Шардик

17. Дорога в Гельт

В тот же вечер ортельгийское войско, возглавляемое Та-Коминионом, начало переправляться на Большую землю: чумазая орущая толпа численностью в несколько тысяч, одни вооружены копьями, мечами и луками, другие мотыгами, топорами и кольями; одни — преимущественно слуги — двигаются стройными отрядами, под командованием своих хозяев, другие сбиваются в крикливые компании собутыльников или беспорядочные шайки головорезов, с дубинками да винными флягами в руках; но все одинаково воодушевлены предстоящим походом и готовы биться не на жизнь, а на смерть, все свято убеждены, что Бекла падет перед явленной силой всемогущего бога, по чьей воле впредь они станут жрать от пуза и навсегда забудут о тяжком труде. Многие в примитивных доспехах, представляющих собой закрепленные на груди пластины, выструганные из закаленного в огне дерева или отлитые из металла, и почти у всех где-нибудь да нарисовано или нацарапано грубое изображение медвежьей головы.

На опасных участках затопленной дороги по приказу Та-Коминиона были натянуты канаты, перекинутые между прочно вбитыми шестами или заякоренными плотами, и здесь люди перебирались полувплавь-полувброд, а время от времени кого-то смывало и уносило прочь бурным потоком. С наступлением темноты мужчины, все еще остававшиеся на острове, стали хлестать вино и горланить песни в ожидании лунного восхода, а доверенные слуги Та-Коминиона в последний раз обошли город, убеждая и воодушевляя тех, кто все еще колебался или склонялся к мысли, что, отправившись в поход, потеряет больше, чем приобретет.

На южном берегу Тельтеарны собирались также жители окрестных краев: отряд дровосеков и лесовиков, вооруженных топорами, мотыгами и ломами; барон Гед-ла-Дан, наживший состояние на продаже цветного кварца — топаза и аквамарина, — который его подданные добывали в скалистых бухтах ниже по течению; купец со своими носильщиками, недавно вернувшиеся из гельтской фактории с грузом железной руды, — у этих оборотливых малых хватило смекалки тотчас же наняться проводниками к предводителям войска, предложившим наивысшую цену.

Многие ортельгийские женщины тоже переправились через пролив, тяжело нагруженные оружием, тюками с одеждой и мешками с провизией, торопливо собранной по собственным закромам или где-нибудь выпрошенной, одолженной, а то и украденной. Иные из них, ошеломленные шумом и сумятицей огромного лагеря, бродили в озаренных факелами сумерках, выкликая имена своих мужей и отбиваясь по мере сил от домогателей и воров.

Та-Коминион приказал Фассел-Хасте пересчитать войско и разбить на подразделения, а сам отправился обратно на остров, не обращая внимания на неодобрительные гримасы и угрюмое ворчание старших баронов. Он основательно промок еще ранним вечером, когда стоял по пояс в воде посередине потока и надзирал за работами по наведению канатов через опасные участки насыпной дороги — не столько для того, чтобы подбадривать и подгонять мужиков, в большинстве своем и без него пребывавших в приподнятом настроении, сколько для того, чтобы утвердить свой авторитет и удостовериться, что они признают в нем командира. Страшно уставший за последние насыщенные событиями сутки, Та-Коминион собирался провести еще одну ночь без сна. Он добрался вброд до берега Ортельги, занял ближайшую хижину, жадно проглотил принесенную еду, а потом два часа проспал как убитый. Когда слуга по имени Нумис разбудил молодого барона, луна уже взошла и через реку переправлялись последние ортельгийцы, поддавшиеся на всяческие уговоры и посулы. Та-Коминион нетерпеливо ерзал на месте, пока Нумис менял повязку на глубокой рваной ране у него на локте, а потом быстро вышел из хижины и направился к посту шендрона под зоановым деревом.

Сейчас там не было не то что шендрона, но даже какой-нибудь местной женщины или старика — Та-Коминион не считал нужным оставлять дозорных на Ортельге. Однако под лиственным навесом он обнаружил, как и ожидал, двух девушек тугинды с челном. Еще утром, сразу по окончании битвы, молодой барон отправил Нумиса и еще одного слугу на Большую землю с приказом отыскать тугинду и попросить, чтобы она прислала кого-нибудь к зоану после восхода луны.

Когда челн наискось пересек поток и поплыл по медленной воде у противоположного берега, сидящий в корме Та-Коминион увидел слева от себя тусклое посверкивание оружия, несомого высоко над водой, услышал редкие всплески, каждый из которых доносился до него мгновением позже короткого слабого проблеска в лунном свете, и различил в темноте ползущую вереницу черных теней — последних своих сторонников, переправляющихся через реку. Выйдя на берег, он споткнулся, ударился раненой рукой о ствол дерева и на миг замер на месте, прикусив губу от боли. Весь день Та-Коминион не обращал внимания на рану, но сейчас, когда одна из девушек распустила кожаный ремень своего колчана, чтобы сделать для него перевязь, он покорно стоял с опущенной головой, пока она завязывала узел у него на шее.

Девушки явно хорошо ориентировались в темноте. Идут они по протоптанной тропе или каким-то своим путем, Та-Коминион не понимал, да и знать не хотел в своем лихорадочном состоянии. Вся рука болезненно пульсировала, в ушах шумело, и слух то обострялся, то притуплялся. Он молча шел за своими проводницами, напряженно соображая, что еще предстоит сделать сегодня. Наконец барон увидел впереди между деревьями пляшущий костер и решительно направился прямо к нему — лишь раз остановился, пока его сопровождающие отвечали на оклик девушки, несущей дозор. Потом он вступил в круг света, и к нему приблизился Кельдерек.

Несколько мгновений мужчины молча стояли глаза в глаза, думая одно и то же: как странно, что, несмотря на все последние события, они до сих пор не знали друг друга в лицо. Потом Кельдерек опустил взгляд на костер, наклонился и подбросил в огонь ветку.

— Крендо, Та-Коминион, — неуверенно заговорил он. — Я рад, что вы захватили Ортельгу, но сожалею, что вы ранены. Надеюсь, служанки тугинды прибыли вовремя?

Та-Коминион кивнул и сел на оплетенное плющом бревно, а Кельдерек остался стоять, опираясь на длинную палку, которой чуть раньше ворошил в костре.

— Рана тяжелая?

— Да это не важно. Другим повезло больше, а значит, они не побоятся снова пойти в бой.

— Вы долго сражались?

— Ну уж всяко дольше, чем потребовалось тебе, чтобы переправиться через пролив.

Та-Коминион отколупнул щепку от бревна. Ветер переменился, и в лицо ему пахнуло едким дымом костра, но он даже не поморщился. Кельдерек пошевелил палкой в огне, неловко переступил с ноги на ногу и после долгой паузы произнес:

— Почти все снаряжение тугинды осталось на острове. Женщины ничего не взяли с собой, когда пустились через реку за нами следом.

Снова наступило молчание.

— Меня вот что удивляет, — наконец сказал Кельдерек. — Прошлой ночью, несмотря на лютый голод, владыка Шардик не пошел напрямик через лес. Он наверняка почуял запах пищи, доносившийся из Ортельги, но все же повернул прочь от «мертвого пояса» и предпочел плыть по реке.

Та-Коминион равнодушно тряхнул головой, явно не заинтересованный поворотом разговора.

— Что случилось с Бель-ка-Тразетом? — спросил Кельдерек.

— О, он тоже обратился в бегство, как и ты. Правда, не так быстро.

Кельдерек резко втянул в себя воздух и стиснул палку в руке. А немного погодя промолвил:

— Куда он направился?

— Вниз по реке.

— Вы пошлете за ним погоню?

— В этом нет необходимости. Он не трус, но теперь представляет для нас не больше опасности, чем если бы был распоследним трусом. — Та-Коминион поднял глаза. — Где владыка Шардик?

— Там, поблизости от дороги. Он дошел до нее сегодня днем, но потом повернул обратно в лес. Я оставался рядом с ним до восхода луны, но возвратился, чтобы встретить вас.

— Что за дорога?

— Гельтский тракт. Мы сейчас недалеко от нее.

Та-Коминион поднялся с бревна и встал прямо напротив Кельдерека, пристально глядя на него сверху вниз. Он стоял спиной к костру, и лицо его, обрамленное длинными спутанными волосами, казалось черной маской, сотканной из густых теней, на которой горели суровые, холодные глаза. Не поворачивая головы, молодой барон произнес:

— Вы можете оставить нас, Нумис.

— Но куда нам идти, мой повелитель?

Та-Коминион не ответил, и мгновение спустя рыжеволосый парень и его товарищ бесшумно скрылись за деревьями. Не дав барону открыть рот, Кельдерек выпалил:

— Я должен неотступно находиться рядом с владыкой Шардиком, повсюду следовать за ним и служить ему! Это моя работа! Я не трус!

— Так я и не говорил ничего подобного.

— Я хожу бок о бок с владыкой Шардиком, сплю рядом с ним, возлагаю на него руки! Ужели трус способен на такое?

Та-Коминион закрыл глаза и устало провел ладонью по лбу:

— Я здесь не для того, чтобы обвинять тебя или ссориться с тобой, Кельдерек. У нас есть более важные предметы для обсуждения.

— Вы считаете меня трусом. И ясно дали понять это.

— Если я чего и сболтнул, это не имеет никакого отношения к нашим насущным делам. Ты бы выкинул из головы всякие личные обиды, Кельдерек. Все мужчины Ортельги, способные держать в руках оружие, переправились через Тельтеарну и готовы идти на Беклу. Войско скоро выступит в путь, еще до рассвета. Я последую за ним прямо отсюда — мне нет надобности возвращаться в лагерь. Мы достигнем Беклы через пять дней, а возможно, и раньше. Но дело не только в том, что нам нужно напасть неожиданно. И даже не в том, что запасов продовольствия у нас хватит всего на три дня, не больше. Наши люди должны взять Беклу прежде, чем иссякнет сила, питающая их сердца сейчас. Чья это сила, как думаешь?

— Мой повелитель? — невольно вырвалось у Кельдерека.

— Именно сила Шардика взяла сегодня Ортельгу. Нам повезло: многие успели увидеть медведя прежде, чем он ушел с острова. Бель-ка-Тразета обратили в бегство только потому, что он слывет врагом Шардика. Сегодня люди воочию убедились, что Шардик вернулся. Они верят, что нет ничего такого, чего он не сделал бы для своих почитателей, — и ничего такого, чего они не смогли бы сделать во имя его.

Та-Коминион, пошатнувшись, отступил назад, тяжело опустился на бревно и несколько секунд сидел неподвижно, борясь с внезапным приступом головокружения. Зубы у него застучали, и он подпер подбородок ладонью.

— Шардик послан, чтобы вернуть Беклу ортельгийцам — равно крестьянам и баронам. Простому люду ничего больше знать не нужно. Но я… я должен найти верный способ одержать победу через посредство Шардика. И вот что я думаю: если мы не захватим Беклу в течение недели, то уже никогда не захватим.

— Почему?

Та-Коминион помолчал, словно подбирая слова.

— Простолюдины могут петь песню, только когда пляшут, пьют или занимаются каким-то делом, — тогда она сама собой изливается из уст. Но попроси научить тебя песне — и она мигом вылетит у них из головы. Пока Шардик владеет их сердцами, наши люди сделают невозможное — протопают хоть сто лиг без сна и отдыха, побегут по воздуху, как по земле, сокрушат стены Беклы. Но в сердце простолюдина такая сила сродни туману. Солнце, ветер — любая непредвиденная трудность — развеют ее в течение часа. — Он ненадолго умолк, потом медленно продолжил: — И надо учитывать еще одно. С глаз долой — из сердца вон. Мне говорили, ты понимаешь детей. Значит, ты знаешь, как быстро малые дети забывают все, что не видят изо дня в день.

Кельдерек непонимающе уставился на барона.

— Шардик должен находиться с нами, когда дело дойдет до битвы, — сказал Та-Коминион. — Крайне важно, чтобы люди видели его там.

— Под стенами Беклы — через пять дней? Но как?

— Вот ты и скажи мне.

— Владыка Шардик и ста шагов не сделает не по своей воле — а вы говорите о пятидневном пути!

— Бекла — город прекрасней и изумительней, чем гора из драгоценных камней. Он по праву принадлежит нам, и Шардик пришел, чтобы вернуть ортельгийцам древнюю столицу. Но сделать это он может только нашими руками. Чтобы взять Ортельгу сегодня, ему потребовалась моя помощь. Теперь ему требуется твоя помощь, чтобы дойти до Беклы.

— Но это невозможно! А взять Ортельгу не было невозможно!

— Ну разумеется, раз плюнуть для тех, кому не случилось там находиться. Ладно, не бери в голову. Кельдерек, ты хочешь перестать быть деревенским дурачком, играющим на берегу с малолетними сиротами? Хочешь увидеть, как Шардик приходит к Бекле во всем своем могуществе? Чтобы завершить великое дело, начатое тобой тем вечером, когда ты не сробел перед раскаленным кинжалом Бель-ка-Тразета? Какой-то способ должен быть! Либо ты найдешь его, либо мы сорвемся с крутой скалы в пропасть. Ты, я и владыка Шардик — мы карабкаемся наверх, и обратного пути нет. Если нам не удастся захватить Беклу — ужели ты думаешь, что бекланские правители дадут нам уйти подобру-поздорову? Нет, они пустятся за нами в погоню. И в два счета расправятся с тобой и твоим медведем.

— Моим медведем?

— Твоим медведем. Ибо именно твоим станет он, владыка Шардик, обитатель Ступеней, который в настоящую минуту готов положить к нашим ногам огромный город, богатый и могущественный, если только мы изыщем способ привести его туда. Иначе медведь превратится в ничтожный предмет суеверия, из-за которого шайка головорезов на Ортельге подняла бучу и прогнала верховного барона. Вину за любое промедление возложат на него — и на тебя.

Огромная летучая мышь выскользнула из темноты, бесшумно порхнула к костру и, опаленная потрескивающим жаром, сиганула прочь.

— Кельдерек, вот ты говоришь, что я считаю тебя трусом. А не сам ли ты так считаешь? Тебе еще не поздно доказать обратное, Кельдерек Играй-с-Детьми: поступить, как подобает мужчине. Приведи Шардика на Бекланские равнины — и сразись за него там. Только подумай, какая награда ждет тебя — поистине бесценная награда! Сделай это, и никто никогда впредь не назовет тебя трусом.

— Я никогда не был трусом. Просто тугинда сказала…

Впервые за все время разговора Та-Коминион улыбнулся:

— Я знаю, что ты не трус. Когда мы возьмем Беклу, как ты думаешь, какими почестями воздастся тому, кому первому явился Шардик и кто первым принес весть о нем на Квизо? Да уже сейчас нет ни одного ортельгийца, который не знал бы твоего имени и не славил бы его.

Кельдерек поколебался, хмуря брови.

— Когда мы приступаем к делу?

— Сейчас же, без малейшего промедления. Нельзя терять ни минуты. Для предводителя повстанцев наиболее важны две вещи: первое — чтобы его последователи горели воодушевлением, простого послушания здесь недостаточно; и второе — чтобы сам он действовал быстро и решительно. Последнее в моих силах. Но вот первое зависит только от тебя.

— Может, у меня и получится, но для этого мне понадобятся все ортельгийские кузнецы, колесные мастера и плотники. Пойдемте обсудим все с тугиндой.

Когда Та-Коминион поднялся с бревна, Кельдерек хотел было поддержать его, но барон сначала досадливо отмахнулся, сделал пару неверных шагов, а потом все-таки тяжело оперся на руку Кельдерека и выпрямился, восстанавливая равновесие.

— Вам худо? — спросил охотник.

— Ничего страшного, лихорадит немного. Сейчас пройдет.

— Вы устали. Вам нужно отдохнуть.

— Потом.

Кельдерек повел Та-Коминиона прочь от костра. В густой тени деревьев они остановились, ослепленные темнотой, а мгновение спустя кто-то осторожно подергал охотника за рукав:

— Мне проводить вас, владыка? Вы возвращаетесь к владыке Шардику?

— Ты сейчас стоишь в дозоре, Нилита?

— Уже отстояла, владыка. Я шла разбудить Шельдру, но если вам нужна моя помощь…

— Нет, иди спать. Кто сторожит владыку Шардика?

— Зильфея, владыка.

— А где тугинда?

Девушка указала рукой:

— Там, в папоротниках.

— Она спит?

— Пока нет, владыка. Она молится, уже не первый час.

Мужчины двинулись дальше, ступая уже уверенно, поскольку глаза привыкли к темноте. Деревья постепенно редели, в разрывах лиственного полога над головой там и сям проглядывало лунное небо. На луну время от времени набегали облака, и тогда серебристые лучи между ветвями меркли, а потом вновь загорались. Густой лесной зной, лежавший единым пластом плотного воздуха, теперь начали истачивать, рассекать, вспарывать дуновения легкого ветерка и прохладные воздушные потоки, которые накатывали и отступали, как первые мелкие волны прилива, плещущие вокруг пересохшей отмели. Когда листва и блики света затрепетали под наплывом ветра, вся масса горячей душной тьмы колыхнулась медленно и тяжело, точно слой водорослей под водой, уже ощущая на своих границах первые движения неотвратимо нарастающей стихийной силы, которая скоро разорвет ее вспышками грозовых молний.

Та-Коминион остановился и, подняв голову, принюхался к посвежевшему воздуху:

— До дождей всего ничего осталось.

— День-другой, — откликнулся Кельдерек.

— Вот главная причина, почему нам нужно поторопиться. Либо сейчас, либо никогда. В ненастье особо не повоюешь. Даже в Бекле жизнь замирает в дождливый сезон. Меньше всего они ожидают нападения в эту пору года. Если бекланцев никто не предупредит и нам удастся добраться туда до начала дождей, мы застанем их совершенно врасплох.

— Разве у них нет шпионов?

— Да мы недостойны того, чтобы за нами шпионить, приятель. Ортельга? Сборище голодранцев, ютящихся на жалком клочке дикого острова.

— Но стоит ли так рисковать? Если дожди польют прежде, чем мы достигнем Беклы, нам конец. Вы уверены, что мы успеем?

— Владыка Шардик нам поможет.

Неожиданно кусты расступились перед ними, и мужчины вышли к громадному камню, вертикально торчащему из земли подобием стены. Он был плоский, с человеческое тело толщиной, с изломанными краями, наклонно поднимавшимися к усеченной верхушке на высоте вытянутой руки. В бледном лунном свете поверхность камня казалась почти гладкой, но когда Кельдерек провел по ней пальцами, он нащупал мелкие выщербины, крохотные наросты мха и лишайника. Глубоко сидящий в мягкой лесной почве, камень этот походил на гигантский клин, в незапамятные времена воткнутый и вколоченный здесь каким-то великаном. За ним мужчины разглядели еще один, тоже плоский, но повыше, слегка накрененный и других очертаний. Приблизившись, они увидели, что с одной стороны камень наполовину покрыт ржаво-красным лишайником, похожим на пятно засохшей крови. Озираясь вокруг, Кельдерек и Та-Коминион бродили среди исполинских плоских камней — иные из них были длинные, как ограды, и высотой по плечо, другие вырастали из земли острыми треугольниками или поднимались в темноту ступеньками, но все до единого были гладко обтесаны с двух сторон до одинаковой толщины и даже у самого основания не расширялись ни на малость. Среди диковинных камней в изобилии росли папоротники, упомянутые Нилитой: одни величиной с дерево, с раскидистыми лапчатыми листьями, с которых свисали длинные космы мха; другие совсем маленькие, с нежными перистыми листочками, дрожавшими в недвижном воздухе, как осиновые. Даже в такую засушливую пору из торфяной почвы сочились там и сям слабые струйки воды, нигде не собиравшиеся в лужицу больше мужской пригоршни, но тускло поблескивавшие в лунном свете под камнями и влажными папоротниковыми кустами.

— Ты здесь впервые? — спросил барон Кельдерека, задравшего голову и зачарованно смотревшего на высоченный камень, который словно падал прямо на него, темная громада на фоне плывущих облаков. — Это Двусторонние Камни.

— Один раз, очень давно, я был тут. Но тогда по малолетству даже не задумался, каким образом эти глыбищи были сюда доставлены — и зачем.

— Насколько мне известно, камни стояли здесь испокон веков. Но как иные подстригают живые изгороди и деревья, так мастера, сооружавшие Ступени на Квизо, обтесали каждый из камней с двух сторон, дабы поразить изумлением сердца паломников, направляющихся к Ортельге. Ведь именно здесь в давние времена собирались паломники, чтобы в сопровождении проводников перейти по насыпной дороге на остров.

— Значит, это место, как и Квизо, принадлежит владыке Шардику — вот почему он привел нас сюда.

Поодаль, на прогалине между папоротниками, вполоборота к мужчинам стояла тугинда, сцепив перед собой руки, слегка наклонив голову набок и неподвижно глядя в лунную даль. В такой же позе, вспомнил Кельдерек, она стояла у глубокой впадины на прибрежном склоне Ортельги, уже ясно понимая, что не кто иной, как Шардик, лежит там внизу, среди ползучего трепсиса. Тугинда казалась не отрешенной, а, наоборот, поглощенной восторженным созерцанием окружающего мира. Но было ясно, что смотрит она не на папоротниковые заросли, а куда-то сквозь, как смотрела бы сквозь толщу воды, чтобы постичь, хотя бы частично, скрытую под ней жизнь, безмолвие глубины. Кельдерек вдруг осознал, что его собственный взгляд всегда скользит по зыбким отражениям на поверхности, которую тугинда свободно проницает взором, прозревая потаенное. Сейчас она завороженно смотрела в знойную мглу так, словно видела там какое-то восхитительное зрелище, танец цветов и света. Однако при этом сохраняла все тот же вид здравомыслящей и бесхитростной простолюдинки, что ввел в заблуждение и одновременно успокоил Кельдерека при первой встрече у Теретского камня на Квизо. Глядя на такую женщину, легко представлялось, что молится она о хлебе, дровах да удачной охоте — и ни о чем большем.

Та-Коминион перестал опираться на руку Кельдерека и тяжело привалился к ближайшей скале, уткнувшись лбом в прохладный камень.

— Это тугинда?

— Кто же еще? — В первый момент Кельдерек удивился, но потом вспомнил, что Та-Коминион никогда прежде не видел тугинду без маски, а возможно, и вообще ни разу не видел.

— Точно?

Кельдерек не ответил.

— Девушка сказала, что она молится.

— Так она и молится.

Та-Коминион пожал плечами и выпрямился, оттолкнувшись от камня. Они двинулись дальше, и тугинда, заслышав шаги, повернулась к ним. Ее лицо, озаренное луной, дышало спокойной, безмятежной радостью — порожденной не отрешенностью от настоящей действительности, но решимостью принять и благословить темный лес, опасности и неизвестность, окружающие всю Ортельгу. Кельдереку показалось, что тугинда излучает веру, как фонарь — свет.

«Не я, а именно она, — неожиданно осознал охотник, — станет проводником Шардиковой силы, ниспосланной нам свыше. Ее смиренная вера и властная суровость суть одно и то же. Я человек слабый и невежественный. А она сильна, как ростки лилии, которые пробиваются даже сквозь камень».

Мужчины остановились перед ней, и Кельдерек поднес ладонь ко лбу. Ответная улыбка тугинды была сродни встречному шагу в каком-то счастливом танце, где партнеры обмениваются знаками взаимного уважения и доверия.

— Мы помешали вам, сайет?

— Нет, все мы делаем одно дело, в чем бы оно ни заключалось. Я пришла сюда, потому что среди папоротников немного прохладнее. Но мы вернемся к костру, Кельдерек, коли тебе угодно.

— Ваши желания для меня закон, сайет, и так будет всегда.

Она снова улыбнулась:

— Ты уверен?

Кельдерек кивнул, тоже улыбаясь.

— Это верховный барон Ортельги, лорд Та-Коминион. Он пришел поговорить о владыке Шардике.

— Похоже, вам нездоровится. — Тугинда взяла барона за запястье. — Что с вами?

— Ничего страшного, сайет. Я говорил Кельдереку, что время не терпит. Владыка Шардик должен пойти…

Внезапно где-то неподалеку раздался душераздирающий крик — крик ужаса и боли, повергший в оторопь всех, кто находился в пределах слышимости, словно громовый раскат, грянувший среди ясного неба. Наступила короткая тишина, а затем последовал еще один вопль, резко оборвавшийся, как обрывается при ударе о землю отчаянный вопль несчастного, упавшего с большой высоты.

Кельдерек встретился взглядом с Та-Коминионом, и оба подумали одно и то же: «Это предсмертный крик человека».

Из-за деревьев стремглав выбежали Нумис и его товарищ с обнаженными мечами в руках.

— Слава богу, повелитель! Мы уж подумали…

— Успокойтесь! — отрывисто промолвил Та-Коминион. — За мной, живо!

Он пустился бегом, петляя между кустами папоротника и огромными камнями. Двое слуг бросились за ним по пятам, но Кельдерек пошел рядом с тугиндой, приноравливаясь к ее быстрому шагу и на ходу уговаривая держаться подальше от опасности.

— Будьте благоразумны, сайет! Подождите здесь, и я дам вам знать, что стряслось. Вы не должны рисковать своей жизнью.

— Сейчас моей жизни ничто не угрожает, — ответила она. — И что бы там ни произошло, этого уже не поправить.

— Но вдруг там…

Помоги-ка мне перебраться через эти камни, дай руку. В какую сторону направился молодой барон? Подлесок здесь непроходимый, но будем надеяться, они проложат для нас путь.

Вскоре Кельдерек и тугинда нагнали Та-Коминиона и слуг, прорубавшихся сквозь густой кустарник, переплетенный лианами.

А нет ли здесь где-нибудь пути полегче? — пропыхтел Нумис, выдергивая из руки шипы тразады. Он явно собирался разразиться проклятиями, но прикусил язык при виде тугинды.

— Скорее всего, где-нибудь да есть, — ответил Та-Коминион, — но нам нужно двигаться прямиком к месту, откуда раздался крик, иначе мы не найдем беднягу до рассвета.

Чуткий слух Кельдерека вдруг уловил звуки, доносящиеся откуда-то поблизости: нечто среднее между рыданиями и испуганным хныканьем.

— Зильфея! — крикнул он.

— Владыка! — отозвалась девушка. — Ах, идите сюда скорее!

Нумис первым пробился сквозь заросли. Пробравшись следом за Та-Коминионом по узкому проходу в кустарнике, Кельдерек увидел перед собой открытую лощину; лес на другом краю казался черным и сухим, точно просоленная шкура, вывешенная на просушку. На дне лощины он различил темную расселину ручья, а далеко справа смутно вырисовывались на небе Гельтские горы.

Прямо под ними пролегала дорога в Гельт — широкая тропа, протоптанная среди кустов под склоном, на которой там и сям темнели пни от давно поваленных деревьев и бугристые заплаты из крупных голышей, натасканных из русла ручья и беспорядочно набросанных в глубокие рытвины и вымоины с расчетом, что с течением времени камни осядут и сровняются с землей.

У обочины дороги неподвижно лежала темная фигура, и над ней склонялась Зильфея, припав на одно колено. Пока Кельдерек смотрел, девушка поднялась на ноги, повернула голову и взглянула в их сторону, но явно никого не увидела в тени деревьев.

Последней из кустов выбралась тугинда. Кельдерек молча указал рукой, и они все вместе принялись спускаться вниз по склону. Та-Коминион, знаком велев слугам держаться позади, пробормотал: «Труп… но где же убийца?» Остальные хранили молчание.

Когда они приблизились, Зильфея отступила от тела. Оно лежало в черной луже крови, ровно блестевшей в лунном свете. Череп был разворочен страшным ударом сбоку; из-под левого плеча, сквозь прорехи в разодранном плаще, все еще сочилась кровь. Вытаращенные глаза остекленело смотрели в небо; разинутый рот и оскаленные зубы частично прикрывала рука, вскинутая для защиты. Подкованные сапоги изобличали в мужчине посыльного; биясь в агонии, он изрыл, избороздил пятками твердую землю.

Тунинда обняла Зильфею за плечи, отвела в сторонку и присела с ней рядом. Кельдерек последовал за ними. Девушка плакала, охваченная ужасом, но говорить могла.

— Владыка Шардик, сайет, он спал. А потом вдруг проснулся и пошел обратно к дороге тем же путем, каким шел днем. Да так решительно, будто у него там дело какое-то. Я последовала за ним, но немного погодя он наддал ходу, словно гнался за добычей, и я отстала. А когда достигла вон тех деревьев, — она указала на верх склона, — владыка Шардик уже был здесь внизу и сторожил, притаившись за валунами. Потом, почти сразу, я услышала шаги и увидела человека на дороге. Я выбежала из-за деревьев, чтоб закричать, предостеречь, но споткнулась и упала. А когда вскочила, владыка Шардик уже выходил из-за валунов. Мужчина при виде его заорал, повернулся и припустил со всей мочи, но владыка Шардик догнал его и сбил с ног. Он… он… — Заново переживая страшную минуту, девушка наотмашь ударила в пустоту вытянутой рукой с растопыренными скрюченными пальцами. — Я могла спасти его, сайет… — Она опять разразилась рыданиями.

Подошедший к ним Та-Коминион со свистом втянул воздух сквозь зубы, поправляя раненую руку на перевязи.

— Ты узнал этого парня, Кельдерек?

— Нет. Он из Ортельги?

— Да. Некий Нарон, он был слугой.

— Чьим?

— Фассел-Хасты.

— Слуга Фассел-Хасты? Что же он здесь делал?

Та-Коминион поколебался, оглядываясь на Нумиса и его товарища, которые перенесли труп на другую обочину дороги и пытались привести его хоть в сколько-нибудь приличный вид. Потом он раскрыл кожаную суму, забрызганную кровью, и показал тугинде две широкие полосы коры, испещренные письменами.

— Вы можете прочитать послание, сайет?

Тугинда взяла жесткие, изогнутые листы и, держа перед собой в вытянутой руке, пробежала глазами сначала один, потом другой. Кельдерек и Та-Коминион внимательно наблюдали за ней, но на лице у нее не дрогнул ни один мускул. Наконец она встала с земли, положила листы обратно в суму и молча отдала ее барону.

— Вы прочитали, сайет?

Она кивнула с видимой неохотой, словно предпочла бы не открывать содержание послания.

— Стало ли понятно, что этот человек делал здесь? — упорствовал Та-Коминион.

— Он направлялся в Беклу с известиями о событиях, произошедших сегодня на Ортельге. — Тугинда отвернулась и обвела взглядом лощину внизу.

— О боже! — воскликнул Та-Коминион, и двое слуг, возившихся на другой стороне дороги, вскинули головы и уставились на него. — Там говорится, что мы переправились по насыпной дороге и собираемся идти на Беклу?

Тугинда снова кивнула.

— Да как же я не догадался поставить своих людей вдоль дороги?! Этот гнусный предатель…

— Но за дорогой тем не менее наблюдали для нас, — сказал Кельдерек. — Безусловно, Зильфея не случайно упала, не успев предупредить Нарона. Владыка Шардик — он знал, что нужно делать!

Все ошеломленно переглянулись. Черная тень леса уже сползла чуть ниже по склону.

— Но Фассел-Хаста… почему он так поступил? — наконец проговорил Кельдерек.

— Почему? Да ради богатства и власти, разумеется. Мне следовало предвидеть это. Ведь именно он всегда поддерживал сообщение между Ортельгой и Беклой. «Да, мой повелитель», «Я напишу от вашего имени, мой повелитель». Клянусь Медведем, я напишу кое-что раскаленным кинжалом у него на роже сегодня утром! И это только для начала. Нумис, можешь оставить труп на растерзание стервятникам — если они не побрезгуют.

Громкий голос барона, разнесшийся вокруг эхом, вспугнул трех или четырех голубей из расселины ручья внизу. Когда птицы, шумно плеща крыльями, взмыли ввысь и устремились к лесу, Та-Коминион, следивший за ними глазами, вдруг указал пальцем.

Наверху склона стоял Шардик, глядя в лощину. На мгновение все ясно увидели силуэт громадного медведя, густо-черный на фоне темного леса, точно открытые ворота в крепостной стене. Потом, когда Кельдерек вскинул руки, приветственно и молитвенно, зверь повернулся и исчез во мраке.

— Благодарение богу! — вскричал Та-Коминион. — Владыка Шардик спас нас от этого дьявола! Вот… вот он знак свыше, Кельдерек! Наша воля есть воля Шардика — и у нас все получится! С твоими детскими играми на берегу покончено раз и навсегда, приятель! Мы будем править Беклой, ты и я! Что тебе нужно сейчас? Только скажи — и уже через час после рассвета у тебя все будет.

— Тише! — Тугинда положила ладонь на руку барона.

Из леса слабо доносились голоса, кричавшие: «Сайет! Владыка Кельдерек!»

— Нилита наверняка разбудила Ранзею, когда услышала вопль, — сказал Кельдерек. — И теперь они ищут нас. Зильфея, поди и приведи их сюда. Или ты боишься?

Девушка улыбнулась:

— Теперь уже нет, владыка.

Когда она начала подниматься по склону, тугинда повернулась к Кельдереку:

— Что значит «все получится»? О чем говорил барон?

— Та-Коминион поведет людей на Беклу, сайет, дабы вернуть то, что принадлежит нам по древнему праву. Они переправились через Тельтеарну…

— А сейчас уже выступили в поход, — вставил Та-Коминион.

— И наша с вами задача, — горячо продолжил Кельдерек, — доставить туда владыку Шардика. Барон найдет мастеров, которые соорудят клетку на колесах, и прикажет своим людям тащить ее…

Встретив недоверчивый взгляд тугинды, охотник умолк, но через несколько секунд, поскольку она не проронила ни слова, заговорил снова:

— Мы усыпим медведя, как усыпляли в первые дни. Знаю, дело это непростое и даже опасное, но я не боюсь. Ради нашего народа…

— В жизни не слыхала такого вздора, — отчеканила тугинда.

— Сайет!

— Даже пытаться не вздумайте! Совершенно очевидно, что вы ничего не знаете ни о владыке Шардике, ни об истинной природе его силы. Он не какое-нибудь оружие или инструмент, чтобы служить суетной человеческой алчности. Нет! — Тугинда подняла ладонь, останавливая открывшего было рот Та-Коминиона. — И даже для процветания ортельгийского народа нельзя медведя использовать. Все, что бог соизволит дать нам через Шардика, мы должны принять со смиренной благодарностью. Вера людей в Шардика есть благословение. Но благословение это даруем не мы с вами, и не нам решать, в чем оно будет заключаться. Я усыпляла владыку Шардика, чтобы спасти ему жизнь. Но не стану усыплять для того, чтобы его притащили в клетке под стены Беклы.

Та-Коминион помолчал, легко постукивая себя по левому боку пальцами раненой руки, висящей на перевязи. Наконец он заговорил:

— Позвольте поинтересоваться, сайет, а как в давние времена Шардика доставляли на Квизо, если не усыпленным и помещенным в клетку?

— Бог наделяет слуг Шардика возможностями для преданного служения. Вы хотите превратить медведя в орудие кровопролития ради собственного возвышения.

— Сейчас дорога каждая минута. У меня нет времени на споры.

— Нам с вами не о чем спорить.

— Не о чем, — повторил Та-Коминион тихим, твердым голосом. Шагнув вперед, он крепко схватил тугинду за запястье. — Кельдерек, я пришлю мастеров в твое распоряжение через два часа. Правда, для того, чтобы доставить железо и достаточно толстые бревна, может потребоваться больше времени. Помни, все зависит от нашей решительности. Мы не подведем людей, ты и я.

Барон пристально посмотрел на Кельдерека, словно спрашивая: «Кто ты — мужчина или великовозрастное дитя под башмаком у бабы?» Потом, не отпуская руки тугинды, он кликнул своих слуг. Парни неохотно вышли из низкорослого кустарника на другой стороне дороги и приблизились.

— Нумис, — промолвил Та-Коминион, — сайет возвращается вместе с нами к войску, уже выступившему под началом господина Зельды. — Он вытащил раненую руку из перевязи. — Возьми этот ремень и свяжи ей руки за спиной.

— По… повелитель… — пролепетал Нумис. — Я боюсь…

Стиснув зубы от боли, Та-Коминион сам завел тугинде руки за спину и крепко стянул кожаным ремнем. Потом вложил свободный конец ремня Нумису в ладонь. Все это время он держал в зубах нож и явно был готов пустить его в ход, но тугинда не оказала сопротивления: молча стояла с закрытыми глазами, лишь плотно сжала губы, когда ремень врезался в запястья.

— Пойдемте, — сказал Та-Коминион. — Поверьте, сайет, я глубоко сожалею, что приходится оскорблять ваше достоинство. Мне бы очень не хотелось затыкать вам рот кляпом, поэтому прошу вас: никаких криков о помощи.

В темноте, едва рассеиваемой закатной луной, тугинда повернулась и посмотрела на Кельдерека. На краткий миг он встретился с ней взглядом, а потом опустил глаза в землю и не поднимал, пока не услышал, как она трогается с места и начинает удаляться медленным, неуверенным шагом. Когда наконец он все-таки вскинул взгляд, тугинда, Та-Коминион и двое слуг уже отошли на значительное расстояние. Кельдерек бросился вдогонку, и молодой барон резко повернулся с ножом в руке.

— Та-Коминион! — задыхаясь, выпалил охотник. — Только не причиняйте ей вреда! Не обижайте ни словом, ни делом! С ней ничего не должно случиться. Пообещайте мне!

— Даю тебе слово, верховный жрец владыки Шардика.

Кельдерек нерешительно потоптался на месте, в глубине души надеясь, что хотя бы сейчас тугинда заговорит. Но она так и не разомкнула губ, и скоро все четверо исчезли в предрассветном тумане и мраке долины. Один раз до него донесся голос Та-Коминиона, а потом все стихло, и охотник остался один-одинешенек.

Он повернулся и побрел прочь по дороге, мимо мертвого мужчины, завернутого в окровавленный плащ, мимо громадных валунов, за которыми Шардик сидел в засаде. Слева, над угрюмым лесом, уже показались первые проблески утренней зари. Война еще толком не началась, но Кельдерека одолевали опасения, одиночество и тяжелое чувство, что он ввязался в безумное предприятие, которое в случае неудачи неминуемо обернется разорением и гибелью Ортельги. Он обвел взглядом пустынную сумрачную долину, со своего рода недоуменным удивлением, какое испытывает маленький сорванец, когда подносит горящий факел к скирде или тростниковой крыше и обнаруживает, что та занимается медленно, а не вспыхивает разом, как он ожидал. Неужто погружение в пучину отчаяния — дело такое долгое?

Со склона донесся голос: «Владыка Кельдерек!» Он обернулся и увидел высокую фигуру Ранзеи — жрица широким шагом спускалась вниз в сопровождении шести или семи девушек.

— Зильфея рассказала нам, как владыка Шардик убил предателя из Ортельги. Все ли в порядке? Где тугинда и молодой барон?

— Они… они вместе пошли через долину. Войско уже выступило, и они спешат присоединиться к нему. Владыка Шардик желает участвовать в походе на Беклу. Мы с вами должны выполнить его волю, не теряя времени даром.

— Что от нас требуется?

— У вас в лагере еще осталось сонное зелье, которое вы использовали при лечении владыки Шардика?

— Да, и другие снадобья тоже, владыка, но все в небольшом количестве.

— Возможно, этого хватит. Нужно разыскать владыку Шардика и одурманить до полного бесчувствия. Как это лучше сделать?

— Если повезет, он съест зелье с пищей. В противном случае придется дождаться, когда он заснет, и сделать надрез на теле. Это очень опасно, но попробовать можно.

— Вам нужно управиться до заката. Хорошо бы исхитриться и привести медведя поближе к дороге. На самом деле, если он заснет в густой чащобе, у нас ничего не выйдет.

Ранзея нахмурилась и покачала головой — мол, задача слишком уж трудная. Она уже собиралась заговорить, но Кельдерек опередил ее:

— Попытаться необходимо, Ранзея. Если такова божья воля — а она именно такова, я точно знаю, — у вас все получится. Владыку Шардика во что бы то ни стало нужно усыпить до заката.

Внезапно до них донесся откуда-то издалека слабый, невнятный гул, приглушенный расстоянием и слышный только между порывами рассветного ветра. Они прислушались: гул постепенно нарастал, и скоро в нем уже различались человеческие голоса, звон металла, командные крики, обрывки песни. Наконец в бледном свете занимающегося утра, они увидели далеко внизу темную людскую вереницу, медленно ползущую вперед, точно струйка пролитой воды по каменному полу. Через долину двигались передовые отряды армии Та-Коминиона.

— Только отбросьте все сомнения, Ранзея, — быстро заговорил Кельдерек, — и действуйте с полной уверенностью в успехе — тогда все будет хорошо. Я спущусь в долину, чтобы встретиться с повелителем Та-Коминионом, а потом вернусь, и вы найдете меня здесь. Шельдра, Нилита, идемте со мной.

Когда Кельдерек, сопровождаемый двумя безмолвными девушками, широким шагом двинулся вниз, навстречу беспорядочному шуму походного движения, он вновь невольно обратил свои молитвенные мысли на себя самого. Прав он или нет, покажет только исход дела. Но Та-Коминион твердо убежден, что высшей волей Шардику предначертано привести ортельгийскую армию к победе. «Мы будем править в Бекле, ты и я». «А когда этот день настанет, — подумал Кельдерек, — тугинда непременно поймет, что все было к лучшему».

18. Ранзея

На краю леса Ранзея опустилась на колени, разглядывая еле заметные следы на твердой почве. Они вели на запад, в густой подлесок, и терялись около дерева кальмет, на коре которого, высоко над землей, белели глубокие царапины от медвежьих когтей. Ранзея знала, что со времени, когда Шардик умышленно затаился в засаде и убил человека, еще не прошло и двух часов. В таком настроении он вполне может убить снова — подстеречь в засаде и убить людей, идущих за ним по следу, или пройти по лесу кругом, скрытно и бесшумно, чтобы оказаться позади своих преследователей и самому начать преследование.

Напряжение последнего месяца все сильнее сказывалось на общем состоянии жрицы. Она была самой старшей из женщин, прошедших за Шардиком через всю Ортельгу и переправившихся на Большую землю; и хотя ее вера в божественную силу медведя ни разу не поколебалась, Ранзея с течением дней все больше и больше уставала от тягот походной жизни и постоянного страха смерти. Молодые рискуют жизнью беспечно, зачастую просто из азарта, но люди пожилые, даже достигшие высот смирения и самоотверженности, научаются вдобавок ко всему благоразумию и умению дорожить своей жизнью — немногими оставшимися днями, за которые они надеются создать что-нибудь, что не стыдно принести в дар богу за последней чертой. Ранзея, новая хозяйка и хранительница Ступеней, в отличие от Мелатисы, не была застигнута врасплох неожиданным возвращением Шардика. Когда известие от тугинды достигло Квизо, она сразу поняла, что от нее потребуется. С тех пор день за днем Ранзея принуждала свое стареющее костлявое тело карабкаться по скалистым склонам и продираться сквозь дремучие чащи острова; она усилием воли подавляла собственный страх, когда успокаивала какую-нибудь девушку на грани истерики, уговаривая снова принять участие в Песнопении, а порой сама занимала ее место и опять ощущала непроизвольные сокращения своих напряженных мышц в ответ на каждое плавное, непредсказуемое движение медведя. Антреда — женщина, убитая Шардиком в роще на берегу, — была сначала ее служанкой, потом ученицей и наконец ближайшей подругой. Однажды во сне она увидела Антреду своей родной дочерью, и вдвоем они выкорчевали из прошлого и сожгли дотла тот далекий день дождливого сезона, когда отец Ранзеи, напуганный ее частыми припадочными состояниями, обмороками и странными голосами, исходившими у нее из горла во время приступов, отправился к верховному барону и предложил отдать на Ступени свою тощую как жердь, уродливую дочь, на которую не позарится ни один мужчина. Пожилая жрица вспомнила тот давний сон, когда совершала ритуальное сожжение лука, колчана и деревянных колец Антреды на ее могиле на берегу Тельтеарны.

Как же выманить Шардика на открытую местность и одурманить до бесчувствия? Если она выберет неверный способ — сколько жизней будет потеряно понапрасну? Ранзея вернулась к девушкам, стоявшим кучкой поодаль и глядевшим в долину.

— Когда он ел в последний раз?

— Со вчерашнего утра никто не видел, чтобы он ел.

— Значит, сейчас он, скорее всего, ищет пищу в лесу. Тугинда и владыка Кельдерек велели одурманить его.

— Может, нам разыскать Шардика, госпожа, и оставить для него мясо или рыбу со спрятанным внутри тессиком? — спросила Нита.

— Владыка Кельдерек говорит, что он должен уснуть где-нибудь здесь, а не в чаще.

— Он вряд ли вернется сюда, госпожа, — сказала Нита, кивая в сторону дороги внизу.

У подножия склона уже загорались первые костры, и доносился шум, производимый множеством людей за работой: повелительные окрики и предупреждающие возгласы; звонкие удары молота о наковальню и гудение огня, раздуваемого мехами; визг пилы, дробный стук долота и киянки. Женщины видели Кельдерека, который переходил от одной группы к другой, обсуждая, советуясь, указывая рукой и кивая по ходу разговора. Пока они смотрели, Шельдра отошла от него и стала проворно подниматься по откосу к ним. Она преодолела подъем, даже не запыхавшись, и хранила, по обыкновению, бесстрастный вид, когда остановилась перед Ранзеей и поднесла ладонь ко лбу.

— Владыка Кельдерек спрашивает, далеко ли Шардик и что вам нужно для дела.

— Охотник-то у нас он. Неужто он думает, что Шардик останется рядом с этим грохотом и вонючим дымом?

— Владыка Кельдерек приказал отогнать наверх пару коз и привязать на опушке. Если вы не дадите владыке Шардику утолить голод в лесу, возможно, он спустится к ним, и тогда вы, госпожа, изыщете способ его усыпить.

— Скажи владыке Кельдереку так: все, что в человеческих силах, мы сделаем с божьей помощью. Зильфея, Нита, ступайте обратно в лагерь, принесите мне все запасы мяса, какие найдете, и весь тессик, что у нас остался, — и свежий, и сушеный. Да, и обязательно возьмите еще одно снадобье — тельтокарну.

— Но ведь тельтокарна только для наружного применения, госпожа, для наложения на раны. Она губительна, когда растворяется в крови.

— Без тебя знаю! — резко сказала Ранзея. — Но раз я велела принести тельтокарну, значит так надо. В деревянном ящичке с запечатанной крышкой хранятся шесть или семь желчных пузырей, набитых мхом. Смотри поосторожнее с ними: пузыри не должны порваться. Я пришлю одну из девушек, чтобы встретила тебя здесь и отвела туда, где мы будем находиться.

Долгие и опасные поиски Шардика, в ходе которых женщины неуклонно двигались на запад, продолжались до середины дня, и, когда наконец из-за деревьев выбежала Зильфея и сказала, что видела медведя у ручья поблизости, Ранзея уже еле держалась на ногах от усталости и нервного напряжения. Следом за девушкой она пробралась через миртовые заросли и вышла на солнечную поляну с высокой желтой травой, гудящей насекомыми. Зильфея указала на берег ручья.

Не обращая на них внимания, Шардик ловил рыбу: с плеском бродил в воде и время от времени стремительным ударом лапы выбрасывал на берег рыбину, которая прыгала и билась на камнях, пока он не придавливал ее и не съедал в два-три приема. У Ранзеи упало сердце: приблизиться к медведю у нее не хватит смелости. Девушки, конечно, подойдут к нему, если она прикажет. Ну а дальше что? Даже если им вдруг удастся отпугнуть Шардика от ручья — что потом? Как они заставят или побудят зверя повернуть обратно на восток?

Ранзея отступила назад и легла на живот между деревьями, подперев подбородок ладонями. Собравшиеся вокруг девушки ждали, когда она заговорит, но она все молчала. Тени двигались по земле у нее перед глазами; в уголках губ садились мошки. Жара стояла нещадная, но пожилая жрица словно не замечала палящего зноя. Каждые несколько минут она поднималась на ноги, смотрела на медведя, а потом снова ложилась на землю.

Наконец Шардик отошел от ручья и растянулся среди высоких кустов болиголова неподалеку от места, где лежала Ранзея. Она услышала треск полых стеблей и увидела, как содрогаются, клонятся и падают белые зонтичные соцветия, когда медведь перекатился с боку на бок. Опять установилась тишина, и Ранзея почувствовала, как теряет последние остатки решимости перед лицом невыполнимой задачи. Растерянная и изнуренная, она почти позавидовала своей погибшей подруге, теперь свободной от всякого бремени — от трудного служения на Ступенях, от постоянной усталости и непреходящего страха последних недель. Если бы прошлое можно было изменить… Ранзея часто предавалась таким фантазиям, но никогда ни с кем не делилась ими, даже с Антредой. Если бы она могла изменить прошлое, в какую его точку она вернулась бы? Перенеслась бы на месяц назад — в ту памятную ночь на берегу Квизо? На сей раз она не повела бы ночных гостей — вестников Шардика — вглубь острова, а сразу отправила бы обратно.

Темная ночь. Они с Антредой опять стоят на каменистом берегу в свете плоского зеленого фонаря и плещут посохами в мелкой воде.

— Плывите прочь! — кричит она в темноту. — Убирайтесь восвояси! И никогда впредь не возвращайтесь сюда! Я, именно я есть глас божий и послана к вам с таким повелением!

Антреда хватает ее за руку, но она отталкивает подругу. Их окружает безветренная, безлунная тьма, лишь далеко на западе тают в небе последние отблески света. Громадный черный зверь вырастает перед ней во мраке, ворочает опущенной головой, разевает пасть, обдает смрадным дыханием. Она властно смотрит ему в глаза. Как только они разойдутся каждый своим путем… ах, тогда она вместе с Антредой возвратится в свое отрочество и повернет течение своей жизни далеко в сторону от Квизо. Она поднимает руку и вновь собирается заговорить, но чудовищный медведь, мягко шлепая по камням мокрыми косматыми лапами, проходит мимо нее и скрывается в лесу.

В глаза ударил ослепительный свет, в уши ворвался бранчливый птичий гомон. Ранзея ошеломленно огляделась вокруг. Она стояла по колено в сухой темно-желтой траве. Солнце заволакивала тонкая облачная дымка; внезапно где-то далеко-далеко прокатился по краю неба долгий раскат грома. Какое-то насекомое ужалило ее в шею, и, когда она потрогала болезненный волдырь, на пальцах осталась кровь. Она была одна. Антреда умерла, а сама она стояла в угрюмом, иссушенном зноем лесу к югу от Тельтеарны. Ранзея наклонилась вперед, тяжело опираясь на посох, и слезы потекли по ее пыльному изможденному лицу.

Спустя несколько секунд она больно укусила себя за руку, с усилием выпрямилась и медленно посмотрела по сторонам. Нита опасливо выглянула из-за деревьев поодаль, потом приблизилась, недоверчиво уставившись на нее.

— Госпожа… что вы… медведь… что вы такое сделали? Вы целы? Погодите… обопритесь на меня. Я… ох и испугалась же я… прямо душа в пятки…

— Медведь? — промолвила Ранзея. — А где медведь?

Только сейчас она заметила рядом с собой широкую полосу примятой травы с отпечатками огромных Шардиковых лап на ней. Жрица нагнулась и почуяла свежий медвежий запах. Шардик явно прошел здесь совсем недавно — уже после того, как повалялся в зарослях болиголова, где она видела его в последний раз. Ничего не понимая, она поднесла руку к лицу и уже собиралась спросить Ниту, что здесь произошло, когда вдруг обнаружила еще одно прискорбное свидетельство своей телесной немощи. Слезы снова хлынули у нее из глаз — слезы стыда и унижения.

— Нита, я… мне надо спуститься к ручью. Поди скажи девушкам немедленно идти за владыкой Шардиком. А потом воротись и подожди меня здесь. Мы с тобой нагоним их.

Раздевшись в воде, Ранзея тщательно вымылась и выстирала запачканную одежду. На Квизо было проще: Антреда почти всегда замечала приближение припадка и так или иначе помогала ей сохранить достоинство и авторитет. Теперь рядом с ней не осталось ни одной девушки, которую она могла бы вообразить своей подругой. Оглянувшись, Ранзея мельком увидела Ниту, бродящую между деревьев. Она знает, что случилось, и непременно всем разболтает.

Сейчас им надо поторопиться. Предоставленные самим себе, девушки в случае чего не проявят должной стойкости, и даже если каким-то чудом Шардик и впрямь вернется обратно к дороге, без нее они не смогут сделать все, что в их силах, — умереть при необходимости, — чтобы выполнить приказ тугинды.

Они с Нитой отошли совсем недалеко от ручья, когда Ранзея осознала, что припадок совершенно ее обессилил: в голове мутилось, перед глазами все плыло, одолевала сонливость. Может быть, Шардик остановится или свернет в сторону до вечера, подумала она, и тогда Кельдереку придется дать им еще один день. Но каждый раз, когда Ранзея с Нитой настигали одну или другую из девушек, поджидавшую их, чтобы указать направление, они узнавали, что медведь по-прежнему медленно бредет на юго-восток, в сторону холмистой местности под Гельтом.

Близился вечер. Ранзея уже не шла, а кое-как ковыляла от дерева к дереву, но все равно поминутно призывала Ниту смотреть в оба, чтоб не отклониться от нужного направления, и почаще кричать в надежде услышать ответный крик впереди. Пожилая жрица смутно сознавала, как сгущаются сумерки, потом наступает темнота, а позже восходит луна; как где-то вдали погромыхивает гром и как по лесу проносятся короткие, резкие порывы ветра. Один раз она увидела Антреду, стоящую между деревьями, и уже хотела заговорить с ней, но подруга улыбнулась, приложила к губам палец, украшенный резным кольцом, и исчезла.

Наконец где-то около полуночи, в ясном свете луны, Ранзея огляделась по сторонам и поняла, что догнала девушек. Они стояли кучкой поодаль и перешептывались, но когда жрица приблизилась, опираясь на руку Ниты, все разом повернулись к ней и умолкли. Ранзее показалось, что их молчание исполнено неприязни и возмущения. Если она надеялась найти сочувствие и поддержку в конце этого долгого, мучительного пути, то ее явно ждет разочарование. Отдав свой посох Ните, пожилая женщина с трудом выпрямилась и чуть не вскрикнула от боли, когда перенесла всю тяжесть тела на сбитые в кровь ноги.

— Где владыка Шардик?

— Здесь неподалеку, госпожа, — в половине полета стрелы от нас. Он спит с самого восхода луны.

— Кто это? — Ранзея пригляделась. — Шельдра? Я думала, ты с владыкой Кельдереком. Как ты здесь оказалась? Где мы находимся?

— Мы на краю леса, госпожа, рядом с долиной, чуть дальше того места, откуда вы уходили утром. Зильфея спустилась в лагерь, чтобы доложить владыке Кельдереку о возвращении Шардика, но бедняжка падала с ног от усталости, и он отправил назад меня вместо нее. Он говорит, что владыку Шардика необходимо усыпить сегодня ночью.

— Вы уже предприняли хоть одну попытку?

Никто не ответил.

— Так да или нет?

— Мы сделали все, что могли, — наконец сказала другая девушка. — Приготовили два куска мяса с тессиком и положили настолько близко к нему, насколько осмелились подойти, но он к ним не притронулся. Мы истратили все запасы тессика. Теперь остается лишь ждать, когда владыка Шардик проснется.

— Перед самым моим уходом из лагеря, госпожа, прибыл посыльный из Гельта, от повелителя Та-Коминиона, — сказала Шельдра. — Барон сообщает, что собирается вступить в бой послезавтра и что Шардика нужно доставить туда любой ценой. «Время сейчас дороже всех сокровищ мира» — вот его точные слова.

Над далекими холмами на юге сверкнула молния. Ранзея прохромала несколько шагов до дороги и окинула взглядом долину. В воздухе разносился журчащий шум ручья. Слева она увидела костры лагеря, где Кельдерек с тугиндой ждали известий от нее. Жрица вспомнила громадного черного зверя, прошедшего мимо нее в полдневной тьме по мелководью сухой травы, и стоявшую между деревьями Антреду, чьи пальцы были унизаны резными деревянными кольцами, которые она, Ранзея, самолично сожгла на берегу. Знамения эти представлялись очевидными. Да и сама ситуация не вызывала никаких вопросов. Единственное, что сейчас требовалось, — это жрица, знающая свой долг и способная исполнить его без малейших колебаний.

Ранзея вернулась к девушкам. Они немного попятились, испуганно таращась на нее.

— Вы сказали, владыка Шардик здесь поблизости. Где именно?

Кто-то указал рукой.

— Подите и убедитесь, что он все еще спит, — приказала Ранзея. — Вам не следовало оставлять медведя без присмотра. Вина лежит на всех вас.

— Госпожа…

— Молчите! — сурово промолвила Ранзея. — Нита, принеси ящичек с тельтокарной.

Она вытащила из-за пояса нож и опробовала его. Лезвие легко рассекло древесный лист, зажатый между большим и указательным пальцем, а острие едва не прокололо кожу у нее на запястье, стоило надавить самую малость. Нита уже стояла перед ней, протягивая деревянный ящичек. Ранзея бесстрастно посмотрела на дрожащие пальцы девушки, а потом на нож, зажатый в собственной твердой руке.

— Ты пойдешь со мной. И ты тоже, Шельдра. — Она взяла ящичек.

Ранзея вспомнила, как они с Антредой в последний раз шли через костер на террасе Верхнего храма той ночью, когда привели Кельдерека к Мосту Просителей. Воспоминание казалось далеким и нереальным, словно принадлежало не ей, а какой-то другой женщине. Жрице чудилось, будто ночные звуки постепенно усиливаются вокруг нее. Шепот сухого леса отдавался эхом в пещерах с капающей водой, и она ощущала свое тело чем-то вроде сыпучей массы горячего песка. Знакомые симптомы. Придется поторопиться. Страх остался где-то позади, искал ее среди деревьев, нагонял мало-помалу.

Медведь мирно спал на боку среди молодых зарослей сенчулады; пару деревец он придавил к земле и сломал, устраиваясь на ночлег. В паре локтей от него валялся шмат мяса. Девушка, положившая его сюда, явно не робкого десятка. Громадное тело зверя испещряли блики лунного света, просеянного сквозь листву деревьев. Косматый бок ровно вздымался во сне и, покрытый подвижными узорами света и тени, походил на темную травянистую равнину. Под приоткрытой, мерно дышащей пастью трепетали и поблескивали листья обломленной ветки. Изогнутые когти вытянутой передней лапы торчали вверх. Несколько мгновений Ранзея стояла неподвижно, словно на обрывистом берегу глубокой бурной реки, в которую она должна прыгнуть — и утонуть. Потом, знаком позвав девушек за собой, жрица решительно шагнула вперед.

Теперь она стояла у самой хребтины Шардика и смотрела поверх исполинской туши, подобной мощному крепостному валу, на колеблемые ветром деревья. Над холмами в отдалении глухо проворчал гром, и Шардик пошевелился, дернул одним ухом, а потом снова затих.

Ранзея запустила левую руку глубоко в мех. Добраться до кожи она не смогла, а потому принялась срезать ножом космы свалявшейся маслянистой шерсти, кишащей паразитами. Теперь руки у нее дрожали, и она работала торопливо, захватывая пальцами, осторожно приподнимая, отсекая и отбрасывая прочь пучки длинного жесткого волоса.

Вскоре она выстригла широкую щетинистую проплешину на плече медведя. Там проглядывала серая кожа в солевых разводах, пересеченная двумя-тремя венами — самая толстая из них зримо пульсировала в такт медленному биению сердца.

Ранзея повернулась, наклонилась к ящичку, стоявшему на земле рядом, и левой рукой осторожно извлекла из него два маленьких промасленных пузыря. А мгновение спустя вонзила нож в плечо медведя и резко дернула на себя, прорезав глубокую рану длиной с локоть. И тотчас же одним плавным движением всунула в нее сушеные пузыри, а потом прищипнула края раны пальцами, протолкнув пузыри поглубже, и почувствовала, как они лопаются там внутри.

Шардик зарычал, запрокинул голову и тяжело поднялся на дыбы, сбив с ног Ранзею. Однако она живо вскочила и встала перед ним во весь рост. На миг показалось, что сейчас зверь нанесет страшный удар лапой, но он качнулся вперед, схватил женщину в сокрушительные объятия и пронес несколько шагов, обмякшую, как старая тряпичная кукла. Потом медведь разжал хватку, и жрица безжизненно распласталась у него под ногами, точно ветхая рубаха, сдутая ветром с бельевой веревки. Опустившись на все четыре лапы, Шардик неверной поступью выбрел из леса на склон, повалился на бок и стал кататься по земле, яростно взрывая когтями дерн, роняя хлопья пены из оскаленной пасти.

Шельдра первая подбежала к жрице. Та лежала с неестественно вывернутой шеей и вываленным языком, как у повешенного; левая ладонь у нее была глубоко рассечена ножом. Когда Шельдра подсунула руку ей под плечи и попыталась приподнять, в раздавленном теле жутко хрустнули переломанные кости. Девушка осторожно опустила Ранзею обратно на землю, и та на мгновение открыла глаза:

— Скажи тугинде… выполнила приказ…

Изо рта у нее хлынула кровь, а чуть погодя ее длинное тощее тело задрожало слабо-слабо, как дрожит поверхность воды, возмущенная крылышками тонущей мухи. Еще через несколько секунд Ранзея неподвижно застыла. Поняв, что она испустила дух, Шельдра сняла у нее с пальцев деревянные кольца, подобрала с земли ящичек с тельтокарной и нож и вышла из леса на склон, где лежал без чувств Шардик.

19. Ночные вестники

На изготовление крепкой клетки ушел целый день (хотя достаточно ли она крепкая, еще предстояло выяснить). Выслушав все распоряжения, Балтис, главный кузнец, презрительно пожал плечами. Он ни во что не ставил Кельдерека — глуповатого молодого парня без семьи, достатка и ремесла (охоту кузнец ремеслом не считал). Балтис и его подручные, вооруженные превосходным оружием, намеревались принять самое деятельное участие в разграблении Беклы или, по крайней мере, Гельта и страшно возмутились, когда их отозвали из войска и заставили заниматься привычной работой. Кельдерек, потерпев неудачу в попытке объяснить здоровенному неуклюжему мужику всю важность порученного ему дела, пошел обратно к Та-Коминиону, уже выдвигавшемуся со своим передовым отрядом. Раздраженно чертыхаясь, Та-Коминион вызвал Балтиса к дереву, на котором висел труп Фассел-Хасты, и пообещал вздернуть рядом с бароном, если к наступлению темноты клетка не будет готова. Такой язык кузнец понимал достаточно хорошо — и тотчас же попросил удвоить количество работников, поступающих под его начало. Не имея времени на споры, Та-Коминион согласился дать Балтису пятьдесят человек, в том числе двух канатчиков, трех колесных мастеров и пятерых плотников. Когда войско потянулось по извилистой дороге под палящим утренним солнцем, Кельдерек и Балтис взялись за дело.

На Ортельгу отправили посыльных, и еще до полудня женщины и мальчики перетаскали в долину все оставшиеся на острове запасы топлива, почти весь пиленый лес и все до единого бруски железа. Бруски были разной длины и толщины; многие из них, по причине малого размера, годились разве что для сварки. Балтис велел своим мастерам выковать три колесные оси и возможно больше железных прутьев одинаковой длины и толщины, заостренных и с отверстиями на обоих концах. Тем временем плотники сработали из сухих выдержанных досок, иные из которых еще сегодня были частью стен, крыш и столов Ортельги, массивный помост с подкосами и с помощью рычагов водрузили его на шесть толстых цельнодеревянных колес.

К вечеру мастера выковали, сварили или нарезали шестьдесят квадратных прутьев — кривоватых, с неровными краями, но вполне пригодных для того, чтобы воткнуть их острым концом в дыры, пробуравленные по краям помоста, а потом закрепить железными штырями.

— Крыша тоже будет деревянная, — сказал Балтис, глядя на торчащие из досок прутья и широко поводя туда-сюда вскинутой рукой. — Железа больше не осталось, приятель, и взяться ему неоткуда, так что переживать по этому поводу нет смысла.

— Но деревянную крышу медведь разнесет в щепки, коли захочет, — сказал главный плотник.

— Такая работа не делается за день, — проворчал Балтис. — И за три не делается. Клетка для медведя? Я один из первых увидел владыку Шардика, когда он вышел из реки вчера утром и напал на бедного Лукона и его товарища…

— Но как мы затащим медведя в клетку? — перебил плотник.

— Ну, это нам неведомо…

— Твое дело — выполнить приказ повелителя Та-Коминиона, — сказал Кельдерек. — Богу угодно, чтобы владыка Шардик завоевал Беклу, и в этом ты убедишься собственными глазами. Сколоти крышу из досок, если иначе никак, и туго обвяжи клетку канатом.

Наконец, уже при свете факелов, работа была закончена, и Кельдерек, отпустив людей поесть, остался наедине с Шельдрой и Нилитой. Он обошел клетку, внимательно разглядывая, пробуя на прочность решетку, стуча ногой по колесам, ощупывая крепежные штыри, и наконец обследовал каждый из шести железных прутьев, которыми впоследствии предстояло заделать открытый торец.

— А как владыка Шардик выйдет из клетки? — спросила Шельдра. — Разве здесь не будет двери?

— У нас нет времени на изготовление двери, — ответил Кельдерек. — Когда настанет час выпустить медведя, мы найдем способ с божьей помощью.

— Он должен оставаться в бесчувствии возможно дольше, владыка, — сказала Шельдра, — потому как ни одна клетка на свете не удержит владыку Шардика, если он пожелает выйти на волю.

— Знаю, — кивнул Кельдерек. — Мы с таким же успехом могли бы соорудить для него обычную телегу. Знать бы только, где он сейчас…

Он осекся при виде Зильфеи, которая, тяжело хромая, вышла из темноты на свет факелов, поднесла ладонь ко лбу и тотчас бессильно опустилась на землю.

— Простите меня, владыка, — проговорила она, снимая с плеча лук и кладя рядом с собой. — Мы весь день шли следом за владыкой Шардиком, и я еле жива — даже не столько от усталости, сколько от страха. Он ушел очень далеко…

— Где он?

— Владыка, он спит на опушке леса, меньше чем в часе пути отсюда.

— Хвала господу! — воскликнул Кельдерек, молитвенно складывая руки. — Я знал, что такова его воля!

— Это Ранзея привела Шардика обратно, владыка. — Зильфея уставилась на него неподвижным взглядом, даже сейчас полным страха. — Мы нашли его в полдень. Он ловил рыбу в ручье, а потом лег на берегу, и мы не смели к нему приблизиться. Но спустя долгое время, когда уже казалось, что ничего нельзя сделать, Ранзея вдруг поднялась на ноги и без единого слова вышла на открытое место неподалеку от владыки Шардика. Она позвала его. Уму непостижимо, владыка, но она его позвала — и он подошел к ней! Мы все бросились прочь в ужасе, но Ранзея заговорила с ним странным, жутким голосом — стала сурово отчитывать, мол, он не должен был уходить так далеко, и велела возвращаться. И Шардик послушался, владыка! Он прошел мимо нее, совсем рядом! И направился обратно к долине, как она приказала.

— Воистину такова божья воля, — благоговейно произнес Кельдерек, — и мы все сделали правильно. Где сейчас Ранзея?

— Не знаю, владыка. — Зильфея чуть не плакала. — Нита отправила нас следом за владыкой Шардиком и сказала, что Ранзея нас нагонит. Но она так и не нагнала, хотя уже прошло много часов.

Кельдерек уже собирался послать Шельдру к лесу выше по долине, когда вдруг со стороны дороги донесся окрик часового и ответ. Вскоре послышались шаги, и из темноты появился Нумис. Он тоже еле держался на ногах от усталости и тяжело опустился на землю, не спросив у Кельдерека позволения сесть.

— Войско уже за Гельтом, я пришел оттуда, — сказал он. — Гельт мы взяли легко — и предали огню. Обошлось почти без боя, но мы убили правителя, а все остальные сразу изъявили готовность делать все, что прикажет повелитель Та-Коминион. Он поговорил с несколькими из них наедине — не иначе, расспрашивал насчет Беклы, ну там каким путем до нее лучше добираться и все такое прочее. Так или иначе…

— Если он велел передать мне что-то — говори! — резко перебил Кельдерек. — Меня не интересуют твои домыслы и догадки.

— Повелитель Та-Коминион велел сказать вам следующее, господин. «Я предполагаю сражаться послезавтра. Дожди вот-вот начнутся, и время сейчас дороже всех сокровищ мира. Любой ценой доставь к нам владыку Шардика».

Кельдерек вскочил на ноги и принялся взволнованно расхаживать взад-вперед около клетки, кусая губы и ударяя кулаком по ладони. Наконец, овладев собой, он приказал Шельдре пойти разыскать Ранзею, а если Шардик уже усыплен — тотчас же вернуться и доложить. Потом он взял пару головней, чтоб разжечь костер, и уселся ждать новостей рядом с Нумисом и двумя девушками. Все молчали, и Кельдерек чуть не каждую минуту хмуро взглядывал на небо, отмечая медленное течение времени по движению звезд.

Когда Зильфея встрепенулась и положила ладонь ему на руку, он ничего не услышал. Кельдерек повернулся к ней, и она неподвижно уставилась на него, затаив дыхание, с бледным лицом, наполовину освещенным огнем. Он тоже напряг слух, но различил только треск костра, шум порывистого ветра да покашливание, доносящееся откуда-то из лагеря позади. Он покачал головой, но девушка уверенно кивнула, встала и знаком велела следовать за ней к дороге. Провожаемые взглядами Нумиса и Нилиты, они двинулись в темноту, но буквально через несколько шагов Зильфея остановилась и, сложив рупором ладони, крикнула:

— Кто здесь?

— Нита! — слабо, но вполне отчетливо долетело издалека.

А чуть погодя Кельдерек наконец расслышал легкую поступь и быстро пошел навстречу девушке. По ней было видно, что в крайнем своем волнении и спешке она где-то по пути упала — возможно, не раз. Вся перепачканная в пыли, растрепанная, с расцарапанными коленями и локтем, она сдавленно всхлипывала, и по щекам у нее текли слезы. Кельдерек крикнул Нумиса, и они вдвоем отвели Ниту к костру, поддерживая под руки.

В лагере царило возбуждение. Мужчины каким-то образом прознали о приближении вестницы. Несколько из них уже ждали около клетки, один постелил на штабель досок свой плащ, усадил на него девушку и принес кувшин воды, чтобы промыть кровоточащие ссадины у нее на коленях. От прикосновения холодной воды Нита вздрогнула и поморщилась, но потом, словно спохватившись, подняла глаза на Кельдерека и заговорила:

— Шардик лежит без чувств меньше чем в полете стрелы от дороги, владыка. Его одурманили тельтокарной… такой дозы хватило бы, чтобы убить здорового, сильного мужчину. Одному богу ведомо, когда он проснется.

— Тельтокарной? — недоверчиво переспросила Нилита. — Но ведь…

Нита опять расплакалась:

— А Ранзея умерла… умерла! Вам уже рассказали, владыка Кельдерек, как она разговаривала с Шардиком у ручья?

Зильфея кивнула, ошеломленно уставившись на нее.

— Когда Шардик прошел мимо нее и скрылся в лесу, Ранзея с минуту стояла в полном оцепенении, точно дерево, пораженное молнией, которую она же сама и вызвала. Потом мы с ней вдвоем пошли через лес, изо всех сил стараясь нагнать остальных. Я видела… ясно видела, что она готова… просто полна решимости умереть. Я уговаривала Ранзею отдохнуть хотя бы немного, но она и слушать не хотела. И вот два часа назад, даже меньше, мы наконец добрались до окраины леса Все девушки сразу увидели смертную тень, что лежала на ней, окутывала навроде плаща. От жалости и страха никто не мог слова вымолвить. После всего, что мы видели днем у ручья, любая из нас без колебаний отдала бы жизнь вместо нее, но она уже словно уплывала прочь по течению, оставив нас на берегу. Мы стояли рядом, и она разговаривала с нами, но уже была далеко от нас. Потом по ее приказу я принесла ящик с тельтокарной, и Ранзея подошла к Шардику, да так спокойно, словно то был спящий бык, а не свирепый медведь. Она сделала разрез у него на плече и засунула туда тельтокарну, чтоб распустилась в крови. Шардик проснулся, вздыбился в ярости, а она снова встала перед ним, так же бесстрашно, как в прошлый раз. Тут он схватил ее, и так она умерла. — Девушка огляделась вокруг. — А где тугинда?

— Привяжи к клетке длинные канаты, — велел Кельдерек Балтису, — и поставь всех мужчин тянуть ее. И всех женщин тоже, кроме тех, что понесут факелы. Нельзя терять ни минуты. Возможно, мы еще успеем к повелителю Та-Коминиону.

Через три часа без малого бесчувственное тело исполинского медведя (чью голову защищал капюшон, наспех сшитый из плащей) с помощью канатов стащили вниз по склону и заволокли в клетку по отлогой насыпи из земли и камней, покрытой досками. Последние железные прутья забили молотами на место, и громадная клетка, влекомая спереди и толкаемая сзади, медленно, тряско покатила по долине в сторону Гельта.

20. Гел-Этлин

Через день, самое большее через два, зарядят дожди, подумал Гел-Этлин. Вот уже много часов кряду предгрозовая духота усиливалась, и крепчающий горячий ветер гонял пыль над Бекланской равниной. Сантиль-ке-Эркетлис, командующий северным сторожевым войском, занемог от нестерпимой жары и два дня назад отбыл прямой дорогой в столицу, приказав своему заместителю, Гел-Этлину, довести войско сначала до Кебина Водоносного, потом до Тонильды, а оттуда двинуться обратно в Беклу. Задача стояла простая: починить укрепления здесь, собрать налоги там, возможно, уладить пару споров, ну и, разумеется, выслушать сообщения местных шпионов и агентов. Все это были дела не срочные, а поскольку войско уже на день или два запаздывало с возвращением в Беклу, Сантиль-ке-Эркетлис велел Гел-Этлину отложить все до лучших времен и кратчайшим путем вернуться назад, как только польют дожди.

«Да и пора уже, — подумал Гел-Этлин, стоя под своим знаменем с изображением сокола и глядя на проходящую мимо колонну. — Люди устали за долгий поход. Половина из них еле на ногах держится. Чем скорее они вернутся в зимние казармы, тем лучше. Если сейчас войско поразит болотная лихорадка, они начнут валиться рядами, проклиная все на свете».

Он посмотрел на север, где равнина упиралась в предгорья могучих крутых хребтов, возвышающихся над Гельтом. Свинцовое небо с темными облаками, заволакивающими горные вершины, вселяло надежду — надежду на скорый отдых. Если повезет, они уже в Кебине с чистой совестью прервут свои дела и, подгоняемые дождем и мыслями о доме, ускоренным маршем благополучно дойдут до Беклы за пару дней.

Две бекланские охранные армии — северная и южная — обычно проводили в походах все лето, когда вероятность мятежа или чужеземного вторжения возрастала. Каждая армия дважды проходила вдоль охраняемой границы, тянувшейся неровным полукругом примерно на семьдесят лиг. Порой отряды вступали в бой с шайками разбойников или налетчиков, а изредка войско получало приказ совершить карательный набег на соседние территории, дабы показать, что у Беклы есть зубы и она умеет кусаться. Но бо́льшую часть времени они занимались всякой рутиной: проводили учения и маневры, разведывали обстановку, собирали налоги, сопровождали посланников или торговые караваны, чинили мосты и дороги, но в первую очередь просто напоминали о своем существовании тем, кто боялся их лишь немногим меньше, чем вражеского нападения или анархии. С наступлением дождливого сезона северная армия возвращалась на зимовку в Беклу, а южная — в Икет-Йельдашей, расположенный в двадцати лигах к югу от столицы.

Южное войско уже наверняка вернулось в Икет, с завистью подумал Гел-Этлин. Южному войску вообще приходилось легче: путь его следования пролегал по сравнительно ровной местности, и сухой сезон в тридцати-сорока лигах к югу был не таким жарким. Но дело было не только в изнурительных тяготах похода и погодных условиях. Хотя Бекла, конечно, не имела себе равных среди городов, прошлой зимой Гел-Этлин нашел вескую причину (самую почетную и привлекательную причину для солдата, пускай и несколько затратную) отдать предпочтение Икету.

Сейчас мимо тащился отряд тонильданцев, имевший совсем уже плачевный вид; Гел-Этлин подозвал к себе их капитана и осведомился, почему солдаты у него такие грязные и с неухоженным оружием. Капитан принялся объяснять, что он поставлен командовать всего два дня назад, вместо офицера, получившего приказ вернуться в Беклу с Сантиль-ке-Эркетлисом, и все время, пока он говорил, Гел-Этлин, по своему обыкновению, сурово смотрел мужчине в глаза, думая о совершенно посторонних вещах.

По крайней мере этим летом им не пришлось переваливать через Гельтские горы и продираться сквозь дремучие леса. Один раз, несколько лет назад, еще в свою бытность младшим офицером, он принимал участие в экспедиции к южному берегу Тельтеарны и до сих пор с содроганием вспоминал это мучительно трудное предприятие: ночевки в мрачной лесной глуши или постой в кишащих вшами хижинах какого-то полудикого племени островитян, живущих в речных туманах, как лягушки. К счастью, в последнее время уже не возникало необходимости посылать бекланские войска к Тельтеарне, поскольку донесения с острова — как он там называется? Итильга? Катальга? — теперь поступали регулярно и вполне заслуживали доверия. Один из баронов, имевших более или менее человеческий облик, тайно работал на Беклу, да и сам верховный барон охотно соглашался на небольшой дипломатический подкуп, требуя взамен лишь показного уважения к своему званию, пускай и ничтожному. За минувший месяц к Сантиль-ке-Эркетлису поступило два донесения с острова, которые он положенным порядком отправил начальству в Беклу. По получении первого штаб сообщил, что по-прежнему не видит нужды посылать войска в столь далекие, негостеприимные края. Собственно, там говорилось всего лишь об огромном лесном пожаре, опустошившем северный берег Тельтеарны. Во втором донесении рассказывалось о новом племенном культе и выражалось опасение, как бы он не привел к вспышке фанатизма, хотя верховный барон и уверен, что не допустит такого. Реакция Беклы на него еще не успела дойти до северного войска, но в любом случае, слава богу, теперь уже слишком поздно, чтобы отправлять через Гельтские горы хотя бы разведывательный патруль. Дожди начнутся со дня на день — с часу на час.

Офицер закончил говорить и молча смотрел на него. Гел-Этлин нахмурился, презрительно фыркнул, давая понять, что он в жизни не слышал такого вздора, и резко сказал, что завтра самолично произведет смотр отряда. Офицер отдал честь и поспешил следом за своими людьми.

В следующую минуту появился посыльный из Кебина, расположенного в пяти лигах к востоку. Губернатор волновался, что вот-вот пойдут дожди и войско вернется в Беклу, так и не добравшись до Кебина. За последние десять-двенадцать дней уровень Кебинского водохранилища, откуда по каналу длиной двадцать лиг вода поступала в столицу, снизился настолько, что обнажились нижние плиты стен и несколько из них треснули от жары. Чтобы предотвратить катастрофические последствия, необходимо срочно провести ремонтные работы, пока дожди опять не подняли уровень воды, но своими силами кебинцы за день-два с таким делом не управятся.

Гел-Этлин умел отличать реальную опасность от воображаемой. Он тотчас же послал за своим самым надежным старшим офицером и неким капитаном Хан-Глатом, уроженцем Терекенальта, который больше всех знал о мостах, плотинах и движениях грунта. Как только они явились, Гел-Этлин сообщил о случившемся и приказал офицерам по своему усмотрению отобрать людей — вплоть до половины от общей численности армии — для ускоренного ночного марша к Кебину. Достигнув города, они должны немедленно приступить к ремонтным работам, а он с остальным войском присоединится к ним завтра во второй половине дня.

Ближе к вечеру отряды выдвинулись в путь. Солдаты недовольно ворчали, но по крайней мере не бунтовали; шли они медленным шагом, многие хромали. Это еще ладно — но в каком состоянии они будут, когда наконец доберутся до Кебина? Впрочем, скорее всего, Хан-Глату потребуется пара часов, чтобы обследовать водохранилище и решить, что нужно сделать, а значит, люди получат небольшую передышку. В любом случае штабное командование вряд ли сочтет действия Гел-Этлина неправильными. С наступлением темноты Гел-Этлин обошел дозорные посты и биваки — на что теперь, когда у него осталась только половина войска, потребовалось гораздо меньше времени, чем обычно, — выслушал доклады о положении дел и приказал отправить горстку по-настоящему больных солдат в Беклу на воловьей телеге; потом поужинал, сыграл со своим квартирмейстером три партии в вари (проиграв пятнадцать мельдов) и отправился на боковую.

Утром он поднялся ни свет ни заря и имел удовольствие самолично разбудить нескольких из офицеров. Но вот подавленное настроение людей никакого удовольствия Гел-Этлину не доставило. Солдаты узнали, что им предстоит не только совершить ускоренный марш к Кебину, начнутся дожди или нет, а еще и тяжело поработать там. Даже самое лучшее войско впадает в уныние, когда получает какой-нибудь трудный приказ после того, как уже вздохнуло с облегчением, и Гел-Этлин намеренно оставил при себе своего заместителя. Сам он — выносливый, энергичный мужчина, стойко переносящий любые неприятности, — так и кипел раздражением на тупых солдат, не понимающих всей серьезности новостей, пришедших из Кебина. Лишь с большим трудом трем-четырем старшим офицерам удалось убедить Гел-Этлина, что на понимание солдат в данную минуту рассчитывать не стоит.

— Любопытная штука, господин, — сказал Каппарах, крутой нравом пятидесятипятилетний вояка, всю сознательную жизнь проведший в военных походах и благоразумно вложивший все вырученные за награбленное добро деньги в покупку земельных угодий на границе с Саркидом. — Мне всегда казалась любопытной вот какая вещь: когда просишь солдат поднапрячься еще немного — насколько они смогут выложиться, зависит от причины. Если речь идет о необходимости защищать свои дома, к примеру, или сражаться за то, что они считают своим по праву, люди найдут в себе силы сделать даже невозможное. Да стоит заговорить о любых боевых действиях, они почти всегда готовы выложиться полностью. Видите ли, такие вещи они понимают, и никто не хочет прослыть трусом, бежавшим с бранного поля, или слабаком, отказавшимся идти вперед со своими товарищами. Подобные мысли сродни ключу к секретному арсеналу. Человек сам не ведает, какие в нем скрыты силы, пока не подступишь к нему с таким вот ключом. Но ремонтировать водохранилище в Кебине — нет, важности этого дела солдатам нипочем не понять, то бишь этот ключ к замку не подходит. Здесь дело не в «не хочу», господин, а в «не могу».

Войско уже снялось с биваков и построилось походным порядком, уже и дозорные были отозваны со своих постов, когда начальник стражи привел к Гел-Этлину прихрамывающего, перепачканного в крови горца. Совсем юный, почти мальчишка, он ошеломленно озирался по сторонам и постоянно подносил руку ко рту, слизывая кровь с рассеченных костяшек. Два солдата держали его под мышки, чтоб не удрал.

— Беженец с гор, господин, — доложил начальник стражи, салютуя на бекланский манер. — Говорит, в Гельте что-то стряслось, господин. Больше я ничего толком не понял.

— Мне сейчас не до этого, капитан, — сказал Гел-Этлин. — Отпустите малого и поставьте своих людей в строй.

Едва солдаты разжали хватку, горец повалился на колени перед Каппарахом, по всей видимости приняв того за главного из присутствующих старших офицеров. Он пролопотал несколько слов на ломаном бекланском, что-то про «плохих людей» и «огонь», но Каппарах перебил его, заговорив на горном наречии. Последовал быстрый диалог из вопросов и ответов, столь напряженный и отрывистый, что Гел-Этлин почел за лучшее не вмешиваться. Наконец Каппарах повернулся к нему:

— Думаю, нам следует хорошенько расспросить этого парня, прежде чем выступать к Кебину, господин. По его словам, Гельт был захвачен и сожжен каким-то войском, которое сейчас двигается к Бекле.

Гел-Этлин вопросительно развел руками с насмешливо-снисходительным видом, и остальные офицеры, недолюбливавшие Каппараха, льстиво заулыбались.

— Вы же знаете, какие у нас неприятности в Кебине, Каппарах. Сейчас не время… — Он оборвал фразу и начал снова: — Перепуганный деревенский мальчишка несет всякий вздор…

— Дело как раз в том, господин, что он не простой деревенский мальчишка. Он сын гельтского вождя, спасшийся бегством. Говорит, вождя убили фанатики, затеявшие какую-то религиозную войну.

— Откуда нам знать, что он действительно сын вождя?

— У него родовые татуировки на руках, господин. Он не посмел бы сделать такие для того лишь, чтоб обманывать людей.

— И откуда же явились захватчики?

— Он говорит, с Ортельги, господин.

— С Ортельги? — переспросил Гел-Этлин. — Но в таком случае мы бы знали…

Каппарах ничего не ответил, и Гел-Этлин быстро обдумал ситуацию — весьма затруднительную, ничего не скажешь. Несмотря на недавние донесения с Ортельги, нельзя исключать вероятность, что ортельгийское племя и впрямь собирается совершить набег на Бекланскую равнину. Если сейчас он поведет войско к Кебину, не вняв предупреждению, сделанному в присутствии старших офицеров, а набег все-таки состоится и здесь погибнут люди… Гел-Этлин направил свои мысли в другое русло. Если сейчас он поведет войско к Гельту, поверив истерическим словам какого-то деревенского юнца, произнесенным в присутствии старших офицеров, а Кебинское водохранилище с наступлением дождей разрушится из-за того, что для ремонтных работ не хватило рабочей силы… Эту мысль он тоже не стал додумывать до конца. Все выжидательно смотрели на него.

— Отведите малого туда, под навес, — распорядился Гел-Этлин. — Распустите строй, но проследите, чтоб люди не разбредались.

Получасом позже он понял, что это дело никак нельзя оставить без внимания. Умытый и накормленный, юноша овладел собой и, с достоинством сдерживая скорбь о собственных своих потерях, настойчиво заговорил об опасности, грозящей бекланцам. То была странная, но убедительная история. Громадный медведь, сказал он, появился на Ортельге — не иначе, приплыл, спасаясь от пожара на северном берегу Тельтеарны. Островитяне решили, что медведь этот предвещает исполнение древнего пророчества о том, что Бекла однажды падет перед непобедимым войском Ортельги, и под началом одного молодого барона подняли мятеж, в ходе которого обратили в бегство верховного барона и поубивали всех его сторонников. Если это правда, подумал Гел-Этлин, тогда понятно, почему бекланская армия не получила сообщений от своего осведомителя. Вчера вечером, продолжал юноша, ортельгийцы неожиданно появились в Гельте, предали его огню и убили правителя прежде, чем тот успел организовать оборону. Фанатичные и недисциплинированные, они легко захватили город и полностью подчинили жителей своей воле. На самом деле многие гельтцы, лишившись своих домов и средств к существованию, вступили наемниками в ортельгийское войско за ту плату, какую сумели выторговать. По словам юноши, свет еще не видывал людей, столь яростно рвущихся убивать и разрушать, как ортельгийцы. Они верили, что медведь — воплощение божьей силы, что он днем и ночью незримо следует вместе с ними, что он может появляться и исчезать по своему желанию и что в должный срок он уничтожит их врагов, как огонь уничтожает стерню. По приказу своего молодого командира — а он явно и отважен, и умен, вот только выглядел очень больным — ортельгийцы выставили вокруг Гельта часовых, чтобы новости не вышли за пределы города. Однако юноша под покровом тьмы спустился с отвесной скалы, отделавшись лишь глубокой ссадиной на руке, а потом за шесть часов ночи и раннего утра преодолел около десяти лиг через горы, которые знал как свои пять пальцев.

— Вот проклятье! — выругался Гел-Этлин. — Как он думает, каким путем они пойдут и когда здесь появятся?

Молодой человек не сомневался, что ортельгийцы пойдут кратчайшим путем и со всей возможной скоростью. Скорее всего, они уже выдвинулись. Помимо того что они рвутся в бой, у них с собой мало съестных припасов, поскольку в Гельте изымать было практически нечего. Если они не вступят в сражение в ближайшее время, то разбредутся в поисках пропитания.

Гел-Этлин кивнул. Он по собственному опыту знал, что с повстанческими и крестьянскими войсками всегда так: они либо сразу начинают боевые действия, либо бесславно распадаются.

— Похоже, далеко от Гельта они не уйдут, господин, — сказал Балаклеш, командир лапанского отряда. — Может, нам просто двинуться к Кебину и предоставить ортельгийскому войску благополучно развалиться с наступлением дождей?

Как часто бывало, неразумный совет мигом прояснил мысли Гел-Этлина и заставил принять решение.

— Нет, так не годится. Разрозненные разбойничьи шайки еще много месяцев будут бродить повсюду вокруг, убивая и грабя. Они не обойдут стороной ни одну деревню, и в конце концов все равно придется послать против них армию. Вы все считаете, что парень говорит правду?

Офицеры кивнули.

— В таком случае мы должны разбить повстанцев сейчас же, иначе жители деревень скажут, что бекланская армия не выполнила свою работу. И нам надо встретить ортельгийцев прежде, чем они дойдут горной дорогой до равнины, — отчасти для того, чтобы предотвратить разграбление деревень, отчасти потому, что, достигнув равнины, они смогут двинуться в любом направлении. Мы запросто можем вообще потерять их след, а наши люди слишком утомлены, чтобы ходить кругами в поисках неприятеля. Сейчас нам нужно действовать даже быстрее, чем если бы мы выступали к Кебину. Каппарах, присмотрите за этим малым: он понадобится в качестве проводника. А вы все ступайте и скажите своим солдатам, что уже к середине дня нам необходимо достичь гор. Балаклеш, возьмите сотню надежных копьеносцев и трогайтесь в путь без малейшего промедления. Найдите для нас хорошую оборонительную позицию в предгорьях, пришлите к нам проводника, а потом двигайтесь дальше и постарайтесь разведать, что там делают ортельгийцы.

Через час все небо от горизонта до горизонта заволокли тяжелые облака, и с запада дул устойчивый крепкий ветер. Рыжая пыль забивала глаза, уши и ноздри солдат, проникала под одежду, смешиваясь с потом и натирая кожу. Они шагали, закрыв тряпичными или кожаными повязками рты и носы, напряженно щурясь, но не в силах различить горы впереди, — отряд за отрядом, сквозь густые клубы пыли, которая, как снег, налипала с наветренной стороны на скалы и камни, на редкие деревья и лачуги, встречавшиеся по пути, и на самих людей. Пыль просачивалась в мешки с провизией и даже в бурдюки с водой. Гел-Этлин шел в самом хвосте, под ветром от колонны, чтобы перехватывать и отправлять обратно в строй отставших солдат. Через два часа он отдал приказ остановиться и перестроил войско уступами: теперь каждый батальон двигался с подветренной стороны от следующего за ним. Однако и эта мера не принесла людям особого облегчения, так как трудности создавал не столько ветер, дующий по всей равнине, сколько пыль, ими же поднимаемая. Они шагали все медленнее, и только через три часа после полудня головной отряд наконец достиг края равнины и, разведав местность в радиусе тысячи шагов, нашел дорогу в Гельт, которая вилась вверх через миртовые и кипарисовые рощи предгорий.

На высоте около семисот локтей дорога выходила на ровный зеленый луг, где слабое подобие водопада стекало со скалы в горное озерцо. Здесь подтянувшиеся следом подразделения рассыпались, солдаты напились вволю и прилегли отдохнуть на траве. На равнине внизу бушевала пыльная буря, и все немного воспрянули духом при мысли, что хотя бы одна напасть осталась позади. Гел-Этлин, недовольный задержкой, поторопил офицеров поднять и построить людей. Сгущались сумерки, и ветер на равнине понемногу стихал. Они устало побрели дальше; тяжелые шаги, звон оружия и редкие командные возгласы отражались эхом от скал.

Вскоре армия подошла к узкому ущелью, где ждали два офицера из передового отряда. Балаклеш, доложили они, нашел отличную оборонительную позицию в миле отсюда, за ущельем, а его разведчики уже час с лишним назад ушли дальше по дороге. Гел-Этлин отправился вперед, чтобы встретиться с Балаклешем и самолично осмотреть выбранное место. Оно вполне отвечало необходимым требованиям: горное плато примерно в тысячу шагов шириной, с выгодными особенностями рельефа, которые позволят дисциплинированному войску держать оборону, не нарушая строя. Впереди, к северу, дорога круто спускалась вниз, огибая лесистый отрог. Справа темнел густой лес, а слева тянулась глубокая долина с отвесными склонами. Наступающему неприятелю всяко придется пройти через это дефиле. У подножия отрога местность становилась открытой — лишь разбросанные там и сям кусты да валуны — и отлого поднималась к гряде, через которую пролегала дорога в ущелье. Балаклеш сделал правильный выбор. Войско, занявшее позицию здесь, на откосе, рядом со скалами, представляющими собой превосходные природные укрепления, получит значительное преимущество над противником. Вряд ли неприятелю удастся пробиться хотя бы к гряде, но пока они не прорвутся к ней, у них не останется надежды продолжить путь вниз, к равнине.

Гел-Этлин выставил первую линию обороны на открытом склоне, перед крутым поворотом дороги. Его усталым солдатам не придется ломать строй и идти в наступление, пока вражеское войско не рассыплется, наткнувшись на передовые оборонительные позиции бекланцев.

Они долго ждали в липких душных сумерках, под густеющими облаками, нижние слои которых клубились низко над ними. Время от времени в отдалении громыхал гром, и один раз в полумиле от них ударила молния, прочертив длинную красную линию на фоне серых скал, похожую на рубец от плети. Каким-то образом люди прознали о сверхъестественном медведе. Йельдашейские копейщики уже распевали нескладную балладу о его фантастических подвигах (приобретавших все более и более похабный характер), а на другом фланге оборонительного порядка какой-то полковой шут, пользуясь случаем повеселить народ, скакал и рычал, наряженный в старую воловью шкуру, с надетыми на пальцы наконечниками стрел вместо когтей.

Наконец со своего командного пункта на дороге посередине склона Гел-Этлин заметил разведчиков, спускающихся с поросшей деревьями горы. Уже через пару минут к нему подбежал запыхавшийся Балаклеш. Они неожиданно наткнулись на передовой отряд неприятельского войска, доложил старший офицер, которое двигается с такой скоростью, что сами они, уже изрядно уставшие, едва сумели добраться досюда первыми. Пока он говорил, Гел-Этлин и все вокруг услышали нарастающий шум и гул, возвещающий о приближении толпы ортельгийского сброда. Указав напоследок на необходимость держаться строем до приказа о наступлении, Гел-Этлин отпустил офицеров.

Стоя там в ожидании, он уловил тихий, редкий стук дождевых капель по шлему, но когда вытянул вперед руку ладонью вверх, сначала ничего не почувствовал. Потом слева над дальним краем долины показалась, затягивая весь горизонт, колышущаяся волнистая пелена дождя. А минутой позже она застлала местность внизу, и по рядам солдат прокатился тяжелый рычащий вздох. Гел-Этлин сделал пять-шесть шагов вперед, напряженно вглядываясь в дождевую мглу. А в следующий миг из-за поворота дороги с топотом вышла ватага косматых мужиков полудикарской наружности, вооруженных кто чем, и остановилась как вкопанная при виде бекланской армии, преградившей путь.

21. Переход через Гельтские горы

Сжигать Гельт не входило в намерения Та-Коминиона. И он не сумел выяснить, кто запалил город: все бароны хором заявили, что понятия не имеют, как и где начался пожар. Когда молодой барон со своим отрядом добрался до убогой крохотной площади в центре Гельта, дома с двух сторон уже вовсю пылали, тело вождя с копьем в спине валялось на земле и орущие толпы ортельгийцев предавались пьянству и грабежу. Та-Коминион и Зельда с горсткой наиболее надежных людей с трудом привели распоясавшихся солдат в порядок и — поскольку единственными источниками воды в Гельте были два полувысохших колодца да обмелевший горный ручей — остановили пожар, разрушив хижины на подветренной стороне площади и оттащив подальше бревна и солому. Именно Зельда сказал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из горожан добрался до равнины с новостями. На всех дорогах и тропах, ведущих из города, были выставлены пикеты, а молодой командир по имени Джурит, под начало которого Та-Коминион утром отдал полк Фассел-Хасты, повел разведывательный отряд на юг по дороге, круто идущей под гору.

Та-Коминион сидел на лавке в полутемной, гудящей мухами хижине, пытаясь убедить четверых или пятерых онемелых от страха городских старейшин, что он не причинит им вреда. Время от времени он умолкал и хмурился, подбирая слова; стены плыли у него перед глазами, а доносившиеся снаружи звуки то усиливались, то ослабевали, словно кто-то постоянно открывал и закрывал дверь. Та-Коминион постоянно ерзал на месте с таким ощущением, будто его тело завернуто в жесткие воловьи шкуры. Раненую руку дергало, под мышкой вздулась мягкая опухоль. Открыв глаза, он увидел лица стариков, смотревших на него с боязливым любопытством.

Верховный барон заговорил о владыке Шардике, о возвещенном через него предназначении ортельгийского народа, о неминуемом поражении Беклы — и увидел в глазах старейшин тупое недоверие и нескрываемый страх наказания, страх смерти. Наконец один из них — производивший впечатление самого сметливого и явно просчитавший возможные последствия своих слов — сообщил Та-Коминиону о северной охранной армии под командованием генерала Сантиль-ке-Эркетлиса, которая, если он не ошибается (а он вполне может ошибаться, торопливо добавил старик, придавая своему хитрому крестьянскому лицу смиренное и почтительное выражение), в настоящее время должна Пересекать равнину, направляясь к Кебину и дальше. Молодой повелитель намерен вступить в сражение с этой армией или постарается избежать встречи с ней? В любом случае ортельгийцам вряд ли стоит задерживаться в Гельте, ведь вот-вот начнутся дожди и… он осекся с видом человека, знающего свое место и не смеющего давать советы командующему столь могучим войском.

Та-Коминион серьезно поблагодарил старейшину, притворившись, будто не понимает, что стоящим перед ним людям совершенно все равно, вперед или назад он двинется, когда покинет Гельт. Если старик хотел напугать его, он не принял в расчет страстную веру в Шардика, горевшую в сердце каждого ортельгийского солдата. Вероятно, старейшины предполагали, что Та-Коминион намеревается всего лишь совершить набег на одну-две деревни на равнине, а потом пуститься обратно через горы с добычей — оружием, скотом и женщинами, — не опасаясь преследования под проливными дождями.

Та-Коминион, однако, с самого начала не имел иных намерений, кроме как разыскать и уничтожить все неприятельские войска, сколь угодно многочисленные, которые могут встать между ним и Беклой. Его сторонники, знал он, не удовольствуются меньшим. Они рвались в бой, уверенные в своей победе. Сам Шардик показал, какая участь ждет его врагов, а Шардик одинаково беспощаден ко всем своим врагам, будь то вероломные ортельгийские бароны или солдаты бекланской охранной армии.

При мысли о бекланской армии, упомянутой хитрым старейшиной с расчетом вселить в него смятение и трепет, Та-Коминион исполнился лишь свирепой, жгучей радости и твердой решимости идти вперед, совладав со своим больным телом и воспаленным лихорадкой умом.

Поклонившись старикам, он вышел из хижины и стал медленно расхаживать взад-вперед по улице, не обращая внимания на помойную вонь и тощих мальчишек с гнойными глазами и обметанными коростой губами, клянчивших еду у солдат. Та-Коминиону ни на миг не пришло в голову задуматься, стоит или нет сражаться с бекланцами. Владыка Шардик и он сам уже приняли решение. Но на нем, как на генерале Шардика, лежала задача решить когда и где. Впрочем, даже этот вопрос недолго занимал мысли верховного барона, ибо все раздумья приводили к одному и тому же заключению: они должны двигаться прямиком к Бекле и биться с врагом на открытой равнине, где бы с ним ни встретились. Продовольствием в Гельте особо не разживешься, а сегодняшние события показали, сколь мало власти он имеет над своими солдатами. Дожди могут начаться с часу на час, и, несмотря на выставленные Зельдой кордоны, весть о захвате Гельта ортельгийцами в ближайшее время распространится далеко окрест. Все эти соображения побуждали к незамедлительным действиям, но прежде всего Та-Коминиона подстегивало собственное самочувствие: он понимал, что не сегодня завтра окажется не в состоянии возглавлять войско. Как только они разобьют врага, его болезнь не будет иметь значения, но, если он свалится до сражения, люди исполнятся дурных предчувствий и суеверного страха. Кроме того, командовать боем должен именно он — иначе ему не стать правителем Беклы.

Где сейчас находится бекланская армия и как скоро они с ней встретятся? По словам старейшин, от Гельта до равнины около дня пути, и следует ожидать, что неприятель пустится на поиски ортельгийского войска сразу, едва о нем узнает. Бекланцы будут рваться в бой не меньше их. А значит, по всей вероятности, сражение состоится на равнине не позднее чем послезавтра. Вот и план действий. Ничего лучшего ему не придумать, и он может лишь предложить владыке Шардику свою отвагу и рвение, чтобы тот распорядился ими по своему усмотрению. Шардику же остается задержать наступление дождей и привести к ним бекланцев.

Где сейчас Шардик и что успел сделать Кельдерек (если вообще сделал хоть что-то) за минувший день? Парень трус, нечего и говорить, но это не важно, только бы он сумел доставить медведя к войску до сражения. Если они победят — а они непременно победят — и если они действительно возьмут Беклу, какое положение займет Кельдерек? И что делать с тугиндой — этой никчемной, но все же не вполне безопасной женщиной, которую он отправил обратно на Квизо под стражей? У него не должно быть соперников, не признающих его власти. Может, избавиться от них обоих и как-нибудь изменить культ Шардика? Ладно, у него еще будет время решить эти вопросы. Сейчас главное — предстоящая битва.

Внезапно почувствовав слабость, Та-Коминион присел на груду булыжника у порога сгоревшей хижины. Если через пару дней ему не станет лучше, после сражения он пошлет за тугиндой и пообещает восстановить ее в должности верховной жрицы на том условии, что она его вылечит. А пока остается лишь положиться на Кельдерека, осуществляющего власть от имени тугинды. Но парня нужно поторопить, чтобы он поскорее управился с делом.

Та-Коминион поднялся на ноги, держась за обугленный дверной косяк, немного постоял в ожидании, когда пройдет приступ головокружения, и потащился обратно к своей хижине. Старейшины уже ушли. Молодой барон кликнул Нумиса и заставил его несколько раз повторить краткое сообщение, которое следует передать Кельдереку, сделав упор на то, что он, повелитель Та-Коминион, предполагает вступить в сражение послезавтра. Убедившись, что слуга запомнил все слово в слово, Та-Коминион велел Зельде провести посыльного через сторожевые заставы, потом приказал старшим офицерам подготовить войско к выступлению на рассвете и улегся спать.

Он спал тяжелым крепким сном, не слыша криков и гогота солдат, которые после полуночи опять принялись грабить, насиловать и пьянствовать, не встречая никакого противодействия: ни один из баронов даже не попытался положить конец бесчинству, опасаясь за свою жизнь. По пробуждении Та-Коминион сразу понял, что он не просто болен, а болен тяжелее, чем когда-либо. Рука распухла, и повязка глубоко врезалась в кожу, но он не сомневался, что лишится чувств от боли, если попробует распороть ее. Зубы у него стучали, в горле так пересохло, что не сглотнуть, а когда он сел, за глазными яблоками мучительно запульсировало. Та-Коминион с трудом встал и добрел до двери. С запада налетали порывы теплого ветра, все небо заволакивали низкие плотные облака. Солнца видно не было, но оно явно стояло уже высоко. Он тяжело привалился к стене, собираясь с силами, чтобы пойти и разбудить людей, не выполнивших приказа, отданного накануне.

Только за час до полудня войско наконец выступило из Гельта. Они двигались черепашьим шагом, поскольку многие солдаты тащили с собой награбленную добычу: горшки, мотыги, табуреты — жалкие, нищенские пожитки людей, еще более бедных, чем они сами. Чуть ли не каждый второй мучился головной болью и дурнотой с похмелья. Та-Коминион, уже не находивший сил скрывать свое состояние, шел в тревожном горячечном бреду. Он почти не помнил, что происходило утром и каким образом ему удалось поднять на ноги солдат. Смутно помнил лишь, как возвратился Нумис с известием, что Шардика усыпили ценой жизни одной из жриц. Кельдерек, сообщил слуга, рассчитывает нагнать их до наступления ночи. Последней ночи перед уничтожением бекланской армии, подумал Та-Коминион.

Узкая дорога вилась по краю глубоких лесистых ущелий, вдоль крутых скал, где никли в ожидании дождя бурые кусты папоротника. Уже долгое время шум невидимого потока доносился снизу сквозь туман, который плавал клубами внизу, но не рассеивался, как и густые облака над головой. Пустынная горная глушь, населенная одним лишь эхом, производила гнетущее впечатление, и вскоре люди перестали горланить песни, перебрасываться шутками и даже переговариваться негромкими голосами. Какой-то оборванец подстрелил из лука сарыча, устремившегося вниз с высоты, и, гордый своей меткостью, повесил добычу на шею, но, когда с остывающего трупа поползли паразиты, он разразился проклятьями и швырнул птицу в пропасть. Два-три раза далеко впереди, в просветах между лесистыми вершинами, проглядывала равнина, по которой, среди пылевых облаков, бежали крохотные стада каких-то животных. Охваченные суеверным страхом перед угрюмыми дикими горами, солдаты зашагали быстрее, тревожно озираясь по сторонам и держа оружие наготове.

Беспорядочное полчище растянулось на три четверти лиги, и передавать приказы можно было только из уст в уста по всей колонне. Однако между двумя и тремя часами пополудни, спустившись с окутанных туманом вершин в редколесье, где рассыпался и расположился на привал передовой отряд, войско остановилось без всякого приказа. Та-Коминион словно во сне ходил между людьми, разговаривая и шутя с ними не столько для того, чтобы подбодрить, сколько для того, чтобы самому показаться на глаза и узнать настроение солдат. Теперь, когда пустынные сумрачные кручи, вселявшие в сердца тревогу и уныние, остались позади, люди заметно воспрянули духом и, похоже, опять горели воинственным пылом. Однако Та-Коминион — который еще семнадцатилетним пареньком сражался бок о бок с Бель-ка-Тразетом под Клендерзардом, а тремя годами позже командовал отрядом, что послал его отец в баронское войско, шедшее в Йельду на Войну за отмену рабства, — ясно понимал, сколь незрел и скоротечен этот пыл. С одной стороны, знал барон, оно и неплохо: в первый свой бой солдаты идут с воодушевлением, каким, возможно, уже никогда больше не исполнятся, а потому в первом бою все — даже те, для кого он не последний, — обычно показывают себя наилучшим образом. Но воинственный задор неопытных солдат, скорее всего, обернется большими потерями. От такого недисциплинированного, необученного войска нельзя ожидать слаженных маневренных действий или стойкого сопротивления атаке, а значит, нужно просто поскорее довести его до равнины, чтобы оно обрушилось на врага всей своей яростной мощью на открытой местности.

Очередная волна дурноты накатила на него, и деревья перед глазами расплылись и закружились желтыми, зелеными и бурыми пятнами. Где-то далеко застучал по листьям дождь. Та-Коминион напряженно прислушался, но потом осознал, что стучит у него в ухе, наполненном болью, как яйцо — желтком. На миг у барона возникло безумное желание всадить в ухо нож и посмотреть, как густая желтая боль вытекает на землю.

Кто-то заговорил с ним. Он с трудом открыл глаза и поднял голову. Перед ним стоял Кавас, стрелодел его отца, — славный простодушный мужик, в детстве обучавший его стрельбе из лука. С ним были четверо или пятеро товарищей, которые, насколько понял Та-Коминион, убедили Каваса обратиться к командующему с просьбой разрешить спор, вышедший между ними. Высокий, ростом с него самого, стрелодел смотрел с почтительным сочувствием и жалостью. Та-Коминион болезненно поморщился, но потом выдавил кривую улыбку.

— Лихорадит маленько, да, господин? — спросил Кавас.

Все в нем — поза, выражение лица, тон голоса — говорило о том, что он безусловно признает в Та-Коминионе своего господина и повелителя, но при этом хорошо понимает, что телесная-то природа у всех смертных одинаковая.

— Похоже на то, Кавас, — ответил барон. Слова гулко громыхнули у него в голове, но он не понял, громко или тихо он говорит на самом деле. — Не беда, скоро пройдет. — Изо всех сил стиснув зубы, чтоб не стучали, Та-Коминион пропустил мимо ушей вопрос Каваса и уже собрался повернуться прочь, когда вдруг осознал, что все ждут от него ответа. Он пристально уставился на Каваса, словно ожидая пояснений, и тот заметно смешался.

— Ну, я просто хотел спросить, господин… со всем почтением, уверяю вас… вот когда он вышел на берег утром и когда вы были там с ним, пообещал ли он вам, что снова явится… что будет с нами, чтоб мы уже наверняка победили.

Та-Коминион продолжал неподвижно смотреть на Каваса, пытаясь сообразить, о чем идет речь. Мужчины беспокойно переглянулись.

— Ему нет до нас дела, — пробормотал один из них. — Я ж говорил, медведю нет никакого дела до нас.

— Я вот о чем, господин, — продолжал Кавас. — В то утро я ведь с самого начала был рядом с вами, и когда владыка Шардик пошел по воде, вы сказали, мол, он знает, что Ортельга уже, почитай, взята, и теперь направляется к Бекле — ну вроде как путь нам показывает. А товарищи мои спрашивают, будет ли он с нами, когда дойдет до сражения, поможет ли взять верх над врагом.

— Мы ведь непременно победим, правда, господин? — спросил второй. — Такова воля Шардика — воля божья.

— Да тебе-то откуда знать? — подал голос угрюмый чернозубый мужик, с чьего лица не сходило скептическое выражение. Он сплюнул себе под ноги. — По-твоему, медведи умеют разговаривать? Прямо так и разговаривают, да?

— Не с тобой, — презрительно ответил Кавас. — Разумеется, медведь не станет разговаривать с таким, как ты, да и с таким, как я, коли на то пошло. Я толковал тебе о том лишь, что владыка Шардик повелел нам идти к Бекле и сказал, что сам направляется туда. А значит, он явится, когда мы пойдем в бой. Если ты не полагаешься на владыку Шардика — зачем вообще ты здесь?

— Ну, оно все понятно, — усмехнулся чернозубый. — Медведь может явиться, а может и не явиться. Я всего лишь сказал, что Беклу так просто не возьмешь. Там такое войско…

— Хватит болтать! — выкрикнул Та-Коминион. Стараясь ступать твердо, он подошел к мужчине и схватил его за подбородок, силясь сосредоточить взгляд на лице. — Ты, нечестивый болван! Владыка Шардик сейчас слышит тебя — и видит! Но ты не увидишь его до назначенного свыше срока, ибо он испытывает твою веру.

Мужик, который был по меньшей мере на двадцать лет старше Та-Коминиона, мрачно уставился на него.

— Знай одно, — продолжил Та-Коминион так, чтобы все вокруг слышали, — владыка Шардик будет сражаться за тех, кто верит в него. И он явится, когда они пойдут в бой, — явится всем, кто этого заслуживает! Но не жалким ничтожествам, заслуживающим разве что мокрицу в качестве бога.

Он повернулся и пошел прочь неверной поступью, задаваясь вопросом, скоро ли Кельдерек их нагонит. Если все сложится удачно, они с Кельдереком, пока войско спит, смогут обсудить, как лучше использовать Шардика. Какие бы секреты ни выдали впоследствии Балтис и остальные работники, Шардик должен предстать перед противником во всей своей ужасающей мощи, но никак не одурманенным до бесчувствия. И лучше вообще не показывать медведя людям прежде срока, который наступит непосредственно перед схваткой. Однако Та-Коминион понимал, что сам он не сумеет пройти и трети лиги назад по дороге нынче ночью. Если Кельдерек не появится до наступления темноты, придется отправить к нему навстречу Зельду, чтобы поговорил с ним. Что же до него самого, он не продержится на ногах долго, если не отдохнет хорошенько. Нужно лечь пораньше и выспаться — вот только сумеет ли он встать утром?

Войско снялось с привала и двинулось дальше — через лес и вниз по склону. Та-Коминион пошел в середине колонны, понимая, что безнадежно отстанет, если поплетется в хвосте. Какое-то время он опирался на руку Нумиса, а когда бедолага совсем выбился из сил, послал за Кавасом.

Они шли и шли в душных, жарких сумерках. Та-Коминион прикинул, далеко ли вперед ушел головной отряд. До равнины теперь оставалось лиги полторы, не больше. Пожалуй, нужно отправить к ним посыльного с приказом остановиться на самом подходе к равнине. Он уже собирался подозвать ближайшего солдата, когда вдруг споткнулся, резко дернул раненой рукой и едва не упал от дикой боли. Кавас помог ему отойти на обочину.

— Я не доберусь до равнины, — прошептал Та-Коминион.

— Не беспокойтесь, господин, — ответил Кавас. — После того, что вы сказали парням, они будут сражаться не щадя живота своего, даже если вы не сможете принять участие в битве. Ваши слова разлетелись по всему войску, господин. Большинство ведь не видело владыку Шардика, когда он вышел на берег Ортельги, и солдаты рвутся в бой хотя бы для того, чтобы увидеть, как Шардик снова явится. Они знают, что он придет. Поэтому, даже если вы ненадолго сляжете…

Внезапно слуха Та-Коминиона достиг отдаленный беспорядочный шум, отражавшийся эхом от лесистых крутых склонов внизу: знакомые гортанные вопли ортельгийцев и ясно различимые крики множества других голосов, повыше и позвонче, дружно раздававшиеся через равные промежутки времени. А фоном шел нестройный глухой топот взбудораженной толпы.

Та-Коминион понял, что у него начался бред: он уже не мог отличить явь от галлюцинаций. Однако Кавас тоже прислушивался.

— Ты слышишь, Кавас? — спросил барон.

— Да, господин. Похоже, у нас неприятности. Там не только наши парни орут.

Смятение распространялось по колонне подобно паводковой воде, устремляющейся из реки вверх по руслу притока. Мужчины пробегали мимо них, оглядываясь на товарищей, следующих позади, что-то крича и тыча пальцами вперед. Та-Коминион попытался призвать солдат к порядку, но никто не обращал на него внимания. Кавас бросился наперерез бегущему парню, схватил за грудки и не отпускал, пока тот возбужденно тараторил, размахивая руками, а потом отшвырнул малого в сторону и вернулся к Та-Коминиону.

— Толком не понял, господин, но там внизу началось какое-то сражение, во всяком случае, он так сказал.

— Сражение? — тупо повторил Та-Коминион, не сразу вспомнив, что означает это слово.

Все перед ним затуманилось, и у него возникло странное ощущение, будто глаза растаяли и потекли по щекам, сохраняя при этом частичную способность к зрению. Он поднял руку, чтобы стереть с лица струйки жидкости. Ну вот, теперь он вообще ничего не видит. Кавас орал ему в ухо:

— Дождь, господин, дождь!

И верно, то дождь застлал все вокруг мглистой пеленой и наполнил лес шорохом листвы, который он поначалу принял за шум в голове. Та-Коминион вышел на середину дороги и попытался разглядеть, что там происходит у подножия холма.

— Помоги мне спуститься, Кавас! — выкрикнул он.

— Успокойтесь, господин, успокойтесь, — проговорил стрелодел, снова подхватывая его под руку.

— Да какое «успокойтесь»! — проорал Та-Коминион. — Там внизу бекланцы — бекланцы! — а наши придурки прут на них разрозненной толпой, даже не пытаясь выстроиться в боевой порядок! Дожди… это все жрица, тварь такая… она прокляла нас, пропади она пропадом! Помоги мне спуститься туда!

— Успокойтесь, господин, — повторил Кавас, крепко держа своего хозяина под локоть.

Хромая, спотыкаясь и оступаясь, Та-Коминион торопливо заковылял вниз по крутому склону. Шум битвы становился все громче, и вскоре барон уже ясно различал лязг оружия и пронзительные вопли раненых. Лес, видел он, заканчивался у подножия холма, и сражение происходило на открытой местности чуть дальше, все еще недоступной для взора. Солдаты с обнаженными мечами бежали вспять между деревьями. Та-Коминион увидел, как здоровенный белокурый парень падает ничком наземь и из раны у него на спине хлещет кровь.

Внезапно из-за деревьев выскочил Зельда, выкрикивая команды своим людям и показывая мечом вниз по склону. Та-Коминион заорал и рванулся к нему, но в следующий миг по всему телу проползла острая, цепкая судорога, а следом за ней прокатилась стремительная и сокрушительная ледяная волна. Он наткнулся на ствол дерева и упал навзничь на обочине дороги. Тяжело перевалившись на бок, он понял, что не может встать — и никогда уже не сможет. Все заградительные шлюзы тела сокрушены, и очень скоро мощный поток раз и навсегда накроет зрение, слух и речь.

Над ним смутно замаячило лицо Зельды, залитое дождем.

— Что там творится? — спросил Та-Коминион, еле ворочая языком.

— Бекланцы, — ответил Зельда. — Там бекланцы, уступающие нам по численности, но стоящие стеной. У них выгодная позиция, и они просто перегораживают дорогу.

— Ублюдки… как они вообще здесь оказались? — прошептал Та-Коминион. — Послушайте… все должны пойти в наступление разом.

— Хорошо бы, конечно! Но там полная неразбериха… люди кидаются на врага вразнобой, даже не пытаясь построиться. Некоторые уже решили, что с них хватит, и пустились наутек, но многие еще остаются там. Меньше чем через час стемнеет, да еще этот дождь…

— Отзовите… всех назад, в лес… постройтесь боевым порядком… атакуйте снова… — прохрипел Та-Коминион, с огромным усилием выговаривая каждое слово.

Сознание у него туманилось, мутилось. Без всякого удивления он обнаружил, что Зельда исчез, а сам он опять стоит на дороге в Гельт, напротив тугинды, чьи руки связаны заскорузлым от крови ремнем. Храня молчание, женщина неподвижно смотрела мимо него, на горы, и поначалу Та-Коминион решил, что она вообще его не замечает. Но потом тугинда перевела на него скептический, оценивающий взгляд, каким смотрит расчетливая крестьянка на рынке, и приподняла брови, словно спрашивая: «Ну что, теперь ты доволен, сынок?»

— Сука! — прорычал Та-Коминион. — Придушу!

Он яростно рванул повязку на руке, и глубокая гнилая рана, уже больше двух суток отравлявшая кровь, отворилась и истекла зловонным гноем на изрытую дождем пыльную дорогу. Та-Коминион рывком вскинул голову, но тотчас уронил обратно на землю, а потом открыл глаза и выкрикнул:

— Зельда!

Но над ним склонялся не Зельда, а Кельдерек.

22. Клетка

Всю вторую половину ночи люди Балтиса медленно тащили клетку через горные леса над Тельтеарной. Наконец за тяжелыми кучевыми облаками, громоздившимися на востоке, забрезжила серая заря. Позади и внизу на много лиг простиралась чаща; сквозь верхушки древесных крон — уединенное светлое царство огромных бабочек — порывами пролетал ветер, и казалось, будто по поверхности леса прокатываются длинные пологие волны. Далеко вдали тускло, как меч, поблескивала в пасмурном свете река; выжженный северный берег смутно чернел в туманной дымке.

Медведь лежал неподвижно, точно мертвый. Глаза закрыты, сухой язык вывален, голова мелко подпрыгивает от тряски — так вибрирует каменная глыба на полу каменоломни, когда рядом с грохотом падают огромные скальные обломки. Несколько запыленных девушек со сбитыми в кровь ногами изо всех сил удерживали с двух сторон грубо сработанную клетку, чтоб не раскачивалась, а другие шли впереди, убирая с дороги булыжники, засыпая землей рытвины и ямы. Позади повозки шагал колесный мастер Сенкред, внимательно следя за колесами: когда те начинали вихлять и оси проседали, он отдавал приказ остановиться и подтягивал крепления.

Кельдерек тащил клетку вместе с остальными, но когда они наконец остановились передохнуть и девушки подложили под колеса большие камни вместо тормозных колодок, он вместе с Балтисом отошел от мужиков и вернулся к клетке, подле которой стояли Сенкред и Зильфея. Зильфея просунула руку между железными прутьями и гладила переднюю лапу медведя со страшными изогнутыми когтями, длиннее ее ладони. Прижимаясь потным лбом к прохладному металлу, она тихонько пела:

Внезапно охваченный дурными предчувствиями, Кельдерек уставился на громадное тело, недвижное, как труп. Косматый бок не вздымался от дыхания ни чуть-чуть; вокруг носа и ушей копошились мухи.

— Чем вы его опоили? Зелье не убило Шардика?

— Да нет, он живехонек, владыка, — улыбнулась Зильфея. — Вот, смотрите!

Она вытащила из-за пояса нож и, подавшись вперед, поднесла к ноздрям медведя. Лезвие слегка запотело, потом очистилось, снова запотело и опять очистилось. Зильфея повернулась и приложила теплое влажное лезвие плашмя к запястью Кельдерека.

— Тельтокарна — сильное зелье, владыка. Но та, которая погибла, лучше всех знала, как использовать эту траву. Шардик не умрет.

— Когда он проснется?

— Вероятно, сегодня вечером, ну или ночью. Точно сказать не могу. Для многих животных мы знаем и дозу, и время действия сонного зелья, но Шардик превосходит размерами всех известных животных, а потому нам остается только гадать.

— Он будет есть или пить, когда очнется?

Звери, приходящие в чувство после тельтокарны, всегда очень опасны. Зачастую они становятся еще свирепее и кровожаднее, чем были до дурманного сна, и тогда нападают на всех и всякого, кто встречается на пути. Я видела однажды, как олень разорвал веревку толщиной вот с этот железный прут, а потом насмерть забодал двух волов.

— Когда? — с любопытством спросил Кельдерек.

Зильфея пустилась рассказывать про Квизо и ритуалы весеннего равноденствия, но Балтис перебил:

— Если ты говоришь правду, значит стенки клетки для Шардика не преграда.

— Да и крыша недостаточно прочная, — добавил Сенкред. — Стоит медведю встать на дыбы, и она рассыплется, точно корка пирога.

— Только время зря потеряли, — проворчал Балтис, сплевывая в пыль. — В клетке он или не в клетке — все одно. Он проснется и пойдет куда захочет. Только вот что я скажу вам: сперва все мы отправимся к праотцам.

— В таком случае нам придется снова одурманить Шардика, — сказал Кельдерек.

— Но это точно убьет его, владыка, — возразила Зильфея. — Тельтокарна — яд. Такое сильное зелье нельзя использовать дважды подряд — даже дважды в течение десяти дней нельзя.

Остальные девушки хором подтвердили ее слова.

— Где тугинда? — спросила Нита. — Она с повелителем Та-Коминионом? Может, она знает, что делать?

Ничего не ответив, Кельдерек вернулся обратно к мужикам и велел двигаться дальше.

Через час идти стало легче: местность немного выровнялась и теперь дорога поднималась в гору не так круто. Насколько Кельдерек мог судить по мрачному облачному небу, было около полудня, когда они наконец вошли в Гельт. Усыпанная мусором площадь выглядела как после буйного мятежа. Город словно вымер, в воздухе висел смрадный запах гари, гнилых отбросов и нечистот. Поодаль маячил одинокий оборванный мальчишка, наблюдая за ними с безопасного расстояния.

— Воняет, что стая мерзких обезьян, — пробормотал Балтис.

— Скажи своим людям, чтоб поели и отдохнули, — распорядился Кельдерек. — А я попробую узнать, давно ли ушло войско.

Он пересек площадь и остановился, растерянным взглядом обводя хижины с закрытыми дверями и пустынные проулки. Внезапно мочку левого уха обожгло болью, как будто шершень ужалил. Кельдерек схватился за ухо, и на пальцах осталась кровь. В следующий миг он заметил, что царапнувшая его стрела торчит в дверном косяке напротив, и резко повернулся — но увидел лишь еще один безлюдный проулок, тянущийся между лачугами с плотно закрытыми дверями и оконными ставнями. Кельдерек медленно отступил на середину площади и встал там, пристально шаря глазами по безмолвным хибарам в попытке высмотреть хоть малейшее движение.

— Что стряслось? — спросил Балтис, подошедший сзади.

Кельдерек снова дотронулся до уха и показал испачканные кровью пальцы. Балтис присвистнул:

— Скверное дело. Камнями швыряются, да?

— Стрела, — ответил Кельдерек, кивая в сторону дверного косяка; Балтис снова присвистнул.

Неожиданно дверь ближайшей хижины с глухим скрипом отворилась, и на пороге показалась изможденная старуха с ребенком на руках, шатающаяся под тяжестью ноши. Когда она подошла ближе, Кельдерек с содроганием увидел, что ребенок мертв. Старуха неверной поступью приблизилась и положила ребенка наземь у ног охотника. Это была девочка лет восьми, со слипшимися от крови волосами и корками засохшей желтой слизи вокруг открытых глаз. Что-то бормоча, старуха застыла перед ним в поклоне.

— Что тебе надо, мать? — спросил Кельдерек. — Что здесь случилось?

Старуха подняла на него красные слезящиеся глаза, изъеденные дымом костров за долгую жизнь.

— Думают, никто не видит. Они думают, никто не видит, — прошептала она. — Но бог видит. Бог видит все.

— Что здесь случилось? — повторил Кельдерек, перешагивая через тело девочки и хватая старуху за тощее запястье под драным рукавом.

— Вот-вот, ты лучше у них и спроси… спроси у них, что случилось, — прошамкала старуха. — Ты их нагонишь, коли поторопишься. Они не успели уйти далеко… они ушли недавно.

Тут из-за угла появились двое парней. Они шагали плечом к плечу, глядя прямо перед собой, с напряженным и решительным видом людей, сознательно идущих навстречу опасности. Не обращая внимания на Кельдерека, они подхватили старуху под руки и потащили прочь.

— Это же чиновник из Беклы! — истошно заверещала она, пытаясь вырваться. — Чиновник из Беклы! Я говорила господину…

— Пойдем, мать, пойдем с нами, — сказал один из парней. — Нечего тебе здесь делать. Пойдем домой…

Они закрыли за собой дверь, и секунду спустя прогремел тяжелый засов.

Оставив труп девочки на земле, Кельдерек с Балтисом двинулись обратно через площадь. Мужчины выстроились кольцом вокруг девушек и тревожно озирались по сторонам.

— По-моему, нам не стоит здесь задерживаться, — сказал Сенкред. — Нас слишком мало, чтобы так рисковать.

В дальнем конце улочки, ведущей от площади, собралась толпа мужиков. Они возбужденно переговаривались и жестикулировали, некоторые из них были вооружены.

Кельдерек снял кожаный пояс, положил лук и колчан на землю и направился к толпе.

— Поосторожнее там! — крикнул Балтис ему вслед, но Кельдерек не обратил внимания.

Он остановился шагах в тридцати от мужиков, опустив по бокам руки ладонями вперед, и прокричал:

— Мы не причиним вам вреда! Мы ваши друзья!

Последовал взрыв насмешливого хохота, потом вперед выступил дюжий верзила с сивыми волосами и перебитым носом:

— Вы уже достаточно натворили. Убирайтесь подобру-поздорову, пока мы всех вас не поубивали.

Кельдерек почувствовал не столько страх, сколько отчаяние.

— Ну так давайте убейте нас, болваны несчастные! — проорал он. — Давайте попробуйте — и посмотрите, что будет!

— Ага, и чтоб ихние дружки вернулись обратно, — подал голос другой мужик. — Эй, почему бы вам не отправиться вдогонку за своим войском? Они свалили меньше часа назад.

— Я бы послушался совета, — промолвил Балтис, подходя сзади и становясь плечом к плечу с Кельдереком. — Нет смысла ждать, когда они рассвирепеют и бросятся на нас.

— Но наши люди еле живы от усталости, — раздраженно возразил охотник.

— Если мы не уберемся отсюда, сынок, они вообще живы не будут, — ответил Балтис. — Пойдем-пойдем… Я не трус, да и ребята мои не робкого десятка, но оставаться здесь совершенно ни к чему. — Потом, пока Кельдерек колебался, он крикнул мужикам: — Покажите нам дорогу, и мы уйдем!

При этих словах все они разом, точно свора бродячих псов, сделали несколько осторожных шагов по направлению к ним, а потом шумно загалдели, показывая руками на юг. Выяснив дорогу, Кельдерек прочертил ногой линию на пыльной земле и предупредил, чтобы они не вздумали зайти за нее, пока ортельгийцы не покинут город.

— Ладно, найдем путь без вашей помощи! — крикнул Балтис, берясь за один из канатов, чтобы своим примером подбодрить усталых людей.

Они медленно потащились прочь. Гельтцы глазели им вслед, наперебой восклицая и тыча пальцами в исполинского бурого зверя, неподвижно лежащего в клетке.

За городом дорога пошла под гору — да так круто, что вскоре мужчинам пришлось уже не тянуть повозку, а изо всех сил удерживать, чтоб не покатилась вниз сама собой. Выйдя на широкий ровный участок над длинным склоном, они развернули клетку и теперь взялись за канаты сзади. По крайней мере, сухая твердая земля служила надежной опорой для ног, и какое-то время они двигались гораздо быстрее, чем утром. Примерно через лигу, однако, дорога сузилась и начала петлять вдоль скалистого обрыва — здесь они спускались медленно, шаг за шагом, с трудом удерживая тяжеленную клетку на туго натянутых канатах, а Сенкред с двумя или тремя своими людьми направлял в нужную сторону передние колеса, подсовывая под них крепкие палки. На одном очень уж крутом повороте им пришлось остановиться и расширить дорогу: они дробили скалу молотами, железными прутьями и всеми прочими попавшими под руку орудиями, покуда наконец не сумели отколоть здоровенную глыбу, которую столкнули в пропасть, откуда лишь через несколько долгих секунд донесся тяжкий грохот падения. Немного погодя двое мужчин одновременно поскользнулись, и всех остальных резко дернуло вперед, да с такой силой, что они еле устояли на ногах, хором заорав от ужаса.

Еще через какое-то время Кельдерек заметил, что колеса стали вихлять сильнее и что вся клетка перекосилась и держится на основании непрочно. Он посовещался с Балтисом.

— Не стоит и пытаться исправлять, — махнул рукой кузнец. — Все равно через час-другой чертова махина рассыплется на куски от тряски. Остов повозки перемалывается между дорогой и тяжестью медведя, как зерно между жерновами. Даже тщательно сработанная колымага такого рода не выдержала бы долго, а с изготовлением этой пришлось поторопиться, как со свадьбой распутной девицы. Ну так что скажешь, парень? Мы продолжаем путь?

— У нас нет другого выбора, — ответил Кельдерек.

И действительно, несмотря на все трудности и смертельную усталость, ни один из мужчин не жаловался и не пытался усомниться в необходимости догнать войско. Но когда наконец опасные скалистые ущелья и крутые склоны остались позади и они расположились на короткий привал в месте, где дорога расширялась на подходе к редкому лесу, Кельдерек впервые позволил себе задаться вопросом, чем же закончится дело. Кроме девушек, посвященных в тайну и готовых беспрекословно выполнить любой его приказ, никто здесь не имел ни малейшего представления о лютой силе и ярости Шардика. Если медведь очнется посреди ортельгийского войска и в бешенстве вырвется из хлипкой клетки — сколько людей будет убито? И сколько, увидев гибель товарищей, придет к убеждению, что Ортельга навлекла на себя гнев и немилость Шардика? Однако, если сейчас он отошлет прочь Балтиса и остальных ради их собственной безопасности, что сам он скажет Та-Коминиону, приказавшему доставить Шардика любой ценой?

Кельдерек решил двигаться дальше, пока они не подойдут к войску совсем близко. Потом, если Шардик по-прежнему будет в бесчувствии, он отправится вперед, чтобы доложиться Та-Коминиону и получить дальнейшие распоряжения.

Сейчас самое важное — найти мужчин, у которых еще остались силы тянуть канаты. После двенадцати часов изнурительного пути иные из них едва волочили ноги. Однако, невзирая ни на что, страстная вера в великое предназначение Шардика заставляла людей брести вперед, шатаясь и спотыкаясь. Время от времени кто-то падал, откатывался в сторону, чтоб не попасть под колеса, и просил товарищей помочь ему встать. Несколько человек толкали клетку сзади, но всякий раз, когда повозка немного набирала скорость, они теряли равновесие и валились ничком на дорогу. Сенкред вырезал костыль из толстой ветки с развилкой и ковылял рядом с разваленными колесами. Они двигались не быстрее дряхлого, немощного старика, но все же двигались — так медленно оттепель ползет по долине, так медленно поднимается паводковая вода, чтобы наконец вырваться из берегов и широко разлиться по пойменным лугам. Многие просовывали руки между прутьями клетки и дотрагивались до Шардика, чтобы напитаться силой, в нем воплощенной, и от прикосновения к медведю и впрямь испытывали прилив сил.

В этот дурной сон хлынул дождь, смешиваясь с обильным потом, стекая солеными струйками по распухшим губам, обжигая натертые кровоточащие ссадины, зловеще шипя в листве, прибивая пыль к земле. Балтис поднял голову к небу, оступился и тяжело натолкнулся на Кельдерека.

— Дождь! — прохрипел он. — Дождь, приятель! Что нам теперь делать?

— Что? — промычал Кельдерек, словно пробуждаясь ото сна.

— Дождь, говорю, дождь! Что теперь с нами будет?

— Бог его знает. Надо идти вперед… просто идти вперед.

— Но… но ведь они не смогут пробиться к Бекле под дождем. Может, повернем назад, пока не поздно, — спасем нашу жизнь, а?

— Нет! — гневно выкрикнул Кельдерек. — Нет!

Балтис хмыкнул и ничего больше не сказал.

Много раз они останавливались передохнуть и столько же раз снова трогались с места. Кельдерек попытался пересчитать людей, которых становилось все меньше и меньше, но сбился со счета и от дальнейших попыток отказался. Из девушек пропали Нита, Муни и еще две-три. Оставшиеся по-прежнему плелись рядом с клеткой, с головы до пят забрызганные грязью, летящей из-под колес. Дневной свет угасал. Меньше чем через час стемнеет, а войска и близко не видно. Кельдерек с отчаянием осознал, что его измученному одинокому отряду придется ночевать без костра в этих диких предгорьях. Ему не удержать людей в повиновении. К утру все они — мокрые до нитки, хворые, истерзанные страхом — просто откажутся выполнять приказы. И к утру, если Зильфея права, Шардик проснется.

К нему опять подошел Балтис.

— Плохи наши дела, парень, — процедил он сквозь зубы. — Скоро стемнеет, и нам придется остановиться. Ну и что потом? Лучше нам с тобой вдвоем пойти вперед — разыскать молодого барона и попросить, чтоб прислал подмогу. Но по моему разумению, если он хочет остаться в живых, ему следует сейчас же поворотить обратно. Ты же знаешь, что такое дожди. Через два дня здесь и крыса шагу не пройдет, не говоря уже о людях…

— Тихо! — перебил Кельдерек. — Что там за шум такой?

Дорога перед ними, круто изгибаясь, спускалась по длинному склону, густо поросшему деревьями. Мужчины на канатах остановились, двое бессильно плюхнулись в грязь. Поначалу они не слышали ничего, кроме ровного шороха дождя в листве. Потом Кельдерек снова различил шум: приглушенный расстоянием крик, резкий и короткий, как вспышка искр, крик множества голосов, беспорядочных и разнобойных, как волны ряби на поверхности озерца. Он медленно обвел глазами мужчин. Все напряженно смотрели на него в ожидании, подтвердит ли он догадку, пришедшую в голову всем одновременно.

— Войско! — воскликнул Кельдерек.

— Ага, но чего они орут-то? — спросил Балтис. — Сдается мне, там что-то неладно.

Подбежавшая Шельдра схватила Кельдерека за руку.

— Владыка! — прокричала она, указывая назад. — Гляньте! Шардик просыпается!

Кельдерек повернулся к клетке. Медведь, все еще с закрытыми глазами, лежал на расшатанном дощатом полу в неестественной скрюченной позе, какую могло бы принять нелепое гигантское насекомое: спина круто выгнута, лапы подвернуты под тело. Дышал зверь затрудненно и прерывисто; в уголках пасти пузырилась пена. Через несколько секунд он беспокойно пошевелился и неуверенным, шарящим движением поднес лапу к рылу. Громадная голова на миг приподнялась, беззвучно оскалив клыки, и снова тяжело упала на пол клетки.

— Он что, сейчас очнется… прямо сейчас? — спросил Кельдерек, невольно отшатываясь, когда медведь снова пошевелился.

— Не сию минуту, владыка, — ответила Шельдра. — Но скоро — в течение часа.

Медведь грузно перекатился на бок. Железные прутья клетки задребезжали, точно высыпанные на стол гвозди, и колеса с одной стороны затрещали и вывернулись наружу под сокрушительной тяжестью исполинского тела. Шум сражения теперь слышался отчетливо, и сквозь вопли ортельгийцев до них долетали мерные, слаженные крики: «Бек-ла! Бек-ла!» — мощные и короткие, как удары тарана.

— Вперед! — проорал Кельдерек, едва себя помня. — Вперед! Шардика в бой! Становитесь позади клетки — и бегом вниз!

Мужчины с лихорадочной поспешностью перевязали мокрые канаты к разболтанным задним прутьям, потом толкнули клетку вниз по склону и придержали, едва та начала набирать скорость. Уже через минуту Кельдерек понял, что сражение происходит ближе, чем он предполагал. Похоже, в битве участвовало все войско: крики, топот и звон оружия доносились и справа и слева. Он пробежал немного вперед, но так ничего и не разглядел в сумерках за густыми деревьями. Внезапно из-за поворота дороги навстречу ему вылетели пять-шесть солдат и помчались вверх по склону, оглядываясь через плечо; только двое из них были вооружены. Рыжеволосого костлявого парня, несшегося впереди, Кельдерек узнал и крепко схватил за плечо. Парень завопил от боли, выругался и неловко ткнул в него кулаком. Кельдерек отпустил его и вытер испачканную в крови руку о штаны.

— Нумис! Что случилось?

— Все кончено — вот что случилось! Там внизу вся чертова бекланская армия — тысячи их! Спасайтесь, пока не поздно!

Кельдерек взял Нумиса за горло:

— Где повелитель Та-Коминион, черт подери! Где?

Слуга указал вниз:

— Там… валяется посреди дороги. При последнем издыхании! — Он вывернулся из хватки и опрометью пустился прочь.

Клетка, катившая вниз с холма, уже почти нагнала Кельдерека.

— Погодите! — крикнул он Балтису. — Остановите повозку и ждите здесь, пока я не вернусь!

— Не получится! — проорал Балтис. — Спуск слишком крутой!

— Так заклиньте колеса! — уже на бегу выпалил Кельдерек. — Здесь рядом Та-Коминион…

— Слишком крутой спуск, говорю тебе! Слишком крутой!

Спустя считаные секунды Кельдерек разглядел между деревьями открытый каменистый склон, по которому бежали вниз беспорядочные толпы отступающих ортельгийцев. Из отдаления доносились слаженные крики неприятеля, мерные, как барабанный бой. Уже через несколько десятков шагов Кельдерек увидел впереди Та-Коминиона, лежащего навзничь поперек дороги. Потоками дождевой воды, стекающими с холма, к недвижному телу, точно к бревну, прибивало палые листья, прутья и прочий мусор. Рядом с бароном, растирая ему руки, стоял на коленях высокий седой мужик — стрелодел Кавас. Внезапно Та-Коминион провопил несколько бессвязных слов и яростно рванул повязку на локте. Когда Кельдерек подбежал и склонился над ним, в ноздри ударил тошнотворный гангренозный запах.

— Зельда! — выкрикнул Та-Коминион.

Его мертвенно-бледное лицо, искаженное судорогой, походило на обтянутый кожей череп, а оттого что в глазах еще теплилась жизнь, оно казалось только страшнее. Та-Коминион уставился на Кельдерека, но ничего больше не сказал.

— Мой повелитель, ваш приказ выполнен, — доложил охотник. — Владыка Шардик здесь.

Та-Коминион издал невнятный звук, подобный раздраженному шиканью матери на капризного ребенка, подобный шороху дождя в листве. В первый момент Кельдереку показалось, будто барон зашипел, приказывая замолчать.

— Ш-ш-ш!.. Ш-ш-шардик!..

— Шардик здесь, мой повелитель.

Неожиданно под темными сводами деревьев прокатился хриплый рев, перекрывший даже шум битвы. Потом послышался лязг и скрежет железа, резкий треск ломающихся досок, панические вопли людей и глухие звуки волочения. «Да отпустите ее, болваны!» — проорал голос Балтиса. А миг спустя снова раздался оглушительный рык, полный дикой, свирепой злобы. Кельдерек вскочил на ноги. Клетка стремительно катила вниз по дороге, раскачиваясь и подпрыгивая; грубо сплоченные дощатые колеса месили грязь, оставляя глубокие колеи, и громыхали, наскакивая на камни. Крыша развалилась, и металлические прутья торчали в разные стороны — одни волочились по земле, другие метались в воздухе, точно гигантские цепы. Шардик стоял на дыбах среди груды расколотых в щепы досок; по плечу у него стекала кровь, из пасти летели хлопья пены. Передними лапами он бил по железным прутьям со страшной силой, с какой не били и самые тяжелые молоты Балтиса. Обломок толстого кола, острием воткнувшийся глубоко в шею, покачивался вверх-вниз в ране, и медведь ревел от боли и ярости. Косматая голова с налитыми кровью глазами и вспененной пастью крушила нижние ветви деревьев, нависающие над дорогой, по которой Шардик несся к месту сражения, подобный грозному апокалиптическому зверю. Кельдерек едва успел отпрыгнуть на обочину; раскисшая от дождя почва просела под ним, и он рухнул навзничь в слякоть. Полуразрушенная клетка прогрохотала мимо, глубоко взрыв землю в том самом месте, где пару секунд назад он стоял на коленях, и три колеса толщиной с мужскую руку переехали тело Та-Коминиона, перемалывая в кровавое месиво плоть и кости. Еще какое-то время повозка неслась вниз, рассекая толпы бегущих вспять ортельгийцев, точно колесница демона, но на повороте врезалась в дерево, высоко подпрыгнула и рассыпалась на куски. Несколько мгновений Шардик, опрокинутый на спину, молотил лапами в поисках опоры, а потом перевалился на бок, неуклюже встал и — с торчащим в шее обломком кола — ринулся через лес вперед, на поле боя.

23. Сражение в Предгорье

Гел-Этлин посмотрел сквозь сумеречный дождь в одну и другую сторону. Строй нигде не сломался. Уже почти полтора часа бекланские отряды просто стояли на своих позициях, отражая яростные, но разрозненные атаки ортельгийцев. В ходе первой атаки, в которую с фанатичной отвагой без колебаний бросилось не более двух-трех сотен человек, Гел-Этлин с облегчением заключил, что имеет дело с незначительными силами противника. Однако, когда ортельгийцы, продолжавшие валом валить из леса, начали с шумом и толкотней выстраиваться в неровную, но грозную боевую линию, которая постепенно растягивалась налево и направо, покуда почти не сравнялась в длине с оборонительным порядком бекланцев, — тогда Гел-Этлин понял, что молодой гельтец говорил чистую правду. Перед ними было целое вооруженное племя, слишком многочисленное на его вкус. Одна атака за другой разбивалась о незыблемую стену бекланских солдат, и вскоре склон усеивали убитые ортельгийцы и вопящие, ползущие прочь раненые. Спустя непродолжительное тревожное время стало ясно, что у неприятеля, захваченного врасплох, как Гел-Этлин и рассчитывал, нет единого командования, — они кидались в наступление отдельными беспорядочными ватагами, каждая со своим вожаком, следуя несогласованным приказам баронов. Гел-Этлин несколько успокоился: хотя вражеское войско раза в полтора превосходит по численности бекланцев, оно не сумеет взять верх над ними, покуда действует столь бестолково и неслаженно. Нужно просто держать оборону и ждать. Такая тактика, с учетом всех обстоятельств, остается наилучшей. У него сейчас только половина армии, причем половина слабейшая; солдаты, утомленные последним многодневным переходом по жаре, совсем выдохлись сегодня утром, когда пробивались сквозь пылевую бурю, а склон перед ними с каждой минутой становится все более слякотным и скользким. Пока ортельгийцы предпринимают разрозненные точечные атаки по всей длине оборонительной линии, бекланским подразделениям, не попадающим под удар, ничего не стоит быстро перемещаться к месту нападения и помогать товарищам отбивать врага. С наступлением темноты — а стемнеет уже скоро — атаки, вероятнее всего, прекратятся, но его последующие действия будут зависеть от того, в каком состоянии находится каждая из сторон. Разумнее всего, конечно, увести армию обратно на равнину. Вряд ли это неорганизованное полчище сможет последовать за ними или хотя бы просто продолжить сражение теперь, когда зарядили дожди. Съестные припасы у ортельгийцев наверняка на исходе, а у него еще осталось какой-никакой провизии на два дня, и он, в отличие от неприятеля, сможет пополнить запасы продовольствия, если отступит на свою территорию.

Твердо стоять в обороне до темноты, подумал Гел-Этлин, — вот наша задача. Совершенно ни к чему идти в наступление, рискуя сломать строй. А потом мы уйдем и предоставим дождю закончить дело. Наблюдая за вражескими солдатами, которые под командованием смуглого чернобородого барона с золотым браслетом на плече перестраивались среди деревьев внизу для очередной атаки, Гел-Этлин еще раз хорошенько обдумал принятое решение и не нашел доводов против — а если он не нашел, то и начальство в Бекле, скорее всего, не найдет. Не стоит подвергать опасности половину армии, бросаясь в наступление без особой необходимости или дольше нужного задерживаясь в Предгорье под дождем. Командующий должен действовать трезво и взвешенно: никакой безрассудной удали.

И все же… мысли Гел-Этлина потекли в другом направлении. Когда они вернутся в Беклу, Сантиль-ке-Эркетлис, этот отъявленный лицемер, наверняка сочувственно улыбнется: мол, он хорошо понимает, почему Гел-Этлину пришлось отступить, так и не разбив вражеского войска, — а потом непременно укажет, каким образом было можно и нужно уничтожить противника. «Да какой из тебя главнокомандующий, Гел-Этлин? — добродушно спросил Сантиль-ке-Эркетлис однажды, когда они вместе возвращались с попойки. — Дружище, ты же точь-в-точь убогая старушонка на рынке: „Ой, я ведь, пожалуй, могла бы сбить цену еще на мельд… или если бы сразу подошла вон к тому торговцу за углом, у него, не иначе, дешевле…“ Хорошая армия всегда нападает как большие кошки: стремительно и наверняка. Это как работа колесного мастера: просто в какой-то момент ты говоришь: „Все, в точку“. Генерал, неспособный ухватить этот момент и воспользоваться им, не заслуживает победы». Сантиль-ке-Эркетлис, одержавший победу в десятках сражений и самолично ставивший условия по завершении Войны за отмену рабства, мог позволить себе быть великодушным и участливым. «Ну и что же нужно, чтоб ухватить этот момент?» — заплетающимся языком спросил Гел-Этлин, в то время как оба они ухватились за нечто совершенно иное — за стену, в которую вдруг уперлись. «Да просто не задумываться о возможных плохих последствиях», — беззаботно ответил Сантиль-ке-Эркетлис.

Ортельгийцы пошли в очередную атаку, на сей раз нацеленную прямо на центр позиции. Солдаты тонильданского контингента — это сборище оборванцев — сломали строй, охваченные нервным возбуждением, и нерешительно двинулись вниз по склону навстречу противнику. Гел-Этлин выскочил вперед с криком «Стоять на месте! На месте стоять, тонильданцы!». Уж что-то, а команды отдавать он умел: его мощный голос расколол общий гул, как молот раскалывает кремень. Тонильданцы неохотно отступили и снова построились под дождем. Через несколько секунд ортельгийцы с разбегу ударили в центр оборонительной линии, точно таран в крепостную стену. Зазвенели мечи, и люди порывисто задвигались взад-вперед, задыхаясь и хватая ртом воздух, словно пловцы в бурной воде. Раздался вопль, и какой-то солдат шатко выбрел из строя, схватившись за живот, повалился ничком в грязь и судорожно задергался, похожий на рыбину с перебитым хребтом, выброшенную на берег умирать. «Стоять на месте, тонильданцы!» — снова проорал Гел-Этлин. Рыжеволосый костлявый ортельгиец проскочил в образовавшуюся в строю брешь и неуверенно пробежал несколько шагов, озираясь вокруг и размахивая мечом. Один из офицеров бросился на него, пытаясь нанести колющий удар в грудь, но парень отпрянул в сторону, и лезвие полоснуло по локтю. Ортельгиец завопил от боли и, круто развернувшись, ринулся прочь.

Гел-Этлин, сопровождаемый знаменосцем, трубачом и слугой, побежал позади линии войска в сторону левого фланга. Удалившись от места атаки на порядочное расстояние, он протолкнулся сквозь переднюю шеренгу дильгайских наемников и стал наблюдать за боем, происходившим справа от него. Шум сражения заглушал все прочие звуки — рокот дождя, голоса мужчин рядом, крики неприятельских солдат в лесу внизу. Ортельгийцы, теперь научившиеся защищать свои фланги — или нашедшие наконец достаточно разумного командира, — прорвали строй тонильданцев клином шириной шагов пятьдесят. Они дрались все с той же слепой яростью, не щадя своей жизни. Истоптанный в грязную кашу участок склона, занятый противником, был усеян мертвыми телами. Потери бекланцев, ясно видел Гел-Этлин, тоже быстро росли. Среди убитых он узнал нескольких своих солдат, в том числе сына одного из арендаторов Каппараха — славного паренька, который прошлой зимой в Икете служил посыльным между ним и его возлюбленной. События приняли опасный оборот: атаку нужно немедленно остановить и отбить, пока не подоспело подкрепление. Гел-Этлин повернулся и быстро направился к ближайшему командиру в строю — Крит-Лиссу, замкнутому и молчаливому капитану дильгайских наемников. Крит-Лисс, хотя и далеко не трус, всегда был не самым удобным подчиненным, ибо внезапно переставал понимать даже самый простой бекланский всякий раз, когда приказы его не устраивали. Он выслушал Гел-Этлина, прокричавшего ему чуть не в самое ухо распоряжение отойти назад, переместиться к центру обороны и контратаковать ортельгийцев, а потом проорал в ответ:

— Да, да! Плохие там дела — без нас не обойтись, верно?

Трое или четверо чернокудрых молодых баронов, стоявших рядом, с ухмылкой переглянулись, выбили ладонями часть воды из своих перепачканных ярких камзолов и отправились строить людей. Когда дильгайцы отступили с позиции, Гел-Этлин замахал руками, пытаясь привлечь внимание Шельтнекана, командира ближайшего слева отряда, чтобы отдать приказ подтянуться и закрыть образовавшуюся брешь. В густеющих сумерках Шельтнекан не замечал знаков, и Гел-Этлин отправил к нему слугу, а уже секундой позже подумал: «Сантиль-ке-Эркетлис наверняка послал бы дильгайцев вперед, чтобы они ударили по неприятелю с тыла и отрезали путь к отступлению». Да, но если у дильгайцев не хватит сил для такой задачи, ортельгийцы просто разобьют отряд наголову и благополучно отойдут обратно к лесу. Нет, так рисковать нельзя.

Молодой Шельтнекан и его солдаты шагали к нему, низко опустив головы, чтобы дождь не хлестал в лицо. Гел-Этлин плотно провел обеими ладонями по груди, отжимая воду из одежды, и двинулся навстречу.

— Может, все-таки сломать строй и пойти в атаку, господин? — спросил Шельтнекан, не дав своему командиру открыть рот. — Моим ребятам страшно надоело стоять в обороне против кучки блохастых дикарей. Один решительный натиск — и они бросятся врассыпную.

— Ни в коем случае! — отрезал Гел-Этлин. — Откуда нам знать, какие вспомогательные силы у них там в лесу? Наши люди и пришли-то сюда еле живые от усталости, а стоит только сломать строй, и они станут легкой добычей для противника. Нам ничего не остается, как держать оборону. Мы перекрываем единственный путь на равнину, и они сами отступят, когда поймут, что наши позиции не прорвать.

— Как скажете, господин, — ответил Шельтнекан. — Просто парням совсем уже невмоготу торчать тут, когда мы уже давно могли бы гнать этих ублюдков по горам, точно паршивых коз.

— Ну и где же ваш медведь? — выкрикнул один из солдат.

То были первые слова недавно сочиненного стишка, и пятьдесят голосов дружно подхватили:

— Нам бы только углядеть!

— Мы б его поймали… — продолжал заводила.

— И бока намяли!

— Настроение у них по-прежнему отличное, сами видите, господин, — сказал Шельтнекан, — но все равно эти речные лягушки убили сегодня пару-другую наших товарищей, и мои ребята здорово расстроятся, если не получат разрешения пустить кровь ублюдкам.

— Я сказал, стоять в обороне! — рявкнул Гел-Этлин. — Эй, ты, живо в строй! — проорал он шуту, изображавшему медведя. — Выровнять переднюю шеренгу — на длину меча друг от друга!

— Ну да, стой тут и мерзни к чертовой матери, — проворчал кто-то.

Гел-Этлин стремительно прошагал назад за линию войска, чувствуя, как мокрая одежда липнет к телу. Сумерки сгущались, и несколько мгновений он напряженно шарил взглядом, прежде чем заметил Крит-Лисса и бегом бросился к нему. Уже в следующую минуту дильгайцы пошли в наступление. Слаженный, ритмичный крик «Бек-ла! Бек-ла!», подхваченный сотнями голосов, загремел по всей цепи бекланских отрядов, прерываясь лишь в середине, где дильгайцы сошлись в схватке с ортельгийцами. Было ясно, что ортельгийцы готовы заплатить любую цену, лишь бы удержать брешь, пробитую в строю неприятеля. Трижды они отражали атаку наемников, стоя стеной над телами павших товарищей и испуская яростные вопли. Многие размахивали мечами и щитами, забранными у убитых солдат сильно поредевшего тонильданского полка, и каждый ортельгиец, поражая противника, быстро наклонялся и хватал чужеземное оружие, с уверенностью полагая, что оно лучше его собственного, хотя и выковано из того же самого гельтского железа.

Неожиданно на правый фланг ортельгийцев обрушилась еще одна бекланская атака, и вновь мерный, мощный крик «Бек-ла! Бек-ла!» поднялся к небу, перекрывая шум сражения. Гел-Этлин, только было собравшийся отдать Крит-Лиссу приказ об очередном наступлении, напряженно вгляделся в сумрак, пытаясь понять, что там происходит. Внезапно кто-то дернул его за рукав. Повернувшись, он увидел Шельтнекана.

— Там мои ребята атакуют, господин, — доложил офицер.

— В нарушение приказа?! — гневно проорал Гел-Этлин. — Как это понимать? Сейчас же возвращайтесь!

— Насколько я могу судить, дикари вот-вот обратятся в бегство, господин, — сказал Шельтнекан. — Теперь-то вы разрешите нам пуститься в преследование?

— Даже не вздумайте! — отрезал Гел-Этлин.

— Господин, если мы позволим ортельгийцам отступить хотя бы в слабом подобии порядка, что мы скажем по возвращении в Беклу? Мы же никогда не отмоемся от позора. Их нужно разгромить наголову — истребить полностью. И теперь самое время сделать это, иначе они уйдут под покровом темноты.

Атака, предпринятая по приказу Шельтнекана, смяла правый фланг ортельгийцев, и они уже бежали вспять. Солдаты Крит-Лисса устремились за ними следом, на ходу добивая вражеских раненых. Через несколько минут оборонительная линия бекланцев была восстановлена, и Гел-Этлин, напрягая взор, различал ближе к левому флангу брешь в строю — там, откуда ушел отряд Шельтнекана. Нельзя отрицать, что инициатива молодого командира оказалась успешной. Нельзя отрицать также, что доводы, им приведенные, звучат весьма убедительно: столичное начальство, скорее всего, останется недовольным, если неприятельское войско, нанесшее бекланской армии огромные потери, спасется бегством. С другой стороны, полностью разбив ортельгийцев, Гел-Этлин упрочит свою репутацию и избежит возможной критики со стороны Сантиль-ке-Эркетлиса.

Бекланские офицеры, подчиняясь приказу, остановили своих людей на первоначальном оборонительном рубеже и не стали преследовать ортельгийцев, которые бежали вниз по склону, кто поддерживая раненых, кто таща с собой трофейное оружие. Внезапно с земли рядом с ним донесся слабый голос. Опустив глаза, Гел-Этлин увидел знакомого паренька, сына арендатора с Каппараховой фермы под Икетом. Приподнявшись на локте, тот пытался заткнуть плащом зияющую рану на шее и плече.

— Давайте, господин, не медлите! — прохрипел мальчик. — Добейте их! А я завтра отправлюсь в Икет с письмом, как в старые добрые времена, правда? Благослови господь вашу даму, она даст мне целый кошель золота!

Он повалился лицом в землю, и двое солдат Шельтнекана оттащили его назад за линию войска. Приняв решение, Гел-Этлин повернулся к трубачу.

— Ладно, негоже тебе стоять здесь без дела, Волк! — промолвил он, обращаясь к мужчине по прозвищу. — Сломать строй! Начать общее преследование! А ты, Волк, труби погромче, чтобы все слышали!

Едва зазвучала труба, все бекланские отряды разом бросились вниз по склону; фланговые подразделения широко рассыпались, устремляясь к дороге. Каждый солдат надеялся опередить товарищей и первым захватить любую добычу, какая найдется. Вот ради чего они шагали сквозь пыльный ветер равнины, противостояли атакам и послушно мерзли под дождем. Разумеется, взять у этих дикарей особо нечего, разве только блох да вшей, но за пару рабов в Бекле можно выручить хорошие деньги, ну и всегда остается неплохой шанс захватить барона с золотыми украшениями или даже женщину из обоза.

Гел-Этлин тоже бежал в первых рядах, между знаменосцем и Шельтнеканом. Достигнув подножия склона, среди деревьев впереди он разглядел ортельгийцев, выстраивающихся в боевой порядок. Они явно решили сражаться до последнего. Впервые за все время Гел-Этлин обнажил меч. Возможно, придется нанести пару-другую ударов, прежде чем с делом будет покончено.

Вдруг где-то неподалеку, в лесу, раздался скрипучий грохот, который стал быстро приближаться, превращаясь в треск древесины и лязг железа. А миг спустя из-за деревьев донесся дикий рев, заглушающий все прочие звуки, подобный реву громадного зверя, охваченного болью. Потом завеса ветвей перед ним разорвалась, и Гел-Этлин встал как вкопанный, напрочь утратив способность ощущать что-либо, кроме панического страха. Естественный порядок вещей, знакомый и понятный; пять чувств, определяющих картину мира; бездумная человеческая уверенность в возможности одних событий и решительной невозможности других, лежащая в основе всякой рациональной действительности, — все улетучилось в мгновение ока. Если бы из-за деревьев выступил скелет в истлевших лохмотьях, не видимый никому, кроме него, и направился к нему, болтая головой и скаля зубы, Гел-Этлин не впал бы в такое ошеломление, не испытал бы такого всепоглощающего ужаса. Всего в нескольких шагах перед ним стоял на дыбах исполинский зверь в два с половиной человеческих роста, явно не из числа земных тварей. Он походил на медведя, но на медведя, сотворенного в аду и призванного одним своим присутствием мучить грешников, осужденных на вечные страдания. Уши плотно прижаты к голове, как у разъяренной кошки, глаза мерцают красным огнем в полумраке, коричневато-желтая пена густо пузырится между клыков, подобных дильгайским кинжалам. Из шеи у него торчал толстенный окровавленный кол, при виде которого Гел-Этлин окончательно обезумел от страха, уверившись в неземной природе чудовища. Окровавлены были и когти передней лапы, вскинутой вверх, словно в жутком приветствии Смерти. Налитые кровью глаза — глаза бешеного зверя, обитающего в мире жестокости и боли, — вперились в Гел-Этлина с почти осмысленным выражением, свидетельствующим о сосредоточенности на одной-единственной цели. Встретив этот пристальный взгляд, Гел-Этлин выронил меч, а в следующий миг зверь нанес страшный удар, раздробивший ему череп и вогнавший голову глубоко в плечи.

Еще мгновение спустя на тело Гел-Этлина рухнул труп Шельтнекана с развороченной грудной клеткой, сплющенной в лепешку, как раздавленный барабан. Крит-Лисс, поскользнувшись на мокром склоне, сделал единственный выпад мечом и отлетел в сторону с разорванным горлом, из которого фонтаном била кровь. Колющий удар клинком привел медведя в лютую, кровожадную ярость, и бекланцы с истошными криками бросились врассыпную, когда он, взрывая когтями землю, двинулся вверх по склону, готовый растерзать в клочья всякого, кто попадется на пути. Люди на флангах, остановившиеся и заоравшие, мол, что там происходит, едва не обделались со страху при известии, что на поле боя действительно появился бог-медведь, более ужасный, чем любое порождение лихорадочного бреда и кошмара, и умышленно убил генерала и двух командиров, опознав в них бекланских военачальников.

Над колыхающимся строем ортельгийского войска взмыл торжествующий рев. Кельдерек, еле стоящий на ногах от усталости, первым выступил из-за деревьев с криком «Шардик! Шардик Сила Божья!». А потом с дружными воплями «Шардик! Шардик!», которые стали последним звуком, услышанным Та-Коминионом в этой жизни, ортельгийцы хлынули вверх по склону и мощным ударом прорвали сломанный строй бекланцев. Через несколько минут Кельдерек, Балтис и два десятка солдат достигли входа в ущелье за хребтом и заняли там позицию, чтобы преградить неприятелю путь к отступлению. Шардика, исчезнувшего в вечерней тьме, нигде не было видно и слышно.

Спустя полчаса, когда ночь положила конец кровопролитию, сопротивление бекланцев было полностью подавлено. Ортельгийцы, следуя примеру свирепого зверя, спасшего их от поражения, никому не дали пощады: они перебили всех до единого вражеских солдат и, забрав у них мечи, щиты и доспехи, превратились в хорошо снаряженное войско — самое грозное из всех, что когда-либо спускались с гор на Бекланскую равнину.

Под мглистой луной закурился белый дым костров, разожженных победителями, чтобы приготовить ужин из продуктов, добытых у неприятеля. Но еще до полуночи войско, построенное Зельдой и Кельдереком с такой поспешностью, что они даже не успели похоронить своих мертвецов, продолжило путь к Бекле, дабы опередить известие о своей победе и полном истреблении армии Гел-Этлина.

Двумя днями позже, потеряв треть состава в ходе мучительного ускоренного марша, ортельгийцы подошли по мощеной дороге к стенам Беклы; за четыре часа, ценою пятисот жизней, выбили тараном резные золоченые Тамарриковые ворота — уникальный шедевр, созданный мастером Флейтилем век назад; разгромили гарнизон и ополчение, героически сражавшиеся под командованием больного Сантиль-ке-Эркетлиса, заняли город и тотчас же принялись укреплять оборону на случай, если с окончанием дождей будет предпринята контратака.

Так, в ходе одной из самых удивительных и непредсказуемых военных кампаний в истории, пала Бекла, столица великой империи площадью две с половиной тысячи квадратных лиг, состоящей из провинций. Наиболее удаленные от столичного города провинции откололись и стали враждовать с новыми правителями. Ближайшие же к нему, опасаясь грабежей и кровопролития, сразу отдались под покровительство ортельгийцев: их генералов Зельды и Гед-ла-Дана и их таинственного короля-жреца Кельдерека по прозвищу Крендрик, то есть Божье Око.