Шальные деньги

Глава 18

Государственный человек даже в три часа ночи в постели у любовницы остается государственным человеком, готовым стать по стойке смирно, лишь только в кармане его пиджака, аккуратно повешенного на спинку стула или брошенного на пол, зазвонит заветный телефон, номер которого известен единицам, особенно когда дело касается больших денег или политики.

И даже будь он в стельку пьяным, инстинкт самосохранения сработает. Трубка – в руках, жвачка – за щекой, машина – под парами у подъезда.

Так было и на этот раз. Несколько звонков Юшкевича испортили людям остаток ночи, но привели в движение государственную машину, словно по всей столице враз завыли сирены гражданской обороны. В спящих зданиях, перепуганные появлением начальства, вскакивали охранники, загорались окна, лифты засновали вверх-вниз. Были вызваны даже секретарши для написания бумаг. Не станет же генеральный прокурор самолично печатать документы! Он и компьютер включить не умеет, да и не обязан уметь это делать. На всякую работу должен быть свой мастер.

Генерал Потапчук спал, и снилось ему, что он сидит в ложе Берлинской оперы, а рядом с ним, облокотясь на обтянутый вишневым бархатом парапет, наслаждается музыкой Вагнера Глеб Петрович Сиверов – в черном смокинге, при черной бабочке, в зеркальных черных очках на бледном лице. Это Потапчук видел совершенно четко. Недавно Сиверов объяснял ему, что к фраку всегда надевают белую бабочку, а к смокингу – непременно черную.

Когда Потапчук взглянул на свои ноги, то ужаснулся: на ногах были старые домашние тапки. Генерал спрятал их под кресло и подумал: “Как я буду выходить? Все станут смеяться, пальцами показывать. Нет, пальцами показывать не станут. Здесь не Россия, не Москва. Здесь люди приличные собрались – дипломаты, банкиры… А вообще-то… Какого хрена я делаю тут, в Берлине, в опере? Я и в Москве-то на спектакли не хожу”.

Генерал услышал бульканье за спиной и резко обернулся. Двое охранников, приставленных к нему в последние дни, сидели на приставных стульях в глубине ложи и пили прямо из горлышка минералку из больших двухлитровых бутылок. “А эти ребята что здесь делают? Их-то кто сюда пустил? Без смокингов, в одних пропитанных потом рубашках, с кобурами под мышкой? Чушь какая-то!"

Потапчук тронул Сиверова за плечо, чтобы тот объяснил, что происходит. Глеб недовольно обернулся и приложил палец к губам:

– Не мешайте слушать, Федор Филиппович. Кончится ария Валькирии – я все объясню.

Потапчук, увидев два собственных отражения в зеркальных очках, принялся приглаживать седые волосы, растрепанные после сна, и.., заворочался в кровати. Охранники, пившие минералку за журнальным столиком в его московской гостиной, обменялись взглядами.

– Беспокойно спит, – сказал один из них, поправляя кобуру под мышкой, – вскрикивает чего-то.

Зазвонил мобильный телефон. Охранник взял трубку, представился.

– Буди генерала, дай ему трубку. Охранник постучал и, не дождавшись ответа, открыл дверь. Потапчук уже сидел на кровати, приглаживая растрепанные волосы. Берлинская опера и Глеб Сиверов остались в прерванном сне. Охранники же существовали в реальности.

– Товарищ генерал, вас директор, – шепотом добавил охранник, чтобы спросонья Потапчук не ляпнул чего-нибудь лишнего.

– Потапчук слушает.

– Понял, так точно.

– Конечно.

С победным видом Потапчук отложил трубку, быстро, по-военному, принялся одеваться, ничего не объясняя охраннику.

Когда он оделся и выпил стакан чая, машина уже стояла у подъезда. В сопровождении двух охранников он спустился вниз.

– В контору, – скомандовал он водителю.

– В которую?

– На Лубянку.

Водитель был рад встрече с генералом.

В шесть утра, как назло, пошел мелкий дождь, но казалось, его никто не замечает. Зонтики никто не открывал, хотя на кладбище присутствовали люди солидные. Посторонних на кладбище не пускали, вокруг него стояло оцепление.

Могилу Евгения Кривошеева вскрывали прапорщики с ультрамариновыми погонами. Юшкевич угощал генерала Потапчука кофе, наливая его из огромного китайского термоса в дешевые пластиковые стаканы. Все присутствующие на эксгумации, заметно нервничали.

Ленский позвонил Юшкевичу:

– Что там?

– Копают еще.

– А что со счетами?

– Это ты бы мог не спрашивать. Банковский день еще не начался.

– Ах да, извини. У меня уже все в голове перепуталось – день, ночь, вечер. Вы что, не могли экскаватор пригнать, чтобы быстрее было?

– Тебя не спросили! – отрезал Юшкевич, отключая телефон.

Наконец, лопаты ударили в цинковый гроб.

– Поднимайте, – приказал какой-то полковник.

Шесть прапорщиков подняли на веревках запаянный оцинкованный гроб. Загудела паяльная лампа, и через десять минут крышка была снята. Внутри оказался брезентовый мешок. Когда развязали горловину, оттуда с шумом посыпался сухой песок вперемешку с мелкими камнями.

Потапчук подошел, взял горсть и брезгливо поморщился.

– Афганская земля. Ловко.

– Что – ловко? – спросил Юшкевич.

– Ловко покойный генерал Кривошеей все устроил: и сына своего спас, и нас провел.

Начали составлять документы. А Юшкевичу и Потапчуку уже все было ясно. Опять позвонил Ленский. Юшкевич выругался матом, грязно и коротко.

– Спартак, ты был прав. Только откуда ты все это узнал?

– Я человек не глупый.

Потапчук же понял, что до Ленского добрался Слепой, тогда, когда за ним прислали машину и вызвали к директору ФСБ. Тот был на удивление вежлив, хотя прощения не попросил, – в конторе подобные телячьи нежности не в ходу.

"Слепой меня не послушался”.

– Закурить не желаете? – сказал Потапчук, открывая крышку старого серебряного портсигара с недорогими сигаретами.

– Портсигар у вас красивый. Наверное, многое повидал?

– И многих повидал, – добавил Потапчук, намекая на то, что на его веку сменилось столько начальства, что Юшкевич – песчинка в пустыне, которую случайно вынесло на солнце, но стоит сильнее подуть ветру, и она снова исчезнет в барханах, даже не оставив о себе у памяти.

Генерал курил, глядя на кладбище, памятники, мокрые деревья. Краем уха он слышал, как Юшкевичу какой-то полковник докладывал о том, что действительно в Пырьевской психиатрической лечебнице находился больной, по описанию похожий на полковника налоговой полиции Кривошеева, – скорее всего он и был его братом. Что главврач исчез, а его секретарша дает показания. И возможно, главврач убит.

Когда полковник упомянул о каком-то странном человеке, приезжавшем совсем недавно в Пырьевск из ЮАР и успевшем расспросить обо всем секретаршу психиатра, генерал Потапчук картинно отправил недокуренную сигарету в лужу. “Конечно же, это – Слепой. Кто же еще мог попасть в Пырьевск раньше ФСБ? Где же он сейчас?"

Успехи следствия были налицо. Стало понятно, что Кривошеев имитировал собственную гибель, что в машине погиб не он, а его сумасшедший брат.

– Всяких мерзавцев я повидал в жизни, – сказал Юшкевич генералу Потапчуку, но чтобы убить родного брата-близнеца… Из-за чего? Из-за денег! На такое даже Ленский не способен.

– Не просто из-за денег, – холодно ответил Потапчук. – Из-за великих денег.

Юшкевич зло плюнул под ноги. Он должен был смириться с тем, что Ленский прав. “Но заплатить ему тем не менее придется”, – подумал чиновник из администрации.

У разрытой могилы остались криминалисты, прапорщики и два полковника. Высшие чины медленно тянулись к выходу с кладбища, где их ждали служебные машины и охрана. “Если Ленский заодно с Кривошеевым… – мелькнула в голове Юшкевича мысль, но он тут же отмел ее. – Нет, такого быть не может. Он бы тогда сидел тихо”.

– Все это, конечно, хорошо, – говорил Юшкевич директору ФСБ, – но где теперь искать Кривошеева? Он мог преспокойно покинуть Россию в тот же день, когда прогремел взрыв. Улететь на самолете, уехать на поезде, уплыть на подводной лодке.

– На подводной лодке далеко не уплывешь, – сказал директор ФСБ.

– По-моему, придется смириться с тем, что мы его уже никогда не найдем. Самое мерзкое, что он исчез вместе с ноутбуком и диском.

Мрачные предчувствия Юшкевича оправдались: в одиннадцать дня стало известно, что пятнадцать миллионов долларов, тех, что должны были пойти на погашение государственного долга, по назначению не попали. Они исчезли, и для того, чтобы отыскать, на какие счета они угодили по воле Кривошеева, понадобится, как минимум, две недели работы целого банковского отдела. Эти деньги могли оказаться где угодно, и, как понимал Юшкевич, Кривошеев успеет снять их в виде наличных – понемногу и в разных банках. И тогда бывшего полковника налоговой полиции уж точно никто не отыщет. Человеку с деньгами потеряться проще простого.

В душе чиновник из администрации позавидовал Кривошееву: “Изменит внешность, паспорт уже сменил. Не станет же он получать деньги на свою настоящую фамилию. Заживет тихой жизнью, получая удовольствие по полной программе”.

Поскольку на улице шел дождь, то Юшкевичу подумалось, что Кривошеев непременно избрал своим местом жительства одну из теплых стран: “Станет сидеть под пальмами, смотреть на море, на белые яхты. И все у него будет хорошо. А неприятности расхлебывать – мне и всем остальным”.

Тот день, когда Россия недополучила пятнадцать миллионов долларов, Кривошеев считал самым счастливым в своей жизни, более важным, чем день рождения.

"Все”, – сказал он сам себе, убедившись, что украденные пятнадцать миллионов надежно помещены на десяток тайных счетов.

Экран ноутбука погас, Кривошеев отсоединил штекер от сотового телефона, по которому выходил во всемирную компьютерную сеть, вынул диск из компьютера и полюбовался, как хранилище информации сияет в его дрожащих пальцах. Затем щелкнул зажигалкой. Огонек лизнул пластиковый диск, закапала на землю расплавленная пластмасса. Едкий черный дым поднимался к веткам деревьев. Его запах щекотал ноздри и был для Кривошеева сладок и приятен, как воспоминание о молодости. “По большому счету, это сгорела моя прежняя жизнь”.

Он разжал пальцы и втоптал в землю маленький кусочек оплавленного диска, а потом сделал то, чего так боятся все компьютерщики: отформатировал жесткий диск, уничтожив на нем всю информацию. Теперь ноутбук представлял собой абсолютно бесполезную вещь.

Кривошеев закрыл компьютер, трубку телефона сунул в карман плаща и медленно направился к покрытому ряской пруду. Он прошел по гулкому мостику, с которого дети и беременные женщины любили кормить уток, постоял, посмотрел на воду, затем, широко размахнувшись, забросил ноутбук почти на самую середину пруда. Он упал плашмя, всплеснув, как огромный карп.

Кривошеев дождался, пока успокоится вода, пока сомкнется ряска, и криво усмехнулся.

– Почти все, – пробормотал он. – Осталось еще одно дело. Не великое дело, но важное. Последняя точка.

Он неторопливо, глядя на воду, навернул короткий глушитель на ствол пистолета, проверил обойму и передернул затвор. “Извини, Витя, но так надо. Ты сказал, что мы квиты, и я тебе ничего не должен”.

Он опустил руку с пистолетом в глубокий карман плаща и быстро зашагал по липовой аллее к троллейбусной остановке.

Виктор Кудрин был азартным человеком не только в деле. Он играл в рулетку, в карты, но никогда не брал с собой много денег, потому что знал: человек, подверженный страсти, просаживает все, что у него есть.

Сегодняшняя игра не задалась, и Кудрин возвращался домой рано, хотя и надеялся провести на теплоходе “Александр Блок”, где располагалось казино, половину ночи. Он въехал на новой “Мазде” во двор, чертыхнулся, увидев, сколько машин собралось под окнами, благо бы только соседские, но появились и чужие. То ли в соседнем дворе места не хватило, то ли гости к кому-то приехали. Наконец он отыскал свободное узкое место, ловко зарулил в него и с трудом выбрался из автомобиля: дверца открывалась лишь до половины.

Новой машиной Кудрин дорожил. И не только из-за того, что много отдал за нее, “Машина – это инструмент, – любил говорить Кудрин, – при помощи которого я зарабатываю деньги. А любой инструмент требует к себе уважения”.

Он закрепил на руле противоугонное устройство, похожее на лакированное топорище, захлопнул дверцу и при помощи пультика включил сигнализацию. Ему весело подмигнул красный огонек на приборной панели. В отличие от многих соседей, Кудрин аккумулятор с собой не забирал. “Дураки, – рассуждал он, бредя к подъезду. – Захочет угонщик угнать машину – принесет аккумулятор с собой. Если машина запала кому-то в душу, даже колеса открути, к утру ее не найдешь”.

Автомобилей у Кудрина перебывало множество. Он даже со счета сбился, не помнил, последняя – это двенадцатая или одиннадцатая. И ни на одну из них воры не покушались. То ли видели хозяина и понимали, что лучше с ним не связываться – мужик до трех считать не станет, то ли во дворе тачки покруче попадались. Даже приемники из его машин не похищали.

"Кривошеев, Кривошеев, – подумал Кудрин, – интересно, где ты – на небе или в аду? За мученическую смерть тебе по справедливости положено царство небесное, а за то, что по неосторожности еще двоих с собой уволок, в аду бы тебе гореть. Это ж надо – так неосторожно обращаться с миной! Не профессионал ты, дилетант чертов! Ты проводки знаешь, схемы, деньги считать умеешь, а человека убить тебе не дано. К этому особый талант иметь надо. Он либо есть, либо нет. Этому не научишься”.

Кудрин набрал код на железной входной двери подъезда и вдруг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Может быть, показалось? Он всегда чувствовал приближение чужого. Даже будучи пьяным, он реагировал прежде, чем человек приблизится к нему.

– Не оборачивайся, – услышал он тихий спокойный голос. – Заходи в подъезд и не пробуй играть с дверью. Со мной этот номер не пройдет.

– Понял, – коротко ответил Кудрин и подумал: “Если человек сумел ко мне подкрасться незаметно, значит, выучка у него не хуже, чем у меня. Если бы хотел убить, выстрелил бы сразу. Присмотрюсь к нему, принюхаюсь”.

Он осторожно открыл дверь подъезда и, подняв руки, продемонстрировал растопыренные пальцы. На указательном болталась связка ключей.

– Спокойно входим, спокойно поднимаемся, кажется, ты живешь на третьем этаже.

Кудрин попытался на площадке рассмотреть незнакомца, но тот умудрялся держаться вне поля его зрения даже на поворотах лестничного марша.

– Головой не верти – отвалится. Кудрину не удалось разглядеть мужчину даже в стекле окна, словно человек обладал удивительной способностью не отражаться.

"Мистика какая-то, – подумал Кудрин, но тут же, скосив взгляд, увидел тень на стене подъезда. – Примерно моего роста, по комплекции мельче, но это еще ни о чем не говорит”.

– Дверь откроешь сам, – услышал Кудрин, остановившись у своей квартиры.

Кудрин выполнял все, что ему говорили, не пререкаясь, спокойно, не переспрашивая. Ему не хотелось злить человека за спиной. Черт его знает, что тому надо. Дверь захлопнулась, и тогда Глеб Сиверов зажег свет.

– Обернуться можно? – поинтересовался Кудрин.

– Обернешься позже, иди вперед. Хозяин зашел в гостиную.

– К окну.

Когда до окна оставался один шаг, Кудрин увидел на стекле отражение своего преследователя и уже изготовился резко развернуться, чтобы ударить того ногой, но сам получил короткий удар по голове, потерял сознание и рухнул на пол. Очнулся быстро. Он сидел на полу, руки были прикованы к батарее парового отопления наручниками.

– Ремонт ты за свои деньги делал, батареи поменял, трубы тоже, следил, наверное, чтобы все на совесть сантехники сварганили. Теперь не сумеешь оторваться, – сказал Сиверов, усаживаясь в кресло.

Света в гостиной Глеб не зажигал, тот лился в комнату из прихожей. Этого мужчину Кудрин видел впервые.

– Что тебе надо? – морщась, спросил он.

– Мне? – изумился Сиверов, поднимая темные очки на лоб. – Лично мне ничего не надо.

– Тогда какого черта ты меня к батарее привинтил? Я тебе что-то плохое сделал? Может, я твою бабу трахнул? Так скажи, разберемся как мужик с мужиком.

– Я по другому вопросу, – абсолютно без злобы сказал Сиверов. – Ты, Кудрин, мне вообще неинтересен. В другое время я бы к тебе и на шаг не подошел, из брезгливости, но нужда заставила.

– Значит, я тебе нужен, – оживился Кудрин.

– Ты изготовил Кривошееву бомбу, а она возьми и взорвись в ненужное время.

Кудрин невинными глазами смотрел на Сиверова.

– Ты убил доктора Кругловского по заказу Кривошеева.

– Какого Кругловского? Какую бомбу? Первый раз слышу. Это не моя специальность, я охранником работаю, а не убийцей.

– Наверное, хорошо тебе платят, если в казино играешь?

– Ты, мужик, адресом ошибся.

– Я не спрашиваю, изготавливал ли ты бомбу, убивал ли доктора. Я это знаю наверняка.

– Докажи, можешь весь дом перерыть, ни взрывчатки, ни детонаторов, ни хрена ты здесь не найдешь.

– Я не говорил, что ты дурак, да и искать не собираюсь. На это есть следователи-криминалисты, им за это деньги платят, а мое дело Кривошеева найти.

– На каком кладбище он похоронен, я тебе подсказать могу, если ты до сих пор сам не узнал. Там и ищи.

– Огорчить тебя должен, – сказал Сиверов. – Жив Кривошеев, – и он посмотрел Кудрину в глаза.

Тот несколько раз моргнул, выдав удивление.

– Его же хоронили, речи толкали, в газетах некрологи печатали, – даже по телевизору похороны показывали.

– Все правильно, показывали, печатали…

А ты всему, что видишь веришь?

– А мне по хрен, – помолчав, сказал Кудрин, – жив Кривошеев или мертв, какая разница? Для себя я его похоронил. Ты, мужик, на меня ничего не найдешь. Аккуратный я.

Сиверов вздохнул.

– Непонятливый ты, – сказал Глеб Кудрину. – Ты для себя Кривошеева похоронил, а он тебя еще нет и, по моим расчетам, должен сегодня прийти, чтобы тебя замочить.

– Мертвые не ходят, мертвецы разгуливают только в сказках и кино.

– Ты так думаешь? Ты, наверное, и новую фамилию Кривошеева знаешь, паспорт-то ты ему делал?

– Никому ничего я не делал, я не паспортный стол в ментовке, чтобы документы выдавать. Долго ты, мужик, собрался у меня сидеть?

– Пока Кривошеев не придет.

– Значит, ты здесь навсегда, – резюмировал Кудрин и потерял к Глебу всякий интерес.

Он чувствовал, что визитер не из ментовки, не из ФСБ, не бандюга. Так кто же он такой? “Скорее всего, – подумал Виктор Кудрин, – наняли олигархи вольного стрелка за большие деньги – Кривошеева отыскать, если, конечно, мужик не врет и Кирилл Андреевич жив”.

Наконец Кудрин подняв голову:

– Все равно сидеть, хоть побазарим. Тебе много платят?

– Много, – ответил Глеб.

– Мы вроде коллеги с тобой, по найму работаем.

– Вроде да.

– Мне бы ценник узнать: вдруг у тебя довольствие повыше, тогда я у своих хозяев повышения потребую. Заряжу новый ценник.

– Приличные люди о деньгах не говорят, – подвел черту Глеб и принялся тихо насвистывать.

Он положил на столик журнал и стал листать его. У Кудрина затекли руки, но просить, чтобы незнакомец снял наручники, было бесполезно – когда сам сочтет нужным, тогда и снимет.

Уже стояла глубокая ночь. Часа полтора Сиверов и Кудрин провели в полном молчании. Глеб умел ждать. И тут во дворе завыла автомобильная сигнализация. Сиверов поднял голову.

Кудрин вздрогнул.

– Блин, моя машина.

– Теперь ты понял, что Кривошеев жив? Если бы не незнакомец, Кудрин, наверняка, не раздумывая, выскочил бы из дому.

– Пацаны балуются, – не очень уверенно произнес Кудрин.

– В три часа ночи? – усмехнулся Сиверов, поднимаясь из кресла и взвешивая в ладони пистолет.

Сиверов качнул занавеску так, чтобы, наблюдая с улицы, можно было подумать, будто хозяин посмотрел на машину.

– Я тебе, Кудрин, жизнь спас, хотя в мои планы это и не входило. Твоя жизнь для меня – побочный продукт производства.

– Отстегни, я с ним сам разберусь.

Сиверов бросил на Кудрина безразличный взгляд, открыл входную дверь и сбежал по лестнице. Сиверов абсолютно точно знал, как поведет себя Кривошеев. Он будет стоять на крыльце подъезда, прямо возле железной двери, с пистолетом наизготовку и, когда та откроется, выстрелит выбежавшему человеку в спину. “Дилетант”, – подумал Сиверов.

Последние метры Глеб пробежал, грохоча подошвами так, чтобы Кривошеев, стоявший за дверью, подумал, будто Кудрин пулей вылетит на улицу. Глеб с ходу откинул ригель замка и толкнул дверь, но сам задержался на полсекунды в подъезде. Кривошеев, поддавшись на уловку Слепого, сделал шаг вперед, и Сиверов, навалившись на него сзади, заломил ему руку. Пистолет упал на ступеньки. Глеб нанес короткий удар ребром ладони по затылку Кривошеева, и тот обмяк. Подобрав пистолет, Глеб взвалил Кривошеева на плечи и занес его в квартиру Кудрина.

– Ты прав, Кудрин, мертвецы сами не ходят, их носить приходится.

Сиверов свалил Кривошеева в угол.

– У тебя вторых наручников нет? Кудрин молчал, зло поблескивая глазами.

– Придется привязать. Ты бы, Кудрин, от веревок освободился, а он дилетант. Сиверов поднял трубку телефона.

– Федор Филиппович, это я. Извините, что поздно, но, думаю, вы не откажетесь побеседовать с двумя приятными господами: с покойным полковником Кривошеевым и с бывшим майором Кудриным. Только поторопите своих людей: они ненадолго без присмотра останутся, как бы не сожрали один другого. Ключ я под ковриком оставлю.

Глеб сидел в машине, пристроившись в хвост очереди таксомоторов на стоянке, и спокойно ждал, когда во двор въедет микроавтобус с затемненными стеклами и антеннами спецсвязи и черная “Волга” генерала Потапчука.

Глеб закурил. Девушка с размазанной помадой на губах и заплаканными глазами постучала монеткой в стекло серебристого “Ситроена”.

– До Сокольников подбросите?

– Я последний стою, в первую машину садись.

– Я специально вас выбрала. Последние меньше берут, – попыталась улыбнуться девушка.

– Проблемы с деньгами?

– Это моя постоянная проблема.

– Садись, даром довезу.

Девушка отпрянула.

– Нет, вы не думайте, я натурой не рассчитываюсь, я не проститутка.

– А я не насильник. Боишься, что приставать начну, – садись на заднее сиденье. Я сегодня в настроении.

– Много денег заработали?

– Что-то вроде того. Только мне еще одного человека дождаться надо. – Если это недолго, – попросила девушка.

Долго ждать не пришлось. Из двора выехали микроавтобус и черная “Волга”. На микроавтобусе сверкал проблесковый маячок, такой же сверкал на черной “Волге”.

– С ветерком поедем, – сказал Сиверов, двигаясь вслед за кортежем на порядочном расстоянии.

– Крутой у вас дружбан, – сказала девушка, – депутат, наверное.

– Он покруче депутата будет. Минут десять машины шли ровно, затем кортеж ушел к центру, а Глеб свернул вправо.

– Что ж вы с другом не распрощались?

– Во-первых, пассажира везу, а во-вторых, он мне деньги должен. Остановлю его – подумает, что напоминаю о долге.

– Счастливый вы человек, у вас финансовых проблем нет. Большие деньги, наверное, заработали.

– Не большие, а великие.

Глеб нажал клавишу проигрывателя.