Шадр

22. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

На этот раз обследование длилось недолго: рентген показал созревшую опухоль. Диагноз был скор и безжалостен: рак желудка.

Перед новым, 1941 годом Шадра ненадолго выписали домой — подготовиться к операции. Он вел себя мужественно. Делал вид, что не знает о своей болезни, готовился к празднику, рассказывал заезжавшим друзьям забавные истории. «Вот пойду в больницу, подправлю здоровьишко — и опять за работу», — сказал он при последнем посещении мастерской собравшимся вокруг рабочим. Только однажды в разговоре прорвалось: «У нас в семье скоро будет покойник. У меня ведь рак».

Втайне от всех сделал эскиз автопортрета-надгробия. Обнаженная фигура в рост, угловатый поворот торса, легкое движение вперед. Живой, живущий, шагающий по земле навстречу ветру, солнцу. Ни мысли о смерти, ни намека на нее нет в этой стройной, стремительной маленькой фигуре.

Еще одна работа — голова жены. Скорбный наклон головы, припухшие глаза, бегущая по щеке слеза. Выражение беспомощной, растерянной печали.

В этом портрете следы поспешности, незаконченности. Эскиз автопортрета только намечен. А сколько замыслов, которые даже не удалось начать в глине!

Было желание вылепить портрет В. И. Качалова. Два года назад он договорился об этом с Василием Ивановичем. Сперва мешала болезнь артиста, потом заболел сам.

Собирался принять участие в конкурсе на памятник П. И. Чайковскому. Остались первоначальные наброски.

В неоформленных набросках и задуманный монумент «Родина». Сидящая женская фигура, держащая скрижали. На другом рисунке в ее руках кремлевская башня.

Начата работа над проектом памятника М. Ю. Лермонтову. Для Шадра Пушкин и Лермонтов — «звенья одной цепи, одной судьбы». Судьбы поэта во враждебном ему обществе.

Скульптор рисует портрет Лермонтова сперва в профиль, потом в три четверти. Профиль он калькирует с портрета 1840 года. Потом, зеркально поворачивая рисунок, повторяет контур еще раз, но уже со своими дополнениями: делает более напряженный очерк бровей, заменяет фуражку свободно летящими прядями волос. Теперь лицо получается сосредоточенным, взгляд — углубленным в себя.

В своем понимании образа Лермонтова Шадр идет от стихов, первоначально выписанных рядом с портретом, «За то, что сохранил и веру гордую в людей…», к повести «Максим Максимыч». В портрете Лермонтова нет ни мятежности «Паруса», ни «сплава холода и огня». Это открытое русское лицо с ровным овалом, мягким крупным носом. Не байроновский герой — русский человек, озабоченный чем-то большим и важным. Человек, которому близки и волнение «желтеющей нивы» и «говор пьяных мужичков». Недаром в углу самого завершенного портрета поэта наискосок написано: «Максим Максимыч».

Найден облик — решен образ. Карандашом набросана композиция памятника. Высокий темный постамент (может быть, в форме колонны), бронзовая патинированная фигура. «У меня еще на пятьдесят лет замыслов хватит! — говорит Шадр. — Дозреть бы до простоты!»

В начале января в Третьяковской галерее открылась выставка, на которой были представлены лучшие произведения советского искусства. Там экспонировались и «Сеятель», и «Булыжник — оружие пролетариата», и эскиз памятника Горькому.

Художники уже знали о беде, постигшей Шадра. И когда он приехал на вернисаж, каждый старался пожать ему руку, ободрить, сказать какие-то теплые слова.

Операция была назначена на 14 января. В ожидании ее Шадр нервничал, не веря, видимо, в свое выздоровление. Уезжая из дому, он подошел к эскизу памятника Пушкину и провел ногтем по гипсу твердую, глубокую линию. «Это я своей жизни подвел черту», — сказал он.

Операцию Шадру делал Сергей Сергеевич Юдин, изумительный хирург, которому, по словам одного из его коллег, «удается большое и трудное… В его операциях все Планомерно, просто и очень ясно, к тому же сделано точно и тщательно. Если к этому прибавить свойственный С. С. радикализм, смелость и всегда присущее воодушевление, то станет понятно значение С. С. как хирурга».

Известны два портрета Юдина, написанные Нестеровым. На первом из них он делает анестезию, на втором — сидит за столом, рассказывает. Острый профиль, холодный блеск глаз из-под очков, лицо — конденсатор душевной энергии. Но еще выразительнее лица его руки: нервные, гибкие, с длинными, как бы прощупывающими воздух пальцами. Руки музыкальные, сильные, решительные. Руки, которые не раз сосредоточивали в себе ответственность за человеческие жизни.

Четыре часа длилась операция. Шадр все время был в сознании, под местным наркозом. И, когда Юдин сложил инструменты, нашел в себе силы поблагодарить его.

Операция была сделана блестяще. Несмотря на запущенность опухоли, Юдин сумел ее вырезать полностью. О проявленном им в этот день мастерстве писали в «Правде».

Появилась надежда на выздоровление. К Шадру потоком шли друзья-художники, ему несли приветственные телеграммы, цветы, письма, подарки. Чайков прислал ему стеку — «уверен, что вы скоро опять приступите к работе». Фрих-Хар — фарфорового голубка с веточкой сирени в клюве. «Голубок принесет мне здоровье», — обрадовался Шадр.

Ему нужны были лимоны, а в Москве их не было в продаже. Приехал Сарьян — привез лимоны из Армении.

Чуть ли не каждый день справлялся о здоровье Шадра Нестеров. Несколько раз приезжала в больницу Мухина. «Не могу без волнения вспоминать о моем последнем посещении Ивана Дмитриевича, — рассказывала она. — Сидя высоко на постели, в подушках, худой и изможденный, он пламенно говорил о том, что, когда выздоровеет, мы будем работать вместе. Создадим совместную вещь, в которой запечатлеем эпоху».

Пришло письмо из Шадринского краеведческого музея; сотрудники музея писали, что в нем экспонируется выставка, посвященная творчеству скульптора, что посетители музея подолгу задерживаются на ней, расспрашивая о Шадре.

Казалось, каждый день несет радость. Но дни эти были недолгими: в течении болезни наступил угрожающий поворот. Начался сепсис. Пенициллина в те дни еще не знали; повторная операция, которую сделали, пытаясь удалить очаг заражения, не помогла. Дни Шадра были сочтены.

«Я не боюсь умирать, — говорил он жене. — Я никому не сделал зла. Но как хочется создать еще хоть одну настоящую, достойную времени вещь. Не оставляет Чувства, что еще ничего не сделал».

Его увезли в Барвиху, возлагая последние неясные надежды на свежий весенний воздух.

«Провезите меня мимо новой мастерской, — просил Шадр. — Ведь я ее так и не видел. А работает там пускай Вера Игнатьевна».

В Барвихе Шадр попросил поставить его кровать у окна: радовался солнцу, соснам. Но второго апреля ему стало совеем плохо. Не помогали ни переливание крови, ни морфий. Принесли кислородную подушку. «Неужели конец?» — тихо спросил он.

Это были его последние слова. Третьего апреля, вечером, Шадр скончался. Тело его перевезли в Москву.

Гроб его утопал в цветах, зелени, венках, перевитых красно-черными лентами. Сотни людей пришли проститься со скульптором — художники, писатели, артисты, рабочие, студенты.

Могила его на Новодевичьем кладбище. На том же кладбище, где установлены созданные им памятники Аллилуевой, Немирович-Данченко, Дурову. Надгробная плита с профилем художника и на ней надпись: «Иван Дмитриевич Шадр».

6 августа 1958 года на доме, где жил последние годы скульптор, была установлена мемориальная доска: темно-серый полированный гранит с бронзовым барельефом художника и подписью.

Но дута памяти человеческой различны. И среди них немало более живых, теплых и действенных, чем мемориальные доски и надгробия.

Память — это и вросший в землю домик в Шадрииске.

И постоянная экспозиция в Шадринском музее.

И изостудия имени Шадра в Шадринском педагогическом институте.

Память — это и прячущийся на Лермонтовской площади в Москве среди зелени «Сезонник»; и стоящий в современной Мцхете, на скрещении Куры и Арагвы, памятник В. И. Ленину. «Ленин» Шадра на ЗАГЭСе своим утверждающим жестом и впредь будет напоминать нам об обязанностях каждого гражданина, о прогрессе», — писала в 1944 году В. И. Мухина.

Память многолика: она и в трагической торжественности ленинградского Пискаревского кладбища, воплощающего мечту скульптора воспеть героическое достоинство смерти. И в развитии нашей скульптуры, многие страницы которой подсказаны гражданским чувством и пластическим мастерством Шадра. И в смежных областях искусства, на которые так или иначе оказало свое влияние его творчество.

В Большом театре оперы и балета Москвы поставлен хореографический спектакль на сюжеты скульптур Шадра. Это случай прямого воздействия скульптора на танец и музыку. Но бывают примеры и косвенного воздействия — их трудно уловить, невозможно предвидеть. Но они существуют. Вот что рассказывает об этом народная артистка РСФСР певица М. П. Максакова:

«Когда я познакомилась с творчеством Шадра, у меня сразу получился скачок в моем личном творчестве. Я поняла, что оперный образ можно лепить как скульптуру, что поза не только музыкальна, но и находится в движении. Позу «Девушки с факелом», например, можно держать во время музыки достаточно долго, и она все время будет в движении. Я советую всем актерам внимательно изучить скульптуры Ивана Дмитриевича».

Произведения Шадра экспонируются в лучших музеях Советского Союза. В Государственной Третьяковской галерее, в Государственном Русском музее, в Государственном Музее революции СССР, в Музее В. И. Ленина и в других. Многие из них — хотя бы по репродукциям — известны каждому. И тем не менее каждая выставка его произведений становится событием художественной жизни страны: собранные вместе, они особенно выразительно, ярко, страстно рассказывают о художнике и пережитом им времени.

На персональной выставке Шадра, устроенной в 1962 году, больше чем через двадцать лет после его смерти, книга отзывов пестрела записями, свидетельствовавшими, что зрители воспринимают художника как своего современника.

«Шадр — это вдохновенное прославление внутренней мощи человека».

«Каким неиссякаемым мужеством и благородством веет от каждой из его скульптур!»

«Мне хочется сказать о Шадре: это настоящее. Смотришь и смотришь, и хочется без конца вбирать в себя его чудесное впечатление».

Так писали одни. Другие искали и находили в творчестве скульптора ответы на «злобу дня». «Шадр кричит всем, что нельзя равнодушно делать пролетарское искусство!» — восклицал один. Второй вспоминал о получившем широкую известность споре «физиков и лириков»: «Какой замечательный Пушкин у Шадра!

А почему?

Потому что он показан в момент поэтической настроенности души — поэт весь во власти поэзии, и как красив!

Шадр показал, как украшает человека поэзия. Достаточно взглянуть на эту скульптуру, чтобы решить спор физиков и лириков.

Без поэзии человек теряет свою красоту».

Время — самый нелицеприятный судья художника. Враг одному, друг другому. Враг тому, кто подчинил свое творчество поверхностности, конъюнктуре или моде, оно хоронит их имена. Друг тому, кто стремился к постижению эпохи и жизни, правды и поэзии, трудился, не жалея сил, здоровья, лет. Таким оно приносит бессмертие. Таким другом оно стало Ивану Шадру.

В 1967 году, в пятидесятилетний юбилей Советской власти, на Красной Пресне в Москве, в сквере на площади 1905 года, было установлено повторение скульптуры «Булыжник — оружие пролетариата». Композиция Шадра стала олицетворением поднявшихся на революционную борьбу рабочих, как бы вросла в историю нашего государства.

В этом же году на Международной выставке ЭКСПО-67 в Монреале «Булыжник — оружие пролетариата» экспонировался в Интернациональном парке скульптуры вместе с произведениями крупнейших мастеров Европы: Огюста Родена, Осипа Цадкина, Джиакомо Манцу, Юозаса Микенаса.

Время решает спор между могильной плитой па кладбище и незаконченным эскизом, живущим, живым, упрямо идущим вперед человеком.

Искусство не знает смерти, говорил Шадр. Избежали смерти и его произведения. В них воплощены дух эпохи и творческое волнение скульптора, его подвижническое стремление к красоте и правде жизни, его лучшие человеческие качества. Все то, что определяло его жизнь, что стало залогом его художнического бессмертия.