Сетка. Тюремный роман

«Заснуть мы так и не смогли»

Впервые за весь год на зоне я спал совершенно спокойно, забыв о том, где я и среди кого я. Я засыпал с мыслью о Сергее и о том, что теперь здесь я не один, а нас двое, мы вместе, и каждый — друг для друга и друг за друга. А утром я проснулся совсем другим человеком — таким, каким был до заключения, то есть веселым и жизнерадостным. Конечно, этим состоянием я был обязан моей юности, юношеской беспечности, юной жадности до жизни, которая еще только открывала мне себя во всей полноте. И я ловил себя на мысли о том, что моя благодарность Сергею выше моей любви к нему, выше желания быть с ним физически, выше Бога.

Я очень привязался к нему и теперь был все время рядом с ним — и на работе, и на бараке. Я называл его Сережей при всех. Он пробовал протестовать, но мне было на всех наплевать. В свои слова я вкладывал нечто большее, когда обращался к нему — при всех — не «Сергей», а «Сережа». Так мне хотелось хоть как-то возместить те ужасы и то одиночество, которые пережил он до встречи со мной за годы своего заточения. А он меня по-прежнему звал сынком, все так же ласково и нежно. Наша дружба крепла день за днем. Но в те редкие моменты, когда ему удавалось уговорить меня быть близким с ним, я все еще стеснялся и как бы комплексовал от этого, хотя формы нашей близости, по моим понятиям, ни в чем не соответствовали лагерным канонам, и я мог не думать о том… ну, что я «обыкновенный пидор» — по лагерным представлениям. И меня утешало то, что никто, кроме Сергея, об этом не знает. Да и близость наша еще не зашла так далеко.

Через некоторое время Сергей поменял мою шконку на шконку его соседа по наре. И это, по-моему, было его ошибкой.

Ночью, когда все уже спали, или я думал, что все спят, я высовывался из-под одеяла и тянулся к Сергею — он не спал почему-то. Я гладил его по голове, тянулся к нему губами. Он ругал меня за это и был, конечно, прав. Ведь нас могли заметить! И это могло бы закончиться для нас обоих трагически. Но, видно, Бог витал над нами! А мое желание близости с ним было велико и неудержимо, и он это хорошо ощущал, и сам тянулся ко мне. Но все равно как-то сказал мне в цеху:

— Будь поосторожней, сынок. Ты совсем с ума сошел и меня с ума сводишь. Здесь ведь не воля. Вот выберемся отсюда, тогда…

А ведь нам надо было еще и «прятаться» от Виталика и Кости — его «семейников». Но Господь снова услышал нас и помог уединиться. Костя к тому времени освободился, а Виталик — тот еще раньше, еще до освобождения Кости, «закосил», и его отправили на другую зону, «на больничку» в Соликамск, иначе хозяин раскрутил бы его за беспредел и за постоянные отказы от работы. Сидеть же ему оставалось месяца два еще. Так что Серегина «семья» распалась сама собой и в новую, возникшую из нашего с ним союза, мы уже, разумеется, никого не принимали. И «шнырей» — лагерных лакеев — мы себе тоже не заводили, не тот случай, и во всем самообслуживались. А вскоре после этого произошло событие, которого я тайно ждал и очень боялся.

Я даже не знаю, как обо всем и рассказать. И рассказывать ли? — вот в чем вопрос. Конечно, обо мне могут подумать всякое разное, но мне на это наплевать. Может быть, и о Сереге так подумают? Но я этого не хочу, не имею права. Потому что для меня он выше и лучше всех, кого я встретил за мою, пусть еще и небольшую, но мною прожитую жизнь. И мне кажется — я в этой своей жизни кое-что понял, я получил право голоса. А кому все это неинтересно и неважно, могут закрыть уши или вообще «слинять». Но только от тюрьмы зарекаться никому не советую, хотя, конечно, никого туда и не приглашаю. У каждого — своя жизнь. Я говорю о своей. Вот и все.

Итак, придя, как всегда, со 2-й смены и дождавшись, пока все уснули, Сергей стал в каптерке приставать ко мне «с близостями». К тому времени я уже перестал шарахаться, тем более что он умело превращал все это в шутку и в игру. Например, закрывал нас обоих изнутри в каптерке и говорил, что пока я не сдамся, он не откроет дверь, и меня не выпустит, и сам не выйдет. Я, поломавшись для вида, соглашался. Но что-то в поведении Сереги меня настораживало — ему было явно недостаточно того, что между нами уже произошло и происходило, и он все время норовил перевернуть меня на живот. Я понял, в чем тут дело, и страшно перепугался. И только умоляюще твердил: «Не надо, Сережа. Я очень боюсь, что будет больно. Как-нибудь в другой раз». На что он отвечал:

— Это единственная причина? И что «в другой раз» будет как-то иначе? Ты действительно только боли и боишься?

— Не знаю. Наверное, да.

— Тогда иди и возьми в тумбочке вазелин. Если будет очень больно, перестанем. Не бойся, я постараюсь аккуратно. Ведь я же сам хочу, чтобы тебе было приятно, а не больно.

— Не пойду. Ты что, хочешь из меня настоящего «гребня» сделать? — спросил я, потому что знал: на зоне педерастом считается тот, кто играет пассивную роль, а активным может быть любой, и в этом нет ничего предосудительного.

— Ну и дубина же ты! Тебе будет легче, если ты меня первым трахнешь?

— Нет, не будет. — И, повременив, я добавил: — Слушай, давай я разбужу тебе «петуха» да пойду спать, а ты его тут трахай хоть до утра.

— Ты что, соображаешь или как? Ты за кого меня принимаешь, Саша! — возмутился Сергей и в голосе его обнаружилась настоящая обида на меня и негодование. — Мне с этими тварями противно даже словом перекинуться. Они сами виноваты, что так себя поставили.

— А со мной тебе не противно?

— С тобой не противно. Ты ведь симпатичный мальчик и всегда такой чистюля, за что я тебя, кстати, очень уважаю. А те грязнули, я подозреваю, и на воле такими были — уродами. Ну, а насчет профессионализма, так ты губами «шевелишь» не хуже любой девки. — Говоря это, Сергей засмеялся, и этот его смех вывел меня из себя:

— Дурка ты! Каким же ты гадким бываешь! Зачем ты меня унижаешь и так говоришь со мной? Я тебе кто — «сестра», что ли? Вот ты умеешь сказать что-то доброе и хорошее, и тут же все это облить грязью. Зачем? Зачем ты таким бываешь? Почему?! Гадина!

Сергей сообразил, что перебрал, поэтому примирительно сказал:

— Ну, извини. Это у меня такой юмор — черный.

— Ладно. Только думай, когда говоришь.

Он приблизился ко мне и стал целовать меня, тесно ко мне прижавшись.

— Уйди с глаз моих. Не хочу тебя видеть, — заговорил я, отстраняя от себя Серегино тело, совсем уже соприкоснувшееся с моим.

— Сынок, — громко сказал Сергей, прижимаясь к моему уху, — иди за вазелином. Давай попробуем, прошу тебя. Очень прошу, а?..

— Я боюсь здесь, — прошептал я, совсем растаяв от его горячих губ, все время целовавших меня. — У тебя ведь есть ключ от кабинета Длинного. Идем туда, хорошо?

А дело было в том, что ключ от кабинета нашего отрядного у Сереги был потому, что там, в кабинете, отрядный хранил в сейфе заказанный Сергею ширпотреб, нуждавшийся в некоторой доработке, в отделке цветной пластмассой, стеклами, всякими завитушками. Жена отрядного, кажется, втюхивала этот ширпотреб в Перми, на толкучке или по знакомым, я не знаю.

— Ключ в тумбочке, где и вазелин. Возьми и то, и другое. Иди. И хватит ломаться как целка.

— Ты опять начинаешь?! Сейчас я вообще спать пойду. Если уж тебя приперло, то твое пылкое воображение плюс пара здоровых рук — и вся музыка как по нотам, — стал говорить я, принимая тот дерзкий тон, который, думалось мне, хоть как-то остановит Сергея.

— Саня, ну перестань уже! Хватит дурить-то. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

И я пошел за ключом и за проклятым вазелином.

В кабинете Длинного была откидная койка, но она оказалась скрипучей. Сергей бросил матрац прямо на пол и лег, сняв с себя буквально все. Я некоторое время любовался его обнаженностью, но скоро последовал его примеру…

За окном занимался новый день. Солнце уже коснулось стен, висевших на них стендов, ленинского портрета, письменного стола, ряда расставленных вдоль стен стульев. Яркое солнце чуть смущало меня, но не Сергея, которому такая освещенность даже понравилась:

— Какой ты, сынок, красивый! — шептал он. — Только слегка худенький, но это поправимо.

Сергей после всяких ласк и нежностей перевернул меня на спину, а потом снова на живот, прижал к себе, слегка отставляя в сторону правую ногу, и стал смазывать вазелином то, к чему он сейчас так сильно стремился… Я от наслаждения растерял все слова и только покусывал его руку возле плеча…

— Сашенька, мальчик мой, какой же ты хороший, — шептал Сережа дрожащим голосом и тяжело дыша мне в затылок. — Ну давай, расслабься, я очень тебя прошу.

— Да-да. Только не торопись.

Голова моя закружилась, и я почти лишился сознания — от счастья, от страха, от боли, от удовольствия. «Господи, — вертелось в моей голове, — помоги мне! Спаси и сохрани!»

Но не спастись, ни тем более сохраниться мне так и не удалось. Очнулся я, лежа на спине. Сергей лежал рядом, все еще тесно ко мне прижавшись. Он целовал меня всего — от затылка до… Я ничего, совсем ничего не соображал и только ловил своим ртом те участки его тела, которые то приближались ко мне, то отступали… У меня уже не хватало сил обнять Сергея, и я лишь покорно следовал его желаниям нежности и новой близости.

— Давай, Саня, одеваться. Уже время. Длинный может придти. Не дай Бог, застанет нас здесь, да еще в такой интересной ситуации.

— Хорошо. Сейчас пойдем. Еще минуточку. Только ты ответь мне на один вопрос. Я, как понимаю, у тебя не первый, это уж точно. Скажи, только откровенно, я для тебя просто очередной мальчик или…

— Саша, Сашенька, Сашуля, ты для меня — все. И пусть мое прошлое в этом смысле тебя больше не интересует, договорились? Мне на тебя совсем даже не наплевать, хоть ты сейчас так, наверное, считаешь. И я не хочу, чтобы ты чувствовал себя угнетенным.

— Я все понимаю, Сережа. Просто я не хочу быть при тебе бессловесным существом, которое можно трахать, когда захочется.

— Глупенький, — ответил на это Сергей. — Все будет хорошо. Только нужно быть очень осторожным и не расслабляться, как ты говоришь. А сейчас, — Сергей поцеловал меня, — все. Идем в цех. Там и поспим.

Но заснуть мы так и не смогли. Даже в цеху лежали и смотрели друг на друга…