Сделав вывод, вы перестаете думать. Дав ответ, вы перестаете задавать вопрос.
Мы не ложились спать допоздна.
Совещание продолжалось весь день. Капитан Харбо через некоторое время исчезла, чем-то немного озабоченная, наверное, какими-то процедурными вопросами с бразильским правительством. Потом она снова появилась, но ког1-да стало ясно, что научная команда намерена проанализировать, проверить и переиначить даже самые мелкие детали предстоящей операции, опять тихонько выскользнула из зала, обильно снабдив нас бутербродами, прохладительными напитками и пивом на всю ночь. Совещание иссякло само по себе в половине третьего ночи. И не потому, что все было сказано, обсуждено и решено, – просто его участники слишком устали, чтобы продолжать.
Нас опьянило богатство новой информации, а ее ценность эмоционально истощила. Моя голова гудела от звуков, образов, в ней по-прежнему эхом отдавались обрывки фраз и споров, отказываясь улечься и успокоиться.
Я присел на край кровати, слишком уставший, чтобы двигаться.
– Ты не заболел? – спросила Лиз.
– У меня болит мозг.
– Тогда тебе надо выговориться.
Она села рядом, обняв меня за плечи. Некоторое время мы сидели молча, прижавшись друг к другу, не разговаривая и не шевелясь.
– Я устал, – признался я. – Так устал, что у меня нет сил даже умереть.
– Я знаю, что ты имеешь в виду.
– Это касается не только экспедиции, дорогая. Это касается всего. – Она погладила меня по голове, и я продолжал: – Эти постоянные споры. Если бы можно было просто договориться и делать дело, то нам не было бы так тяжело. Иногда это даже… – Я почему-то вдруг вспомнил Уиллиг. – Иногда это кажется каким-то развлечением. Но меня сводит с ума наше постоянное «я не знаю». Когда же начнутся реальные ответы?
– Я не знаю.
– Зато я знаю, – заявил я. – Точно знаю, что мы начнем получать нужные ответы, когда кто-нибудь отправится в центр мандалы, останется там и будет передавать данные оттуда. И ужасно боюсь, что это буду я, потому что больше никто не сможет. – Я пристально посмотрел на нее. – Пожалуйста, не допусти этого, Лиз, как бы все ни обернулось. Обещай, что никогда не позволишь им послать меня в мандалу. Никогда.
Она не задумывалась ни секунды.
– Я обещаю. Никогда этого не допушу. Можешь рассчитывать на меня.
Ее слова подействовали лучше любого обезболивающего. Теперь я позволил себе расслабиться в ее руках.
– Давай ложиться, – прошептала Лиз.
– Хорошо.
Но ни один из нас не пошевелился.
– Я все думаю, – осторожно начал я. – Дядя Аира снова выиграл.
– Да, – согласилась Лиз.
– Бразильские ученые дискредитированы. Бразильское правительство дискредитировано. А бразильский эксперимент – с ним теперь все ясно. Дядя Аира не смог бы спланировать лучше, если он вообще это планировал.
– О, он планировал, все в порядке, – сказала Лиз. – Даже не сомневайся. Он предупредил меня перед отлетом: «Ты должна взять Маккарти только для того, чтобы он сорвал бразильцам их эксперимент. Не знаю, как он это сделает, но можешь на него положиться: он найдет способ».
– Он этого не говорил.
– Нет, сказал.
– Я никогда не понимаю, шутишь ты или нет.
– Давай просто скажем, что дядя Аира очень верит в твою способность ломать все там, где надо.
Я покачал головой: – Я слишком устал, чтобы волноваться по этому поводу.
– Давай спать.
– Ладно.
– На этот раз тебе придется пошевелиться.
Лиз встала, подняла меня на ноги, начала раздевать, а я расстегивал ее пуговицы.
– Хочешь, наденем ночную рубашку? – предложила она немного смущенно. – Или мне снова завернуться в американский флаг?
– Я предпочел бы просто лежать рядом с тобой, крепко обнявшись, пока не засну, если не возражаешь.
– Звучит райски. Не возражаю.
Мы погасили свет, забрались в постель и постарались устроиться рядышком как можно удобнее.
– У кого-то из нас слишком много локтей, – пробормотала Л из.
– Виноват. Просто у тебя больше мягких мест, чем у меня.
– Вот и положи голову на это мягкое место. Посмотрим, не полегчает ли тебе.
– М-м-м, хорошее место. Отсюда открывается чудесный вид на другое хорошее место. – Я подвинул голову чуть вперед и начал целовать другое хорошее место. Какое-то время я счастливо причмокивал и даже немного помечтал, что снова нахожусь в безопасных мамочкиных объятиях и утром все образуется. Лиз погладила меня по голове и вздохнула.
Но потом тем не менее я остановился.
– Что случилось? – спросила она. Я покачал головой.
– Все эти дети в гнезде, в загоне, не идут у меня из головы. То, что с ними сделали черви. Во что они превратились. В либбитов и кроликособак. – Я почувствовал, как из глаз потекли слезы. – Лиз, я хочу спасти всех детей в этом мире. Нельзя, чтобы дети умирали.
Она снова погладила меня по голове.
– Я знаю, дорогой, знаю.
– У меня была маленькая девочка однажды – собственно, она есть и сейчас. Она выжила, знаешь. Но… я не знаю. – Мои слова текли медленно. – Я пытался дозвониться, но мне посоветовали держаться от нее подальше. Она вскрикивает при звуке моего имени. Я предал ее. Она боялась темноты, а я запер ее в шкафу. Мне пришлось это сделать, чтобы спасти ей жизнь, но… – Я покрепче прижался к Лиз. – Она была самой прекрасной малышкой и становилась все лучше. Я старался. Но теперь она… я не знаю. Мне не говорят. Мое отцовство аннулировано. Я больше не имею на нее законных прав.
– Дядя Аира мог бы…
– Нет. – Я лежал молча, прислушиваясь к реву мыслей в голове. Потом попытался объяснить: – Всегда одни мучения. Я не хочу никому причинять боль, но, похоже, что бы я ни делал, всегда находятся невинные люди, которые умирают. И всегда получается так, будто виноват я. Я больше не могу этого выносить. Не хочу больше никакой боли.
– Мы все не хотим.
– Нет. Я больше не хочу причинять боль другим. Я хочу делать добро. Хочу, чтобы люди любили меня. Хочу не чувствовать себя бесполезным, плохим.
– Я считаю тебя хорошим, – сказала Лиз. – И знаешь еще что?
– Что?
– Ты вовсе не бесполезный. Ты просто не знаешь, какой ты сильный.
– Сильный?
– Ну да. (Я слышал смех в ее голосе.) Ты только подумай! Стоило тебе лишь нахмуриться, и четверти миллиона червей и целой мандалы как не бывало. А обошлось это всего лишь в несколько лишних киловатт. Тебе даже не нужно ядерное оружие. Ну, разве это не сила?
Я невольно рассмеялся. Чуть-чуть. А потом сказал: – Послушай, дорогая, мне кое-что от тебя нужно. Она терпеливо ждала.
– Я уже поговорил с Зигелем и Лопец. Они согласны.
– Продолжай, – напряглась Лиз и перестала гладить мою голову.
– Япура. Я знаю, что мы поменяли планы, но если в загонах опять окажутся дети, я хочу организовать спасательную экспедицию, чего бы это ни стоило.
Она долго не отвечала. Потом наконец вздохнула: – Я не могу дать никаких обещаний.
– А я не могу оставлять детей в мандале.
– А я больше не могу позволять тебе рисковать своей жизнью. Ты мне очень нужен. Ты нужен войне.
– Обещаю, что не буду глупо рисковать… Она прижала меня к себе.
– Знаю, что не будешь. Я не позволю. – А потом добавила: – Пожалуйста, Джим, давай подождем и посмотрим, что мы обнаружим в Япуре.
Напряжение в ее голосе нельзя было спутать ни с чем. Она боялась за меня так, как я сам не боялся за себя. Но есть вещи, которые ты должен делать. Просто должен.
В своем родном мире гастроподы, по-видимому, ведут ночную жизнь. Трудность для них заключается в том, что условия на Земле настолько отличны от таковых на Хтор-ре, что полная адаптация, очевидно, невозможна.
Нам точно известно, что гастроподы наиболее активны в приглушенном свете – ранним вечером, в сумерках и лунными ночами. Последние наблюдения показывают, что они особенно любят рассветные и сумеречные часы, но это нельзя считать окончательно доказанным.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)