Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире

Брак" Зау Синмай с Микки спас жизнь ее дочери Каролы - и, вполне возможно, ее собственную и Чарльза, - избавив ее от японской тюрьмы в Гонконге. Мне хотелось узнать, не помог ли Микки невольно оборвать жизнь Синмэй. После Шанхая Микки и сэр Виктор Сассун доживали последние дни своей жизни в атмосфере открытости на Западе, а судьба Синмая - безумного, капризного Пан Хе-вэна, любимого многими читателями "Нью-Йоркера", - так и осталась неизвестной.

Я знал, что конец его истории, как и многих других легенд о затерянном мире Шанхая, еще не рассказан.

* Эдгар Сноу, биограф Мао, считал "Китай для меня" одной из лучших книг о Китае, написанных американцем. "На днях я просматривал свою небольшую библиотеку, - писал он ей в 1956 году, - и мне пришла в голову мысль, что только полдюжины книг в ней стоит прочитать с точки зрения понимания того, что происходит в Китае или Азии в целом сегодня; все или почти все эти прошлые комментарии не имеют никакого значения; они были написаны с незначительных высот, которые теперь стерты".

Эпилог

Восемь десятилетий назад первое реальное впечатление о Китае у путешественников после нескольких дней или недель, проведенных в море, было в виде отеля Cathay. Когда их багаж досматривали на таможенном причале, над ними нависала его башня - обтекаемый монолит, который можно было бы пересадить с чикагской Лупы или лос-анджелесского Банкер-Хилла.

Во время моей первой поездки в Шанхай это здание едва угадывалось. После одиннадцати часов полета я прибыл в сверкающий международный аэропорт Шанхай-Пудун, где сел на поезд на магнитной тяге, который пронес меня по надземным путям со скоростью, на треть превышающей скорость звука, в Пудун, новый коммерческий центр мегаполиса. Еще в восьмидесятых годах прошлого века Пудун был малоэтажным промышленным пригородом, теперь же он кишит "суперталлами" и даже "мегаталлами" - башнями, высота которых по определению составляет не менее 600 метров, что вдвое больше нью-йоркского Крайслер-билдинг. В Шанхае, третьем по численности населения городе планеты, сейчас больше небоскребов, чем на всем западном побережье США.

В один из первых вечеров пребывания в городе я поднялся на трех скоростных лифтах в бар Cloud 9, расположенный на восемьдесят седьмом этаже башни Jin Mao Tower, увенчанной пагодой, в отеле Park Hyatt в Пудуне. Там я потягивал изысканный коктейль, любуясь головокружительным видом. Подо мной возвышалось здание, чьи луковичные узлы, пульсирующие красными и синими огнями, напоминали космический корабль атомного века с обложки научно-фантастического журнала пятидесятых годов. В начале XXI века башня "Восточная жемчужина", возведенная на том самом месте, где когда-то компания Jardine, Matheson & Co. складировала опиум для отправки вниз по реке Янцзы, была самым высоким сооружением в Китае. С тех пор ее затмили 121-этажная Шанхайская башня и Всемирный финансовый центр - мегамолл в форме открывалки для бутылок, чья смотровая площадка считается самой высокой в мире.

С высоты 1148 футов над уровнем улицы "Пятизвездочные красные флаги" Народной Республики, которые развеваются над каждым крупным зданием, были всего лишь алыми и золотыми пятнами. Ночь освещали сияющие логотипы международных предприятий: "Nestle", "Nikon", "Wynn", а на вершине торгового центра в том месте, где когда-то было Американское поселение, - эмблема крупнейшей китайской компании по продаже недвижимости "CapitaLand".

В тот вечер из-за высоты над уровнем моря каменные фасады зданий вдоль Бунда, "горизонт за миллиард долларов" старого Договорного порта, оказались лишь небольшой полосой белого света на противоположном берегу реки, словно мазок краски на панораме от горизонта до горизонта. Я чувствовал себя игроком, смотрящим вниз на доску "Монополии". Только позже я понял, что одно из зданий, на которое я смотрел, было некогда великим отелем Cathay.

С высоты нового Китая он выглядел не более грандиозным, чем штампованный отель на Парк-Лейн.

На протяжении большей части своей современной истории Шанхай выполнял двойную функцию - символа и реального, полноценно функционирующего города. Конкурирующие идеологии, которые сформировали современную Азию - безудержный капитализм торговцев опиумом, национализм компрадорского класса, паназиатский империализм Японии, интерпретация марксизма Мао - играли на его узких улочках. Во время моего первого визита меня поразило то, как много осталось от старых декораций. Сердце иностранного Шанхая не подверглось постоянным обстрелам и бомбардировкам, которые сравняли с землей китайские районы города. В 1949 году коммунисты взяли город почти без боя. В течение четырех десятилетий старый Шанхай стоял, как законсервированная декорация голливудской эпопеи, чудом оставшаяся нетронутой на задворках. Поскольку многое уцелело, город служил городским палимпсестом, на котором в живой рукописи города все еще можно было различить следы прежних записей, сделанных руками давно умерших людей.

Современный Китай развивается такими темпами, что даже за семь лет, разделявших мои визиты, многое изменилось. Я обнаружил, что шанхайское метро, которого в 1992 году еще не существовало, добавило еще девять линий и обошло нью-йоркский метрополитен в качестве крупнейшей системы в мире. В городе прибавилось 5,65 миллиона жителей, и его население достигло двадцати четырех миллионов. Таким образом, Шанхай - самый густонаселенный город в самой густонаселенной стране мира - стал крупнейшей на планете концентрацией людей под управлением одного муниципалитета. Бедность все еще существует, но убожество, которое когда-то так заметно уживалось с великолепием, в основном ликвидировано. После рыночных реформ 1978 года, которые увенчались созданием Шанхайской зоны свободной торговли, город стал самым богатым в стране. В бывшем "Париже Востока" на принадлежность к среднему классу может претендовать больше семей, чем в самом Париже.

Стремительный рост принес с собой худшие проблемы современности. Запах опиумного дыма, которым раньше были пропитаны задворки, давно исчез (авторитарные государства, как правило, преуспевают в борьбе с наркотиками), и на смену ему пришел новый бич: загрязнение окружающей среды. Даже в хороший день весь город может пахнуть, как дешево отремонтированный кондоминиум, который был отделан особо вредной маркой коврового клея. В худшие дни смог от угольных электростанций превращает дыхание в опасное занятие. Я разговаривал с британским руководителем - восемьдесят лет назад его назвали бы тайпаном - из рекламной фирмы Ogilvy's, который вспомнил зимний день, когда количество смертоносных частиц PM2.5 на кубический метр приблизилось к нулю.

600 - при индексе 500. (Показатель более 300 официально квалифицируется как "опасный"). По его словам, видимость на Бунде сократилась до двадцати ярдов, а его сотрудники выходили на работу в фильтрах для рта и противогазах. Тот факт, что китайская коммунистическая партия объявила войну загрязнению и делает беспрецедентные инвестиции в "зеленые" технологии, является слабым утешением для тех, кто вынужден выживать в современных китайских гороховых супах.

Когда город вновь предстал передо мной, ирония, начертанная на его улицах, казалась очень разборчивой. Названия мест, конечно, изменились; система транскрипции китайских названий Wade-Giles, распространенная во времена Микки Хана, была заменена системой пиньинь. Река Ванпу теперь стала рекой Хуанпу, Сучоу - ручьем Сучжоу, а район Чапэй, который так изнурительно бомбили японцы, - Чжабэем. Бунд, который теперь называется Чжуншаньской Восточной дорогой номер один (в честь китайского имени Сунь Ятсена), превратился в десятиполосный бульвар, переполненный грузовиками и гоночными такси, а Нанкин-роуд стала Нанкинской Восточной дорогой. У здания Гонконгского и Шанхайского банка, который сейчас является Банком развития Пудуна, китайские прохожие до сих пор поглаживают реплики львов, олицетворяющих защиту и безопасность. Перед старым зданием таможни бронзовый бык малинового цвета бьет лапами по тротуару. Бундский бык такого же размера, как и тот, что стоит на Уолл-стрит, но его морда повернута вверх. Кроме того, по словам скульптора, он "краснее, моложе и сильнее".

Здание в доме № 2 на Бунде, из пределов которого когда-то были исключены все китайцы, снова стало эксклюзивным адресом. Когда у власти был Мао, Шанхайский клуб превратился в штаб-квартиру профсоюза моряков, а в знаменитом длинном баре, разделенном перегородками, подавали только пиво и безалкогольные напитки. После того как Дэн Сяопин начал рыночные реформы, здесь открылся ресторан Kentucky Fried Chicken - одна из первых западных сетей, проникших в Красный Китай. С 2011 года это бар отеля Waldorf Astoria. В его мягко освещенном интерьере медленно вращаются потолочные вентиляторы, китайские бармены в черных плащах готовят достойный виски с кислинкой, а все 111 футов линейности были возвращены в Long Bar.

Однако большая часть старого Шанхая исчезла или вот-вот исчезнет. Комплекс переулков шикумен, некогда повсеместно распространенный, теперь является исчезающим видом. Население Шанхая, ставшего фирменной архитектурной формой, - эти лабиринты рядных домов, где близость порождала общительность, - перебирается в двадцати-сорокаэтажные жилые башни, которые простираются далеко за пределы старого города. Вместе с Лидией, моей переводчицей, я посетил один из таких комплексов в Хонгкью - или Хонгкоу, как он теперь называется. Нас пригласили в трехэтажный дом пятидесятисемилетнего таксиста, чья семья была одной из всего семи, оставшихся в квартале, где когда-то проживало 200 человек. Именно в этом шикумене, рассказал он нам, он ходил в начальную школу. Он женился на женщине из этого квартала; по вечерам семьи собирались вместе, чтобы поиграть в маджонг и ели вон-тон, пока их дети вместе делали уроки. Через несколько месяцев комплекс планировалось снести, а на месте земли, купленной гонконгским миллиардером Ли Кашингом, возвести небоскреб. По словам нашего хозяина, общине суждено было разделиться и рассеяться.

Мы поднимались по крутым лестницам в пустые квартиры, где на стенах еще висели гигиенические плакаты, а под капающими кранами были разбросаны ситечки и пластиковая посуда. Это напомнило мне мальчишеские похождения Дж. Г. Балларда, который после японского вторжения задерживался в наспех заброшенных особняках на авеню Жоффр.

Один из немногих сохранившихся шикуменских комплексов - Синьтяньди, сохранившийся отчасти потому, что в нем проходил Первый съезд Коммунистической партии. Сейчас это музей, населенный восковыми манекенами Мао Цзэдуна и Чжоу Энь-лая; в прилегающих к нему домах расположены торговые точки Starbucks и Shanghai Tang, сеть магазинов модной одежды, торгующих современными интерпретациями обтягивающих тело ципао и шелков маньчжурской эпохи.

Большинство старых зданий Sassoon сохранились. В 1958 году - через шесть лет после того, как коммунисты дали Люсьену Овадье билет в один конец в Гонконг, - пятьдесят семь зданий, принадлежавших группе Сассун и представлявших собой чуть менее шести миллионов квадратных футов недвижимости, были переданы государственной компании China Enterprise Company. Ciro's, элегантный ночной клуб сэра Виктора Сассуна, был превращен в кукольный театр. В пятидесятые годы лучшие квартиры в Эмбанкмент-хаусе ("S" в подписи, которую сэр Виктор пришил к городу) были переданы высокопоставленным членам партии. С тех пор иностранцы вернулись сюда, отремонтировав апартаменты с высокими потолками, с балконов некоторых из которых открываются захватывающие виды на ручей Сучжоу, воды которого больше не фетишизируют эмульсией и неочищенными сточными водами. Элегантный неон все еще светится на шатре театра Cathay, который теперь является мультиплексом. В некоторые вечера здесь демонстрируются фильмы для слабовидящих, а дикторы, работающие в штате, описывают происходящее на экране.

В то время как оригинальный декор Cathay Mansions был уничтожен в результате его бесследного превращения в бизнес-отель среднего класса, Grosvenor House (теперь Grosvenor Mansions) сохранил свое очарование. Его "апартаменты де-люкс" с помещениями для прислуги по-прежнему в номерах есть изящные ниши, полированные паркетные полы и ванны на когтистых ножках. Оба здания входят в гостиничный комплекс Jinjiang, названный в честь популярного ресторана в Grosvenor House, которым когда-то управляла Дун Чжуцзюнь, хозяйка одного чешуйского ресторана. С приходом коммунизма она заняла пост директора и превратила здания Jinjiang в самый известный государственный пансион Шанхая. В 1972 году Ричард Никсон останавливался в Grosvenor House, когда подписывал Шанхайское коммюнике, первый шаг к разрядке в китайско-американских отношениях. Мао Цзэдун любил пользоваться туннелями, соединяющими комплекс со зданием через дорогу, Cercle Sportif Français, чтобы поплавать в бассейне старого Французского клуба.

Дом Евы, где сэр Виктор развлекал Микки и ее друзей, спрятан за высокими каменными стенами и проволокой на участке, примыкающем к Шанхайскому зоопарку. (В 2004 году охотничий домик в тюдоровском стиле, служивший частной виллой для "Банды четырех" во время Культурной революции, был выставлен на продажу за 15 миллионов долларов; он по-прежнему находится в частных руках). Еще одно убежище сэра Виктора, более скромный по размерам Rubicon Gardens, можно увидеть с Хунцяо-роуд. Его фахверковые стены и красная черепичная крыша, сейчас заросшая лианами, напоминают замок Спящей красавицы, таинственно затерянный среди современных многоквартирных башен. Когда я увидел его, он был необитаем; табличка на кирпичной стене предупреждала нарушителей, чтобы они остерегались сторожевых собак.

Однажды днем я исследовал четырнадцатиэтажные небоскребы-близнецы, которые продолжают соседствовать на кривом перекрестке в трех кварталах к югу от дома Сассуна. Metropole - это все еще отель, рассчитанный на деловых людей; его расположение на задворках улицы Бунд означает, что после заката иностранные гости обычно подвергаются нападению торговцев, предлагающих поддельные Rolex и "женский массаж". ("Мы хотели бы напомнить, что если к вам ночью на улице подошли незнакомцы, - гласит табличка в холле, - пожалуйста, помните, что не стоит идти туда, куда они ведут, на всякий случай, чтобы не причинить лишних имущественных и душевных потерь"). Hamilton House, зеркальное отражение Metropole на Фучжоу-роуд, пребывает в состоянии живописного упадка. Именно здесь располагалась штаб-квартира кэмпэйтай, а иностранцам выдавались нарукавные повязки с буквами, идентифицирующими их по национальности. В пятидесятые годы прошлого века здесь были построены роскошные трехэтажные квартиры и врачебные участки неустанно застраивались; сейчас здесь проживает 1 300 человек.

Под красно-золотыми лунными новогодними украшениями на застекленной доске объявлений в вестибюле до сих пор перечислены имена давно ушедших жильцов, в том числе Виолы Смит, которая стала американским консулом в Шанхае в 1939 году. Когда я поднимался на верхние этажи, серебристоволосый мужчина удивил меня тем, что въехал на своем скутере с младенцем на сиденье прямо в лифт позади меня. Пройдя по темному коридору, благоухающему жареным чесноком и чили, я вышел на крышу одиннадцатого этажа, над которой возвышались темные кирпичи верхних этажей ступенчатой готической башни в стиле ар-деко. Новые жильцы Hamilton House превратили террасы на крыше, которые когда-то были частными, предназначенными для богатых жителей Запада, в общественный сад. Пожилой мужчина сыпал корм для рыбок в аквариум, наполненный радужными карпами, а из панорамного вида на реку Хуанпу открывался вид на миниатюрные деревья пенджин - китайские бонсаи - и статую председателя Мао высотой в три фута.

В первые годы правления Мао особое внимание уделялось не зданиям, а людям Шанхая. Китайская коммунистическая партия официально классифицировала Шанхай как "не производственный город, скорее... образцовый город потребления, который служит бюрократам, компрадорам, помещикам и империалистам". Их долгосрочная цель заключалась в том, чтобы паразитический, непроизводительный средний класс ушел в прошлое. Шанхай, как буржуазный центр Китая и бывший плацдарм иностранного господства, стал целью и любимым проектом. Во время кампании "Пять анти" 1952 года на улицах магазинов и офисов звучали громкоговорители, призывавшие боссов признаться в уклонении от уплаты налогов, взяточничестве, хищении государственного имущества и других проявлениях коррупции. В то время посетителей призывали держаться подальше от тротуаров, чтобы на них не упали тела бывших бизнесменов, бросающихся с высотных зданий. Постепенно старые родственные связи больших семей были разрушены, и на смену им пришла "большая семья" школы, коммуны и трудового коллектива. Буржуазная концепция частной жизни сама по себе стала вызывать серьезные подозрения. (Одним из лозунгов того времени была "беспощадная борьба со вспышкой частного "я""). Это было время символической, иногда даже поэтической справедливости. Газеты печатали фотографии бывшего главаря "Зеленой банды" Хуанга Цзиньрона, подметающего тротуары у развлекательного центра "Великий мир", который когда-то принадлежал ему на бывшей авеню Эдуарда VII.

Это было, конечно, не лучшее время для создания репутации поэта-декадента, чье творчество было основано на бодлеровском культе частного "я". Тем более не для того, кто получил образование в лучших зарубежных школах, имел давние связи с бывшим националистическим правительством в Нанкине, жену, происходившую из одной из самых богатых семей старого Катая, и сложные связи с одним небезызвестным американским путником.

Учитывая все перемены, настигшие Шанхай, я уже не надеялся найти какие-либо следы Зау Синмая или его наследия.

Но Китай умел удивлять меня. Хотя дерево и кирпичи старых домов и зданий исчезают, часто оригинальные названия и традиции остаются на том же месте на карте. Однажды вечером я разыскал вегетарианский ресторан, где Синмай развлекал Джорджа Бернарда Шоу. Хотя оригинального здания уже давно нет, ресторан под названием Gongdelin - в народе его называют "Божественный" - занимает тот же угол улицы Bubbling Well Road - теперь Nanjing Road West, прямо через дорогу от Ciro's Plaza. (С 2002 года на месте старого кабаре сэра Виктора Сассуна возвышается тридцатидевятиэтажная башня неправильной формы). За тарелкой вегетарианской утки-барбекю, вылепленной из сейтана в удивительной имитации настоящей, я прочитал в меню краткую историю заведения, в списке бывших клиентов которого значился левый писатель Лу Сюнь. О Цзау Синмае, который в 1933 году оплачивал счета и Шоу, и Лу Сюня, не упоминалось.

Через несколько дней я поднялся на лифте в другое шанхайское заведение, Sun Ya, где Синмай и другие шанхайские писатели встречались, чтобы обсудить европейскую литературу. Когда-то это была чайная на Северной Сечуэнь-роуд, но в 1932 году она переехала в новое место напротив универмага "Сунь Сунь". Место на Нанкин-роуд превратилось в кантонский ресторан, чей фонтан с газировкой и репутация заведения, отличающегося чистотой, сделали его излюбленным местом остановки западных посетителей.

Пройдя через прихожую, где китайские покровители выстраивались в очередь, чтобы занять места, я подошел к нише в ярко освещенной комнате, где женщина средних лет и пожилая пара пили чай. Я представился, глубоко поклонился и сел рядом с пятой дочерью Зау Синмая, Сяо Дуо. К ней присоединились ее муж Ву Лилан, профессор психологии на пенсии, и дочь Перл, инженер-электрик, работающая в компании по производству печатных плат. Пока мы разбирали "белковую рыбу", фирменное блюдо ресторана - жареного окуня в кисло-сладком соусе , я начал узнавать, что случилось с семьей Цзау после 1949 года*.

Пришлось напомнить себе, чтобы я использовал не имя Зау Синмай, а современную китайскую транскрипцию - Шао Сюньмэй. Имя его дочери также изменилось. В шутку он назвал седьмую из девяти своих детей Сяо Дуо, что означает "слишком много". В юности она устала от этой шутки и сменила имя на Шао Ян. Она была привлекательной женщиной с тяжелым взглядом, высокими скулами и пчелиной улыбкой на лице, имевшем почти идеальный овал. Когда я отметил, что вижу сходство с ее отцом, особенно в области рта, она не обрадовалась: ей нравилось думать, что она похожа на свою мать.

В последующие дни Ву Лилань, Шао Ян и Жемчужина любезно помогали мне разыскивать адреса, связанные с историей семьи. Только один был полностью стерт с карты. После того как мы остановили такси на оживленном перекрестке к западу от Народной площади - бывшем углу Любовного переулка и Булькающей улицы, - Шао Ян указал на место, где раньше находился книжный магазин Синмэя. По ее словам, Maison d'Or был крошечным помещением площадью менее 200 квадратных футов, полки которого были заставлены книгами стихов и журналами, изданными ее отцом. На его месте стояло среднеэтажное здание, фасад которого скрывали строительные леса.

"Мой дед, - сказала Перл на не очень внятном, но грамматически правильном английском, - помогал многим людям, которые хотели опубликоваться. Многие известные писатели опубликовали свои первые книги именно там". Через дорогу, пояснила она, находился "Правда-красота-доброта", книжный магазин, в котором Синмай взял за образец свой. Им управляли франкофилы - отец и сын, чье знакомство с Европой ограничивалось прогулками по улицам Френчтауна. Сын, Цзэн Сюбай, сказал мне Перл, последовал за Чан Кай-ши на Тайвань, где стал министром культуры у националистов.

Дом Синмая и старый семейный дом, как я с радостью узнал, все еще стоят на своих местах. Однажды воскресным утром я встретил мужа Шао Ян - Ву Лилана, элегантно одетого в твидовый пиджак, длинный шарф и черный берет, на станции метро Yangshupu Road, и мы пошли по оживленной улице Pingliang Road к зданию старого издательства Синмэй. Когда мы вошли в комплекс, похожий на шикумен, из дверного проема вышла молодая женщина, грызущая кусок очищенного сахарного тростника. Ву Лилань провела меня по крутой деревянной лестнице в старое помещение "Современной прессы" на втором этаже. В единственной комнате теперь жила целая семья. Синмай выбрал это место, сказал мне Ву Лилан, потому что оно находилось всего в нескольких сотнях ярдов от доков, куда из Германии прибыл его ротогравюрный пресс. Благодаря своему расположению на набережной, после 1937 года район был захвачен японскими морскими пехотинцами. (Именно отсюда Микки перевез пресс в гараж на авеню Жоффр). Один из жильцов, некий мистер Шу, указал на люк в каменном полу подъезда, который вел в подвал, использовавшийся в качестве бомбоубежища. Во время войны в этом комплексе жил капитан японской военной полиции со своей семьей. Позже, рассказал нам г-н Шу, здание было превращено в пуговичную фабрику.

Мы вошли во внутренний двор, а затем прошли по переулку, который вел к дому Синмая. По пути Ву указывал на стены из шикумена: на многих кирпичах, посеревших от угольной пыли десятилетий, были видны китайские иероглифы с именами их создателей. Подобные знаки можно найти на камнях Великой стены; в Шанхае их наличие обычно указывает на то, что строение было возведено до свержения династии Цин в 1911 году. (В наши дни на кирпичи часто наносят номера мобильных телефонов компаний, предлагающих доставку бутылок с водой).

Мы вышли на Юлин-роуд, проходящую параллельно Пинлян-роуд в одном квартале к северу, и столкнулись с рядом трехэтажных домов из красного кирпича, которые были бы неуместны в викторианском Манчестере.

Протиснувшись через металлические ворота, мы вошли во двор, где на вешалках висели простыни. Побаловав себя легким проникновением, я вошел через парадную дверь дома № 47 и прошел по коридору, уставленному велосипедами и освещенному голыми лампочками над скрипучими половицами. Широкая деревянная лестница, на которой поколениями рук стиралась краска, вела вверх в безвестность. Именно на этой лестнице Микки, познакомившись с Пэйю и ее первенцем, последовала за Синмаем и его друзьями, чтобы выкурить свою первую трубку опиума. Двери наверху, в то, что теперь было отдельными и частными резиденциями, были закрыты. Вернувшись в освещенный солнцем двор, я заметил, что некоторые дома в этом ряду заколочены; Ву Лилань сказала мне, что старый дом Синмэя принадлежит семье из Тайваня, которая не может позволить себе ремонт.

В бывшей Французской концессии также сохранился дом, в который Синмай и его семья переехали после японского вторжения в 1937 году. На каменной сторожке у входа в комплекс висела табличка муниципалитета, на которой значилось: "Дом с террасой на авеню Жоффр. Построен в 1930-х годах. Каменная кладка. Современный стиль". Ряд трехэтажных отдельно стоящих домов был отделен от оживленной улицы, бывшей когда-то главной магистралью Французской концессии, высокой каменной стеной. Охранник в маленькой деревянной будке у входных ворот не разрешил мне войти, но сквозь железные прутья я мог видеть двор дома Микки, чью лужайку теперь охранял склонившийся китайский лев, который находился через две двери от дома Синмэй. Именно здесь, к отвращению соседей, Микки однажды выпустила на свободу мистера Миллса и других своих товарищей-симов.

Проводя время с Шао Яном, У Лиланем и Жемчужиной, я узнала, что случилось с Синмаем после прихода к власти коммунистов. В мае 1949 года он получил приказ прекратить выпуск своего самого долгоиграющего журнала - сатирического "Аналекты". Когда партия конфисковала его печатный станок, он проследил за его доставкой в Пекин, где его использовали для печати четырехцветных пропагандистских журналов. Вместе с Пэйюй и пятью детьми Синмай перебрался в столицу, где надеялся найти работу при новом режиме. В процессе подготовки он занялся изучением марксизма. На одной из фотографий того периода он запечатлен в одиночестве на краю дивана с незажженной лампой. Сигарета в правой руке. Исчез его коричневый халат в пол; вместо него на нем плохо скроенный костюм Мао из грубого хлопка. Исчез и всякий намек на непринужденность или томность. На его губах застыла улыбка, но лицо изможденное, глаза усталые. Он больше не молодой хозяин, у ног которого лежит весь Шанхай, в новом Китае его классифицировали как "мелкого горожанина", одного из миллионов.

Когда его связи в Пекине не оправдались, Синмай вернулся в Шанхай. Вместе с другом, который стал профессором химии в Фуданьском университете, он снял дом и вложил деньги в оборудование для производства фенола - химического вещества, имеющего широкий спектр фармацевтических и промышленных применений. Эксперименты удались, но масштабировать производство в домашней лаборатории оказалось невозможно, и в итоге он продал оборудование. Вернувшись к литературе, он сосредоточился на переводе произведений Перси Шелли, Марка Твена и своего давнего кумира Рабиндраната Тагора. Хотя издание "Тома Сойера" хорошо продавалось, его литературная деятельность больше не приносила достаточно денег, чтобы содержать семью, и он начал распродавать свою любимую коллекцию марок. Смерть старшей дочери, которая умерла от эмфиземы легких в возрасте двадцати пяти лет, опустошила его. Лишь позже семья узнала, что Сяо Юй посетила нескольких врачей, но решила не использовать более дорогие лекарства, которые могли бы улучшить ее состояние. В знак покаяния Синмэй отказался от сигарет: его дочь давно жаловалась, что они мешают ей дышать.

Его жена, более успешно приспособившаяся к жизни при коммунизме, сменила его на посту главы семьи. Когда партия объявила кампанию "Четыре вредителя", Пэйюй стала инспектором по гигиене в их переулке, отвечая за истребление мух, комаров, крыс и тараканов. Она следила за опрыскиванием подвалов ДДТ и придумала игру, в которой детей награждали красным флажком за каждую сотню убитых ими мух. Когда их квартал стал народной коммуной, Пэйю согласилась превратить первый этаж дома в соседскую столовую. Она, Синмай и двое оставшихся дома детей переехали в комнаты наверху.

Затем случилось худшее. В рамках своей попытки модернизировать экономику с помощью травматической шоковой терапии "Большого скачка" Мао начал кампанию по подавлению контрреволюционеров. Пэйюй вернулся из Нанкина в 1958 году и обнаружил, что Синмэя увезли в старую тюрьму на Уорд-роуд. В центре заключения Тиланцяо, как его теперь называли, членам семьи было запрещено посещать заключенных и посылать им еду.

Синмай сидел в одной камере с Цзя Чжифаном, профессором литературы из Фуданьского университета. Перл помогла мне найти статью, которую Цзя написал о своем тюремном опыте. Впервые он встретил Синмэя в начале пятидесятых годов на встрече писателей в ресторане Sun Ya. В то время, вспоминает Цзя, "у Синмая были беспорядочные волосы и старый китайский шелковый свадебный пиджак бронзового цвета, который он оставил расстегнутым. Он выглядел очень раскованно".

Поначалу Цзя не узнал немощного старика, с которым делил камеру. После двух лет тюрьмы Синмэй превратился в некое подобие призрака, который проводил дни, свернувшись калачиком в углу. Они делили камеру с белорусским редактором и тайваньским ученым, работавшим в "Отряде 731" - секретной лаборатории биологического и химического оружия, которую японцы держали в Маньчжурии и где проводились ужасные эксперименты над китайскими подопытными.

Когда в Китае начался повсеместный голод, вызванный излишествами "Большого скачка" и чередой стихийных бедствий, заключенных посадили на почти голодную диету. Синмай получал всего 600 кубических сантиметров овощей и кашу в день. Единственной физической нагрузкой для него было мытье пола в камере на руках и коленях.

Опасаясь смерти, Синмай рискнул подвергнуться наказанию - в камерах было запрещено разговаривать - и прошептал Цзя, что, если он умрет в тюрьме, он хочет, чтобы мир узнал две вещи.

"Первый касается визита Джорджа Бернарда Шоу в девятнадцать тридцать три года, - сказал он своему сокамернику.

Поскольку Шоу был вегетарианцем, мы угостили его в ресторане "Божественный" за мой счет. Счет составил сорок шесть долларов. Там были мадам Сунь, Линь Юй-тан и Лу Сюнь. Но в итоге в газетах мое имя не упоминалось. Я расстроился из-за этого. Второй вопрос касается моих статей. Лу Сюнь сказал, что я нанял других людей, чтобы они писали от моего имени.

Хотя я уважал Лу Сюня, мне было жаль, что он поверил таким ложным слухам. Какими бы плохо написанными он ни считал мои статьи, все они были моей собственной работой".

Постепенно Цзя узнал остальную часть истории Синмая. Вопреки мнению Микки Хана, его арестовали не за опиумную зависимость: бедность заставила его отказаться от этой привычки, как и от пьянства, задолго до этого. Синмай попросил друга семьи, который собирался в Гонконг, отправить для него письмо в Соединенные Штаты. ("Он не был хорошим другом, - сказала мне Перл, - скорее знакомым".) Письмо было адресовано Эмили Хан; в нем он спрашивал, может ли она прислать ему 1000 долларов - сумму, которую, как он помнил, он одолжил ей перед ее окончательным отъездом из Шанхая в 1939 году. Его младший брат, живший тогда в Гонконге, был серьезно болен и нуждался в деньгах на лечение.

Письмо так и не было отправлено; вместо этого друг семьи сдал его властям. После его ареста дознаватели хотели узнать, почему, если автором письма был он, оно было подписано неким "Пан Хе-вен". Его путаные объяснения об истинной личности господина Пана привели к новым вопросам - в частности, о его ранней связи с ведущими членами Националистической партии. Тот факт, что один из братьев Синмая был коммунистическим партизаном и что он вместе с Микки опубликовал первый английский перевод речей председателя Мао о "Затянувшейся войне", мало что значил.

В итоге Синмай попал в тюрьму не за контрреволюционную деятельность, а за "сложные отношения".

Синмай пережил три года пребывания в Тиланцяо, но с трудом. Пэйюй вспоминал, что после освобождения он выглядел как скелет, а кожа была "бледной, как у западного человека". Он был настолько слаб, что водителю педикаба, который привез его в дом, пришлось поднимать его на спине на второй этаж.

"Мы должны были быть благодарны за то, что он вообще вернулся", - написал Пэйюй после освобождения. "Нам некого винить, кроме самих себя, в том, что мы не знали норм и правильной позиции".

Поначалу Синмаю разрешали заниматься переводами, за что он получал государственный доход в пятьдесят юаней в месяц (меньше, чем полагается недавнему выпускнику университета).

После начала Культурной революции в 1966 году даже эта работа сошла на нет. Хуже того, интеллектуалы подвергались насилию и публичным унижениям. Его старшему сыну, Сяо Мэй, школьному учителю, приказали стоять в углу, пока на улицу выбрасывали его одежду, книги и матрас, а затем отправили на работу копать бомбоубежища, в то время как подростки называли его "змеей" и "дьяволом". Возраст и слабость Синмая, возможно, избавили его от подобных издевательств, но конфискация его немногих оставшихся книг, должно быть, была пыткой. (Два драгоценных предмета избежали гнева красногвардейцев: щетка для чистки кистей в форме персика, сделанная из фарфора и датируемая династией Сун, и картина Жана-Огюста Доминика Ингреса, которую Синмай купил, будучи студентом в Париже).

После того как Пэйюй в письме призвала его забыть о своих старых стихах, он ответил ей: "Вы, по сути, сказали, что мои старомодные стихи бесполезны. Но разве даже председатель Мао не писал старомодные стихи? Возможно, мои работы следует сохранить, чтобы показать следующему поколению, каким был мир".

В последние два года жизни, когда он стал свидетелем кошмара Китая, проводящего антиинтеллектуальную чистку тысячелетней культуры, здоровье Синмая, и без того пошатнувшееся, окончательно пошло на спад. Последние месяцы его жизни, пишет Пэйюй в своих мемуарах, были несчастными. Ему было трудно дышать, а адское пребывание в переполненной местной больнице усугубило его состояние. Он вернулся домой, но все, что ему оставалось, - это единственная комната в гараже дома на авеню Жоффр, которую нашел для него Микки Хан. Как и Микки, который в последние годы жизни жил в манхэттенской квартире с сестрой Хелен, он делил комнату с одним из своих братьев.

После кровоизлияния в желудок Синмай умер 5 мая 1968 года в возрасте шестидесяти двух лет. Его вдова, дожившая до восьмидесяти четырех лет, стала свидетелем начала новой эры: она умерла в 1989 году, через четыре месяца после жестокого подавления протестов на площади Тяньаньмэнь.

Пэйюй также прожил достаточно долго, чтобы увидеть начало искупления Синмая. В 1985 году первоначальное обвинение против него было отменено шанхайской полицией. С тех пор его литературная репутация начала расти. После того, как критики, под влиянием мнения Лу Сюня, отвергли его как плагиатора, создающего эротические и детективные произведения.

В литературных кругах материкового Китая его стали считать утонченным образцом сочетания современного европейского стиха и традиционной поэзии в республиканский период. (Ученые, с которыми я беседовал, также подчеркивали общительность и щедрость Синмая, а также огромное количество художников и писателей, которых он привлек к печати через свои многочисленные журналы). Для молодых китайцев он даже является объектом некоторого очарования. В 2005 году последние моменты его жизни легли в основу "Декадентской любви", мультимедийного спектакля из двенадцати сцен, поставленного гонконгским рок-музыкантом. Хотя памятников ему нет - в отличие от Лу Сюня, чей дом-шикумэн превращен в музей, - его полное собрание сочинений в девяти томах издано, а его старшая дочь Сяо Хун пишет биографию. Ее рабочее название - по стихотворению на обратной стороне его могилы в Чжуцзяцзяо - "Прирожденный поэт".

Больше не опасно проявлять интерес к плохим старым временам Шанхая. В Китае, ведущем переговоры о вступлении в XXI век на своих собственных условиях, годы "договорного порта" настолько отдалены, что больше не считаются угрозой для настоящего. Шао Ян и ее муж, жаждущие поделиться подробностями жизни Синмая, пригласили меня в свою квартиру на юго-западе города. Когда мы выходили из такси, Шао Ян тихо упомянула, что ее дед, промышленник Шэн Сюаньхуай, в чьем хозяйстве было сто лошадей и 350 слуг, раньше владел всей территорией, которую мы только что проехали. Мы проехали от храма Цзинъань до западного конца первой линии метро - расстояние в девять миль. На земле, которая в 1905 году принадлежала одной семье, сейчас живут сотни тысяч человек, выстроившихся вертикально в жилые башни.

Мы поднялись на лифте в их квартиру, где супруги живут скромно за дверью, защищенной толстыми металлическими воротами с тяжелым замком.

Пока мы пили белый чай, Шао Ян показывала мне перьевую ручку ее отца с ручкой из слоновой кости и соответствующую чернильницу, а также его табачные трубки (опиумные трубки были давно выброшены). На одной из стен висела оригинальная карикатура Мигеля Коваррубиаса, на которой ее отец был изображен в более счастливые дни, в длинном до пола коричневом халате и с непостижимым взглядом.

Они показали мне страницы блокнотов, исписанных коричневыми чернилами его изящной рукой, и альбомы, заполненные черно-белыми фотографиями давно ушедших времен. Синмай в западном плаще и берете стоит перед разрушенными колоннами в Помпеях; Синмай с друзьями из общества "Небесная гончая" на Левом берегу в Париже; Синмай в свадебном одеянии со своей молодой невестой Пэйюй.

Я заметил, что не было ни одного изображения его старой американской любовницы. Я спросил, не обижалась ли семья на Микки Ханн. В конце концов, она покинула Шанхай как раз тогда, когда дела шли плохо. Будучи адресатом письма от "Пан Хе-вэна", она также стала косвенной причиной его заключения в тюрьму.

Улыбка безмятежно расплылась по полным губам Шао Ян, и она просто ответила: "Нет".

Перл пояснила: Микки не виновата в том, что дедушка пытался отправить ей письмо, и семья никогда не винила ее в том, что его посадили в тюрьму. У детей Синмая остались только хорошие воспоминания о своей "тете Микки".

Я почувствовал облегчение. Я не хотел, чтобы история старой любви закончилась горечью.

Синмай, в конце концов, попал в тюрьму не только потому, что его поймали при попытке отправить письмо за границу. В конце концов, суть обвинения против него заключалась в "сложных отношениях". Это обвинение можно было бы предъявить и Микки Хану, и сэру Виктору Сассуну. В сущности, его можно было бы применить ко всему Шанхаю тридцатых годов - не говоря уже о Париже конца века, Берлине двадцатых, Нью-Йорке конца сороковых или любом другом месте, где интенсивное культурное брожение, сближение рас и встреча цивилизаций приводили к странным, удивительным сожительствам. Из "сложных отношений" рождаются новые способы создания искусства и новые идеи, а также обостренное чувство эмпатии и понимания. Когда в мире побеждают всеуравнивающие, всеупрощающие идеологии, сложность, а также ирония и причудливость оказываются первыми, кто попадает под паровой каток. В случае с Шанхайским договорным портом, этой полуколонией Запада, брожение сопровождалось таким вопиющим неравенством, что выравнивание было неизбежно; "Пан Хе-вен" попал в давку.

Пока мы продолжали болтать, я изредка поглядывал в окно. Солнце к тому времени опустилось на небо, заставив смог светиться гепатитно-желтым светом. Окраины Шанхая простирались до самого горизонта, на переднем и среднем планах возвышались жилые башни, переплетающиеся с эстакадами.

Вот к чему все это привело - и Шанхай, и семья Шао. Сбивающее с толку многолюдное семейство Цзау, где Микки впервые столкнулся с кланом, - в любой день наполненное старыми жокеями и отслужившими шоферами, поварами и амахами, бесчисленными отпрысками и кузенами, братьями-отказниками и одним развратным стариком-отцом - теперь представляло собой пару семидесятилетних, делившую несколько комнат на двадцать третьем этаже одной из бесчисленных башен мегаполиса. К тому времени, когда дети Синмая достигли совершеннолетия, Китай вступил в эпоху политики одного ребенка; у Перл, его внучки, не было своих детей.

За время долгого перехода Шанхая от Договорного порта к "городу без потребителей" пятидесятых годов и современной зоне свободной торговли многие многое приобрели. Для избранных - таких, как Синмай, - все было потеряно.

Бывали времена, когда новый Шанхай казался захватывающим, стремительным, никогда не дающим покоя. Но он никогда не казался мне таким ярким и живым, каким, по воспоминаниям людей, он казался им в тридцатые годы. Одно можно было сказать с уверенностью: никогда больше в нем не появится такой невероятно сложный персонаж, как Зау Синмай.

В свой последний вечер в отеле я сидел за столиком в лобби Jazz Bar, который много лет назад был известен как Horse and Hounds. На столе передо мной стоял бокал с охлажденным джином, Cointreau и вермутом, сдобренный рюмкой крем-де-менте, который, казалось, светился изнутри зеленым светом. Подняв стройные руки, певица в ципао - алом, облегающем, без рукавов - утихомирила шум мандаринских, немецких и японских голосов, напевая первые такты "Йе Шанг Хай", ноющей колыбельной о затерянной ночной жизни китайского побережья. Если я прищурился и позволил алкоголю сделать свое дело, то мне показалось, что это почти как в старые времена. Публика была космополитичной, плейлист - революционным, напитки - божественными. Я надеялся, что из тени выйдет высокий мужчина в монокле и шляпе, чтобы обойти столики с собственнической непринужденностью.

В тот вечер я помог, подсунув бармену рецепт "Конте Верде" - коктейля, названного сэром Виктором Сассуном в честь океанского лайнера, на котором он устраивал множество модных вечеринок. То, что коктейль подали в бокале для мартини - а не в бокале "Коллинз", как следовало бы, - немного развеяло чары, как и музыка, которую исполнил не Генри Натан и его оркестр, а секстет септуагенных китайских джазовых музыкантов. В тяжелые годы Культурной революции Старый джаз-бэнд сохранил старые стандарты, упорно репетируя "Begin the Beguine" и "Slow Boat to China" на подпольных джем-сейшнах.

Все это было очень ностальгично и довольно очаровательно, но не совсем, как любил говорить Микки Ханн.

С 1956 года отель Cathay был официально известен как Heping Fandian, что на мандаринском языке означает "Отель мира". (Это название, как ни прозаично, появилось благодаря мирной конференции стран Азии и Тихоокеанского региона, состоявшейся в Пекине четырьмя годами ранее). В пятидесятые годы это был излюбленный пансион для делегаций из социалистических стран; на другой стороне Нанкин-роуд отель "Палас", который так сильно пострадал во время бомбардировок в "черную субботу", был превращен в южное крыло "Мира". Пентхаус сэра Виктора стал рестораном, где гостей из Албании, Кубы и Северной Кореи обслуживали китайские официанты, которых обязали изучать русский язык. В Сассун-хаусе разместилась штаб-квартира Чэнь И, первого коммунистического мэра Шанхая.

Один из старейших служащих отеля, высокий и сатирический северянин по имени Ма Юнчжан, рассказал мне, что произошло с отелем в шестидесятые годы. Ма начал работать посыльным в 1964 году, когда был подростком. Вместе с другими сотрудниками он спал на двухъярусной кровати в общежитии на третьем этаже. С началом Культурной революции самые рьяные сотрудники начали заклеивать холл плакатами "Большой характер". Позолоченные драконы и фениксы, символы старых плохих маньчжуров, были заклеены бумагой и закрашены (по словам Ма, в другом отеле, не принявшем эту меру предосторожности, декор был уничтожен красногвардейцами). За кулисами была развернута кампания запугивания, чтобы вырвать контроль у первоначальной команды менеджеров. Генеральный менеджер был вынужден перевести свои должности в котельную. Один официант, известный тем, что сотрудничал с националистами, был доведен другими сотрудниками до самоубийства; его нашли повешенным на кране в туалете для персонала. К концу шестидесятых, вспоминает Ма, "Мир" едва функционировал; в какой-то момент одинокого иностранного гостя отеля ждали семьдесят сотрудников. Уроки английского языка Ма давала одна из постоянных жительниц отеля, чернокожая американская профсоюзная активистка по имени Вики Гарвин, которая приехала в Китай после того, как переворот в Гане разрушил ее надежды на помощь в создании социалистического государства в Африке. Шесть ведущих отелей Шанхая были переданы под контроль муниципального гарнизона. К концу "культурной революции" отель "Мир" перешел под контроль Народно-освободительной армии.

В Галерее мира - небольшом музее отеля, расположенном в комнате на антресолях, - я разговорился с преподавателем истории из Техаса, который сейчас живет в Гонконге и останавливался в отеле дюжину раз за последние тридцать лет.

"Это было совсем некрасиво", - сказала она мне о своем первом посещении в восьмидесятых годах. "Это было все равно что зайти в подворотню. Там были подвесные потолки, а в вестибюле находился единственный магазин - государственное туристическое агентство. Персонал был совершенно бесполезен; они просто шумели и смотрели в пол. В комнатах стояли односпальные кровати с тонкими матрасами. Покрывала на кроватях, очевидно, когда-то были высокого качества, но выглядели они так, будто их не меняли уже лет шестьдесят".

В 2007 году отель закрыл свои двери, и началась его полная реставрация. Руководителем проекта была назначена выдающаяся женщина-архитектор Тан Ю-ен, а за сохранением архитектурной целостности отеля следил известный специалист по охране природы Руан Исан, спасший от разрушения шанхайскую Маленькую Вену и многие водные города долины Янцзы. Когда три года спустя отель вновь открылся под управлением группы Fairmont Hotels and Resorts из Торонто, принадлежащей Катару, многое из былого шика Cathay было возрождено. Бесценные бра Lalique были возвращены в коридор, который вел в бальный зал на восьмом этаже. Декор сьютов Nine Nations был воссоздан по старым фотографиям, а Индийская комната засияла филигранной штукатуркой и куполами павлиньего цвета; в Китайской комнате были восстановлены полукруглые лунные ворота. В Аркаде на первом этаже была демонтирована отвратительная винтовая лестница из монолитного бетона, что позволило ротонде вновь занять почетное место. Мраморные рельефы стилизованных борзых, которые остаются эмблемой отеля, теперь обрамляют парящий потолок ротонды из свинцового стекла.

Некоторые из изменений, если бы он был жив и видел их, заставили бы сэра Виктора вздернуть бровь. Лифты теперь ездят прямо с третьего на пятый этаж: на кантонском языке цифра четыре звучит как слово "смерть". Вращающаяся дверь на Бунде теперь закрыта на тяжелый висячий замок, поскольку по фэн-шуй главная дверь здания должна быть обращена к воде. Однако китайские геоманты приписывают Сассунам мудрость за то, что они решили разместить свою штаб-квартиру в излучине Хуанпу, в том самом месте, где река, как говорят, хранит все свое метафорическое золото.

В номере 888, или президентском люксе Сассуна - бывшем аэродроме сэра Виктора, - гостей встречают портреты ухмыляющегося сэра Виктора и украшенной драгоценностями Барнези. Хотя наличие сдвоенных ванн порадовало бы бывшего обитателя пентхауса, вид с двуспальной кровати в главной спальне, выходящей на небоскребы Пудуна, привел бы его в замешательство. Пятизвездочный отель Peace теперь затмевает Шанхайская башня, на вершине которой возвышается семизвездочный J-Hotel, самый высокий отель в мире. Как и сам Peace, J-Hotel принадлежит Jinjiang International group - государственному предприятию, основанному женщиной, которая раньше заведовала кухней в Grosvenor House сэра Виктора.

Во время ремонта пентхауса сэра Виктора рабочие обнаружили мозаику в рамке с изображением Посейдона - или, возможно, какого-то финикийского бога моря, - спрятанную за досками в коридоре, ведущем в главную спальню. Среди персонала было распространено предположение, что это божество для багдадских евреев - то же самое, что Сиддхартха для многих азиатских буддистов. Несомненно, оно было помещено туда, чтобы обеспечить удачу; и долголетие отеля, несмотря на вторжения и революции, было явным доказательством его действенности. После того как ему позволили взглянуть на новый смелый мир сверкающих и мигающих меганебоскребов, древний морской бог снова скрылся за деревянной обшивкой.

Возможно, это был дух-покровитель Сассунов, но мое пребывание в отеле Cathay - для меня он всегда будет Cathay - было временем необычного спокойствия и удовлетворения. В моем номере на пятом этаже с видом на Нанкин-роуд мои мысли были необычайно ясными, я работал с прилежанием и писал с плавностью. Я понял, как Ноэль Кауард после долгого путешествия на океанском лайнере и поезде нашел в себе душевное спокойствие, чтобы написать первый вариант пьесы всего за четыре дня. Ощущение, когда тебя окутывает роскошь и в то же время ты находишься в центре событий, уникально. Временами мне казалось, что я нахожусь в спокойном глазу бури, наблюдая, как в опиумной грезе вокруг меня проносятся видения мира и всех его чудес. В "Катее" я был именно там, где нужно. Сэр Виктор, подумал я, в минуты своего наивысшего счастья, должно быть, чувствовал то же самое.

Гений сэра Виктора Сассуна заключался в том, что он построил свой великий отель в том самом месте, где далекий Катай встречается с Западом. Именно здесь упрямая китаянка плюнула в лицо чиновнику, пытавшемуся убедить ее продать родовое поместье одному из внешних варваров. И именно в этом месте в одну из самых черных суббот 1937 года, ровно в 16:27, прогремели взрывы, ознаменовавшие конец эпохи славы и необоснованного гламура Шанхая.

Именно здесь продолжает твориться история; именно здесь Китай продолжает демонстрировать свое соучастие в хорошем и плохом, возникающем в результате его амбивалентных отношений с внешним миром; именно здесь можно судить о будущем цивилизации, а значит, и нашей планеты. Через восемь месяцев после моего отъезда из отеля, в канун 2015 года, по Нанкин-роуд Ист в направлении Бунда стекались люди в невиданном даже для Шанхая количестве.

В то время как ответственные за район наслаждались банкетом из суши и саке в близлежащем роскошном ресторане, сил, выделенных для поддержания порядка, не хватало, чтобы справиться с толпой, которая выросла до 300 000 человек. Больше всего народу собралось возле того места, где Чан Кайши забрал все золото из хранилищ Банка Китая, и на части Бунда перед отелем "Мир". Посетители на крыше отеля с нарастающей тревогой наблюдали за тем, как каждый квадратный фут набережной становится сконцентрированным в человеческий поток. За двадцать пять минут до полуночи перед зданием на Бунде - в двух шагах от отеля "Мир" и по соседству со старым зданием North-China Daily News, где Микки Хан нашла работу, позволившую начать ее приключения в Китае, - внезапно возникла паника, охватившая толпу.

Давка началась, когда купоны для ночного клуба, напечатанные как зелено-белые банкноты, посыпались из верхнего окна здания в доме № 18 по улице Бунд. Когда толпа бросилась их хватать, сотни людей были затоптаны ногами. Тридцать шесть человек погибли, а сорок девять получили серьезные травмы, задохнувшись или разбившись о стены и барьеры безопасности.

Через несколько часов после трагедии один из фотографов сделал снимок купонов, спровоцировавших давку. Только присмотревшись, можно было понять, что это не настоящие американские стодолларовые купюры, а их убедительные имитации. Возле старого отеля Cathay, в месте, где Китай всегда встречался с миром, тротуар был усеян ими.

* Я связался с семьей Шао после того, как нашел статью Associated Press десятилетней давности о случайной встрече репортера с пожилым англоговорящим китайцем в одном из кафе в центре города. В статье описывался опыт вышедшего на пенсию учителя начальной школы Шао Цзучэна, и добавлялось, что он был сыном "Шао Сюньмэя, известного поэта". Я понял, что это первенец Синмэя, Сяо Мэй - мальчик, который поразил Микки Хан, когда она впервые увидела его, как миниатюрная версия Синмэя. Сяо Мэй умер в 2005 году в возрасте семидесяти семи лет.