Сетка. Тюремный роман

«И я поцеловал его прямо в губы»

После этой перепалки и «выяснения», кто виноват и что делать дальше, мы оба как-то сразу замолчали. Сергей накрывал на стол, который состоял из двух поставленных рядом тумбочек. Нарезал колбасу, сало, разлил по кружкам чай… Я сидел на корточках, упершись спиной о стенку, и тупо смотрел в какой-то темный угол.

Сергей тихо приблизился ко мне, стал тихо-тихо гладить меня по голове, и я едва удержался, чтобы не расплакаться.

— Ну чего ты, дурачок? Что произошло? Нам ведь было хорошо вместе и еще будет. Что ж в этом плохого? Это ведь естественно, а что естественно — то что?

— Не безобразно.

— Правильно. Ты ведь хороший, неглупый, и мне никто не нужен, кроме тебя, так и знай — никто.

Сергей, взяв меня за обе руки, поднял и подвел к столу, посадил на табурет и стал кормить прямо из рук. Я молча жевал, опустив голову… И обнаружил, что то нервное напряжение, в котором я находился все последние с той ночи дни, внезапно иссякло. Я вдруг перестал ощущать себя даже физически, потому что внутри меня как бы все оборвалось, голова заполнилась шумом, и я, уронив ее себе на колени, вдруг тихо заплакал.

Плакал я действительно почти бесшумно — только плечи тряслись, а слезы лились сами собой. Мое состояние прекрасно почувствовал Серега. Он сел рядом, придвинув к моей свою табуретку, привлек меня к себе, и тогда я, уткнувшись ему в плечо — горячее, душистое после мытья, стал плакать уже совсем навзрыд.

Сергей не произнес ни единого слова, а только целовал меня потихоньку в шею и гладил по голове. Так мы просидели минут двадцать — пока я не успокоился.

— Сынок, — решил заговорить Сергей, — не надо ничего объяснять и говорить. Я все знаю и понимаю сам. Я знаю, как тебе тяжело в этом аду. Ты не создан для зоны, для этого лагерного кошмара, поэтому тебе гораздо труднее, чем другим. Я давно за тобой смотрю, наблюдаю тебя во всем и вижу, как ты держишься иногда из самых последних сил, я вижу. У тебя есть душа и сердце, ты чистый и добрый мальчик, и такой красивый, честное слово, Санек. Со мной ты можешь быть спокоен и расслаблен полностью — я всегда тебя пойму и поддержу, пока я здесь. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Но для остальных, Саша, ты должен быть волком. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и защиту, но и сам должен уметь показывать зубы, иначе эта система съест нас обоих, потому что я ведь тоже не железный и у меня тоже есть нервы. А ты, когда видишь, как я жесток с окружающими, не пугайся и не думай обо мне очень плохо. Так надо, Саша, так надо. Иначе — сам знаешь, что иначе. Короче, иначе будет очень, очень тяжело.

Я поднял голову и посмотрел ему в глаза:

— Сереженька, можно я тебя поцелую?

— Конечно, можно. Когда мы вдвоем, тебе все можно.

И я поцеловал его прямо в губы — коротко, совсем не так, как мне раньше мечталось, но от всей души. А Сергей о чем-то задумался. В его глазах вдруг появилась такая неизъяснимая грусть и боль, что мне показалось, что теперь и он заплачет. И тогда я принял ободряющий тон:

— Ну, а ты-то что, с чего это? Тебе, как я понимаю, и не положено, ты ведь уже большой.

— Меня еще никто ни разу в жизни так не называл, как назвал ты, и в губы никто никогда не целовал.

— А мама?

— Мама?.. Нет у меня мамы, и отца нет, одна только бабушка. Она меня и в самом деле очень любит, я ей весь срок каждую неделю письма пишу — хоть два-три слова, а ей они — утешение. А в тюрьму я попал совсем пацаном, семнадцатилетним. Год на малолетке и вот теперь здесь добиваю…

Он подошел к окну и уставился в проем, за которым открывалось утреннее небо, все уже в звездах, с высокими просветами зари, обещавшей добрый солнечный день. А у меня вновь сжалось сердце — от жалости к нему, потому что лучшие свои годы он провел за решеткой, за всеми этими локалками, в этом кошмаре, и немудрено, что в ответ на окружающее его зло он стал таким грубым и порой даже жестоким. Но со мной Сергей был настоящим, и я был счастлив, что этим настоящим в себе он поделился именно со мной, распространяя на меня свет и тепло своего одинокого сердца. О, как был я счастлив сейчас!

Сергей стоял ко мне спиной и смотрел в окно, и я любовался им, не стесняясь своих странных мыслей и своих желаний. Он почувствовал мой взгляд на себе и повернулся ко мне лицом. Так мы и смотрели друг на друга еще очень долго и думали, верно, каждый о своем и друг о друге.

Сергей продолжал стоять у окна, я же встал и закрыл дверь на ключ, не вполне соображая, зачем я это делаю, выключил свет и подошел к Сергею вплотную.

Я целовал и гладил его лицо, грудь… Я делал это медленно, но жадно, а потом я словно обезумел и стал целовать его ладони — побитые, все в мозолях и в царапинах, грубые и шершавые, но для меня самые нежные на свете.

Он стоял с закрытыми глазами и отвечал на мои восторги лишь тихим сладостным стоном. Но все же, когда он стал стягивать с меня майку, я снова испугался и отстранился от него.

— Сережа, давай в другой раз… Извини… Пожалуйста…

— Конечно, — словно очнулся Сергей. — Как хочешь. Только поцелуй меня еще раз — и пойдем спать.