Сезон дождей

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Море посылало на берег волну за волной. Маленькие и нестрашные, они шумной ватагой выбегали на берег и, передохнув, уползали обратно под стеклянную гладь, оставляя на галечнике водяные пузырьки и шорох. А еще запах водорослей и рыбы.

Под тяжестью тела Евсея Наумовича, ножки складного кресла наполовину зарылись в песок. А сам Евсей Наумович прильнул голой спиной к основанию вышки спасателей и, прикрыв глаза, подремывал. Иногда он подносил ко лбу ладонь и, заслоняясь от солнца, смотрел на часы. Время тянулось медленно, как обычно бывает, когда за ним следишь в ожидании определенного часа.

Евсей Наумович ждал начала экскурсии в Иерусалим. Автобус от гостиницы должен отойти ровно в десять, опаздывать не рекомендовалось. Водители компании «Эгед» славились своей пунктуальностью и суровостью. Евсей Наумович уже сцепился с одним из таких типов вчера во время поездки на север страны, в Цфат. Впрочем, «сцепился» не совсем точное слово. Евсей Наумович выразил водителю свое недовольство, а тот помалкивал и лишь презрительно кривил тонкие жесткие губы пожилого сефарда. Причиной конфликта послужила туристка, которая заблудилась в галереях художников и сувенирных лавчонках Цфата. Водитель не хотел ее ждать и нервно придавливал педаль газа, заставляя свирепо подвывать мощный двигатель автобуса. Гид и восемнадцать туристов беспокойно глядели в окна, проклиная любительницу сувениров. Когда она, наконец, появилась – растрепанная, запыхавшаяся, с каким-то пакетом в руках – и взобралась на ступеньку автобуса, водитель нервно закрыл дверь, едва не прищемив ее в проеме. Чем вызвал общее возмущение туристов. Но они молчали, все, кроме Евсея Наумовича.

В дороге гид подсел к возмущенному Евсею Наумовичу и, пытаясь его успокоить, рассказал, что водитель прошел три войны, что был одним из героев-командос знаменитой операции «Энттэбе» по вызволению из аэропорта Уганды заложников-израильтян. Что в Израиле эти люди окружены большим почетом и любая жалоба на них будет оставлена без внимания. На что Евсей Наумович заметил, что водитель, хоть и герой, но хам. Гид миролюбиво согласился. Но между тем заметил, что водителя, как и самого гида, раздражает эта группа туристов. Сплошь барахольщики и болтуны. Неспроста Евсей Наумович сидит в одиночестве на последнем сиденье автобуса! А когда автобус прикатил к гостинице и Евсей Наумович покидал салон, водитель не удержался и мстительно бросил ему вслед сквозь зубы: «Руси курдюк». Евсей Наумович оскорбился, но сделал вид, что не расслышал. Курдюк – это даже не сам баран, а тот жир, что висит на заднице барана и, вероятно, в понимании водителя-сефарда – самое обидное ругательство.

Так что опаздывать сегодня к автобусу Евсей Наумович никак не хотел и, проснувшись в своем уютном номере хайфской гостиницы «Кармель», решил время до отъезда в Иерусалим провести, как и вчера, на пляже.

День снова обещал быть безветренным и непривычно жарким для середины декабря, известного обильными, холодными дождями.

Евсей Наумович подтянул босые ноги, оставляя на песке две глубокие борозды. Сцепил пальцы замком и закинул руки за голову, словно подложил под затылок подушку.

Отрезанный с одной стороны громадой гостиничного комплекса, а с другой стороны морем, пляж был пуст. Измочаленная ветрами вышка спасателей напоминала ветхий деревенский курятник. Довершали унылый ландшафт несколько разбитых зимними штормами кабинок для переодевания. Вчера, в это же время, на пляже было довольно много людей. Все в основном пожилые эмигранты из России. Кто совершал пробежку вдоль кромки моря, кто делал зарядку, кто просто валялся на подстилке под неожиданно жгучим декабрьским солнцем. А сегодня почему-то пляж пустовал. Может быть, стряслось что-нибудь? В этой стране все может случиться.

Этот вопрос Евсей Наумович и собирался задать метельщику Борису, чью забавную фигуру он увидел у душевой кабины. С Борисом знакомство состоялось в тот же день, когда Евсей Наумович впервые появился на хайфском пляже Хоф-Кармель. Бывший инженер по тепловым установкам, бухарский еврей Борис служил бригадиром уборщиков. Он бродил по пляжу с длинной пикой в руке. Другой рукой он тянул за собой ржавый детский велосипед на трех колесах и картонной коробкой вместо сиденья. Заметив мусор – бумажку, огрызок яблока или пластмассовый пакет, – Борис пронзал его пикой и отправлял в коробку. Над пустыми бутылками Борис склонялся и, изрекая ругательства, стряхивал песок, прежде чем зашвырнуть бутылку в специальный мешок. Делать ему это было непросто из-за необъятного живота. Крупный, точно ухо, пупок едва прикрывала серая драная майка. Широкие шорты колыхались над толстыми коленями кривых, с пухлыми икрами, волосатых ног, продетых в старые шлепанцы. Что и говорить, Борис – с синими глазенками под длинным козырьком зачуханной кепчонки и перебитым шнобелем над узким ротиком – не был писаным красавцем, несмотря на приятный голос с басовитым тембром. «С таким голосом вы могли бы стать кантором в синагоге», – сказал ему Евсей Наумович при первом знакомстве. «Да, – согласился Борис, – именно из-за голоса меня взяли метельщиком на пляж: я могу при шторме перекричать море».

Потом Борис поинтересовался, не является ли Евсей Наумович олим-хадаш – новым репатриантом? А выяснив, что Евсей Наумович всего лишь турист из России, присел рядом. Рокочущим баском Борис принялся расспрашивать о России. Хитрец, он наверняка был прекрасно информирован о последних десяти-пятнадцати лет жизни своей бывшей родины – на пляже только об этом и поговаривали. Потом он принялся уговаривать Евсея Наумовича не переезжать сюда на постоянное житье, потому как многие туристы специально приезжают, чтобы посмотреть как и что. «Ни в коем случае, – сказал тогда бухарский еврей Борис, – сидите у себя, у вас все будет хорошо. А здесь – эти коренные евреи-сефарды, эти румынские и польские евреи, эти эфиопские и марокканские евреи и даже испанские и греческие евреи – грубые, жестокие люди. Не признают ни старших, ни младших. Тянут только своих. Устраивают свои партии, которых и без них в Израиле больше чем блох у шелудивого пса. Ведь каждый еврей – сам себе кнессет. А что делают эти божьи халявщики, эти датишники со своими вечнобеременными женами? Весь день морочат голову Богу молитвами, а ночами ломают кровать – у многих до пятнадцати детей. И со всей этой мелухой сидят на шее государства, забирая чуть ли не половину бюджета. В то время, когда вокруг одни арабы, которые готовы сожрать еврея даже с говном». А на вопрос Евсея Наумовича, почему Борис не возвращается к себе в Ташкент, метельщик тяжко вздохнул и ответил, что такая у него судьба, что он пророс Израилем, что в Хайфе похоронена его жена Роза и сын Аркаша, убитый терраристом-шахидом среди белого дня у самой Стены Плача, на Храмовой горе, в Иерусалиме.

Евсей Наумович тогда спешил к автобусу перед поездкой на север страны, в Цфат, и не стал особенно донимать метельщика вопросами. Он и сегодня собирался к автобусу перед поездкой на юг страны, в Иерусалим. Но если Борис добредет до него со своим велосипедом, можно будет еще перекинуться с ним несколькими фразами.

Море блестело до самого горизонта. Какой-то кораблик стремительным резцом бесшумно вспарывал стеклянную гладь. По очертаниям – военная канонерка. Вскоре корабль исчез из поля зрения где-то на траверзе городка Акко, что севернее Хайфы. Как здесь все рядом, все скученно, подумал Евсей Наумович – и вправду, страна размером с носовой платок, а сколько вокруг нее страстей.

Черные птицы камнем падали на воду и, едва коснувшись поверхности, взмывали вверх то ли с добычей, то ли впустую.

Евсей Наумович вчера хотел искупаться, ну хотя-бы чтобы просто разок окунуться в Средиземное море. Но тронув пяткой воду, передумал. Не хватало еще здесь простудиться.

Так что сегодня он решил просто подышать утренним морским воздухом, проиграть в памяти вчерашний день. Вспомнить древний Цфат, прильнувший белыми, в мавританском стиле домами к склонам зеленых гористых холмов, пронзенных студеным воздухом. И расположенное невдалеке от Цфата, на самой границе с Ливаном, небольшое поселение Метуллу, где в каждом ухоженном дворе, точно в Раю, бродили индюшки с распущенными радугой хвостами. А за колючей проволокой вдоль шоссе – границей с Ливаном – на выжженном солнцем песке скорбно стояли какие-то арабские развалюхи, под перископом минарета.

Потрясенные контрастом туристы, балдея, метали взгляды от окон с правой стороны салона автобуса к левой и обратно.

Туристическую путевку Евсей Наумович купил горящую, толком ничего не разузнав о своих спутниках. Ему хотелось поскорее вырваться из Петербурга. И уже в самолете – когда началось крикливое братание и выпивон – Евсей Наумович понял, что влип с этой группой разбогатевших на чем-то молодых и наглых парней и девиц. Разница в возрасте позволила Евсею Наумовичу держаться в отдалении. Естественно и без высокомерия. Что самое удивительное – после того как Евсей Наумович защитил незадачливую любительницу сувениров, отношение к нему со стороны группы стало еще более официальным – они как будто обиделись на то, что он выставил их трусами. Особенно Евсея Наумовича раздражали два великовозрастных болвана, что занимали впередистоящее кресло. Один – высокий, с ленивым выражением узкого носатого лица и ришельевской бороденкой – предприниматель из Орла. Второй – маленького роста, толстый, с золотым перстнем на пухлом пальце – работал в каком-то петербургском банке. Мало того что они безумолку болтали о всякой чепухе, – все виденное вызывало у них желчную критику с антисемитским душком.

Хорошо, что эти молодые болваны не выходят утром на пляж, думал Евсей Наумович – спят еще. Или жуют свой шведский стол, тайно распихивая по сумкам все, что можно слямзить со столов, обильно уставленных едой на подиуме, протянувшемся вдоль просторного зала.

Скрип ржавых колес велосипеда нарушил ленивые размышления Евсея Наумовича. Вскоре скрип оборвался и раздался низкий голос уборщика пляжа с характерным вопросом: «Ну, что слышно?»

– Где люди, Боря? – в ответ спросил Евсей Наумович. – Вчера пляж кишел, а сегодня никого. Что случилось?

– На Дадо возводят менору. Скоро праздник. Ханука! Люди побежали смотреть. Дадо – это главный пляж. За гостиницей «Меридиан». Пойдете смотреть?

– Нет. Скоро подадут автобус.

– Большая менора. Говорят, даже больше чем в центре Нью-Йорка. Вы были в Нью-Йорке?

– Был. Но менору не видел. Тем более такую большую.

– Врут, наверно. Все у них большое, а страна с пятак. На карте название не умещается, обозначают цифрой.

– Боря, вы так ненавидите Израиль? – усмехнулся Евсей Наумович.

– Я за Израиль готов умереть, – уборщик подогнул кривые ноги и присел. – Я ненавижу ихнее правительство. Кому они платят шекели за ту менору? Палестинцам с территорий! Утром они поднимут менору, а вечером подложат под нее бомбу.

– Ну, вечером палестинцев увозят обратно, на территорию, – ответил Евсей Наумович. – Их же привозят только на работу.

– Так бомбу подложат местные арабы, – упрямился Борис. – Треть Хайфы – арабы. Им менора все равно, что мне…

– Минарет, – засмеялся Евсей Наумович.

Борис на секунду умолк в растерянности от подобного созвучия.

– Действительно, – Борис завалился на песок своим пышным задом и уперся за спиной вытянутыми руками. – С чего бы это?

– С того, что у евреев и арабов общий отец Авраам. Еще тот был ходок, наш папа, – проговорил Евсей Наумович. – Ладно, Боря. Пожалуй, я отправлюсь в гостиницу. У вас очень нервные водители автобусов.

Евсей Наумович рассказал о вчерашнем конфликте.

– О! – вскричал Борис. – А что я вам говорил? Это и есть, что я ненавижу. Эти сефарды, как и их правительство, люди с каменным сердцем. Живи при Гитлере такие евреи, немцы бы сами горели в своих печах, уверяю вас.

– Так чем же тогда вас они не устраивают, Боря? – Евсей Наумович смотрел на продетые в уздечку вьетнамок корявые пальцы ног метельщика с черными ногтями.

– Из-за них я, инженер, столько лет убираю пляж, – вздохнул Борис. – А шекели они платят нашим врагам, палестинцам. Такая у них политика.

– Боря, ваши пальцы на ногах, как когти беркута, – не удержался Евсей Наумович.

– Ну, так я не пижон, – ответил Борис.

Автобус «мерседес» мчался по многополосному шоссе. Справа оставалось море, железная дорога с беспрестанно снующими составами товарных и пассажирских поездов, промышленные зоны, искусственные рыбные угодья, поселки – где арабские, где еврейские. Слева – апельсиновые и финиковые рощи, банановые пальмы, сельскохозяйственные плантации, те же промышленные сооружения, а вдали угадывалась горная гряда под прозрачным синим небом, ласкаемом нежными ладонями облаков.

Сегодня, к удовольствию Евсея Наумовича, автобус вел другой шофер – круглолицый, улыбчивый крепыш – полная противоположность вчерашнему. К тому же неплохо говоривший по-русски, чем он и пользовался.

– Я вам так скажу, – весело вещал он в микрофон. – Моисей водил евреев сорок лет по пустыне. А зачем?

– Чтобы изгнать из сознания раба! – воскликнула туристка, которую вчера едва не придавили дверьми автобуса.

– Не только! – водитель подмигнул в зеркало заднего вида. – Моисей хотел подобрать своему народу приличный участок земли. Чтобы люди жили как люди, а не рабы. И что же он за сорок лет надыбил? Землю, где нет ничего, даже этой гребаной нефти. Вокруг нефти, хоть задницей ешь, а у евреев – ни хрена! Так спрашивается: что он морочил голову сорок лет своему народу? Куда он завел людей, этот еврейский Иван Сусанин? На камни, песок и жару, где даже скорпионы дохнут! И это называется Пророк? Ничего себе устроился, специалист. Вроде вашего Кашпировского. Или Жириновского, еврейского друга арабов.

Каждая фраза веселого шофера вызывала ликование туристов. Хитрец, он как бы призывал подумать о том, что здесь было и что стало.

Туристы вертели головами, разглядывая красочные рекламы филиалов всемирно знаменитых предприятий: «Филипс», «Майкрософт», «Интел» и других, чьи названия смазывал быстрый бег автобуса. Страна демонстрировала свое индустриальное величие.

Конечно, Евсей Наумович знал об успехах государства, но знать одно, а видеть воочию. И само слово «государство» – так эпатажно звучащее для куска земли, обозначенного на многих картах лишь цифрой – обрастало физически зримым образом. Евсей Наумович чувствовал торжественность и робость. Бегство от несчастий, что свалились на него в Петербурге, все более и более подчинялось магнетизму сильного энергетического поля. И как пришла в голову Лизы такая идея?! По своей душевной простоте Лиза решила, что Евсею Наумовичу в его одиночестве будет легче среди своих. Но, честно говоря, Евсей Наумович и не помнил, когда в последний раз испытывал ущербность от своей национальности. Лично он – Евсей Наумович Дубровский! Даже наоборот, он всегда – к месту и не к месту – лез на рожон и подчеркивал свою национальную принадлежность. Испытывая при этом какое-то мазохистское удовлетворение. Может быть, это и являлось проявлением ущербности? Так же, как и у человека любой национальности, когда он подчеркивает свою принадлежность к общему стаду, пытается спрятаться в толпе. Как-то он с Эриком обсуждал подобное явление.

Отталкиваясь от непростой сентенции «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». Интересно, получил Эрик бандероль с книгой Георгия Иванова?

Наверняка получил, с грустным злорадством думал Евсей Наумович, влекомый мыслями, что неожиданно возникали в его голове – подобно воробьишке, что на мгновенье вспархивал на подоконник солнечным весенним утром и так же мгновенно исчезал, точно его и не было.

Теперь мыслями Евсея Наумовича овладели брошенные на обочине шоссе обгоревшие останки двух самоходных орудий. Их специально оставили как память о бесчисленных баталиях этой страны. И сознание Евсея Наумовича пронзила гордость за свой народ. Окруженный многочисленными врагами, он создал армию, которая по каким-то военным теориям является одной из самых боеспособных и сильных армий мира. А с учетом количества населения – самой сильной. И что он, Евсей Наумович, несмотря на свою другую, русскую культуру, как ни крути, принадлежит именно этому народу. Хотя по Закону он чужой. Закон оставляет ему национальность матери, а не отца. А по матери, Антонине Николаевне, он – русский. Весь мир определяет национальность по отцу, и только евреи – по матери. Весь мир определяет Время по Солнцу и только евреи – по Луне. Может, поэтому весь мир ополчился против них? Из-за их ослиного упрямства, не желания себя вести как все! Даже с Богом, во время молитвы, они разговаривают на равных – стоя и в шапке, – когда весь мир преклоняет колени и обнажает головы. Эта старая и банальная мысль, вновь овладела сознанием Евсея Наумовича, порождая в душе смуту и тревогу. Это добром не кончится, несмотря на тысячелетнюю историю упрямства народа и фанатичную веру в свою правоту. Ведь именно они дали человечеству Книгу, эту основу основ, по которой каждый народ впоследствии создал свою правоту, свою Книгу. И на эту тему Евсей Наумович нередко толковал с Эриком, приводя примеры из всемирной истории. Взять того же Шекспира, который своим гением осветил самые таинственные закоулки человеческой души и воплотил их в изысканной художественной форме. Да так, что никто уже сотни лет не мог сделать подобного в литературе. Тем самым этот англичанин навлек на себя нелюбовь завистников, даже таких великих, как Толстой. Ибо зависть есть самая чудовищная, непримиримая и трагическая сторона души человека, подчиняя себе – в большей или в меньшей степени – все его поступки. Зависть самое изощренное изобретение Дьявола, разъедающее душу, превращающее жизнь в муку. Отсюда произрастает ненависть – как орудие зависти.

Серым асфальтовым шарфом шоссе опоясало основание скалы и вывело автобус к довольно крутому склону холма.

Ровный шум двигателя сменил низкий натуженный гул – автобус поднимался в Иерусалим. Широкое окно салона вобрало часть Иудейской горной гряды, гребень которой точно пчелиные соты венчали белые дома.

Гид Шимон Бен-Зеев поднялся со своего места и взял микрофон. Высокий, смуглый, с рельефно обозначенной под джинсовой тканью рубашки грудью физически сильного мужчины, господин Шимон внешне был похож на сабра, если бы не русые, коротко остриженные волосы, чуть вздернутый короткий нос и глубоко посаженные серо-голубые глаза. Да и голос его звучал с интонацией человека, знающего себе цену. Группа перед ним робела. А шестеро женщин-туристок были явно им покорены. Особенно не скрывала своих симпатий любительница сувениров. Ее высокий голос становился на редкость противным, когда она обращалась к гиду полным его именем. Приметила, что гиду это нравилось.

– Господин Шимон Бен-Зеев, – прописклявила она. – Это и есть Иерусалим?

– Это Бейт-Лахем, – гид показал в улыбке редкий частокол крепких зубов. – Место, где родился Иисус Христос. Вифлеем.

Сидящие с правой стороны салона, пихая друг друга, метнулись на левую сторону.

– Автобус опрокинете! – вскричал водитель. – Его давно там нет.

Водитель и гид перемолвились какими-то фразами на иврите, и оба захохотали.

Евсей Наумович сидел с левой стороны. Далекая панорама поселения, оседлавшего гребень невысокой горной гряды, казалась ему бедуинами верхом на верблюдах. А высокие минареты – словно пики воинственных всадников.

Туристы вернулись на свои места.

Гид пощелкал пальцем по микрофону и, убедившись в его исправности, присел на подлокотник кресла. И принялся рассказывать.

За тысячу лет до нашей эры царь Давид завоевал расположенный на этих холмах город Урсалаим, принадлежащий египетскому фараону. И соорудил алтарь, как символ союза Бога и Избранного им народа. А его сын – Соломон – на месте алтаря построил Первый Храм. Через пятьсот лет Вавилонский царь Навуходоносор разрушил Храм и изгнал евреев. Так началась первая диаспора в первой стране изгнания – в Египте. Через полстолетия персидский царь Кир покоряет Вавилон и возвращает евреев на Землю Обетованную, завещанную им Богом. И возводит Второй Храм. Но за триста лет до нашей эры сюда приходят войска Александра Македонского и начинают эллинизацию страны. После смерти Александра Македонского происходит восстание Маккавеев и изгнание греков. Когда восставшие ворвались в Храм, они увидели сосуд со священным маслом для Меноры. Масла было мало, едва на одну молитву. Но Господь распорядился по-своему – масла хватило на восемь священных дней – праздника Хануки в память о чуде героизма Маккавеев. Кстати, как раз в эти дни декабря – а по иудейскому календарю месяца кислев – и начинается у евреев праздник Хануки.

– Обратите внимание на часовню в распадке холма, – гид прервал исторический экскурс. – Это склеп, где покоится прах Шота Руставели. При часовне живут два послушника-грузина.

Евсей Наумович так и не успел разглядеть в каменном провале место захоронения великого поэта – автобус промчался дальше.

– А что случилось потом, господин Шимон Бен-Зеев? – спросила восторженная туристка. – После восстания Маккавеев?

– Кажется, мало ее вчера долбанули дверью автобуса, – бросил толстяк, что сидел впереди Евсея Наумовича, своему соседу.

– Судя по всему, вполне достаточно, – ответил сосед. Евсей Наумович передернул плечами и в ожидании посмотрел на гида поверх кресел.

– На чем я остановился? – спросил гид.

– На празднике Хануки, – подсказала пискля. – А кто такие Маккавеи?

– Те же евреи! – негромко буркну толстяк ерническим тоном.

– Послушайте, молодой человек, – не удержался Евсей Наумович, – вы, верно, купили не туда путевку.

– Да ладно, дед, – смутился толстяк и бросил своему соседу: – Ну, кругом уши. Что я сказал особенного? Не японцы же!

– Маккавеи? Так называли себя восставшие. По имени своего вождя – Иегуды Маккавея, – продолжал гид. – Так вот. Недолго ликовали жители Иерусалима. Легионы Помпея покорили Иерусалим и присоединили его к Римской империи. Сенат назначил царем Ирода Великого. В его царствование Иерусалим обретает особое величие. А после смерти царя Иерусалим достается его сыну, Ироду Антипе. При его правлении и происходит величайшее событие мировой истории – распятие Иисуса Христа по приказу прокуратора Понтия Пилата. Начинается новая эра развития человечества.

– Вся эта хренотень меня не слишком качнула, – проговорил толстяк своему соседу. – Больше понтов, чем по делу.

– Вообще-то прихватывает, – не согласился унылый сосед толстяка. – Особенно, когда появляется говорящий кот.

«Булгакова поминают, засранцы!», – со значением, шумно ворочаясь, Евсей Наумович выбрался со своего места и занял кресло в конце салона.

– После распятия Христа, – продолжал гид, – начались волнения среди евреев, недовольных расправой со своим пророком.

– А сами кричали «Распни его!» – вставил кто-то из туристов.

– Кто кричал? – терпеливо проговорил гид. – Раввины кричали. Те, кто был допущен к Понтию Пилату, члены Синедриона. У них Христос отнимал влияние на народ. Неспроста Рим посылает войска, которые разрушают Второй Храм. А император Андриан подавляет восстание Бар-Кохбы и практически стирает Иерусалим с лица земли. Возводит на том месте новый город – Аэлит Капитолийский. Однако с принятием христианства императором Константином начинается Византийская эпоха великого города, и прежнее название возвращается. А Гроб Господень в центре Иерусалима становится центром всего христианского мира.

Евсей Наумович слушал голос человека с таким непривычным именем – Шимон Бен-Зеев – и смотрел в окно автобуса на те места, где все это происходило тысячелетия назад. Он видел бензоколонки, полицейские машины, дорожную службу, людей на стоянках автобуса. И снова разбитую военную технику в назидание врагам как память об их поражении в бесчисленных войнах нашего времени. Он видел сверкающие лаком быстрые автомобили, что обгоняли автобус. И тех, кто ехал сплошным потоком навстречу по трехполосному параллельному шоссе. Эта бурная жизнь и та, о которой говорил человек по имени Шимон Бен-Зеев, подобно двум противоположно заряженным электричеством лепесткам, льнули друг к другу. Такая судьба у его народа.

Персы, разрушившие Гроб Господень. Крестовые походы для восстановления Гробницы. Потом войска Саладдина и новые разрушения. И вновь Христианские походы для восстановления священной памяти о Христе. И вновь турки-мамелюки. Проходят столетия. Император Наполеон со своим флотом и войсками. А тут и далекая от этих мест Крымская война и почему-то, как результат, первые еврейские поселения за пределами Старого Иерусалима, заселенного арабами. Может быть, те евреи бежали от войны из Крыма? Потом решение Лиги наций о разделении Иерусалима на арабский и еврейский. При этом все исторические памятники евреев отходят арабам-иорданцам. Но и это арабов не устраивает. Иордания начинает войну за изгнание евреев со всей территории Палестины. Однако через двое суток едва народившаяся армия израильтян полностью разбивает иорданские войска и объявляет Иерусалим своим. Так, после тысячелетий сбылось предсказание Пророков, записанное в Священных книгах.

Автобус продолжал подниматься в Иерусалим. Подобно облакам, осевшим на вершинах предгорных холмов, потянулись далекие очертания Священного города. Было бы здорово, подумал Евсей Наумович, отправившись пешком, выйти, скажем, к Лысой горе, или к Масличной, или к Храмовой горе, или к той же Голгофе.

И тотчас, словно читая мысли Евсея Наумовича, прозвучал чей-то голос:

– Мы и Голгофу повидаем?

– Голгофу нет, – живо ответил гид. – И в то же время вы на ней побываете.

И Шимон Бен-Зеев рассказал историю, как он, впервые попав в Иерусалим, пытался разыскать знаменитую Голгофу, на которой распяли Иисуса Христа. Кого бы он ни расспрашивал, люди пожимали плечами. Он даже усомнился в своем здравомыслии. Оказывается, на месте Голгофы – так назывался Холм Черепа, ибо по преданию там зарыт череп Адама, первого человека на Земле – сооружены две капеллы. Под одной из них – Греко-православной – и находится вершина скалы, на которой был водружен крест с распятым Христом. На этом месте сейчас стоит Церковь Гроба Господня.

Натужный гул двигателя автобуса вновь обрел ровное звучание. Пригородный пейзаж переходил в городской. Улицы жили обычной суетой – пешеходы, автомобили, мотоциклы с широкозадыми полицейскими в черных крагах и шлемах. И повсюду военные – молодые люди и девушки. В одиночку, группами или обнявшись парами. Но с непременным рюкзаком и оружием за спиной. И еще фигуры датишников – ортодоксальных евреев, названных так от слова «дат», что на иврите означает религию. Молодые и пожилые, в черных лапсердаках, они походили на длинных кузнечиков. Из-под черных шляп болтались заплетенные в косы пейсы, которые вместе с черной бородой обрамляли мучнистые лица, изможденные в молитвах и заботах о продолжении рода. У некоторых вместо шляп высились огромные меховые шапки. Многие держали в руках портфели и ноутбуки.

Пережидая автомобильные заторы, автобус медленно крался по пологим улицам вниз, к Старому городу. И, наконец, словно из-за поднятого занавеса показались крепостные стены. Улица сужалась, и автобус пробирался между автомобилями к церкви Марии Магдалины, стоящей поодаль от крепостной стены.

– Вот мы и на Масличной горе, – произнес гид. – Сейчас оставим автобус и посетим Гефсиманский сад.

Евсей Наумович покидал салон последним.

– Как дела, отец? – весело воскликнул водитель. Евсей Наумович пожал плечами и пробормотал через плечо: «И это Масличная гора?»

– Без обмана, отец, – уверил водитель. – Фирма гарантирует.

После автобуса прохладный воздух, казалось, обложил лицо влажным компрессом.

Евсей Наумович шел по аллее, ведущей к церкви, в некотором сомнении. А когда увидел рядом с задрипанной калиткой доску с надписью «Гефсиманский сад», совсем смутился. Какой там сад?! Садик!.. За низкой защитной оградкой разбит цветничок размером в три-четыре столика для бадминтона. Из резиновых жгутов капала вода, орошая растения – несколько скудных кустиков тамариска, роз и орхидей. Восемь скученных пространством оливковых деревьев. И это Гефсиманский сад, из которого римские стражники увели Иисуса к последнему судилищу и кресту?!

Туристы обескураженно стояли у оградки с видом обманутых школьников. Они ожидали увидеть нечто величаво-лесное, под стать великой легенде.

– Верните деньги за экскурсию! – шутливо воскликнул неугомонный толстяк, сотрудник банка.

Все засмеялись, кроме Евсея Наумовича и гида. Шимон Бен-Зеев переждал смех и сказал, что Гефсиманский сад обычно озадачивает туристов своей простотой. Но эта простота и являет суть жизни самого Иисуса. Это потом люди пометили каждый шаг Учителя помпезными сооружениями, воздвигая памятники скорее себе, чем Ему. А сад, он и есть сад, особенно на той, когда-то пустынной, каменной земле. Его не разукрашивали мраморные колонны и фонтаны со скульптурами.

– И, кстати, вы нигде в нашей стране не увидите на улицах скульптуру или памятник. Несмотря на уникальнейшую историю. Тут чтут мудрейшую заповедь: «Не сотвори себе кумира!» Не соблюдение ее привело людей к величайшим трагедиям, – проговорил гид с затаенной гордостью. – Впрочем, один памятник есть. Это Яд Вашем. Музей-памятник жертвам шести миллионов евреев, погибших в Холокосте, во время войны с Гитлером. Кстати, хочу предупредить. Не вздумайте сорвать на улице цветок. Даже украдкой. Могут быть большие неприятности. Здесь каждый цветок считается символом погибшего в Холокосте человека.

– Мы не дикари, – обидчиво отреагировал голос из группы. – Совсем уже.

Гид промолчал. Лишь чуть дрогнули в иронической улыбке сухие губы.

Группа угрюмо молчала. Молодые люди поглядывали друг на друга.

– Что ж, приступим к экскурсии в Старый город, – бодро проговорил гид. – Или вы хотите что-то сказать?

– Да, – произнес турист, приятель толстяка из банка. – Мы, господин Шимон, хотим сами все осмотреть. По-вольному, кто как.

– Прекрасно! – воскликнул гид, явно довольный предложением. – В вашем распоряжении три часа. Автобус будет ждать за церковью Марии Магдалины, там стоянка. Вернетесь, и мы отправимся обедать. Затем по программе – посещение кнессета и университета. И главный совет – реже общайтесь с арабами. Что касается мечети Аль-Акса или мечети Омара – никакого любопытства – даже взгляд европейского человека на мечеть считается оскорблением мусульманина. Старайтесь не заглядывать в их лавки, во всяком случае, если вы одни. Все должно быть на людях. Особенно это касается вас, мадам, – гид с усмешкой взглянул на туристку, любительницу сувениров. – Не заставляйте меня переживать за вас.

Евсей Наумович стоял в отдалении от группы и рассматривал витражи на фронтоне церкви. Яркие панно изображали Поцелуй Иуды и Распятие на кресте.

– Что, Наумыч, – весело проговорил гид. – Будем считать, что у вас индивидуальная экскурсия.

Несколько удивленный фамильярностью, Евсей Наумович развел руками – мол, ничего не поделаешь.

Гид пошел вперед, Евсей Наумович двинулся за ним.

– Честно говоря, мне не очень нравится ваша группа. Думаю, они, в основном, застрянут в лавчонках Старого города, – бросил гид через плечо. – Как вы себя чуствуете? Выдержите бросок неспешным шагом, часа на два? Тогда – вперед!

И вскоре через Львиные ворота они вошли в Старый город. С возвышенности людское половодье напоминало гигантский рыбный трал после удачной ловли. Люди медленно двигались узеньким проходом между старыми домами, разглядывая товары, выставленные из дверей прямо на проезжую часть – тротуаров на улице не было. Гид взял Евсея Наумовича за руку и, стиснув крепко ладонь, врезался в толпу.

Где только они не побывали! И у Святой тюрьмы, где Иисус провел ночь после ареста в Гефсиманском саду. И у Капеллы Святой Елены, принадлежащей армянской общине. И у могилы Святого Иосифа, принадлежащей абиссинской общине. И у церкви Святого Марка, сирийско-православного вероисповедания. Поднимались к русской церкви Святой Марины Магдалины. Ее соорудили по велению царя Александра Третьего в память о матери Марии Александровны. В церкви находилась гробница Великой княгини Елизаветы Федоровны.

Выходили из Сионских ворот, чтобы посмотреть на Долину Кедрона, с могильными памятниками в скале. Именно здесь в День Страшного суда должно произойти Воскрешение праведников.

Но самое главное – поднимались по Скорбному пути от улицы Виа Долороза, где у Конвента Бичевания Понтий Пилат осудил Иисуса Христа. Именно здесь Марк Крысобой впервые опустил на голые плечи Иешуа Га-Ноцри свой тяжелый бич. Отсюда начинался путь Иисуса в Вечность, где каждый шаг отмечен Историей.

У церкви Сионских сестер римские солдаты разыгрывали в кости одежду Христа. Вот место, где Иисус упал в Первый раз под тяжестью креста. Часовня, где Скорбную процессию повстречала Дева Мария, мать Иисуса, узнавшая о суде над ее Сыном. А за поворотом благочестивый Симон Киренский принял на себя тяжкий крест, облегчив страдания Учителя. Чуть подальше – место встречи Иисуса с Вероникой, осушившей своими власами его раны. А место, где Учитель упал во Второй раз, помечено памятной колонной. Крест на Конвенте Ионитов пометил место, где Учитель сказал плачущим женщинам: «Не оплакивайте меня, дочери Иерусалима. А самих себя и детей ваших!» И, наконец, место, где две тысячи лет назад Иисус Христос упал в Третий раз, помечено каменной стелой.

Далее высился собор Гроба Господня, на месте бывшей Голгофы. Собор делился между католиками, православными греками, армянской, коптской, сирийской и абиссинской общинами.

Дежурный солдат в створе галереи, выходящей в сторону Навозных ворот, оглядел Евсея Наумовича и гида и, удостоверившись, что они не террористы-шахиды, вернулся к прерванному чаепитию.

Евсей Наумович и его спутник миновали галерею и вышли к Храмовой горе. Внизу, в неглубоком котловане, высилась стена из древних известковых плит. Когда-то она служила опорой западной стороны Второго Храма, разрушенного римским императором Титом.

Это и была знаменитая Стена Плача, самое священное для иудеев место на Земле Обетованной.

Евсей Наумович и Шимон Бен-Зеев заняли скамейку рядом с установкой для охлаждения газированной воды. Гид бодрился, но было заметно, что он устал. А Евсей Наумович, наоборот, обрел «второе дыхание». Так бывает, когда физические возможности крепнут от силы эмоциональных впечатлений.

На расстоянии фигуры молящихся у Стены Плача с их беспрестанным покачиванием казались кукольными марионетками. А солдат с автоматом смотрелся на гребне стены проказником-мальчишкой, который из озорства взобрался на стену, чтобы при удобном случае запустить в марионеток камешек. Евсей Наумович рассказал гиду о своем впечатлении.

– Все бы так, Наумыч, – он наполнил водой бумажный стакан-наперсток, – если б не было так серьезно.

Солнце оставило в тени Стену Плача, освещая золотой купол мечети Омара и звонницу какой-то далекой церкви с крестом на макушке.

– Хотите послать Богу записку? – спросил гид. – Пользуйтесь случаем. У меня есть листок бумаги и ручка.

Евсей Наумович усмехнулся. Впрочем, ему было о чем просить Бога.

– Лично мне Ягве помог, – гид сделал глоток из стаканчика-наперстка. – Я просил остаться живым в войне Судного дня, самой кровопролитной войне. В Израиле был объявлен траур по погибшим.

Евсей Наумович смутно припомнил название той далекой войны, о которой много писали советские газеты.

– Эти пидарасы напали на страну в субботу, когда люди молились. И ребятам из войск заграждения пришлось в одиночку отражать наступление арабов. Тогда я служил в заградительных войсках на границе с Египтом. После отражения первого штурма меня послали на несколько часов в Иерусалим, сопроводить раненых. Я пришел сюда, чтобы оставить Ягве записку. И провоевал без единой царапины до самой победы. В ту войну погибло около двух тысяч наших мальчиков и девочек.

И Шимон Бен-Зеев рассказал, как в октябре семьдесят третьего года объединенные войска четырех государств – Сирии, Египта, Иордании и Ирака – в количестве миллиона солдат, четырех тысяч танков и тысячи самолетов, без объявления войны напали на крошечную страну, занятую молитвой в Священный праздник Судного дня – Йом-Кипур. И потерпели сокрушительное поражение. Израильтяне вышли к Суэцкому канала на территории Египта. И лишь вмешательство ООН по просьбе арабов не допустило полной их капитуляции.

– В семьдесят третьем году… – проговорил Евсей Наумович. – Так сколько же вам лет, господин Шимон?

– Пятьдесят восемь. Во время войны Судного дня мне было двадцать восемь, – ответил гид. – Тогда минуло два года как я приехал в Израиль. По закону, меня не хотели брать в армию. Но я настоял.

– Почему же не хотели? Самый возраст.

– Во-первых, и главное, я плохо знал язык. Я ведь, Наумыч, по национальности – чисто русский. Семен Владимирович Владимиров. На еврейский манер – Шимон Бен-Зеев.

Евсей Наумович искоса взглянул на гида. Рубленное, смуглое лицо сабра, подернутое сетью ранних морщин от частого пребывания на солнце. Только вот шевелюра светлая и глаза серо-голубые, с прищуром.

– Как же вас угораздило сюда приехать? – обронил Евсей Наумович. – Из.

– Из Новосибирска, – подхватил гид. – Помните, в шестьдесят седьмом году здесь разразилась война? Тогда Израиль, за шесть дней расколошматил арабов, захватил Голанские высоты, сектор Газа и вышел к Суэцкому каналу. А главное – полностью овладел Иерусалимом. К тому времени весь Старый город, со всеми еврейскими святынями, по мандату ООН был отдан Иордании. А евреям отвели ошметки на окраинах Иерусалима. И более того, арабы собрались всем арабским миром, чтобы вообще сбросить израильтян в море. Вы уже не помните.

– Как же? Помню, помню, – заторопился Евсей Наумович.

Как ему было не помнить, когда его покойный тесть – Сергей Алексеевич Майдрыгин – впервые, втихаря, на даче, признал себя потомком купца первой гильдии Шапсы Майзеля. И все под впечатлением от победоносной Шестидневной войны маленького государства евреев. Войны, которая потрясла не только тестя, коммуниста-антисемита, но и весь мир. Никогда в истории не было подобной короткой и результативной войны. Оказывается, они не только физики-лирики, скрипачи и пейсатые портные, не только покорные дрова для печей Холокоста, но и воины.

– У меня был школьный дружок, Фимка Гершкович. Он с семьей уехал в Израиль. Тогда наши вожди оборзели от злости. В надежде на дармовую нефть столько оружия вгрохали арабам – танки, самолеты, военных советников – а их за Шесть дней расколошматили. Так что никого в Израиль не выпускали. Да и вообще никуда никого не пускали. Отец Фимки, зубной врач, сунул кому-то денег и выскочил с семьей. Я без Фимки затосковал. Начал читать книги об Израиле, об истории народа. И поступил в Мурманское мореходное училище. Вам интересно?

– Очень! – кивнул Евсей Наумович.

– Словом, когда мы стояли в Бейруте, с очередным грузом оружия для арабов, я оставил корабль и проник через Ливан в Израиль.

– Так просто? – обронил Евсей Наумович.

Гид усмехнулся. Если он начнет рассказывать подробности – мало кто поверит.

– По натуре я – авантюрист, Наумыч. Был молод и дерзок, верил в удачу. Кстати, перейти границу тогда было не сложно. Главное – решиться! Арабы то и дело толпами шастали в Израиль – на работу и обратно. Я разыскал в Цфате Фимку. Тот меня приютил, помог с формальностями. Пристроил меня в мошаву, это такая сельскохозяйственная артель. Там я проработал два года, изучал понемногу язык. Даже принял Гиюр.

– Что это такое?

– Ну, вроде бы «крестился» в евреи. Переделал свое имя на еврейский лад. Сделал обрезание.

– Это уже слишком.

– Болезненно. Особенно в таком возрасте. А тут и грянула война Судного дня. Отвоевал. Женился на шведской еврейке. Родил двоих ребят. Один сейчас – врач, второй служит в мештаре, в полиции. Я и сам работал в мештаре довольно долго. В самом прекрасном городе на земле – Хайфе, а я объездил много стран, могу сравнить. В пятьдесят пять лет ушел на пенсию с неплохим пенсионом, скажу честно. А гидом иногда подрабатываю от скуки.

– И чтобы русский язык не забыть, – подсказал Евсей Наумович.

– Это невозможно. Даже и не знаю, кого сейчас больше в стране – евреев из России или местных. А сколько понаехало этнически русских! Язык забыть не дадут.

Откуда-то, от горизонта, донесся тоненький голос муэдзина с призывом к молитве правоверных.

Солдат на гребне Стены Плача отложил автомат, встал, потянулся всем телом и принялся вольно расхаживать по своему посту. Евсей Наумович увидел и второго солдата, слева, на краю какого-то строения. И третьего, подальше. Солдаты о чем-то переговаривались, смеялись. Видно, время намаза и для низ сигнал расслабиться – арабы во время молитв смирные.

– Все бы ничего, если бы не террористы, – произнес Евсей Наумович.

– Террористы, – подхватил гид, – давно бы о них забыли, если бы не ваша Россия с ее политикой. Арабы не дураки, понимают, что жить в мире с Израилем не так уж и плохо. Где им найти еще работу, если не в Израиле! Не у своих же шейхов. А Россия поддерживает жар в тлеющих углях. И сама на них когда-нибудь погорит. Да и уже горит. Если бы Россия не ерничала, скрепилась честной дружбой с Америкой, не пыталась бы сидеть в рваных штанах сразу на двух стульях ради своей сиюминутной, копеечной выгоды, все было бы иначе, Наумыч. Придет время, когда арабы дадут России хороший урок предательства. И Чечня, вместе с Афганом, покажется детской забавой. Только не с кого будет вам спросить. В России всегда нет виноватых, кроме евреев. Даже подлеца Сталина выгораживают – такой уж народ жалостливый. Я, Наумыч, здесь многое понял. Конечно, в этой стране наряду с хорошим много и дурного. Хитрости, жадности, злобы. Когда большая скученность, людские пороки проявляются острее. Словно подведенная к критической массе материя. Я все понимаю и отношусь с иронией и снисходительно. Но есть на этой земле нечто особое – то ли в воздухе Палестины, то ли в истории. Особая вера в человеческий дух, в человеческое достоинство. И я убежден, что все туристы, да и вы в том числе, незаметно для себя вернетесь отсюда чуточку другими. Лучше или хуже – не знаю, но другими.

Шимон Бен-Зеев полез в широкий нагрудный карман и вынул блокнот, вырвал из него листок и протянул Евсею Наумовичу.

– Что же мне просить у Бога? – оробел Евсей Наумович.

– У вас нет проблем?

– Проблемы есть.

– Вот и пишите, – гид достал ручку. – Пусть Ягве за вас их решает.

Евсей Наумович покачал головой и взял листок и ручку. Его охватил испуг, словно он воочию представал перед Богом. Евсей Наумович жалостливо покосился на резкий профиль бывшего полицейского города Хайфы.

Шимон Бен-Зеев выжидал с таким упрямством, словно лично был заинтересован в записке Евсея Наумовича к Богу. Что это он, на самом деле? Хочет узнать что-то мое сокровенное? Евсей Наумович разгладил листок и задумался, удивляясь важности момента. Мистика и только. Ручка оказалась тяжелая и какая-то литая, словно крупный патрон.

Преодолевая смущение. Евсей Наумович написал несколько слов.

– Хотите прочту? – проговори он, возвращая ручку.

– Ни в коем случае! – воскликнул гид. – Это великая тайна. Вы заключили союз с Богом! И никто не должен об этом знать, только вы и Он.

Шимон Бен-Зеев достал из бокового кармана черную кипу, протянул Евсею Наумовичу и жестом обозначил дальнейшие его действия.

Евсей Наумович надел на голову кипу, сложил листок и поплелся к Священной стене.

Многочисленные зеваки, сидя на скамейках, жевали какую-то еду, запивая соком и водой. Женщины молча приглядывали за ребятней, что шумно дурачилась по мере сил, – в Израиле не принято вгонять детей в какие-либо рамки, те и садились на голову. Молодые люди читали, пялились в экраны ноутбуков, некоторые пары беззастенчиво целовались, ничуть не смущаясь ни посторонних, ни самого Ягве, незримо присутствующего в этом священном месте.

Евсей Наумович обошел свирепого вида пожилого еврея с автоматом через плечо, который дежурил у входа на паперть у Стены и следил, чтобы на паперть не ступила нога какой-нибудь вражины.

Площадка у самой Стены Плача, отведенная для женщин, была переполнена, основная, мужская – малолюдна. И появление робкой фигуры Евсея Наумовича было встречено особым вниманием женщин – Евсей Наумович это чувствовал. Представляю, какой у меня дурацкий вид в этой кипе, думал он, то и дело проверяя ладонью, не слетела ли она с головы.

Крупные морщинистые плиты стены пахли сухим песком и нагретым камнем. Расщелины между плитами проросли стеблями дрока и полыни, были забиты скрученными или сложенными листками бумаги.

Евсей Наумович скосил глаза. Неподалеку от него беседовал с Богом тощий мужчина с опущенными в экстазе веками. Его голову прикрывали сразу две кипы – белая и черная. Внезапно дважды еврей остановился, окинул взглядом Евсея Наумовича, что-то недовольно буркнул и вновь, с удвоенным усердием, принялся раскачиваться, клянча что-то у Бога.

Дольше стоять истуканом у Стены было неприлично. Евсей Наумович разглядел подходящую щель и, виновато оглядываясь, принялся запихивать в нее свой листочек.

Поначалу почудилось, что он еще в автобусе, а ровный гул не что иное, как шум двигателя. И в первое мгновение, раскрыв глаза, Евсей Наумович с недоумением разглядывал потолок, принимая его за странную игру красок палестинского неба. Но уже в следующую минуту сообразил, что он в гостинице, что сейчас утро последнего дня пребывания в Израиле. А гул не что иное, как рокот моря.

На спинке стула тряпочным ворохом сгрудились куртка, брюки, рубашка и гостиничный халат. Вчера, после позднего возвращения из Эйлата, Евсей Наумович, едва сбросив одежду, повалился в кровать.

Отъезд из гостиницы в аэропорт назначен в двенадцать, а сейчас было девять утра, вполне достаточно времени и принять душ, и позавтракать, и сложить чемодан, и посидеть напоследок на пляже.

Признаться, он устал за десять дней поездки – сказывался возраст. И то, что вся группа собралась отправиться в город, в последний раз прошвырнуться по Хайфе, его вполне устраивало.

Итак, он позавтракает и пойдет на пляж. Посидит часок, зашвырнет в море монетку – как залог того, что вновь вернется в эти места, – а потом соберет чемодан. Собственно, что там собирать? Кроме личных вещей, он купил набор косметики, изготовленной из минералов Мертвого моря. Еще купил у араба в Яффо дамскую кожаную сумку. Подарок Лизе к свадьбе.

Давно он не испытывал одиночество так остро, как в день, когда группа бродила по блистательному Тель-Авиву, тратя последние шекели на подарки. Верно, что оно приходит, когда не для кого покупать подарки. Тогда, с каким-то остервенением он и заскочил в первую же лавчонку среди множества живописных лавок Яффо на юге Тель-Авива.

Евсей Наумович оглядел комнату. Сумка стояла на тумбе, у телевизора. Необычной формы, с рельефным чеканным узором, сумка должна понравиться Лизе. И особенно косметика. Говорят, такая косметика в России стоит немалых денег, да и то чаще всего это подделка. А эта настоящая, куплена на берегу Мертвого моря в специализированном магазине. Потом, в дороге, возникла мысль купить кожаный ошейник для сенбернара Аркаши-муравьеда. Но, приценившись, понял, что денег не хватит. Только и осталось шесть шекелей на пакет сока в аэропорту и монетка в пятьдесят агарот, чтобы швырнуть в море.

Евсей Наумович откинул одеяло, поднялся и вышел на балкон.

Утро снова стояло удивительно сухим и солнечным. Большая редкость для этих мест в декабре месяце, какая-то аномалия. Однако море, не в пример минувшим дням белело гривами торопливых волн. Забытый флаг над безлюдной будкой спасателей повис неподвижной тряпкой.

Евсей Наумович вернулся в комнату, наскоро привел себя в порядок. Накинул халат, сунул в карман монетку в полшекеля, прихватил плетеный стульчик, полотенце и покинул номер.

По дороге он изменил свой план. Пожалуй, он посидит на пляже, забросит монетку, а потом позавтракает – все равно сейчас нет аппетита.

На первом этаже за бюро заспанный администратор что-то подсчитывал на калькуляторе. На вопрос Евсея Наумовича про волнение на море администратор ответил по-русски, что, вероятно, сильно штормит где-то у берегов Турции или Греции, а может, и Италии. В такое время года это неудивительно, недаром проживание в гостинице стоит намного дешевле.

Евсей Наумович вышел из гостиницы. Далекие вершины холмов Кармель, исчезли в утренней дымке. А левее, на тех же холмах, освещались солнцем высокие в густой зелени деревьев красавцы-дома Хайфы. Ландшафтом Хайфа удивительно была похожа на Гагры, особенно с моря. Только что весь облик, от золоченых куполов Бахайского храма и до массивов зданий современной архитектуры, представлял единый ансамбль европейского города, что какими-то причудами судьбы заброшен в дикую, лишенную жизни, каменную пустыню.

У кромки пляжа Евсей Наумович снял шлепанцы и, зарывая ноги в теплый песок, побрел к вышке спасателей.

Море ревело. Приближаясь к берегу, волны выпрямляли стать и, опустив белое забрало пены, с ревом рушили свою мощь на скалы, что держали оборону в метрах пятидесяти от берега. И на фоне нежно-сиреневого безоблачного неба пронзенные лучами солнца брызги воды казались россыпью драгоценных камней – фиолетовых, зеленых и цвета граната.

Одинокая фигура метельщика Бориса медленно брела по безлюдному пляжу.

– Интересно, месяц как закончился купальный сезон, спасатели сидят дома. А вы ловите на пляже случайный мусор, – улыбнулся Евсей Наумович. – Пусть мусор убирает ветер.

– Где вы видите ветер? – Борис явно обрадовался собеседнику. – И потом, у меня, слава Богу, контракт до Нового года. Есть мусор, нет мусора, я должен быть здесь.

Евсей Наумович поставил стульчик, снял халат и сел. Борис встал рядом, прислонившись плечом к столбу вышки и загородив собой море.

– Сядьте, Боря, – попросил Евсей Наумович. – А то из-за вашего живота я не вижу ни прекрасного вашего лица, ни моря и, скажу больше, не вижу солнца.

– Мне всякое говорили, но что я заслоняю солнце, слышу впервые, – засмеялся Борис. – Точно Бог наш, Ягве.

Борис огляделся и присел на ближайший каменный валун. Живот, точно гондола дирижабля, наполовину накрыл его колени.

– Кстати, о Ягве, – подхватил Евсей Наумович. – Я оставил ему записку в Стене Плача.

– А что вы написали?

– Тайна, Боря.

– А… Халоймес! – выдержал паузу метельщик. – Вы знаете, что такое халоймес? Чепуха! Я несколько раз имел с Богом дело через переписку. Просил жениха для Софы, моей дочки. И что?! Ни хрена, как горох об стенку. А девочке уже за тридцать. Она уже лопается от спелости. Говорит, на пляж ходит столько народу, а ее отец – как слепой и глухой! У вас нет для нее жениха? Пусть приезжий, я ему дам крышу и работу в своей бригаде.

– Метельщиком на пляже?

– А что? Не такая уж и плохая работа для начала. Вы знаете, сколько имеет метельщик на пляже, скажем, в Эйлате? Или на Мертвом море? Они приезжают на работу в японскмх автомобилях. И это без знания иврита. А был бы еще иврит.

– Они бы подметали в кнессете, – подхватил Евсей Наумович.

– Вы были в кнессете?

– Был, Боря. Даже видел, как два депутата пихали друг друга в коридоре.

– Наверно, не поделили бюджет. Там такие бывают драки, что джихад может отдыхать. Расколошматят страну без всяких арабов. Потом будут рвать пейсы и клянчить у Ягве прощение. А где вы еще были?

– Где мы только не были, Боря! Оказывается, Израиль огромная страна, стянутая, как шагреневая кожа.

– Да, наш Израиль большая страна. – с удовольствием согласился метельщик. – От снегов Хермона до Красного моря, где люди купаются круглый год. А вы были в Хайфском Технионе? Люди говорят, что его диплом ценится выше Бостонского Технологического института, – с пафосом проговорил метельщик Борис. – Откуда я знаю? Мой племянник его закончил, так его рвут на части, он не успевает подсчитывать свою зарплату.

Метельщик Борис повернул носатое лицо к морю, словно надеясь на поддержку своих слов. И море, рокотом, его поддержало.

– Утром я видел у автобуса вашего гида, – проговорил Борис. – Он раньше служил в мештаре. Помню, он гонял друзов с митинга.

– Каких друзов?

– Мусульман-шиитов. Они живут на Кармеле, в своих деревнях. Друзы устроили митинг на шуге, требовали, чтобы их уровняли в правах с евреями. Чудаки! Хотели, чтобы их гоняли по всем свету, сжигали в печах, унижали и расстреливали. Они хотели судьбу евреев. Вы видели хайфский шуг?

Евсей Наумович кивнул. В первый же день всю группу повели на шуг, двуярусный базар – шумное, красочное столпотворение, где можно было купить все, что люди едят и носят на себе.

– Ну и что, тот полицейский? – спросил Евсей Наумович.

– Он был очень строг с друзами, настоящий сабр. Прошло несколько лет, а я все помню его верхом на лошади. Это он тогда кричал в микрофон: «Хотите быть евреями? Хотите, чтобы вас гнали, унижали и расстреливали во всем мире четыре тысячи лет? Или хотите только получать социальное пособие и плевать в потолок?» Тогда многие газеты печатали его фотографию на лошади. И эти слова. Он был очень красив, настоящий Маккавей! Я думал, что он сидит в кнессете, а оказывается, он работает гидом.

Борис уперся руками в валун, приподнял свой бабий зад и, кряхтя, выпрямился. Затем, протянул Евсею Наумовичу жесткую, точно совок, ладонь и побрел, зарывая ноги по щиколотку в песок.

Надо бы и Евсею Наумовичу вернуться в гостиницу. Позавтракать, собрать чемодан и, если останется время, погулять вблизи гостиницы. Перейти мост над железной дорогой и побродить по кладбищу, среди воинских захоронений. Можно из любопытства заглянуть и в огромный супермаркет – каньон.

Евсей Наумович достал из кармана халата полшекеля.

Море встретило его предостерегающим рычанием, словно большой пес из конуры. Морю не нужны подачки, оно не станет унижаться и ластиться из-за каких-то пятидесяти агарот, пусть Евсей Наумович все крепко взвесит.

Да ладно тебе, подумал Евсей Наумович, пытаясь удержать ступней убегающую назад воду. Вроде, не очень холодная, а если зайти чуть подальше, то наступит температурный баланс и перестанет ощущаться холод. Надо зайти, где вода по колено, и швырнуть монетку, тогда будет гарантия, что волна не выбросит монетку на берег. По ритуалу, надо повернуться спиной к морю и зашвырнуть монету через левое плечо, иначе все напрасно – примета не сработает. А Евсей Наумович задумал еще раз побывать в этих местах. Но уже не туристом, а приехать, скажем, на месяц, повидать знакомых, ведь в этой стране много знакомых и даже бывших друзей. Он так скоропалительно купил горящую путевку, что не успел выяснить их адреса, телефоны.

Преодолевая силу движения воды, Евсей Наумович сделал еще шажок, и еще. Море дышало, вздымая воду от коленей до середины бедра, а песок дна, точно живой, разъезжался под ногами. Ну, достаточно! Дальше идти небезопасно. Евсей Наумович повернулся спиной к морю, размахнулся и широким движением занес руку за левое плечо.

И в следующее мгновение сильная вода оторвала ступни его ног от донного песка и приподняла тело чуть ли не на высоту роста. Ощущение собственного веса пропало и, когда оно вернулось, Евсей Наумович с изумлением увидел себя унесенным в море откатной волной на довольно значительное расстояние. Этого еще не хватало, мелькнуло в голове Евсея Наумовича. «Идиот! – выкрикнул Евсей Наумович в голос. – Не знаешь, что такое море? Жил в детстве у моря и не знаешь?» Он не чувствовал холода, его сознание, скованное опасностью, пока атрофировало ощущение температуры. В панике Евсей Наумович сделал несколько лихорадочных движений, точно не пловец, а купальщик. А ведь он был когда-то неплохим пловцом, но страх сковал его. Следующая волна приподняла его барахтающееся тело. С высоты волны он увидел пустынный пляж, гостиничный комплекс и за ним холмы Кармеля с белыми домиками. Спокойно, спокойно, уговаривал себя Евсей Наумович, но тело перестало его слушаться. А главное, во все члены проникла свинцовая усталость, ведь он был далеко не молодым человеком. Евсей Наумович перевернулся на спину. В таком положении когда-то он мог лежать сколько угодно, сохраняя силы. Но очередная волна накрыла его тяжестью, притопив в глубину. Отчаянно барахтаясь, он вынырнул на поверхность и вновь оказался на гребне волны, нисколько не продвинувшись к берегу. Он отметил это механически, по положению скалы. Неужели я тону, подумал Евсей Наумович с каким-то отстранением, точно не о себе.

– Борис! – крикнул он цепенея. – Где ты, ебаный метельщик? Борис!!!

Каким-то рваным взором он выхватывал куски безлюдного пляжа. Да если бы и был метельщик, вряд ли б он заметил человека в круговерти разъяренного моря. А если б и заметил, что он смог бы сделать один, без спасателей, да еще с таким животом – сука-метельщик. Опускаясь вместе с волной, Евсей Наумович лихорадочно вытягивал себя в струнку, вытягивал ноги, вытягивал ступни в отчаянной балетной позиции, пытаясь хотя бы кончиками пальцев коснуться дна. Но вода вновь вздымала его вверх, играючи, словно щепку. Тону, беззвучно кричал он. И так нелепо, глупо, не закончив свои дела. При этом, самое удивительное, – в мыслях билось сознание о том, сколько неприятностей он этим доставит всей группе, гиду Шимону Бен-Зееву.

– Я же писал тебе записку, – вяло выговаривал Евсей Наумович, окончательно теряя силы. – Какой же ты Бог, если допускаешь это. Я же писал тебе записку, я же просил тебя, пусть не о сохранения жизни своей, пусть о другом, но я же просил тебя.

Упругая вода, при каждом гребке, выламывала вялые коченеющие пальцы. Руки и ноги уже сковывал холод, движения становились тяжелыми и редкими. Надо бы еще раз лечь на спину, билось в его сознании, но тело уже не подчинялось в тупой, рабской покорности ожидая конца. В памяти молнией проскочили образы близких людей, но он не мог назвать их имен – ни покойной жены, ни сына, ни родителей. Какая-то дыра. Но самое необъяснимое: он четко увидел памятью морду сенбернара и Аркашу-муравьеда, соседа по дому. Единственное, что он ощущал, это горький вкус воды, заполнившей рот и гортань. Он ждал последнюю волну с диким желанием отдыха.

И волна пришла. В радостном реве приподняла его над морем. Евсей Наумович закрыл глаза, не в силах шевельнуть даже пальцем рук, стиснутая грудь не принимала и клочка воздуха, он был бесчувственен, точно бревно, что море выбрасывало на берег.

И, через секунду, продержав на высоте, словно высматривая место, куда удобней зашвырнуть, волна бросила его в какую-то яму. Евсей Наумович всем телом ударился о твердый песок, о какую-то плешь, что на мгновение образовалась по непонятным законам среди бушующего моря. Вероятно, так разверзлась вода перед бегущими из египетского плена, чтобы перепустив их, сомкнуться перед войском фараона. И самое странное – то было место, откуда море унесло его в свою стихию. Или Евсею Наумовичу это показалось?

Воя, сквозь стиснутые холодом зубы, Евсей Наумович с сумасшедшим упорством, на карачках, гонимый страхом ожидания следующего удара волны пополз к берегу, точно краб. А добравшись, распростерся, не в силах открыть глаза.