобных в изготовлении прямоугольных шкатулок, мы начали делать еще и круглые. Попытка изготовить супер большую коробку привела к тому, что мы под заказ стали выпускать настенные панно, диптихи и триптихи. Да, это было очень дорого и доступно не всем, но Партенбург – город богатый, и раз в три-четыре месяца находился клиент. Роспись делалась под заказ, и недовольных клиентов не было.


Меня радовало, что уже через год от начал продаж баронство полностью рассчиталось с долгами. Может быть, в своем мире я бы никогда не поверила мужчине так, как верила Рольфу. Мне пришлось долго убеждать его взять эти деньги. Он всячески отговаривался, считая это неправильным, но я привела один замечательный довод:


-- Рольф, я не могу вкладываться в ремонт нашей башни и расширение дела, если постоянно буду опасаться, что земли отберут. Не твоя вина, что война прокатилась по баронству. Если ты захочешь, потом ты мне просто вернешь деньги.


Так что долгов по налогам за баронством больше не было, а слегка успокоенный муж обещал в следующем году начать гасить долг мне.


Мы долго размышляли с ним, что делать с большим количеством вернувшихся с войны калек и осиротевшими детьми. В конце концов решили так: не устраивать пансионатов и прочих благотворительных штучек, а разбираться в каждом случае индивидуально.


Это привело к тому, что, например, оставшийся с покалеченной рукой сапожник, который все еще мог работать, но потерял в войну дом и инструменты, получал небольшую мастерскую и пару подмастерьев в придачу. Барон же брал на себя обязательство кормить и одевать мальчишек. То же самое было и с овдовевшими женщинами.


Например, Фанни, другая горожанка, у которой кроме дома ничего не осталось, а муж и сын погибли, забрала к себе трех девочек-сирот. Она обучала их вести хозяйство, шить и плести кружева. Рольф снабжал эту женскую семейку продуктами из своих сел, а я выдавала деньги на одежду и обещала дать за каждой девочкой небольшое приданое, когда подрастут.


Огромную помощь во всей этой возне оказывал отец Лукас. Священник гораздо лучше нас знал, что кому и где требуется. Именно он придумывал, к кому можно пристроить сироту, забрав его с конюшни иного, не слишком милосердного хозяина.


А мэтр Брост в последний свой приезд сделал мне дорогой моему сердцу подарок: он привез пакет с письмом от вдовствующей графини Роттерхан. В пакете лежало не только письмо, но и небольшой сверток. Мэтр и раньше привозил записки от графини, но были они, как правило, очень сухими, краткими и почти официальными.


Это письмо отличалось от них разительно. Графиня сообщала, что тогда, после нашей с ней беседы и моего отъезда в баронство Нордман, она долго думала над моими словами, а потом решила рискнуть и последовать моему совету. Выбрала среди сирот девочку десяти лет от роду и, заручившись милостью короля, удочерила ее.


Похоже, его королевское величество очень благоволил графине, потому что письмо было написано после весьма важного события в жизни маленькой графини де Роттерхан.


«…Элеоноре идет уже пятнадцатый год, и она – радость моего сердца. Вчера его королевское величество выступил свидетелем помолвки. Разумеется, я не отдам свою девочку замуж в ближайшие два-три года. Но ее жених, которого лично подбирал король, очень по нраву и мне, и моей дочери. Ему всего восемнадцать лет, он младший сын обедневшего, но очень древнего рода. Юноша неглуп, а главное, ласков и внимателен к моей Элеоноре.

Если Господь будет милостив ко мне, то я мечтаю дожить до свадьбы дочери и, может быть, даже увидеть рождение нового графа Роттерхана.

В благодарность за тот совет, который перевернул мою жизнь, и за ваше чуткое сердце, баронесса Нордман, я хочу сделать вам небольшой подарок…».


Когда я развернула холстину, улыбка возникла у меня на губах сама собой: под тканью прятался один из ларцов. Я даже узнала мастера. Именно эту шкатулку расписывала Марта. Внутри ларца на белоснежной шелковой подушечке были закреплены украшения удивительной красоты с яркими сапфирами. Серьги, большое колье с двенадцатью крупными камнями и два разных перстня. Я с восхищением вздохнула, любуясь игрой солнечных лучей на драгоценностях.


Глава 51


Полностью из нищеты баронство удалось вытянуть только к трехлетию Алекса. Зато и рывок был очень качественный. Последние годы никто на землях баронства не голодал. Были пристроены все инвалиды и сироты, и почти каждый из них более-менее мог прокормиться сам. А кто не мог, получал помощь продуктами и деньгами от хозяев.


Однако несколько лет мой муж очень серьезно занимался тем, что многие годы спустя назовут селекцией. Начав с барана и пары овец, подаренных нам графом Паткулем в день отъезда, он медленно и терпеливо выращивал стадо, внимательно выбирая новых производителей и маток, тщательно оценивая густоту и тонкость шерсти их самих и их потомства. Все, у кого шерсть была недостаточно тонкой, отливала в рыжину или не проходила по каким-то другим признакам, немедленно браковались и продавались на сторону.


Зато потомство от лучших производителей получало самые полезные корма и воспитывалось на холоде, чтобы шерсть была гуще. На данный момент в трех деревнях баронства содержалось стадо, разбитое на части, по сорок-пятьдесят голов в каждой. И шерсть от наших животных в этом году продавали уже дороже, чем любую другую. Да, со всем чуть-чуть дороже, но даже это уже было своеобразным признанием ее качества.


Дальнейшую судьбу наших земель мы с мужем обсуждали вдвоем. Возможны были варианты: или ставить ткацкий цех и самим заниматься производством ткани, либо же провести точно такую же работу, но уже выбрав животных с белой шерстью. И тот и другой пути развития имели как плюсы, так и минусы.


Хорошая шерстяная ткань, тонкая и из качественной пряжи, ценится очень дорого. Однако и высококлассных мастеров не так уж много. Все они люди достаточно обеспеченные и вряд ли захотят переезжать на край света. Против большого увеличения бараньего поголовья было то, что животных нужно где-то пасти. Пожалуй, земли баронства вытерпят увеличение поголовья еще раза в два, край – в три, но не больше. Нужно же оставить луга и для крестьянского скота.


В общем-то, все эти разговоры были интересны, приятны, но уже не так жизненно важны. С тем, что мы имеем сейчас, голодать мы не будем никогда. Рольф не зря разделили основное стадо на три части: среди живности бывали эпидемии, которые легко могли погубить все поголовье. Мысль о карантинных бараках для новокупленных производителей показалась мужу настолько дельной, что в прошлом году такие бараки и загоны появились у каждого из трех сел. Сейчас все животные были здоровы, но случись что, хоть одна из отар да выживет.


Кроме того, роспись шкатулок и вставок в украшения позволяла нам не беспокоиться о куске хлеба для себя и сына. Мы даже весьма успешно ухитрялись откладывать небольшую сумму на черный день. Да и вообще, за последние годы наша жизнь определилась и устоялась настолько, что тянуло попробовать что-то новенькое.


Впрочем, судьба побеспокоилась об этом очень быстро. В начале весны, как только стаял снег и просохли дороги, в сопровождении небольшой охраны к Рольфу прибыл королевский гонец баронет Андрэ Грейц. Надо сказать, что в нашем тихом доме он устроил знатный переполох. Впрочем, молодой человек, капрал курьерской службы, оказался достаточно приятным собеседником. Солдат отправили на кухню под присмотр Густава и Сусанны, а баронета Рольф пригласил отобедать с нами.


Разумеется, за столом мы обсуждали письмо, привезенное из королевской канцелярии баронетом Грейцем.


— Первый ларец его королевскому величеству, если я не ошибаюсь, подарили три года назад. Довольно большая шкатулка, где государь хранит цветные воски и малую печать для личных писем. Он так восхищался тонкостью работы, что это запомнили многие придворные. С тех пор его величество собрал уже небольшую коллекцию подобных изделий. Ваша шкатулка находится даже в спальне короля и содержит в себе небольшие украшения, которыми государь одаривает своих фавориток. Два года назад в старом крыле замка был пожар. Слава всем богам, особо никто не пострадал, но из-за запаха дыма и закопченных стен находиться там было решительно невозможно. Государь перенес свои личные покои в другое место, но так и не привык к нему. В этом году старое крыло принялись спешно ремонтировать. Именно отсюда и появился заказ.


Кроме последних столичных сплетен, баронет Андрэ привез с собой довольно весомую сумму в качестве аванса. По сути, нас никто не удосужился спросить, возьмемся ли мы за эту работу. Государь хотел получить два триптиха для какой-то там охотничьей залы. Поскольку для ремонта был нанят знаменитый архитектор, то письмо содержало не только подробное описание цветовой гаммы кабинеты, но к бумаге даже прилагались образцы красок. Очень детально также были расписаны сюжеты самих картин.


И если первый вариант не вызывал у нас никакого затруднения, ибо там предполагались обычные фрукты и цветы, то композиция второго триптиха была значительно сложнее: нам требовалось изобразить самого короля. Для этих целей был послан портрет его величества. Меня пугали даже не размеры росписи, а то, что у меня не было инструментария для обработки пластин папье-маше таких масштабов. Впрочем, у нас совершенно не было выбора: королям не отказывают.


Капрал курьерской службы, очаровательный баронет Андрэ отдохнул у нас только один день и утром следующего покинул наши земли вместе с солдатами, а мы с мужем остались разбираться с последствиями визита. Весь аванс полностью ушел на то, чтобы поставить легкое закрытое помещение с новой печью, которая имела очень большую ровную поверхность.


Сумасшедших денег стоило металлическое корыто, изготовленное на заказ по размерам будущих пластин. Для того чтобы панно были такие же прочные, как и шкатулки, их точно также нужно было выварить в льняном масле и длительное время сушить на ровных поверхностях при определенной температуре. Поэтому над печью крепилась довольно странная конструкция чем-то напоминающая очень грубый икеевский стеллаж. На этой решетчатой конструкции и сохли потом вываренные в масле пластины. Изготовлять их приходилось по одной штуке и роспись такого масштаба занимала почти две недели работы мастера. Одну из них я расписывала лично, остальные отдала другим художникам.


В это лето мы выпустили в половину меньше шкатулок и ларцов, зато к первому снегу выполнили королевский заказ. Надо сказать, что принимать результаты работы приехал не веселый баронет Грейц, а не слишком склонный к беседам и комплиментам Карл Эжен де Сюгель.


Я только порадовалась, что и дом, и гостевые комнаты давным-давно отремонтированы и не носят больше следов нищеты. Тем более, что граф, похоже, был не слишком доволен своим поручением и очень старался выместить это на нас. Рольф, конечно, не мог выгнать противного мужика из нашего дома. Но, глядя, как тот, брезгливо отвесив нижнюю губу, рассматривает выставленные перед ним панно, стараясь придраться к любой мелочи, чтобы охаять их, довольно быстро потерял терпение:


-- Ваше сиятельство, мы отнюдь не выпрашивали у короны этот заказ. Если вы, как тонкий ценитель живописи, считаете, что мы не справились с работе, вам достаточно просто сказать об этом. Я в тот же миг готов вернуть вам всю сумму аванса и завершить на этом наше знакомство.


Мне показалось, что слова моего мужа были для графа несколько неожиданны. Возможно, он хотел, придравшись к каким-либо выдуманным недостаткам, снизить цену за работу. Однако я совершенно не собиралась этого делать. И так вся часть прибыли, которая у меня должна была бы появиться, полностью ушла на эту новую и пока что не слишком нужную мне мастерскую.


Я и согласилась-то взяться за эту работу только потому, что подумала о будущем. Король для местной знати – своего рода эталон. Если он украсит дворец нашими панелями, скорее всего, многие придворные захотят сделать это же. Да и просто иметь наши работы в королевском дворце – само по себе прекрасная реклама. Однако мелкие, местами почти оскорбительные придирки графа расстроили меня так, что объяснять я ничего не стала. Пусть с этим критиканом разговаривает муж.


Впрочем, после того, как Рольф четко и недвусмысленно дал понять, что готов вернуть аванс прямо сейчас, граф успокоился и потребовал расписку о вручении оставшейся суммы. Мой муж под каким-то весьма нелепым предлогом отложил подписание этих бумаг на следующий день.


-- Рольф, зачем ты оставил графа в доме еще на сутки? Признаться, дорогой, мне он не кажется приятным гостем.

-- Олюшка, я тоже не в восторге от его сиятельства. И потому бумаги мы будем подписывать в присутствии свидетелей. Просто я совершенно точно знаю, что отец Лукас вернется домой только вечером.

-- А достаточно ли будет только священника?

-- Ты права, солнце мое. Чем больше свидетелей с нашей стороны, тем нам же спокойнее. Я приглашу к нам на завтрак еще несколько человек. Позаботься, чтобы стол накрыли, как положено.


Официально в этом мире женщина мало что значила, и потому все документы подписывал Рольф. Я же, чтобы не любоваться на недовольное лицо графа, удалилась сразу после завтрака.


С отъездом его сиятельства я с облегчением вздохнула. Пусть это было и не самое финансово успешное лето, но главное, что оно закончилось. На следующий день, решив, что мне требуется отдых, я с утра гуляла с сыном во дворе, объясняя ему, почему нельзя лизать снег. Юный баронет был крайне недоволен этим обстоятельством и постоянно норовил убежать от меня и няньки. Мороз был совсем легкий, и, глядя на зарумянившееся лицо Алекса, я испытала острый укол осознания: счастье - оно вот такое! Вот здесь и сейчас я абсолютно и совершенно счастлива!


Рольф вернулся из города как раз в тот момент, когда я уговаривала сына пойти домой. Спорить с отцом нахаленок не решился и, смешно надув хорошенькие розовые губки, со вздохом отправился к дверям, бурча про себя:


-- И нисего я не говодный… и спать днем софсем не хочу-у…


Мы обедали, немного разговаривали о делах. Около часа Рольф вел какие-то подсчеты, а я сидела рядом и вышивала Алексу рубашку. Вечером сына ждал подарок: отец купил ему новую книгу, где были собраны истории про животных. Поэтому, разумеется, вечером Алекс сидел на коленях у отца и слушал, какие породы волков бывают. Не знаю, насколько правдив этот рассказ и правильна классификация, но сына было не оторвать. Потом мы уложили малыша и играли с Рольфом в местный аналог «Эрудита». А потом просто сидели у камина, глядя в огонь, и беседовали об учебе юного баронета. Это был один из тех теплых и уютных вечеров, которые оставляют ощущение надежности и стабильности.


На следующий день после полудня прискакал гонец и привез вести от графа Паткуля: госпожа Жанна скончалась после двух недель болезни.


Глава 52


Для меня это известие было большим горем. Графиня Паткуль занимала в моем восприятии мира роль старшей сестры: умной, понимающей, всегда готовой помочь и поддержать. Мы вели с ней переписку, пусть и не очень регулярную: письма передавались с помощью едущих к нам купцов, а такие обозы встречались не так уж и часто. Но, тем не менее, раз в месяц-полтора нам удавалось отправить друг другу весточку.


Госпожу Жанну живо интересовали все мои домашние новости. Как растет малыш Алекс и не болеет ли он. Что нового в работе нашей мастерской и не нужно ли прислать в следующий раз новые образцы красок. Как идет восстановление сада и что уже сделано в башне. Она охотно рассказывала мне о хозяйственных делах графского дворца, о некоторых новинках, которые появились в продаже после восстановления торговых путей с югом, о новых специях, благодаря которым появился удивительный южный рецепт запеченного мяса, и о травке, придающей квашеной капусте хрусткость.


Очень много рассказывала о собственных внуках: о том, как они растут, чему научились, об их здоровье. Почти всегда добавляла несколько строк о няньке баронессе Анне де Мюрей, упоминая ее с особой теплотой и благодарностью. И вставляла пару слов о здоровье любимого сына. Единственный человек, который никогда не появлялся в письмах графини — моя сестра Ангела. Злословить за ее спиной госпожа Жанна не хотела, мудро не вынося сор из избы, но ни единого доброго слова сестрица явно не стоила.


Разумеется, проезжавшие мимо гости далеко не все попадали за наш стол: не всем это было по чину. Но путников всегда хорошо и плотно кормили, а при необходимости пускали на ночлег. И вот в столовой для слуг, отогревшиеся после тягостного дня пути и получив порцию обжигающей похлебки, а потом сверху еще и кружечку хорошего пива, они охотно развлекали прислугу байками.


Рассказами о том, как красавец граф Риноцци обогнал на большой королевской охоте его величество и в запале первым выстрелил в косулю, за что был отлучен от двора и отправлен в свои земли. Дополнительно шло известие о том, что на самом деле король давно злился на нахального графа из-за одной очаровательной, но легкомысленной фрейлины…


Все эти сплетни и разговоры становились мне известны уже на следующий день после посещения мастерской. Послушать заезжих торговцев собирались все: и домашняя прислуга, и мастера. Информация в этом мире распространялась слишком медленно, и такие посиделки заменяли людям походы в театры, кино и музеи.


Я знать не знала, кто такой граф Риноцци, но догадывалась, что, скорее всего, история достаточно правдива. Кроме столичных сплетен, до нас таким же образом доходили и новости из Партенбурга: юная графиня часто скандалит с мужем и недавно запустила в него вазой. Молодая графиня поссорилась со своим мужем прямо у ворот церкви и, когда граф с матушкой прошли на службу, приказала кучеру отвезти ее в замок, а назад карету не отправила. Старая графиня Партенбург составила для некой Кларимонды Люге хорошую брачную партию, из-за чего ее невестка сильно разгневалась и в день свадьбы отвесила новобрачной такую пощечину, что даже белилами не удалось скрыть синяк.


В общем и целом, семейная жизнь моей сестры была мне известна. И даже если сплетники слегка искажали истину, то во многие вещи я верила достаточно легко. Уж я то Анжелку знала прекрасно.


***


В Партенбург мы прибыли поздно вечером и прибыли не одни: на похороны графини съезжались соседи. Впрочем, нас с Рольфом, как близких родственников графской семьи, слуги приняли с почтением и устроили со всеми удобствами. Часть ночи я провела у тела госпожи Жанны, читая над ней молитву из лежащей на пюпитре огромной церковной книги. До меня по этой же книге читали другие прибывшие гости. Мне достался кусочек предутренних часов. В часовне при графском дворце не топили уже несколько дней: здесь лежало в гробу тело графини. Стоял лютый холод, который только подчеркивали трепещущие от сквозняка огоньки свечей и лампад.


Смерть резко обозначила все морщины на лице графини, а запавшие щеки ее, казалось, запали еще больше. Роскошный туалет из черной с золотом парчи резче обозначил холодную белизну сложенных на груди рук. Исхудавшие пальцы были унизаны кольцами, а кружевной ворот на шее скрепляла дорогая брошь. Волосы же были привычно убраны под белый чепец с тонкой кружевной каймой.


Смотреть на госпожу Жанну мне было тяжело. Лились слезы, а горло перехватывал спазм. Но прекращать чтение молитвы я не желала и потому, упрямо кашлянув и восстановив голос, продолжала проговаривать важные для нее слова.


С ее смертью мой мир не рухнул, а просто потерял частицу тепла. Когда-нибудь эта боль в груди затихнет. А пока я замерзшими губами выговаривала: «…и отпусти грехи ей, ибо не была она святой при жизни, но душой к тому стремилась…». Тихо потрескивали бесчисленные свечи. Ближе к утру меня пришёл сменить Рольф.


Проводить графиню прибыло огромное количество народу. Благодаря морозам торопить похороны не имело смысла, и потому обряд проводился по старинном чину: людей родовитых хоронили на пятый или на десятый день, в зависимости от погодных условий. Считалось, что второй вариант более уважителен к покойнику: больше соседей успеет собраться, чтобы проводить в последний путь. Тело поместили в фамильный склеп на десятый день.


Как ни тоскливо это звучит, но похороны графини Жанны Паткуль прошли образцово и, кажется, принесли капельку успокоения Иогану Паткулю. Лично закрывая двери склепа, где только что он с Рольфом и другими мужчинами задвинул плиту на мраморном ящике, куда поместили гроб матери, граф очень тоскливо сказал:


-- Мама была бы довольна… Она не любила беспорядка и нарушения традиций…


Поминальная трапеза в замке прошла так, как ей и положено: тихо и печально. Для горожан были вынесены корзины с маленькими поминальными хлебцами. А на следующий день мы ходили на заупокойную молитву. Больше всего меня поражало, что Ангела хоть и не позволяла себе радостных улыбок и смеха, но и не предприняла ни единой попытки хоть как-то поддержать мужа. Напротив, держалась совсем отстраненно и с мужем не разговаривала.


Пусть она недолюбливала госпожу Жанну, но сейчас ее поведение казалось мне безумно жестоким: для графа эта смерть была очень сильным ударом. Он почти все время не сразу отвечал на обращенные к нему слова и быстро терял нить беседы. Благо, что рядом с графом постоянно находился сенешаль замка, который и отвечал на все вопросы и распоряжался церемонией.


По старому чину завтрак у места упокоения проводили не на десятый день, а на пятнадцатый. Так что, как и на похоронах виконта Лукаса, нам пришлось задержаться в замке. Кроме нас с Рольфом были и другие родственники семьи Паткуль, но совсем дальние, третьей и четвертой степени родства. Почти никого из них я раньше не видела, да и граф, похоже, знал их слишком мало.


Выбрав время, я попробовала поговорить с сестрой и заставить ее хоть немного пожалеть собственного мужа:


-- Ангела, зачем ты с ним так?! Госпожа Жанна – его мать. Прояви хоть каплю милосердия… Он ведь живой человек, Ангела.


Но госпожа графиня гордо прошествовала мимо меня в сопровождении двух мне незнакомых юных фрейлин и небрежно бросила на ходу:


-- Не лезьте не в свое дело, баронесса Нордман!


Рольф большую часть дня проводил рядом с графом и его людьми: сенешалем, еще одним довольно пожилым мужчиной, который, кажется, приходился графу Паткулю троюродным дядей. А я от всей этой тоскливой и тяжелой обстановки нашла себе небольшую разрядку в детской, где, одетые в неудобные траурные костюмчики, стесняющие и неуклюжие, сидели притихшие внуки госпожи Жанны.


Хельмут и Аделина были слишком малы и еще не понимали, что произошло. Дай Бог здоровья госпоже де Мюрей за то, что она не обделяла детей заботой и вниманием: слуги в замке, выбитые из колеи событиями, терялись и забывали делать самые обычные вещи. Например, принести дров в комнату детей. Так что госпожа Анна не только отдавала распоряжения прислуге в том, что касается детской, но и взяла на себя труд проследить, чтобы за прибывшими на похороны людьми ухаживали достойно, не забывая о всяких необходимых мелочах: вовремя поданной горячей воде и полотенцам, тех же дровах у камина, уборке и завтраках в комнату.


Я всегда относила к баронессе Анне с симпатией, а сейчас просто радовалась тому, что мои племянники в надежных руках. Для самой баронессы де Мюрей смерть госпожи Жанны стала тяжелым ударом. В один из дней, когда малыши отправились на дневной сон, а мы чаевничали в комнате, она высказала опасение, что без госпожи графини налаженное хозяйство замка пошатнется:


-- Вы же знаете, баронесса Нордман, что мужчины не склонны уделять внимание мелочам. Вот и наш сенешаль, хоть и очень хороший хозяин и человек добросовестный, запросто может упустить какую-то мелочь. Хорошо, что святой отец подсказал ему, каких свечей нужно докупить в часовню, иначе пришлось бы использовать при бдениях ламповое масло. Это, конечно, не грех, но все же не слишком правильно…


Я со вздохом ответила ей:


-- Боюсь, госпожа Анна, что вы правы. Моя сестра никогда не была склонна заниматься такими мелочами.


На эту фразу баронесса де Мюрей среагировала странно: она чуть нахмурилась, поджала губы и отвела взгляд в сторону, как будто не давая себе воли сказать что-то. Я немного помолчала, позволяя ей время высказаться, но она, так и не глянув мне в глаза, только вздохнула и перекрестилась, так больше ничего и не произнеся.


После проведения “завтрака” на пятнадцатый день в большой трапезной было зачитано завещание графини. Процесс это длительный, потому первую часть зачитывали для ее сына и ближайших родственников. А уже потом в зал пустили слуг, которым тоже перепали небольшие дары от покойницы.


Несколько пунктов завещания сильно смутили всех, в том числе и меня. Разумеется, свои личные земли графиня завещала внучке. Это было разумно и предсказуемо, потому что и у ее сына, а потом и у ее внука есть огромные наделы майоратных земель. Графиня весьма щедро оставила сыну практически все свои личные средства в золоте: сумма была очень внушительной и вызвала вздохи у гостей.


Большую долю своей одежды она пожертвовала в пользу церкви с наказом продать дорогие туалеты, а деньги использовать частично на благотворительность, а частично на заупокойные молитвы и службы. Все это было привычно и обычно. Но вот личные, не родовые драгоценности графиня поделила очень странным образом: ровно пополам между своей невесткой и мной. Это было замечено при чтении и вызвало недоуменные переглядывания между приглашенными.


Нет, какое-то количество колец и брошей было подарено детям и женам этих самых родственников, но основная масса доставалась нам с сестрой. А должна была перейти ей, графской невестке. По совершенно хамской привычке Ангела начала повышать голос, возмущаясь тем, что ее обделили. Я чуть со стыда не сгорела, настолько это было омерзительно. Я готова была отдать ей все, лишь бы она немедленно заткнулась. Но, к моему удивлению, заткнул ее в этот раз муж. Он дернул за подол платья вскочившую со своего места жену и сказал ей: «сядь!» таким тоном, что сестра замолчала и послушно села.



Глава 53


Все это было довольно тяжело. Если нам с мужем можно было уйти по окончании чтения первой части, то граф вынужден был остаться до конца. Я попросила прислугу предупредить меня, когда действо закончится, и, поторопившись, поймала графа у дверей трапезной, где он выслушивал соболезнования какого-то высокого мужчины. Рольф, сопровождавший меня, своим присутствием как бы подтверждал мои слова:


-- Ваше сиятельство, я очень не желаю служить причиной раздора в семье и хотя бесконечно скорблю о смерти госпожи Жанны и с уважением отношусь к ее воле, но хотела бы написать отказ от того, что она завещала мне. Пусть бы эта часть досталась, например, Аделине. Мне кажется, так будет правильнее...


Граф, этот крупный здоровый мужчина, сильно потер рукой лицо, пытаясь прийти в себя от свалившегося на него, и мрачно ответил:


-- Воля моей матери, госпожа баронесса, для меня священна. И Аделина, и Хельмут получили достаточную долю. И таковой она останется.


Я почувствовала себя неловко. А граф, глядя на Рольфа, сказал:


-- Барон, я прошу вас и вашу супругу разделить сегодня со мной ужин. Нам нужно поговорить. Вы часть моей семьи и имеете право знать…


***


Ужин накрыли в комнате, в которой я не была еще ни разу. Чуть мрачноватая, совершенно мужская берлога: ни зеркала над камином, ни какой-либо позолоты, отсутствуют вазы и искусственные цветы. Да и вся она выглядит чуть небрежно.


Мебель темного дерева, массивная и грубоватая, хотя и дорогая. На полу вместо ковра огромная медвежья шкура. Кровать задвинута в нишу, и вместо бархатного полога и штор – скучные шерстяные полотнища коричневого цвета. Ни одна золотая или шелковая кисточка не разбавляет эту строгость. Ужин на столе под стать хозяину: огромный ростбиф, большое блюдо с мясной нарезкой, нарезанный крупными ломтями каравай белого хлеба и отдельно на подносе кучками высятся вареные овощи.


После того, как мы уселись за стол, граф покосился на лакея и буркнул:


-- Свободен, – а затем, чуть смутившись и глянув на меня, как бы извиняясь, сказал: – Мы уж по-простому, по-семейному. Незачем прислуге слушать лишнее…


Мне было жаль этого здоровяка. Я вполне разделяла его боль от ухода госпожи Жанны, поэтому просто предложила:


-- Позвольте, ваше сиятельство, я сегодня поухаживаю за вами и мужем?

-- Очень… -- похоже, у графа перехватило горло, и он, тяжело сглотнув, закончил: – Очень буду благодарен вам за любезность, баронесса.


Я нарезала ростбиф, разложила мужчинам по тарелкам, добавив немного гарнира. Рольфу, как и себе, положила картофель, а граф предпочел отварную фасоль и порезанную крупными ломтями морковь. Первые несколько минут ели молча. Мне показалось, что граф изрядно голоден. Думаю, в эти дни он нормально питался только тогда, когда садился за общий стол. Наконец он тяжело вздохнул и, не глядя нам в глаза, произнес:


-- Моя мать умерла не от простуды. Да, она болела, и довольно сильно. Но уже пошла на поправку и начала вставать. Ночью, когда ей захотелось пить, она не смогла дозваться свою горничную. Сюзетта понесла грязное белье в прачечную и прихватила с собой кувшин, чтобы на обратном пути захватить с кухни свежее питье. Мама чувствовала себя достаточно хорошо и решила сама пройти до кухни…

Я в тот вечер не мог уснуть и решил пойти посмотреть, как она там. В синюю гостиную мы вошли оба одновременно, только с разных сторон. Мама со стороны своих комнат, а я в ту дверь, что расположена на противоположной стене. И мою жену с менестрелем мы тоже увидели одновременно…


Я сидела, глядя прямо в стол и боясь поднять взгляд на графа. Мне видно было только тарелки на столе, локоть моего мужа и массивную красноватую кисть графа, которая, машинально сжавшись в кулак, захватила кусок скатерти…


-- Шею этому слизняку я свернул там же… Но матушка начала хвататься за сердце и задыхаться… Я отнес ее в спальню и кликнул слугам привести лекаря… Как только она пришла в себя, она потребовала свое завещание и свидетелей. И как я ни умолял ее отложить это занятие, не соглашалась отложить на потом. Отсюда и возник этот пункт с разделенными пополам драгоценностями. Матушка не могла завещать… вычеркнуть совсем эту… мою жену из завещания, но уменьшила ее наследство до минимума… Она взяла с меня клятву, что я не буду устраивать процедуру развода и просить короля и церковников о помощи. Сперва мне казалось, что она оправится, но все эти волнения добили ее. Она прожила еще двое суток. На второй день речь стала невнятной, и с каждой минутой говорить она могла все хуже и хуже…


Я не сразу поняла, почему графиня потребовала у собственного сына, которого, несомненно, горячо любила, такую странную и тяжелую клятву. А вот Рольф догадался сразу:


-- Дети? – муж мой говорил тихо, не столько спрашивая, сколько утверждая.

-- Да… Матушка боялась, что скандал бросит тень на них. Сперва я был так зол и взбешен, что отказывался. Но потом понял, что она, как всегда, дает мудрый совет. Я говорю это вам потому, что ближе людей у меня не осталось, Рольф. И вам, госпожа, потому что она ваша сестра. Развода не будет, и я не могу отослать в монастырь графиню. Мне повезло: труп мерзавца я скинул с лестницы, и все решили, что красавчик упал спьяну. Я в своем праве. Никто не посмел бы меня осудить, но лишние сплетни… В общем, – он как-то вяло махнул рукой и закончил: – вы и так все понимаете…


Я не знаю, ждал ли граф Паткуль сочувствия или уговоров простить мою сестру, но, закончив рассказ, он выдохнул и посмотрел на меня почти с вызовом:


-- Что скажете, госпожа баронесса?


Я точно знала, что в этот раз сестрица доигралась окончательно и не испытывала к ней жалости. Она рисковала не только своей репутацией или жизнью. Она рисковала будущим моих племянников, и этого я ей простить не смогла бы. Поэтому я ответила графу очень просто:


-- Мне жаль, что у Ангелы эгоизм родился вперед разума. Но я очень благодарна госпоже Жанне за то, что она позаботилась о своих внуках. К сожалению, нормальной матери у них нет и не будет. Надеюсь, эта грязная история не сломает им жизни.

-- Не сломает, госпожа баронесса. Я люблю своих детей. Они моя надежда и главный смысл жизни. Но я хочу попросить вас почаще приезжать в Партенбург и привозить с собой вашего Алекса. У детей должны быть родственники и хотя бы тетя, раз уж нет бабушки. Покои моей матери будут закрыты, но в семейном крыле есть две смежные комнаты, которые я прикажу обустроить для вас. Это будут ваши личные апартаменты, готовые принять вас в любое время дня и ночи.


Пауза была долгой и тягостной…


– Господь покарал меня за мою глупость: – шумно вздохнул граф. - Я поставил желания плоти выше собственного слова и долга… я не хочу, чтобы мои дети оплачивали этот грех. И я смиренно благодарю Господа, госпожа Нордман, что пусть и таким странным образом, но вы оказались в кругу моей родни.


Думаю, это было своеобразное извинение графа за ту историю с нарушенным сватовством. Я честно ответила ему:


-- Я тоже благодарю Господа за то, что он послал мне удачный брак и близость с такой женщиной, как ваша матушка. Она была женщиной редкой добродетели и ума. Я надеюсь, что мои племянники пойдут в нее. Малышка Аделина, как мне кажется уже сейчас, весьма рассудительная особа, – эти мои слова вызвали у графа слабую улыбку, и он тихо ответил:


-- Она совершенно восхитительная девочка, и я люблю ее. Рольф, ты разрешишь? Я буду благодарен вам, госпожа баронесса, если в личных беседах вы будете звать меня по имени.


Рольф молча кивнул и, положив сверху свою руку на кисть графа, крепко сжал ее.


***


Пообещав Иогану вернуться на пятидесятый день к поминкам, мы отправились домой. Недомогания начались у меня уже по дороге.


Почему-то вдруг мерная езда по гладкому накатанному пути стала вызывать тошноту и головокружение. Дважды меня просто вырвало, а противнее всего мне казался запах костра. Домой я вернулась совершенно обессиленная. И, глядя, как Сусанна хлопочет вокруг меня, Рольф спросил:


-- Олюшка, а ты не затяжелела, случайно?


Почему-то такая простая мысль совершенно не приходила мне в голову. Я торопливо поднялась в комнату и нашла свой календарик, где отмечала лунные дни. Получилось, что я забеременела плюс-минус пару дней от смерти госпожи Жанны. У беременных бывают свои заскоки, странные вкусовые предпочтения и не менее странные мысли. Возможно, именно эти факторы и сыграли свою роль. Глядя на входящего в дверь Рольфа, я сказала:


-- У нас будет девочка, и мы назовем ее Жанетта.


На лицо мужа было приятно посмотреть. Этакая смесь радости, недоверия и смущения, сдобренные капелькой любопытства.


-- Олюшка, а если у нас будет сын? – с интересом спросил он.

-- Не спорь! Я точно знаю, что это будет девочка.


К счастью, через пару недель мои тошнота и отвращение к дыму пропали, и эту беременность я носила, пожалуй, даже легче, чем первую. Прежде всего, отсутствовал страх перед неизвестностью. Кроме того, у меня был хороший аппетит, но не было страсти к обжорству. Я чувствовала себя крепкой и здоровой, а мысль о том, что скоро у меня появится крошечная дочь, умиляла почти до слез. Я начала разговаривать с малышкой почти сразу и с нетерпением ждала начала пятого месяца, мечтая почувствовать первые толчки.


***


К пятидесятому дню, в легкую сломив сопротивление мужа и отца, мы ехали в Партенбург всей семьей. Алекс, первый раз отправившийся в путешествие, подпрыгивал от нетерпения и вынес бесконечными вопросами мозги и мне, и Рольфу. Его интересовало все и сразу: сколько дней мы будем ехать и нельзя ли быстрее? Если Аделина и Хельмут его родственники, то почему они никогда не приезжали к нам? Неужели Партенбург больше, чем наш город? Позволит ли граф Паткуль сходить и посмотреть его лошадей? А дом графа больше нашего в два или в три раза? Во много раз – это сколько?


И я, и Рольф нежно любим сына, но иногда этот маленький монстр вызывает желание захлопнуть ему рот ладошкой. Я не испытывала никаких неудобств или быстрой уставаемости от своей беременности на таком раннем сроке, но все равно была бесконечно благодарна Анне де Мюрей, которая не просто вышла нас встречать, а сразу же поздоровавшись с Алексом, предложила ему посмотреть на новые игрушки и познакомиться со своими братом и сестрой.


Когда дверь за ними закрылась и наступила тишина, я в изнеможении рухнула на кровать, ощущая полное и абсолютное блаженство, и спросила Рольфа:


-- Как ты думаешь, нам действительно стоит рожать второго ребенка? Представляешь, если они начнут говорить вместе?


Муж со стоном плюхнулся рядом, блаженно потянулся, разминая мышцы, и с улыбкой ответил:


-- Я уже не уверен, что справимся, радость моя, но боюсь, что нам придется смиренно терпеть эти муки. Зато, я думаю, потом нам это зачтется, и мы сразу попадем в рай! _______________________________________ Добрый день, дорогие читатели) Хочу сообщить, что сегодня началась выкладка моей новой книги. "Невестка слепого барона" https:// /ru/book/nevestka-slepogo-barona-b472231 Заглядывайте. Буду рада видеть всех Вас)) Полина Ром


Глава 54


С утра отстояли молебен. Самым странным было то, что присутствовали и слуги, и все офицеры из войска графа, и даже горожане стояли в дверях храма. Однако графини Паткуль не было ни в храме, ни у фамильного склепа. Гостям было объявлено, что юная графиня слегла от нервного потрясения, и лекарь запретил ей вставать с кровати. Затем состоялся тот самый ритуальный завтрак, ради которого мы сюда и приехали.


Чтобы почтить память графини Паткуль, прибыли все ближайшие соседи, кто только смог. Поэтому времени на(для) нас у графа практически не было. Однако, как и в прошлый раз, он пригласил нас с Рольфом поужинать в его комнате:


-- К вечеру большая часть людей уедет, а оставшиеся получат ужин в комнаты. Я буду благодарен, если вы найдете для меня время.


До ужина мы успели с мужем съездить на рынок и кое-что прикупить. Я с удовольствием повозилась в детской с племянниками и сыном. Обратила внимание на то, как молчалива в этот раз была баронесса де Мюррей. Задав ей пару вопросов и получив очень краткие ответы, я решила, что она плохо себя чувствует, и отстала от женщины. Тем более, что в детской появилось новое лицо: в помощь баронессе была нанята еще одна дама, молодая и добродушная дворянка, госпожа Аннабелла.


Именно она, госпожа Аннабелла, водила сегодня детей гулять, и Алекс с восторгом рассказывал мне о том, какие огромные и красивые кони стоят в стойлах:


-- …он мама, черный-черный! Аж синий!

-- Это называется вороной, – солидно поправил разошедшегося Алекса маленький граф Хельмут.

-- А мне папа подарит белого пони! – слегка задирая нос, сообщила Аделина.

-- Мама, а когда у меня будет пони?! – Алекс нетерпеливо дергал меня за рукав и недовольно оглядывался на хвастающуюся Аделину.


До конфликта я эту беседу довести не дала. А сыну сообщила, что такие вопросы мы будем решать с папой вместе.


***


В этот раз лакей провел нас не в кабинет графа, а в малую столовую, где в обычные дни, когда не было гостей, собирались члены семьи. Это была довольно уютная комната с камином, облицованным нежно-розовым мрамором с черными прожилками, обшитая таким же розоватым деревом, с большим овальным ковром на полу.


Стол сервировали на четыре персоны, и эта четвертая персона сидела, не поднимая глаз от тарелки. В этот раз беседа протекала несколько натужно: нас с Рольфом, да и самого графа очень смущало молчание баронессы де Мюррей. Когда трапеза закончилась, и мужчины удалились в другую комнату, чтобы выпить перед сном какого-то вина, Анна, наконец-то, набравшись храбрости, глянула мне в глаза и подозрительно спросила:


-- Осуждаете? Осуждаете меня?

-- Не осуждаю, скорее рада за графа. Иоган хороший человек и заслужил немножечко счастья.


Похоже, возникшие между ними отношения очень тревожили баронессу. Конечно, она взрослая женщина и не связана брачными узами. Но то, что о ней будут сплетничать и полоскать ее имя в грязи, не могло ее не тревожить. Понимая, как нелегко ей было принять решение и ответить на чувства графа, я мягко погладила по сжатой в кулачок кисти и повторила:


-- Я правда рада за графа, баронесса де Мюррей. Я только боюсь злых языков: они способны доставить вам неприятные минуты.

-- А я не боюсь! – с каким-то даже вызовом ответила Анна. – Родители мои умерли, дальняя родня живет так далеко, что мы почти не знаемся. Так что я сама себе хозяйка, и никто мне не указ! Просто я ожидала…


Я понимала ее сомнение. Ангела – моя сестра, и по идее, я должна бы осудить и графа, и баронессу. Только вот делать этого мне совершенно не хотелось. Именно это я и сказала все еще чуть настороженной Анне:


-- Я не желаю зла своей сестре, но ее судьбы мне давно и глубоко безразлична. Она много раз пользовалась мной и подставляла меня. Гораздо больше, чем любой чужой человек. И если бы у меня был хоть какой-то выбор, я бы официально отреклась от родства с ней. Так что вам, дорогая баронесса, не стоит ожидать от меня плевка в спину.


Думаю, она мне поверила, потому что дальнейшая наша беседа протекала гораздо легче и спокойнее. Кроме того, Анна находилась в графском доме на особом положении. С одной стороны – титулованная дворянка, с другой – нищая вдова. Она не могла себе позволить дружить с прислугой, но и графские гости воспринимали ее скорее как прислугу, нежели как ровню. Думаю, что у нее не было ни одного близкого человека, с кем можно поговорить на равных. А это всегда тяжело. Так что, когда Анна успокоилась и перестала ожидать от меня завуалированных гадостей, она довольно легко заговорила о графе.


-- …а он совершенно удивительный! Может, со стороны и выглядит грозным, а только я добрее человека не встречала. И госпожа Жанна, покойница, - она перекрестилась и прошептала коротенькую молитву, – она ведь всегда ко мне добра была. Иоган ведь граф! А никогда передо мной нос не задирал и богатством не кичился. Всегда со всем почтением. И графиня, светлая ей память, такая же точно была. Как же мне ее не хватает…


В целом вечер хоть и начался несколько напряженно, но закончился достаточно мирно. Даже Рольф, которого в первое мгновение явно удивило присутствие за столом гувернантки, вернулся после беседы с бароном гораздо более спокойным.


Разумеется, мы обсуждали это еще и в спальне, с глазу на глаз:


-- …и заметь, дорогой, граф не стал таить от нас свои отношения с баронессой. В общем то, Рольф, это – знак доверия.

-- Да я же не против, солнце мое. Просто им придется не слишком легко. Пока Ангела его законная жена… А если они не уберегутся и появится ребенок?

-- Давай не будем придумывать проблемы, которых пока еще нет. Но должно же Иогану повезти в этой жизни! Кроме того, то, что Анна рядом с ним — только благо для детей. Я знаю, что Ангела последнее время даже не каждую неделю появлялась в детской. А сейчас, когда госпожа Жанна умерла, детям и так придется несладко. У графа полно дел, и он не сможет сидеть рядом с ними с утра до вечера. Анна же их искреннее любит. Она им, считай, родную мать заменила. Поэтому я скажу так: дай им Бог счастья!


***


На следующий день служанка принесла мне записку от Ангелы, где графиня просила навестить ее. Просила весьма вежливо. Сама я решить это вопрос не могла и потому обратилась к Иогану, просто протянув записку ему.


Граф прочитал, недовольно поморщился и ответил:

-- Если таково будет ваше желание, господа Ольга, то я даю вам разрешение навестить сестру.


Немного поколебавшись, я все же решила не отказывать Ангеле. Иоган лично отвел меня к покоям своей жены. И я увидела, что вход охраняют солдаты. А сама дверь закрыта снаружи на ключ. Ключ висел тут же на стене, и граф, отпирая дверь, пояснил мне:


-- Это чтобы можно было впускать и выпускать служанок.


Я оглядела новые комнаты, в которых было обустроено жилье графини Паткуль, и подумала, что графу невозможно предъявить какие-либо претензии. Комнаты были обставлены так же роскошно, как и ее прежние супружеские апартаменты. Только в этой части дворца на окнах были элегантные кованые решетки, и двери комнат выходили не в коридор, а в следующее помещение. Под жилье своей законной супруге Иоган отвел шесть комнат, расположенных анфиладой.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги