Шарлотта Морель

Глава четвертая

Шарлотта вскрикнула от неожиданности: в прихожей стояла Анник.

— Тише, мадам. Я не хотела пугать вас, мадам, но я не хотела ложиться спать, мадам. Месье Бек пришел сегодня вечером. Он хотел вас видеть. Я сказала, что мадам нет, но он сказал, что будет ждать.

Шарлотта смотрела на нее с открытым ртом.

— Я сказала месье, что он не должен этого делать, что мадам может вернуться очень поздно… Но он не послушался, мадам. Он был очень странный, как будто больной. Поэтому я решила дожидаться вас, мадам.

— Тома, — пролепетала Шарлотта еле слышно.

— Месье все еще здесь, — продолжала Анник, — он ждет, мадам.

Шарлотта увидела в зеркале свое бледное испуганное лицо и, сделав над собой невероятное усилие, двинулась вперед.

Когда она, бледная как смерть, вошла в залу, Тома сидел в кресле и не сразу обернулся.

— Ты здесь? — сказала она с трудом. Она сделала паузу, но он не ответил.

— Ты вернулся… Даже не сообщил…

Глупые, ничего не значащие слова застревали у нее в горле. Сердце гулко стучало, словно церковный колокол.

Наконец он обернулся и спокойно поднялся.

— Да, как видишь, я вернулся. Мне больше нечего делать в Брюсселе. Я хотел видеть тебя.

Его голос не выражал никаких эмоций, но взгляд был пугающим. Шарлотта почувствовала, как ее лоб покрылся испариной, а одежда прилипла к телу. Она чуть не упала в обморок.

Тома спокойно смотрел на нее. Его пиджак был смят, ворот рубашки расстегнут. Он успел выпить — на столике рядом с ним стояли бутылка и стакан.

— Где ты была? — спросил он хрипло. Его губы еле разжимались, когда он произносил эти слова.

Она схватилась за край стола, почти теряя сознание от ужаса и все же понимая, что ей придется врать, кричать, ежесекундно придумывать какие-то оправдания. Каждая минута молчания была для нее приговором.

— Где ты была? — снова спросил он.

— Выходила, — сказала она первое, что пришло на ум, — с Габеном.

Произнеся эти слова, она поняла, что ее алиби было обречено.

— Я поднимался наверх. Я видел Габена. Ты была не с ним. Кто был с тобой?

Она обреченно опустилась на софу:

— Я была… с другом… Это трудно объяснить… Мы обедали в Бои.

— А потом?

— Что ты имеешь в виду — потом? — спросила она.

Одним прыжком он оказался рядом с ней, схватил ее за плечи и с силой поднял на ноги.

— Да, потом! Что ты делала после обеда? Кто этот человек?

— Альфонс Море.

— Чем вы занимались после обеда?

Несмотря на ее мольбы он крепко держал ее. Его лицо было ужасно.

— Отвечай, — прошипел он сквозь зубы.

— Ты делаешь мне больно.

По ее щекам текли слезы, лицо было мертвенно-бледным. Тома отпустил ее, но остался стоять рядом.

— Что было между вами?

Внезапно она почти успокоилась, однако его сдавленный голос и скорбное выражение лица пугали ее больше, чем его злость. Она должна лгать, лгать во что бы то ни стало. В панике она чувствовала, как уходит время.

Наконец она пришла в себя, сознавая обреченность всего того, что она скажет. Если она признается, он никогда не простит ее, это она хорошо понимала. Его любовь умрет, и он покинет ее навсегда.

Она обошла вокруг столика, налила себе рюмку бренди и одним отчаянным глотком выпила ее.

Тома ждал с лицом приговоренного к смерти.

Вот и наступила развязка. У Шарлотты кружилась голова. В эти решающие минуты она поняла всю силу того чувства, которое связывало ее и Тома. Она вдруг осознала силу, печаль и прелесть их отношений. Да, она любила его. Она любила его и в этот момент готова была умереть, чтобы доказать ему свою любовь. Она любила его больше, чем самое себя, чем кого-либо еще в этом мире. Она была готова пожертвовать всем, отдать все, даже своего ребенка.

Она всегда догадывалась об этом, но только сейчас глубоко осознала. Она часто не признавалась себе в том, что так сильно любит его, иногда из эгоизма, иногда из ребяческого тщеславия.

— Тома! — воскликнула она, протягивая к нему руки.

— Отвечай на мой вопрос!

— Перестань, — взмолилась она, — ничего не произошло, Тома. Я клянусь…

Она врала отчаянно, едва понимая смысл слов. Сильным резким движением он сорвал с нее плащ и бросил его на пол. Его глаза холодно изучали ее.

Он заметил язвительно:

— Ты забыла застегнуть платье.

Его рука дотронулась до ее плеча, и она заметила, что одна пуговица платья осталась незастегнутой, a другая была предательски застегнута не на ту петельку. Тома медленно наматывал материю на руку. Она стала задыхаться и отклонила голову назад, пока не уперлась затылком в стену.

— Посмотри на себя. Посмотри на свою шею, на свое плечо. — Он заставил ее взглянуть в зеркало, где она увидела обнаженную шею и постыдные голубые отметки на ней.

Шарлотта закрыла глаза и откинула голову назад, ожидая удара. Но он отпустил ее. Она зашаталась и ухватилась руками за золоченую раму.

Наступила зловещая тишина. Она чувствовала его присутствие за спиной, как будто стояла перед взводом солдат на расстреле, однако не могла пошевелиться или произнести хоть слово.

— Прощай, — сказал он.

Словно очнувшись, она с криком бросилась к нему.

— Тома!

Она упала перед ним на колени, цеплялась за его ноги. Он оставался неподвижен. Она ощущала теперь не только свою ничтожность, но и его непреклонность. Неожиданно она перестала плакать и застыла, уткнувшись лицом в его ноги, как обиженный ребенок; только время от времени он слышал, как она повторяла почти беззвучно его имя.

— Мы расстаемся, — сказал он, — нам ничего другого не остается.

Неимоверным усилием она заставила себя подняться на ноги и подойти к окну. Облокотившись на подоконник, она стояла не в силах поднять голову.

— Нет, — простонала она, — нет… ты вернешься. Я люблю тебя.

— Поздно, — произнес он медленно. — Я отдал тебе все. Я любил тебя. Но ты все испортила. Что разрушено, то не поправить, дитя мое. Ты должна это понять. С меня хватит.

— Ты не можешь… — воскликнула она.

— Слишком поздно: ты принесла мне слишком много страданий, но я не виню тебя. Просто ты ничего не поняла.

— Нет, — повторила она в отчаянии.

— Все кончено. Я больше не могу.

Она знала, что он уйдет. Впереди были страх, надвигающаяся темнота, горе и одиночество.

— Тома! — закричала она.

Когда дверь за ним закрылась, она издала полный страдания крик и, упав на колени, прижалась лицом к твердому дереву пола. Она ждала, когда кончится эта ужасная ночь, в надежде, что Тома вернется.

В любом отчаянии наступает момент, когда иссякают силы, наши чувства отказывают нам, и приходит усталость. Страдающий человек иногда перестает даже понимать, отчего он страдает.

Шарлотте показалось, что прошла вечность с того момента, когда, обезумев от горя, она погрузилась в состояние прострации. Скорчившись на пахнувшем краской деревянном полу, она тупо смотрела в одну точку. Затем отправилась в спальню и легла, не раздеваясь, прямо на покрывало, несмотря на холод и сырость. За окном висел промозглый туман. Огонь в камине почти погас.

Она заснула, и ее разбудили звуки пробуждающегося дома.

Она снова стала ждать. Этот день и следующий день она ждала письма от Тома. Через два дня письмо пришло, и она почти выхватила его из рук консьержки, но тут же увидела, что адрес на конверте написан не рукою Тома. Это было письмо от Альфонса, краткая записка, которую она с трудом смогла прочитать — слезы застилали глаза. Альфонс не оставлял ее в покое. Он ждал и не понимал, почему она не пришла на встречу с ним. Он хотел ее видеть.

Она смяла записку и положила к себе в карман. У нее не было ненависти к Альфонсу. Ее просто удивлял сам факт его существования. Она снова вытащила письмо и бросила его в камин. Бумага вспыхнула и превратилась в пепел.

Шарлотта стояла, недоуменно оглядываясь вокруг себя. Ей не хватало свежего воздуха. Она нервно надела плащ и вышла на улицу. Тихо накрапывал дождь, дома стояли серые и печальные.

Когда она, промокшая до нитки, через два часа вернулась к дому, у подъезда на тротуаре ее ждал Альфонс.

Он поднялся за ней наверх. Шарлотта захлопнула дверь у него перед носом, и он стал неистово названивать в дверь.

Решив раз и навсегда положить этому конец, она открыла дверь.

— Входи, — сказала она.

— Шарлотта, — прошептал он, пытаясь взять ее за руки, но она оттолкнула его и ушла в столовую. Он последовал за ней.

— Шарлотта, — повторил он.

Она сняла мокрый плащ, поправила прилипшие к щекам волосы.

— Я ждал тебя, — сказал Альфонс, — Шарлотта! Почему ты не пришла? Умоляю, скажи. Мне кажется, у тебя есть причины. Угрызения совести? Я хочу понять. Мне тебя так не хватает.

Он казался очень возбужденным, расстроенным и с трудом подбирал слова. Должно быть, он очень страдал, когда понял, что она не придет на вторую встречу.

— Садись, — сказала она спокойно. — Тебе нужны объяснения? Ну что же, пожалуйста. Ты вправе их получить. Я не пришла, потому что больше не хочу тебя видеть. На это у меня есть свои причины, но я не хочу тебе их объяснять. Мы вели себя глупо, и я прошу тебя забыть все, что между нами произошло. Это была большая ошибка.

— Неправда. Ты просто мучаешь меня.

— Нет, клянусь. И на этом разговор окончен.

Она говорила резко, надеясь побыстрее распрощаться с ним, ненавидя его за то, что он осмелился прийти и напомнить ей о своем существовании. Ее поглотило какое-то испугавшее ее усталое безразличие.

Альфонс вынул платок и вытер лоб. Этот естественный жест вдруг вызвал у Шарлотты неизъяснимое отвращение. Во всем виноват Альфонс, подумала она. Он, и только он виноват в том, что она потеряла Тома. Однако с ее стороны было бы глупо ненавидеть его. Внезапно она почувствовала к нему жалость: его скованность и растерянность напомнили ей Этьена. Это было уже слишком!

Да, ей жаль его; жаль, что он так ошибся и пришел сюда устроить сцену. Ему не следовало этого делать. Что может быть печальнее мужчины, тщетно добивающегося осуществления своей мечты!

— Ты поступаешь жестоко, — сказал он повышенным тоном.

Нет, он это не поймет. Он не поверит, что она говорит правду. Он не способен смириться с тем, что с ее стороны это была игра, причем еще более легкая, чем его игра. Он ждал ее, ждал и страдал. К тому же он чувствовал себя в Париже таким одиноким, никому не нужным провинциалом. И он каждый вечер проигрывал в карты деньги. И этот унылый отель, в котором он остановился, и эти отвратительные кафе! Он видел, как тают его деньги, рушатся его иллюзии. Думая о браке с Жозефиной, он стал понимать, как искалечил свою жизнь.

Теперь ему придется вернуться в Ниор и продолжить там свое бесцельное существование. Он сел и безнадежно уставился в пустоту.

— Ты не можешь вот так просто выгнать меня. Это бессердечно.

Это был крах. Он чувствовал себя несчастным и измученным. Шарлотта заметила, что Альфонс небрит, а воротничок его рубашки далеко не свеж.

— Я всю ночь играл, — сказал Альфонс, — и проиграл. Я одинок. Не знаю, есть ли у меня друзья.

Он встал и подошел к ней.

— Я хочу встретиться с тобой еще. Не верю, что у тебя есть причины избегать меня. В ту ночь тебя не мучили никакие предрассудки.

Взяв ее за руку, он сказал со страстью:

— Ты слишком быстро все забываешь. — Он привлек ее к себе, все еще держа за руку. — Вернись ко мне. Я не могу согласиться на разрыв. Мы можем любить друг друга. Вот увидишь. Нам просто нужно время. Вернись. Ты мне нужна, и ты это знаешь.

В нем все еще горело неудовлетворенное желание. Шарлотта подумала, что, если бы она его любила, он воспользовался бы ее любовью на некоторое время, а затем забыл ради новых удовольствий. Его искаженное страстью лицо и бегающие глаза навели ее на мысль, что он никогда не успокоится и всю жизнь будет несчастным.

Теперь она хладнокровно изучала его. Шарлотта увидела его таким, каким он был, вероятно, всегда, даже когда она была девушкой, хотя он и старался казаться стоиком. Он слишком слаб и безволен, плывет по течению. А благородная внешность лишь скрывает ненасытную жажду наслаждений.

Она спокойно высвободилась из его рук.

— Возвращайся в Ниор, — быстро сказала она. — У тебя хорошая жена, у вас будут дети. Ты получишь повышение и заслужишь уважение своих подчиненных. Ты скоро все забудешь; забудешь и мечты молодого лейтенанта, такого, каким ты себе тогда казался. Уверена, через месяц ты будешь вспоминать обо всем с улыбкой.

— Как ты можешь так холодно рассуждать? — тихо спросил он. — Может, тебе нравится унижать меня, но какое ты имеешь право так меня оскорблять?

— Я не оскорбляю тебя, я тебя успокаиваю.

Они молча смотрели друг на друга.

— Уходи, — сказала она. — Пожалуйста, Альфонс, уходи и никогда больше не возвращайся.

— Я разочаровал тебя, но ты не осмеливаешься сказать это. Ты начиталась плохих романов, полных романтической любви и розовых мечтаний. Ты ждала, что я приползу к тебе на коленях, буду целовать твои руки и бегать за тобой целый месяц. И вот теперь ты мстишь мне.

— Ты совсем не разочаровал меня. Я и не ждала от тебя многого в этом отношении. Могу даже признать, если это сделает тебя более счастливым, что ты доставил мне удовольствие.

— Кто научил тебя так разговаривать? — спросил он, пораженный таким неприкрытым цинизмом, исходящим от женщины. — Ты говоришь, как мужчина, но ты же женщина, со всеми ее слабостями.

Он крепко схватил ее за руки:

— Ты говорила об удовольствии. Если я не разочаровал тебя, то давай попробуем снова.

Шарлотта спокойно отстранила его, взяла шляпу и перчатки Альфонса и протянула ему.

— Уходи, — повторила она. — Ты уже не тот мужчина, которого я однажды любила, а я уже не та девушка, которую ты когда-то знал. Я не могу тебе ничего дать, Альфонс. Я люблю другого человека. Я безумно и страстно люблю его. До настоящего момента я была слишком глупа, чтобы понять это. По твоей и по мой вине тоже этот человек ушел от меня, но я не успокоюсь, пока он не вернется. Остальное для меня не имеет значения.

— Неужели? И кто же этот человек, которому позволено мучить тебя?

— Человек, — сказала она обиженно. — Просто человек.

— Но ты же понимаешь, что я не могу согласиться с таким разрывом. Я могу возненавидеть тебя и навредить тебе!

— Ничем не могу тебе помочь.

Альфонс понял тщетность своих попыток растрогать ее. Он пожалел о том, что пришел сюда, пожалел о крушении тех воспоминаний, которые он мог бы по крайней мере унести с собой. Он ненавидел ее за то, что она оказалась более циничной, чем он сам. Он возненавидел и себя тоже — за то, что так желал ее в течение двух лет. Он слишком сильно желал ее, чтобы теперь презирать.

— Мне хочется убить тебя, — сказал он угрожающе. — Это единственный способ смыть весь позор и презрение, которыми ты меня облила. Я мог бы это сделать, но не сделаю, поскольку, как мне кажется, я еще дорожу своим душевным покоем. Ты права, Шарлотта, во мне не осталось гордости.

Саркастическая улыбка преобразила его лицо. На какую-то секунду Шарлотта даже почувствовала сожаление. Она всегда не любила, когда от нее уходили мужчины. Будучи игроком, Альфонс моментально облачился в броню иронии и пренебрежения и снова стал самим собой. Он учтиво поклонился.

Она подумала о Тома, и желание увидеть его возникло с такой силой, что все сожаления, связанные с Альфонсом, исчезли. Ради Тома она была готова выгнать десять и двадцать Альфонсов. Когда он спускался вниз по лестнице, она уже почти выбросила его из головы.

Из старого буржуазного дома, расположенного на довольно респектабельной улице, Альфонс вышел преисполненный чувством собственного достоинства. Он таким и представлял Париж, он знал, что столица разочарует его. Шарлотта наблюдала за ним из окна, когда он удалялся от ее дома по другой стороне улицы с довольно решительным видом. Бедный Альфонс с его мечтами о фантастических карточных выигрышах, о целых состояниях, приобретаемых за зеленым карточным столом. По его представлениям, даже проигрыш прибавлял человеку достоинство. Он жалел, что не нашел, смерть на какой-нибудь дуэли в прохладное предрассветное утро.

В один из вечеров, видя, как плохо выглядит сестра, Габен решил пригласить ее куда-нибудь. Шарлотте было все равно, оставаться ли дома или куда-нибудь идти, но брат настаивал, и она попросила отвести ее в кафе на улице Сен-Андре-дез-Арт, где можно послушать музыку. Ей хотелось быть поближе к тому месту, где обычно работал Тома.

Надежда встретить его преобразила Шарлотту, и ею вновь овладела какая-то неестественная веселость. Слушая ее нервный резкий смех, брат забеспокоился. А вдруг она заболела? С ними была Илла. В кафе, которое ничем не отличалось от других кафе такого же ранга, играл небольшой оркестр. Мелодии Офенбаха музыканты нещадно исполняли так, что дрожали стекла.

Габен и Илла сидели, взявшись за руки, а Шарлотта смотрела по сторонам — на зеркала, канделябры и, конечно, на публику, стараясь забыться в буйстве шума и огня.

Ей казалось, что она находится не цирковом представлении; не хватало только акробатов. Серебряные канделябры источали потоки света. Какая-то женщина замахала руками, и на ее дешевых браслетах засверкали веселые огоньки. Оркестр заиграл вальс, на сердце у Шарлотты потеплело: у нее появилась уверенность, что скоро придет письмо от Тома или он сам появится здесь.

Каждый раз, когда вращающаяся дверь приходила в движение, пропуская очередного клиента, Шарлотта с надеждой смотрела на нее. Ее надежда увидеть Тома то угасала, то разгоралась с новой силой. Ей хотелось, чтобы люди приходили беспрестанно и чтобы дверь кружилась и кружилась, как карусель на арене цирка, пока наконец не появится Тома.

Это было как мираж, как галлюцинация. Вот он пришел, движется вдоль стены, и его лицо плывет среди огней над столами.

Но наваждение кончилось. Он не пришел. Приходили разные люди, но Тома среди них не было. Однако почему, в самом деле, он должен был прийти? Шарлотте захотелось домой.

— Но здесь так весело, — попыталась возразить Илла.

Шарлотта поспешно покинула кафе, унося с собой свою печаль. Обманутые надежды оказались тяжкой ношей.

Тома! В надежде встретить его она направилась к его бывшему издательству и стала прохаживаться под его окнами, но они были занавешены, и свет не горел. Габен и Илла молча следовали за Шарлоттой, стараясь разгадать причину ее поведения.

Она готова была отдать жизнь, лишь бы встретить Тома. Ей хотелось, чтобы он был здесь. Высокий, с черными вьющимися волосами, демонстративно независимый однорукий человек. Тома! Как я хочу, чтобы ты оказался рядом со мной!

В следующее воскресенье, когда Шарлотта была в Жувизи, у Луизы начались схватки. Роды были длительными и трудными. Родилась девочка. Шарлотта боялась, что боль напомнит Луизе о ее любви к Этьену, и она выкрикнет его имя, но быстро успокоилась, узнав, что Луиза произнесла только имя Жана. Она так громко звала Жана, что все, кто находился в соседней комнате, были удивлены. Шарлотта вместе с матерью находилась возле Луизы с субботнего вечера, и теперь она в изнеможении упала в кресло. Ей очень хотелось взглянуть на ребенка — дочь Этьена и ее сестры Луизы. Акушерка считала, что, несмотря на преждевременные роды — ребенок родился семимесячным, — дитя выглядит замечательно.

Луиза звала Жана! Шарлотта поняла, как серьезно думала ее сестра о Жане после его смерти, как идеализировала она никогда не существовавшую любовь, превращая в реальность несостоявшееся супружество. Поэтому Шарлотта сделала вывод, что в дальнейшем воспоминания о связи между Этьеном и Луизой будут забыты. Обращение Луизы к памяти «мужа» глубоко всех тронуло, и в конце концов даже она сама стала сомневаться в том, была ли связь с Этьеном на самом деле.

Ребенка назвали Жанной. Жанна Дюро де Бойн — такое огромное имя для такой крохи. Шарлотта долго стояла и смотрела на новорожденную, мечтая иметь такого же ребенка. Ребенка от Тома.

Если Тома вернется к ней, они еще смогут иметь ребенка. В душе Шарлотты опять проснулась надежда, которая настолько заполнила ее, что не давала ни о чем другом думать. Ей нужно немедленно вернуться в Париж. Она почти убедила себя в том, что именно в этот день Тома появится у нее дома.

С вокзала Шарлотта отправилась домой пешком, повинуясь неожиданно возникшему желанию побродить по улицам. Чем дольше она будет идти, тем дольше в ней будет жить надежда.

Наконец она поднялась на свой этаж и открыла ключом дверь. Когда она вошла, прислушиваясь к тишине пустой квартиры, появилась Анник.

— Мадам уже вернулась! Я не ожидала мадам так рано. Мадам часто остается ночевать в деревне. Что желает мадам на обед?

— Никто не приходил? — спросила Шарлотта.

— О, Господи, я никого не видела, мадам.

«Я не могу оставаться здесь одна, — подумала Шарлотта. — Только не здесь и не сегодня вечером». Она начинала ненавидеть эту квартиру, ставшую похожей на печальный склеп.

Страх остаться одной заставил ее подняться к Габену. Габен и Илла были дома, но к ним зашел их сосед, Фредерик, чтобы поболтать и выпить чашечку кофе.

В последнее время между Фредериком и Габеном возникла дружба, которую нельзя было объяснить только тем, что Габен был братом Шарлотты. Молодые люди нашли много общего и вместе наслаждались радостями своей бедной студенческой жизни.

Разделявшие их тесные комнатки тонкие перегородки имели условное значение, и друзья часто оставляли двери открытыми, тем более что это позволяло получать дополнительно немного тепла от печки соседа. Картины Габена были сложены горой почти до потолка в узкой прихожей, и это всегда вызывало ворчание уборщицы.

Часто Илла готовила на всех троих. Чтобы согреться, они усаживались вокруг печки, выпивали по чашке супа и мужчины выкуривали трубку.

В тот вечер все они были дома и ели тушеное мясо, запивая его красным вином. Когда Шарлотта вошла, зардевшийся Фредерик поднялся со своего места. Они давно не сталкивались так близко. Со времени устройства в колледж его волосы опять отросли. Он больше не приносил свои кудри в жертву таким условностям, как занимаемое положение. Он опять стал носить свой зеленоватый жакет, знакомую всем полосатую рубашку с расстегнутым воротом и постепенно снова превратился в типичного обитателя Латинского квартала.

Шарлотта дружески протянула ему руку. Ее пригласили за стол, она села и взяла предложенную чашку кофе. Прерванная беседа возобновилась.

Нервы Шарлотты были напряжены. Под напускным спокойствием скрывался целый клубок переживаний. В таком состоянии она находилась уже несколько дней. Посидев немного с братом и его друзьями, она собиралась уйти, чтобы побыть одной.

На сундуке стояла новая большая картина Габена — натюрморт, на котором были изображены большой медный чайник, вилок капусты и кувшин. Зелень капусты и желтизна чайника резко контрастировали с бледно-зеленым фоном.

— Хорошая картина, — сказала Шарлотта.

— Нет, — возразил Габен, — плохая.

— Я так не думаю.

— А я думаю, — ответил резко Габен.

В его словах слышалась печальная уверенность человека, пережившего творческую неудачу. Шарлотта с тревогой взглянула не брата. С ней тоже случалось такое, когда она заканчивала свою работу и вместо Удовлетворения чувствовала только глубокую печаль. Но было же время, когда Габен делал успехи в живописи!

Теперь он стал старше, и будущее его было неопределенным. Никто не хотел покупать его картины, и перед молодым художником встал вопрос: «А есть ли у меня талант?»

Шарлотта понимала его сомнения. Ее тоже охватывала тревога, когда она задумывалась о том, какие способности надо иметь, чтобы смело посвятить свою жизнь искусству. Есть ли у Габена такие способности и имеет ли он право рисковать своим собственным будущим и будущим Иллы?

Слова Габена нарушили было атмосферу безмятежного спокойствия, однако через несколько минут все вернулось в прежнее русло, и он продолжил уже другим тоном.

— Мне не следовало делать этот фон зеленым. Я пытался… не знаю, как правильно сказать… выразить идею посредством живописи или, возможно, с помощью живописи вызвать эмоциональную ответную реакцию.

Габен помолчал немного, затем добавил:

— Мне хочется смеяться над всеми этими так называемыми преуспевающими художниками. Я не говорю о рядовых академиках живописи, которые создают свои полотна так, будто штампуют поддельные монеты. Их картины мертвы, хотя они и не догадываются об этом. Я говорю о других, новых фанатиках цвета и света, которые наносят на холст сразу все оттенки радуги. Они что, разлагают свет под микроскопом? Очень передовой метод!

— Зеленый фон на твоей картине возбуждает у меня аппетит, — сказала Шарлотта, — вызывает у меня чувство голода.

— То есть действует так, как запах жаркого, — пылко сказал Габен. — Значит, картину следует выбросить на помойку.

Он взглянул на свои испачканные краской руки и, медленно соединив их, сжал с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Я все брошу, — сказал он хрипло. — У меня нет таланта.

Фредерик поднял свой бокал и с жестокой улыбкой сказал:

— Выпьем за то, что Габен наконец сдался, а также за его новую карьеру и блистательное будущее, которое перед ним открывается.

Затем он продолжил:

— Куда теперь направишь свои стопы, старик? С твоей подготовкой тебе следует метить на место клерка в каком-нибудь министерстве. Твой диплом дает возможность занять место переписчика документов в какой-нибудь провинциальной юридической конторе.

— Почему бы и нет? — ответил Габен спокойно.

Фредерик засмеялся:

— Продолжай работать дальше и не морочь нам голову. Искусство, как любовь: понять его можно только через страдания.

Они дружно опорожнили свои бокалы. Теперь Фредерик открыто смотрел на Шарлотту своими голубыми глазами с темными длинными ресницами. Она заметила, что он изменился: видно, повзрослел во время каникул. Ее интересовало, любит ли он еще ее.

— Мне пора, — сказала она, почувствовав, что разговоры начинают ей надоедать. Даже тепло и дружба этой тесной компании не могли отвлечь ее от мрачных мыслей. Казалось, охватившая ее тоска по любимому человеку заглушила все мелкие радости.

Впервые в своей жизни Шарлотта поняла, каким жестоким чувством может быть любовь. В то же время она знала, что без этого чувства блекнет весь остальной мир. Вся ее будничная жизнь, наполненная ущемленным Тщеславием и разными опасениями, пошла прахом, Как она будет жить дальше, если любовь Тома угасла окончательно?

У нее снова был порыв уйти, но она продолжала неподвижно сидеть на своем стуле. Кто-то постучал в дверь. Это была Валери, высокая, крепкая, рыжеволосая женщина, которая пришла поесть вместе с ними.

Шарлотте она никогда не казалась такой высокой и массивной, как сейчас, когда на ней было коричневое плиссированное платье со множеством складок. «Какой крестьянин, — подумала Шарлотта, — наградил ее таким могучим телом, и как случилось, что она живет и работает в Париже?»

Ее весело приветствовали, предложив ей последний свободный стул. Ростом примерно с Фредерика, Валери, когда она уселась, перестала казаться огромной. Почувствовав на себе взгляд Шарлотты, она обернулась, и их глаза встретились. Шарлотта в замешательстве отвернулась.

Валери ела, пила и чувствовала себя как на празднике. В ее обычной жизни такой вечер был событием: Вино ударило женщине в голову, и она долго смеялась каждой шутке. Она так искренне отдавалась веселью, что сердце Шарлотты защемило от мысли о том, какую же серую и монотонную жизнь надо вести, какую однообразную работу надо выполнять каждый день, чтобы вот так радоваться обычной скромной вечеринке. Слушая смех Валери, она вдруг испугалась, что может прийти время, когда ей тоже придется распрощаться со своей молодостью и веселостью и удовлетворяться такими маленькими радостями.

«Я никогда не сдамся, — пообещала она себе, — никогда!»

Громкий стук в дверь отвлек ее от этих мыслей. Пришел Мило, вернувшийся с какой-то веселой вечеринки.

— Ага! Оказывается, вы тут едите и пьете, в то время как я брожу по улицам и вымаливаю себе на хлеб. Мне везде подают только одни извинения и отговорки. Подвиньтесь и дайте место благородному человеку, изможденному голодом и воздержанием, а также весьма полезным для здоровья образовательным чтением.

Не найдя на что сесть, он взял ведро из-под умывальника, положил на него кусок доски, придвинул к столу и уселся на него. Затем он занялся тарелкой жаркого из капусты с беконом.

— Вы уверены, что это была хорошая домашняя свинья? — пошутил он.

Мило налил себе вина и снова занялся едой.

— Это не голод, это нервы, — пояснил он Валери, которая наблюдала за его обжорством. Он взял ее руку и положил себе на сердце.

— Я молод, моя прекрасная Валери. Мне надо питаться. О, моя дорогая Валери, ты так часто открывала для меня свою кладовку и свою заботливую душу!

Валери отняла руку и попросила его перестать дурачиться.

С ловкостью крупье Мило стал собирать остатки еды со стола. Остальные с любопытством и некоторым осуждением наблюдали, как он ел. Когда он закончил, он предался мечтательным рассуждениям о том, какая сказочная грудь у официантки с площади Мобер.

Габен открыл еще одну бутылку вина. Звук вынутой пробки и звон бокалов воскресили у собравшихся интерес к жизни. Мило расчувствовался и настоял на том, чтобы спеть песню Шуберта. У него был прекрасный тенор, и во время пения он неистово колотил себя кулаками в грудь.

— Еще, — радостно требовала Илла, тронутая звучанием немецкого языка.

Шарлотта наблюдала за тенями танцующих, отбрасываемыми на скатерть, и скорее почувствовала, чем увидела, как Мило тяжело навалился на стол.

Неожиданно его слабое сходство с Тома вызвало у нее желание разрыдаться. Время, проведенное у Габена, было для нее лишь оттяжкой того момента, когда она сможет встать и снова пойти на поиски Тома.

Ей было все равно, что он теперь думал о ней. Наступила кульминация страданий, и, казалось, терять ей уже было нечего. Простое эгоистичное желание видеть его было сильнее опасения быть отвергнутой.

Она поднялась.

— Мне пора.

— Нет! Никогда! — раздались возгласы.

— Мне еще надо поработать.

— Нет! Только не сегодня вечером. Ты не можешь нас так оставить.

Все смотрели на нее. Их чистые открытые лица выражали удивление, словно она в один момент продемонстрировала им всю пустоту их веселого времяпрепровождения. Они молча смотрели не нее. Шуберт мгновенно улетучился. Шарлотта дружелюбно улыбнулась. Она тихо прикрыла за собой дверь, чтобы не обидеть присутствующих. Фредерик встал и молча посмотрел ей вслед.