Сезон Маршей

Глава двадцать девятая

МАРТ

Амстердам — Париж

Делярош любил Амстердам, но даже этот город, с его живописными каналами и домами, не мог рассеять туман овладевшей им в ту зиму депрессии. Он снял квартиру с видом на канал, пролегший между Херенграхтом и Сингелом. Комнаты были большие, с высокими сводчатыми потолками, окна выходили на воду, но Делярош поднимал жалюзи тогда, когда брался за работу.

Мебели было мало: мольберты, кровать и большое кресло у окна, в котором он проводил вечера с книгой на колене. В прихожей подпирали стену два велосипеда, итальянский спортивный для долгих прогулок за городом, и немецкий горный — для поездок по мостовым центральной части Амстердама. Велосипеды можно было бы держать и на закрытой стоянке за домом, как это делали остальные жильцы, но в Амстердаме самый большой в мире черный рынок краденых велосипедов, куда тащат даже простенькие односкоростные развалюхи, на которых ездит чуть ли все местное население. Его маунтинбайк не пережил бы и одной ночи.

Самое странное, что более всего его беспокоило новое лицо. В иные дни он по несколько раз заходил в ванную и рассматривал свое отражение в зеркале. Делярош никогда не был тщеславен, но то, что он видел теперь, казалось безобразным и отвратительным, оскорбляло его чувство пропорции и симметрии. Каждый день он делал карандашный набросок лица, словно документируя медленный процесс выздоровления. По ночам, лежа в постели, Делярош ощупывал коллагеновые имплантанты щек.

Наконец рубцы зажили, опухоль спала, и новые черты предстали перед ним во всей своей невыразительности. Леру был прав — Делярош не узнал самого себя. Прежними остались только глаза, ясные, пронзительные, резко контрастирующие с общей невзрачностью.

Раньше, руководствуясь соображениями безопасности, он никогда не изображал самого себя, но вскоре после прибытия в Амстердам в нарушение всех правил написал откровенный и глубоко личный автопортрет: человек с обезображенным лицом смотрит в зеркало и видит совсем другое, прекрасное отражение. Работать пришлось по памяти, потому что фотографий у него просто не было. Затем, по завершении, портрет почти неделю простоял у стены, но в конце концов паранойя взяла верх — картина была изрезана на куски и сожжена в камине.

Порой беспокойство или скука выгоняли его из квартиры, и Делярош шел в один из ночных клубов на Лейдсеплейн. Прежде он избегал такого рода заведений, потому что привлекал слишком пристальное внимание женщин. Теперь же к нему часами никто не подходил.

В то утро Делярош встал пораньше и приготовил кофе. Потом включил компьютер, проверил электронную почту и почитал газеты, пока на кровати не зашевелилась гостья.

Он уже не помнил, как ее зовут — то ли Ингрид, то ли Ева, — но знал, что она немка. У нее были широкие бедра, тяжелые груди и неестественно черные волосы — наверно она выкрасила их, чтобы казаться более опытной. Сейчас, в сером утреннем свете, Делярош видел, что связался по сути с ребенком, что ей по всей вероятности нет и двадцати. В ее неуклюжести было что-то от Астрид Фогель. Он разозлился на себя, потому что соблазнил девчушку исключительно из спортивного интереса — из того же спортивного интереса он каждый раз в конце долгой прогулки заставлял себя брать крутой подъем — и теперь хотел избавиться от нее как можно скорее.

Она встала и завернулась в простыню.

— Кофе?

— На кухне, — ответил он, не отрываясь от монитора.

Она выпила кофе, по-немецки щедро разбавив его сливками, выкурила сигарету из его пачки, а потом просто сидела и смотрела на него.

— Мне нужно в Париж. Сегодня, — сказал он.

— Возьми меня с собой.

— Нет.

Делярош сказал это негромко, но твердо. Другая на ее месте забеспокоилась бы или смутилась и во всяком случае поспешила убраться, но Ингрид, или Ева, продолжала разглядывать его поверх чашки и улыбаться. Может быть, новое лицо не позволяло женщинам принимать его всерьез?

— Я с тобой еще не закончила.

— У меня нет времени.

Она картинно надула губки.

— Когда я снова тебя увижу?

— Никогда.

— Перестань, мне хочется узнать тебя получше.

— Не получится. — Он закрыл компьютер.

Она поцеловала его и стала одеваться. Ее вещи валялись по всей комнате: рваные черные джинсы, фланелевая куртка, футболка с названием рок-группы, о которой он ни разу не слышал. Закончив одеваться, она встала перед ним.

— Так ты уверен, что не хочешь взять меня в Париж?

— Абсолютно уверен, — решительно ответил он, но все же что-то в ней ему понравилось. — Вернусь завтра вечером. Приходи к девяти. Я приготовлю обед.

— Мне не нужен обед, мне нужен ты.

Делярош покачал головой.

— Я для тебя слишком старый.

— Ты совсем не старый. У тебя чудесное тело и интересное лицо.

— Интересное лицо?

— Да, а что? — Она посмотрела на стоящие у стены полотна. — Ты едешь в Париж работать?

— Работать, — ответил Делярош.

Такси доставило его на Центральный вокзал. Делярош купил билет первого класса до Парижа, а также несколько журналов и газет.

Поезд уже пересек границу Бельгии, когда на глаза ему попалась интересная новость. Минувшей ночью группа протестантских террористов из Северной Ирландии попыталась убить американского посла в Соединенном Королевстве, Дугласа Кэннона, во время его частного визита в Норфолк. Если верить репортерам, британцы убили троих и арестовали еще двоих членов группы. Глава организации, называвшей себя Бригадой Освобождения Ольстера, некто Кайл Блейк также был арестован, но только в Портадауне. Сообщалось, что полиция разыскивает некую женщину, имеющую отношение к группе.

Делярош сложил газету и посмотрел в окно. Интересно, подумал он, не связаны ли события в Норфолке с появлением в Британии его старого знакомого, Майкла Осборна? На Миконосе Директор рассказал ему, что Осборн вернулся в ЦРУ и занимается северо-ирландскими проблемами.

Поезд прибыл на парижский вокзал Гар дю Нор во второй половине дня. Делярош снял с багажной сетки легкую сумку, быстро прошел через зал и сел в такси. Он собирался остановиться в небольшом отеле на улице Риволи, но попросил водителя высадить его раньше, на Сен-Оноре, и остаток пути проделал пешком.

В отеле Делярош выдавал себя за голландца и говорил на ломаном французском. Ему дали комнату на верхнем этаже с прекрасным видом на сады Тюильри и мосты через Сену.

Перед тем, как отправиться по делам, он вставил в «беретту» полную обойму.

Офис пластического хирурга, доктора Мориса Леру, находился в модном, современной постройки здании на авеню Виктора Гюго, неподалеку от Триумфальной Арки. По телефону Делярошу сказали, что Леру на месте.

Делярош сидел за столиком в кафе через улицу и ждал, пока доктор появится. Около пяти Леру вышел на улицу. На нем было серое кашемировое пальто, а на голове — удивительное дело! — берет. Явно довольный собой, он быстро зашагал по тротуару. Делярош оставил на столике деньги и поспешно покинул кафе.

Врач дошел до Триумфальной Арки, обогнул площадь Шарля де Голля и двинулся по Елисейским Полям. Через несколько минут он вошел в ресторан «Фуке», где его встретила средних лет женщина, в которой Делярош узнал французскую актрису, появлявшуюся время от времени в телевизионных драмах.

Метрдотель проводил пару к столику у окна. Делярош устроился на противоположной стороне, откуда была видна дверь. Он заказал картофель с рубленым мясом, выпил полбутылки приличного бордо и, видя, что Леру не торопится, попросил сыр и кофе со сливками.

Прошло почти два часа, прежде чем доктор и его спутница покинули наконец ресторан. Делярош наблюдал за ними через стекло. Ветер усилился, и Леру драматическим жестом поднял воротник пальто. Потом он поцеловал актрису в щеку и, словно проверяя качество работы, погладил ее по щеке. Женщина села в машину, а доктор, купив в киоске пару газет, снова зашагал по заполненным гуляющими Елисейским Полям.

Делярош оплатил счет и последовал за ним.

Леру никуда не спешил. Засунув в карман газеты, он неспешно шел по Елисейским Полям в сторону площади Согласия. Следить за ним было легко: главное не упустить из виду и не отстать самому. Впрочем, потерять человека в дорогом кашемировом пальто и нелепом берете смог бы разве что ротозей.

Леру пересек Сену и свернул на бульвар Сен-Жермен. Делярош закурил. Возле церкви Сен-Жермен де Пре доктор заглянул в кафе-бистро и заказал что-то в баре. Делярош вошел сразу же вслед за ним и сел за столик у двери. Леру пил вино, болтал с барменом и даже безуспешно пытался флиртовать с сидящей рядом молоденькой красоткой.

Примерно через полчаса доктор, пошатываясь, вышел из бара. Для Деляроша все складывалось как нельзя лучше. Леру еще немного побродил по бульвару Сен-Жермен, но начавшийся дождик заставил его поспешить домой.

Он свернул в переулок около станции метро Мабийон, остановился перед жилой многоэтажкой и набрал код на панели у двери. Делярош прибавил шагу и успел проскользнуть следом, не дав двери закрыться. Вместе они вошли в похожий на клетку старомодный лифт. Леру нажал кнопку пятого этажа, Делярош шестого. Делярош отпустил пару замечаний по поводу отвратительной парижской погоды. Доктор пробормотал что-то непонятное. Своего недавнего пациента он явно не узнал.

Леру вышел на пятом. Лифт потащился выше, и Делярош, прильнув к решетке, успел увидеть, как доктор переступает порог своей квартиры. Он выскочил на шестом и, быстро спустившись на один пролет, постучал в дверь.

Леру открыл почти сразу.

— Я могу вам чем-то помочь? — растерянно спросил он.

— Можете. — Делярош резко выбросил руку, целя доктору горло. Леру согнулся от боли, безмолвно хватая воздух открытым ртом. Делярош закрыл дверь.

— Кто вы? — прохрипел доктор. — Что вам нужно?

— Я тот, чье лицо вы обработали молотком.

Теперь Леру вспомнил.

— Господи, — прошептал он.

Делярош вынул из кармана «беретту» с навинченным на дуло глушителем.

Доктор задрожал от страха.

— Не надо, прошу вас. Мне можно доверять. Я работал со многими… с такими же, как вы…

— С такими вы не работали, — сказал Делярош и дважды выстрелил ему в сердце.

В Амстердам Делярош вернулся во второй половине следующего дня и, взяв такси, сразу же поехал на квартиру. Он уложил в синий нейлоновый рюкзак два небольших холста, краски, фотоаппарат «поляроид», складной мольберт и «беретту», сел на горный велосипед и отправился к одному мосту на Кейзерграхт, где с наступлением темноты загорались огни.

Пристегнув велосипед цепочкой с надежным замком, Делярош походил вокруг моста, пока не нашел понравившийся вид: две жилые баржи на переднем плане и три дома с великолепными фронтонами на заднем. Он достал из рюкзака «поляроид», сделал несколько снимков — сначала черно-белых, потом цветных — и принялся за дело.

Работалось легко; доверяясь инстинкту, Делярош писал быстро, торопясь до наступления темноты перенести на холст ускользающие сумерки. Когда же на арке вспыхнули огни, он отложил кисть и некоторое время просто сидел, наблюдая за отражением света в почти неподвижной темной глади канала. Он ждал, что картина распространит на него магические чары, что мертвые глаза Леру закроются и уйдут из памяти, но никакого чуда не случилось.

Мимо пронеслось длинное водное такси, и отражение разноцветных лампочек распалось на множество дрожащих искорок. Делярош поднялся, собрал вещи и, осторожно держа в правой руке холст, поехал вдоль Кейзерграхта. В любом другом городе он привлек бы к себе немало любопытных взглядов, но в Амстердаме на него никто не обратил внимания.

Он пересек канал на Страате и также медленно покатил по Принсенграхту, пока в темноте не проступили очертания старой баржи. Делярош приковал велосипед к фонарному столбу, поставил рядом холст и перепрыгнул на палубу.

«Криста» имела сорок пять футов в длину, сдвинутую к корме рулевую рубку, гордо задранный нос и несколько растянувшихся вдоль планшира иллюминаторов. Белая и зеленая краска во многих местах отшелушилась, обнажив ржавый корпус. Люк над лестницей был закрыт на увесистый замок. Делярош сохранил ключ и, спустившись по узким ступенькам, прошел в салон. Там было бы совсем темно, если бы сквозь грязные, затянутые паутиной окна не просачивался желтоватый свет уличных ламп.

Баржа — вонбоот, как называют их в Амстердаме — принадлежала Астрид Фогель. Они прожили здесь вместе прошлую зиму, когда Делярош взял Астрид в помощницы для выполнения нескольких особенно трудных заданий. Протискиваясь в дверь, он вспомнил, как трудно ей, высокой и немного нескладной, приходилось здесь поначалу, как часто она ударялась об острые углы, набивая синяки и шишки. Он посмотрел на кровать и вспомнил, как они занимались здесь любовью под барабанящий стук дождя. У Астрид случались кошмары, и тогда ему немало доставалось от нее. Однажды, проснувшись и обнаружив в своей постели Деляроша, она не узнала его и выхватила из-под подушки пистолет. Он едва успел обезоружить ее.

С тех пор Делярош не приходил на «Кристу» ни разу. Несколько минут он просматривал ящики стола и шкафа, отыскивая возможно оставленные им следы, но так ничего и не обнаружил. От Астрид Фогель тоже ничего не осталось, если не считать нескольких непрезентабельного вида тряпок и десятки зачитанных книжек. Астрид привыкла жить в подполье. Когда-то она была членом западногерманской «Фракции Красной Армии», много лет провела в таких городах как Бейрут, Триполи и Дамаск и умела заметать следы.

Человек, у которого стремление к независимости граничит с маниакальной одержимостью, не способен любить кого-то, но Делярош всегда ценил Астрид и, что еще важнее, доверял ей. Она была единственной женщиной, знавшей о нем правду. Рядом с ней он мог расслабиться. Они даже строили планы — когда все закончится, уехать и жить вместе в некоем подобии брака где-нибудь на Карибах, — но все эти планы рухнули, когда жена Майкла Осборна убила Астрид на Шелтер-Айленде.

Делярош поднялся по трапу на палубу и запер на замок люк. Потом он сел на велосипед и покатил домой. Делярош убивал по двум причинам: выполняя заказ и для обеспечения собственной безопасности. Морис Леру попадал во вторую категорию. Он никогда не убивал из злости или из мести и придерживался той точки зрения, что жажда возмездия — самая деструктивная из эмоций. Профессионал его положения, считал Делярош, должен четко разграничивать дело и чувства. Но сейчас, кружа по улицам чужого города, с чужим, незнакомым лицом, он ловил на себя на том, что преисполнен желанием убить Майкла Осборна.

Девчушка-немка сидела на ступеньках дома. Увидев ее, Делярош пересек Херенграхт и остановился в тени. Видеть ее ему не хотелось. Прошло несколько минут. Девушка достала из кармана листок и ручку, написала записку, подсунула ее под дверь и умчалась. Перед тем, как войти в фойе, Делярош поднял записку — Ты просто мерзавец! Пожалуйста, позвони. Люблю, Ева. Он завел велосипед в квартиру, прошел в студию и положил холст на стопку других незавершенных работ. Им вдруг овладело раздражение — каждая картина всего лишь свидетельство искусственности, отсутствия воображения, посредственности. Делярош снял куртку и поставил на мольберт большой чистый холст. Он уже писал ее однажды, но уничтожил ту работу, как и все остальные, перед отъездом с Миконоса. Прежде чем взяться за кисть, он долго стоял в полумраке, стараясь вспомнить ее лицо. В нем было что-то византийское: широкие скулы, большой подвижный рот, влажные голубые, слегка раскосые глаза. Лицо женщины из другого времени и другого мира.

Делярош включил свисающие с потолка мощные лампы дневного света и начал работать. Первый вариант не устроил — ему не понравилась поза. Во втором неверной оказалась вся структура лицевых костей. На третий раз все пошло как нужно — он почувствовал это с самого начала. Он писал ее, держа в ума сохраненный памятью образ — Астрид стоит у ржавых перил на балкончике каирского отеля, на ней расстегнутая до живота мужская галабия, закатное солнце просвечивает через тонкий белый хлопок, выявляя мягкие очертания спины и округлые груди.

Он работал всю ночь, до утра. Пил кофе и вино, курил, а закончив, не мог уснуть — разболелась голова. Он перенес портрет в спальню и поставил у кровати. И только к полудню забылся тяжелым, беспокойным сном.