Шарлотта Корде

Глава 8. ПРОЦЕСС

Услышав крик Марата, женщины — за исключением консьержки — поспешили в ванную комнату и при виде крови, хлеставшей из раны на груди и заливавшей все вокруг, начали кричать. Симона бросилась к Марату, схватила его, желая убедиться, что его еще можно спасти, но когда голова его безжизненно ударилась о край ванны, в ужасе отпустила тело. «Они убили его!» — истошно вопила она. Впоследствии Дюваль напишет, что он видел, «как в ванне с кровавой водой плавала посиневшая голова Марата». Тем временем гражданка Пен, выскочив на улицу, принялась звать на помощь, и со всех сторон стали сбегаться жильцы дома, соседи, прохожие, национальные гвардейцы, санкюлоты…

Возможно, в создавшейся суматохе Шарлотта сумела бы ускользнуть, имей она дело только с женщинами. Но откуда-то выскочил Лоран Ба со стулом в руке и, замахнувшись, ударил Шарлотту. Она споткнулась, шляпа с зелеными лентами отлетела в сторону. Комиссионер швырнул ее на пол и нанес несколько ударов. Из ванной выскочила Симона Эврар и, увидев поверженную убийцу, бросилась к ней и вцепилась ей в волосы. Шарлотта не сопротивлялась, она желала только одного: чтобы разъяренные граждане и гражданки, набившиеся в квартиру Друга народа, поскорее покончили с ней. Свою миссию она выполнила, а после долго жить она не рассчитывала.

Национальные гвардейцы защитили Шарлотту от озлобленных женщин и, связав ей руки, отвели в гостиную, чтобы по прибытии должностных лиц допросить. Тем временем прибежал живший в этом же доме хирург-зубодер Мишон-Делафонде и, констатировав смерть, помог вытащить тело Друга народа из ванны и отнести на кровать. Некоторые пишут, что на кровати Марат якобы очнулся, что-то пробормотал и только потом умер, но это утверждение сомнительно.

До прихода полицейского комиссара вокруг Шарлотты творился настоящий ад: крики, причитания, проклятия в адрес убийцы, ругань. Из ванной растекались кровавые потоки; люди растаскивали на подошвах башмаков размокшие клочки газетных листов. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск беснующихся женщин, рвавшихся в гостиную, чтобы растерзать негодяйку в клочья. Растрепанная, в помятой и порванной одежде, с руками, связанными впивавшейся в кожу веревкой, Шарлотта шептала: «Несчастные люди, они требуют моей смерти, вместо того, чтобы воздвигнуть мне алтарь за то, что я спасла их от такого чудовища!…» «Я думала, что умру сразу; люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира. Так как я не утратила хладнокровия, то мне горько было слышать крики некоторых женщин, но тот, кто решил спасти отечество, не станет считаться с ценой», — напишет она в письме Барбару.

Развившая бурную активность гражданка Пен привела доктора Пеллетана, члена Совета здоровья, и тот написал медицинское заключение о смерти гражданина Марата:

«Нож, которым нанесли удар Марату, проник в грудь под правой ключицей, между первым и вторым ребром, и проник так глубоко, что указательный палец полностью погружается в рану, свободно проходя сквозь легкое, отчего, судя по положению органов, можно заключить, что ствол сонной артерии перерезан, о чем свидетельствует большая потеря крови, повлекшая за собой смерть; как отметили присутствующие, кровь лилась из раны ручьями».

Следом за хирургом, примерно в половине восьмого, прибыли Геллар, полицейский комиссар секции Французского театра[75], и двое чиновников из департамента полиции, Марино и Луве. Не дожидаясь представителей Конвента (на место происшествия вскоре прибудут Мор, Лежандр, Шабо и Друэ), Геллар, уговорив «добрых патриотов» расступиться, осмотрел место происшествия и, заглянув под ванну, вытащил нож «с ручкой из черного дерева, лезвие коего, совсем недавно заточенное, оказалось в пятнах крови, свидетельствуя, что именно этим ножом вышеуказанный Марат был убит у себя в ванной». Сознавая всю важность случившегося, Геллар отправил посланца в Комитет общественного спасения, а сам прошел в гостиную, где его помощники уже разместились за столом, приготовив чернильницы, перья и стопки бумаги. Двое гвардейцев крепко держали за локти миловидную гражданку со связанными руками — ту самую, что нанесла смертельный удар Другу народа. Взглянув на обвиняемую, Геллар невольно проникся к ней симпатией: посреди всеобщего буйства она одна хранила спокойствие и смотрела на него уверенным и кротким взором. Набившиеся в квартиру любопытные, подражая античным плакальщицам, почитали долгом картинно выражать свою скорбь и норовили ударить арестованную гражданку, так что комиссару пришлось выставить у дверей гостиной часовых. «Правильно! — раздался из коридора чей-то голос. — Ее нельзя убивать, пока мы не раскроем весь заговор!» Семена, посеянные Маратом, давали всходы: парижанам всюду мерещились заговоры.

Жертвой подозрительности едва не стал Туссен Колле, работник дубильной мастерской, который в девять часов случайно проходил по улице Кордельеров и узнал об убийстве Марата. Возбужденный, он примчался в Тюильри, где заседал Конвент, и стал кричать, что гражданин Марат только что убит женщиной в собственной ванне. Его арестовали и препроводили в Комитет общественного спасения, где ему учинили допрос. На вопрос, откуда ему известно о несчастье с Маратом, он ответил, что, проходя мимо дома гражданина Марата, он увидел большую толпу граждан, которые и сообщили ему эту новость. На вопрос, по какой причине он решил сообщить эту новость Конвенту, он ответил, что причиной является горе, которое вызвала у него смерть Марата. На вопрос, не подговаривал ли его кто-нибудь это сделать, он ответил, что нет. Но беднягу все равно отправили в Комитет полиции, дабы «мудрые члены комитета» установили, не вражеский ли он эмиссар. После выяснения личности возмутителя спокойствия «мудрые члены» вынесли вердикт: объявить о смерти представителя народа не является преступлением. Однако гражданин Колле не имел свидетельства о благонадежности, а потому его под охраной отправили в секцию.

Протокол, составленный комиссаром Гелларом в «год Второй Французской республики, в субботу тринадцатого июля, в семь часов и три четверти после полудня», стал первым в папке с «Делом об убийстве гражданина Марата Мари Анной Шарлоттой Корде». Всего папок по делу Шарлотты Корде будет две: в первую сложат материалы расследования, показания свидетелей, письма, написанные в тюрьме Шарлоттой и ее записки Марату. Во вторую, где на первом листе будет стоять «Приговор, вынесенный 17 июля 1793 девице Корде» и рукой секретаря трибунала Вольфа добавлено: «Смерть», поместят бумаги Революционного трибунала: речь общественного обвинителя, речь защитника, допрос обвиняемой, вердикт присяжных, приговор и отчет о казни. Исход процесса сомнений не вызывал, однако Фукье-Тенвиль решил разделить материалы дела, полагая, что их, быть может, придется использовать для процессов сообщников Шарлотты — Деперре и Фоше. Желание выявить сообщников было настолько велико, что подсудимую, никогда не менявшую своих показаний и не отрицавшую своего поступка, несколько раз допрашивали самым подробнейшим образом, а также выслушивали самые невероятные домыслы взявшихся буквально из воздуха свидетелей.

Ровным голосом Шарлотта уверенно отвечала на вопросы, поражая всех своей убежденностью.

«Да, это мой нож».

«Нет, ни одна живая душа не знала о моем замысле».

«Во Франции вот-вот вспыхнет гражданская война. Марат являлся главным виновником этого бедствия, и поэтому я решила пожертвовать своей жизнью ради спасения отечества».

«Марат спрашивал меня имена депутатов, находящихся в настоящее время в Кане, и когда я назвала их, Марат ответил, что скоро их всех гильотинируют. Тогда я вытащила нож, который прятала на груди, и этим ножом ударила Марата, находившегося в ванне».

«Нет, я не намеревалась бежать через окно, а хотела уйти в дверь, и ушла бы, если бы меня не задержали».

На вопрос, девица ли она, Шарлотта ответила утвердительно.

Потом, во время процесса, общественный обвинитель Фукье-Тенвиль с насмешкой спросит ее, сколько она успела сделать детей, и Шарлотта, покраснев, ответит, что она не замужем. «Добродетельные санкюлоты» никак не могли смириться с тем, что их кумир погиб от руки целомудренной девы, воодушевленной республиканскими идеалами. Наверное, дух Жанны д'Арк оберегал Шарлотту: никакая клевета, распускаемая почитателями Марата, к ней не приставала. В стремлении опорочить убийцу «главного Друга народа» тело Шарлотты после казни подвергли медицинской экспертизе, дабы убедиться в том, что она действительно была девственна. При этой позорной процедуре присутствовал и знаменитый художник Давид, чье полотно «Смерть Марата» обессмертило имя Друга народа и во многом способствовало созданию мученического ореола вокруг этого образа.

При обыске, проводившемся уже в присутствии спешно прибывших членов Комитета общественной безопасности Конвента, у Шарлотты изъяли паспорт, выданный муниципалитетом Кана, кошелек со сбережениями, серебряный наперсток, золотые часы, ключ от чемодана, а также ножны из шагрени от ножа, которым она убила Марата. Когда изъяли ножны, Шабо (получивший от Марата прозвище «кретин-капуцин») углядел подколотые под корсажем Шарлотты бумаги. Почувствовав на себе нескромный взгляд, девушка резко повернулась, шнурок корсажа лопнул, и обнажилась красивая грудь. Моментально согнувшись, Шарлотта жалобно попросила уставившихся на нее мужчин на минутку развязать ей руки, дабы она поправила одежду. Порыв ее был столь естественным, а голос столь искренним, что просьбу незамедлительно исполнили. Шарлотта быстро привела в порядок платье, прическу, прикрыла грудь косынкой и сама отдала депутатам бумаги — свидетельство о крещении и «Обращение к французам». Когда ей вновь связывали руки, Шарлотта попросила дозволения надеть перчатки и спустить рукава, дабы веревки не врезались в кожу; ей пошли навстречу.

Тем временем Лежандр, желая привлечь к себе внимание, спросил ее, не она ли приходила к нему сегодня утром, переодевшись монахиней. Может, она хотела на нем опробовать свой кинжал? Снисходительно улыбнувшись, Шарлотта ответила, что он еще не возвысился до тирана, а потому из-за него не стоит и стараться. Она намеревалась убить только Марата. Лежандр оторопел, не зная, возмущаться ему скрытой в ее словах насмешкой или же восхищаться ее мужеством. Промолчал и Шабо, когда Шарлотта, увидев, что он собирается положить в карман отобранные у нее во время обыска золотые часы, заметила, что, насколько ей известно, капуцины дают обет бедности.

Тут Геллар отвлек присутствующих, заявив, что несмотря на поздний час он считает необходимым обыскать номер преступницы в гостинице «Провиданс». Все поддержали его, и «в субботу тринадцатого июля 1793-го, второго года республики единой и неделимой, в половине одиннадцатого вечера» уполномоченные граждане произвели обыск в комнате номер семь вышеуказанной гостиницы, где, помимо уже перечисленных личных вещей Шарлотты, обнаружили «три клочка бумаги», на самом маленьком из которых был записан адрес Деперре: «Гражданин Деперре, улица Сен-Тома-дю-Лувр, № 45». Привратник, гражданин Брюно, сообщил полицейским, что за время пребывания гражданки Корде в гостинице к ней дважды заходил какой-то субъект ростом около пяти футов четырех дюймов, одетый во фрак светло-желтого цвета, примерно сорока лет от роду. Судя по всему, речь шла о Деперре.

По завершении полицейских формальностей Шабо и Друэ взялись отвезти преступницу в тюрьму. Когда Шарлотту вывели из гостиной, она через распахнутую дверь увидела Симону Эврар, застывшую, словно изваяние Горя, возле кровати, где покоилось безжизненное тело Марата. Шарлотта изменилась в лице: она никогда не думала, что смерть чудовища для кого-то может обернуться гибелью любимого человека.

На улице у Шарлотты от яростных криков и чадящих факелов закружилась голова. «Марат мертв! Марат убит! Смерть аристократам! Спасем республику!» — доносилось со всех сторон. Она не помнила, как члены комитета при поддержке нескольких национальных гвардейцев довели ее до кареты и помогли сесть. Ее доставили в тюрьму Аббатства. Там сопровождавшие Шарлотту члены комитета еще раз допросили ее и только потом передали чете Делавакри, исполнявшей обязанности тюремщиков. Было три часа ночи. От пережитого Шарлотта едва держалась на ногах.

Мадемуазель Корде отвели камеру, где незадолго до того содержался Бриссо, а еще раньше Манон Ролан, оставившая довольно подробное описание помещения: «Это была маленькая, темная каморка с грязными стенами и толстыми решетками на окнах; по соседству находился дровяной сарай, служивший отхожим местом для всех здешних обитателей. Так как в эту каморку втискивалась всего одна кровать, то и разместить в ней можно было только одного человека. Поэтому по обыкновению ее в качестве любезности предоставляли новому лицу или тому, кто желал воспользоваться преимуществом уединения… Я не знала, что комнату эту доведется занимать Бриссо, и не подозревала, что вскоре после него ее займет героиня, достойная лучшего века, — знаменитая Шарлотта Корде».

Шарлотту решили не оставлять одну и для наблюдения приставили к ней двух жандармов, не покидавших ее ни днем ни ночью. Шарлотта болезненно восприняла столь откровенное покушение на ее стыдливость и попросила избавить ее от присутствия посторонних мужчин; но ее просьба услышана не была. К счастью, мадам Делавакри по-доброму отнеслась к странной девушке с ангельской внешностью, глядя на которую, никто бы не сказал, что она способна на убийство… С помощью любезной тюремщицы, раздобывшей для нее кусок батиста, Шарлотта смастерила себе чепчик с маленькой оборкой (взамен утерянной шляпы) и косынку, ибо прежняя порвалась во время ареста.

Несмотря на отмену торжеств, посвященных празднованию 14 июля, город гудел как растревоженный улей: убийство Марата потрясло всех — и его почитателей, и его врагов. Людей на улицы высыпало больше, чем во время праздника. Шустрые мальчишки звонкими голосами выкрикивали последние новости из Конвента и Якобинского клуба, где заседания шли с раннего утра. Продавцы газет громко цитировали самые яркие фразы из заметок про убийство Друга народа. До Шарлотты долетали проклятия в ее адрес, сопровождавшиеся воплями и стенаниями: «Марат умер, и убийца его схвачена. Преступница — женщина лет двадцати двух—двадцати трех, она в ужасе от собственного поступка!» «Поклянемся отомстить за смерть великого человека!» «Граждане, будьте бдительны как никогда и не доверяйте зеленым лентам!»

Прислушавшись к доносившимся с улицы голосам, Шарлотта узнала, что арестованы ее «сообщники»: Лоз Деперре и епископ Фоше, и сильно разволновалась. Фоше — ее сообщник? У нее нет никаких сообщников! Она попросила перо, бумагу и чернила, и ей предоставили их весьма охотно — в надежде, что она назовет кого-нибудь из заговорщиков. Но девушка написала всего лишь записку-опровержение:

«С улицы до меня постоянно долетают выкрики об аресте моего сообщника Фоше. Я никогда не знала Фоше лично, видела только из окна, и то два года назад. Я не люблю и не уважаю его; мне всегда казалось, что он обладает чрезмерно буйным воображением и не имеет твердого характера. Это светский человек, ему я бы в последнюю очередь доверила свои планы. Если это заявление может ему помочь, я подтверждаю его подлинность.

Корде».

Про Деперре Шарлотта старалась не думать: если у него нашли письмо от Барбару и те брошюры, которые она привезла из Кана, ничто не сможет оправдать его в глазах якобинцев. Она предупреждала его, но он ей не поверил! Сама она ни о чем не жалела. «Я оказала Франции такую же услугу, как если бы я поразила тигра, бежавшего из снегов Сибири, чтобы в нашем климате питаться человеческой кровью», — скажет она на допросе судье Монтане.

Вот что писали газеты об убийце Друга народа. «Марат убит мужчиной, переодевшимся женщиной!» — утверждала газета Перле. «Женщина, которая убила Марата, была замужем, вчера утром казнили ее мужа, но это не достоверно», — сообщала «Эроп мессажер дю суар» (Europe messager du soir). «Папаша Дюшен разгневан на шлюху из Кальвадоса, зарезавшую Марата по указке епископа Фоше». «Чтобы карать предателей, гильотины недостаточно, надо придумать более жестокий и позорный способ казни», — предлагал редактор «Папаши Дюшена». «Газет франсез» (Gazette française), получавшая сведения из официальных источников, 14 июля опубликовала следующую заметку:

«Сегодня в восемь вечера Марат был убит женщиной, которая, как говорят, несколько дней назад приходила к нему, чтобы добиться помилования для граждан Орлеана. Марат находился в ванне, и убийца вонзил кинжал ему прямо в грудь. От этого удара он тотчас испустил дух. Эта женщина не пыталась убежать; она спокойно сидела в своем экипаже, ожидая, когда ее арестуют. Не знаю, вскрикнула ли она, нанося удар; но дело сделано; чудовище мертво. Это событие произвело чрезвычайное возбуждение, и есть опасения, что последствия его будут самые плачевные».

По предложению Лежандра Комитет общественного спасения срочно составил прокламацию, и к полудню ее уже расклеивали на улицах Парижа и отсылали в департаменты.

«Граждане, роковые предсказания убийц свободы сбываются. Марат, защитник прав и верховного владычества народа, обличитель всех его врагов, Марат, одно имя которого уже говорит об услугах, оказанных отечеству, пал под ударами кинжалов отцеубийц, подлых федералистов. Фурия, прибывшая из Кана, вонзила нож в грудь апостола и мученика революции. Граждане! Нам необходимы спокойствие, энергия и особенно бдительность… Час свободы пробил, и пролившаяся кровь станет приговором для всех изменников; она еще сильнее сплотит патриотов, дабы те на могиле этого великого человека вновь дали клятву и торжественно заявили: свобода или смерть!»

В Конвенте докладчиком выступил Шабо. Вчера у него не получилось изъять из дела «Обращение» гражданки Корде, «написанное с целью развращения общественного мнения», зато удалось прихватить нож и ножны. Потрясая орудием убийства, он, пытаясь перекричать депутатов, заявил, что кинжал, сразивший Друга народа, угрожает всему Конвенту. Ему вторил монтаньяр Левассер: «Над нами занесен убийцами кинжал! Усилим, насколько возможно, нашу политическую деятельность!»

Про Шарлотту Шабо скажет:

«Это одно из тех чудовищ, которых природа, желая наказать человечество, время от времени изрыгает из чрева своего. Умная, наделенная множеством достоинств, приятная обликом и хорошо сложенная, она в безумии своем способна на все.

Пусть суд накажет эту кровожадную женщину, подвергнув ее и ее сообщников самым жестоким пыткам! Созерцайте, граждане, смертоносное орудие, еще покрытое кровью бессмертного Марата!»

Поддерживая ораторов, делегаты народных клубов требовали самым суровым образом покарать убийцу.

«Граждане, вам следует принять чрезвычайный закон. Ибо нет такой казни, которая могла бы показаться слишком суровой, чтобы отмстить за нацию тому, кто совершил это ужасное преступление… Безумцы, они точат на нас кинжалы, думая, что останутся безнаказанными. Так пусть же жизнь тех, кто покусился на отца нации, прервется навсегда, но прервется не легко, словно рвется нить, а после долгих мучений!» — заявил от имени своей депутации петиционер Гиро. «Того, кто убил, следует убить тем же кинжалом!» — кричали с мест. Газета «Папаша Дюшен» писала: «Чтобы карать предателей, гильотины недостаточно, надобно придумать более ужасный и позорный способ казни».

Общественный обвинитель Фукье-Тенвиль направил в Конвент письмо:

«Граждане,

Совершенное вчера убийство отважного и мужественного республиканца Марата должно возбуждать негодование в сердцах всех истинных республиканцев и требует строгого и скорого наказания. Меч закона должен без промедления сразить и убийцу, и его сообщников.

Если вы можете передать мне протокол и прочие документы, относящиеся к этому злополучному делу сегодня утром, завтра же состоится суд над обвиняемой.

Привет и братство, Фукье-Тенвиль».

Ответом на это письмо стал декрет Национального конвента:

«От 14 июля 1793, Второго года Французской республики.

Постановлением Национального конвента Революционный трибунал немедленно начинает процесс против убийцы Марата и его сообщников».

Сообщники! Это слово стало ключевым в работе трибунала. Ибо многие думали, что кинжал Шарлотты был направлен в Робеспьера, а Марата поразил случайно или по ошибке. Тем более что, выступая 14 июля, сам Робеспьер намекнул, что честь пасть от кинжала была уготована ему, а первенство Марата «было предрешено лишь случаем». Позднее высказывались мысли о том, что жертвой Шарлотты мог или даже должен был стать Робеспьер.

«Самая удивительная из женщин, Шарлотта Корде д' Армон специально приехала из Кана, чтобы уничтожить негодяя. Она никак не могла решить, кто больше заслуживает смерти: Марат или Робеспьер. Случаю было угодно, чтобы ей дали адрес Марата. Она коварным способом проникла к нему и ударила его кинжалом, хотя ему оставалось жить уже немного. Марат должен был погибнуть на эшафоте. Его нечистые останки поместили в Пантеон, а потом выбросили в канализацию на Монмартре. Жаль Шарлотту Корде, ибо она, сама того не ведая, дала террористам возможность и предлог приумножить гонения на своих противников», — писал поздний современник событий.

По мнению генерала Вимпфена, «убийство Марата является делом пяти депутатов: Бергуэна, Луве, Дюшателя, Кервелегана, Валади; но не Марат был ими указан, а Дантон, его Новая Юдифь должна была уничтожить. Они называли это "разрезать Гору пополам", потому что письма, которые везла мадемуазель Корде, содержали инструкцию, где говорилось, что, когда великое событие свершится, следует распространить слух, что это сделано по указке Робеспьера. Но мадемуазель Корде, распечатав два письма, увидела, что в них Дантона обвиняют в том, что тот хочет возвести на трон дофина. А так как эта мадемуазель де Корде была фанатичной роялисткой, она не решилась поднять руку на того, кто отвечал ее чаяниям».

«Шарлотта Корде плохо выбрала свою жертву. Ибо был еще один, тот, который гораздо более виновен; его ее рука должна была бы уничтожить. Смерть Марата послужила только торжеству его отвратительных сторонников. Прежде они считали его пророком, теперь они превратили его в мученика», — писала в тюрьме Сент-Пелажи Манон Ролан, подразумевая под тем, кто «гораздо более виновен», Робеспьера.

«Скорее всего, этому прогнившему чудовищу, погрязшему в пороках, оставалось жить не более недели, — писал Бонвиль в книге «Портреты знаменитых деятелей Французской революции». — Бессмертная Шарлотта Корде заставила забыть грязь, из которой он состоял. Почему она не дала ему умереть естественной смертью? Его царство кончалось, а его убийство послужило его апостолам! Его назвали мучеником свободы!» А вот что писал в мемуарах Луве: «Я заявляю, утверждаю, что она никогда не говорила никому из нас ни слова о своем замысле. А если бы она посоветовалась с нами, то разве на Марата мы бы попытались направить ее удары? Разве мы не знали, что в то время тяжелая болезнь настолько подорвала здоровье Марата, что жить ему оставалось от силы два дня?.. Смиримся перед декретами Провидения, это оно захотело, чтобы Робеспьер и его сообщники жили так долго, что, в конце концов, уничтожили самих себя».

Наверное, к лучшему, что Шарлотте не довелось узнать о том, что многие республиканцы, восхищавшиеся ее подвигом, сожалели, что она направила свою ненависть на Марата, уже сходившего с политической сцены. А некоторые монтаньяры втайне радовались устранению соратника, чью популярность теперь можно было использовать в своих интересах. «Поверьте, убийство Марата послужило на пользу Робеспьеру, Бареру, Дантону, освободившимся от соперника если не опасного, то крайне неприятного для их необузданного честолюбия», — писал Бюзо. Справедливость слов политического противника подтверждает брат Робеспьера Огюстен в письме от 15 июля 1793 года своему другу Бюиссару: «…Смерть Марата, по всей вероятности, принесет пользу республике, благодаря обстоятельствам, сопровождавшим ее. Бывшая дворянка, прибывшая из Кана, преднамеренно подосланная Барбару и другими злодеями, обратилась сначала к одному правому депутату Парижа, к фанатику Деперре, который дважды обнажал шпагу в собрании и много раз угрожал Марату. Мы декретировали предание его суду за соучастие в убийстве. Вы из газет узнаете подробности этого дела, и вам не трудно будет судить о людях, с которыми нам приходится бороться. Министр внутренних дел, по-видимому, был намечен жертвой кинжала этой чудовищной женщины, под ударами которой пал Марат. Дантон и Максимилиан все еще находятся под угрозой. Достойно замечания средство, которым эта адская баба воспользовалась, чтобы получить доступ к нашему коллеге. В то время как Марата изобразили таким ужасным чудовищем, что вся Франция доведена обманом до убеждения, будто нет каннибала, равного этому гражданину, эта женщина, однако, умоляя его о сострадании, пишет ему: "Я несчастна, а потому имею право на вашу защиту". Это обстоятельство способно демаратизировать Марата и открыть глаза тем, кто чистосердечно считает нас людьми кровожадными. Вы должны знать, что Марат жил как спартанец, он ничего не тратил на себя, отдавая все, что имел, обращавшимся к нему за помощью. Он много раз говорил и мне, и моим коллегам: "Мне больше нечем помочь несчастной толпе, обращающейся ко мне, я вам пришлю некоторых", и он много раз так делал.

Судите о политическом положении, до которого довела нас клевета. Горячие, но малосознательные патриоты согласны теперь вместе с заговорщиками похоронить Марата в Пантеоне».

Пятнадцатого июля Шарлотта, исполняя обещание, начала писать длинное письмо Барбару, в котором подробно рассказывала обо всем, что случилось с ней со дня отъезда из Кана. Во время первого допроса она впервые вслух поведала о своем замысле — после того, как осуществила его. Теперь она намеревалась отстоять его, не дать связать с заговором. Почему они не верят ей, почему постоянно хотят кого-то поставить рядом с ней? Разве им мало тех голов, которые они уже снесли по воле чудовища? Они же видели, что она пришла к нему одна и одна заколола его! Шарлотта не хотела ни с кем соединять свое имя — ни в смерти, ни в славе. Все, чем жила, чем восхищалась, перед чем благоговела, она вложила в удар, нанесенный теплым июльским вечером маленькому желтому человечку, намеревавшемуся залить кровью ее отечество. Шарлотта привыкла верить словам, внимать героической музыке стихов Корнеля, величественным картинам и монументальным образам Плутарха, «…один лишь Брут выступил против Цезаря, увлеченный кажущимся блеском и величием этого деяния, меж тем как все прочие заговорщики просто ненавидели диктатора и завидовали ему. За нравственную высоту Брута уважали даже враги, ибо он был мягок и великодушен, и неподвластен ни гневу, ни наслаждениям, ни алчности». Если в этом отрывке из Плутарха заменить имя Брута на имя Корде, получится портрет Шарлотты. «Шарлотта Корде — это Брут», — написали братья Гонкуры.

В этот же день мадемуазель Корде направила письмо в Комитет общественной безопасности с просьбой избавить ее от постоянного присутствия в камере соглядатаев и прислать ей художника:

«15 июля 1793,Второй год Республики.

Так как мне осталось жить совсем немного, могу ли я надеяться, граждане, что вы позволите нарисовать мой портрет? Я бы хотела оставить его на память своим друзьям. Нам дороги изображения добрых граждан, однако любопытство иногда побуждает нас обращать взоры на портреты великих преступников, ибо они увековечивают ужас, порожденный их преступлениями. Если вы благосклонно отнесетесь к моей просьбе, прошу вас завтра утром прислать мне художника-портретиста. И я снова обращаюсь с просьбой дозволить мне ночевать одной в камере.

Буду вам признательна. Мари Корде».

Кажется, Перле читал мысли Шарлотты, ибо в своей газете он написал: «Читатель жадно внимает всему, что пишут о личности Шарлотты Корде. Великие преступления, равно как и великие добродетели, вызывают одновременно и ужас, и восхищение».

Между тем Комитет общественной безопасности принимал заявления от граждан, желавших что-либо сообщить по делу вышеуказанной гражданки, и записывал показания. Некоторые заявления являлись доносами. Нож гильотины опускался все чаще, стараниями судей Революционного трибунала доносительство становилось едва ли не гражданской добродетелью. Поэтому не удивительно, что нашлись граждане, пожелавшие проявить особую революционную бдительность, дабы их не заподозрили в сочувствии к «негодяйке». А кое-кто пожелал воспользоваться возможностью свести счеты с собственными врагами или соперниками…

Например, некий гражданин Сальвадор направил в комитет следующее письмо: «Газета, которую я прилагаю к письму, не самая патриотическая, и вы это сами увидите. Редактор ее, некий Бомон, написал, что дни Марата сочтены. Но ведь тогда дни Марата еще сочтены не были! Зачем он написал неправду в своей газете? Не был ли он в сговоре с той чертовкой? И почему сегодня он ничего не сообщил о смерти Марата? После размышлений у меня возникают сомнения относительно этого Бомона».

Гражданин Кессель известил комитет о том, что «гражданин Ледюк, трактирщик в Монморанси, заявил в присутствии гражданки Стейм, торговки вином, что в прошлый четверг, около восьми часов утра, возле его дверей остановилась карета, в которой прибыли пятеро, а именно трое мужчин и две женщины. Среди мужчин он узнал аббата Фоше и епископа Нанси, а одной из женщин вполне могло быть от двадцать четырех до двадцати шести лет. Вышеуказанный Фоше недвусмысленно запретил кому-либо говорить о их приезде, но, главное, скрыть его от депутата Горы, который иногда посещает этот трактир. Прибывшие люди остановились у Ледюка в отдельной комнате и пробыли там до полудня. Если эти сведения могут пролить какой-нибудь свет на сообщников убийцы Марата, я подумал, что мой долг сделать настоящее заявление и подписать его».

Гражданка Добантон заявила в комитет о том, что в вечер убийства гражданина Марата, «часов в семь или в четверть восьмого, проходя по улице Отфей, она увидела двух человек, которые разговаривали между собой. Один из них, заметив заявительницу, которая носила кокарду, сказал достаточно громким голосом: "Они хотят убить Марата". И добавил: "Почтальон, который прошел здесь, сказал, что он только что доставил Марату письмо". Говоривший был одет в шелковый костюм светлокоричневого цвета, в белые шелковые чулки и был довольно высокого роста». Друэ, к которому попало заявление гражданки Добантон, наложил резолюцию: «Устроить очную ставку с обвиняемой, установить личность почтальона и также устроить ему очную ставку с обвиняемой».

В материалах дела сохранилось письмо гражданина Мерже, написанное корявым почерком и со множеством ошибок: «Гражданин общественный обвинитель, предупреждаю Вас, что я знаю, что некий человек по имени Обер, так называемый курьер из Марселя, является большим другом и доверенным лицом Барбару. Полагаю, что надо его срочно вызвать на очную ставку с означенной Корде. Вчера я передал донесение против означенного Обера в Комитете общественной безопасности гражданину Леба, члену комитета, чтобы оно могло послужить материалом на процессе. Завтра я буду в зале вместе со свидетелями.

Я проверил адрес означенного Обера: улица Пти-Льонсенсовер, номер двадцать пять, курьер из Марселя.

К тому же есть еще один свидетель, который дает показания против него, его Вы можете спросить о заговоре, это гражданин Симон, проживающий на улице Кордельеров, номер двадцать восемь. Этот свидетель подтвердит существование заговора, замышленного Барбару и всеми его сообщниками, которые замыслили этот заговор уже давно».

Неоднократно допрашивали хозяйку гостиницы «Провиданс» Мари Луизу Гролье, швейцара Луи Брюно, рассыльного Пьера Франсуа Фейяра, но их показания мало чем отличались друг от друга. Да, гражданку Корде три или четыре раза посещал гражданин, которого и Фейяр, и Гролье могли бы узнать. Да, гражданке Корде приносили перья, чернила и бумагу. Да, гражданка Корде расспрашивала о Марате, и все отвечали ей, что считают его патриотом.

Утром 16 июля Шарлотту перевели в Консьержери, тюрьму при Дворце правосудия, с недавних пор получившую название «прихожая гильотины». Вещей у мадемуазель Корде никаких не было, так что на сборы времени практически не понадобилось: с собой она захватила только недописанное письмо Барбару — в надежде успеть завершить его на новом месте. Она не знала, сколько еще ей осталось жить, знала только, что немного.

В тот же день в одиннадцать часов утра Шарлотту отвели на допрос в трибунал, пока еще именовавшийся «уголовным революционным». Но скоро его первое определение отпадет. В тот день в трибунале председательствовал Монтане, присутствовали общественный обвинитель Фукье-Тенвиль и секретарь суда Вольф.

Они спросили Шарлотту, как ее зовут, сколько ей лет, чем она занимается и где проживает.

Она ответила, что ее зовут Мари Анна Шарлотта Корде, ей двадцать пять лет, она дочь бывшего дворянина Жака Франсуа Корде и проживает в Кане у вдовы Лекутелье де Бретвиль; родилась она в Линьери, дистрикт Аржантан, департамент Ор; ее отец проживает в настоящее время в Аржантане.

Вопрос. Когда она покинула Кан?

Ответ. В прошлый вторник.

Вопрос. Куда она направилась, выехав из Кана?

Ответ. В Париж.

Вопрос. Как она добиралась до Парижа?

Ответ. В рейсовом дилижансе, который три раза в неделю отправляется в Париж.

Вопрос. Она была одна?

Ответ. Никого из знакомых с ней не было, однако в дилижансе было семь или восемь пассажиров.

Вопрос. Она была знакома с кем-нибудь из пассажиров?

Ответ. Нет.

Вопрос. В какой день она прибыла в Париж?

Ответ. В прошлый четверг около полудня.

Вопрос. Где она высадилась в Париже?

Ответ. Она высадилась там, куда ее привез дилижанс; оттуда она отправилась в гостиницу «Провиданс», что находится на улице Вьез-Огюстен.

Вопрос. Кто направил ее в эту гостиницу?

Ответ. Кто-то из служащих на каретном дворе, имени его она не знает.

Вопрос. С какой целью она приехала в Париж?

Ответ. Убить Марата, других целей у нее не было.

Вопрос. Что побудило ее совершить это злодеяние?

Ответ. Его многочисленные преступления.

Вопрос. В каких преступлениях она его обвиняет?

Ответ. В истреблении французов, в разжигании гражданской войны, охватившей всю страну.

Вопрос. На чем основаны ее обвинения?

Ответ. Его прошлые преступления указывают на преступления недавние. Это он организовал сентябрьскую резню, он раздувал пламя гражданской войны, чтобы его избрали диктатором, он посягнул на власть народа, приказав 31 мая арестовать и посадить под замок депутатов Конвента.

Вопрос. Какие у нее доказательства, что именно Марат совершил перечисленные ею преступления?

Ответ. К сожалению, сейчас она ничего не может доказать, но Франция разделяет ее мнение, а будущее предоставит доказательства. Марат умело скрывал свои намерения.

Вопрос. Что она делала, прибыв в Париж?

Ответ. Она посетила гражданина Деперре, депутата Конвента.

Вопрос. Зачем она отправилась к Деперре?

Ответ. Она шла отдать пакет, переданный для него Барбару.

Вопрос. Она встретилась с депутатом?

Ответ. Нет, его не было дома.

Вопрос. Она оставила пакет?

Ответ. Она оставила пакет его дочерям.

Вопрос. Кто сопровождал ее к депутату?

Ответ. Она пошла к нему одна и пешком.

Вопрос. В тот день она приходила к нему несколько раз?

Ответ. Да, ей сказали, что он будет через четыре часа, и в указанное время она вновь пришла к нему; гражданин Деперре был дома и обедал.

Вопрос. О чем они беседовали?

Ответ. Она уже говорила, что пришла передать пакет, а также попросить депутата сопроводить ее к министру внутренних дел, чтобы забрать у него бумаги, которые она отправила полгода назад, а неделю назад запросила обратно.

Вопрос. О чем еще она разговаривала с Деперре?

Ответ. Больше ни о чем.

Вопрос. Что она делала на второй день своего пребывания в Париже?

Ответ. Вместе с Деперре она утром отправилась к министру.

Вопрос. Зачем?

Ответ. Чтобы попросить его вернуть бумаги.

Вопрос. Что это за бумаги?

Ответ. Это бумаги мадемуазель Форбен, канониссы, которая сейчас находится в Швейцарии. Дистрикт Кана отказался выплачивать ей содержание канониссы, так как она эмигрировала.

Вопрос. Что еще Корде делала в этот день?

Ответ. Написала «Обращение», которое было найдено у нее, а потом легла отдохнуть.

Вопрос. Что она делала на третий день?

Ответ. Утром она одна отправилась в Пале-Рояль.

Вопрос. Что она делала в Пале-Рояле и не делала ли она там покупок?

Ответ. Да, делала.

Вопрос. Что она купила?

Ответ. Листовку, где был опубликован приговор убийцам Леонара Бурдона и столовый нож в футляре, с черной рукояткой, обычного размера, за сорок су.

Вопрос. Зачем она купила этот нож?

Ответ. Чтобы убить Марата.

Вопрос. Что она делала в оставшееся время?

Ответ. К одиннадцати или к половине двенадцатого подъехала в фиакре к дому Марата.

Вопрос. Что она сделала, прибыв туда?

Ответ. Попросила, чтобы ее пропустили к Марату.

Вопрос. И ее пропустили?

Ответ. Она вошла в прихожую, но там находилось несколько женщин, которые не пустили ее; она просила, чтобы одна из женщин сообщила Марату, что к нему пришла гражданка и хочет с ним поговорить, однако и в этой просьбе ей тоже отказали. Тогда она вернулась к себе в гостиницу; времени было около полудня.

Вопрос. Чем она занималась в оставшееся время?

Ответ. Она немедленно написала письмо Марату.

Вопрос. О чем она писала?

Ответ. Она пыталась убедить его, что может сообщить ему важные сведения о том, что происходит в Кальвадосе.

Вопрос. Что она делала в оставшееся время и не отправилась ли она в Национальный конвент?

Ответ. Она весь день никуда не выходила и даже не думала идти в Национальный конвент, тем более что она не знала, где он находится. В семь часов вечера она снова вышла на улицу, чтобы отправиться к Марату.

Вопрос. И она попала к нему?

Ответ. Да.

Вопрос. Кто ее впустил?

Ответ. Те же самые женщины, которые отказались впустить ее утром.

Вопрос. О чем они разговаривали?

Ответ. Он стал расспрашивать ее о мятежниках в Кане; она ответила, что восемнадцать депутатов Конвента вместе с руководителями департамента взяли власть в городе и что множество людей готовы двинуться на Париж, чтобы освободить столицу от анархистов, что четверо администраторов департамента во главе части армии двинулись в Эвре. И Марат записал имена депутатов, укрывшихся в Кане, и имена четырех администраторов департамента Кальвадос.

Вопрос. Какие имена она назвала Марату?

Ответ. Горса, Ларивьер, Бюзо, Барбару, Луве, Бергуэн, Петион, Кюсси, Салль, Лесаж, Валади, Кервелеган, Гаде и еще пятерых, чьи имена она сейчас не припомнит, а также имена администраторов Кальвадоса: председатель Левек, прокурор-синдик Бугон, Мениль и Ленорман.

Вопрос. Что ответил Марат?

Ответ. Что вскоре он всех их отправит на гильотину в Париже.

Вопрос. Каков был результат разговора?

Ответ. В ту минуту, когда он произнес последнее слово, она убила его.

Вопрос. Каким образом она его убила?

Ответ. Ножом, купленным в Пале-Рояле, она ударила его в грудь.

Вопрос. Ударив его ножом, она была уверена, что убила его?

Ответ. Она хотела это сделать.

Вопрос. Она знала, что, направив удар в сердце, она убьет его?

Ответ. Именно это она и хотела сделать.

Вопрос. Столь жестокое преступление не могло быть совершено особой ее возраста, она действовала по чьему-то наущению?

Ответ. Она никому не поверяла своих замыслов, к тому же она считала, что убивает не человека, а кровожадного зверя, намеревавшегося пожрать всех французов.

Вопрос. Почему она решила, что Марат — кровожадный зверь?

Ответ. Из-за волнений, подстрекателем которых он был, и из-за массовых убийств, в которых он повинен; а в последнее время он посылал своих людей собирать деньги.

Вопрос. Откуда она знает, что Марат собирал деньги?

Ответ. Она не может предоставить доказательства, но один человек был арестован с серебром, которое он намеревался отвезти в Париж, и он привлечен к суду.

Вопрос. Что произошло после того, как она совершила убийство?

Ответ. Она была задержана при выходе из комнаты, где она совершила убийство, и в соседней комнате ей учинили допрос, и после допроса около полуночи ее препроводили в тюрьму аббатства.

Вопрос. Отправляясь к министру внутренних дел, она тоже хотела его убить?

Ответ. Нет, она не считала его настолько опасным.

Вопрос. Кто был муж гражданки, у которой она проживала в Кане?

Ответ. Он был казначеем.

Вопрос. Есть ли у нее дети?

Ответ. Нет.

Вопрос. Гражданка, у которой она проживала, воспитала ее?

Ответ. Нет, она жила у нее последние два года.

Вопрос. Гражданке из честной семьи, особенно в таком возрасте, не пристало путешествовать в одиночку; дочь бывшего дворянина, получившая достойное воспитание, должна была соблюдать приличия; неужели ее родственница отпустила ее в Париж, не зная истинных мотивов ее поездки?

Ответ. Когда имеется подобный замысел, приличия отступают; она убедила свою родственницу, что вместе с подругой отправляется на несколько дней к отцу в Аржантан, и, убедив родственницу, она уехала из Кана в прошлый вторник, в два часа после полудня.

Вопрос. Она назвала имя подруги своей тетке?

Ответ. Нет, она даже не дала тетке возможности расспросить ее.

Вопрос. Она одна садилась в экипаж?

Ответ. Да.

Вопрос. Странно. А тем, кто отправлял карету, и в частности директору почтовой станции показалось, что ее в карету посадил какой-то человек. Как она может это объяснить?

Ответ. Никто не сажал ее в карету, и ее не заботило, что о ней подумают.

Вопрос. Она заранее заказала место в карете?

Ответ. Она заказала его накануне под своим собственным именем.

Вопрос. Кто дал ей деньги, которые нашли у нее при задержании?

Ответ. Когда она нуждалась в деньгах, отец помогал ей; она скопила сотню экю, из которых взяла с собой пятьдесят, которые и были найдены при ней.

Вопрос. К каким хитростям пришлось ей прибегнуть, чтобы получить паспорт?

Ответ. Паспорт она получила в апреле месяце, потому что хотела съездить в Аржантан повидаться с родными; потом она еще раз побывала в муниципалитете, уже вместе с подругой, которая выправляла себе паспорт, и она решила тоже выправить себе паспорт в Париж, хотя тогда у нее еще не было никаких планов

Вопрос. Когда она замыслила убийство?

Ответ. Кажется, в апреле или в мае.

Вопрос. Как зовут подругу, вместе с которой она приходила в муниципалитет?

Ответ. Ее зовут Бомон, она проживает в Кане, во всяком случае, в день ее отъезда она еще там проживала.

Вопрос. Как она познакомилась с Барбару и другими депутатами, которых она назвала выше?

Ответ. Она хотела помочь мадемуазель Форбен и поэтому отправилась к Барбару, ибо знала, что он был дружен с семьей Форбен, и она попросила его помочь уладить это дело в дистрикте Кана, но он сказал, что для этого нужно заполучить те бумаги, которые она отослала в министерство внутренних дел.

Вопрос. Как и где она познакомилась с другими депутатами, чьи имена она назвала?

Ответ. Депутаты проживали в доме интендантства, она трижды виделась с Барбару и одновременно с другими депутатами.

Вопрос. Разговаривала ли она с ними и с кем именно она разговаривала?

Ответ. Когда она в последний раз была в Интендантстве, она разговаривала со многими депутатами.

Вопрос. О чем она с ними разговаривала?

Ответ. О том, с каким энтузиазмом жители Кана записываются в армию, чтобы выступить против анархистов, обосновавшихся в Париже.

Вопрос. Кого она считает анархистами?

Ответ. Тех, кто вместо законов пытается навязать народу свою волю.

Вопрос. Устраивали ли депутаты публичные собрания в Интендантстве, не распространяли ли они воззвания и листовки, написанные Горса и Луве?

Ответ. Она не знает, устраивали ли они публичные собрания, ибо она на них не присутствовала, но многие из них писали обращения, воззвания и даже песни с целью призвать народ сплотиться вокруг республики.

Вопрос. Читала ли она эти обращения, воззвания и песни?

Ответ. Да, но перед отъездом в Париж она их сожгла, опасаясь, что в дороге их могут у нее обнаружить.

Вопрос. Но раз она боялась, что их могут у нее обнаружить, значит, она знала, что в этих листовках содержатся вредные идеи, противоречащие принципам общественного порядка?

Ответ. Она знала, что, если анархисты найдут у нее эти воззвания, они им не понравятся.

Вопрос. Были ли в этих воззваниях призывы к добрым гражданам убить Марата, Робеспьера, Дантона и других депутатов Горы, защитников прав народа, кого преступные и мятежные депутаты именовали анархистами?

Ответ. В этих воззваниях никогда не было призывов к убийству.

Вопрос. Если в воззваниях не содержалось призывов к убийствам, значит, подобные мысли были внушены ей либо самими депутатами, либо их ставленниками, ибо молодая девушка не может по собственной воле отправиться в Париж только ради того, чтобы убить незнакомого ей человека?

Ответ. За четыре года, что он творил свои преступления, она достаточно узнала его, и ей незачем было знать, что о нем думают другие.

Вопрос. Какие газеты она читала с начала революции? Читала ли она «Курье де департеман» Горса, «Французский патриот» и другие контрреволюционные издания?

Ответ. Она была подписана только на ежедневную газету Перле, но иногда она читала и газету Горса, и «Курье Франсе», и «Курье универсель», а также более пятисот различных брошюр как в поддержку революции, так и против нее.

Вопрос. Знакома ли она с епископом департамента Кальвадос?

Ответ. Она видела его из окна, но он никогда не бывал в доме ее родственницы, она с ним никогда не разговаривала и никогда не питала к нему особого уважения.

Вопрос. Известно ли ей, что находилось в пакете, который от имени Барбару она передала Деперре?

Ответ. Пакет был передан ей запечатанным, и что в нем находилось кроме письма, касавшегося дела мадемуазель Форбен, она не знает.

Вопрос. Когда в четверг она во второй раз пришла к Деперре, сколько времени она провела у него?

Ответ. Не более двух-трех минут, столько, сколько потребовалось, чтобы прочесть письмо. Они даже не присели.

Вопрос. Не приходила ли она вечером того дня в Конвент?

Ответ. Нет. У нее не было даже таких мыслей.

Вопрос. Нам кажется, что она скрывает правду. Есть основания полагать, что вечером того же дня она была в Конвенте и там у нее состоялся разговор с двумя мужчинами и одной женщиной. Они говорили о Марате, и обвиняемая возводила на него множество ложных обвинений, а потом, когда она вышла из Конвента, она решила направиться к министру внутренних дел.

Ответ. Все, что сейчас было сказано, неправда, и в гостинице подтвердят, что она не была в Конвенте; к тому же она совсем не знает города.

Вопрос. Писала ли она из Парижа письма в Кан или, быть может, поручала кому-нибудь написать письмо?

Ответ. Ни одного.

Вопрос. Однако утверждают, что какой-то человек, приходивший к ней несколько раз, написал от ее имени три письма и эти письма видели у нее в комнате.

Ответ. Она никогда никого не просила писать какие-либо письма и не знает, что за письма нашли у нее в комнате. Она написала только «Обращение», которое нашли при ней.

Вопрос. Кто приходил к ней в гостиницу «Провиданс»?

Ответ. Никто, кроме гражданина Деперре, который приходил к ней дважды, первый раз, чтобы сопроводить ее к министру, и второй, чтобы отговорить ее от похода к министру, ибо у нее не было доверенности, чтобы забрать нужные ей бумаги. Когда Деперре попросил ее по возвращении в Кан передать письмо Барбару, она ответила, что не знает, вернется ли она, а если вернется, то когда. Но она пообещала известить его о своем отъезде, а также сообщила, что завтра она весь день будет занята, а потому не нужно приходить к ней. Также она попыталась убедить его уехать в Кан, ибо была уверена, что в Париже ему грозит опасность.

Вопрос. Говорят, Деперре приходил к ней пять раз, а другое лицо — два раза.

Ответ. Деперре приходил к ней два раза, а кроме него к ней никто не приходил.

Вопрос. В какой лавке она купила нож, которым она совершила убийство, и кто его ей продал: мужчина или женщина?

Ответ. Нож ей продал мужчина, но она не помнит, ни в какой лавке она его купила, ни с какой стороны расположена эта лавка, ибо она купила его после того, как раз десять обошла весь Пале-Рояль.

Вопрос. Кто дал ей адрес Марата?

Ответ. Она попросила кучера фиакра отвезти ее к Марату, но тот ответил, что не знает, где он живет; тогда она попросила кучера узнать, тот узнал и повез ее.

Вопрос. Но раньше она говорила, что отправилась туда пешком?

Ответ. Она ходила пешком не к Марату, а к Деперре.

Вопрос. Кто карандашом написал адрес Марата на клочке бумаги, который нашли у нее во время ареста?

Ответ. Это она его записала после того, как кучер фиакра, который в первый раз возил ее к Марату, узнал этот адрес.

Вопрос. Почему в первый раз она отправилась к Марату в половине двенадцатого утра? Она ведь знала, что он депутат, а значит, в это время должен быть в Конвенте.

Ответ. Она спросила, каждый ли день Марат бывает в Конвенте, а когда ей ответили, что не каждый, она направилась к нему домой, решив, что если не застанет его дома, то отправится в Конвент и там убьет его.

Вопрос. Не Деперре ли рассказал ей, что Марат болен и не может ходить в Конвент?

Ответ. Нет, об этом она узнала в гостинице, а с Деперре она о Марате не говорила.

Вопрос. Все же ей не удастся никого убедить, что, принимая во внимание ее пол и возраст, она сама задумала покушение и решила осуществить его в Конвенте; наверняка ее подстрекали и наущали другие лица, которых она не хочет называть, и в частности Барбару, Деперре и другие, которые известны всем как враги Марата.

Ответ. Вы плохо знаете человеческое сердце. Такой план легче осуществить, руководствуясь собственной ненавистью, а не чужой.

Вопрос. Была ли она канониссой какого-либо монастыря?

Ответ. Она никогда не была ни канониссой, ни монахиней; но она несколько лет была пансионеркой в аббатстве Святой Троицы в Кане.

Вопрос. Знает ли она гражданку Прекорбен и не виделась ли она с ней в Париже?

Ответ. Фамилия Прекорбен ей знакома, но она не знала, что в Париже живут лица с такой фамилией.

Вопрос. Есть ли у нее братья и сестры, и если есть, где они сейчас находятся?

Ответ. У нее два брата и сестра. Сестра проживает вместе с отцом в Аржантане, а где находятся ее братья, она не знает, потому что уже год не видела их.

Вопрос. Чем они занимались?

Ответ. Один был офицером в бывшем Нормандском полку, другой еще мальчик и не выбрал себе занятие.

Вопрос. Она была замужем?

Ответ. Никогда.

Вопрос. Она утверждает, что в Кане хотят сохранить единство и нерушимость республики, однако мы не можем этому поверить.

Ответ. Народ и администраторы поклялись сражаться за республику единую и неделимую, это написано на всех знаменах; они выступают только против анархистов, они хотят освободить народ Парижа.

Вопрос. Сегодня она написала письмо?

Ответ. Она начала писать, но еще не закончила, оно у нее в кармане, она может показать его и просит дозволения завершить его, а потом отправить адресату или же передать его вам, чтобы вы сами его отправили.

Вопрос. Кому адресовано ваше письмо?

Ответ. Барбару.

Вопрос. Она вела разговоры с Барбару?

Ответ. Только о делах мадемуазель Форбен.

Вопрос. Барбару попросил ее подробно описать ее поездку. Значит, он знал о цели ее поездки?

Ответ. Действительно, Барбару в письме просил ее подробно рассказать о ее путешествии, однако истинной его цели он не знал, и ей жаль, что она сожгла письмо Барбару, потому что из него сразу бы стало ясно, что никто не знал о цели ее путешествия.

Вопрос. Если Барбару не знал о целях ее поездки в Париж, он бы не стал давать ей секретное поручение, а она бы не писала начатое сегодня пространное письмо о совершенном ею убийстве Марата.

Ответ. Так как читать это письмо будут многие, то она позаботилась о подробностях.

Вопрос. Не казалось ли ей, что как только она убьет Марата, убьют ее саму?

Ответ. Никто не пытался ее в этом убедить, она сама была в этом уверена, именно поэтому она объяснила причину своего поступка в найденном у нее «Обращении», и ей хотелось бы, чтобы оно было напечатано после ее смерти.

Вопрос. Есть ли у нее защитник?

Ответ. Она называет своим официальным защитником гражданина Дульсе, депутата Конвента от города Кан, а в случае, если он не сможет, она заявляет, что больше никого не знает.

Допрос завершился, запись его заняла семь страниц, Шарлотта поставила под ними свою подпись, а следом за ней Монтане, Фукье-Тенвиль и секретарь Вольф. Общественный обвинитель взял на себя обязанность сообщить депутату Национального конвента гражданину Дульсе, что обвиняемая Шарлотта Корде избрала его своим защитником:

«Вторник, 16 июля.

Гражданин,

Имею честь сообщить Вам, что Мари Шарлотта Корде, обвиненная в убийстве Марата, выбрала Вас своим защитником, хотя и председатель, и я напомнили, что, будучи депутатом, Вы не можете выступать защитником. Однако она Вас выбрала, и я обязан Вам об этом сообщить; слушание дела назначено на завтра, на восемь часов ровно. Предвидя, что, возможно, обязанности Ваши не позволят Вам принять это предложение, я велел назначить официального защитника.

Привет и братство, Фукье-Тенвиль».

Гюстав Дульсе получил это письмо, когда Шарлотты уже не было на свете: с некоторых пор он предпочитал проводить больше времени среди депутатов Горы, в душе Дульсе де Понтекулан поддерживал жирондистов и опасался, как бы его душевная склонность не стала очевидной для монтаньяров. Впрочем, по словам Альмера, и 16 июля, и утром 17-го в трибунал являлись люди, готовые выступить защитниками Шарлотты Корде. Скорее всего, это были смельчаки, готовые поддержать мужественную девушку во время суда, ибо надежды на оправдательный приговор не было никакой, тем более что обвиняемая признавала свою вину.

Шарлотту увели в камеру. По дороге она случайно наступила на хвост метнувшейся ей под ноги кошке. «Бедняжка, как мне ее жаль. Но мне нисколько не жаль, что я убила Марата», — задумчиво произнесла она. Допросы, показания свидетелей, формальности, которые заставляли ее исполнять, казались ей пустой тратой времени. Они изматывали ее, к тому же она опасалась — наверняка опасалась! — нечаянно сказать лишнее, назвать чье-нибудь имя. Она знала, что, несмотря на все ее старания, Фоше и Деперре по-прежнему содержались под арестом. В камере она вновь попросила перо и бумагу и продолжила писать письмо Барбару. Завершив его, она стала писать отцу:175

«Месье Корде д'Армону, улица Бегль, Аржантан.

Простите, дорогой папа, что я распорядилась своей жизнью без Вашего дозволения. Я отомстила за многие невинные жертвы, предупредила много других бедствий. Когда народ, наконец, оставит свои заблуждения, он возрадуется освобождению от тирана. Я пыталась убедить Вас, что отправляюсь в Англию, ибо надеялась сохранить инкогнито, но это оказалось невозможным. Надеюсь, Вас не заставят отвечать за содеянное мною. Во всяком случае, в Кане Вы найдете себе защитников. Я выбрала своим защитником Гюстава Дульсе: впрочем, подобное покушение не предполагает никакого защитника, это всего лишь формальность. Прощайте, дорогой папа, прошу Вас забыть меня или, скорее, порадоваться за меня, ибо я отдаю жизнь за благородное дело. Обнимаю сестру, которую люблю всем сердцем, а также всех своих родных. Не забывайте этой строки Корнеля: "Мы не преступники, когда караем преступленье"[76]. Завтра в восемь утра мне вынесут приговор. Корде».

Из скромности Шарлотта написала о стремлении сохранить «инкогнито», но на самом деле скрываться она не собиралась: об этом свидетельствует найденная при ней метрика. Перед уходом в вечность Шарлотта отсекала от себя все земные узы. И опасаясь, как бы ее родные не пострадали из-за нее, писала коротко и без лишних эмоций.

Сумела ли она заснуть в тот вечер? У нее в камере по-прежнему дежурили жандармы. Вдобавок, это был вечер похорон Марата, и по всему Парижу звучали пушечные залпы, воздавая почести покойному. На какое-то время к пушечным залпам присоединились грозовые раскаты помрачневшего неба. Когда Шарлотту Корде повезут на эшафот, прольется дождь. Природа, воздав почести убитому, пожелает оплакать его убийцу.

В апокрифических мемуарах маркизы де Креки сказано, что 16-го вечером аббат Эмери, которому покровительствовал сам Фукье-Тенвиль, якобы исповедал Шарлотту и дал ей отпущение грехов. Это вымысел: Шарлотта откажется и от присягнувшего священника, и от неприсягнувшего. Вонзая кинжал в грудь Марата, она действовала как спартанка, как римлянка, но не как христианка. Собственно, она поступила так, как призывал действовать Марат.

Семнадцатого июля, в восемь утра за Шарлоттой пришли жандармы, дабы сопроводить ее в трибунал, в Зал равенства, где прежде заседал парламент Парижа. Пишут, что, проходя мимо каморки привратника, мадемуазель Корде попросила супругов Ришар оставить ей завтрак, «ибо вряд ли суд будет долгим».

В зале Шарлотту усадили на высокий железный стул, чтобы всем — и зрителям, и судьям, и присяжным — подсудимая была хорошо видна со всех сторон. Напротив находились места судей, которые в тот день заняли Этьен Фуко, Антуан Руссийон и Жан Ардуэн, а также председатель Монтане и пятнадцать присяжных, список которых предъявили Шарлотте накануне, дабы она могла воспользоваться правом на отвод кандидатур. Но зачем? Она никого не знала и вдобавок была уверена, что замена одного присяжного другим никак не повлияет на приговор. Место общественного обвинителя находилось немного выше судейских мест; рядом с Фукье-Тенвилем сидел секретарь Вольф.

Июль выдался очень жарким, и в зале стояла духота. Зрители, подавляющее большинство которых никогда не видели Шарлотту, а только знали, что Друга народа убила женщина, были настроены враждебно, тем более что газеты рисовали «мужеподобную бабищу из Нормандии» самыми черными красками. Но при появлении подсудимой настроение зала изменилось. В легком светлом платье, в котором она явилась к Марату, в чепчике, сшитом ею в тюрьме, с кудрями, выбивавшимися из-под тоненькой оборки, в косынке на плечах, Шарлотта походила на хрупкий цветок. Ее кроткий взор, ее спокойствие и уверенность сумели утихомирить даже самых яростных «вязальщиц»; проклятия и выкрики, которыми зрители обычно сопровождали появление ненавистных им подсудимых, стихли. По сравнению с Шарлоттой судьи в черных фраках и плащах, задрапированных на манер античной тоги, в черных шляпах с пышными султанами и двумя — черной и трехцветной — кокардами, казались мрачными кладбищенскими птицами.

Председательствующий Монтане зачитал присягу:

«Гражданин, клянитесь и обещайте: самым тщательным и старательным образом рассмотреть обвинения, выдвинутые против Мари Анны Шарлотты Корде, обвиняемой; не общаться ни с кем до вынесения приговора; не поддаваться ни ненависти, ни злобе, ни страху, ни чувствам. Принимайте решения только после того, как выступит защита, а также по совести и вашему глубокому внутреннему убеждению, с беспристрастностью и твердостью, подобающими свободным людям».

И каждый из присяжных, вытянув руку, говорил: «Клянусь».

Уточнив, согласно процедуре, личность обвиняемой, председатель спросил, кто выступит ее защитником. Шарлотта ответила: «Я выбрала в защитники своего друга, однако сейчас я его здесь не вижу. Возможно, у него не хватило мужества выступить в мою защиту». Тогда Монтане назначил ей защитника от суда: его выбор пал на адвоката Шово-Лагарда, отличавшегося не только красноречием, но и смелостью: в те времена адвокат вполне мог разделить приговор со своим подзащитным. В мае Шово-Лагард выиграл дело генерала Миранды и тем самым заслужил ненависть Марата, обвинившего адвоката в том, что из-за него «оправдали преступника». В дальнейшем Шово-Лагард будет мужественно защищать Марию Антуанетту, жирондистов, Манон Ролан, мэра Парижа Байи и в конце концов сам окажется за решеткой, откуда выйдет только после 9 термидора. Говорят, судья Монтане, успевший за короткое время следствия проникнуться к подсудимой симпатией, назначая Шово-Лагарда, надеялся, что тот сумеет выставить гражданку Корде сумасшедшей, что означало замену смертного приговора на пожизненное заключение в тюрьме Сальпетриер. В те смутные дни, когда политическая обстановка менялась буквально каждый день, пожизненное заключение вполне могло обернуться скорым освобождением. Но когда Фукье-Тенвиль зачитывал длинный обвинительный акт, адвокат, глядя на открытое лицо Шарлотты, понял, что попытка объявить подзащитную сумасшедшей оскорбит ее и, возможно даже, побудит ее опровергнуть его слова. Впрочем, не исключено, что за время речи Фукье-Тенвиля адвокат сумел шепотом переброситься со своей подзащитной парой слов.

Перед судьями выступали свидетели, но Шарлотта, казалось, не слушала их. Выслушав показания торговки вином гражданки Лебуржуа, утверждавшей, что она видела гражданку Корде вечером 11 июля в Конвенте[77] в сопровождении Фоше и Деперре, Шарлотта лишь пожала плечами. Доставленные в суд Фоше и Деперре нелепые выдумки гражданки отрицали, а Шарлотта заявила, что не имела никаких отношений с Фоше, ибо считает его человеком безнравственным. Она снова подтвердила, что не посвящала Деперре в свои планы и он никак не может быть ее сообщником. Мари Луиза Гролье засвидетельствовала, что в истекший четверг подсудимая прибыла к ней в гостиницу и попросила приготовить ей постель, так как, по ее словам, хотела отдохнуть, ибо очень устала. Узнав, что постоялица прибыла из Кана, свидетельница спросила, правда ли, что на Париж движется хорошо вооруженная армия, на что постоялица ответила со смехом: «Я находилась на главной площади Кана, когда трубили общий сбор, чтобы отправиться в поход на Париж, но откликнулись не больше трех десятков человек». После этих слов подсудимая пояснила: «Я хотела сбить с толку свидетельницу. На самом деле там было больше тридцати тысяч». Наверное, в тот миг Шарлотта ощутила себя очень одинокой и ей захотелось почувствовать чью-нибудь поддержку…

Когда свидетельское место заняла рыдающая Симона Эврар, Шарлотта, побледнев, воскликнула: «Да, это я его убила!» Возможно, этим она хотела сказать, что продолжать допрос смысла нет. А может быть, у нее просто иссякали силы хранить изумлявшее всех и восхищавшее ее поклонников спокойствие. Впрочем, когда секретарь суда предъявил ей нож, которым она ударила Марата, и спросил, узнает ли она этот нож, Шарлотта изменилась в лице и глухим, будничным голосом произнесла: «Да, я узнаю его».

Заслушав свидетелей, председатель Монтане снова подверг обвиняемую допросу, однако вопросов задал меньше, чем накануне:

Председатель: Кто вас подговорил совершить это убийство?

Корде: Его преступления.

Председатель: Что вы подразумеваете под его преступлениями?

Корде: Несчастья, причиной которых он был с самого начала революции.

Председатель: Кто внушил вам мысль совершить это убийство?

Корде: Никто, я сама решила убить его.

Председатель: Барбару знал о цели вашей поездки?

Корде: Нет, он только посоветовал мне не задерживаться в дороге.

Председатель: Кто вам сказал, что в Париже царит анархия?

Корде: Я это узнала из газет.

Председатель: Какие газеты вы читаете?

Корде: Перле, «Курье франсе» и «Курье универсель».

Председатель: А разве вы не читали газету, издававшуюся Горса, а также газету, известную в прошлом под названием «Французский патриот»?

Корде: Нет, я никогда их не видела.

Председатель: Но вы наверняка знакомы с такими газетами, как «Журналь дю пти Готье» {Journal du petit Gautier) и «Ами дю руа» {Ami du Roi)?

Корде: Да, я иногда читала такие газеты.

Председатель: Вы состояли в дружбе с депутатами, бежавшими в Кан?

Корде: Нет, но тем не менее я говорила со всеми.

Председатель: Чем они занимались?

Корде: Сочиняли песни и воззвания, призывавшие народ объединиться.

Председатель: Как они объяснили свое бегство в Кан?

Корде: Они сказали, что подверглись оскорблениям в собрании…

Председатель: Что они говорили о Робеспьере и Дантоне?

Корде: Они считают их вместе с Маратом подстрекателями, которые хотят развязать гражданскую войну.

Председатель: Вы явились в Конвент с намерением убить там Марата?

Корде: Нет.

Председатель: Кто дал вам адрес, написанный карандашом на бумажке, которую мы наши у вас в кармане?

Корде: Кучер фиакра.

Председатель: Разве вы не состоите в дружбе с некоторыми из бежавших депутатов?

Корде: Нет.

Председатель: Кто вам дал паспорт, с которым вы приехали в Париж?

Корде: Я выправила его три месяца назад.

Председатель: На что вы надеялись, решив убить Марата?

Корде: Установить мир в стране и в случае, если бы мне удалось избежать ареста, уехать в Англию.

Председатель: Давно ли вы приняли решение убить Марата?

Корде: После 31 мая, когда были арестованы народные депутаты…

Председатель: Разве вы не присутствовали на тайных совещаниях бежавших в Кан депутатов?

Корде: Нет

Председатель: Таким образом, про то, что Марат — анархист, вы прочитали в ваших газетах?

Корде: Да, я знала, что он развращал Францию. Я убила одного человека, чтобы спасти сто тысяч. А еще он скупал серебро: в Кане арестовали человека, который скупал для него серебро. Я стала республиканкой еще до революции и никогда не изменяла своим убеждениям.

Председатель: Что значит для вас не изменять своим убеждениям?

Корде: Это значит, презрев личные интересы, пожертвовать собой ради отечества.

Председатель: Прежде чем нанести удар Марату, вы, наверное, уже пробовали кого-нибудь убить?

Корде: О, чудовище! Он принимает меня за наемного убийцу![78]

Председатель: Однако сведущими людьми доказано, что вы нанесли удар сверху вниз, чтобы убить наверняка.

Корде: Я ударила так, как смогла. И случай помог мне…

Председатель: Кто посоветовал вам совершить это преступление?

Корде: В таком деле я бы никогда не стала слушать ничьих советов, я сама все задумала и осуществила.

Председатель: Но как мы можем поверить, что вам никто не давал советов, когда вы сами говорите, что считаете Марата источником всех бедствий, опустошающих Францию, Марата, который всю жизнь разоблачал предателей и заговорщиков?

Корде: Маратом восторгаются только в Париже. В других департаментах его считают чудовищем.

Председатель: Как вы можете называть Марата чудовищем, если он впустил вас исключительно из человеколюбия, потому что вы написали ему, что вы несчастны?

Корде: Неважно, что он поступил со мной по-человечески, по отношению к другим он был настоящим чудовищем.

Председатель: Вы считаете, что убили всех Маратов?

Корде: С одним покончено, а другие, быть может, устрашатся.

«Я убила одного человека, чтобы спасти сто тысяч». Эти слова Шарлотты напоминали постоянный рефрен Марата: «Лучше пролить несколько капель крови, чтобы помешать пролиться морям крови», «Надо потребовать пятьсот преступных голов, чтобы сохранить пятьсот тысяч невиновных». Только Шарлотта была готова взять всего одну жизнь, отдав взамен свою, а Марат предлагал французам залить кровью всю страну. «Другие, быть может, устрашатся». Как, наверное, тяжело ей было произнести это «быть может»! Ведь слова эти означали, что ее убежденность в том, что теперь все будет хорошо, была поколеблена.

Потом обвинитель Фукье-Тенвиль зачитал оба письма Шарлотты, написанные ею в тюрьме, — отцу и Барбару.

Письмо Барбару:

«В тюрьме аббатства, в камере, где прежде был заключен Бриссо, на другой день после первого шага к восстановлению мира во Франции.

Гражданин, Вы изъявили желание услышать подробный рассказ о моем путешествии, и я не пропущу ничего <…>[79].

Поверите ли? Фоше в тюрьме как мой сообщник, Фоше, который даже не знал о моем существовании! Но они никак не могут примириться с тем, что придется принести в жертву призраку великого человека всего лишь одну женщину. О, люди, простите! Имя Марата позорит людской род: это был дикий зверь, намеревавшийся ввергнуть всю страну в огонь гражданской войны. Теперь да здравствует мир! Благодарение небу, он не был французом.

В первый раз меня допрашивали четверо. Шабо походил на безумца. Лежандр утверждал, что утром я приходила к нему, хотя я даже не знала о его существовании; он слишком ничтожен, чтобы претендовать на звание тирана, а я не собиралась наказывать всех. Все, кто видел меня в первый раз, почему-то считали, что знают меня уже давно. Мне кажется, они напечатали последние слова Марата, но я сомневаюсь, что он их произнес[80]. Но вот его последние слова, которые он сказал мне. Записав все Ваши имена, а также имена тех, кто входил в состав администрации Кальвадоса, расположившейся в Эвре, он, чтобы утешить меня, сказал, что "через несколько дней он велит Вас всех гильотинировать в Париже" и он для этого сделает все. Этот ответ решил его участь. Если департамент вздумает поставить бюст Марата вместо бюста Сен-Фаржо, они вполне могут изобразить эти слова золотыми буквами.

Не стану ничего говорить Вам о великом событии, о нем Вам расскажут газеты. Признаюсь, что на мое окончательное решение повлияло мужество, с которым в воскресенье 7 июля записывались наши волонтеры; Вы помните, в каком я была восторге. В тот день я дала себя обещание заставить Петиона раскаяться за те подозрения, которые он высказал по поводу моих чувств. "Не правда ли, вам вряд ли понравится, если они не выступят в поход?" — сказал он мне.

Я решила, что Марат не стоит такой чести, чтобы столько храбрых людей шли добывать голову одного человека, рискуя промахнуться, и своей смертью навлечь погибель на многих достойных граждан: для него достаточно руки женщины.

Признаюсь, мне пришлось пойти на хитрость, чтобы он меня принял. Но в таких условиях все средства хороши. Уезжая из Кана, я надеялась, что смогу уничтожить его на вершине Горы, но он больше не ходил в Конвент. К сожалению, я не сохранила ваше письмо, тогда мне было бы легче объяснить всем, что у меня не было сообщников; но время все прояснит. Здесь, в Париже, добрые республиканцы не понимают, как женщина, существо совершенно бесполезное, чья дальнейшая жизнь не имеет никакого смысла, может хладнокровно пожертвовать собой ради спасения отечества. Я думала, что умру сразу; люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира. Так как я не утратила хладнокровия, то мне горько было слышать крики некоторых женщин, но тот, кто решил спасти отечество, не станет считаться с ценой. Ах, как мне хочется, чтобы теперь в отечестве нашем восстановился мир! Великий преступник повержен, но без этого мы бы никогда не добились мира. Вот уже два дня я наслаждаюсь покоем, счастье отечества — это и мое счастье: только самоотверженный поступок может доставить нам наибольшее наслаждение.

Я уверена, что они будут допрашивать моего отца, у которого и без них будет повод для печали. В прошлый раз я ему написала, что, опасаясь бедствия гражданской войны, я отправляюсь в Англию. Как видите, я намеревалась хранить инкогнито убийцы Марата и не хотела, чтобы парижане сумели быстро узнать мое имя. Гражданин, прошу Вас и Ваших коллег встать на защиту моих родных и друзей, если им станут предъявлять обвинения.

В жизни своей я ненавидела всего лишь одно существо и показала всем, с какой яростью я его ненавидела; но есть еще тысячи существ, которых я люблю гораздо больше, чем ненавидела его. Живое воображение, чувствительное сердце сулили мне жизнь бурную, и я прошу тех, кто станет сожалеть обо мне, не забывать об этом; они будут рады узнать, что я наслаждаюсь покоем в Елисейских Полях вместе с Брутом и другими героями древности. Среди наших современников очень мало настоящих патриотов, умеющих умирать за свое отечество, кругом сплошной эгоизм. Сумеет ли столь жалкий народ создать республику?

В тюрьме меня устроили хорошо, сторожа мои прекрасные люди, какие только могут быть: а чтобы мне не было скучно, ко мне приставили жандармов. В течение дня это даже хорошо, а вот ночью очень плохо. Я подала жалобу на такую непристойность, но комитет не счел нужным ответить на нее; мне кажется, это придумка Шабо: только у капуцина могли возникнуть подобные мысли[81]. Я провожу время, сочиняя песни, и я готова дать слова последнего куплета песни Валади всем, кто захочет получить их. Я обещаю всем парижанам, что мы возьмемся за оружие только для того, чтобы выступить против анархии.

Меня перевели в Консьержери, и господа из суда присяжных пообещали, что отошлют Вам мое письмо, поэтому я продолжаю. Меня долго допрашивали, и я прошу Вас раздобыть отчет об этом допросе, если он будет опубликован. Во время ареста при мне нашли обращение, адресованное друзьям мира; я не могу отослать его Вам и буду просить, чтобы его опубликовали, но, боюсь, напрасно. Вчера вечером мне пришла в голову мысль послать свой портрет в департамент Кальвадос, но Комитет общественного спасения, у которого я испросила дозволения сделать такой портрет, не ответил мне, а теперь уже слишком поздно. Прошу Вас, гражданин, сообщить о моем письме гражданину Бутону, генеральному прокурору-синдику департамента; я не пишу ему по многим причинам; во-первых, потому что не уверена, находится ли он в настоящее время в Эвре; но еще более я боюсь, что, будучи натурой чувствительной, он опечалится, узнав о моей смерти. Однако я считаю его добрым гражданином, а потому надежда на скорый мир должна утешить его; мне известно, как он жаждет этого мира, и надеюсь, приблизив его, я исполнила его желание. Если кто-нибудь из друзей также захочет ознакомиться с этим письмом, прошу Вас, никому не отказывайте. Мне нужен защитник, таковы правила, и я выбрала его среди монтаньяров, это Гюстав Дульсе-Понте кулан. Мне кажется, он откажется от этой чести, но, надеюсь, мой выбор неприятностей ему не доставит. Я даже думала попросить Робеспьера или Шабо. Я буду просить распорядиться оставшимися у меня деньгами, и если мне позволят, отдам их в пользу женщин и детей тех отважных жителей города Кана, которые отправились освобождать Париж.

Удивительно, что народ позволил перевезти меня из тюрьмы аббатства в Консьержери, это еще одно доказательство его умеренности; скажите об этом нашим добрым жителям Кана, они иногда позволяют себе небольшие восстания, от которых их не так-то просто удержать. Мне вынесут приговор завтра, в восемь утра, и возможно, уже в полдень, говоря языком римлян, обо мне уже можно будет сказать: "она жила". Напомним еще раз об отваге жителей Кальвадоса, ибо даже женщины этого края способны на героические поступки. А в остальном мне неизвестно, как пройдут мои последние минуты; однако конец венчает дело. Мне незачем прикидываться равнодушной, судьба моя мне ясна, но до сих пор у меня нет ни малейшего страха перед смертью. Я всегда ценила свою жизнь только за ту пользу, которую она должна принести.

Надеюсь, что Деперре и Фоше завтра отпустят на свободу. Они утверждают, что епископ провел меня в Конвент и отвел на трибуну для зрителей. Но зачем бы ему идти на трибуны вместе с женщиной? Он депутат, и ему не место на зрительской трибуне; он епископ, а значит, ему не след появляться с женщиной. Таким образом, это явно ошибка. Деперре также не в чем себя упрекнуть.

Марат не попадет в Пантеон, хотя он это заслужил. Поручаю Вам собрать брошюрки с речами, которые произнесут над его могилой.

Надеюсь, вы не забудете про дело мадемуазель Форбен. Вот ее адрес: Александрии Форбен, в Мандрене, возле Цюриха, в Швейцарии. Скажите ей, что я люблю ее от всего сердца.

Я собираюсь написать несколько слов отцу. Остальным свои друзьям я не стану писать, а просто прошу их поскорее забыть обо мне: их скорбь опозорит мою память. Скажите генералу Вимпфену, что я помогла ему выиграть сразу несколько сражений и тем самым облегчила путь к миру. Прощайте, гражданин, я завещаю истинным друзьям мира иногда вспоминать обо мне.

Узники Консьержери, в отличие от толп на улице, не только не оскорбляли меня, но сочувствовали мне. Несчастье всегда порождает сострадание, и это моя последняя мысль.

Корде Вторник 16, восемь часов вечера».

Если «Обращение» Шарлотты — это призыв выступить на защиту республики, то письмо Барбару напоминает, скорее, завещание, адресованное как единомышленникам, так и противникам. Девушка не могла не понимать, что первым читать его будет не адресат (если тот вообще когда-нибудь его прочтет), а потому вновь и вновь старалась снять с друзей и родных малейшие подозрения в причастности к убийству Марата. Зная, что участь ее решена, она иронизирует над судьями, утверждая, что была готова попросить себе в защитники самого Робеспьера. Каждая строчка этого письма говорит о готовности Шарлотты к встрече с вечностью, готовности присоединиться к теням великих героев древности. Но девушка убеждала в этом не столько своих друзей, сколько саму себя. Всех, кому довелось увидеть Шарлотту после убийства Марата, поражали кротость ее взгляда, спокойствие ее движений и величие, сквозившее во всем, что она делала. На людях она являла спартанский стоицизм и непоколебимую уверенность в своей правоте; но кто знал, что на самом деле творилось в ее душе?

«В вихре великих событий той эпохи мало кто сумел оценить гордые и лаконичные ответы этой удивительной девушки тем гнусным мошенникам, которые судили ее; а какие прекрасные слова, какие возвышенные мысли содержит ее бессмертное послание, которое за несколько часов до смерти она адресовала Барбару! Письмо это переживет века, свидетельствуя о прекрасных республиканских чувствах, пробужденных Французской революцией», — писал Луве.

Наконец, общественный обвинитель Фукье-Тенвиль подвел итог прениям и потребовал для обвиняемой смертной казни. Председатель Монтане предоставил слово защитнику. «Когда после этих слов я встал, чтобы произнести речь, по залу прошел глухой ропот, словно всех охватило оцепенение, а потом наступила мертвая тишина, от которой я похолодел до глубины души», — вспоминал Шово-Лагард. Превозмогая волнение и страх, адвокат встал и произнес короткую речь, исполненную уважения к своей подзащитной:

«Обвиняемая сама признается в совершенном ею ужасном преступлении; она сознается, что совершила его хладнокровно, заранее все обдумав, и тем самым признает тяжкие, отягощающие ее вину обстоятельства; словом, она признает все и даже не пытается оправдаться. Невозмутимое спокойствие и полнейшее самоотречение, не обнаруживающие ни малейшего угрызения совести даже в присутствии самой смерти — вот, граждане присяжные, вся ее защита. Такое спокойствие и такое самоотречение, возвышенные в своем роде, не являются естественными и могут объясняться только возбуждением политического фанатизма, вложившего ей в руку кинжал. И вам, граждане присяжные, предстоит решить, какое значение придать этому моральному соображению, брошенному на весы правосудия. Я полностью полагаюсь на ваше справедливое решение».

Позднее Шово-Лагард напишет:

«Пока говорил общественный обвинитель, присяжные велели передать мне, чтобы я молчал, а председатель — чтобы ограничился заявлением, что Корде сумасшедшая. Они все хотели, чтобы я унизил ее.

Лицо же подсудимой за все это время нисколько не изменилось. Только когда она посмотрела на меня, она словно сказала мне, что не хочет быть оправданной. После судебного разбирательства я в этом не сомневался, да и усомниться было невозможно, ибо помимо ее собственного признания имелись совершенно законные доказательства преднамеренного убийства.

Однако я был полон решимости исполнить свой долг и не хотел говорить того, что совесть моя или же сама Корде могли бы опровергнуть. И я ограничился единственным замечанием, которое в этом переполненном народом и законодателями собрании смогло бы послужить опорой для полного оправдания обвиняемой».

Выступление Шово-Лагарда разочаровало многих сторонников Шарлотты. Они хотели, чтобы адвокат настоял на безумии своей подзащитной или хотя бы попробовал отыскать иную возможность для ее защиты. «Разве можно было столь малыми словами, холодными и бесцветными, защищать обвиняемую, чьи заблуждения были вызваны бурными страстями, чей роковой энтузиазм принес горе ее семье? Обвиняемую, которая, отбросив отчаяние, отважно и гордо шла навстречу смерти? — вопрошал один из современников. — Мне кажется, следовало попытаться пробудить волнение в душах присяжных, безучастно взиравших на молодую женщину, которой предстояло умереть в результате вынесенного ими вердикта. Растроганные видом этой юной и прекрасной женщины, присяжные, возможно, и пощадили бы ее». Но как бы сильно ни желал автор этих строк спасти Шарлотту, присяжные вряд ли растрогались бы до такой степени, чтобы вынести оправдательный приговор: гражданка Корде убила слишком популярную личность, чтобы остаться безнаказанной.

Соблюдая процедуру, председатель Монтане задал присяжным три вопроса, на которые им предстояло ответить, дабы на основании этих ответов трибунал вынес приговор (уже начертанный секретарем на обложке дела).

Вопросы к присяжным:

1. Правда ли, что 13-го числа настоящего месяца между семью и восемью часами вечера Жан Поль Марат, депутат Национального конвента, был убит у себя дома в ванной ударом кинжала в грудь, от которого он немедленно скончался?

2. Является ли Мари Анна Шарлотта Корде, бывшая Дармон, 25 лет, дочь Жака Франсуа Корде, бывшего Дар-мон, бывшего дворянина, проживающая в Кане, в департаменте Кальвадос, преступницей, совершившей это убийство?

3. Совершила ли она это убийство предумышленно и с преступными намерениями?

Присяжные на все вопросы ответили утвердительно.

После окончания процесса Фукье-Тенвиль резко упрекнул Монтане за изменение формулировки третьего вопроса. Согласно общественному обвинителю, вопрос этот должен был прозвучать так: «Совершила ли она это убийство предумышленно и с преступными и контрреволюционными намерениями?» Выбросив «контрреволюционные намерения» Шарлотты Корде, Монтане лишал Фукье-Тенвиля возможности вновь открыть процесс и привлечь по делу сообщников, которых тот по-прежнему считал возможным найти и отправить на гильотину.

Уже после первого допроса Тенвиль стал подозревать Монтане в сочувствии к «бывшей Дармон»; теперь он окончательно убедился в «контрреволюционных намерениях» самого Монтане. За изменение «редакции третьего вопроса» 20 июля 1793 года председателя Революционного трибунала Монтане арестовали, и только чудом он остался жив: его арест совпал с долгим «делом жирондистов», и его попросту забыли в тюрьме, откуда он вышел после 9 термидора.

После недолгого совещания присяжные единогласно признали гражданку Корде виновной, ответив положительно на все три вопроса:

1. Тринадцатого июля настоящего месяца между семью и восемью часами вечера Жан Поль Марат, депутат Национального конвента, был убит у себя дома, в ванне, ударом ножа в грудь, от коего удара он мгновенно скончался.

2. Мари Анна Шарлотта Корде, бывшая Дармон, 25 лет от роду, бывшая дворянка, жительница Кана, что в департаменте Кальвадос, является преступницей, совершившей это убийство.

3. Она совершила это преступление умышленно и с заранее обдуманными преступными намерениями.

Шарлотта мужественно выслушала приговор. Она не изменилась в лице, не содрогнулась, из глаз не покатились непрошеные слезы, губы не дрогнули и руки по-прежнему спокойно лежали на коленях. «Ни один живописец, — писал Шово-Лагард, — не дал нам верного изображения этой необыкновенной женщины… Искусству не под силу воспроизвести ее лицо, отражавшее ее великую душу. Нетрудно было записать ее слова, но невозможно описать поразившие меня более всего интонации ее голоса, почти детского, но всегда звучавшего ясно гармонично, под стать гармоничной простоте ее движений и незамутненной ясности ее речей. Невозможно описать впечатление, произведенное ею на присяжных, судей и на несметное множество зрителей: казалось, это ее они принимали за судью, но не земного, а высшего суда…»

Общественный обвинитель зачитал приговор: Мари Анна Шарлотта Корде, бывшая Дармон приговаривалась к смерти согласно двум статьям Уголовного кодекса. Первая гласила, что «любой заговор или покушение, направленные на внесение смуты и хаоса в законодательный корпус, любое покушение на свободу обсуждений в законодательном корпусе, а также покушение на личную свободу членов этого корпуса карается смертью», а вторая — что «убийство, совершенное предумышленно, именуется тяжким преступлением и карается смертью». Согласно данным статьям, к месту казни гражданку Корде должны были препроводить в красной рубашке — как отцеубийцу. Услышав об этом, Шарлотта наверняка вспомнила о красных рубашках так называемых убийц депутата Бурдона.

«Имущество приговоренного к смертной казни поступает в пользу республики, которая отдаст его неимущим вдовам и детям»…

«Данный приговор по указанию общественного обвинителя будет приведен в действие в Париже, на площади Республики, о чем будет извещено в печатной форме, дабы об этом стало известно во всей республике»…

Председатель продолжал зачитывать последние строки приговора, но Шарлотта уже не слушала его: она заметила в зале художника, который рисовал ее портрет. Девушка встрепенулась и чуть-чуть повернула голову — чтобы художнику было лучше видно.

Когда Шарлотту повели обратно в камеру, она остановилась возле своего защитника и сказала: «Благодарю вас за мужество, вы защищали меня так, как я того хотела. Ваша защита достойна нас обоих. Судьи конфисковали мое имущество, но мне хотелось бы в знак признательности оставить вам что-нибудь. Будучи в тюрьме, я сделала кое-какие мелкие долги, поэтому прошу вас, заплатите за меня долг — больше мне нечего оставить вам на память». Взволнованный адвокат не нашелся, что ответить, и только растерянно кивнул[82].