Шапка Мономаха

Глава 10

Лето одна тысяча семьсот семьдесят четвёртого года выдалось в Санкт-Петербурге жарким и даже душным. Однако двор не переехал в Царское село, к тенистым аллеям и прохладным прудам, как делал это обычно. Приличествующие объяснения этому, конечно, давались, но настоящей причиной был страх. Страх перед внезапным появлением войск самозванца. Его казачки и пособники мерещились повсюду, заставляя метаться немногочисленную конницу. Императрица в такой обстановке сочла неразумным отдаляться от столичного гарнизона и местного дворянского ополчения.

Канцлер Российской империи Никита Иванович Панин в сопровождении своего личного секретаря ехал в Зимний дворец. Уже приближаясь к цели поездки, в открытое окошко он пронаблюдал вереницу небольших скампвей и шебек, которые, взмахивая веслами, тянулись вверх по реке. Это генерал-майор Назимов Савва Максимович, распоряжающийся остатками балтийского флота, не ушедшего вместе Чичаговым в Средиземное море, выполнял требование государыни обеспечить патрулирование на Волхове. Мелкие гребные суда к этому были вполне способны.

Карета остановилась у дворцовой арки. Дежурный офицер из флотских, кои теперь во множестве были привлечены к службе на суше, открыл дверь и отвесил поклон канцлеру, попутно осматривая салон на предмет посторонних. Увы, но меры безопасности были ужесточены до крайности и касались теперь всех без исключения.

Протяжно скрипнули ворота. Карета въехала во двор и теперь уже окончательно остановилась, достигнув цели. Денис Фонвизин ловко выскочил первым и помог своему одутловатому шефу осторожно ступить своими подагрическими ногами на плитки двора.

Высокомерно раскланиваясь со встречными придворными и привычно игнорируя боль в ступнях, канцлер двинулся через анфиладу залов к кабинету императрицы. В одной из небольших групп аристократов его взгляд выхватил фигуру человека, которого он никак не ожидал здесь увидеть. Это был Джордж Маккартни, один из главных закулисных организаторов союза северных держав. Так называемого «Панинского Северного аккорда».

Тогда, десять лет назад, он был послом английского короля в России и, возможно, оставался бы им и доныне, но приключился скандал, связанный с беременностью одной фрейлины государыни. Императрица была разгневана и потребовала замены посланника. Так что возвращение Маккартни в Россию было неожиданным.

Пару ему составлял ныне действующий посол Роберт Ганнинг. Панин подошел к англичанам и обменялся с ними любезными поклонами.

— Признаться, не ожидал вас увидеть в России, дорогой Джордж, — улыбнулся канцлер после приветствий. — Вы полагаете, что государыня забыла свой гнев?

Англичанин улыбнулся и на неплохом русском языке ответил:

— Я не буду докучать своим присутствием государыне. Меня привели в Россию дела, далекие от высокой политики. Премьер-министр и парламент озабочены неисполнением обязательств с русской стороны по поставкам железа, пеньки, льна, зерна и прочих товаров. Наши компании несут убытки, и я направлен оценить перспективы сложившейся ситуации.

Тут Панин поморщился. Англичанин был прав. С поставками товаров из России все было плохо. Вскоре после захвата самозванцем Москвы вдоль водных путей, соединяющих Волгу с Невой, прошлась дикая орда из казачков и инородцев. На Мсте, Волхове, Ладожском канале и даже напротив самого Шлиссельбурга были утоплены или сожжены все баржи с грузом.

Сотни купцов завалили своими жалобами канцелярию градоначальника, коммерц-коллегию и даже его самого. Причем масштаб потерь, если верить этим слезницам, раза в три превышал обычный годовой грузооборот. Но на купцов Панину было наплевать, даже на английских. Ужас ситуации был в том, что в город прекратились поставки продуктов с Поволжья. Ни ржи, ни пшеницы, ни овса за последнее время в город не привезли ни единого куля.

Сто пятьдесят тысяч жителей столицы уже начинали понемногу паниковать. Все, кто мог, начали покидать город. Особенно иностранцы. По городу ходили слухи один тревожнее другого. Цены на продукты взлетели как никогда раньше. Возросло количество разбоев и грабежей.

Новгородская и Псковская губернии столицу прокормить не могли в принципе, и потому в срочном порядке пришлось воспретить вывоз зерна из Эстляндии, Лифляндии и Курляндии за рубеж. Что вызвало закономерное недовольство английских и шведских купцов в Риге и Мемеле. Так что появление высокопоставленного эмиссара из Лондона удивления не вызывало. Вызывала удивление личность посланника. Бывший посол был слишком крупной фигурой для банального торгового аудита. Панин чувствовал фальшь, глядя на разглагольствовавшего о трудностях торговли бритта.

— В скором времени вопрос с самозванцем и свободным доступом к волжской торговле будет решен. Южная армия уже движется к Москве, а шведский король окажет помощь с севера. До конца лета все решится, — заявил канцлер с уверенностью, которую на самом деле не испытывал. — А пока прошу извинить. Меня ожидает ее величество.

Когда англичане остались позади, Денис Фонвизин негромко произнес в спину своему шефу:

— Сдается мне, что Маккартни этот неспроста приехал. Как бы он не к Пугачеву наладился.

Панин кивнул и вполголоса ответил:

— Я тоже об этом подумал. Попрошу брата слежку за англичанами установить усердную. Посмотрим, что джентльмены затеяли.

— Это правильно, Никита Иванович. А ежели они пропадут по пути к самозванцу, то и невелика беда.

— Экий ты кровожадный, — усмехнулся канцлер.

Тем временем они дошли до кабинетов императрицы и увидели рыдающую Анну Волконскую, фрейлину государыни, которую уводил прочь доктор Роджерсон.

— Ой, Никита Иванович, никак дурные новости из Москвы пришли.

Опять раздался голос Фонвизина из-за спины Панина.

— Сейчас узнаем.

Панин жестом подозвал дежурного офицера, на этот раз не из числа флотского экипажа, а из гвардейцев-семеновцев, что не ушли вместе с Орловым, и спросил, кивнув на рыдающую женщину:

— Что случилось?

— Из Москвы слух пришёл, что ее батюшку казнили. Отрубили голову прилюдно какой-то машиной для казни.

— Господи, прими его душу грешную…

Перекрестился Панин, забрал у секретаря папку с бумагами и вошел в кабинет.

У императрицы собралась обычная теперь компания доверенных лиц — генерал-прокурор князь Вяземский, глава тайной канцелярии Петр Иванович Панин, генерал-полицмейстер Петербурга Николай Иванович Чичерин и президент Военной коллегии Захар Григорьевич Чернышев. Необычным было только присутствие протоиерея Иоанна Панфилова.

— Ваше величество, счастлив вас видеть…

Начал было расшаркиваться канцлер, но Екатерина его прервала:

— Полно, Никита Иванович. Не до этикета ныне.

И протянула ему листок бумаги.

— Снова нас маркиз в грязь макнул. Читай.

Листок сообщал читателям о состоявшемся суде священной консистории, на котором «на основании надежных свидетельств» была изобличена супружеская неверность Екатерины в бытность ее еще великой княжной. Сообщалось о сыне, прижитом от кого-то из Орловых, и о прочих прегрешениях. Приговором суда брак между Екатериной Алексеевной и Петром Федоровичем считался расторгнутым. А в наказание за преступление неверной жене назначено заключение в монастырь.

Пока канцлер читал эту свежую новость, Екатерина возмущалась:

— Вот каковы эти бородачи! Переметнулись, негодяи. Кругом предательство и трусость. За что господь так несправедлив со мной!

На этот риторический вопрос ответ дал духовник императрицы:

— Ведомо за что. Вас лично — за секуляризацию земель монастырских, а всю династию в целом — за упразднение патриаршества.

В общем-то, все и так это понимали. Но помалкивали, не желая еще больше нервировать Екатерину.

— Я о благе государства пеклась! — возмутилась императрица. Но духовник только пожал плечами и не стал спорить. Екатерина тоже эту тему решила оставить.

— Ну, Никита Иванович, что скажешь? Чем нам это грозит, по-твоему?

Панин тяжело вздохнул.

— На первый взгляд сей вердикт ничего не добавляет к текущей ситуации. Народу по большому счету эти юридические тонкости безразличны. Только-то и повода, что позубоскалить в адрес вашего величества.

Екатерина нервно шлепнула себе по ладони веером и нахмурилась. Панин же продолжал:

— Но истинный смысл листка в том, чтобы показать всем союз самозванца и церкви. И это очень плохо. В глазах уже не просто крестьян, но и образованной публики его власть приобретает тень законности. Следующим шагом стоит ждать выборы патриарха и венчание на царство.

— Может, нам упредить? — подал голос Петр Панин. — И своего патриарха избрать по-быстрому?

Протоиерей посмотрел на тайника с укоризной.

— Не собрать нам Архиерейского Собора. Под рукой только архиепископ Псковский Иннокентий есть. У самозванца же почитай все главные епархии в кулаке.

— Да чего там собирать. Назначит матушка-государыня вас патриархом, и всего делов.

Священник аж отшатнулся от такой прямолинейности. И перекрестился непроизвольно.

— Нет уж. Такого патриарха церковь не примет. И вреда в том будет куда больше, чем пользы.

— Надо ускорить движение армии. Нужно поскорее выгнать Пугача из Первопрестольной, — вклинился генерал-полицмейстер Петербурга, замордованный проблемами столичного города. — Что там с армией, Захар Григорьевич? Когда уже она свое слово скажет?

Чернышов, кряхтя, поднялся и доложил:

— В последнем донесении графа Румянцева пишется, что обе армии уже добрались до магазинов в Киеве, Полтаве и Бахмуте. По его словам, потребны одна-две недели на приведение войска в должный порядок, и потом он всей силой выступит на самозванца.

— Медленно, Захар Григорьевич! Очень медленно! — воскликнула Екатерина. — Как жаль, что Александр Васильевич Суворов пропал. Нет вестей о нем?

— Никак нет, государыня, — развел руками Чернышов. — Как сквозь землю провалился.

— Несчастье за несчастьем, — Екатерина стукнула веером о подлокотник кресла и посмотрела на канцлера.

— Никита Иванович, ты хотел какие-то предложения озвучить. Для того и собрались. Говори уж.

Панин открыл папку и, откашлявшись, начал:

— При трезвом и взвешенном рассуждении мнится мне, что вернуть состояние общественное в допрежние кондиции видится невозможным. И дабы не довести до погибели всю нашу возлюбленную державу, следует не только отобрать у самозванца реформаторскую инициативу, но и даже в чем-то его превзойти. Так, во-первых, полагаю, следует ввести в армии вместо фактически пожизненной рекрутской повинности призывную службу на короткий срок, как и в армии самозванца. Это повысит лояльность армии, что нам сейчас жизненно необходимо.

Чернышов было вскинулся возражать, но властный жест императрицы его остановил.

— Продолжайте, Никита Иванович.

— Следует объявить о реформе местного самоуправления по тому же принципу, что сейчас осуществляет самозванец. Но, разумеется, с существенным имущественным цензом, дабы отсечь чернь. Это же касается и созыва всенародного представительного органа по примеру английского парламента.

Екатерина тяжко вздохнула.

— Бессмысленное сборище болтунов. Но уж коли придется, то созовем. Что там дальше?

Панин мысленно перекрестился и произнес:

— И самое тяжёлое, господа. Следует отменить крепостное право.

После нескольких мгновений абсолютной тишины кабинет взорвался криками.

— Да в уме ли ты, братец! — вскочил младший Панин. — Это все твоего Фонвизина выдумки…

— Никита Иванович! — рычал Чернышов. — Это уже не в какие ворота не лезет…

— Может, и нам всем и под карнифекс самим лечь? — прогудел Чичерин.

Панин немного не понял смысла последней фразы, но переспрашивать было некогда. Снова раздался стук веера о подлокотник, и голос императрицы призвал всех к спокойствию.

— Объяснитесь, Никита Иванович. Как вы себе это представляете?

Панин облегченно выдохнул. Самое худшее не случилось.

— Разумеется, я не сторонник методов самозванца. Образцом я почитаю реформы, что провел король Фридрих в Восточной Пруссии. Там крестьянам предоставили личную свободу и право выкупить земли или за деньги, или путем переуступки части пахотных площадей. Впрямую этот опыт нам не подходит из-за общинного устройства крестьянского хозяйства, но как основу его нужно рассматривать.

Панин обвел взглядом собравшихся.

— Пугачев выпустил джинна из бутылки. И загнать его обратно не можем ни мы, ни он сам. Даже если Румянцев победит самозванца, это не остановит бунта. Казним этого самозванца, тут же появится новый фальшивый Петр Третий. Надо менять законы. И камень преткновения — вопрос о крепостничестве.

Екатерина похлопала веером по руке и указала на папку.

— Там описано, как это возможно осуществить?

— Да государыня, — поклонился Панин. — Вчерне, конечно, но на детальную проработку ни сил, ни времени не было.

— Правда, что это твоего секретаря работа?

— В значительной степени, государыня, — Панин с поклоном передал папку Екатерине.

— Хорошо. Я внимательно с ним ознакомлюсь. Отчаянное время требует отчаянных мер. И посему я хочу просить у вас совета, господа. Стоит ли мне рассматривать возможность вступления в брак с королем польским Станиславом и объединении держав Российской и Польской?

Панин, хитро прищурившись, обежал взглядом лица собравшихся. Идейка иезуитов, старательно донесенная им самим до сознания императрицы, кажется, дала всходы. Сам он на эту тему уже неоднократно думал и потому поспешил огласить аргументы «за».

— Вы знаете, государыни, мое мнение. Я сторонник такого объединения. Польская шляхта многочисленна, бедна и агрессивна. Нашу неурядицу с их помощью вполне можно победить. Вы получите законного супруга и, даст бог, произведете на свет наследника. Чем умиротворите общество…

— Наследника, крещенного в какой вере? Католической? — закричал протоиерей Иоанн и вскочил с кресла, потрясая посохом. — Под папскую руку Русь завлекаешь, пес! Не бывать тому!

Панин отшатнулся, опасаясь того, что его прямо сейчас приложат по голове. Настолько яркой была вспышка гнева духовника императрицы. Екатерина потянулась к священнику и ухватила того за рукав.

— Не ругайся, отче. Наследник же и православным может быть. Это уж как мы тут порешим, так и будет.

Иоанн при этих словах взял себя в руки и сел обратно.

— Нынче вояки из поляков так себе, — о своём, о военном задумался Чернышов. — Но пейзан гонять и резать они, конечно, мастера. Тут не возразишь. С Емелькой они бы нам могли помочь изрядно.

Началась бурная дискуссия. Обсудили возможную реакцию Вены и Потсдама. Прикинули финансовые потери и приобретения. Екатерина всех внимательно слушала, кивала и неоднократно повторяла, что вопрос этот чисто умозрительный. Но Панин знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать — принципиальное решение государыня уже приняла. И, вероятно, вердикт духовной консистории был тому последней каплей.

К Смоленску подъехали с рассветом. Старинная крепость на высоком берегу Днепра была видна издали как темная полоса, над которой в лучах восходящего солнца блестели кресты и купола церквей.

Савельев мысленно посетовал на то, что нормального леса вокруг крепости не было до самого горизонта. Вырубили его ещё, поди, во времена Ивана Грозного, когда строились эти могучие стены. Остались только островки кустарника вдоль оврагов да обывательские сады. С точки зрения обороны это было, конечно, правильно, подходы к твердыне просматривались далеко окрест, но у Карп Силыча задача стояла обратная. Крепость надо было взять быстро и желательно без всякого штурма. Об осаде даже речи не было. Южную армию ждали уже через месяц, так что времени было совсем мало.

Но сколь мало его бы ни было, пришлось часть его потратить на подготовку. И самое главное — на поиск людей знающих Смоленск и подходящих для операции. Не потащишь же с собой клеймёных и с драными ноздрями. Из его прежней лесной банды осталось всего пятеро, его личная гвардия, можно сказать. Ребята преданные и готовые за него жизнь отдать. Кроме того, взял он с собою и Ивашку — пацана-сигнальщика, который так лихо себя проявил под Муромом. Парень был круглой сиротой и в его банде стал кем-то вроде общего сына. Каждый норовил его научить чему-то, что знал сам.

Вот сейчас пацан стоял на краю трясущейся телеги со стамеской в руке и наносил удары по деревянном, плохо оструганному шару на конце длинной палки, которой старался попасть в него с разных направлений Крапива. Причем один глаз у парня был закрыт повязкой, как бы понарошку залит кровью из рассеченного лба. Само собой, при этом нарушается точность удара, и старый душегуб вбивал в юную голову навыки действий в такой ситуации.

— Молодец, хорошо начало получаться, — прокомментировал Крапива и скомандовал: — А ну перемени повязку.

— Ты, Крапива, ему вовсе глаза закрой, — засмеялся Пантелей, один из новеньких, идущий за телегой так же, как и прочие. — Нехай ухами смотрит!

Крапива нахмурился.

— Тебе ха-ха, а я лично видал бойца, который с завязанными глазами без промаха дрался и от ударов уходил. Так что будет время, и из Ивашки такого сделаем.

— Стоит ли учить отрока душегубству? — вмешался в разговор, плешивый, и толстый как боров монах Ферапонт, сидящий на телеге. — Пожалели бы мальчонку, ведь смертному греху учите! Убивству.

Крапива криво усмехнулся.

— Поздно, отче. Ивашка-то уже согрешил с одним немчиком под Муромом. Влепил ему пулю из пистоля прямо в лоб. Так что одним больше, одним меньше, какая для Бога разница.

— Помолчи, Крапива, — перебил его Савельев, — не то говоришь. Парень ничуть не согрешил, ибо все мы находились и находимся на государевой службе. Мы не тати лесные. Мы все делаем по его поручению и державе во благо. И всякий грех, на этой службе случающийся, ложится не на нас, а на самого государя. Он неоднократно говорил, что за все сам ответит перед Богом. А нам надо старательно и верно выполнять службу, не щадя своей жизни.

В голосе Савельева звучала какая-то смесь любви и торжественности. Всякий раз проявлявшаяся, когда речь заходила о царе.

— Но вот вне службы, — немного изменил тон атаман, обращаясь уже к Ивашке, — следует жить по христианским заветам, как и говорит батюшка. Помнишь хоть их?

— Конечно! — воскликнул подросток. — Я Господь Бог твой… да не будет у тебя других богов пред…

И в этот момент ему по голове прилетел несильный удар шариком на конце палки. Парень опешил и уставился на Крапиву.

— Ты продолжай. Продолжай, — усмехнулся тот и снова приготовился к удару.

— Не делай себе кумира и никакого изображения…

Второй удар парень уверенно и сильно парировал стамеской, уже не прерывая воспроизведения десяти заповедей. Так они и ехали, пока не начался пригород.

Подъезжали они с юга, со стороны, противоположной московской дороге, специально сделав большой крюк. У рогаток заставы на земляном бастионе перед воротной башней уже скопилась небольшая кучка баб и мужиков, направлявшихся в город. Задержка была вызвана тем, что навстречу им из города на пригородные луга выгоняли скот.

Савельев прикинул размер стада и сделал вывод, что к осаде в крепости активно готовятся. Скота было куда больше, чем можно было ожидать от города такой величины.

Когда стадо освободило проезд, на таможне принялись осматривать повозки. Солдаты не особенно придирчиво делали это. Некоторых, видно, примелькавшихся, пропускали вовсе без досмотра, но их повозка привлекла внимание. Молоденький прапорщик, командовавший караулом, с подозрением осмотрел их, склонившихся до земли, с сорванными шапками.

— Кто такие? Откуда и куда едете?

В разговор с офицером, как и было уговорено, вступил не Савельев, а Ферапонт.

— То с Рославля мастеровые едут к отцу Иосафу на работы в Авраамиевском монастыре. Спасо-Преображенского монастыря игумен Илларион кланяется им. Ежели надобно, то вот письмо от отца настоятеля.

И монах начал вытаскивать из-за пазухи конверт.

Савельев совершенно не волновался. Письмо было подлинным. Монах этот сопровождал их от самой Москвы и был из доверенных лиц архиепископа Платона. Он спешно ездил в Рославль за этим документом. По его словам, добыть его труда не составило. Монастырь тот десять лет назад указом Екатерины вывели за штат, и он с тех пор бедствовал. Так что его настоятель рад был помочь «истинному государю».

Прапорщик скомандовал своим подчиненным обыскать телегу и принялся читать письмо. Пара солдатиков не особо усердно поворошила в телеге вещи, погремела инструментом и удовлетворилась увиденным. Их наконец пропустили.

Савельев внимательно наблюдал за устройством оборонительных сооружений. Земляные валы защищали проездную башню, к которой через глубокий ров вел деревянный мост. В самой башне дорога делала поворот под прямым углом. Это был так называемый захаб. И уже за могучими внутренними воротами открылся вид на городскую застройку. Бесконечная лента заборов вдоль мощеной булыжником мостовой. И одно-двухэтажные домики, утопающие в зелени. Очень похоже на Нижний или Казань.

Остановились на монастырском подворье. Ферапонт вытащил из телеги здоровенную оплетенную лозой бутыль, выбрал одного из попутчиков в качестве носильщика и скомандовал:

— Здесь располагайтесь. А я пойду с отцом настоятелем договариваться, — он истово перекрестился и пробормотал: — Господь всемогущий, дай мне здоровья.

Глядя в спину уходящему монаху, Савельев негромко добавил Пантелею:

— Ежели попы меж собой не договорятся, то с подворья съезжаем и у твоих знакомцев сныкаемся. Сходи-ка ты их проведай. И разузнай, как тут и что.

Новичок в его команде, найденный среди тех колодников, что примкнули к бунту еще на Урале, кивнул и исчез за воротами монастыря.

Вернулся Ферапонт после заката. За это время местный келарь успел поставить на работы залетную артель. Тому, что из десяти человек только один был настоящим каменщиком, он ничуть не удивился и нарезал им фронт работ на неделю. С харчеванием и помывкой вопрос тоже решили, и вся банда охотно попарилась в монастырской бане. И вот теперь, когда они лежали на лавках чистые и сытые, за окном послышались шаркающие шаги, громкое икание и неразборчивая ругань. Шаги стихли, раздалось журчание. Довольно длительное. Потом заскрипела дверь, и в горницу, пошатываясь, ввалился монах.

Савельев встретил его вопросом:

— Ну? Как?

Тот, хватаясь за стенку, прошел к своему топчану. Завалился на него и лежа проворчал:

— Договорился. Вот ключ от входа в подклет церкви, — Ферапонт вытащил из-за пазухи свою добычу. — Но это все. Ничем иным нам помогать не будут.

Савельев усмехнулся и забрал ключ.

— И этого довольно.

Следующие два дня прошли тихо и мирно. Монах убыл с вестями в сторону Москвы навстречу полкам под командованием Крылова, а разведчики усердно изображали из себя строителей, собирая информацию и приглядываясь. В подземелья тоже сунулись, но на пути встретились двери и решётки, и ломать их сочли преждевременным.

Через неделю под Смоленском начали разворачиваться войска самозванца. Практически сходу, ночным штурмом, совмещенным с речным десантом, были взяты правобережные редуты. После чего армия Крылова переправилась на левый берег и взяла крепость в осаду.

Внутри, конечно, это вызвало бурную суету военных. Был введен комендантский час и усиленное патрулирование города. Мужичков стали хватать на принудительные работы на укрепления и даже их «артель» хотели мобилизовать, но внезапно за них заступился настоятель монастыря. Видимо, решивший что-то для себя.

Так или иначе, но наконец в одну из ночей на условные сигналы фонарем, посылаемые с колокольни Спасо-Преображенского собора Авраамиева монастыря, был получен ответ. Довольный Ивашка тут же прибежал к атаману.

— Карп Силыч! Ответили! На следующую ночь готовы будут.

— Ладненько, — ответил Савельев и распорядился, — вскрывайте телегу. Пора.

И через несколько минут под покровом темноты из телеги выдрали фальшивое дно и извлекли оружие вместе с кое-каким специфическим инструментом.

С утра, после службы в церкви, которую разбойнички и проигнорировали бы, да приходилось соблюдать устав монастырский, группа разделилась. Часть пошла на строительные работы, дабы не привлекать внимания, а часть спустились в подземелья.

Из монастырских подземелий они беспрепятственно попали в подземный ярус Авраамиевской башни. От нее под всей крепостной стеной в обе стороны тянулся длинный боевой ход. Но путь им преграждала кованая решетка, запертая на висячий замок. Разумеется, это ожидали изначально, и потому Савельевым из заплечного мешка был извлечен замысловатый инструмент, изготовленный мастером Кулибиным по рисункам самого государя. Это были кусачки, способные перекусить дужку замка в палец толщиной.

Несколько минут возни с прилаживанием инструмента, одно могучее движение ручек, и перекушенный замок падает на песок под ногами.

— Ух ты! Вещь! — воскликнул Пантелей, видевший работу этого инструмента впервые. — Это ж ни один замок не устоит. Считай, что все амбары купецкие стоят настежь!

— Ты это брось, паря, — проворчал Савельев, — не для татьбы то измыслено.

— А что! Я ничо!

Двинулись дальше. Тусклый свет масляной лампы освещал кирпичные своды и равномерно расположенные отдушины на потолке. Было сухо и прохладно.

На входе в подземную камеру башни Орел их встретила еще одна дверь. На этот случай глухая. Сбитая из дубовых плах и, видимо, запертая на засов с обратной стороны.

На этот раз из мешка появился коловорот с широким перовым сверлом. Полчаса муторной работы, и широкое отверстие в двери было пробурено. В него сначала засунули горящую паклю на длинной проволоке, а следом Савельев просунул овальное зеркальце. Покрутив его так и этак, он недовольно проворчал:

— Не повезло. На замок заперто. Я надеялся, что просто засов задвинут. Отодвинули бы крючком и все. А так ломать придется.

И снова из мешка атамана появилась на свет невиданная диковинка, изготовленная Кулибиным по рисунку государя. Савельев назвал ее домкратом.

В просверленное отверстие завели хитрый разжимной крюк и, уперев пару опор в соседние целые доски, начали накручивать винт на резьбу. По мере вворачивания винта кроме жалобного скрипа металла начал слышаться треск дерева. Наконец доска лопнула и усилие на винте резко ослабло. Сломанную дубовую плаху окончательно вывернули из металлической оковки, и в двери образовалась щель, как щербина в зубах. Внутрь пролез самый тощий из их компании и перекусил дужку замка.

Камера, в которой они оказались, имела лестницу как вверх, так и вниз. Дверь, ведущую наружу, они подперли на всякий случай, а сами опустились еще на две сажени под землю. Ивашка при этом как-то робко пробормотал:

— Как в преисподнюю спускаемся.

На одной из стен этого нижнего яруса башни бельмом выделялась относительно свежая кирпичная кладка.

— Вот отсюда за стену ход идет, — указал Пантелей. — Заложили, видать, после нас. А вообще именно здесь граф свое серебро и медь хранил. И здесь же станочек штемпельный стоял. Монету тут чеканили.

— А снаружи слышно не было? — поинтересовался Савельев.

— Вроде как и нет! — покачал головой бывший фальшивомонетчик. — Но мы на всякий случай народ пугать повадились. По ночам вокруг башни в простынях бегали и хохотали как дурные. А днем слухи и ужасы рассказывали. Так что народ к башне соваться остерегался, а службу на стенах в ту пору и не несли вовсе.

— Понятно, — почесал подбородок атаман, — ну тогда будем потихонечку.

Потянулись часы, наполненные негромким тюканьем молотков по зубилам. Конечно, дело пошло бы веселее, орудуй они ломом и кувалдой, но Савельев на это не решился. Звук по камням мог далеко разбежаться и всполошить часовых. Кроме того, времени до ночи было еще много, так что тише едешь — дальше будешь.

А пока текла эта посменная работа, Пантелей рассказал любопытствующим Ивашке и Крапиве случившуюся здесь с ним историю.

— Я уже потом узнал, как все началось. Но вам расскажу по порядку. Жил-был, стало быть, один польский граф по фамилии Змеявский. Вроде как кто-то из его предков в Смоленской крепости в осаде сидел против войск царя Алексея Михайловича и ход этот знал. И вот когда у Змеявского этого конфуз какой то в Польше случился, то перебрался он в Смоленск и учинил кирпичный заводик на речке Рачевке. Аккурат на том месте, где ход из крепости заканчивался. Но кирпичи граф только для вида делал. На самом деле на этом кирпичном заводике по ночам плавили серебро и золото да мешали их с медью. А тут, под башней уже, из слитков ковали полосы и чеканили монеты.

Пантелей рукой обвел пространство, где когда-то стояли приспособления.

— Граф дураком не был. Монеты чеканили польские, голландские и немецкие. И уже за границей их менял через жиденка одного торгового. И полученное золото и серебро и снова с медью мешал. Так граф стал богатеть не по дням, а по часам. Но он, как я уже говорил, дураком не был и с подельниками своими всегда делился щедро. За верность платил. Но и за глупость наказывал. Так что все у него было хорошо целых пятнадцать лет. До тех пор, пока его старый камердинер не решил исповедоваться перед кончиной. Тут-то все и вскрылось. В одну ночь повязали всю шайку. Разбирались недолго и судили скопом. Всех приговорили к порке, клеймлению и каторге.

— И графа тоже? — удивился Крапива.

— И графа.

— А чего ж у тебя клейма на лице нет?

Пантелей улыбнулся.

— А мне, дураку, повезло. Я же дезертиром был. С кексгольмского полку сдриснул в свое время. А тут накануне натыкаюсь на своего ротного командира в сопровождении унтера и нескольких солдат моего шестка. Как они тут оказались, ума не приложу. Но они меня хвать и к коменданту. Так и так, мол — дезертир. Мне сразу преизрядно шпицрутенов выписали, и несколько дней я пластом лежал. А за это время как раз шайку графа-то и повязали. Я как узнал об этом, сам стал на воинскую службу проситься. Боялся, что на меня подельники покажут, и пойду я в кандалах на каторгу. Лучше уж под ружье. В общем, видя такое мое рвение, меня более никак наказывать не стали и отправили на Орейбургскую пограничную линию в Тоцкую крепость. Тама я государю нашему и присягнул.

Наконец время отверстие в стене расширилось уже достаточно, чтобы в него мог пролезть любой из них. Так что Савельев оставил двоих доламывать кладку и отправился дальше по подземному ходу.

В отличие от ходов под стенами, широких и сухих, ход наружу был довольно узким и изрядно мокрым. Камни были покрыты плесенью, и все старались не прикасаться к ним лишний раз. Шагов через четыреста ход уперся в завал, перед которым была изрядная лужа.

— Эх, — вздохнул Савельев. — Ну ничего даром не дается.

— Даст Бог, немного завален, — откликнулся Пантелей и, неловко размахнувшись, ударил мотыгой по завалу.

Откапывались часа два. Причем работать приходилось всем, ибо отброшенную землю приходилось растаскивать по проходу ровным слоем. Для этого стали в цепочку и в полумраке махали лопатами. Но наконец земля перестала осыпаться и кирка, не встречая сопротивления, вылетела наружу. Еще усилие, и вся команда выбралась в руины сломанной кирпичной мануфактуры, где их уже встречали настороженные солдатики в островерхих суконных шлемах.

— Пароль!

Потребовал старший из них, наставив свой мушкет на вылезающих из под земли грязных и уставших разведчиков.

— Оренбург, — спокойно ответил Савельев. — Старшего зови.

Через час разведка снова шла по тоннелю, но вслед за ними длинной цепочкой двигались сотни солдат Муромского полка. Начиналась самая ответственная часть операции.

К полуночи в подвалы Авраамиева монастыря набралось почти полтысячи бойцов. Во все нижние ярусы башен восточной части крепости так же просочились подготовленные команды, в том числе и группа захвата у ворот.

Но самое главное — в город вышли отряды псевдопатрулей в обычной форме екатерининской армии. Пароль на эту ночь головорезы Савельева узнали у командира одной из групп после короткой, но беспощадной пытки. Так что двадцать групп, сопровождаемые бойцами из группы Савельева или кем-то из знающих Смоленск, уверенно двигались к заранее разведанным адресам временного проживания господ офицеров. Захват начался, не дожидаясь общей атаки.

Сигналом же к началу основной операции стал сильный взрыв в том самом тоннеле, который так усердно откапывали Савельев и компания. Гул взрыва легко достиг всех, кто прятался в темноте подземелий, и они рванули вверх, к боевым площадкам башен и пряслам стен. Где-то все смогли проделать быстро и тихо, пользуясь только холодным оружием, но не везде. У Крылошевских ворот вспыхнула частая стрельба. Были слышны даже разрывы ручных гранат. Но длился бой недолго. Вскоре все стихло, и над башней взлетел огонек сигнальной ракеты. Ворота были распахнуты, и через них в город на рысях стали врываться казаки и входить пехота. К рассвету город был в руках Пугачевской армии, и только Королевский бастион оставался непокоренным.

— Ну что, Андрей Прохорович, я свою работу выполнил.

Приветствовал командарма Савельев. Крылов довольно улыбнулся и по-простому обнял и похлопал по спине диверсанта.

— Ох, спасибо тебе, Карп Силыч. Если бы не ты и не твои люди, много бы душ православных полегло нынче. А так чуть больше сотни всего. И то с обеих сторон.

— Жаль только, что с этой крепостицей мы ничего сделать не могли, — махнул рукой Савельев в сторону бастионов. — Нам туда хода не было. И за короткое время мы придумать ничего не смогли.

— Ничего, Карп Силыч. Авось сдадутся, — оптимистично откликнулся Крылов. — Много ли офицеров в полон взяли ночью. И кто там старший?

— Обер-офицеров восемьдесят и штаб-офицеров с десяток. Старший по чину полковник Федор фон Эттингер, командир Великолуцкого полка. А кроме того, взяли смоленского губернатора Текутьева с семейством.

— Хорошо. Хорошо, — покивал Крылов. — А в бастионе кто заперся, известно?

— А как же. Комендант крепости полковник Заборовский и капитан Пассек. Сколько с ними солдат, точно не знаю, но не меньше пятисот. Тамошние казармы на такое число рассчитаны, если не уплотняться.

— Стало быть, может и тысяча оказаться, — скривился Крылов. — Плохо. Ну да попробуем договориться.

Крылов собирался уже уходить, но его остановил Савельев.

— Может, для вразумления серных бомбочек к ним закинуть? А уже потом ультиматум выдвинуть.

— Хм… Мысль дельная. А откуда их кидать?

— Стены-то городские в наших руках. А они выше бастионов. Вот с конца стены мортирками и забросить.

— Пожалуй так и сделаем. Но ультиматум наперед надо озвучить.

Через час, под звук трубы и бой барабана, с белым флагом в руках к воротам бастиона подошел прапорщик Муромского полка. Приставив к губам рупор, он громко прокричал:

— Офицеры и солдаты. Именем государя нашего Петра Федоровича вам предлагается сдаться. Солдатам, выслужившим более трех лет, будет разрешено уволиться с военной службы или продолжить ее с повышенным окладом и ростом в чинах. Офицерам, не желающим присягать, государь гарантирует свободную возможность выехать из России куда пожелают вместе с семьей. Присягнувшим же гарантируется повышенное жалование, сохранение титулов, у кого они есть. Даем час на размышления. Если ультиматум принят не будет, начнем бомбардировку и штурм. И опосля судьбу выживших государь будет решать в порядке справедливого суда.

Снова ударили барабаны, и парламентер пошагал обратно, сопровождаемый озабоченными и озадаченными взглядами поверх брустверов.

Солнце ползло по небосклону, тени смещались, и назначенный срок истек. Ни белого флага над воротами не появилось, ни ответного переговорщика не вышло. Но видно было со стены, как внутри суетятся офицеры и у пушек стоят наготове расчеты. Канониры же Крылова за это время подтащили к Копытецким воротам мортиры и переснаряженные серным составом брандскугели.

— На что, дураки, надеются, — тяжело вздохнул Крылов и махнул рукой.

Бухнули пушки. По крутой траектории, оставляя дымный след, взвились снаряды и упали внутри бастиона. Канониры бросились перезаряжать, а Крылов навел подзорную трубу на крепость. Растущее облако белого дыма над куртинами видно было очень хорошо.

Мортиры бухнули еще раз и еще, и наконец в крепости начались какие-то события. Послышались ружейные выстрелы. Что-то бабахнуло, и в ров со стены полетела чье-то тело в офицерской форме. Ворота распахнулись, и на мост с диким кашлем хлынула толпа солдат и нестроевых.

Смоленск пал окончательно.