Шартрская школа

Пролог

1. Красноречие, как говорит Туллий[1] в начале «Риторики», без мудрости вредно, мудрость же без красноречия, пусть и немного, но все же полезна, а вкупе с ним полезна в высшей степени, поэтому заблуждаются те, кто, отвергнув полезное и не вредное, предаются вредному и бесполезному. Они словно разрывают узы брака Меркурия и Филологии[2], заботливо приготовленного Добродетелью и Аполлоном и одобренного сонмом богов; вечно правя мечи, они избегают боя. Знаем мы, что многие, прозвавшись учителями, и сами таковы, и других заклинают так поступать. 2. Ничего не смысля в философии, стыдясь признаться, что чего-то не знают, и почивая на собственном невежестве, своим неосторожным слушателям они объявляют ненужным все, что им самим неведомо. Впрочем, «что странного», как говорит Теренций, «что женщина бесстыдно поступает так»?[3] Поэтому, отвергнув их бесстыдство, мы решили кое-что рассказать о философии, чтобы в меру сил принести пользу любящим ее, не любящих же побудить к любви[4]. 3. Начав с первопричины вещей, мы доведем повествование до человека, уделив ему особое внимание, и до начала разговора просим: если в трактате найдется что-то несовершенное, отнесите это на счет человеческого несовершенства и не порицайте за недостатки то, что есть здесь полезного. За одно плохо сказанное так же не стоит порицать доброе, как и восхвалять плохое за одно доброе слово. Случается ведь, что бодрствует Терсит, а Улисс дремлет: «Впрочем в столь длинном труде иногда не вздремнуть невозможно![5]» Так что, заведя разговор о философии, выясним для начала, что она собой представляет.

I. Что такое философия

4. Философия есть правильное постижение того, что существует и не видимо, и того, что существует и видимо[6]. Существует и кажется не существующим бестелесное, поскольку чувство ни на что не способно вне подлежащей материи. Существует и кажется существующим телесное, будь у него божественное или бренное тело. Тела подвластны чувству. Раз философия занимается и тем и другим, поговорим об обоих, начав с существующего, но не видимого: таковы Творец, душа мира, демоны, души людей. 5. Поскольку Творец стоит на первом месте (ведь все получают существование от него, он же — ни от кого), начнем с него. Но святые говорят, что в совершенстве постичь Бога в этой жизни невозможно[7], поэтому покажем сначала, что значит постичь что-либо в совершенстве — тогда станет очевидным, почему Творец в совершенстве не может быть познан в этой жизни.

Относительно всякой вещи задается одиннадцать вопросов: есть ли она, что она собой представляет, сколько ее, для чего она, какова она, что делает, какое действие испытывает на себе, где она находится, каким образом она пребывает в этом месте, когда она существует и чем обладает[8]. Познать что-либо в совершенстве означает знать о нем все эти одиннадцать пунктов. Но зная наверное, что Бог есть, мы не понимаем в совершенстве, что Он есть. Количество Его, наполняющего все и вся, превосходит узость нашего сердца; Его отношение не в состоянии объяснить человеческая мудрость; качества Его она не охватывает; бесчисленных языков не хватит, чтобы описать Его деяния; воздействие на Него происходит не по воле действующего, но по соизволению Желающего; где Он, сущий над всем? — посреди всего, цельно и нераздельно; как Он, невместимый, пребывает в месте; время Его, сущего прежде всякого века; чем обладает Он, держащий все на ладони — все это никто не может с точностью описать. Получается, что Он нам не совсем неведом, ведь мы знаем, что Он есть, но и не ведом в совершенстве, ибо мы не знаем о нем всего вышеназванного.

II. Какими аргументами доказывается, что Бог есть

6. И хотя, как мы сказали, в этой жизни известно, что Бог есть, откроем аргументы, которые могут доказать это неверующим: сотворение мира и его обычный распорядок. Пусть мир создан из противоположных друг другу — горячих, холодных, влажных, сухих — элементов, все они, то ли под воздействием природы, то ли случайно, то ли по воле некоего мастера, соединены в мироздании. Природе, однако, свойственно избегать противоположностей и стремиться к подобию, следовательно не она соединила противные элементы. Не соединены они и случаем: если б мир сотворил случай, почему бы ему было не сделать дом или что-нибудь подобное, полегче? Кроме того, если б то был случай, миру предшествовали бы некие причины, стечение которых и создало бы его. Ведь случай есть непредвиденное стечение обстоятельств. Поскольку же миру не предшествовало ничего кроме Творца, он сотворен не случаем, а неким мастером. Этим мастером был не человек — мир появился раньше него. Значит — Бог.

7. Через обычный распорядок доказывается так. Все, что упорядочено, упорядочено мудро, следовательно, некоей премудростью, ведь ничто не упорядочивается мудро без премудрости. Значит, существует премудрость, все упорядочивающая. Не человеческая мудрость заставляет вещи жить и говорить. Хотя она придает форму человеку или другому животному, она не может наделить их движением и жизнью. Следовательно, это делает божественная мудрость. Но всякая мудрость кому-то принадлежит, а значит, существует и тот, кому она принадлежит, и это не человек. Значит — Бог. Так через обычный распорядок можно дойти до божественной премудрости, через премудрость — до божественной субстанции[9]. Поэтому божественная премудрость называется знамением и образом божества.

8. Философы говорили, что сотворившее все и всем управляющее божество обладает силой действия, премудростью, волей. Если б оно не могло и не знало, как бы оно сотворило столь прекрасное? Если же сотворило, не желая этого, получается, действовало оно по неведению или по принуждению. Но чего мог не знать тот, кому открыты даже помыслы людей? Кто может принудить того, кто может все? Итак, божество наделено силой, премудростью, волей, которые святые, взяв близкое по значению общеупотребительное слово, называют тремя лицами: силу — Отцом, премудрость — Сыном, волю — Духом Святым[10].

III. О трех лицах

9. Сила называется Отцом, поскольку она все творит и с отцовской любовью утверждает. Премудрость называется Сыном, предвечно рожденным от Отца, но вместе с тем совечным ему, поскольку, как сын во времени исходит от отца, так и премудрость совечно и единосущно — от силы. Сказав, что Сын рожден Отцом и одновременно ему совечен, порассуждаем немного об этом рождении, предупредив заранее, что нам не помеха сказанное: «род Его кто изъяснит?»[11] Так говорят не потому, что это невозможно, а потому, что трудно.

Отец родил Сына, то есть божественная сила породила премудрость, когда Он промыслил сотворение вещей и их устройство. Поскольку Он промыслил это прежде век, предвечно же сотворил Он и премудрость — Сына, — причем это знание Он полностью обрел в себе, ни от кого другого, не сообразуясь с чьим-либо учением или опытом, но исходя из собственной природы. Он знал это с того времени (вечно, если так можно выразиться), с которого существует, и не было такого времени, когда Он этого не знал. Если Он вечен, вечна и премудрость Его. Так Отец породил совечного и единосущного себе Сына.

10. Божественная воля называется Святым Духом. Дух есть собственно дыхание; поскольку же именно в нем часто выражается человеческая воля (по-разному дышат радостный и разгневанный человек), метафорически назвали духом божественную волю, наделив его эпитетом «святой». Этот дух исходит от Отца и Сына, потому что тем самым являются в действии божественная воля и благость, то есть то, насколько Бог всемогущ и мудр. Исхождение Святого Духа от Отца и Сына есть не что иное, как развертывание божественной воли от силы и мудрости до сотворения вещей и управления ими.

11. Благость и воля совечны и Отцу, и Сыну: Он не был таким всемогущим и мудрым, чтобы при этом не быть и благим, ибо быть и быть благим для Бога одно и то же. До начала времени Он желал то, что сделал, и нет в нем изменения. Следовательно, совечны им обоим воля и благость. Троица лиц есть единство сущности. Божественная сила, премудрость и благость суть одна сущность. Хотя действует она всегда согласно (божественная сила никогда ничего не совершает без премудрости и воли, премудрость — без воли и силы, воля — без силы и премудрости), некоторые деяния все же приписываются силе, Отцу, другие — премудрости, Сыну, третьи — воле, то есть Святому Духу.

12. Силе, то есть Отцу, приписывается ниспослание Сына, осуществленное, однако, премудростью и волей. Премудрости, Сыну, приписывается воплощение, но осуществили его сила и воля. Премудрости оно приписывается заслуженно: будучи столь сильной, чтобы одной лишь волей вырвать человеческий род из власти дьявола, она возжелала соединить божество с человечеством, чтобы Тот, кто примирил Бога и человека, возымел в себе и человеческое и божественное. Если б Он был только Богом, дьявол не простер бы на него руку: разве замахнется раб на сына всемогущего своего господина, зная, кто перед ним? Потому и написано: «Если бы познали, то не распяли бы Сына Божьего»[12]. Если же Он был бы лишь человеком, как бы тогда пленник освободил пленника? «Потому что все согрешили и лишены славы Божией»[13]. Спаситель наш был и есть Бог и человек: божественностью своей Он спас нас, а как человек укрылся от дьявола, который, поправ человеческие и божественные законы, напал на невинного и поэтому справедливо потерял вверенную ему власть. Воле и благости Бога вверено отпущение грехов, ибо по воле и милости своей Он дарит то, за что мог бы по силе и премудрости своей наказать сразу же после проступка.

Однако, толкуя о божественном, мы перешли границы наших узких познаний, поэтому, умолкая, перейдем к остальному и попросим, чтобы не называли ересью написанное здесь лишь за то, что оно не написано где-то еще. Ведь не все, что не написано, ересь, но то, что противно вере. Выше мы среди невидимых сущностей назвали Творца, затем душу мира. Закончив разговор о Боге, скажем кое-что о ней.

IV. О душе мира

13. Согласно некоторым, душа мира[14] есть Святой Дух, ведь по божественной воле и благости (которая, как мы сказали, есть Дух Святой) живет все живущее в мире. Другие считают ее естественной силой, присутствующей в вещах, с помощью которой одни просто живут, другие живут и чувствуют, третьи живут, чувствуют и различают[15]. И нет ничего живущего, чувствующего и различающего, в чем не было бы этой естественной силы. Следовательно, в человеке это его собственная душа. Если кто-то решит, мол, значит в человеке две души, мы возразим: нет, потому что мы не говорим, что душа мира есть душа, как и глава мира — не голова. Платон говорит, что ее придумали, основываясь на делимой и неделимой субстанции, с одной стороны, и на одинаковой и различной природе — с другой. Если кто-то захочет выяснить суть этого утверждения, он найдет ее в наших глоссах на Платона[16].

Третий род невидимых сущностей, сказали мы, демоны. Начиная разговор о них, скажем, сколько их чинов и почему они так называются.

V. О демонах

14. Платон считает, что демонских чинов три, и утверждает, что от вышины до самого низа нет ничего существующего без разумного творения. В тверди небесной, говорит он, есть некое наделенное разумом живое существо, определяемое как разумное, бессмертное, небесное, нечувствительное (речь идет о звездах небесных, о которых мы скажем в соответствующем месте: они из тех, что существуют и видны). В эфире, продолжает он, то есть от тверди до луны, существует род невидимого живого существа, определяемого так: животное разумное, бессмертное, нечувствительное, эфирное, забота которого состоит лишь в том, чтобы предаваться созерцанию божества и этим созерцанием наслаждаться. В нижнем пространстве, в верхнем слое воздуха, близко к Луне он называет еще один род, давая ему такое определение: животное воздушное, разумное, бессмертное, чувствительное, внимающее людям, забота его состоит в том, чтобы доносить до Бога человеческие молитвы, а людям Божью волю — во сне, знамениями, сердечным внушением или словесным наставлением. Чувствительным его называют потому, что он любит благих, радуется их благоденствию и переживает за неприятности.

15. Третий чин демонов пребывает во влажном слое воздуха и определяется следующим образом: животное влажное, разумное, бессмертное, чувствительное, забота его в том, чтобы завидовать людям, из зависти досаждать им, потому что туда, откуда он спустился из-за гордыни, человечество поднимается по смирению[17]. Он столь сластолюбив, что иногда совокупляется с женщинами и рождает. Таких демонов называют инкубами. Этот чин отличается от первых двух тем, что первых называют калодемонами, то есть «знающими благо» («калос» значит «добро», «демон» — «знающий»), а этих — какодемонами, «знающими зло», потому что «какос» значит «зло». Не бойся такого имени, по которому и те и другие называются демонами, как бы «знатоками»: всех их называют ангелами, одних добрыми, других злыми. Нижнюю часть мира населяет разумное смертное животное — человек, о нем пойдет речь в должном месте.

VI. Тела они или духи

16. О демонах возникает вопрос, обладают ли они телами, поскольку они животные, а животные, как считается, телесны, или же они духи, по словам пророка: «Ты творишь ангелами твоими духов»[18]. Некоторые говорят, что они телесны, но столь тонки, что чувствами не воспринимаемы, поэтому в сравнении с нашими плотными и толстыми телами, они называются духами, подобно воздуху, который, хотя и представляет собой тело, из-за своей разреженности зовется духом. Это мнение подкрепляют авторитетом св. Григория, в «Моральном толковании на Иова» толкующего об ангелах: «В сравнении с нашими телами они духи, рядом же с тем высшим безграничным духом их следует считать телами»[19]. Ссылаются также на св. Августина, поместившего в «Энхиридион» такую главу: «Какими телами обладают ангелы»[20].

17. Другие считают демонов не телами, но духами. Поскольку они не вездесущи, а перемещаются с места на место, в сравнении с высшим духом, пребывающим везде цельно и нераздельно, св. Григорий и назвал их телами. Из этого вовсе не следует, что они действительно тела, как «мудрость мира сего есть безумие пред Богом»[21] не значит, что Бог считает безумием мудрость этого мира, но что она глупа по сравнению с божественной мудростью. Значит, она не есть безумие. Относительно главы св. Августина «Какими телами обладают ангелы» говорят, что он там толковал о телах, принимаемых демонами, когда они являются людям, неважно, настоящих или нет, и он не утверждает, что у них действительно есть тела.

18. Мы склоняемся к мнению тех, кто считает демонов духами. Не следует также искать противоречие в том, что Платон выделяет два чина калодемонов, а Священное Писание — девять ангельских чинов: Платон поделил их по пространству, божественная же книга — по должностям. Значит, в двух чинах содержатся девять и наоборот.

Рассказав о Творце, душе мира и демонах, остается поговорить о душе человека. Однако, поскольку мы собираемся говорить о человеке отдельно, отложим и эту тему, чтобы исследование человека вышло цельным и единым.

VII. Об элементах

19. До сих пор речь шла о сущем, но не видимом, настал черед обратить стиль на то, что существует и видимо. Но прежде чем начать, мы просим не осуждать нас, если в разговоре о видимых вещах мы упомянем что-то возможное, но не непреложное, либо непреложное, но не возможное: как философы мы отстаиваем непреложное, пусть и не возможное, как физики же — возможное, пусть и опуская непреложное[22]. Внимание нужно обратить скорее на то, кто из наших современников трактовал этот предмет более основательно.

20. Элемент, как в «Пантехне» говорит Константин, есть простая мельчайшая частица какого-либо тела: простая по качеству, мельчайшая — по количеству[23]. Смысл этого высказывания таков: элемент есть простая частица, в которой нет противоположных качеств, но поскольку таковы, как можно видеть, кости и тому подобное, чтобы их исключить, он добавил «мельчайшая», то есть такая частица, которую нельзя поделить. Подобным образом элементами называют буквы: неделимые внутри себя, они составляют слоги. По мнению Константина, из четырех элементов состоят соки, а из соков — части тела, как гомиомирические[24], то есть подобные, — плоть, кости, — так и органические, то есть функциональные, — руки, ноги и прочее; те и другие составляют тело человека. Поэтому, продолжает Константин, ни один из четырех элементов, которые некоторые видят и считают элементами, таковыми не являются: ни земля, ни вода, ни воздух, ни огонь. Ведь ни один из них не прост по качеству и не минимален по количеству. В земле, скажем, есть и тепло, и холод, и сушь, и влага. Но знает о том цирюльник любой и подслепый[25], поэтому не будем приводить доказательств, отстаивая верность или неправильность сказанного, а остановимся лишь на том, что вызывает сомнения: она не проста по качеству, не минимальна по количеству, потому что состоит из множества частиц. Каковы, скажем, по количеству четыре части света и пять зон? Поэтому сама по себе земля не элемент. То же можно доказать относительно воды, воздуха и огня.

21. Элементы суть мельчайшие частицы, составляющие те четыре, которые мы видим. Четыре же элемента невидимы, но ради различения умопостигаемы. Ведь и человеческое тело, образно выражаясь, делится на органическое, то есть руки и т.п., органическое — на гомиомирическое или подобное, то есть частицы плоти и костей, гомиомирическое — на соки, то есть черную желчь и т.п., а те — на элементы, или простые и мельчайшие частицы. Такое разделение частично можно произвести в действительности, частично — в уме: тело можно по-настоящему поделить на органическое, затем на гомиомирическое, его же разделить на соки, а соки на элементы можно только мысленно. Как Боэций говорит в «Комментарии на Порфирия», «сила ума состоит в том, чтобы разделять соединенное и соединять разделенное»[26].

22. Иной спросит: «Где элементы?» Мы скажем: «В человеческом теле и в других телах, словно буква в слоге, хотя и не в прямом смысле». Есть и такие — простецы, — которые не знают ничего, кроме того, что можно ощутить, потому что животному человеку недоступно духовное, но мудрецу подобает изучать скорее недоступное чувствам, чем чувственное.

Итак, элементы суть эти простые и мельчайшие частицы: та, что холодна и суха, есть земля, холодная и влажная — вода, горячая и влажная — воздух, горячая и сухая — огонь. Поскольку четыре видимых состоят из них, то, в чем преобладают холодные и сухие частицы, по имени элемента называется землей, где холодные и влажные, — водой, а где горячие и сухие, — огнем. Если мы захотим наделить все это достойными названиями, то частицы назовем «элементами», а видимые четыре — elementata[27].

23. Есть такие, кто, никогда не читав ни Константина, ни иного физика, из гордыни считая недостойным себя учиться у других, дерзко выдумывают чего не знают и, чтобы не выглядеть отмалчивающимися, говорят, что элементы суть свойства видимых, то есть жар, сухость, холод и влажность. Против таких охотников, разжившихся физикой, словно добычей, она возопиет устами Платона, называющего элементы «материями», поскольку никакие качества не могут быть материей для чего-либо. Материя есть то, что превращается в нечто, приняв форму. Возопиет она и через Иоанниция, толкующего в своем «Исагоге», что элементы — одно, их смешения — другое: горячее с сухим и т.д. Возопиет, наконец, с Макробием: «Поскольку в каждом элементе находились разные качества, Бог дал каждому из них такое, родственное и подобное, которое он мог бы найти в соседнем, например, вода в земле находила холод, воздух в воде — влажность, огонь в воздухе — жар»[28]. Обрати внимание, он не сказал, что элементы это качества, но что качества им присущи. Раз нечто присущее чему-то отлично от того, чему принадлежит, значит качества не суть элементы.

24. Для других элементы — все, что видимо. Они приводят авторитет Ювенала, пишущего об обжорах:

то есть на земле — дичь, в воде — рыбу, в небе — птиц. И поскольку это высказывание верно и не противоречит мысли Константина, объясним, как они согласуются: толкуя в качестве физика о свойствах тел, он назвал их простые и мельчайшие частицы как бы основными принципами; философы же, изучавшие сотворение мира, а не свойства отдельных тел, назвали элементами мира четыре видимых, потому что он из них состоит, они были созданы в начале, из них же, как из элементов, и все остальное сотворено, творится или будет твориться, как будет показано ниже. Так что между этими представлениями нет никакого противоречия[30].

25. Возразят: элементов этих вовсе нет, потому что нет ничего, что не состояло бы из всех четырех сразу. А доказывают так: в земле есть что-то от воды, ведь мы видим, как из нее выделяется влага. Есть в ней и воздух, что видно по исходящему из нее дыму, и жар, что чувствуется на ощупь. Подобным же образом рассуждают и об остальном. В поддержку приводят Платона, говорящего: «Раз земля переходит в воду, а вода — в землю, зачем же называть землю землей, а не водой?»[31] Мы же возразим: в каждом элементе есть нечто от других, но такими они не созданы, это взаимное присутствие не субстанциально, а случайно. Земля пориста и окружена водами, поэтому в нее попадают влага и воздух, а раз она посередине мира и огонь со всех сторон равноудален от нее, что удивительного, если она получает частицу тепла? Все это для земли случайно, а не естественно и не составляет ее как таковую. Подобное доказательство допустимо и для остальных элементов. 26. Однако в этом сочинении мы следуем принципу краткости, поэтому, что еще в чем присутствует и как это происходит, пусть разберутся другие таланты. Учителю подобает дать зачин, исполнение же предназначается таланту.

Относительно вопроса Платона, зачем называть землю землей, а не водой, если она растворяется, в нашем понимании он рассуждал тогда не об элементе, но о растворяющейся частице его, ведь сам элемент никогда не растворяется. Растворяющимся он называет не землю, а землистое, то есть частицу земли; то же, что сохраняет свойства земли для него элемент земля. Но об этом, если даст Бог жизни, мы еще подробно расскажем.

VIII. О свойствах элементов

27. Итак, элементы суть названные выше частицы тел, как говорит Константин, но это видимые элементы мира — о них-то, по всей видимости, и нужно такое исследование, чтобы выяснить, как каждый из них возник и почему их четыре, а не меньше. Поскольку надежнее высказывание, покоящееся на авторитете мудреца, покажем, что по этому поводу говорил Платон: «Ради божественной славы миру следовало быть видимым и осязаемым»[32]. Вот что он имел в виду: поскольку Бог соблаговолил сотворить мир из благости, а не по нужде, будучи сам совершенным благом, он возжелал и мир сделать видимым и осязаемым, чтобы человек, воочию воспринимая в сотворении и управлении вещей божественную силу, премудрость и благость, силы убоялся, премудрость почитал, благости стал бы подражать.

28. Затем он добавил: «Дело обстояло так, что ничто нельзя было увидеть без помощи огня, осязать можно было только твердое, а твердое нуждалось в земле». (Почему нельзя видеть без огня и осязать без твердого тела, мы объясним, когда будем говорить о телесных чувствах.) И далее: «Бог положил землю и огонь как бы основаниями, но поскольку они исполнены противоположностей — земля тучна, упруга и неподвижна, огонь же разрежен, тонок и подвижен, — Бог увидел, что без посредника их не соединить, поэтому он и сотворил между ними посредника».

IX. О соединении элементов

29. Упомянув о соединении элементов, скажем, что есть смешение, что — соединение противоположностей. Смешение противоположностей таково, что при нем ни одно из них не остается тем, чем было прежде, например, мороз, смешиваясь с жаром, становится теплом, и ни мороза, ни жара больше нет. Соединение же противоположностей объединяет их таким образом, что каждая остается неизменным. Такое, однако, для противоположностей с их действующими качествами невозможно без посредника, действующие качества — жар и холод. Как это происходит, мы расскажем, когда речь пойдет о человеке.

30. Если одно поместить рядом с другим, они растворяются и для продолжения их существования нужен посредник. Если он окажется более предрасположен к одному из них, в него он постепенно и перейдет и соединение разрушится. Так, оказавшись между морозом и жаром, нечто горячее, не холодное, воспримет свойства жаркого и холод в нем исчезнет, а соединение разрушится. Если же посредник будет одинаково отдаленным от двух крайностей и не заберет одно из двух свойств, соединение сохранится.

31. Желая, чтобы указанные два элемента не смешивались, а соединялись, чтобы каждый оставался самим собой, Бог сотворил для них посредника, и не одного, а двух: воду и воздух. Соединение не сохранилось бы, создай Он лишь воду, потому что ее объединяют с землей упругость и тучность, а с огнем — подвижность. То же касается воздуха: с огнем его объединяют подвижность и разреженность, а с землей — упругость. Иной скажет: «Если б одного из них не хватило, Бог смог бы сотворить что-то еще». А мы и не полагаем пределов божественному всемогуществу, но лишь утверждаем, что из существующего чего-то одного недостаточно и, по природе вещей, нет ничего другого, для этого подходящего.

32. Показав недостаточность одного, откроем, почему не подходит ничто другое. Поскольку между двумя элементами может быть два противоположных качества, а двойка делится пополам, может существовать и еще что-то, которое, взяв от каждого по одному свойству, займет достойное положение посередине. Например, земля и воздух разделены двумя качествами: земля холодна и суха, воздух горяч и влажен. Вода же, объединенная с землей холодностью, а с воздухом влажностью, одна и может подойти к ним посредником. Воздух, в свою очередь, объединенный с водой влажностью, а с огнем жаром, один может быть между ними.

33. Если между какими-то элементами три противоположных качества, подобно тому, как тройку поровну не поделить, так и посредника, одинаково относящегося ко всем, не найти: он должен принять одно качество от одного элемента, два — от другого. Только так, и не иначе, тройку можно разделить на целые числа[33]. Качество же неделимо посредником, значит, он может быть таковым, только если участвует в одном из двух. Скажут: хотя по такой сизигии трех качеств не может быть одного посредника, его можно получить по двойственной сизигии[34]. Если между огнем и водой с их противоположными качествами находится воздух, соучаствующий одному одним качеством, другой — другим, то почему между огнем и землей, которые в этой двойной сизигии вообще ни имеют противоположностей, нет ни одного элемента, который воспринял бы по одному качеству от каждого? Ведь огонь горяч и сух, а земля холодна и суха.

34. На это ответим, что в этой сизигии посредник не нужен и не может быть, потому что нечто общее у них есть, а именно сухость. Если бы существовал такой посредник, воспринимающий от обоих что-нибудь, он либо забирал бы от огня жар, от земли сухость и в этом был бы аналогичен огню, либо от земли холод, от огня сухость и в этом уподобился бы земле, либо от огня жар, от земли холод — другой комбинации вроде не придумать. Но ничто не может быть одновременно жарким и холодным.

X. О расположении элементов

35. Элементы расположены так, что нижнее положение занимает земля, затем вода, воздух, высшее положение — у огня. Если бы что-то было ниже земли, она, будучи по природе тяжелой, стремилась бы к нему, потому что все тяжелое естественным образом стремится вниз. Если бы нечто было выше огня, он по легкости своей стремился бы к нему, чтобы раствориться в чем-то. Вода помещена рядом с землей, потому что она тяжела, хоть и не как земля, и должна была получить второе место. Наконец, воздух, будучи тяжелее огня, но легче воды, заслуженно оказался между ними[35].

XI. О хаосе

Рассказав, что такое элементы, сколько их, почему не больше, каковы причины их расположения, потолкуем о хаосе, то есть об их беспорядочном смешении, бывшем в начале, дадим расхожую точку зрения, опровергнем ее и обоснуем собственную[36]. Считается, что вначале почти у всех элементов не было собственного положения, они то одновременно поднимались, то опускались. Объясняют это тем, что Создатель мол так хотел показать, в каком беспорядке пребывали бы вещи, если б не его сила, премудрость и благость[37]. Приводят и Платона, рассказывающего в «Тимее», как Бог привел в порядок разбросанные в беспорядке элементы. Мы же говорим, что и предлагаемое ими высказывание неверно, и приводимая причина не подходит, и авторитетный текст они поняли неправильно. В начале докажем, что неверно высказывание, затем, что причина не подходит, и наконец, неправильное понимание цитаты.

36. Скажи-ка, утверждающий это: элементы тогда были телами или нет? Если не телами, то духами, свойствами духов или тел. Однако ни дух, ни изменчивое свойство не могут быть материей, тем более — элементами. Следовательно, раз всякое тело где-то находится, они были телами и обладали местами? Если места у них были, значит, либо нынешние, либо где-то еще. Но вне элементов места нет — элементы находились там же, где сейчас. И даже если они устроены были не так, как сейчас, находились они в этих четырех местах[38]: один получил низшее место, другой — высшее, два — среднее. Если б, как ты уверяешь, они одновременно опускались, то опускались бы вместе с другими, но им некуда было бы опускаться. Если бы они поднимались одновременно, то тоже все вместе, но и подниматься им было некуда. Так что они ни поднимались, ни опускались одновременно. Это мнение ложно.

37. Не подходит и причина, согласно которой Бог сделал это, чтобы показать, каков был бы беспорядок без его благости. Кому показать? Ангелу? Он по природе и благодати знаком с божественной волей. Человеку? Но человека еще не существовало. Если бы беспорядок предназначался человеку, Он сохранил бы его до появления человека. Но порядок пришел до сотворения человека. Потому-то эта причина неподходящая.

38. Мысль Платона они поняли неправильно. Говоря, что Бог привел в порядок разбросанные элементы, он не имел в виду, что они когда-то были разбросаны в беспорядке. Разве есть место беспорядку там, где Бог все упорядочивает? Но поскольку беспорядок существовал, если бы Он не привел элементы в их нынешнее положение, то они были бы действительно беспорядочно разбросаны, потому что земля естественным образом стремится вниз, а огонь — вверх, и не получи земля нижнего места, а огонь верхнего, одна бесконечно стремилась бы вниз, другой — вверх. Этот-то беспорядок Творец и устранил, дав земле нижнее место, огню — высшее, чтобы ему некуда было подниматься, а ей — опускаться.

39. Итак, беспорядочно разбросанные элементы (которые не были, но могли быть таковыми) Бог привел в порядок[39]. Так же, получив совет какого-нибудь друга и избегнув чего-нибудь, что произошло бы, не будь этого совета, мы говорим «он избавил нас от этого несчастья», — не потому, что несчастье это сначала произошло и он нас от него избавил, а потому, что оно произошло бы с нами, если б не помощь друга. Элементы в начале творения были там, где сейчас, но не в таком же состоянии. Земля полностью была покрыта водой, вода была плотнее и стояла высоко, занимая значительную часть воздуха. Воздух тоже был плотнее и темнее, ведь не было ни солнца, ни луны, ни звезд, чтобы его освещать. Плотнее был и огонь. И вот то, что земля полностью была покрыта водами, не освещена никаким светилом, не разделена постройками, не полна животными, что вода и воздух были плотными и темными, что в вышине не светили звезды, — все это и назвали хаосом, то есть беспорядочное смешение элементов. Отсюда слова Моисея: «Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною»[40].

XII. О сотворении звезд

40. Этот хаос прекратился так: поскольку вода достигала высшей части воздуха, воздух был плотный и таков же был огонь, в этой толще присутствовали частицы землистой и водянистой субстанции, которая из огненного жара и уплотнившейся и затвердевшей суши сотворила видимые и светящиеся тела звезд. То, что в звездах есть и низшие, и высшие элементы, с преобладанием высших, доказывается тем, что они видимы, светятся и движутся. Свою видимость они получили от видимого или от невидимого. От невидимого ничего видимого быть не может, поэтому Лукреций говорит,

а Макробий: «Всякое качество удваивается при росте, но не производит себе противоположности»[42]. Значит, видимость у звезд не от огня и воздуха, ибо те невидимы, а от видимого — земли и воды. Также и свечение, и подвижность в них не от темного и неподвижного, но от светящегося и подвижного: воздуха и огня. Они сотворены из четырех элементов, но преобладают из низших — вода, из высших — огонь, что доказывается их воздействием: земле они приносят тепло, а для питания притягивают к себе влагу[43]. Подобное ведь радуется подобному[44].

41. Здесь кто-нибудь скажет: «Если в воздухе влага плотнее, чем в огне, да и жар, пусть и не столь сильный, имеется, почему звездные тела не возникли в воздухе»? Ответим на это: воздух, хоть и горяч, но влажен, поэтому, иссушаясь, он не мог уплотниться, чтобы создать видимое светящееся тело. Так же с глиной: поставь ее на огонь, она, скорее всего, уплотнится и превратится в камень; но если поместить ее над чем-то горячим и влажным, например, над кипящей водой, и она будет получать жар только от нее, она не уплотнится.

А вот как у Константина: элементов — четыре, и в каждом по два качества, одно собственное, одно — от другого элемента. Огонь сам по себе горяч, от земли же он сух; воздух влажен, от огня — горяч; вода влажна от воздуха, а сама по себе — холодна; земля сама по себе суха, от воды же холодна. То, что в элементе от себя, сильнее, чем приобретенное от другого. Поскольку в воздухе влажность от себя, а жар от другого, то есть от огня, влажность в нем преобладает, и он не мог высохнуть и создать звездные тела.

Наконец, самое важное: Творец не пожелал, чтобы звезды помещались в воздухе. Воздух ведь близок к земле, и если бы звезды оказались в нем, они сожгли бы землю, и жизнь на ней стала бы невозможной.

XIII. О сотворении животных и человека

42. Сотворенные таким образом звезды, будучи огненными по природе, начали двигаться и своим движением нагревать находившийся ниже воздух. От воздуха нагрелась вода, и от нагревшейся воды родились различные виды животных. Те из них, в ком больше от высших элементов, птицы, поэтому иногда они в воздухе, по легкости высших элементов, иногда спускаются на землю, следуя тяжести низших. Те, что более наделены от низших элементов, рыбы, поэтому они могут жить только в воде и нигде более. Так что и птицы, и рыбы созданы из воды, как написано: «Велика сила твоя, Боже, из воды рожденный род ты и в пучины низвергаешь, и в воздух возносишь![45]»

Когда под воздействием высших элементов в воде зародились эти животные, там, где воды стало меньше из-за жара и она высохла в процессе сотворения животных, на земле возникли как бы пятна, на которых живут люди и некоторые другие животные. А поскольку земля из-за остающейся на ней воды становится грязной, вскипая под воздействием жара, она породила из себя разные виды животных. Там, где преобладал огонь, рождались холерические звери, например, лев; где земля, — меланхолические, вроде быка и осла; где вода, — флегматические, как свинья.

43. Из некой части земли, где в одинаковой мере присутствовали все элементы, создано тело человека, это имеет в виду божественное Писание, рассказывая, как Бог сотворил человека из праха земного. Не следует думать, что душа, этот легкий и чистый дух, создана из грязи, она дана человеку Богом, поэтому Писание и говорит: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни»[46]. Много разных флегматических животных было сотворено, не счесть меланхолических тварей, и только человек был создан в одиночестве, ибо, по словам Боэция в «Арифметике», «всякое равенство мало и конечно, неравенство — многочисленно и множественно»[47]. Поскольку тело женщины, не совсем равное мужскому, но все же близкое к равенству и достаточно уравновешенное, вероятно, было создано из близлежащего праха, она не совсем то же, что мужчина, но и не совсем отлична от него: она не настолько уравновешена, ведь самая горячая женщина холоднее самого холодного мужчины. Это имеет в виду Писание, когда говорит, что Бог создал женщину из ребра Адама: не следует буквально представлять себе, что Бог лишил ребра первого человека[48].

44. Иной скажет, что подобным образом можно было сотворить множество мужчин и женщин, и сейчас можно. Ответим: верно, если будет на то Божья воля, потому что для возникновения чего-то действием природы необходимо, чтобы предшествовало божественное произволение. Возразят: говорить, что человек создан так, значит умалять божественное всемогущество. Ответим им: напротив, воздавать, ведь мы утверждаем, что Он одновременно придал вещам природу и с помощью природы сотворил человека. В чем же мы противоречим Писанию, если объясняем, как произошло то, что в нем описано? Например, если один мудрец скажет, что нечто произошло, но не объяснит, как, а другой расскажет то же и объяснит, какое же в том противоречие? Не зная сил природы, чтобы всех приобщить к своему невежеству, иные не желают, чтобы кто-либо брался их изучать, а предпочитают, чтобы мы по-простецки верили и не доискивались причин, и исполнилось бы пророчество: «И что будет с народом, то и со священником»[49].

45. Мы говорим, что всему надо искать разумное объяснение, если оно находимо. Если что-то нам непонятно в Священном Писании, предадимся Святому Духу и вере. Моисей ведь не говорит: «Если невозможно съесть агнца, пусть сожгут его», но «пусть возьмет с соседом своим, ближайшим к дому своему», а если и тогда не достанет едоков, тогда да будет сожжен[50]. Исследуя божественное, если мы чего-то не понимаем, надо позвать ближайшего соседа, то есть спросить приверженца католической веры. Если же ни мы, ни он не понимаем, тогда предадим этот вопрос огню веры. Те же, имея множество соседей у дома своего, по гордости не хотят никого звать и предпочитают оставаться в неведении, чем спросить у другого, а как узнает, что кто-то другой задает вопросы, называют его еретиком, больше полагаясь на капюшон своей рясы, чем на разумение. Прошу вас, не доверяйтесь их облику, в них исполнилось сказанное сатириком:

и далее:

XIV. В какое время был создан мир

46. Хотя мы уже упомянули начало творения, которое разные люди по разным причинам приписывают к разным временам года, расскажем, кто к каким и почему. Евреи и латиняне относят начало мира к весне, поэтому Вергилий о весенних днях говорит:

и добавляет:

Смысл этих стихов в том, что все рождающееся творится в равенстве пропорций. Ни одно время года, кроме весны, не уравновешено, поэтому сотворение вещей и могло произойти только весной и никогда больше. Египтяне говорят, что мир сотворен в июле, следуя им, Макробий заявляет, что в день рождения мира Рак нес Луну, а Лев — Солнце[53]. Объяснение здесь таково: в начале творения влаги было столько, что земля была полностью покрыта водой и эту массу воды без сильного жара выдержать было невозможно. Поэтому-то сотворение мира произошло в то время года, когда особенно жарко.

Пролог

1. В предыдущем разделе мы по мере нашего скромного дарования в общих чертах потолковали о сущем, но невидимом, и об элементах, которые одни считают видимыми, другие — невидимыми. Теперь нам предстоит рассказать о каждом из них и об их украшении. Но зная, что большинство ищет красоты словес и очень немногие — научной истины, взыскуя славы этих немногих, а не толпы, порадеем об одной лишь истине. Голая правда нам милее наряженной в тогу лжи.

2. Если же кому-то не по нраву сухость нашей речи, поняв, что у нас на душе, он не только не станет просить красивых слов, но подивится самому предмету нашего исследования. Разве есть место украшению там, где нужно сначала подумать, что и как читать, затем изложить прочитанное, использовать его в диспутах против лжи, вынести суждение о находках других и наточить язык в борьбе против завистников, чтобы исполнилось в нас сказанное о сынах Израиля, которые, восстанавливая храм, в одной руке держали меч, в другой камень[54]?

Впрочем, довольно об этом[55]. Поговорим о каждом элементе и его украшении, начав с высшего, то есть с огня.

I. Что такое эфир

3. Огонь есть пространство ниже луны, называемое также эфиром. Украшение его в том, что видно над луной: звезды, как неподвижные, так и блуждающие. Спросят: «А над луной ничего кроме эфира, звезд и приданных им духов? Или там еще замороженные воды и над ними еще воды?» Некоторые поэтому говорят, что над эфиром есть замороженные воды, представляющиеся нашему взору наподобие растянутой кожи, над ней же другие воды, согласно слову Священного Писания: «Поместил твердь посреди воды». И далее: «И отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью»[56]. Поскольку это противоречит разуму, мы покажем, почему это невозможно и как в данном случае нужно понимать Библию.

II. Находятся ли замороженные воды над эфиром

4. Если там замороженные воды, речь идет о чем-то тяжелом, но собственное место для тяжелого — земля. Если все же они там, то либо соприкасаются с огнем, либо нет. Если соприкасаются, получается, что противоположности соединены без посредника, ведь огонь горяч и сух, а вода холодна и влажна. Тут не может быть согласия, но взаимное отторжение противоположностей. Более того, в соприкосновении с огнем замороженная вода растает или затушит огонь. Поскольку же огонь и твердь сохраняются, замороженные воды не соприкасаются с огнем, а раз так, что-то есть между ними и огнем. Но что бы это могло быть? Элемент? Но никаких элементов выше огня не создано. Видимое? Почему же его не видно? Получается, что замороженных вод там нет.

5. Знаю, что они скажут: «Не знаем, как это происходит, но знаем, что Бог на это способен». Несчастные! Что может быть ничтожнее, чем сказать «это есть потому, что Бог может так сделать», не видя того, что есть, не зная причины, почему оно есть, не умея показать полезность того, что есть? Бог ведь не совершает все, что может совершить. Выражаясь по-простецки, «Он может из пня сделать бычка», — но разве делает? Либо пусть приведут разумное основание, почему оно так, либо покажут полезность, либо пусть перестанут доказывать, что оно действительно есть. Так что нет там замороженных вод и других над ними[57].

6. Когда Священное Писание говорит: «отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью», оно называет воздух твердью, потому что она утверждает и уравновешивает находящееся на земле. Над нею в виде пара в облаках подвешены воды, как это будет показано ниже, они-то и отделены от тех, что ниже воздуха. Подобным образом можно истолковать «поместил твердь меж водами», хотя это, как нам кажется, сказано скорее аллегорически, чем буквально.

7. Скажут еще: «Что это мы там видим такое плотное, водянистого цвета? Явно не огонь, ведь если воздуха по разреженности его не видно, то еще более тонкого огня и подавно. Значит, этот цвет не принадлежит огню»[58]. Мы на это ответим, что ничего там не видно, просто зрение там не действует и по слабости своей представляет себе нечто плотное. Внутренний луч, осуществляющий зрительный акт, направляясь ввысь, не встречает препятствия для отражения, ослабевает, а ослабевая, сгущается. Проходя же через глаз с его водянистой жидкостью и хрусталиком (как мы покажем, когда речь пойдет об устройстве глаза), он, слабея и не получая иного цвета, воображает такой же, то есть водянистый, цвет[59].

8. Возразят: «Если там ничего не видно и даже зрение слабеет, почему же говорят о “над всем распростертом небе”[60], о звездах, закрепленных в тверди, об одиннадцати ее кругах с двенадцатью знаками в одном из них? Разве мы скажем, что они вне поля нашего зрения?» Ответим на этот вопрос, поскольку авторитетное мнение вроде бы на стороне вопрошающего.

III. Сколько существует способов говорить о высших телах

9. О высших телах принято рассуждать тремя способами: сказкой, астрологически и астрономически. Нимрод, Гигин и Арат рассказывают миф, что телец был перенесен на небо и превращен в созвездие[61]. И то же об остальных. Такой род повествования необходим: через него мы знаем о каждом созвездии, в какой части неба оно находится, сколько в нем звезд и как они расположены. Астрологически рассуждают о высших телах, сообразуясь с тем, что видно, независимо от того, так оно или иначе. Многое ведь там можно увидеть, чего на самом деле нет, потому что зрение ненадежно. Так говорят Марциан и Гиппарх. 10. Астрономически же говорят о высших телах то, что есть, независимо от того, видится оно так или иначе, как то делают Юлий Фирмик и Птолемей. Выражение «над всем распростертое небо» астрологическое, потому что это видимость. Эфир называют также небом, потому что он разукрашен различными звездами. Твердью он называется потому, что своим жаром и воздействием звезд утверждает и уравновешивает низшее[62]. Итак, небо простирается надо всем, потому что под эфиром или в эфире вмещается все.

IV. О неподвижных звездах, движутся ли они или нет

11. Считается, что в тверди закреплены звезды, — не как драгоценные камни в золоте, но потому что находясь в ней, они, как кажется, находятся все время в одной и той же ее части. Другие звезды называются блуждающими, потому что их можно видеть то в одной, то в другой части неба. Упомянув неподвижные, разузнаем, движутся ли они или вообще лишены движения, и если движутся, то как.

Некоторые утверждают, что они не движутся, но влекутся к восходу и закату твердью, к которой они как бы прикреплены. Другие считают, что движутся они сами, поскольку они огненные по своим свойствам и в эфире или в воздухе ничто не может удержаться без движения; но движутся они всегда в одном месте и вокруг своей оси. Третьи говорят, что они перемещаются с места на место, но никакое их движение не различимо нашему глазу, потому что, идя по своим кругам, они пересекают такое расстояние, что человеческой жизни, слишком короткой, недостаточно, чтобы увидеть даже кратчайший момент этого очень медленного движения.

12. Соглашаясь с мнением, что они движутся с места на место, приведем, однако, другое объяснение, почему их движение не ощущается. Всякое движение различимо либо через неподвижное, либо через слабо движущееся. Когда нечто движется, мы различаем его движение, если видим что-то неподвижное или слабо движущееся, к которому оно приближается или которое опережает. Но если что-то движется, а помимо него мы не видим ничего неподвижного или едва движущегося, движения мы не заметим, что доказывается на примере корабля, идущего в море. Вот и движение звезд ощутимо по чему-то неподвижному или слабо движущемуся, находящемуся над ними и никогда по находящемуся под ними: так, по знакам Зодиака мы различаем движение планет, видя их то под одним, то под другим. Над звездами же ничего нет, поэтому их движение не с чем соотнести. Итак, они движутся, но называются неподвижными, потому что их движение, по указанной причине, незаметно.

V. Сколько кругов называют в тверди

13. Философы называли одиннадцать кругов в тверди, из них два видимых, остальные — невидимые. Потолкуем сначала о видимых, потом о невидимых. Видимые круги — это Галаксия, то есть Млечный круг («галак» значит «молоко», «ксиос» — «круг»), и Зодиак. Галаксия начинается на севере, из восточной части пересекает Рака и Козерога и возвращается к своему началу. Называется она так за свое всем известное свечение. Если же кто-то захочет узнать, откуда в этой части неба такое свечение, пусть почитает Макробия[63].

VI. О знаках Зодиака

14. Зодиак от Козерога через Овна поднимается к Раку, а от Рака через Весы спускается к Козерогу. «Подниматься» и «опускаться» понимай относительно нашей точки зрения. По течению воды, как передает Макробий[64], он делится на двенадцать равных частей, каждая из которых называется знаком, потому что с их помощью мы обозначаем, в какой части находятся солнце и другие планеты, из какой они вышли и в какую направляются. Поскольку же эти знаки называются именами животных, круг, их вмещающий, зовется Зодиаком: «зое» значит «животное». Если кого-то интересует происхождение этих имен, пусть почитает Хельперика[65].

15. Расположение знаков таково, что ближе всех к нам Рак, на границе нашей обитаемой и засушливой областей, затем наискосок спускается Лев, потом Дева, Весы, находящиеся в засушливой области, за ними Скорпион, Стрелец, наконец, дальше всех Козерог. После него наискосок поднимаются Водолей, Рыбы, Овен, в середине засушливой зоны стоящий напротив Весов, выше — Телец, Близнецы и в конце Рак: о том, какому месяцу он принадлежит и почему, мы потолкуем, когда речь пойдет о солнце.

VII. О пяти поясах

16. Еще девять кругов — невидимы; среди них пять параллельных поясов[66], один из которых называется поясом равноденствия. Проходя посередине засушливой области через Овна и Весы, он делит небо на два полушария. Равноденственным его назвали потому, что солнце, достигая его, уравнивает день с ночью, о чем будет сказано ниже. Вторым поясом называется соединение нашей обитаемой области с засушливой, третьим — соединение обитаемой с холодной, четвертый соединяет другую сторону засушливой области со второй обитаемой[67], а пятый — вторую обитаемую со второй холодной. Поскольку авторитетная традиция учит, что пять областей существуют в небе[68], мы скажем о том, в эфире ли они или в воздухе, когда будем говорить о воздухе.

17. Эти пять кругов называются параллельными, то есть равноудаленными, потому что все они одинаково удалены от центрального, пояса равноденствия: соединение нашей обитаемой и засушливой настолько же удалено от него, насколько и соединение второй. И соединение нашей обитаемой с холодной на том же расстоянии, что соединение второй. Помимо них есть еще два колюра, начало их — в середине севера, один поднимается через Рака и спускается к своему началу через Козерога, другой идет по востоку через Овна и к началу возвращается по западу через Весы. В северной вершине они пересекаются и делят небо на четыре четверти.

18. Колюры — то же, что «colon uri», то есть «член дикого быка», потому что «colon» значит «член», «urus» — «дикий бык». А называют их так за несовершенство, не потому, что они якобы несовершенны, а потому, что та часть другого полюса, которую они пересекают, нам невидима[69].

19. Два последних среди названных суть меридиан и горизонт. Горизонт, где, как мы видим, небо соединяется с землей, называется «horizon», как бы «ограничивающий». Меридианом называется линия, обозначающая ту часть неба, находясь в которой, солнце равно удалено от восхода и заката. Эти два круга не изображают на сфере, потому что они зависят от положения наблюдателя.

VIII. О движении тверди

20. Движение эфира или огня, называемого по указанным причинам также небом и твердью, таково: огонь естественным образом постоянно движется, выше, как мы показали, ему подняться некуда, опуститься он тоже не может, поскольку это противоречит его природе, все ниже расположенные места заняты низшими элементами, да и бесполезно ему было опускаться, иначе он наверняка спалил бы землю и жить на ней было бы невозможно, поэтому в данном ему в распоряжение месте он движется, то есть по кругу. Двигаться же по кругу, не занимая различных мест, значит занимать те или иные, различно расположенные части некоего места. Так, по кругу, идя от восхода через закат обратно к восходу, он влечет за собой как неподвижные, так и блуждающие звезды. Хотя он вращается вокруг земли, однако не по прямой, а наискосок по отношению к нашей обитаемой области, что можно видеть по полюсам.

21. Полюс — это неподвижная звезда, одна на этой вершине, другая — на второй. Ось же представляет собой умозрительную линию, проложенную через центр земли от полюса к полюсу, вокруг которой вращается твердь. Если бы она вращалась прямо, один полюс находился бы ровно над землей, другой — под ней, либо по сторонам от нее. Поскольку же он с нашей стороны располагается, скажем так, между центром неба и его сторонами и подобным же образом — с другой стороны, линия, называемая осью, наклонена, и вокруг нее под наклоном вращается и твердь.

Достаточно основательно опровергнув бытующее мнение о тверди, обосновав собственное суждение, не умолчав о закрепленных в ней звездах, о кругах и движении ее, приступим теперь к планетам. Подобно тому, как мы заговорили сначала о высших элементах, начнем и здесь с высшей планеты.

IX. О Сатурне

22. Высшая планета, Сатурн, проходит зодиакальный круг за тридцать лет, поэтому в сказках изображается стариком. Говорят, эта звезда холодна и вредоносна, поэтому потолкуем о ее холодности, затем о вредоносности. Вот как древние астрологи доказывали, что она холодна. Зная, что находясь в Раке, солнце выжигало землю, они замечали, что в некоторые годы это проявлялось слабее. Понимая, что это происходит не из-за свойств солнца, они задались вопросом, какая планета оказывалась тогда с солнцем в одном и том же знаке; обнаружив Сатурн, они и нашли в этом причину его холодности.

23. Возразят: «Если всякое звездное тело огненно по природе, что доказывают его движение и свечение, почему же одна звезда называется холодной, другая горячей?» Не согласимся мы и с тем, что Сатурн мол холоден по близости своей к замороженным водам, подобно тому, как луна холодна по близости к воде и земле: мы доказали, что замороженных вод наверху быть не может. Иные находят в огне несколько свойств, в некоторых телах якобы сочетающиеся, в других же — разделенные; получается, одно может быть горячее, но не светящееся, другое — светящееся, но не горячее. Говорят, что огненное вообще горячо только в том случае, если оказывается рядом с плотной влажной материей, превращая ее в собственную субстанцию; поэтому, если поблизости от чего-либо огненного нет сгустившейся влаги, оно теряет жар. 24. В доказательство приводят пример солнца: на равнине, где воздух плотен, оно сильно печет, в горах же, в разреженном воздухе, не греет, чему свидетельство — постоянно лежащие там снега. Однако об этом мы подробно расскажем, когда речь пойдет о положении земли. Они уверяют, что над луной из-за разреженности воздуха вообще не ощущается тепла.

25. Мы утверждаем, что качества приписываются вещам тремя способами: по воздействию, например, вино называют горячим, потому что горячит, хотя и ощущается холодным; по ощущению, например, когда мы кипящую воду называем горячей, хотя по природе она холодна; по значению, например, когда мы говорим, что здоровье выражается в хорошем сне и ровном дыхании. Поэтому, если звезда называется холодной, это следует отнести к ее воздействию. Пусть она горяча по природе, но, если она вызывает холод, то называется холодной[70]. Раз Сатурн в союзе с солнцем умаляет жар, по этому воздействию он и называется холодным, хотя сам по себе горяч.

26. Возможно, кто-нибудь еще спросит: «Если звездные тела горячи, как так получается, что некоторые производят холод?» Ответим, что не всему можно найти разумную причину, иногда следует сослаться на Творца. Правда, в данном случае можно было бы предложить такое объяснение: различные огненные тела греют больше или меньше в зависимости от их близости или удаленности, вот и Сатурн, очень далекий от нас, не греет землю, солнце же, близкое к земле, сильно обжигает ее. Или еще: хотя иная звезда горяча, есть у нее некоторые неведомые нам свойства, не позволяющие жару спуститься. Тем не менее, вопрос мы поставили, но не все мы на все способны, поэтому оставим таланту каждого самому доискиваться до ответа.

Эта звезда по холодности своей считается вредоносной, особенно когда идет назад, поэтому в сказках ее наделяют косой: несущий косу опаснее, когда пятится.

X. О Юпитере

27. За Сатурном следует Юпитер, проходящий зодиакальный круг за двенадцать лет. Эта звезда вполне доброжелательна по уравновешенности своих качеств, что доказывается ее союзом с солнцем. Но поскольку она расположена между Сатурном и Марсом, то находясь в верхней или нижней половине своего круга, она умаляет соответственно их вредоносность и теряет часть своей доброжелательности. Поэтому в сказках рассказывается, что Юпитер согнал Сатурна, своего отца, с трона: оказавшись к нему очень близко, он лишил его природной вредоносности. Считается, что многое он породил в незаконных соитиях, потому что, соединяясь с этими двумя планетами, он оказывает сильное воздействие на различные земли.

XI. О Марсе

28. Третий по счету Марс, звезда горячая и сухая, следовательно, вредная. Он проходит Зодиак за два года. Оказавшись между Юпитером и Венерой, звездами доброжелательными, он умеряет свою вредоносность и их доброжелательность. Говорится, что он властвует в битвах, неся жар и сушь, дающие отвагу: горячие и сухие люди отважны.

XII. О Венере

29. Согласно платоникам, четвертой идет Венера, горячая и влажная, поэтому доброжелательная звезда, проходящая Зодиак почти за год. Говорят, что она прелюбодействует с Марсом, потому что, приближаясь к нему в верхней половине своего круга, она менее благожелательна. Называют ее богиней сладострастия, потому что она несет жар и влагу, а горячие и влажные особенно сладострастны. (В связи с Венерой кратко скажем то, на чем более детально остановимся в разговоре о человеке: горячие и сухие жаждут плотского наслаждения из-за своего жара, но по сухости не выдерживают его воздействия и сильно себе вредят, если ему предаются. Холодные и влажные, напротив, не хотят, но легко переносят его воздействие. Холодные и сухие не только не хотят, но и не переносят, разве что изредка. Горячие же и влажные и стремятся к наслаждению, и легко его переносят, их телу очень полезно такое воздействие.) Эта звезда называется еще Люцифером и Геспером: Люцифером, когда она появляется перед солнцем, утром, Геспером — на закате, вечером.

30. Возникает вопрос, может ли в одно время года появляться и Люцифер, и Геспер. Некоторые говорят, что это невозможно: если Венера движется на одной скорости с солнцем, проходя свой круг за тот же промежуток времени, как же она может в одну ночь одновременно следовать за ним вечером и предшествовать ему утром? В одно время года она предшествует солнцу, и тогда она Люцифер, в другое — следует за ним, тогда она — Геспер. Другие считают, что в одно и то же время Венера показывается и перед восходом, и после заката солнца, однако она не предшествует и не следует. Но это невозможно. Утверждают, что эта звезда выше солнца, поэтому дольше его видна вечером, хотя и не идет вслед за солнцем, и меньше утром, хотя и не предшествует ему. Следовательно, Венера в одно и то же время года называется Люцифером и Геспером не потому, что предшествует или следует, а потому, что из-за своей высоты видна до и после солнца.

31. Третьи говорят, что Венера и Меркурий почти одного цвета и размера и всегда сопутствуют солнцу; сопровождая его, одна идет впереди, другая сзади. Венера предшествующая на закате из-за солнечного света не видна, а следующая за ним после заката появляется. Утром наоборот: предшествующая видна, а следующая скрывается дневным светом. Поскольку же Венера и Меркурий схожи по цвету и размеру, они кажутся одной и той же звездой.

XIII. О Меркурии

32. Пятая планета — Меркурий, также проходящий свой круг почти за год. С ним, как можно прочесть, прелюбодействовала Венера, потому что оказываясь в нижней части своего круга, она примешивает к своим его свойства.

XIV. О солнце и смене погоды

33. На шестом месте солнце. Но прежде чем говорить о нем, расскажем о положении и попятном движении названных выше, затем выясним, почему халдеи с их последователями говорили, что солнце находится посреди планет, над Меркурием и Венерой, а египтяне и следовавшие за ними платоники назвали его шестым и поместили ниже Венеры и Меркурия.

Некоторые утверждают, что в круге каждой планеты есть такая часть, оказавшись в которой она под действием солнца останавливается или пятится назад. Но они не объясняют причины.

34. Мы же говорим, что они никогда не останавливаются и это только видимость, ведь по огненной своей природе они вынуждены двигаться всегда. Они представляются стоящими на месте в ситуациях «арсис» и «тезис», то есть при «восхождении» и в «снижении». Все астрологи сходятся в том, что каждая планета иногда больше обычного отдаляется от земли — поднимается, иной же раз спускается к ней, что мы и называем «снижением». Когда она поднимается или спускается, если это происходит по прямой, кажется, что она стоит, ведь поднимающаяся планета видна в одной и той же части знака Зодиака. Если же представляется, что она немного подается назад, причиной такого восхождения или снижения является солнце. 35. Поскольку оно источник всего тепла, иногда оно более обычного иссушает высшие и низшие тела, тогда иссушенные звезды, став легче, поднимаются. Когда же оно в поисках пропитания притягивает к себе больше влаги, оно делает их влажнее и тяжелее обычного, и они опускаются. Астрологически же говорится, что они стоят, потому что такова видимость.

36. Теперь следует сказать, почему халдеи считают солнце четвертым, а Платон и египтяне — шестым. Верно, что солнце под Меркурием, а Венера — рядом с луной. Поскольку луна холодная и влажная, солнцу — горячему и сухому — необходимо было оказаться рядом, чтобы солнечным жаром холод, а сухостью — влажность луны умерялись, чтобы по близости своей сильно влияющая на землю луна, сама оказавшись разбалансированной, не разрушила бы и ее равновесия.

37. Поскольку луна, как мы покажем, лишена собственного света, но заимствует его у солнца, резонно, что она подчинена источнику своего света без посредников. Но, хотя это и верно, халдеям рассказанное нами представлялось иначе. Солнце, Меркурий и Венера столь близки друг другу, что проходят свои круги почти за одно и то же время, плюс-минус за год. Следовательно, почти одинаковы и их круги, если в зависимости от размера круга планеты быстрее или медленнее проходят Зодиак. Будучи почти одинаковыми, они не могут вмещать в себя друг друга, но пересекаются таким образом, что круг Венеры в нижней части пересекает верхние части кругов Меркурия и солнца, больше захватывая от первого, чем от второго.

38. Круг Меркурия вверху пересекается с венериным, внизу — с солнечным. Солнечный же круг в верхнем сегменте пересекает Меркуриев и венерин, больше первый, второй — меньше. Поскольку в душе лучше отпечатывется то, что наглядно, представим эти пересечения в схеме:

39. Поскольку солнечный круг они проходят сверху, справедливо называть его нижним. Но солнце иногда бежит по верхней части своего круга, а те планеты — по нижним, тогда их видно лучше, потому что солнце скорее оставляет в тени то, что выше его, чем то, что ниже. Потому-то солнце и называют высшим.

Перейдем, однако, к солнцу, и, поскольку остальные планеты движутся подобным ему образом, поговорим о его движении, чтобы по подобию уяснить и движение других.

40. Обычное мнение почти всех философов было таково, что твердь движется от восхода к закату, а солнце с планетами наоборот — от заката к восходу. Доказывают они это тем, как расположены знаки Зодиака: Овен в центре неба расположен так, что между ним и Востоком Телец, потом Близнецы и Рак, а между ним и Западом — Рыбы, затем Водолей и Козерог, как видно на изображении:

Итак, если бы солнце стремилось на запад, оно бы переходило из Овна в знак, расположенный к западу, то есть в Рыбы и далее. Но раз оно переходит в знаки, расположенные к востоку от Овна, то есть в Тельца и остальные, оно без сомнения движется с запада на восток.

41. Приводят еще один довод в пользу такого положения вещей. Поскольку твердь вращается от восхода к закату, если бы в том же направлении двигались планеты, напор был бы столь сильным, что на земле ничто не могло бы находиться и жить. Поэтому они обратили свое движение вспять, чтобы своим быстрым бегом смягчить напор тверди[71]. 42. Однако, хотя они и бегут против тверди, та увлекает их за собой на закат, а оттуда на восход, подобно тому, как стоящий на корабле, навстречу которому идет другой корабль, движется, но не сам: куда бы он ни перемещался, его везет судно, хотя в то же время этот человек может двигаться и в противоположную сторону. Таким образом, ход планет на восток естественен, а на закат и оттуда к восходу происходит под воздействием другого.

43. Хельперик говорит, что это невозможно. Как может твердь нести солнце, если оно — не из закрепленных в ней звезд? Находящийся вне судна разве может передвигаться на нем же? То, что солнце идет к знакам, находящимся на востоке, представляется ему видимостью, а не реальностью. Поскольку, продолжает он, твердь и солнце естественным образом стремятся от восхода к закату, но когда солнце оказывается в первой части Овна, твердь, двигаясь немного быстрее, обгоняет его на тридцатую часть одного знака. Когда же солнце достигает восхода, над ним видна не прежняя часть зодиакального созвездия, а следующая. И так день за днем, кажется, что оно переходит в предшествующий знак, хотя на самом деле не идет. Это всякому можно доказать на примере луны: очевидно, что она не бежит на север, но когда ее накрывает облако, глядя, как оно движется над ней, нам кажется, что она пятится назад. Поскольку предыдущее мнение поддерживает ученейший из философов[72], согласимся с ним и мы.

44. Против его утверждения о том, что твердь не может нести солнце, потому что оно не с ней, скажем так: оно принадлежит ей согласно нашему утверждению, что твердь называют эфиром, но даже если не принадлежит, твердь может нести солнце. Приведем тот же пример с кораблем: что-то легкое, оказавшись рядом с кораблем, подгоняется под напором его движения, хотя и не находится на нем. Точно так же и солнце, легкое и огненное по природе, подгоняется твердью, не находясь в ней. Вместе с планетами оно идет с запада на восток не по прямой, а с наклоном, то опускаясь к югу, то поднимаясь к северу согласно описанному выше расположению знаков Зодиака.

45. Спросят: «Зачем солнцу понадобился наклон и почему бы ему не идти по прямой?» Ответим: это очень важно, и чтобы продемонстрировать эту важность, покажем, какое различное воздействие солнце оказывает, двигаясь по наклонной, начав с самого отдаленного знака Зодиака, то есть с Козерога. Входя в Козерога, что происходит в середине декабря (солнце всегда входит в знак в середине одного месяца и выходит в середине следующего, поэтому учитывается месяц вхождения), солнце, оказавшись на максимальном удалении от нашей обитаемой области, охватывает ее холодом; земля и воды по природе холодны, если не разогреваются солнцем, воздух, ничем не разреженный, сгущается в облака, а те обрушиваются дождем. Таково время года, называемое зимой.

46. Зима холодна, влажна и длится, пока солнце проходит через Водолея и Рыб, из коих первый вступает в середине января, вторые — в середине февраля. То есть зима состоит из трех месяцев и представляет собой одно из четырех времен года. Тогда поры на поверхности земли из-за мороза сжимаются, жар не может испаряться, а, оставаясь внутри, питает корни трав и деревьев, превращаясь как бы в беременную мать, но не давая роста, потому что ни жар, ни влага — основы всякого роста — не могут выйти, скованные холодом. Однако откуда берутся лед, снег, град, дождь, гром и молнии мы расскажем в главе о воздухе. 47. Этому времени года подобны вода, слизь, дряхлый возраст: они тоже холодные и влажные[73]. Тогда лучше себя чувствуют холерики, хуже — флегматики, лучше — молодые, хуже — старики. Ужасна болезнь флегматического происхождения, например, однодневная лихорадка, менее опасна холерическая — трехдневная. Полезно больше есть, потому что телесные поры из-за холода закрыты, и остающийся внутри жар требует больше питания. Против внутреннего расстройства полезно применять внешнее лекарство. Поэтому у древних бога зимы изображали с большим животом и называли «грязным» за болотную топь[74]. В это время полезно потреблять горячее и сухое.

48. Поднимаясь, солнце в середине марта входит в Овна, находясь не слишком далеко и не слишком близко, в середине засушливой зоны. Поэтому воздух в нашей обитаемой области тогда не слишком горяч, не слишком холоден, не слишком сух, не слишком влажен, но уравновешен между четырьмя этими качествами. Это равновесие открывает поры земли, испаряется влажный пар, который, поднимаясь по корням деревьев и трав, дает им рост и жизнь.

49. Один из месяцев этого времени года называется апрелем, как бы «открывающим»[75], потому что тогда земля раскрывается цветами. Этому времени свойственно непостоянство: иногда погода дождливая из-за близости зимы, иногда сухая из-за близости лета, и по той же причине она то теплая, то холодная. Из-за этого в марте люди часто болеют: открывающееся от тепла тело подвергается внезапному воздействию холода. Но кто в марте бережется, реже заболевает в это время года, чем в другое.

50. Тут иной спросит: «Получается, заболевающий зимой реже умирает, чем заболевающий весной?» Болезни возникают из злокачественного сока, разливающегося по членам, зимняя стужа сковывает соки, они не могут разливаться, весной же под действием тепла они освобождаются, человек заболевает и умирает.

Такая умеренная погода, начавшись в Овне, продолжается, пока солнце в Тельце и Близнецах, в первый из которых оно приходит в середине апреля, во второй — в середине мая. 51. Этой умеренности сродни воздух, кровь и детство, поскольку они горячи и влажны. Хорошо себя чувствуют меланхолики, хуже — сангвиники, лучше — старики, хуже — дети. Особенно опасна болезнь, происходящая от крови, вроде затяжной лихорадки, легче переносится болезнь от черной желчи, например, четырехдневная лихорадка. Стоит потреблять холодные и сухие продукты.

52. Когда солнце поднимается до Рака, подойдя слишком близко, оно сжигает и сушит землю, поэтому лето жаркое и сухое. Оно начинается в середине июня, когда солнце входит в Рака, и продолжается, пока оно во Льве, в которого оно входит в середине июля, и в Деве, с середины августа. В это время высыхают корни трав и деревьев. Оно сродни огню, красной желчи, молодости, которые тоже горячи и сухи. 53. Лучше всего себя чувствуют в это время флегматики, плохо — холерики, хорошо — старики, плохо — молодые. Особенно опасна желчная болезнь, менее опасна флегматическая. Полезно потреблять холодное и влажное, больше пить и меньше есть: от тепла открываются телесные поры, естественный жар испаряется, поэтому пища хуже переваривается, питье же, сразу переходящее в кровь, следует увеличить.

54. Возникает вопрос: если разница во временах годах зависит от удаленности солнца, но солнце во Льве удалено от обитаемой области настолько же, насколько в Близнецах, в Деве настолько же, насколько в Тельце, в Весах — как в Овне, почему в трех из них оно вызывает жар и влажность, в двух — жар и сушь, а в третьем — холод и сушь? 55. Вот что следует ответить на это. Находясь в трех весенних знаках, оно по близости к лету вызывает жар, по близости к предшествующей зиме — влажность; во Льве же и Деве, по близости к лету, — жар, однако, из-за летнего и весеннего зноя влага высохла, жар унять нечем и влаги не остается, поэтому это время жаркое. Когда же солнце в Весах, влага полностью высохла, а жар спал, начинается холодная и сухая осень, когда собирают несущие в себе влагу плоды, например, виноград, созревшие под двойным воздействием сухости лета и осени.

56. Осень начинается в середине сентября, когда солнце входит в Весы, и длится, пока оно в Скорпионе и Стрельце, в первого из них оно входит в середине октября, во второго — в середине ноября. Подобны этому времени года земля, черная желчь и старость, потому что и они холодны и сухи. Лучше себя чувствуют тогда сангвиники, хуже — меланхолики, лучше — дети, хуже — старики. Особенно опасна болезнь меланхолического происхождения, менее опасна — сангвиническая. 57. (Кстати в целом, во всякое время опасна болезнь, возникающая из сока, аналогичного этому времени, ведь свойства его усиливают среду заболевания; болезнь из сока противоположного времени года не так опасна, потому что среда заболевания ослабляется свойствами времени.) Осенью полезно потреблять горячее и влажное. Она непостоянна из близости предшествующего лета и следующей за ней зимы. Поэтому злоупотребляющие напитками и изобилующими тогда плодами подвергают себя опасности.

58. Тут возникает вопрос, схожий с предыдущим: если солнце в Скорпионе так же удалено от нас, как в Рыбах, в Стрельце — как в Водолее, почему в первых оно проявляет одни свойства, во вторых — другие? Ответ прост: в первых, очевидно, царят холод и сушь, потому что влага под действием летнего жара высохла, а солнце прошло середину засушливой области. В Стрельце и Водолее тоже царит холод, потому что солнце далеко, но поскольку тепло, иссушающее воздух, давно кончилось, он потихоньку сгущается в облака и погода становится влажной. 59. Зима, как мы сказали, холодная и влажная, однако в начале она скорее холодна, чем влажна, в конце преобладает влажность, холод отступает, а в середине они на равных. Весна в начале скорее влажная, чем теплая, в конце наступает тепло, влажность уходит, в середине они уравнены. Лето в начале скорее теплое, чем сухое, в конце более сухое, менее теплое, в середине тепло и сушь на равных. Осень в начале более суха, чем холодна, в конце холод преобладает над сушью, в середине — на равных.

60. Следует отметить, что временам года принадлежат эти четыре свойства, но они могут изменяться: например, если к солнцу в зимнем знаке присоединяется горячая и сухая планета, как Марс, зима теплее и суше обычного. Точно так же, если летом с солнцем оказывается холодная и влажная планета, лето будет холодным и влажным. Поэтому опытному физику всегда следует предвидеть, какие знаки Зодиака получит солнце и какая планета будет с ним в каждом созвездии, чтобы знать, каким будет лето или иное время года, чтобы вовремя найти средство против будущего воздействия соответствующих свойств.

61. Итак, поскольку все эти различные действия производит солнце, поднимаясь и опускаясь по наклонной линии, мы видим, какой вред оно бы причиняло, если бы вращалось, идя по прямой. Никто не сомневается, что будь оно всегда так близко к нам, как летом, у нас все время стояла бы жара, и ничто не могло бы расти. Аналогично, если бы оно всегда шло далеко, как зимой, был бы сильный мороз, и земля не рождала бы трав и деревьев.

62. Иной скажет: если бы оно всегда шло так, как в Овне, находясь от нас на одинаковом расстоянии, оно бы дарило нам весеннюю умеренную погоду, и не было бы от того никакого вреда. Мы на это скажем, что, напротив, от этого произошел бы огромный вред: земля не зачинала бы внутри себя, как она это делает зимой, плоды, если бы и зарождались, не стремились бы к зрелости, а без них множество животных не могло бы существовать.

63. Достаточно рассказав о естественном движении солнца и о том, какое воздействие оно оказывает, поднимаясь и опускаясь по наклонной, следует остановиться на том, что оно делает увлекаемое твердью. Стремительно двигаясь по природе своей с запада на восток против тверди, солнце каждый день увлекается твердью на запад; находясь над землей, оно дарует свет, называемый днем, когда же оно уходит под землю, наверху тьма, называемая ночью. Нужно учитывать, что есть день природный, и есть другой — общеупотребительный. Сначала потолкуем о природном, затем — об общеупотребительном.

64. Природный день представляет собой промежуток времени в 24 часа, вмещающий в себя общеупотребительный день и ночь, поэтому мы говорим, что в месяце 30 дней, хотя в нем есть и дни, и ночи. Физики поделили природный день на четыре части: от девятой части ночи до третьей части природного дня он горячий и влажный, от третьей части природного дня до девятой его части — горячий и сухой, от девятой части природного дня до третьей части ночи — холодный и сухой, от третьей части ночи до девятой — холодный и влажный. По этой причине некоторые недуги в разные промежутки природного дня более или менее опасны, согласно тому же принципу, что с временами года.

65. Общеупотребительный день — это промежуток времени, за который солнце проходит с востока на запад. Как и природный день, его поделили на четыре отрезка. В первом солнце красное, потом светит, затем греет и наконец спускается и гаснет. Поэтому в сказках Фебу дается четверка лошадей с подходящими для этих качеств кличками. Первого зовут Эритреем, то есть «красным», второго Актеем — «светящимся», третьего Лампом — «горящим», четвертого Филогеем — «любящим землю»[76]. Три изменения в год происходят с общеупотребительным днем: иногда он равен ночи, иногда длиннее ее, иногда — короче. 66. Причина этих изменений следующая: когда солнце в зимних созвездиях, выпуклость земли, находящаяся между нами и солнцем в середине засушливой области, скрывает его, и мы видим его не сразу, в этом же причина, почему оно быстро исчезает из нашего поля зрения, свечение его кратко, как и день, а тьма и ночь длятся долго. Когда же оно в Раке и других летних знаках, оно рождается по сю сторону от выпуклости, показывается рано утром и поздно уходит из поля зрения, свечение над землей длительно, а тьма коротка. Наконец, когда солнце в Овне или Весах находится на равном расстоянии от нас, и над землей и под землей оно проводит одинаковое время, поэтому равны свет и тьма.

Перечислив типы воздействия солнца, вызываемые как природным его движением, так и случайным, расскажем теперь о его затмении, почему и в какое время оно бывает.

67. Иногда случается солнцу быть в середине Зодиака, называемого эклиптикой, а луна оказывается под ним так, что можно провести линию, пересекающую тела солнца, луны и земли.

Тогда луна рассеивает солнечные лучи, и они через преграду лунного тела спуститься на землю не могут. Поэтому такое случается только в тридцатую луну, потому что в другие дни она не полностью оказывается под солнцем, причем не во всякую тридцатую луну, но если случается, то именно в это время. Если в этот момент луна находится в такой позиции по отношению к солнцу, что одно светило отклоняется немного к Раку, другое — к Козерогу, она не может загородить от нас солнце и помешать его лучам спускаться, вот так.

По мере сил рассказав о солнце, поговорим теперь о луне.

XV. О луне

68. Тело луны по близости ее к воде и земле плотнее, чем у других звезд, поэтому собственного свечения и жара у нее нет, она зажигается солнцем[77]. Обладай она собственным жаром, то каждый месяц восходя в Рака и опускаясь в Козерога, она бы приносила на землю летний жар и зимний мороз[78] и в такой постоянной смене погоды ничто не могло бы жить. Потому-то и нет у нее своего свечения и жара, а освещается она лишь стоящим над ней солнцем, но не всегда одинаково: иногда бывает новолуние, иногда полнолуние, иногда междулуние. Посмотрим, почему так происходит.

69. Говорят, что луна в тени и не показывается из-за сильного света солнца, когда находится под ним и в одном с ним знаке; когда же она удаляется от него в противоположную сторону, ее свечение становится видимым[79]. Таким образом, чем дальше она от солнца, тем сильнее ее свет, чем ближе, тем слабее. Получается, что, если на удаленной луне свет ярче, а на приближенной слабее, то солнечный свет раньше появляется вдали от солнца. Но поскольку он сначала появляется рядом с ним, это мнение представляется ложным. 70. Мы считаем, что всякое светящееся тело, сталкиваясь с чем-то темным, оставляет в тени ту его часть, которая находится на противоположной стороне, а ту, что повернута лицом к нему, освещает. Когда луна, как мы сказали, по природе своей темная, оказывается под солнцем, на сторону, повернутую к солнцу, получает свет, а на противоположную, ту, что смотрит на землю, — тень, поэтому мы ее и не видим.

Вдали от солнца она является легким свечением наподобие изящного рожка, называемого monoides. 71. По мере удаления от солнца она получает все больше нисходящего на нее света, так что на седьмой день луна выглядит dichotomos, то есть «раздвоенной». Нужно заметить, что, чем больше спускается на нее света, тем выше тень, и наоборот. От седьмого до четырнадцатого дня она amphicirtos, то есть не полная, но больше половины.

72. На четырнадцатый день, когда луна диаметрально противоположна солнцу, что может быть доказано тем, что она восходит, когда солнце закатывается, тень полностью поднимается, а свет полностью падает, и наступает panselenos, то есть полнолуние. После этого она начинает приближаться к солнцу, тень опускается, свет поднимается, свечение с нашей стороны слабеет; сначала сходит amphicirtos. потом dichotomos и monoides. Все это легче себе представить по такой схеме.

73. Затмение луны объясняется так: солнце и луна располагаются на эклиптике так, что солнце оказывается в нижнем полушарии, луна в верхнем, а земля — посередине, так что линия, опущенная из середины тела луны, пройдет через середину тел земли и солнца, как здесь[80].

Тогда срединная выпуклость земли отбрасывает тень очень высоко, до самой луны, солнечные лучи ее не зажигают, и она претерпевает затмение, пока, передвигаясь, она не пройдет выпуклость и свет на ней не появится снова. 74. Такой ущерб с ней бывает только в пятнадцатую луну, когда она противоположна солнцу, причем не во всякую, но если случается, то именно тогда. Объясним, почему затмение бывает не в каждую пятнадцатую луну, и поскольку оно случается из-за формы тени земли, сначала покажем, какой формы бывают тени, отбрасываемые круглым телом под лучами подобного ему тела.

75. Тень от такого тела либо цилиндрическая, либо чашеобразная, либо конусообразная. Цилиндр — длинная круглая фигура, растущая ровно и на вершине не сводящая линии; поэтому цилиндрической называется тень, соответствующая такой фигуре. Возникает она всякий раз, когда светящееся тело и темное одинакового размера, как здесь.

Поскольку тела солнца и земли не равны (солнце в восемь раз больше), тень от земли не может быть цилиндрической. Чаша же представляет собой фигуру, от острого основания расширяющуюся, поэтому чашеобразной называется и тень такой формы. Она возникает, когда светящееся тело меньше темного.

Тень земли не может принимать форму чаши, поскольку солнце, как доказывает Макробий, больше земли[81].

76. Конус есть фигура, от широкого основания сужающаяся, поэтому конусообразной называют тень, от широкого основания сужающуюся. Возникает она, когда светящееся тело больше темного, как видно на нижеследующем рисунке.

Поскольку тело солнца больше земли, тень от него конусообразная. Когда же солнце и луна расположены так, как мы описали выше, конус тени земли напрямик направлен на луну и поражает ее так, что она не получает солнечных лучей, пока не выйдет из теневого конуса. Если же в пятнадцатую луну они расположены не так, но одно из светил немного склоняется к северу, другое — к югу, теневой конус падает на луну не напрямую, не поражает ее, но проходит рядом, вот так.

77. Увидев, как происходит затмение луны и почему не каждый месяц, скажем теперь, по нашему представлению, о тени, которая все время видна на ней. Поскольку луна по природе холодная и влажная, несмотря на то, что ее освещает солнце, в определенной своей части она сохраняет естественную для нее темноту, которая всегда там видна[82].

Пролог

1. Хотя преподавание оставляет нам очень мало времени на письмо, мы знаем, что многие, нарезав для себя кусков от многочисленных одеяний философии, с этими обрезками ушли восвояси, уверенные, что она теперь полностью в их распоряжении. Возмущенные ее жалобой на наготу, мы по мере сил сшили лоскуты, хотя нам известно, что не избежать нам укусов зависти, ибо сегодня опасно и знание, и обладание. 2. Как кто-то сказал, «ничего нет справедливее людской зависти, вечно вгрызающейся в душу писателя»[83], а по Горацию,

знакомые с их муками и готовые к травле, последуем за Катоном в ливийский зной и, взыскуя истины и вооружившись разумными доводами, словно языком философии, пойдем дальше. Рассказав то, что нам казалось необходимым об эфире и его украшении, потолкуем теперь о находящемся под ним и связанном с ним воздухе, показывая, что в нем происходит и по какой причине.

I. О воздухе

3. Воздух, находящийся между луной и землей, чем ближе к земле, тем влажнее и плотнее, чем дальше, тем суше и прозрачнее. Поскольку он ниже солнца, от него он получает тепло и свет. Солнце никогда не покидает пределов засушливой области, поэтому эту часть воздуха по близости своей оно выжигает, а отдаленные оставляет без тепла, и, по соседству своему с землей и водой, они охлаждаются. Те же части воздуха, что находятся посередине, уравновешиваются между двумя этими неумеренными областями. Таким образом, в воздухе пять различных частей, их-то древние назвали пятью зонами, а не те, что над луной, как некоторые считают. Над луной ведь нет ничего переменчивого, нет места и противоположности. Если там эфир, называемый огнем, и огненные тела звезд, откуда же взяться холоду? 4. Правда, я знаю, что ошибаются они, следуя словам философов, утверждающих, что в небе пять зон, например, по Вергилию: «держат небо пять зон»[85].

Против этого мнения у нас два аргумента. Во-первых, воздух часто называют небом, говоря, например, о «птицах небесных»[86]. Во-вторых, над пятью областями воздуха пять областей эфира, и эфирная область получает имя по подлежащей ей воздушной; стоящая над холодной областью называется холодной, хотя нет в ней никакого холода, стоящая над засушливой — засушливой, и не потому, что в эфире может царить какая-либо засуха. Высший огонь столь легок, что зажечь что-либо не может, пока не смешается с чем-то влажным и плотным. Все подобные изменения происходят на земле при контакте с находящимся над ней воздухом: именно свойство воздуха воздействует на подлежащую землю. Так что пять зон — в воздухе, пять — на земле[87]. Итак, поговорим о расположенном над нашей обитаемой областью воздухе и покажем, какие в нем бывают изменения и почему, начав с дождя, случающегося во всякое время года[88].

II. О дождях

5. У дождей разные причины. Иногда испаряется густой влажный пар, когда он поднимается, в него проникают мельчайшие капли, а увеличившись и отяжелев, они падают: идет дождь. Иной раз воздух из-за холода, исходящего от земли и воды, уплотняется и переходит в состояние воды, под действием же солнечного тепла эта вода, растопленная, словно лед огнем, падает мелкими крапинами. Случается еще, что солнце для собственного пропитания притягивает влагу, тогда то, что в ней более подвижно, превращается в огонь, а что тяжелее, падает. Поэтому-то после сильной жары, как можно видеть, бывают ливни.

6. Возникает вопрос: если огню свойственно стремиться вверх, почему солнечные лучи и тепло падают на землю? Ответим: солнце огненной природы не потому, что только из него состоит, а потому, что огонь в нем доминирует. Мы говорили выше, что звездные тела созданы из четырех элементов с преобладанием огня. Так и в солнце, состоящем из четырех элементов, хотя и с преобладанием огня, то, что от воды и от земли, стремится к себе подобному, то есть к земле и воде; исходя же из источника жара, они частично уносят его с собой, что и нагревает землю и воду.

7. Поскольку в природе тепла — подниматься, оно, опустившись, как описано, на обратном пути захватывает с собой наверх часть влаги, заставляет ее вскипеть и превращает в самое себя. Вообще, если говорить начистоту, солнце поднимает влагу, а не притягивает, и потому называется источником тепла, что таким способом согревает находящееся под ним. Поскольку элемент состоит не из других элементов, в нем нет ничего, что спускалось бы. Очевидно, что область воздуха и земли, находящаяся под солнцем, горяча, отдаленные же — холодны, несмотря на то, что расположены под эфиром.

8. Иной возразит: разве огонь не горяч независимо от того, где он оказывается? Только если смешивается с влажным и плотным, ответим мы ему. Над луной есть огонь, но нет горения, потому что нет влажной и плотной материи, из которой разожглось бы пламя, как нет ни мороза, ни тьмы, но единое и вечное сияние. И никакого нет изменения. Сошлются на Аристотеля, утверждающего: огонь не может не быть горячим[89]. Мы же скажем, что он имел в виду низший огонь, который всегда смешан с какой-нибудь плотной материей и не перестает греть, либо, скажем так, он подразумевал, что огонь всегда горяч, но не в конкретной действительности, а по природе своей.

9. Четвертая причина дождей в том, что ветер поднимает влагу с прудов, рек и озер. Потому-то многие видели, как лягушата и рыбы падают с воздуха: как мы сказали, вода поднимается ветром, и случается, что она захватывает с собой лягушат и рыб, когда же они под действием собственной тяжести падают, не ведающих о том это удивляет.

Нет ни одного времени года без дождей: либо испаряется влажный пар, либо воздух от холода сгущается, либо влага поднимается под действием жара или ветра.

10. Иногда дождь сгущается больше обычного и, разогретый сильным зноем, становится красным и густым, как кровь. Видя такое, не знакомые с физикой твердят, что идет кровавый дождь[90]. Поэтому весьма правдоподобно, что перед концом этого мира капли крови выпадут дождем, потому что мир должен сгореть в огне, по словам Писания: «Пред Ним огонь поядающий»[91], и в другом месте: «Грядущий судить живых и мертвых и мир огнем[92]. Воды, жаром собранные в облака, под действием пламени сгустятся, разгорячатся, покраснеют и прольются, словно кровь.

III. О радуге

11. Поскольку в дождливое время в облаках появляется разноцветная арка, расскажем, почему она возникает и откуда все ее цвета. Когда, как мы сказали, солнечный жар поднимает влагу или испаряется влажный пар, вода в облаке блестит в солнечном свете, словно в стеклянной вазе, там, где она прозрачнее и теплее, краснеет, где плотнее, она пурпурная или черная. Поэтому радуга светится только в стороне, противоположной солнцу, а воздух вблизи солнца так освещен его лучами, что в нем видны разные цвета[93].

Рассмотрев причины дождей и радуги, перейдем к граду.

IV. Откуда град

12. Поскольку влага указанным образом поднимается, в вышине часто дует холодный и сухой ветер. Замораживая водяные капли, он превращает их в каменистую субстанцию, а поскольку капли круглые (что доказывается формой отверстий, которые они регулярным падением проделывают в камне), падает круглый град[94].

V. Откуда снег

13. Снег возникает, если эти капли замерзают раньше, чем становятся крупными и уплотняются. Тут спросят: если летом часто выпадает град, почему в это же время в предгорьях никогда не бывает снега?[95] На это возразим: летом под действием жара влага поднимается очень высоко, увлекая за собой капли, а те, увеличиваясь и замерзая от холода, порождают град; зимой, когда мороз на поверхности земли, капли воды при холодной погоде сжимаются, не став крупными, и превращаются в снег. Летом же, когда холода на земле нет, они не замерзают, пока не укрупнятся и не уплотнятся, поднявшись ввысь. Потому-то и не бывает летом снега, хотя часто выпадает град.

VI. О громах и молниях

14. Порассуждаем о происхождении и свойствах громов и молний. Когда влажный пар поднимается ввысь и достигает верхних слоев воздуха, они начинают двигаться из-за веса влаги, а частицы воздуха, словно волны воды, сталкиваясь, производят раскаты грома. Разгоряченный движением воздух переходит в состояние огня и вспыхивает, и хотя такую вспышку сопровождает гром, достигает она нас быстрее, потому что зрение быстрее слуха. Когда происходит это стечение частиц сгущенного пара, возникает сильный удар: если он направляется вверх, гремит гром без молнии, если вниз, но не такой сильный, чтобы дойти до какого-либо препятствия, молнии тоже нет, если же достигает препятствия, то раскалывает его. Поскольку воздуху самому по себе свойственно движение вверх, при отсутствии стоящей на пути материи он возвращается обратно «и разметанный огнь собирает»[96]. 15. Если в нижнем слое воздуха влажно, воздух, попавший под удар, загореться не может, и возникает раскалывающая, а не жгущая молния. Если же в воздухе влаги нет, из-за движения и сухости он возгорается и появляется жгущая молния.

Итак, молния есть сотрясенная частица воздуха, с силой поражающая препятствие, гром — звук, производимый с силой сталкивающимися друг с другом частицами воздуха, а вспышка — частица воздуха, воспламененная и светящаяся под действием удара.

16. Молния не камень, как некоторые думают. Если бы она была камнем, то не могла бы нестись в разные стороны, возвращаться наверх[97], а поражая кого-то, калечила бы плоть и кости. Она чаще бьет в высокие предметы, потому что, спускаясь, стремится поскорее вернуться наверх. Но поскольку бытует мнение, что некоторые молнии каменные[98], кратко остановимся на нем, чтобы не показалось, что мы осуждаем или умалчиваем его по неведению или зависти. 17. Говорят, что с поднимающимся ввысь влажным паром поднимается и немного земли, от солнечного жара эта земля каменеет и застревает в полости облака, пока каким-нибудь ударом облако не разбивается: тогда камень выпадает и поражает что-нибудь стоящее высоко.

18. Спросят: если, как мы сказали, влажный пар поднимается круглый год, почему не всегда бывают громы и молнии? Ответим: хотя возникают они и порождаются восходящим влажным паром, но не раньше, чем он достигнет верхнего воздуха, что можно доказать подобным явлением на море. Когда оно до самых глубин колеблется паром, поднимающимся от земли, его толща не может вся колыхаться в разные стороны, но когда это движение достигает поверхности, волны начинают бушевать и приходит шторм.

19. В том, что буря начинается в глубине, можно удостовериться по тюленям, которые, как мы видим, гоняют волны перед бурей; по словам Плиния, по природе своей они сонливы и спят на дне моря, но обеспокоенные паром, будоражащим дно, всплывают[99]. Видя это, наученные опытом, хотя и не разбирающиеся в физике, моряки предсказывают грядущую бурю, уже явно начавшуюся в глубине.

20. Так же происходит в воздухе. Когда нижние его слои занимает пар, он не может толкать его толщу во все стороны, но достигнув выси и став подвижнее, расталкивает ее, и возникают громы и молнии. 21. А зимой при плотном воздухе нет достаточного жара, чтобы пар вознесся высоко, так же и весной. Оставаясь в нижней части воздуха, он порождает ветры и дожди. Летом, в жару, пар поднимается до самой выси, части воздуха по-разному сталкиваются, и появляются громы и молнии. Осенью, поскольку она холодная и сухая, нет ни влаги, чтобы подниматься, ни жара, который бы ее поднимал.

VII. О том, что кажется, будто звезды падают

22. Иногда кажется, будто в воздухе падают звезды, хотя ни одна из них не падает: будучи огненной природы и обладая собственным местом в эфире, они никогда не спускаются на землю. Кроме того, они огромны, хотя издалека и кажутся маленькими, и если какая-нибудь из них упадет, то накроет либо всю землю, либо большую ее часть. Так что они не падают, это лишь видимость. Бывает в верхних слоях воздуха ветер и движение, когда внизу его нет. Из-за этого движения воспламененный светящийся воздух носится по воздуху. Когда он светится около какой-нибудь звезды, он скрывает от нашего взора ее свет и кажется, будто она падает. Спросят: почему же мы не видим эту звезду потом? Ответим, что мы ее видим потом, но не знаем, что это она. Когда, как мы сказали, воспламененный воздух носится, за ним следует более плотный и, следовательно, медленнее движущийся воздух, который, оказавшись между нами и звездой, отнимает ее у нашего взора. Пока же воздух пройдет и она снова появится, небесная твердь, неуклонно движущаяся на запад, уносит ее дальше вслед за собой, и когда она является снова, в другом месте, ее считают другой звездой[100].

VIII. О комете

23. Комета, являющаяся при смене власти, как нам кажется, не относится к звездам, потому что она не из неподвижных и не из планет. То, что, она не из неподвижных, очевидно из того, что мы ощущаем ее движение, а то, что не планета, из того, что она часто бывает вне Зодиака и не следует планетному движению. Если бы она была звездой, то находилась бы в одном из полушарий, но когда появляются остальные звезды полушария, почему она, более крупная на вид, не показывается? Так что это не звезда, а огонь, зажженный по воле Творца для какого-то знамения.

IX. О положении воды

24. Рассказав, ради краткости бегло, о воздухе и происходящем в нем, начнем разговор о воде и ее положении. Божественная премудрость, зная, что без тепла и влаги жизни быть не может, землю и воду сделала холодными, а источник всего тепла, солнце, поместила над серединой земли, чтобы оно равномерно согревало ее тут и там. Но поскольку одним лишь теплом ничто жить не может, она поместила в центре, под источником тепла, источник влаги: вместе они всё на земле приводят в равновесие. Источник влаги находится посреди засушливой области, наподобие круга равноденствия он окружает землю, поэтому многие считают, что его не существует, ведь из-за великой жары до него не добраться. Физики же по описанной причине верят в него и называют истинным морем.

X. О потоках океана

25. Приходя на запад, это море дает два обратных потока[101]: один на юг, другой — на север, по направлению к обеим сторонам земли. Так же оно делает и на востоке, склоняясь к двум сторонам. Когда восточный и западный потоки, направляющиеся на север, встречаются, море от столкновения бурлит и возникают всем известные приливы и отливы океана, называемые морским течением. То же происходит с потоками, сталкивающимися на другом полюсе земли. Иные говорят, что морское течение связано с находящимися на дне моря горами: достигая их, море позади себя падает, бурлит, русло его там заполняется, а спереди пустеет, а когда оно возвращается, то спереди заполняется, а сзади пустеет.

26. Западный поток, идущий на север вдоль краев земли и огибая Африку, когда достигает ее края, (распространяется) от Кальпы[102] и Атласа до окрестностей Иерусалима, называясь Средиземным морем и в разных местах получая разные имена. Если кто-то хочет узнать, как оно опускается и поднимается и какие получает имена от местностей, пусть сверится с картой мира. Поскольку же легче запоминается описание, представленное взору, покажем сказанное.

27. Западный поток, направляющийся на север, по горе Атласу получает имя Атлантического, в нем расположена Британия и другие близлежащие острова. Из восточного потока, идущего на север, рождается Индийское море. Сходным образом, надо полагать, рождаются различные моря и в потоках, идущих на юг, но описывать это нам не следует, потому что лежащая между нами засушливая область оставляет неизвестным для нас их расположение. А поскольку, по нашему мнению, из тех же потоков рождаются ветры, о происхождении ветров — основных и боковых — мы и поведем рассказ[103].

XI. О происхождении ветров

28. Как мы сказали, на западе источник всей влаги делится на два потока, один на юг, другой — на север: этот водораздел вызывает движение воздуха. Если напор достаточно велик, то он порождает ветер под названием Зефир, а два восточных потока своим разделением и движением вызывают восточный ветер, называемый Евром. Когда сталкиваются идущие на север восточный и западный потоки, воздух приходит в движение и возникает северный ветер, который называют Бореем. Он холоден, потому что рождается в холодной области, и сух, потому что гонит тучи из этого угла земли в середину, а рядом с засушливой областью вызывает дожди. Проходя в засушливой области, он нагревается, хотя нам кажется холодным, но там он горяч. 29. Подобным же образом при столкновении двух идущих на юг потоков рождается Австр. Вне пределов засушливой области он холоден и сух, как Борей, потому что рождается в холодной области, но, проходя через засушливую область, он приходит к нам горячим и, гоня в наш обитаемый угол земли облака, оказывается горячим и влажным, хотя по происхождению холоден и сух. Рассмотрев происхождение четырех основных ветров, узнаем, откуда берутся боковые.

30. Если из двух идущих на север потоков, как описано выше, порождающих Борей, восточный оказывается быстрее, он встречает западный за центральной точкой севера, и тогда рождается боковой ветер между Бореем и Зефиром. Если же восточный сталкивается с западным за центральной точкой, рождается боковой ветер между Бореем и Евром. Точно так же, встречаясь за серединой, два других потока порождают боковые ветры: один между Евром и Австром, другой — между Австром и Зефиром. Поскольку наглядное изображение уменьшает труд, нарисуем нечто подобное предыдущему, но в ней потоки сходятся не в середине, как на той: по первой можно представить себе основные ветры, а по второй — боковые[104].

31. Встает вопрос: если ветры возникают по описанным причинам, а потоки, судя по ежедневному морскому течению[105], разделяются и сталкиваются постоянно, почему ветра дуют не каждый день? Ответим: потоки постоянны, но не всегда достаточно сильны, чтобы достичь нас. Часто кажется, что ветра нет, а в других местах или в верхних слоях воздуха есть, хотя мы этого не чувствуем. 32. Иные считают причиной ветров пустоты в земле: проникая в них, частицы воздуха, будучи подвижными и стремясь одновременно внутрь и наружу, приходят в конфликт, а пришедший в движение воздух порождает ветер; поэтому полную таких пустот Эолию называют страной ветров[106]. По другим мнениям, воздух будоражит и гонит ветра поднимающийся влажный пар. Мы считаем, что ветры возникают по всем трем причинам.

XII. Почему одна вода пресная, другая соленая

33. Рассказав об источнике всей влаги и происхождении ветров, выясним теперь, откуда берется соленая вода. Естественный вкус воды — пресный (поэтому пресная и природная слизь), но иногда становится соленой по следующей причине. Море, находясь, как мы говорили, под засушливой областью, от жара сжимается и солонеет. Ведь очевидно, что при кипячении вода превращается в соль. Спросят, однако: если все воды рождаются от этого соленого источника и к нему же возвращаются, по словам Соломона, «к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются»[107] (не следует же считать, что воды исчезают, скорее они движутся по кругу), то почему же одни соленые, другие пресные? 34. Ответ таков: поскольку земля пористая, вода благодаря своей текучести проникает в нее, спускаясь водопадами, она очищается и разрежается, теряя соленый вкус; а вырываясь на поверхность, она дает пресные источники и от них — ручьи.

XIII. О колодцах

35. О колодцах и о том, откуда в них берется влага, единого мнения нет: если бы они питались, как источники, из водопадов, то они бы переполнялись и растекались. Возразим на это: имея источником своим водопады, они не переполняются, потому что случается, что водопад в этом месте не заканчивается, а возникает там и сям, и вода тогда течет дальше, за колодец, но не вырывается наружу. Там где находится источник, водопад заканчивается, поэтому считается, что вода, не способная протечь сквозь толщу земли, вырывается наружу. Есть мнение, что колодцы питаются не водопадами, а потом земли: в земле, пористой и содержащей в себе сколько-то жидкости, спускаются водяные капли, словно пот у человека, и так возникает колодезная вода.

36. Нам кажется, что источник ее и там, и там. То, что они из водопадов, доказывается тем, что прямо рядом с рекой можно найти колодец и что, если сделать рядом со старым колодцем новый, вода из одного переходит в другой. То же, что они из пота земли, видно по тому, что их находят в сухих и возвышенных местах.

37. То, что колодезная вода зимой теплая, а летом холодная, связано вот с чем: зима по природе холодная, поры земли скованы морозом, пар не испаряется и, оставаясь внутри, нагревает и воду, а летом, когда поры земной поверхности открыты зноем, пар уходит, жар убывает, вот и вода, из глубин вырываясь наружу, холодна. Поэтому колодезная вода летом чрезвычайно холодна, источниковая, находясь ближе к теплому воздуху, теплее, речная еще теплее, дождевая еще теплее.

Итак, пресная вода возникает в процессе очищения воды в водопадах, та же, что выходит на поверхность из источника влаги, а не через водопады, плотна, солона и называется морем.

XIV. О пожаре и потопе

38. Все философы сходятся на том, что земной мир кончится либо пожаром, либо потопом: посмотрим, каковы их причины. Поскольку вода, как мы сказали, лежит под источником тепла, случается, что влага потихоньку возрастает и превосходит количество жара, достигая, наконец, таких размеров, что, не сдерживаемая никакими берегами, разливается повсюду и покрывает землю. Когда под воздействием солнца и земной суши она высыхает, жар возрастает и превосходит количество влаги, пока не достигает такого размера, что распространяется по всей земле и сжигает ее.

39. Иные говорят, что это происходит от восхождения или снижения планет: если все планеты одновременно поднимаются выше обычного, удалившись от земли, то потребляют меньше влаги, она распространяется по земле, и начинается наводнение. Если же восходят одна, две или три, без остальных, количество влаги не так увеличивается: из-за восхождения одних ее становится больше, но близость других ее иссушает. Когда все они снижаются, то близостью своей сжигают земли, и начинается пожар. Но если снижаются лишь две-три, без остальных, пожара не происходит, потому что те, что ближе, действуют сильно, а отдаленные — слабо. Следует учитывать, что одно дело потоп, другое — местное наводнение, причем первый не может следовать за вторым, но лишь сам по себе, и тогда одно за другим все бренное погибнет. Следовательно, поскольку во времена Ноя мир был уничтожен потопом, нынешний мир погибнет в огне.

XV. О лунном месяце

40. Поскольку в конце этой книги речь идет о море, посмотрим, почему в первую неделю лунного месяца приливы и отливы слабеют, во вторую растут, в третью слабеют, в четвертую растут. В междулуние весь освещающий луну солнечный свет падает на воздух, он не может разредить находящееся под ним и иссушить влагу: тогда морское течение максимальное. Когда же свет опускается, луна загорается, сушит воздух и уменьшает количество влаги. Чем ниже опускается свет, тем больше высыхает влаги, и так до седьмого дня. На седьмой день, горя полностью, до середины, луна посредством воздуха иссушает влагу, и та, выкипая, поднимается: так до четырнадцатого дня растет морское течение. Поскольку в третью неделю жар, поднимаясь, убывает, морское течение слабеет, в четвертую же, когда с подъемом света жар слабеет, воздух сгущается, влага возрастает, а с ним и морское течение вплоть до новолуния.

Пролог

1. В предшествующих томах рассказ плавно спускался от первопричины вещей к земле, не льстя слуху, служа лишь пользе читателей и поэтому не слишком радуя души глупцов. Впрочем, уже исполнилось апостольское: «Будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху»[108]. 2. На какую еще свободу в науке можно надеяться, если мы знаем, что учителя подхалимничают перед учениками, а те, судьи своих учителей, решают, о чем им говорить и о чем молчать? Редко встретишь лицо магистра, чаще — физиономию и голос сатрапа; если же кто из учеников пойдет за суровым учителем, школярские девки обзовут его больным и грубым дикарем, а он скажет вместе с Умбрицием:

То, за что учителей следовало бы любить, заставляет бежать от них, как у Овидия:

3. Однако поскольку благоразумному следует склонять душу не к худшему, а к лучшему, отвергнув зло и приобщившись к благому, последуем дальше и мы: в общих чертах поведав об элементах и их украшении, потолкуем о земле и ее красотах.

I. О земле и ее качествах

4. Земля есть элемент, помещенный посередине мира и поэтому самый низкий, ведь во всякой сфере только центр самый низкий. Мир же представляет собой подобие яйца: земля в нем — желток, вода вокруг нее — белок вокруг желтка, воду окружает воздух, как пленка — белок, все вместе охватывает огонь, словно яичная скорлупа[111].

5. Земля, помещенная таким образом в середину мира, по природе своей холодная и сухая, но в разных своих частях может обладать различными свойствами. Область под засушливым воздухом из-за солнечного жара суха и необитаема. Оба ее полюса, подлежащие холодным областям воздуха, морозны и необитаемы. Та же ее часть, что лежит под умеренным воздухом, умеренна и обитаема. Поскольку, как мы сказали, умеренных областей на земле две, столько же умеренных и пригодных для жизни областей: одна по эту сторону засушливой области, одна — по другую. Хотя обе подходят для жизни, мы считаем, что заселена людьми только одна из них, не вся земля. Но поскольку философы рассуждают о жителях обеих, — не потому что они там есть, а потому, что могут там быть, — перескажем о тех, в чье существование мы не верим, согласно философским текстам.

II. О жителях земли

6. Обитаемая часть земли, в которой мы живем, делится надвое. Поскольку умеренный воздух есть с обеих сторон земли, то на обеих сторонах есть и умеренная и пригодная для жизни область. Потоки океана поясом по горизонту охватывают стороны земли, деля ее пополам: в верхней половине живем мы, в нижней — наши антиподы. Но ни один из наших не может попасть к ним, никто из них — к нам. С северной стороны переход преграждают холод и потоки, с востока и запада — только потоки. Вторая обитаемая область подобным же образом делится пополам, верхнюю часть занимают наши антэки, нижнюю — антиподы. Итак, в двух обитаемых областях четыре местности, у жителей которых некоторые временные промежутки совпадают, другие — нет.

7. С антиподами у нас общие зима, лето и другие времена года, но когда у нас день, у них ночь, и наоборот. Если при близком солнце лето, при удаленном — зима, при среднем — весна или осень, а знаки Зодиака, в своем служении земле обходящие кругом свое природное место, равно удалены от нас и от них, солнце, в каком знаке не пребывает, одинаково воздействует на нас и на них. Поэтому резонно, что у нас одни и те же времена года, но не день и ночь, ведь когда светит солнце, наступает день, а когда тень на земле, ночь. Тень всегда находится на противоположной свету стороне. Когда на верхней стороне земли сияет день, на нижней ночная тьма, а когда в тени верхняя, в нижней свет. Нет такого часа, когда в одной части не был бы день, а в другой ночь.

8. Возникает, однако, вопрос: если у нас с ними лето и зима совпадают, а когда у нас день, у тех — ночь, но летом у нас дни очень длинные, а ночи короткие, у них же, получается, дни короткие, а ночи длинные, это ведь противоречит природе лета? Ответим на это: хотя, когда у нас день, у них ночь, она наступает не сразу, как только у нас начинается день, иногда день и у нас, и у них, только у одних утром, у других вечером. Когда солнце у нас всходит, у них оно заходит, у нас утро, у них вечер, например, в нашем первом часу у них еще не ночь. Точно так же на закате, когда у нас солнце заходит, им оно является, то есть у них утро, у нас — вечер.

9. Так получается, что дни и ночи у нас с ними одинаковые, хотя и не одновременно. То же и зимой. Но почему так происходит, пусть между собой решают умные читатели. У нас с антэками совпадают день и ночь, но когда у нас лето, у них зима и наоборот. Мы в одном полушарии, свет и тень у нас в одно время, но поскольку солнце, находясь близко к нам, от них удаляется, когда у нас лето, у них — зима. Уходя же от нас, оно приближается к ним, тогда у нас зима, у них — лето.

10. Вновь возникает вопрос, похожий на предыдущий, ответ на который легко найдет всякий, усвоивший сказанное выше: нас с антиподами антэков не объединяют ни дни, ни ночи, ни лето, ни зима. Антэки со своими антиподами связаны так же, как мы со своими, а антэки с нашими антиподами так же, как мы с их антиподами. Достаточно рассказав о трех обитаемых областях и их обитателях, потолкуем теперь о нашей.

III. О границах Азии, Африки и Европы

11. Наша обитаемая область протянулась с востока на запад и с севера на юг и хотя считается умеренной, эта умеренность распределяется по ней не равномерно. Земли, близлежащие к засушливой области, например, Ливия и Эфиопия, жаркие и сухие; близкие к холодной — холодны, восток жаркий и влажный, запад холоден и сух, центр умеренный. Три основные ее части — Азия, Африка и Европа. Азия начинается на Востоке по сторонам распространяется до севера и засушливой области, заканчивается у Танаиса и Нила, занимая половину обитаемой области. Европе и Африке принадлежит вторая половина. Границы Африки проходят по Нилу на востоке, засушливой области на юге Средиземному морю на севере и океанскому потоку на западе. Границы же Европы на востоке проходят по Танаису, на юге по Средиземному морю, на западе по океанскому потоку, на севере — у области холода, вот так.

IV. Почему в некоторых горах вечный снег

12. В этой области есть горы, на вершинах которых лежит снег, когда на равнине жара. Спрашивается, почему на вершинах снег, а на равнине нет, если тепло приходит от солнца, а горы ближе к нему, чем их равнины. На это ответим (мы уже вкратце касались этого раньше), что хотя тепло и от горячего по природе солнца, но оно ничего не может согреть, пока не смешается с чем-то влажным, превращая его в свою природу. Поэтому в горах разреженный, сильно удаленный от земли воздух не может зажечься от солнца, но, носясь повсюду благодаря своей легкости, охлаждается. В долине же, где он плотен и почти неподвижен, быстро зажигается и нагревается. Летом это доказывается тем, что стоячий воздух зажигается и нагревается, но если ветер приводит его в движение, он чувствуется холодным. Возникает, правда, еще один вопрос: если воздух в высоких горах столь разрежен, почему же он сгущается в облака и снег? На это мы скажем, что не он сгущается, а пар, поднимающийся с равнин, под воздействием царящего в вышине холода сгущается в облака и уплотняется в снег.

V. Какие свойства земля получает от ветров

13. Одна и та же обитаемая область от разных ветров получает различные свойства. Если, например, какая-то земля, отгороженная горами от востока, закрыта также западу и северу, но открыта югу, она жаркая и сухая, зимой пригодна для жизни, а летом ужасна. Если же все наоборот, зимой ужасна, летом — удобна. Земля, открытая на восток и закрытая по другим направлениям, теплая и влажная и поэтому удобная. То, что мы говорим о частях земли, можно проверить на окнах: южные летом неудобны, зимой хороши, северные — наоборот. Потому-то древние строили южный и северный триклинии, чтобы в южном спать зимой, в северном — летом.

Достаточно рассказав об этом элементе и его частях, следует теперь поговорить о травах, плодах и деревьях.

VI. О привитых деревьях

14. Поскольку Мацер и Диоскорид[112] пишут о них подробно, мы не будем говорить о них, за исключением одного вопроса относительно привитых растений: если ствол одной природы, черенок — другой, а сила роста поднимается из земли через корни и ствол, каким образом переходят в природу черенка ветви и плоды? Решение этого вопроса таково: из земли по порам корней поднимается теплый и влажный пар, неся частицы земли и воды; сила жизни, роста и плодоношения поднимается по стволу; ствол удерживает то, что требуется ему по природе, и, естественным теплом направляя это в сердцевину, меняется сам и изменяет кору. То же, что доходит до черенка, черенок подобным же образом потребляет по надобности собственной природы[113].

VII. О земном животном

15. Остается рассказать о земном животном. Хотя все животные смертны, одни разумны, другие неразумны. Неразумных — бесчисленное множество и для философского изложения они не имеют особого значения, поэтому об их свойствах и почему одни жуют, другие нет, одни мочатся, другие нет, мы пока говорить не станем, а перейдем к смертному и разумному, то есть к человеку, ведь это достойнее. Поскольку он состоит из двух частей — тела и души, следует сначала потолковать о человеческом теле, прежде прочего доступном нашему познанию, а потом о душе и ее способностях. О создании первых мужчины и женщины, о том, как из праха был сотворен человек, мы рассказали в первой книге, теперь же узнаем о том, как он обычно зачинается, формируется, рождается, о его возрастах, членах, их функциях и полезности.

VIII. О сперме

16. Поскольку человек зачинается спермой, нужно сказать о ней кое-что. Сперма есть семя человека, состоящее из чистой субстанции всех членов. То, что она состоит из субстанции всех членов, очевидно из того, что из нее формируются все члены, природа же такова, что подобное рождается из подобного. Еще одно доказательство состоит в том, что если отец получает неизлечимое заболевание, например, хирагру или подагру, недуг того же члена получит и сын.

IX. О времени, подходящем для соития

Упомянув о сперме, принимаемой маткой, надо немного рассказать о времени, подходящем для соития, и о матке. Время для соития наступает в четырнадцатилетием возрасте. Спрашивается: раз сперма возникает в тепле и влаге, а детство теплое и влажное, почему тогда не происходит соития? На это ответим, что в этом возрасте еще закрыты необходимые каналы, по которым сперма может выйти. В других же возрастах они открыты и пригодны для соития. В ранней и глубокой старости из-за холодности этих возрастов соитие бывает редко. После трапезы перед сном это дело вредно, потому что отнимает жар, необходимый для переваривания пищи; после же сна, когда пища переварена, самое время. О том, какая комплекция нужна для соития, можно узнать во второй части трактата.

X. О матке и бесплодии

17. Матка есть вместилище для семени, покрытое изнутри ворсом, чтобы лучше улавливать его, и обладающее семью ячейками, отчеканенными в форме человеческой фигуры, словно монеты. Поэтому женщина за раз может родить не больше семи детей. Поскольку матка может стать причиной бесплодия, кратко расскажем о ней. Причиной бесплодия могут быть чрезмерная сухость, чрезмерная влажность, чрезмерный жар или чрезмерный холод. Состоя из уравновешенной крови, сперма, чтобы стать чем-то, нуждается в себе подобном. Иногда зачатию мешает излишняя тучность: закрывая отверстие мешочка, она не пропускает семя. Поэтому Вергилий в «Георгиках» советует кобылиц во время спаривания изнурять худобой и добавляет из физики: «не забухли бы борозды праздно»[114]. Наконец, причиной бесплодия может стать и слишком частое соитие: матка внутри истачивается и, словно намасленный мрамор, ничего не может задержать.

XI. О женской сперме и месячных

18. Спрашивается, достаточно ли мужской спермы, без женской, для рождения. Некоторые считают, что достаточно, чему доказательством служит то, что часто мужчина овладевает женщиной без ее желания и, несмотря на ее слезы, кого-то порождает, когда никакого женского семени быть не может: ведь не бывает выброса семени без желания. Мы думаем, что женская сперма участвует в зачатии, что очевидно по недугу, который ребенок наследует в том же органе, что у матери. На то, что женщина зачинает без желания, скажем, что, если в начале и не нравится, в конце, по слабости плоти, все же нравится.

19. После зачатия прекращаются месячные, поэтому расскажем, что это такое и почему в этот момент их нет. Всякая женщина по природе холодна, самая горячая холоднее самого холодного мужчины, она не может как следует переварить пищу, часть ее остается и каждый месяц вычищается, называясь поэтому месячными. Когда же происходит зачатие, плод выделяет тепло, пища переваривается лучше и остатков образуется не так много. Кроме того, плод питается кровью матери, и она не нуждается в очищении. По этой причине прочие животные начинают ходить с момента рождения, а человек не может, потому что в утробе питается менструальной кровью. Почему женщины становятся горячее после зачатия, при том что прочие животные вообще отказываются после этого от соития, почему они, будучи холоднее мужчин, превосходят их в сластолюбии, почему в соитии с прокаженным женщина не заражается, а мужчина заражается от прокаженной, — обо всем этом мы пока речь вести не будем, чтобы не смущать клириков и не оскорбить их длинным разговором о подобных предметах, если им попадется в руки наша книга.

XII. Как зачинается мальчик, как девочка

Когда сперма оказывается в матке и отверстие закрывается, если она останавливается справа, то благодаря близости находящейся справа от матки печени питается лучшей и более теплой кровью, и получается мальчик; если слева, вдали от печени, источника тепла, то девочка; если не совсем справа, а немного левее, но все же справа, то родится женоподобный мужчина; если, наконец, слева, но немного правее, — мужеподобная женщина.

XIII. О воздействии сил на ребенка

20. Когда семя находит свое место в одной из четырех частей матки, на него начинает воздействовать переваривающая сила: нагреваясь от материнского тепла, она его сжимает. Но по сухости своей зародыш создает внутри себя пленку, защищающую его от смешения с вредными для него излишками. Эта пленка растет и выходит на свет вместе с младенцем. На седьмой день после зачатия, как сообщает Макробий[115], на поверхности пленки появляются капли крови, на третью неделю они примешиваются к влаге зачатия, на четвертую сгущаются в жидкую массу, нечто среднее между плотью и кровью; наконец, сила роста приходит на пятой неделе, если ребенку предстоит родиться на седьмом месяце, или на седьмой неделе, если на девятом. Ее функция — формирование тела человека. За ней следует приспосабливающая сила: ей надлежит холодное и сухое превратить в холодные и сухие члены, например, в кости, холодное и влажное — во флегматическое, скажем, в легкие, горячее и сухое — в холерическое, вроде сердца, горячее и влажное — в сангвиническое, например, в печень. После нее действует оттачивающая сила: она высекает руки, просверливает ноздри и прочее.

Когда члены сформированы, прилажены и отточены, влажный пар взбегает по артериям и венам, давая движение и жизнь. Движение зарождается на семидесятый день, если ребенок должен родиться на седьмом месяце, или на девяностый, если на девятом. Но поскольку все живущее во времени нуждается в питании, приходит потом и сила кормления, сохраняющаяся до смерти.

XIV. Как ребенок питается в утробе. О семимесячных циклах

21. Возникает вопрос, как питается ребенок в утробе. Ответим: некими нервами, находящимися в пупе, он прикреплен к матке, через них он питается чистой кровью из печени и растет, поэтому, получая питание уже переваренным, он не нуждается в его выведении. За описанными силами следует рождение, у которого бывает два срока: на седьмой месяц и на девятый.

22. Спросят, почему ребенок не выживает, если рождается до седьмого месяца, выживает, если рождается на седьмой месяц и не выживает, если на восьмой. Физики говорят, что до седьмого месяца ребенку не хватает необходимой для жизни двигательной способности, а на седьмой ее уже достаточно, поэтому, если он, ворочаясь, ломает нервы, которыми крепится к матке, то рождается непригодным к жизни. На восьмой месяц он ослаблен собственным движением в седьмой месяц и, если рождается, то к жизни не пригоден: он должен отдохнуть, и тогда, на девятый месяц, он опять начинает двигаться и, снова порвав нервы, рождается уже готовый к жизни. Поскольку он питается в тепле и влаге, а рождаясь, оказывается во враждебной ему среде, чувствуя это, он издает крик, поэтому первый голос человека — крик боли.

XV. О детстве

23. С первого по седьмой год длится детство, потому что часть этого времени ребенок не может говорить, а потом говорит, но не в совершенстве, может чувствовать, но еще лишен разума и интеллекта. Скажем кое-что о чувстве, а о разуме, интеллекте и почему их нет в этом возрасте, поговорим, когда речь пойдет о душе, ведь это способности души. Поскольку чувство имеет своей причиной животную силу, которой предшествуют природная и духовная силы, начнем именно с природной, первой из них.

XVI. О первом этапе пищеварения

24. Человек состоит из четырех элементов, поэтому из тепла и влаги в нем рождается влажный и теплый пар. Распространяясь по членам, приводя их в движение, он осуществляет трехкратное пищеварение и называется природной силой. Заговорив о трех этапах пищеварения, узнаем, что оно вообще из себя представляет, где и как происходит. Переваривание — это изменение вещи через вскипание. Первый этап его проходит в желудке, второй — в печени, третий — во всех членах. Начнем с первого. 25. Тело человека в определенном возрасте нуждается в росте и во всяком возрасте — в подкреплении (ведь надо противостоять жару и холоду внутри и снаружи), поэтому потребовались пища и питье для пропитания и роста. Но пища груба, и прежде чем отправить ее в желудок, следует ее размельчить и смягчить. Для разжевывания пищи из слизи, спускающейся по деснам, уплотнившейся и затвердевшей от холода, возникли зубы, а язык, словно рука мельника, вертит ее и направляет под зубы. Он губкообразен, чтобы воспринимать соки и различать вкус. Первый этап пищеварения начинается во рту: подготовленная таким образом пища вместе с питьем по пищеводу входит через широкие врата в желудок, варится там и превращается в подобие настоя. Таков первый этап.

XVII. О желудке и других этапах пищеварения

26. Возникает вопрос, горяч ли по своей природе желудок. Говорят, что да, иначе ему не переварить пищу. Раз он переваривает и изменяет пищу, значит, горяч. Мы же считаем, что по природе он холоден, но бывает горячим. По природе он также нервный, чтобы раздуваться, если человек съедает больше обычного, и сжиматься, когда меньше. По необходимости его природа нервная, чтобы не повредиться, когда в него попадает что-то твердое или не разжеванное, а поскольку все нервное холодной природы, значит, холоден и желудок, но, чтобы еще не переваренная пища лучше в нем держалась, изнутри он покрыт ворсом.

27. Холодный по природе, он все же иногда нагревается. Он расположен над печенью таким образом, что фактически полностью ею покрыт; справа от него желчный пузырь, слева — сердце, все горячие и сухие. От них он нагревается, словно котелок на огне. Собственно говоря, пища варится внутри желудка, а не им самим. Превратившись в подобие настоя, пища через нижнее отверстие, называемое дверью, входит в двенадцатиперстную кишку, названную так потому, что она длиной в двенадцать пальцев того человека, которому принадлежит. Оставив там необходимое для его пропитания, она переходит в следующую кишку, называемую голодной, потому что она ничего не задерживает. К ней присоединяются вены из печени, по которым жидкость попадает на дно печени: они называются мизераиками[116], потому что они несут сок. Осадок же через толстую кишку спускается для испражнения: это излишки первого этапа пищеварения.

28. Попадающая на дно печени жидкость переваривается ее теплом. То, что в ней было горячего и сухого, переходит в красную желчь и по сосудам перетекает в полость желчного пузыря, вместилище желчи, часть ее направляется в желудок для усиления аппетита. А холодное и сухое из жидкости превращается в черную желчь и спускается в селезенку, вместилище ее. Еще часть поднимается в желудок для поддержки в нем удерживающей силы. Холодное и влажное превращается в слизь, идет в легкие, вместилище слизи, поделившись частью с желудком для поддержания выталкивающей силы. Наконец, горячее и влажное, став кровью, остается в печени, вместилище крови. Таким образом, в печени родятся четыре сока, наделенные собственными вместилищами: красная желчь — в желчном пузыре, черная — в селезенке, кровь — в печени, слизь — в легких. Некоторые, правда, считают, что у слизи своего места нет и она всегда сопровождает кровь, чтобы легче разливаться по членам. Таков второй этап пищеварения.

Остающееся от него по полой кишке, идущей вдоль позвоночника, спускается к почкам. Те, оставив себе необходимую для питания жидкость, остальное посылают через мочевыводящие пути в мочевой пузырь: эта вытекающая через мужской член жидкость называется мочой, остаток второго этапа пищеварения.

29. Поскольку у детей мочевыводящие пути сужены, застревающие в них плотные частицы каменеют. В других же возрастах, когда пути раскрываются, камни образуются не там, а в почках. Поэтому у ребенка камни возникают в шейке мочевого пузыря, у взрослого — в почках. Кровь, формируясь, как рассказано выше, в печени, по венам растекается по всем членам, переваривается их жаром и уподобляется им. Излишек отчасти удаляется через пот, часть возвращается в печень, переваривается там, спускается и уходит с мочой: она называется осадком. На дне мочи она называется «гипостазис», в середине «энеорима», наверху — «нефиле». Однако что означают слова вроде «находящийся в разных местах», «когда он слитный, когда разорванный» и «по консистенции и цвету», к нашему делу не относится. Если кто-то захочет об этом узнать, пусть почитает Теофила о моче.

XVIII. О комплекциях

30. Этой природной силе надлежит давать рост, что и происходит благодаря теплу и влаге. Если что-то поднимается, это от тепла, если уплотняется — от влаги. Говорят, правда: если рост — от тепла и влаги, то почему растут и холерики, и меланхолики, при том, что одни холодные и сухие, другие — горячие и сухие? Мы на это скажем, что нет человека, который не был бы жарким и влажным, но одни больше, другие меньше. Человек, например, по природе жаркий, влажный и в равной мере обладает четырьмя свойствами, но под воздействием природы в нем те или иные то усиливаются, то ослабляются. Если в ком-то усиливается жар и слабеет влажность, он называется холериком, то есть горячим и сухим, однако он не лишен влаги. Если в другом сильна влага, а жар слаб, это флегматик, если сильна сушь и слаб жар, — меланхолик, если же они наравне, — сангвиник.

31. Итак, все люди по природе жаркие и влажные, а в зависимости от преобладающего и ослабленного свойства каждый получает название по преобладающему и по противоположному тому, которое ослаблено. Человек может вырасти в любой комплекции, но в одной больше, в другой меньше, в одной — в высоту, в другой — в ширину. Холерики высокие и стройные: высокие из-за жара, который дает рост, стройные из-за сухости. Сангвиники высокие из-за жара и полные из-за влажности. Флегматики из-за холода низкорослые, из-за влажности — полные. Меланхолики из-за холода низкие, из-за сухости худые. Однако эти естественные качества часто могут меняться: холерики и меланхолики от безделья или от еды толстеют, сангвиники и флегматики при воздержании или много трудясь худеют. То, что сангвиники, флегматики и другие по природе невысокие, происходит от маленького размера матки или малого количества спермы. Природная сила находится в основных органах, в служебных и вспомогательных, а также в таких, которые представляют собой один из двух последних, и в таких, которые не являются ни служебными, ни вспомогательными. Но поскольку об этом подробно рассказывает Иоанниций в «Исагоге», перейдем сразу к сну, принадлежащему к природной силе.

XIX. О сне и сновидениях

32. Сон есть покой животных сил при усилении природных. Происходит он так: при подъеме влажного пара наполняются нервы, по которым обычно спускается животная сила; животное перестает видеть, слышать и т.п., пока влажный пар не иссушится естественным жаром, а животный дух не начнет опускаться, возбуждая животное к какому-либо чувству. Сновидения возникают из остатков мыслей, из пищи, питья, от погоды, из-за комплекции, от положения тела во сне. Они ничего не значат. Одни посылают ангелы, другие приходят от чистоты и свободы души. Объяснение любого сна у нас всегда наготове, но к делу это не относится, и поскольку мы приближаемся к концу тома, перейдем к духовной силе.

33. Названный выше пар по различным отверстиям попадает в сердце и расширяет его для впитывания воздуха, чтобы умерить внутренний жар, а для выведения излишков сжимает: поэтому он называется духовной силой, которой служат артерии. Однако перейдем к животной силе. Пар, поднимаясь по нервам, очищается и становится столь разреженным, что, попадая в мозг, называется духом, а спускаясь, разными способами совершает, как мы покажем, различные животные действия. Поскольку источник их в мозге, вначале потолкуем о нем, затем о том, как из него происходят чувства. Начнем с головы, где он находится.

XX. О голове

34. Голова есть сферическая субстанция, выступающая спереди и сзади почти на два пальца. Она кругла, чтобы мозгу легче было вращаться внутри и чтобы в углах не задерживались излишки, если бы таковые возникали, и не портили бы ее состояние. Спереди и сзади она выступает, потому что там находятся нервы, из коих передние управляют чувствами, задние — произвольными движениями тела. Внешняя сторона ее — череп, к его пленке прикреплены волосы, рожденные поднимающимся по порам и выходящим наружу паром: выходит он сухим, но окружающим холодом сжимается и превращается в телесную субстанцию, однако тяжелому свойственно спускаться, и они изгибаются и ниспадают. Итак, всякому возрасту присущи излишки, во всяком же возрасте растут волосы и ногти, которые возникают из излишков работы сердца, выходящих через кончики пальцев и затвердевающих от холода.

35. Часть волосяного покрова не растет в некоторых возрастах, например, борода, волосы на груди, а борода не растет у женщин: она имеет источником своим жар, поступающий одновременно от сердца и яичников мужчины, а у женщины не бывает из-за ее холодности, разве что какая-нибудь женщина оказывается горячее обычного. По той же причине нет бороды у скопцов, а в детстве — из-за узости пор. Поскольку волосы возникают из поднимающегося пара, от разных комплекций они получают разные цвета, но поскольку об этом достаточно написано в сочинениях по физике, мы пойдем дальше.

36. Под черепом расположены две пленки, называемые «минингами»: внешняя потверже, ее называют «твердой матерью», внутренняя потоньше, она — «милостивая мать».

XXI. О мозге

37. Под ними находится мозг, которому Константин дает такое определение: «Мозг есть жидкая белая субстанция без крови». Нужно спросить, холодный он или горячий. Мы ответим, что холодный, чтобы не пересохнуть от постоянного движения. Он занимает в голове три ячейки: одну на носу, одну в середине, одну на корме. Первая, горячая и сухая, называется «фантастической», то есть зрительной, потому что в ней расположена сила зрения и понимания. Горяча и суха она для того, чтобы притягивать к себе формы и цвета вещей. Средняя называется «логической», то есть рациональной, в ней сила распознавания: то, что фантастическая ячейка притянула, здесь подвергается распознающей работе души. Эта ячейка горяча и влажна, чтобы, распознавая, лучше приспособиться к свойствам вещей. Третья ячейка называется «памятной», в ней зиждется сила памяти. Распознанное в логической ячейке поступает сюда через некое отверстие, закрытое завесой, поднимающейся, когда мы хотим что-нибудь передать памяти или превратить в воспоминание. Эта ячейка холодна и суха — для лучшего запоминания, ведь холодному и сухому свойственно сжимать.

38. Иной спросит: как же это все доказать? Ответим: по ранам в этих местах. Наблюдая за понятливым, разумным и памятливым человеком, физики заметили, что, получая ранение в одну из этих ячеек, он лишался соответствующей способности, сохраняя другие. Солин в «Полистории» рассказывает, как кто-то, получив рану в затылке, пришел в такое неведение, что забыл даже собственное имя[117]. Не зря древние говорили, что голова — хранилище мудрости, ведь там находится то, что делает человека мудрым: интеллект, разум и память. Для этого к мозгу подходят глазные нервы, через которые выходит животный дух и осуществляет, как мы покажем, зрительный акт. Но сначала нужно сказать несколько слов об устройстве глаз.

XXII. О глазе

39. Глаз представляет собой округлую светлую субстанцию, в середине, впрочем, довольно гладкую, состоящую из трех соков и семи тканей. Она округлая, чтобы вращаться в разные стороны, плоская посередине, чтобы легче схватывать формы и цвета вещей, светится и состоит из соков, чтобы быть проницаемой для зрительного духа, ткани же изгоняют излишки, чтобы они не навредили глазу. Кто хочет знать, какие соки в нем содержатся и как называются ткани, пусть почитает «Пантехне». Природа дала два глаза, чтобы в случае ранения одного остался другой. Теперь потолкуем о зрении.

XXIII. Как работает зрение

40. Идущий от мозга по нервам животный дух, дойдя до глаз, выходит и, улавливая внешний свет — солнечный или чей-то еще, — направляется к препятствию, упирается в него, обволакивает и, наполнившись его формой и цветом, возвращается через глаза и фантастическую ячейку в отдел логики. Так осуществляется зрительный акт, и мы с помощью зрения распознаем образы и цвета вещей. Стоики считают, что не зрительный дух достигает вещи, а глаз принимает в себя образы и цвета: этот аналогичным образом наполненный луч, попадая в глаз, осуществляет зрительный акт. Другие говорят, что луч и до препятствия не доходит, и в глазе не формируется, а формы и цвета формируют воздух, находящийся посередине между зрителем и препятствием, дойдя до которого, луч обретает его форму, возвращается и осуществляет зрительный акт.

Мы предпочитаем мнение, согласно которому зрительный дух доходит до вещи. 41. Это доказывается тем, что от взгляда человека с больными глазами мы часто получаем тот же недуг: от чего же это может происходить, если не от того, что наш зрительный дух заражается от соприкосновения с больным глазом и, возвращаясь, заражает наши глаза? Доказывается это и вот такими колдовскими чарами: хотя люди бывают разных комплекций — горячие, холодные, сухие, влажные, — зрительный дух, выходя из одного человека и неся с собой его свойства, обволакивает лицо другого, обладающего другой комплекцией, и заражает его. Ведь противоположное ранит противоположное. Поэтому старухи, облизывая лицо и сплевывая, вылечивают его: они сплевывают с лица все вредное.

Итак, для зрения необходимы три составляющих: внутренний луч, внешний свет и вещественное препятствие. Когда все три сходятся, происходит зрительный акт, когда нет, не происходит.

42. Существует три вида зрения: взгляд, высматривание и разглядывание. Взглядом мы видим что-то, когда на его поверхности нет никакого отражения: мы достаточно рассказали об этом виде зрения, говоря о том, как происходит зрительный акт. Разглядывание — это когда мы смотрим на что-то, на поверхности чего что-то отражается. Высматривание же различает не то, что на поверхности, а то, что в глубине, например, в воде, это как бы «досмотр за глубинами»[118]. Остается потолковать о высматривании и разглядывании, поскольку причина у них одна, разъясним высматривание, объяснение которого относится и к разглядыванию.

43. Поскольку зрительный дух стремится видеть, он подвижен и бросается в разные стороны, если, облекшись в формы и цвета окружающих предметов, он натыкается на что-то темное, то в силу своей тонкости он неразличим, если же на светящееся, то в этом блеске становится видимым. Аристотель говорит, что никакого отражения здесь нет и что человек видит себя и находящееся за ним следующим образом: наталкиваясь на что-то светящееся, зрительный дух отбрасывается этим светом назад, а вернувшись, схватывает лицо смотрящего и того, что за ним. Такое бывает с зеркалом, поэтому отражение и можно увидеть именно в нем. Другие говорят, что различными формами и цветами заполняется воздух между человеком и зеркалом. Поэтому, если поместить туда что-то блестящее, его видно, а если темное — нет.

XXIV. О слухе

44. Слуховой акт происходит так: воздух, естественным образом получив толчок и восприняв форму звука, выходит в следующий попавшийся у него на пути участок воздуха и придает ему схожую форму, тот так же поступает со следующим участком воздуха, пока не дойдет до ушей, сухих и вогнутых наподобие тимпана. Их звон возбуждает животный дух: спускаясь к ушам по неким нервам, он принимает форму этого звука и таким образом сформированный попадает в логическую ячейку, производя слуховой акт.

Так же действуют и другие чувства, с помощью животного духа, спускающегося из мозга к соответствующим инструментам. Поскольку же суждение о воспринимаемом чувствами выносит душа, настало время потолковать о душе и ее способностях.

XXV. Что такое душа

45. Душа есть дух, соединенный с телом, дающий способность суждения и понимания. Что именно душа судит и понимает, доказывается так: чем больше печешься о теле, тем слабее эти способности, чем меньше заботишься о нем и больше о душе, тем они сильнее. Если же они происходили бы от природы тела, то возрастали бы с заботой о теле, ведь когда возрастает причина, возрастает и следствие[119]. Далее, если всякое творение либо телесно, либо духовно, необходимо, чтобы человек состоял из тела и духа, имея что-то общее с теми и с другими. С безжизненными телами его объединяет существование, с травами и деревьями — жизнь, с грубыми животными — способность чувствовать, с духами — способность суждения. Поэтому Божественное писание и называет человека «всем творением»[120].

XXVI. Какие действия совершает душа, какие тело

46. Поскольку человек состоит из тела и души, причем душа в нем главенствует, ведь она уподобляет его Творцу, было бы странно, если бы тело совершало какие-то действия, а душа — нет. Кто-нибудь спросит: как же мне отличить, что в человеке делает душа, а что тело? Ответим: действия, объединяющие человека с животными и безжизненными тварями, хотя и управляются в человеке душой, не должны относиться на ее счет, но приписываются телу. Те же, что совершает только человек и никакое другое творение, принадлежат душе. Суждение и понимание — от души, ощущение же и тому подобное — от тела.

47. Возразят: если действия совершаются не душой, разве не следует называть их добродетелями или пороками души? И почему из-за них душа получает награду или наказание? Ответим: хотя совершает их не душа, они могут быть ее пороками, потому что она дана человеку для того, чтобы исправлять недозволенные движения тела, а значит, происходят они по ее невежеству или беспечности. Если ученик или слуга согрешит по недосмотру учителя или господина, вина лежит и на них, так же обстоит с душой, когда что-то происходит с телом: она не свободна от вины, хотя действие совершила не сама.

XXVII. Каково место души в устройстве человека

48. Поскольку человек состоит из души и тела, спрашивается, присоединена ли она к нему, слита ли, смешана или соединена с ним. Именно одним из этих четырех способов всякая вещь обретает свое место в устройстве другой вещи. Душа не присоединена к телу, потому что в таком случае она находилась бы вне его и не могла бы равномерно воздействовать на него. Все присоединенное к чему-либо находится снаружи того, к чему присоединено, и наибольшую силу обретает в нем, как огонь, присоединенный к чему-то. Душа не слита с телом. Слияние предполагает переход одного в субстанцию другого, например кипящей воды — в соль, душа же не обретает телесность, а всегда остается духом, значит, она с телом не слита. Смешения тоже не происходит: ничто из смешиваемого не сохраняет своей сущности, но объединяет две, как из золота и серебра возникает электр. Поскольку тело и душа сохраняют свои субстанции, они не смешаны. Следовательно, они соединены, причем так, что душа в любой части тела полностью сохраняет свою цельность и неделимость.

49. Здесь спросят: если она полностью обретается во всех частях тела, значит, отняв одну из них, у тела можно отнять всю душу? Ответим, что душа может находиться в какой-либо части тела, только будучи соединенной с жизнеспособным телом. Если отнять у тела какую-то часть, душа останется в других, там, где в целости находилась раньше. 50. Спрашивается также, возникла ли душа из того же, из чего тело, или нет. Скажем на это, что нет у души иной причины, кроме Творца, всему дающего бытие. И Платон, ученейший из философов, говорит, что Бог-создатель передал сотворенным им звездам и духам заботу о создании человека, а сам сделал душу и передал им, потому что тела людей существуют благодаря служению духов и воздействию звезд, но душа — лишь волею Творца.

XXVIII. О времени соединения

51. Нужно узнать, существует ли душа до тела и когда она соединяется с ним. Мы считаем, что не существует, чему можно привести разумное и авторитетное доказательство. Если бы она существовала раньше, то находилась бы либо в несчастном положении, либо в блаженстве, без предшествующих заслуг. Августин говорит: «Бог каждый день творит новые души»[121]. Время же соединения души с телом никем не устанавливается. Нам кажется, это происходит после действия силы роста и оттачивающей силы, ведь именно тогда разливается по членам естественная сила, без которой в теле не может быть жизни и души.

XXIX. О ее способностях

52. У души есть разные способности: понимание, разум и память. Понимание — это такая сила души, с помощью которой человек разумно воспринимает бестелесное и его причины. Разум — такая сила души, с которой человек воспринимает, какова вещь, в чем ее сходства с другими и отличия от них. Памятью же он твердо запоминает познанное.

53. Спрашивается, если таковы способности души, почему наделенный душой ребенок, не рассуждает, не понимает и т.д. На это скажем: душа человека, имея источником своим Творца, по происхождению совершенна и по происхождению же могла бы знать все, что доступно человеческому познанию, если б не груз плоти. Это доказывается на примере Адама, от рождения до грехопадения человечества, обладавшего совершенным человеческим знанием. Но человечество пало и, смешавшись с грехом, опорочено, поэтому и не может человек пользоваться своими способностями до того, как начнет рассуждать, научившись на собственном опыте или под руководством учителя, подобно тому, как обладающий острым зрением, брошенный в темнице, не может видеть, пока либо не привыкнет к темноте, либо не появится свет, ведь, по словам Вергилия:

54. В раннем возрасте еще нет места предшествующему опыту и не достаточно времени для учения. Поскольку же детство горячее и влажное, аппетит велик и пища переваривается быстро, не хватает периодического притока и оттока; из-за этого образуется плотный пар, поднимаясь, он беспокоит мозг, в котором находятся силы рассуждения и понимания. За детством следует юность, горячая и сухая; взятая из материнской утробы естественная влага высыхает, а пар становится не таким густым и не так беспокоит мозг. Этот возраст подходит для рассуждения и прочего, особенно если зажечь светильники прилежного обучения. Затем приходит старость, естественный жар затухает, и при работающей памяти телесные силы слабеют: холод и сушь своим сжатием способствуют памяти, жар же с его напором дает силы телу. Приходит, наконец, глубокая старость, холодная и влажная: при потухшем естественном жаре усиливается холодная слизь, из-за чего слабеет память, и люди впадают в детство, ведь слизь отвечает за извергающую силу. Начинается тогда разлад тела и души, потому что когда затухает естественный жар человек долго жить не может.

XXX. Какого учителя следует искать

55. Достаточно рассказав о человеке, которому надлежит учить и учиться, расскажем, кого нужно искать, чтобы учили, кого, чтобы учились, какая комплекция подходит для обучения, в каком возрасте стоит его начинать, в каком заканчивать и в каком порядке осваивать науки. Для преподавания следует найти такого, кто берется за дело не ради хвалы или выгоды, но исключительно из любви к мудрости. Ищущий хвалы для себя никогда не захочет, чтобы совершенства достиг и ученик: он просто обойдет молчанием науку, чтобы в том, что ему самому особенно дорого, никто не сравнялся с ним и не достиг большего. Если же он будет преподавать, гонясь за мирскими благами, ему будет все равно, что говорить, лишь бы заплатили: безделица часто привлекательнее необходимого. Если же он возьмется учить из любви к науке, не станет из зависти скрывать знания, бежать известной ему истины ради денег, если не оставит дела, оказавшись в одиночестве, тогда быть ему зорким и усердным наставником себе и другим.

XXXI. Какого ученика

56. Обучения достоин тот, кто не сопротивляется науке, не горд, кто, будучи ничтожеством, не корчит из себя невесть что, кто любит учителя, как отца своего, а то и сильнее. Получая от кого-то самое высокое и достойное, мы должны воздавать ему тем же: от отца мы получаем лишь грубое бытие, от учителя же мудрость, нечто более великое и достойное. Потому-то и следует любить достойных учителей сильнее, чем родителей. И то, что учителей надо любить, не просто справедливо, а полезно: их мнения и высказывания должна нравиться нам, ведь частенько, если мы кого-то не любим, то будем избегать и то, что в нем есть хорошего, стараясь не подражать тем, кто нам не мил.

XXXII. Какая комплекция подходит для обучения и какой возраст

57. Хотя особенно подходит для учения сангвиническая комплекция, поскольку она во всем уравновешенна, но всякий, если постарается, может во всем достичь совершенства, ведь «неутомимый труд все побеждает». Началу учения подходит отрочество, ибо, как говорит Платон, возраст человека подобен воску: если он слишком мягок, образ не отпечатается и не сохранится в нем, если слишком тверд — то же самое. Следовательно, за учение стоит браться в не слишком нежном и в не слишком суровом возрасте. Конец обучению приходит со смертью, поэтому какой-то мудрец на вопрос, когда заканчивается учение, ответил: тогда же, когда и жизнь. Другого философа, умиравшего в девяносто лет, кто-то из учеников спросил, не печалит ли его приближение кончины, и тот ответил: «Да»; а на вопрос, почему, отвечал: «Потому что сейчас я бы и взялся за науки».

XXXIII. В каком порядке следует изучать науки

58. Порядок учения таков: поскольку всякая наука выражается в красноречии, с него и нужно начинать. Она состоит из трех частей: правильно писать и произносить написанное (это дает грамматика), доказывать то, что нуждается в доказательстве (этому учит диалектика), и украшать слова и выражения, согласно правилам риторики. Итак, начинаем с грамматики, переходим к диалектике, затем к риторике; вооружившись этими знаниями, следует приступать к философии. Ее же порядок таков: вначале идет квадривиум, а в нем в свою очередь все начинается с арифметики, затем идут музыка, геометрия и астрономия, за квадривиумом — Священное Писание, ведь через творение мы приходим к познанию Творца.

59. Поскольку всякому учению предшествует грамматика, нам хочется сказать о ней кое-что, хотя Присциан достаточно говорит о ней, но определения дает темные, ничего не объясняет подробно, а причины, по которым он выделяет те или иные типы слов и субкатегории, не указывает. Древние комментаторы в целом неплохо развивали грамматику, выделив ее законы, но плохо изложили субкатегории. То, чего они не досказали, мы расскажем, то, что у них непонятно, разъясним, чтобы в нашем сочинении можно было найти и причины выделения названных частей, и объяснения присциановых определений; в древних же глоссах можно найти общее изложение грамматической науки и отдельные правила.

60. Однако мы кратко поведали о том, о чем собирались, то есть о сущем и не видимом, о сущем и видимом, и вот, чтобы душа читателя радостно отдалась другим предметам познания, завершим здесь четвертый раздел.

I

II

1. Природа умолкла. Подняв глаза на просительницу, просветлевший лицом Разум заговорил словно из самых глубин сердца: «Верно, Природа, блаженный плод чрева моего[168], ты не вырождаешься, не забываешь о своем высоком происхождении, дитя Промысла, неустанно радеешь ты о мире и вещах. Я же — Разум, глубочайший божественный разум, порожденный первой Сущностью из самой себя, словно второе я, не во времени, но в совечной ей бесконечности, я — Разум, знание и посредник божественной воли в устроении вещей, исполняю собственным почином то, что велит мне она. Без согласия Бога, пока Он не вынесет решения об устройстве вещей, бессмысленно спешить давать им бытие: рождение их сначала празднуется в божественном уме, затем уже осуществляется. Поэтому твой замысел об устроении мира, святой и блаженный, подкрепленный вышним советом, не свершить было до срока, утвержденного высшими законами. Несокрушимые узы строгой и непреложной необходимости препятствовали тому, чтобы взыскуемая тобой красота была дарована миру. Теперь же, поскольку ты молишь, молишь вовремя, поскольку и причины поспешествуют, желания твои исполнятся.

2. Сейчас Иле в двойственном положении, колеблется между добром и злом, однако, хотя зло в ней преобладает, она скорее склонна к соглашению. Я вижу, что ее дикую[169] злобу полностью не избыть: закоренелый, к тому же врожденный порок неохотно оставляет насиженное место. Но чтобы не навредила она моему творению и установленным мною порядкам, я в значительной степени искореню в Сильве зло и грубость ее исправлю. Буйную массу, сотрясаемую порожденным хаосом беспокойным движением, я умиротворю, и она обретет для размеренного хода подобающие границы. Я придам Сильве форму, в ней она расцветет и перестанет наводить страх своим неуклюжим видом. Я даровал ей бытие, да укрепится к лучшему: мир я свяжу дружбой, стихии — порядком. Неприятно мне, что вещи рождаются в нужде: пусть придет ей на смену благообразие, пусть освободит от всякого недостатка материальное бытие. Пора взяться за обещанное дело, ведь тот, кто медлит, мучает ждущего, а тебе, Природа, за твою изобретательность и за верность твоих устремлений, быть мне спутницей и соратницей».

3. Природа стояла, вся превратившись в слух. Сладко ей было слушать речь, словно сотканную из ее собственных желаний. Поняв, что чаяния ее исполняются, Природа пала к ногам Промысла, возрадовавшись душою и ликом.

4. Иле была древнейшим ликом Природы, неустанно рождающей утробой, первоосновой форм, материей тел, фундаментом бытия. Эта сила, не ведавшая никаких преград, с самого начала распространялась настолько широко, насколько это требовалось для всей совокупности вещей. То, что материя, основа вечности вещей, пронизана их многочисленными и различными качествами, конечно, привело к беспорядку в ее устроении, колеблемому всевозможными вмешательствами природных явлений. Частый и непрестанный контакт с природными явлениями расшатал ее устои и лишил покоя. Те, кто покидали ее, просто освобождали место для вновь прибывших.

5. Нет Иле покоя, не припомнит, могла ли она вообще когда-нибудь отдохнуть от постоянного порождения новых творений или перерождения исчезнувших. Подверженные вечным изменениям состояния, качеств и формы, не надеясь на четкое определение, все они уходят в безвестности, в случайных нарядах, а то, что постоянно меняется, заимствуя чужое, не получает и собственного облика.

6. Правда, свобода случайного движения ограничена неким договором: смятенная материя должна опереться на твердыню стихий, как бы врасти в них четырьмя корнями. Тогда Сильве легче терпеть, когда ее тянут во все стороны бесконечные сущности, качества и количества. Явив свои способности к порождению всяческих вещей, природа оказалась в равной мере склонной и ко злу. Эта застарелая тяга примостилась уже в ее колыбели и не запросто оставит родовое гнездо: внутри этой массы враждующие между собой зародыши вещей нападали друг на друга, — ледяные против огненных, летучие против недвижных, — взламывая самую сущность материи.

7. Чтобы должным образом взяться за искоренение недуга, божественный Промысл осмотрелся, собрался с силами, воззвал к врожденным способностям. Поскольку ему показалось разумным начать с объединения противоположностей, смягчения разногласий и усмирения мятежников, он разделил скрепленное между собой, упорядочил смешения, украсил ущербное, издал законы, укротил вольницу[170]. Грубые, бесчинствующие, косные материи он обуздал силами, соединил узами, подчинил числам[171]. Благодаря примиряющим узам дружбы, родившимся в глубинах божественного Промысла, прежняя дикая суровость сменилась дружелюбием, врожденная воинственность — миролюбием.

8. Как только эта первоначальная древняя суровость была преодолена, материя, направляемая Промыслом в желаемое русло, проявила должную податливость. Полностью искоренив присущую Сильве грубость, Промысл обратил взор к вечным идеям и по подобию их дал новый облик вещам. Иле, издревле ослепленная тьмой, обрела новый облик — идей достойное воплощение. Когда же мать родов отворила рождающую утробу и лоно изобильное, из него и внутри него началось возникновение сущностей, рождение элементов.

9. Вначале из бурлящей мешанины изошла огненная сила и буйным пламенем разогнала первородную мглу. За ней появилась земля, не легкостью и светом славная, но надежной тучностью твердая — ведь ей суждено было принимать в себя останки собственных плодов после завершения их жизненного круга. Настал черед прозрачной текучей воды: ее гладкая неуловимая гладь, ежели раздразнит ее тень, отвечает отраженными образами. Наконец врывается поток воздуха, легкого и переменчивого: то подчиняется он тьме, то, напитавшись светом, сверкает, а под действием жара и холода густеет или растворяется. Каждый занял то жилище, которое подсказывали ему свойства материи: земля утвердилась внизу, огонь засверкал в высях, воздух, вода расположились в середине.

10. Эти неразрывные узы возникли для того, чтобы благодаря этому мирному дару смежные стихии наладили между собой дружные и добросердечные отношения. Очень легкий и вспыльчивый огонь мог бы потревожить установившиеся связи, если бы ему не противустали в родственном союзе поклявшиеся помогать друг другу вода и воздух. Сушь заградила путь влаге, тяжесть упредила легкость. От близости вод расцвела изначально сухая земля и поддерживается дыханием воздуха, чтобы не опуститься ниже должного под тяжестью тел. Таким образом, никакие различия не могли внести разлад в этот строй, где все различия оказались в согласии. Противоречивое и несогласное множество, будто сложив оружие, вступило в мирное единение.

11. Разум посмотрел на первые результаты своего труда, понял, что все они хороши и будут приятны взгляду Бога[172]. Отделка их породила красоту, упорядочивание — равномерность, материя — крепость, части — полноту. И, конечно, все эти составляющие должны были слиться в нечто совершенное и цельное, ведь огонь, земля и другие стихии всей своей силой, всей сутью своей стремились к полному и окончательному совершенству. Любая самая малая частичка их, оказавшись в процессе творения за пределами материального целого, могла бы нанести ущерб возникавшему мирозданию: подобные инородные тела стали бы беспокоить его своими нападениями. Так и ныне бестолковое племя людей[173], лишенное гармоничного сочетания стихий, живет в постоянном страхе перед внешними напастями. Ведь некий внешний жар, столкнувшись с жаром естественным, нарушает мир, и тогда прежде покойное несет с собой гибель. Потому-то и решено было в вышних отсечь и уничтожить в корне все, что могло бы в дальнейшем уязвить космос, нарушить его целость или помешать его действиям.

12. Предприняв должное относительно материи, когда структура стихий утвердилась, красота творения обрела изящество, а связи ее стали настоящим чудом, Разум оставил Сильву и принялся за создание Души.

13. Источник света, питомник жизни, благо от блага, полнота божественного знания назывался разумом Всевышнего. Это ум высшего и сверхвеликого[174] Бога, из божественности его родилась Природа, а в ней — образы живой жизни, вечные понятия, умопостигаемый мир, предвидение будущего[175]. Словно в чистом зеркале[176], можно было в ней наблюдать, что сокровенное намерение Бога определяло к возникновению, а что — к сотворению. Заключалось в ней — в общих, в родовых и в собственных индивидуальных чертах — то, что порождала Иле, порождал мир, порождали стихии. В ней же — начертанное перстом верховного зодчего: ткань времени, череда судьбы, чин веков. В ней — слезы бедняков и богатства царей, воинская мощь и счастливая наука философов, познание ангельское и познание человеческое, все, что вмещает в себе небесный свод. Обладающая же таким бытием причастна вечности, единоприродна с Богом и по сути своей неотделима от Него. Из этого источника жизни и света проистекла и явила себя миру Энделихия, жизнь и светоч вещей.

14. Она представляла собой сферу, огромную, четкого размера, но такую, что обозреть ее можно было лишь умом, а не глазами. Ее светлая субстанция походила на струящийся источник, и эта двойственность ее облика смущала зрителя, видевшего перед собой то ли воздух, то ли небо: разве кто-нибудь дал точное определение сущности, живущей созвучиями и числами? Поскольку она словно колдовскими чарами скрыла свое истинное лицо, невозможно было разобрать, каким образом эта жизнетворная искра никогда не затухает и ярким светом разгорается в каждом живом существе[177].

15. Итак, Энделихия оказалась в ближайшем родстве с Разумом, и, чтобы столь достославная супруга не почла неровней себе Мир, рожденный матерью Сильвой, Промысл предусмотрел условия некоего договора, согласно которым материальная природа и природа небесная обрели бы должное согласие на основании должного расчета. Тонкость сама по себе не дружна с грубостью, поэтому для соединения их между ними разместилась пропорция: тело и душу она скрепила, словно клеем, брачными узами[178]. Когда обычная враждебность их сменилась симпатией, согласие породило дружбу, а дружба — взаимное доверие, что можно видеть и по сей день[179]. Мир трудился, все время страдая от разнообразных бедствий: обычный ход Природы то страшный жар беспокоил пожаром, то влага — наводнением. Сюда Энделихия поспешила направить все свои силы, чтобы поскорее навести порядок в новом жилище, ведь, при всем своем гостеприимстве, она не потерпит непрошеного гостя в своем храме[180].

16. После заключения по обоюдному согласию союза между Душой и Миром новорожденный Мир сразу передал полученное от духа всем живым существам — кому одушевлением, кому через взращивание, следуя предрасположенности всех и каждого: эфир подобает насельникам эфира, чистое — чистым. Ничего удивительного в том, что Природа тяготеет к тому, что ей всего ближе. Так и Энделихия силу и родство свое нашла на небе, в звездах, там, в вышних она и поселилась, чтобы всю себя, все свои силы безраздельно отдать небесным телам, а на земле ее власть слаба. Эта слабость приводит к медлительности, свойственной телесному существованию, и в этом Энделихия являет себя слабее, чем она есть на самом деле.

Итак, укрепленные благодеянием Души, стройной чередой вещи начали выходить из утробы матери Сильвы[181].

III

IV

1. Когда огненная субстанция неба, увлекаемая своим легким движением, окружила это разнообразное потомство, небесная твердь широким поясом объяла стихии, части света и части частей его. Все, что стремится достичь положенного ему от роду состояния, получает от неба, как от бога жизни, и причины и природу своего бытия[268]. Иначе что заставляет звезды стремительно бежать по кругу, если не напитавший их эфирный напиток? Что срывает с места жителя земли, моря и воздуха, как не живоносные движения, ниспосланные небесами?

2. Огонь, эфирный, общительный и склонный к союзу, соединившись с супружеским лоном земли, жаром своим порождает вещи, препоручая вскармливание их низшим стихиям[269]. Когда с небесного свода низошел жизненный дух, земля принялась кормить тела и не оставляет своего дела, давая необходимое природе для роста пропитание.

3. Так, в непрекращающемся круговороте, Промысл творил мир: от рода к виду, от вида — к особи, а от особи — снова к первоначалам. Из самого источника нарождающейся жизни, когда при вращении неба и движении звезд возникла субстанция времени, за простой вечностью последовали века, и над всем их разнообразием взяло начало число.

4. Совокупность вещей, космос не подвержен старению, не ждет его и последний, смертный рубеж, ведь бытие он стяжал от Творца и первопричины — одинаково вечных, и от материи и формы — одинаково бесконечных. Ведь предвечное бытие, вечное пребывание, полное множеством единство — это и есть единое: единственная из себя исходящая или в себе сущая природа Бога. Ничто, имеющее отношение к месту, не может объять безграничность его сути и его величия. Ты не ошибешься, если назовешь его «силой», «спасением», «жизнью».

5. Из неприступного света лучами распространилось сияние — образ, или, может быть, лик, образом Отцовым отмеченный. Это — премудрость божья, из живого источника вечности вскормленная или рожденная. Из премудрости родился совет, из совета — воля, из божественной воли — мироздание.

6. Более того, всякая воля Бога — благо. Значит, и воля Бога, и благость Отца являют в творении царящее в его уме согласие. Кто же осмелится хулить мир и его вечность, видя, что он управляется вечными причинами? Воля Бога дает ему согласие, премудрость — совет, всемогущество — причины и следствия. В неподвижности, в вечности мир заранее познал то, что впоследствии, в строго установленном порядке следующих друг за другом причин, вместил в себя чувственный мир.

7. Первой вышла Материя, за ней — созидающая стихии Природа, за созидающей стихии Природой — стихии, за стихиями — их сочетания[270]. Так начала следовали за началами, но все произошли от первого начала. Если бы небо, если б движение звезд не придали стихиям необходимую способность к изменению, они лежали в бездействии, лежали бы в праздности. Светила — Солнце и Луна, а также так называемые блуждающие звезды в своем непрекращающемся движении не страдают от неподвижности лежащих под ними стихий[271]. Значит, созидающая стихии Природа на самом деле и есть небо с бегущими по Зодиаку звездами, ибо оно побудило стихии к предназначенным для них действиям. Не слабеют эти мировые связи и не рвутся, ибо все они завязаны на главной оси.

8. Целокупность вещей и жизнь мира стоят на первых и древних причинах: духе, ощущении, стремлении к движению, стремлении к порядку. Живет Разум, живут прообразы: без их жизни не было бы жизни и вечным видам вещей. Изначально существовала Иле — и в материи, и в духе вечного жизненного начала[272]. Невозможно ведь поверить, чтобы мудрый Творец создал косную материю, не предусмотрев места и для источника жизни. Мир — живое существо, а живого существа без души не найти. Из земли многое всходит, но без стимула к росту ни дерево не поднимется, ни трава, ни что иное. Так и вся вечная череда вещей проистекла из жизни Ума, духа Сильвы, Души мира и роста творений.

9. В Боге, в Разуме пребывает знание, в небе — разумное устроение, в звездах — понимание[273]. В великом живом существе познание процветает, процветает и ощущение, вскормленное знанием предшествующих причин. От Ума — небо, от неба — звезды, от звезд — мир, каждый в свой черед узнает, как ему жить и как познавать: ведь мир представляет собой нечто длящееся, и в этой цепи[274] нет ничего постороннего, ничего, что можно было бы отнять, поэтому он и вписывается в совершенную форму — круг. Каким бы хаотическим и разрушительным ни было постоянное, непреложное вмешательство Сильвы, заложенная в мире сила, или дух, не дают ее злобе выливаться за установленные границы[275].

10. Все длящееся во времени меряется либо годами, либо веками, либо постоянством, либо вечностью. Годовое разрушается старостью, вековое — концом времени, постоянное соревнуется с вечностью в своей длительности, но, возникнув когда-то, не чает оно достичь высшего достоинства вечности. Мир дарит жизнь и поддерживает ее в творениях — кому на годы, кому на века, кому — навсегда. Рожденные одновременно мир и время, стоя на общих основаниях, создают образы близкие и похожие на них[276].

11. Из умозрительного мира, совершенный от совершенного, родился мир чувственный. Полным был родитель, и полное же сотворила полнота. Получив цельность от целого, украсившись красотою, от первообраза своего мир увековечивается вечностью. Начинающееся в вечности время, завершая тягостное свое кружение, разрешается в лоне вечности. Единство переходит в число, покой переходит в мгновения. От единства оно переходит к числу, от покоя — к движению. Пребывание настоящего, протекание прошлого, ожидание будущего — вот движения времени. По этим путям оно приходит и уходит. И хотя оно идет по ним все снова и снова в вечном круге, оно стремится вперед и с тропы не сбивается — не спешит и не запаздывает. И поскольку там, где времена кончаются, они всякий раз обретают новое начало, кто знает, не повторится ли снова то, что уже произошло.

12. Благодаря этой необходимости возвращаться в самое себя, и время, как кажется, пребывает в вечности, и вечность выражает себя во времени. То, что движется, принадлежит времени, но также и вечности, ибо рождено от нее, в нее имеет возвратиться и тяготеет к неизмеримости. Если бы можно было ему не дробиться на числа, не растекаться в движении, само время сравнялось бы с вечностью. Хоть и зовется оно разными именами солнечных смен, ни длительностью, ни сущностью не отделимо оно от вечности.

13. Итак, вечность, и с ней образ ее — время, делят между собой заботы и труд по управлению миром[277]. Вечность дарит жизнь огненным звездам и чистейшего свойства эфиру, время же поддерживает и развивает низшие, существующие внутри воздушной сферы формы жизни. Мир управляется временем, но и оно подчинено порядку.

14. Вечно исполненный божественный воли, Разум передает воспринятые от вечных идей образы Энделихии, Энделихия — Природе, а Природа отдает Имармене все необходимое для устройства мира. Субстанцию душе предоставляет Энделихия, жилище души, тело, из элементарной материи и качеств мастерит Природа, Имармене же, призванная следить за течением времени и порядком, располагает, скрепляет и снова соединяет всю вселенную[278].

I

1. Радуясь искусно сработанному убранству чувственного мира, Промысл зовет Природу, чтобы и она порадовалась и насладилась той красотой, по которой она так тосковала. О Природа, говорит он, вот мир, который я вывел из старых яслей, из древнего беспорядка, из беспорядочной массы. Вот мир — тонко продуманный плод моих свершений, славное творение, воплощенная в вещах красота, мир, который я сотворил, усердно украсил, тонко соединил с вечной идеей, шаг за шагом следуя за собственным умом. Вот мир, жизнь которого — Разум, форма — в идеях, материя — стихии. И вот: теперь я трудом своим достиг твоего сердца.

2. Воздашь ли и ты теперь хвалу рождению мира? К чему рассказывать, как бушевала суровая Сильва, когда я взялся за нее, сколько потребовалось усилий, чтобы унять бунтарку и приучить, наконец, к руке мастера! Как пришлось соскабливать ржавчину с древних стихий, чтобы придать этим перерожденным сущностям подобающий блеск! Как святая любовь объединила враждующие роды, а юная гармония примирила центробежные силы! Как формы пришли на помощь субстанциям, и земли, воды и воздух стали кровом для будущей жизни!

3. Взгляни на небо, пестро расписанное различными образами, я раскрыл его перед глазами мудрых, словно книгу, чьи страницы скрывают будущее. Взгляни, как зоны, согласно неким законам растянутые между полюсами, отдают свои свойства лежащим под ними землям. Взгляни, как колюры четырьмя линиями согласно обхватывают небо, но не прерывают своего пути. Взгляни на круг Зодиака, склоненный по таинственному замыслу: тем и хранится творение, ибо не выдержать ему зноя, если бы Зодиак все время вел солнце над срединной дорогой земли. Взгляни на Млечный путь, усмиряющий северную стужу в местах отдаленных, куда жар солнца не достигает. Взгляни на линию, соединяющую точки солнцестояния, и на ту, что указывает на встречу дня и ночи в момент их равенства.

4. Солнцу я дал светлое, огненное, круглое тело; с ним, помещенным посередине, согласно поют сферы планет. Луна, идущая меж воздухом и эфиром, меняет свойства и облик и сопровождает солнце то с одной, то с другой стороны. Венеру я дал ему в провожатые и Меркурия, чтобы идти рядом со светоносной повозкой. Гляди как широким кругом идет Юпитер, более узким — Марс, как первый светит светом дружелюбной звезды, а второй — кровавым багрянцем. Сатурна я возвысил так, что каждому времени года он придает качества той стихии, в созвездии которой пребывает.

5. Но что это я перечисляю положения звезд и законы небес, если они и так вполне очевидны? Ты и сама видишь, как созданная из стихий земля тут реками, тут полями, там лесами густыми радует глаз. Окруженная владениями Амфитриты, она в средостении своем приносит пищу живым существам: где-то она растит плоды, где-то — деревья, там благоухает ароматами, а здесь полнится камнями и металлами. В текучей же стихии рыбы и чудовища пересекают прозрачные просторы водного царства. Чтобы не испытывать всеобщий покой жестокими терзаниями, напротив источника жара, солнца, несомого срединным путем, я поместил в центре земли источник влаги — Средиземное море. Разделив же его и океан на части, я способствовал тому, чтобы каждой области можно было доставить все необходимое водным путем.

6. Пернатое племя пестрой стаей уверенно пересекает воздух, наслаждаясь полной свободой. Ветрам я велел гнать по воздуху дожди, чтобы дождевая влага в некоторых местах укрепляла разметанную в пыль землю. Простор я поделил на воздушные зоны, чтобы подлежащие им земли восприняли их свойства.

II

III

1. Итак, если ты вознамеришься внимательно изучить все то, что я сотворил для созерцания, ты подивишься их облику, красоте, крепости и упорядоченности. Однако заботливому мастеру подобает придать произведению славное завершение, и я решил увенчать его с честью и достоинством, создав человека. Великим благоволением одарю я его, и великой силой, чтобы со всяким созданным мной животным он мог поспорить своим особенным, как бы исключительным положением.

2. Я приложил силу свою, чтобы объединить начала, придать форму всем частям косной материи и устранить все препятствия, насколько того требовала необходимость. Пришло время человека, и будет благом, да и мне по нраву, чтобы в этом деле нам усердно помог надежный друг.

3. Вижу я отчетливо, что и сотворение души и возжигание в ней светоча вечной жизни нуждаются в моем особом внимании, потому что такого рода дело превосходит твои, Природа, возможности и способности любой другой силы, как для того, чтобы придать душе должную силу, так и для того, что выразить ее величие. Воля моя такова: тебе, Природа, предстоит приложить все старания, чтобы отыскать, где бы они ни находились, Уранию и Физис, ибо обе они мудры, обе предусмотрительны, обе наделены нужными в нашем начинании талантами. Уранию ты найдешь в моих чертогах, Физис — внизу.

4. Всем обликом своим являя благодарность и добрую волю, Природа поспешила исполнять дружеское поручение Промысла. Могла ли она ждать лучшего подарка, чем сотворение, созидание человека, тем более рассчитывая на успех с помощью столь достойных мастеров? Для начала она решила обратиться к Урании, и по статусу первой, и живущей вроде бы неподалёку. Она знала, что та пребывает в небесах, но бескрайний простор их готовил ей блуждания по извилистым тропам: всякого брега безбрежней окружность небесной тверди. Если Урания повсюду на небе, в каждом созвездии, как знать Природе, какую же страну она предпочитает?

5. Есть в небе область Анастрос[279], с постоянным климатом, всегда светлая, пребывающая в вечном покое, по соседству с чистейшим эфиром и даже согласная с ним по свойствам. Вознесенная над воздухом, она свободна от его волнений, не сгущают ее дожди, не сотрясают бури, не затемняют тучи.

6. Туда и направилась Природа, надеясь, что близость или красота этого места могли привлечь Уранию в ее досужих странствиях. Но не там скрывалась звездная царица. И все же, пусть и не исполнились мольбы и не достигнута цель, не без пользы провела здесь время Природа: увиденный ей свет великой славы заставил ее трепетать.

7. Снова пройдя долгий путь, она поднялась наверх, чтобы изучить пять заключенных между полюсами скреп неба — параллельные пояса. Однако один из них, средний, — зноем, два других, крайние, — морозом, создавали для жилья ужасные условия. А еще два, зажатые между средним и крайними, склонялись то к климату первого, то ко вторым. На этих бескрайних, но отделенных друг от друга просторах Природа продолжала свои поиски, пройдя и оба колюра, чьи линии должны были сойтись в одной крайней точке.

8. Искала в параллелях, искала в колюрах, но не нашла. Следуя за светом, излучаемым мириадами звезд, словно торной тропой, она очутилась на Млечном пути в том месте, где Зодиак в своем круговом движении касается обоих тропиков. Здесь, у жилища Рака, она увидела бесчисленную толпу, скопище душ, сотрясаемых рыданиями и выглядевших так, словно они кого-то хоронят. Как же иначе: через дом Рака они должны были спуститься из света в тьму, с неба — в царство Дита, из вечности — в тела, и уготованное им, чистым и простым, грубое и косное тело приводило их в ужас. Посмотрев недолго на это зрелище, Природа и здесь не нашла искомого.

9. Тогда она пошла по линии солнцестояния в сторону круга, предназначенного для пребывания и выражения силы планет. Очевидно, что пересечь его двенадцать частей ей оказалось непросто: движение сдерживал уклон круга. Оставив позади орбиты прочих планет, она вышла на дорогу солнца, более ровную, ибо менее наклонную. Взирая с вершины Зодиака, внимательно рассматривая всю вселенную, Природа снова не обнаружила следов или знаков присутствия искомой. Напоследок она решила отправиться в Апланос, к последним пределам небесной тверди[280].

10. Эфир и совокупность звезд — не стихийны по составу, но по числу после стихий пятые, по чину — первые, по роду — божественны, по природе — неизменны. Если бы небо и небом рожденные звезды получили жизнь от стихий с их изменчивыми свойствами, они не могли бы предсказать ничего точного, ничего правдоподобного. Этот круг, самый дальний от центра и заключающий в себе все, не огонь и не огненной природы. Вечно кружась вокруг планетных сфер, своим стремительным движением он увлекает и их тела.

11. Здесь, в порождающей все формы стране, Природа встретила бога, видом почтенного дряхлого старца. Он был здесь Усиархом[281] и Гением, художником и мастером, отвечающим за искусное исполнение дела. В нижнем мире вся совокупность вещей следует небу, а беря его свойства, вещи принимают тот облик, который навязывает его движение. Ведь не может одна и та же форма родиться в разное время и разных местах. Так вот Усиарх выбирает и придает все формы всем вещам круга, который по-гречески называется пантоморфон, по-латински же всеформенным.

12. «Послушай, — говорит он, — Природа. Зачем ты пожаловала в звездные высоты? Ты достойна быть гостьей неба, ибо качествам и сущностям его служишь с неустанным усердием. А вот и местная служительница неба, которую ты ищешь. Гляди: вот Урания, она стоит перед тобой, взирая на звезды, и по точным правилам наблюдения высчитывает их пути и повороты».

13. Природа с трудом напрягла усталые глаза, и, щурясь на блеск неприступного эфира, стала всматриваться в гущу звезд. Урания сразу поняла, кто и зачем к ней пожаловал. Коротко поздоровавшись, она остановила Природу на полуслове и заговорила как бы по божественному наитию.

IV

V

1. Природа с восхищением выслушала божественную пророчицу, понимая, что та разъясняет и само творение, и причины его, и распорядок. Выслушав рассказ до конца, не прерывая, свое согласие с решениями, соответствовавшими ее собственным желаниям, она выразила, как всегда учтивым жестом и поклоном. Отправившись в путь для совершения столь великого и священного дела, заручившись в вышних разрешением и необходимой поддержкой для спуска, они вошли в обитель чистейшего, ничем не искаженного света, далеко отстоящую от телесного мира. Здесь, если верить аргументам богословов, находится святилище надсущностного Бога.

2. С обеих сторон небо населено эфирными и божественными силами, все их чины распределены в строгом порядке, и каждый, будь то высший, средний или низший, сознает смысл порученной ему службы и значение своей собственной задачи. Ведь все их владения, соседствующие и выстроенные в одну линию, пересекает единый дух, давая им нужную силу. Однако не все единым образом получают поддержку от единого духа: те, кто пребывает близко к божеству, временами проникает в самый ум его, когда открыто является его воля. Прочим же в силу расстояния доступно лишь частичное, неполноценное созерцание, знания их о Боге и о будущем несовершенны.

3. Из царства, где восседает Тугатон[284], высшее божество, разливается свет, нигде не расщепляемый, но всюду одинаково бесконечный и вечный. Этот неприступный свет так бьет в глаза смотрящего, так смущает его зрение, а свечение так заслоняет самое себя, что тебе может показаться, будто свечение порождает тьму. От бесконечного или вечного света отделился второй, а от них обоих родился третий. Эти лучи, единообразные и равные по яркости, осветив все, вновь слились с собственным источником[285].

4. Оттуда Урания вместе с Природой обратились к тройственному величию с горячей благочестивой молитвой, восхвалив цель и успех своего путешествия. Отправившись дальше, они пошли обычным шагом по бескрайним просторам эфира. И не поспеть бы Природе, если бы Урания не убавила свойственную ей от рождения скорость. Преодолев самые удаленные места, они приблизились к той линии небесной тверди, на которой эфир смешивается с не такой тонкой, более грубой областью планет, передавая ей свои свойства. Едва вступив в эту местность, из чистоты — в грязь, из умеренного климата — в холод, Природа ясно ощутила столкновение противоположных качеств.

5. Много ниже пребывал Усиарх Сатурна, ненавистный старик, жестокий и злой, приверженный к дикой кровавой резне. Всех детей, которых приносила ему плодовитая супруга, он пожирал, как только они появлялись на свет. Внимательно выслеживая роженицу, он ни разу не задумался, не останавливали его ни жалость, ни пол, ни красота новорожденных. Ужаснулась природа его жестокости и, чтобы не ранить свои священные глаза таким жутким зрелищем, с девичьим трепетом отвернулась.

6. Одно лишь беспокоило старика: на что излить свою злобу, когда некого было съесть? Будучи еще в соку и в полном расцвете сил, острой косой он скашивал все, что находил прекрасного и цветущего. Не терпя рождения детей, не терпел он и роста роз, лилий и всех благоухающих растений. Этим зрелищем он заранее показал, какое губительное воздействие его враждебная планета своими ядовитыми свойствами будет оказывать и на людское племя.

7. По делам своим Сатурн показался Природе жестоким и коварным, и все же, подумалось ей, старик заслуживает уважения, ведь Хронос считается сыном вечности и отцом времени. Долгий путь уже требовал остановки и отдыха, но решено было, что не стоит останавливаться в таком месте, где небесный покой растревожен трескучим морозом.

8. Собравшись с духом, они пересекли безжизненные ледяные просторы Сатурна и остановились у мягкого и приветливого Юпитера. Усиарх этой области столь милостив и благорасположен, что на латыни его называют Помогающим, от глагола «помогать»[286], и не приходится сомневаться, что все части мира пользуются его спасительной поддержкой. Очутившись в приятном климате этой сферы, на пороге жилища, слева спутницы увидели две бочки, одну полную горького полынного вина, другую — сладкого меда. К каждой поочередно подходили души, чтобы испить из обеих, готовясь войти в тело. Так и жить всем под Юпитером: если придет причина для радости, придет и печаль.

9. В своем окружении Юпитер выделялся царственным величием: в правой руке он держал скипетр, в левой — весы, взвешивая на них то дела людей, то дела небожителей. То, что решалось на этих надежных весах, должным порядком воплощала во времени женщина строгого вида — Клото. Размеряя и приводя в движение заранее продуманную череду событий, она стяжала такое высокое достоинство, что все пространство от Луны до Сатурна стали называть царством Клото[287].

10. В этом удобном для наблюдения месте новое и необычное зрелище творений наполнило великой радостью Уранию и еще большей — Природу. Но, чтобы не отвлекаться на новизну, они вновь собрались в дорогу, чтобы продолжить уже начатое дело.

11. Приблизившись к лежавшему ниже царству Марса по извилистой, но все же не такой уж искривленной тропе, они услышали как бы журчание воды, низвергавшейся с кручи в долину. Вблизи они стали всматриваться зоркими глазами, и Природа по иссиня-черным, серистым берегам узнала Огненный Флегетон, берущий начало в сфере Марса[288]. Но тут сам Огневик[289], Марсова планета, подстрекаемый, возможно, согласным с ним Скорпионом или собственными врожденными силами, направил угрожающие лучи на четвертый и седьмой знаки и, норовя выскочить из своей орбиты, превратился в кроваво-красную комету, страшную хвостатую звезду. Они поспешили пролететь сквозь это плохо управляемое, зловонное пространство и очутились в чертогах дарующего жизнь Солнца.

12. Дорога, по которой Солнце бежит круглый год, оказалась не везде одинаковой, а поделенной на четыре разные части. Первая из них, словно плодоносный Египет, цвела под влиянием весеннего тепла. Вторая противостояла весенней мягкости огненными испарениями и вызывала жажду летней сушью. Третья же, смесь желтого и зеленого, являла цветом вид осенней спелости. Последняя, как и остальные, длиной в три зодиакальных знака, была покрыта как бы тонкой водяной пленкой, превращенной зимней стужей в лед. Чтобы выглядеть особенно величественно на вечно повторяющемся пути, на каждом из этих участков Солнце четырежды меняло свой облик: из ребенка через отрочество вырастал юноша, из юноши — муж, муж становился убеленным сединами старцем. Такой облик Солнце принимало, идя кругом то нижней, то средней, то верхней дорогой наклонного круга Зодиака.

13. Среди Усиархов и Гениев, которым вечная премудрость поручила управление и украшение вселенной, Солнце первенствовало светом, мощью, величием. Мировой ум[290], стимул чувственного восприятия в вещах, источник силы звезд, это око мироздания превосходило всех безграничностью своего света и тепла. Лук и лира, подобающие этому богу инструменты висели у него под рукой, чтобы, разгневавшись и схватившись за оружие, он мог успокоить себя игрой на струнах.

14. Сыновья Солнца — Плод Весны, достойного облика бог, и безвредный Фаэтон, а также дочери Аполлона — Психе и Быстрота, шли по сторонам от солнечной колесницы, справа юноши, слева — девушки[291]. Психе брала огоньки из отцовской лампады и разбрасывала их по небу и земле. Быстрота, всегда следуя за солнцем, так управляла движением времени, чтобы одному вращению небесной тверди соответствовал один день, месяцу — лунный цикл, из месяцев складывался год, из множества же лет сплеталась череда веков.

15. Увидев, что они заняты тем же, чем она сама, Урания с удовольствием осталась бы с родственницами, но это стало бы задержкой в ее собственном начинании. Поскольку уже много времени спутницы провели в восхищенном созерцании Солнца, Природа предложила поскорее отправиться к прекрасному Люциферу и его спутнику Киллению[292].

16. Вот они входят — ведь негоже было бы обогнуть сферы Венеры и Меркурия, крепко связанные и друг с другом, и с Солнцем. И если бы Урания не запомнила, где находятся связующие их точки пересечения, кружная тропа привела бы их обратно к Солнцу.

17. Меркурий шествовал совсем рядом с орбитой Солнца, поэтому случалось, что тот, кому он служил вестником, сам подавал весть о нем; и по закону, правящему его дорогой, он то бежал над солнцем, то прятался под ним. Общительный и нерешительный, Киллений не давал дурного предзнаменования делам, которыми он правит согласно своим звездным качествам, но связь с другими силами его либо облагораживала, либо развращала: присоединяясь к пылкому Марсу или благодушному Юпитеру, он и действовал согласно с их характерами. Ему привычно было создавать существа смешанного пола, гермафродитов с признаками двух тел[293]. Этот бог в руке держал тонкий прут, на ногах его были крылья: посланник богов, он всегда препоясан и готов мчаться выполнять их поручения.

18. Венера, иногда касаясь орбит Солнца и Меркурия, на самом деле охватывала и ту, и другую. Выбирая среднее между влажным и теплым, она своими качествами способствует росту плодоносных растений, даря инстинкт размножения, побуждает творение к постоянному обновлению. Получая помощь от благожелательных звезд, она приводит к счастливому завершению роды, находящиеся под ее присмотром. Астрологи считают, что под влиянием Венериной звезды у людей возрастает всякое плотское желание. Лик ее озарял милостивым светом смотрящего на нее. Она несла небольшой факел, иногда едва тлеющий, иногда горящий. Около левой груди ее парил малыш Купидон.

19. Преодолев сферы, то отдаленные друг от друга, то близко соприкасавшиеся, Урания с Природой, оглядываясь на пройденный путь, обсуждали устройство увиденного ими мира.

20. К низшей, находившейся неподалеку сфере Луны вела легкая наклонная дорога, путь казался недолгим, и спутницы, не подозревая о том, достигли цели быстрее, чем ожидали. Здесь пролегала граница между эфиром и воздухом, на которой посредница Луна обеспечивала разделение свойств этих двух областей[294]. Наверху — бесконечный мир, вечная тишина, непоколебимый покой эфира. Поэтому высшие силы, не влекомые то туда, то сюда какими-либо переменами, никогда не теряют ни своей цельности, ни своего достоинства. Поскольку природа вышних неизменна, спокойна и мягка, мудрая Греция решила, что здесь находятся Елисейские поля, вечное обиталище блаженных душ, облачившихся здесь прекрасным светом.

21. Внизу же нашел свое место более беспокойный по свойствам воздух, меняющий облик, едва случай предоставит его смятенной природе необходимый повод. Поэтому человеческий род, населяющий это беспокойное место, наследие древнего хаоса, на опыте должен знать о подобных переменах, ведь изгнанная со звездного неба необходимость текучей материи вполне сохраняет свои права в низшем мире.

22. Поэтому и Луна тяжелее и грубее других звезд. Питаясь от огня божественной и бессмертной жизни, она передает и низшим телам нечто эфирное, необходимое для роста. Ее блестящее тело, светящее отраженным солнечным светом, регулярно убывает и возрождается. Поскольку выходит, что ее свет порождаем другим светом, Птолемей из Мемфиса назвал ее планетой Солнца. Подобно тому, как она вызывает и изгоняет подъемы океана, в отношении земных вещей она тем сильнее, чем ближе к ним находится. В своем непреложном быстром беге, вперед и назад, по одним и тем же созвездиям она заполучила огромное влияние на состояние и судьбы людей. Божественность ее, одна и та же в разных проявлениях ее власти и функций, то является светозарной Луциной, то вооруженной луком Охотницей, то Царицей Тартара с серпом на голове[295].

VI

VII

1. На поясе Луны, так сказать, на середине гомеровской Золотой цепи[297], в средостении земного и небесного миров, радостно ликовали, словно граждане некоего многолюдного города, тысячи духов. Пока Природа не отрываясь рассматривала их, Урания принялась разъяснять[298]:

Смотри, Природа, смотри, тебе, взыскующей причин, нельзя оставаться в неведении. Смотри, сколько разных духов, сколько разных мест, и каждый на своем посту служит высшей силе.

2. Небо, эфир, воздух и земля — четыре эти области объемлют вселенную. Небо — простое, одинаковое на всем своем протяжении, без качественных различий. Эфир, как ты узнаешь, делится надвое, так же — воздух, а земля — натрое. У каждой области и у каждого раздела — свое божественное руководство и свои ангелы.

3. Только небеса полны Богом. Действительно, трудно себе представить, чтобы святое и неизменное божество построило себе чертоги в низших стихиях, на грязной земле, в мутном воздухе. С вышины вседержитель взирает на низшее и менее совершенное, чем он сам. Его самого, окутанного мраком божественного величия, увидеть невозможно, но он различим по делам рук своих. Ангелы — его творения, их он расставил так, чтобы неразрывной цепью высшие были связаны со средними, а средние — с низшими. Есть в небе собственные живые существа — небесные огни: этого рода животное разумно и не подвержено ни смерти, ни страстям.

4. Разумному роду людей, который мы должны создать, достойно будет поселиться в нижней области — на земле. Наконец, срединную область вселенной пусть занимает третий род созданий, обладающий качествами обеих крайностей: множество ангелов[299] ведь своим бессмертием едино с божественными звездами, с человеком же их будет объединять приверженность к страстям.

5. Ковчег Тугатона высшее божество поставило на неприступной вышине, если вообще может быть что-либо выше самого неба. Совсем рядом его окружают полки светлых огненной природы духов, из огня созданных и огненными называемых[300]. Поскольку они всегда и неустанно подвизаются рядом с Богом, их уподобляют его членам или частям, хотя никакого разделения в божестве, конечно, нет. Эта близость притягивает их к Богу, поэтому они сразу узнают тайные решения божественного ума относительно будущего всего мироздания и передают их для верного, непреложного исполнения низшим духам. Наслаждаясь созерцанием вечного блаженства, они далеки от всяких отвлекающих забот и покоятся в мире Божьем, который превыше всякого ума[301]. Этот мудрый, верный Богу легион живет между восьмой сферой тверди, эфирными краями и сферой Солнца.

6. Нижние сферы, до самой Луны, полностью заселены другими духами, теми, что послабее и светом, и достоинством[302]: они тем больше уступают в величии высшим, чем ниже их местность. Однако и этот чин обладает таким замечательным разумом и такой прекрасной памятью, таким острым, всепроникающим зрением, что, пробираясь в тайники души, они узнают о сокровенных тайнах сердца. Служение их общему благу исполнено любви, ведь они приносят людские мольбы Богу, а Божью милость возвращают людям, так что они являют одновременно свою верность небесам и усердие по отношению к человеку. Поэтому и имя ангела указывает на его службу, а не на свойства.

7. Когда же, при поддержке Промысла, дело дойдет до нового творения — человека, один из духов этого кротчайшего второго чина, Гений, будет направлен, чтобы оберегать его. Врожденная доброта этих ангелов столь надежна, что из ненависти ко всякому злу они избегают любого контакта с чем-либо грязным. Но когда нужно совершить что-то праведное, они всегда на месте, вдохновленные божеством.

8. Под луной верхний воздух отличается от нижнего скорее климатом, чем расположением. Верхние слои разреженные и немного парообразные, потому что соприкасаются с огнем и эфиром, но в той лишь мере, в какой малое может быть затронуто великим, а медлительное — стремительным. Род духов, живущих в воздухе, но только в спокойном воздухе, сохраняет душевное равновесие, поскольку живет на покое. Гений, второй среди них, приставлен к человеку с момента его рождения и указывает, каких опасностей ему следует избегать, то подсказанной мыслью, то сном, то явным чудом.

9. Божественность их не совсем чиста и проста, ведь она облачена в тело, пусть и эфирное. Создатель взял чистую субстанцию из эфирного покоя и текучего воздуха и соединил божественные души со, скажем так, простейшей материей. Поскольку тела их как бы бестелесны, тоньше низших, но плотнее высших, слабому человеческому восприятию они не доступны.

10. В нижней области, начиная с середины, кружат в воздухе злые духи, прислужники царства жестокости. Естественно, им не избегнуть нечистоты, ведь они пребывают у самых границ земли. Едва очищенные высшим Божиим усердием, они лишь чуть-чуть освобождены от древней злобы Сильвы. Поскольку они погрязли в кознях и порче, по божественному, в первую очередь, суду, они подвергают пыткам погрязших в злодеяниях, а иногда ранят по собственному произволу. Часто, оставаясь невидимыми, они просачиваются к людям, когда ум пребывает в молчаливой задумчивости[303], а иной раз, приняв тело, блуждают, словно тени.

11. Итак, высших я назвала бы начальниками ангелов, средних — вестниками, низших — предателями. А теперь взгляни на земных обитателей: там где земля особенно приятна, украшена покрытым травой холмом или горным склоном, где радует река или зеленый лес, там в невинности коротают свои долгие дни сильваны, паны и нереи. Их тела сотканы из чистых стихий, но и они, наконец, в должный срок уходят из жизни.

12. От пределов воздуха до поверхности земли главенствует Плутонов усиарх, которого я назвала бы Сумманием, «повелителем теней»[304]: от самой сферы Луны простерлось его могущественное царство. Я не хочу, чтобы величие силы, властвующей в воздухе, показалось тебе слабым и незначительным, ведь воздух нужен для дыхания, а без него творению никак не выжить.

13. Таков сонм, который ты зришь перед собой: над и под Луной он всегда стоит на своих местах, выполняя порученные ему задачи.

VIII

IX

1. Ведя такой разговор, они дошли до нижнего воздуха, тех мест, за которые сражаются сыновья Эола[310], где мороз чередуется с жарой, где часто выпадает град и среди туч гремит гром. Таким переменам очень удивилась Урания, не привыкшая, чтобы что-то менялось или теряло покой. Видит она, как непостоянную по природе своей, изменчивую стихию бросает из крайности в крайность: то захлестывают ее порожденные океаном дожди, то сгущают поднявшиеся с земли плотные облака. Чем необычнее все это для нее выглядело, тем в большее смятение приводило ее дух, тем неприятнее было для глаз. Придя в ужас от врожденного непостоянства этой местности, они пересекли границу стихий и устремились на лоно цветущей земли.

2. В тайном месте на далеком востоке расположен Грамисион. Благодаря удивительно мягкому климату, который он получает от только поднявшегося, юного Солнца, здесь вдоволь травы и прочей зелени. Грамисионом он называется за обилие растительности[311].

3. Сокровенная эта земля дает все необходимое для удобства смертных, все, что препятствует болезням, укрепляет здоровье и возбуждает сладостные чувственные желания: растения, травы, ароматы, специи. Я думаю, это единственная пядь земли, укрытая от противоборства стихий, где можно найти полную гармонию. Здесь вечная весна: зима, летний зной, осень не известны в этой стране, лежащей под благодатным небом и, что еще более истинно, под десницей божества. Предполагая, что именно здесь можно будет обнаружить Физис, Природа решила, что туда стоит свернуть.

4. Местечко, словно встрепенувшись, расцвело еще пуще, предчувствуя, что к нему направляется мать порождения, Природа. Земля, получившая плодородие из лона[312] Природы, вдруг потучнела, и скрытая сила разлилась по напрягшимся росткам. Гелиадовы деревья дали обильный сок, савский куст стал источать свою мазь. Поблизости наполнили воздух ароматами амом и коричное дерево, одно — скромно, другое, — повсюду. Все, что родит сладкий восток, празднично встречало Природу.

5. Текла здесь речка, низвергаясь в долину, но не грозным потоком, а приятной для слуха журчащей струей. Приветливая для уха, еще приветливей она была для глаз. Превосходя по чистоте эфир, как бы лишенная телесности, она представляла собой едва ли не чистую стихию. Своими изгибами и кружениями она приносила необходимую для роста влагу всем растениям. Лес окружал Грамисион, одновременно охраняя его от солнца и заслоняя от внешнего мира. В его пределах эфирное тепло сочеталось с влагой, благодаря чему где-то росли цветы, где-то ароматные растения, где-то — невиданные специи.

6. Здесь они обнаружили Физис, сидящую в тесном окружении своих дочерей — Теории и Практики. Пребывая в этом уединенном месте, она в ничем не нарушаемом покое занималась изучением явлений. Предметом своих размышлений она сделала происхождение природных вещей, их свойства, силы, функции, а также все универсальные категории Аристотеля. Получив от высшего божества сведения о происхождении, она не сбиваясь с пути, по родам, видам и особям, следовала за природой и всем, что к этому имени относится. Спускаясь мыслью со звездных небес, она старалась объяснить нравы животных исходя из комплекции: робость зайца она возводила к свойствам холода, мужество льва — к свойствам огня, хитрость лисы — к флегме, медлительность осла — к меланхолии.

7. Она видела, что одушевленное тело постоянно страдает из-за внешних изменений, что болезнь сначала ранит душу, затем расшатывает ее телесное пристанище и, наконец, вовсе выгоняет ее из дома. Поэтому она принялась за изготовление таких снадобий, которые могли бы уравновесить расстройство и тем предотвратить его вредное воздействие. В этом деле она проявляла такую мудрость, что ее физическим целям послужили стихии — и основные составляющие вселенной и составляющие этих составляющих, сами они, происходящее из них, порождаемое ими: свои лекарства она изготавливала не только из трав и растений, но также из камней и металлов. Ее знанию следует приписать еще и то, что умело смешивая смертоносные яды, она даже их применяла для врачевания.

8. Во сне ей образно представилось, каким Природа могла бы создать человека, и как раз в этот момент луч света известил ее о приближении Урании, а на всколыхнувшейся глади текущего рядом ручья показалось отражение фигуры еще не подошедшей богини. Теория первой узнала божественных гостий, подняла мать и позвала сестру. Обменялись поцелуями, приветствовали друг друга по именам. Посетительниц приняли с полагающимся в гостеприимстве почтением. Когда же им предложили сесть, они кратко описали, зачем пожаловали. Вдруг среди них появился Разум и, водворив тишину, заговорил:

X

XI

1. Всем троим вам будет поручено свое дело, поскольку само оно состоит из трех этапов. Души надлежит создать из Энделихии и устрояющих добродетелей, тело — подготовив материю, соединить же их в нечто единое нужно, подражая небесному распорядку. Первое поручается Урании, второе — Физис, третье же — тебе, Природа.

2. Многое уже дано вам в помощь, но от многого вы избавлены. Когда вы захотите, вам предстоит взять из уже сотворенной Энделихии зародыш человеческой души, а из стихий, уже вырванных из хаоса, сотворить тело. Вы понимаете, сколько потребуется старательности, сколько тщательности, сколько прилежания для создания и украшения человека? Тяжкое и тонкое, на сложных расчетах основанное дело я вам поручаю.

3. Тем не менее, если, как это часто случается, память ваша ослабнет из-за множества дел, тяжести и ответственности начинания, вам следует обратиться за помощью к божеству: Урании я даю зеркало Промысла, Природе — скрижаль судьбы, тебе, Физис, — книгу памяти. По правде сказать, в этих трех предметах — свидетельство божественного совета, истина и чистейший род надежности.

4. Зеркало Промысла обладало таким большим диаметром, такой обширной, гладко отполированной поверхностью, так глубоко можно было в него заглянуть, что полученные в нем образы не разъедала ржавчина, не портило время, не касалась порча. В нем жили идеи, жили первообразы, лики вещей, не рожденные во времени и не предназначенные для смерти. Это зеркало — вечный ум, в котором пребывает глубочайшая мысль, порождающий и уничтожающий все интеллект.

5. Среди первообразов можно было найти все, что готовилось к рождению, его свойства, величину, срок и способ появления на свет. Вот Сильва, еще погрязшая в изначальной своей ветхой тьме, под воздействием божества обретает новый лик. Вот дружба стихий, сама себе придающая равновесие и внутреннее единство. Вот сферическая кружащаяся громада неба. Вот животворная Энделихия, охватывающая мир изнутри и снаружи. Вот звездные огни и служащие миру светила: дарующее жизнь и рождающее Солнце и помогающая росту Луна. Вот и планеты, и знаки Зодиака, предназначенные им для жилья и для придания силы. Вот, наконец, роды ходячих, плавающих и пернатых — каждый в согласии со своей стихией. Все это многообразие форм вначале надолго задержало Уранию, пока она не удостоверилась, что нашла верный прообраз человека.

6. Скрижаль судьбы тоже многое в себе содержала, но сделана была не из блестящего гладкого материала, а из более грубой древесины. На ней изображены были в красках, как и в зеркале, лики вещей. Но разница между зеркалом и скрижалью в том состояла, что в зеркале отражались небесные природы в своем ничем не помраченном состоянии, а на скрижали — по большей части то, что подвергалось различным изменениям во времени.

7. Поэтому Атропос, Клото и Лахезис, сестры, поклявшиеся в верности Промыслу и судьбе, получили в общее управление мир, каждая в своем царстве: твердь небес — Атропос, планетные сферы — Клото, земной мир — Лахезис.

8. Скрижаль судьбы, следовательно, не что иное как подчиненная судьбоносным решениям череда событий. На ней в самом общем виде вычерчены были дела божественные и широким полотном природные и проистекающие во времени. Вот — причины древнего беспорядка в Сильве и чудесное вмешательство Творца, водворившему в этом разладе мир. Вот происхождение образов и форм, обретенных субстанциями, получившими на себе удивительный отпечаток идей. Здесь можно было увидеть, как с неба на землю спускаются дух и сила, и какое воздействие на нее оказывает движение звезд. Там — как обновляется субстанция умерших, как мир получает источники для нового цветения и роста. Вот всякое животное, всякий вид и всякая природа. Внимательно разглядев скрижаль судьбы, мать рождения с трудом отыскала скрывавшееся среди прочих природ человечество.

9. За первым человеком, изображенным в виде головы[316], следовала длинная серия подчиненных судьбе исторических событий. В ней удары фортуны — бедность народа, в ней — почесть королей, в ней то бедность вела к нищете, то довольство — к сладострастию. Большинство находило срединный путь между этими крайностями. Кто-то брался за оружие, кто-то посвящал себя наукам, кто-то — ручному труду. Череда времен, зародившись в чистом золотом веке, постепенно ухудшаясь, как можно было видеть, завершилась с эпохой железа.

10. Книга памяти тоже была написана не обычными буквами, а знаками и символами, краткими высказываниями всего на нескольких страницах. В этом небольшом тексте можно было обнаружить совместные действия Промысла и судьбы — можно было и частично понять их, но четко рассмотреть — нет. Книга памяти есть не что иное, как понятие о вещах, входящее в память и часто основанное на вполне правдоподобных доводах, но все же чаще на предположениях.

11. В ней содержались, правда, не в столь же ясной форме, уже известные сведения о природе. Зато те творения, что имеют тела, описаны здесь более подробно и аккуратно. Вот четыре материи мирового тела, вызволенные по вечному совету из первородной вражды. Объяснялось, зачем нужны любовь и союз, с помощью которых составные члены складываются в тело, а разрозненное складывается в единство. Вот показано родство морских и пернатых, пусть и поделенных на разные виды, отличающихся свойствами и обликом, разъяснялось, как одних защищает чешуя, других перья, почему птицы сладкоголосы, а рыбы вечно безмолвствуют, почему одни ходящие обладают домашней кротостью, другие — диким жестоким нравом, почему лев и кабан пылают гневом, а олень и заяц огня лишены. Вот подробный рассказ о силах трав: почему одни полезны семенами, другие — соком, третьи — корнями. Здесь показано все, ведущее субстанции к жизни, там — все, что ее губит. Во всем этом многообразии природ Физис с огромными усилиями нашла человеческую природу, слабую и едва заметную, скрывавшуюся на последней странице.

XII

XIII

1. У вещей было два начала: единое и различное. Различное было очень древним. Единое не имело начала, оно простое, нетронутое, одинокое, пребывающее в себе благодаря себе, бесконечное и вечное. Единое — Бог, различное — не что иное, как Иле, лишенная формы. Перворождающее божество украсило различное, беспредельное заключило в пределы, придало облик бесформенной массе, развязала ее путы, Иле превратив в стихии, стихии — в сущности, сущности — в качества, а сущности и качества придав, наконец, материи. Материя же, пусть и зараженная Сильвой с самого рождения, преобразилась под действием стихий, в субстанциальных сущностях обрела телесность.

2. Плотный состав из четырех сущностей дальновидная Физис сделала основой своей работы, чтобы изготовить нервы и сухожилия. Следуя исключительно высшему замыслу, предначертанному божественной мудростью, она шла свободной торной тропой, ведь божественная Предусмотрительность уже научила Сильву податливости и услужливости. Из бурлящего она изгнала мешанину, бунтаря вывела из ссоры, а неотесанное облачила в сияющие одежды. В условиях существования частей, во многом противоположных друг другу, законами и неразрывными связями она установила мир. А чтобы никому не пришлось блуждать, всем и каждому она построила собственное жилище. Ни одна самая малая частица не избегла ее контроля.

3. Но под поверхностью скрывалась назойливая, молчаливая Необходимость текучей Сильвы. Злокозненный поток стремился обезобразить или уничтожить славное божие творение. Физис встала на страже, чтобы, по возможности, либо отвести беду, либо умалить ее. Когда же она брала материю для работы, она утекала у нее между пальцев, так и не получив задуманной Творцом формы. Физис была глубоко возмущена этой вседозволенностью и сопротивлением своим начинаниям[317]. Со всем старанием, не покладая рук, пока позволяла Природа, она принялась удерживать ускользающую, текучую материю.

4. Физис вдруг осознала, что в ее распоряжении оказались не сами стихии, а то, что от них осталось, жалкие отбросы, валявшиеся то там, то сям после сотворения вселенной. Из такого мусора даже великому мастеру не довести свое произведение до завершения. На преодоление этих многообразных и великих трудностей богиня направила весь свой изобретательный ум. При том, что многого не хватало, она решила пересмотреть весь свой материал. Она увидела перед собой лишь образы стихий, а не настоящую их природу в цельном, чистом виде, не творящие стихии, а загрязненные их субстанции, грубые остатки простых стихий[318].

5. Поверхностно изучая огонь, воздух и остальные стихии, она догадалась, что свойства их полноценны там, где полноценны они сами. Взяв из лежавшей перед ней материальной субстанции влажное, сухое, горящее и холодное по свойству, она их разложила по отдельности, затем смешала, выполнив тем самым замысел главного Мастера.

6. По отдельности она разложила те, что были простыми субстанциально, по рождению, смешала же их для того, чтобы, объединившись, они составили единое целое. Возьмем, к примеру, огонь и воду: если к жару одного и холоду другой присовокупить сухость и влажность, из их соединения и близости получается некое родство. Если к влажному воздуху и сухой земле присоединяются жар первого и холод второй, такого рода соединение называется смешением. К такому-то смешению и приступила со всем тщанием Физис, и занятие ее для достижения цели было не праздным.

7. Она помнила, что в анатомии человека что-то нужно было изготовить из чистых стихий, что-то из составных. Когда же стихии, оказавшись рядом, объединились, возникла та взаимная связь, которая в животном называется комплекцией[319]. Создавая человека, Физис применила эти стихийные комплекции таким образом, чтобы с момента рождения человек им и следовал в дальнейшем. Меланхолия — от весомости земли, флегма — от легкости воды, холерическая комплекция пылает огнем, сангвиническая воздушна и мягка.

8. Не одинаковая старательность Природы обнаруживается в человеке и в прочих животных. Негармоничное сочетание соков часто портит комплекцию зверя. Осла флегма делает глупым, лев от холеры гневлив, собака пропитана воздушным нюхом. Единственная и неповторимая, лишь человеческая природа создана из состава соков, гармонично сочетающего качества и количества, создана с такой заботой, что недостаток или преизбыток не могут исказить ее совершенство. Действительно, не подобало будущему жилищу интеллекта и разума страдать от отсутствия равновесия или необдуманности плана.

9. Когда нашли свое равновесие соки и силы, а их качества объединились, чтобы стать основой жизненных свойств, появились все части, составляющие тело. Поскольку его совершенное строение требовало дальнейшей обработки, Физис разделила весь лежавший перед ее глазами строительный материал натрое. Сделав сначала самый общий рисунок, затем она придала каждому члену надлежащий вид. Согласно свойствам она назвала первую часть головой, вторую грудью, третью — поясницей. Именно эти небольшие частицы она выделила среди прочих, чтобы сделать вместилищами трех источников жизни: мозга, сердца и печени.

10. Физис решила, что не будет ошибкой, если малый мир, человека, она выстроит по образцу большого мира. В сложной структуре мирового тела небо занимает высшее положение. Воздух, земля, один выше, другая ниже, стоят рядом. С неба правит всем божество. Исполняют приказания силы, живущие в воздухе и эфире. Находящиеся под ними насельники земли — подчиняются. Столь же счастливым образом решено было, что в человеке душа будет править из головы, сила ее сконцентрируется в груди, а подчиняться будут все низшие члены, расположенные ниже пояса.

11. Мудрый мастер, Физис приготовила мозг для души, сердце сделала источником жизни, печень — аппетита. Для божественных гостей она выстроила божественное жилище. В первую очередь, сообразуясь с небесной твердью и высшей сферой, она смастерила голову, округлую по форме: ее она воздвигла на вершине, словно цитадель, капитолий всего тела. Такое высокое расположение подобало голове, ведь там должно было поселиться божество чистого разума. Лучшую, отвечающую за разумение часть тела она отвела максимально далеко от пищеварения и других грубых органов, чтобы разум не притуплялся от соприкосновения с нечистотами, возникающими из-за приема пищи.

12. По таинственному замыслу, она заключила созданную ей мягкую и жидкую субстанцию мозга под черепной покров, чтобы уберечь ее от всякого ущерба. Для мозга она, как можно видеть, воспользовалась мягким и нежным материалом, чтобы жидкая материя легко удерживала образы вещей.

13. Голову Физис поделила на три покоя, в каждый поселив одну из способностей души. В передней части решено было поместить воображение, которое, встречая образы вещей, передавала бы все увиденное разуму. В небольшой комнате затылка пусть примостится память, чтобы ее покой, окажись она на пороге непосредственного восприятия, не нарушался слишком частым появлением образов. Между ними же должно находиться разуму, чтобы выносить правильное суждение о работе остальных.

14. Совсем рядом с царским чертогом, на голове, Физис поместила органы чувств, чтобы выносящий суждение разум всегда находился в близком контакте со своими вестниками. Ведь этим органам свойственно ошибаться, поэтому не следовало удалять их от местонахождения мудрости. Физис поспешила сделать из головы идеальное жилье в несколько комнат для души и ее жизненных сил, чтобы заняться прочими украшениями.

15. И верно, сила души — сама простота и само единство, но изливается она не единообразно: зрение исходит через глаза, слух — через уши. Подобным образом она видоизменяется и в прочих ситуациях, в соответствии с органами, которыми пользуется. Чувства исходят из одного источника, но выполняют разные функции. Одно воспринимает цвета, другое — звуки, третье — вкус, четвертое — запахи. Осязание же, судя по всему, распространяется по всем частям тела. Чувства особенно сильны в отношении тех источников, из которых они произошли. При создании зрения не обошлось без огня, а обоняния — не без воздуха. Вкус родственен воде, осязание — земле, в родственных субстанциально стихиях они и действуют. Беря свойства какой-то стихии, схожим образом, по подобию, чувства и выносят свои суждения.

XIV

I

II

Когда на плачевный лад твердил я вновь и вновь эти элегические стихи[872], явилась, сойдя из внутренних палат бесстрастного мира[873], некая женщина[874], скоро ко мне приближавшаяся. Кудри ее, не заемным, но собственным блеском сияя, не по одному сходству являя образ лучей, но природною своею яркостью превосходя природу, в скопленье светил превращали голову девицы; разделяющие их двойные ленты, не покидая вышних областей, не гнушались и землю удостоить улыбчивого лобзанья. Некая протяженность лилейной тропы, пролегающая рубежом крестообразно, разделяла спорящие волосы[875]; и эта наклонная линия, утверждаю я, не была для облика ее изъяном, но для красы ее защитой. Золотой гребень, золото кудрей сочетающий в хоровод доброго устроенья, дивился, находя внешность с ним самим сообразною: ибо впечатление от цвета, с обеих сторон примыкающего к золоту, озадачивало и обманывало взор[876].

Чело, обширной простершееся равниной, млечным цветом лилейное, казалось, с лилией соперничает. Брови, в златом звездчатые сиянье, не разросшиеся чащобой волос и в чрезмерную скудость не вдавшиеся, блюли середину меж тем и другим. Очей безоблачная кротость, дружелюбной ясностью ласкающая, являла редкостный образ двойной звезды. Нос, медвяным ароматом умащенный, не неуместно приниженный, ни безосновательно выдающийся на лице, некое выказывал изящество. Уст ее нард подносил ноздрям изысканную снедь благоухания. Губы, умеренной пухлостью приподнятые, Венериных новобранцев призывали к поцелуям. Зубы в единообразии своего цвета представляли образчик слоновой кости. Ланит ее рдяный огонь, багрянкою роз зажженный, нежным пламенем благоволил ее лику; ибо багряница ее лица, с синдоном обрученная, льдяною снежностью благосклонно была умиряема. Подбородка лощеная поверхность, лучащегося кристалла замечательней, облекалась серебряным блеском.

Шеи, умеренно тонкой, не чрезмерная длина не позволяла затылку сходиться с плечами. Яблочки грудей удостоверяли зрелость любезной юности. Руки, на радость зрителю хорошо видные, казалось, просили объятий. Боков ее соразмерный изгиб, несущий печать безошибочной меры, возводил красу ее тела к высоте совершенства.

О прочем же, что таилось во внутренних покоях, уверенность говорила, что оно еще лучше[877]. Ибо в ее теле крылся прекраснейший лик, к которому лицо ее было введением. Однако, как говорил ее вид, Дионин[878] ключ не отпирал замка ее чистоты.

И хотя столь велика была ее красоты отрада, однако неистощимый плач силился истощить улыбку ее прелести. Ибо роса, украдкой из кладезя очей точащаяся, возвещала о потоке внутренней скорби. И само лицо ее, к земле склоненное в чистой стыдливости, говорило, что некая обида причинена девице.

Царской диадемы рдеющий венец, искрящийся хороводом самоцветов, лучился высоко на ее голове; не приблудная замена золоту, его достоинство унижающая, софистическим сияньем очи морочащая, но благородство самого золота составляло его существо. Чудным круженьем и вечным вращеньем сама диадема, странствуя с востока на запад, непрестанно приносилась возвратной стезей к своему восходу. Один и тот же круг непрерывно совершая, ее движение, в неудержном поиске одного начала[879], казалось словно бесцельным.

Из помянутых самоцветов одни время от времени новым солнцем своего сияния приносили взору чудо нового дня, но время от времени, в блеске своем затмившиеся, казались изгнанными из чертогов диадемы[880]; другие, утвержденные на своих престолах, мерцания своего продлевая бодрствование, на долгой стояли страже[881]. Между ними блистающий круг, наподобие наклонного Зодиака, распещренный ожерельем из драгоценных камней, прерывал соседствующих звезд лобзанья[882]. В нем сонм из двенадцати самоцветов превосходным своим числом и исключительным блеском, казалось, притязал на преимущественные права меж прочими.

В передней части диадемы три драгоценных камня дерзновенною своего сияния гордыней, антономастически отраженной[883], затмевали прочие девять. Первый камень повелевал ночи — своим блеском, холоду — своим жаром отправиться в изгнание. В нем, как гласил изящный обман живописи, вспыхивал Льва изображенный образ. Второй камень, не уступающий первому в сиянии[884], лучась в более гордом месте помянутой части, казалось, как бы с неким пренебрежением глядел вниз на прочие камни. В нем, как возвещала обезьяна истины, живопись[885], в подражательном вымысле, выступая отступающий, идя вперед пятящийся, Рак представал, шедший сам за собою. Третий камень возмещал бедное блистанье противостоящего камня преизобильным богатством своей лучезарности. На нем, как объявляла истина живописи, тенью очерченные отпрыски Леды[886] шествовали, приязнь оказуя во взаимном объятье.

Таким же образом три камня, обладающие вторым саном и честью, поставили свой престол с противоположной стороны. Из них первый, изображая слезы капельками влаги, представлял скорбное зрелище мнимого плача. На нем, как фантазия утонченного ваяния вещала в изображении, кувшин идейского юноши[887] выплакивал струистый поток. Второй камень, в царстве своем чуждаясь всякого тепла, радушно принимал зиму, отрадную ему ледяным своим окочененьем. На нем из приблудного руна козьей шерсти соткала живопись тунику для Козерога. Третий камень, облекшийся видом хрустального света, стягом своей стужи пророчил приход зимы. В нем, ретиво свой лук напрягая, гемонийский старец[888] грозил ранами, никогда, однако, не исполняя своих угроз на деле.

С другой же стороны, ласковым светом играя, трех самоцветов кроткая ясность услаждала взоры. Первый из них, багрянкой розового цвета пылающий, розу очам представлял. На нем Телец, взносящий убранство своего чела, казалось, жаждал сраженья. Другой, отличный умеренностью своего блеска, одарял общество своих братьев очарованием ласковости. На нем Овен, красою чела горделивый, добивался владычества над стадом. Третий, смарагдовую являющий зелень, нес в себе снадобье, восстанавливающее взор очей[889]. На нем, под мнимой стремниной плывя, Рыбы предавались тому, что свойственно им по природе.

С противоположной стороны звездная краса трех камней мерцала в приятном согласии. Первый из этих камней, золотым солнцем своего сверкания полдневно блеща, являл очарованье неистомной красоты. В нем, как показывал тропический образ, созданный ваянием, Астрея[890], снискав некое преимущество по своему сиянию, соперничала со звездами. Второй, ни чрезмерным блеском не роскошествуя, ни искорок нищего блеска не выклянчивая, веселился в умеренном пламени. В нем, тщательно настроенные по правилу изобразительного искусства, Весы ручались за правосудие своих гирь. Третий, чередуя замещающие друг друга обличья, то сулил благосклонную ясность, то облекался облачной темнотою. На нем сияющее обличье Скорпиона, лицом побуждая к смеху, плач предвещало жалом хвоста.

Под обителями двенадцати камней седмеричное множество самоцветов[891], непрестанно свершая круговое движение, в дивном роде игры приятный вело хоровод. Не отсутствовала в нем сладость гармонии[892], то полутонами резвящаяся, то средней звучностью тонов подрастающая, то зрелой трубой вступающая в мелодический диапазон, которая, тимпаном своим возбуждая желание наших ушей, нашим очам предлагала прелюдию сна[893]. Но так как скупое слушание предотвращает недовольство уха, а расточительность приводит докуку, то, преизобильным слушанием пресыщенное, ухо устало.

Эти семь камней, хотя никакой связью сопряжений не поставленные в подчинение диадеме, никогда, однако, своим отсутствием не делали сирым собор верхних камней. Меж ними верхним был адамант, который, скупее прочих на движение и расточительней на праздность, тратил весьма много времени в широком прохождении своего окружья[894]. Старился он под инеем столь великого холода, что сходством с производящей природой доказывалось его происхождение от Сатурновой звезды[895].

Второй был агат[896], который, когда близость его пути подводила его тесней к другим, враждебность одних превращал в приязнь, а ребяческую благосклонность других влиянием своего царственного могущества обращал во взрослую: благотворное это воздействие доказывало, что он связан близким родством с Юпитеровой звездою.

Третий был астрит[897], в котором владычество булата разбило свой стан, и некое совпадение свойств говорило о влиянии Марсовой звезды: грозным видом своего зарева устрашающий, грозил он гибелью всем прочим.

Четвертый был карбункул[898], который, неся образ Солнца, пламенником своего сияния изгоняя ночные тени, усыплял затмевающиеся светочи братьев, царским полномочием своего величества то предписывая им уклоняться с пути, то даруя их движению спокойную мощь[899].

С сапфиром вместе гиацинт[900], следуя по стопам карбункула, словно усердные слуги, никогда не лишались зрелища помянутого света. На кратком расстоянии, их от него отделяющем, близ его окружности бегут они вместе или за ней следуют, или же одна звезда, поспевая за другой, уступает ей честь предшествования. Из этих двух камней один сходством своей природы являет влияние Меркуриевой звезды, другой же Дионина светила[901].

Последний камень был перл[902], который, всех ближе к кромке рдеющего венца, светя чужим светом, просил у карбункула пособить сиянием. Иной раз он, соседствующий помянутому сиянию, прибывая или убывая в росте, потуплял лучи своего сияния, как бы из почтения к карбункулу, дабы ему, опять украшенному братним огнем, разливать обновленный убор своего блеска, то питая ущерб своего оскуделого круга заведенным пополненьем, то, собственного сиянья лишенному, сетовать на потерю своего великолепия; хрустальным светом посеребренный, лунным влиянием он отзывался. С блеском всех сих камней безоблачное благородство помянутой диадемы представляло собой образ небосвода.

А риза ее, из шелковой нити сотканная, разнообразным цветом протеически преображаемая, служила деве пеплумом: разноцветьем ее расцвечивая, смена времен года меняла ее многообразным обличьем цветов. Сперва она, выбеленная лилейным блеском, поражала взор. Потом, как бы приведенная к раскаянию, словно стараясь ради лучшего, сияла, окрашенная кровью багрянца. В третий раз, на вершине совершенства, приветствовала взоры зеленью смарагда[903]. С крайней нежностью вытканная, ускользающая от очами затеянной ловитвы, достигла она столь великой тонкости вещества, что подумаешь, у нее с воздухом одна природа. На ней, как воображалось глазу в сновидениях живописи, стекалось собранье воздушных животных.

Там орел, сначала юноши, потом старца видом облекаясь, наконец вернувшись в начальное состояние, из Нестора возвращался к Адонису[904]. Там ястреб, воздушного града правитель, тираническим насильством домогался дани от подвластных. Там коршун, надевая личину охотника, на скрытной охоте являл собою призрак ястреба. Там сокол против цапли затевал гражданскую войну, однако не на справедливых условиях меж ними разделенную: ибо нельзя назвать именем битвы «коли ты бьешь, а я получаю побои»[905]. Там страус, мирскую жизнь отвергнув, уединенное ведя житие, словно отшельником сделавшись, водворялся в пустынном одиночестве[906].

Там лебедь, кончины своей глашатай, звоном медвяной кифары предвещал усечение жизни[907]. Там в павлине излила Природа такие сокровища красоты, что подумаешь, потом пришлось ей нищенствовать. Там феникс[908], в себе умерший, в другом возрождающийся, неким чудом Природы воскрешал себя из мертвых своею смертью. Там птица согласия[909], принося десятину от своего выводка, платила свою дань Природе. Там воробью отведен атом пигмейской ничтожности, а журавль, наоборот, достиг чрезмерности исполинского роста. Там фазан, тяготы родного острова претерпевший, будущая услада князей, вылетал в наш мир. Там петух, как народный астролог, часами своего крика возвещал, который час[910]. Там дикий петух, насмехаясь над праздностью домашнего, отправляясь на чужбину[911], обходил лесные области.

Там филин, пророк несчастья, заводил вещую псалмодию погребального причитанья. Там сова, нечистотою столь великого безобразия скаредная, что подумаешь, при ее создании Природу клонило в сон. Там ворона, предсказательница будущего, в досужей болтовне проводила время[912]. Там сорока, расписанная неопределенным цветом, пребывала в неутомимом увлечении спорами[913]. Там галка, отменным воровством собирая безделки, давала доказательство прирожденной алчности[914]. Там голубка, сладким злом Дионы упоенная, подвизалась на арене Киприды[915]. Там ворон, чуждаясь позора ревности, собственного выводка не признавал своими чадами, пока не удостоверит этого по их черноте, как бы сам с собою ведя диспут[916].

Там куропатка избегала то нападения властей воздушных, то уловок охотников, то зловещего лая собак[917]. Там утка с гусем под общим законом жизни зимовала в родной реке. Там горлица, лишившаяся супруга, гнушаясь дать своей любви эпилог в другом, отвергала утехи второбрачия[918]. Там попугай на наковальне своей гортани чеканил монету человеческого голоса. Там перепелку, не ведающую обмана фигур речи, обманывали подражательного голоса уловки. Там дятел, архитектор собственного домишки, секирой своего клюва вытесывал в дубе лачужку. Там курука, отказавшись быть мачехой, с материнской приязнью усыновляла чужое, кукушечье потомство. Жестокою мздою, однако, она награждена: пасынка признавшая, родного сына не знала[919].

Там ласточка, вернувшись из своих странствий, обмазывала глиной себе жилище, гнездо под балкой. Там филомела[920], возобновляя сетования над потерянной девственностью, ударяя в свой тимпан с гармонической сладостью, искупала бесславие своей малости. Там жаворонок, как прославленный лирник, благодаря не ремеслу занятий, но наставничеству Природы выучившийся музыкальной науке, в своем горле являл лиру, которая, рассекая тона на тонкие частицы, делила полутона на неразличимые сопряжения. Там нетопырь, птица-гермафродит, средь малых птиц занимала место нуля[921]. Эти животные, хотя существовали там как бы аллегорически, казались, однако, существующими буквально.

Синдон, сменивший белизну на зелень, который дева, как она потом сказала, соткала бесшовно, не обесцененный подлой материей, утонченным искусством играющий, служил ей плащом. Обильно распещренный запутанным узором, цветом своим он напоминал о воде. На нем излагала прихотливая живопись природу водных животных, на различные разделенную виды.

Там кит, со скалами соперничающий утесной своей огромностью, напором башневидного тела таранил крепостцы кораблей. Там морской пес, двояким образом опровергая двусмысленный намек на лай в своем имени, ибо он никогда не разражался лаем, ловил зайцев своего рода[922] в чащобах моря. Там осетр[923], несравненный по знатности своего тела, благословлял им царские столы. Там сельдь, рыба распространеннейшая, несметностью своих стай утоляла голод бедных. Там камбала сладким вкусом своего тела искупала отсутствие мяса в строгую пору Четыредесятницы. Там кефаль сладостными приманками своей плоти обольщала вкушающих. Там форель, в заливы морские входящая, в пучине окрещенная, обретала имя лосося. Там дельфины вступительным своим появлением предрекали кораблям грядущие выпады моря. Там в чреслах Сирен зрелась рыба, в лице — человек[924]. Там Луна, собственным светом обделенная, словно от зависти вымещала свою обиду на моллюсках, которые, как будто их тела терпели от новолуния, платились за бедность Луны[925].

Этим жителям морской области отведена была средняя часть ее плаща. Остальная часть одеяния содержала странствующих рыб, которые, блуждая в различных потоках, избирали себе жилище в отечестве пресной воды. Там щука, взыскивая, как тиран, а не требуя должного, ввергала подданных в темницу своего тела. Там усач, немало славный достоинством своего тела, запросто жил с рыбной чернью. Там алоза, спутница вешней поры, среди услад весны принося усладу своего вкуса, приходом своего тела приветствовала человеческое нёбо. Там минога, многочисленными порами пронизанная, устраивала введения к лихорадочным трапезам. Там угорь, подражающий природе змеи, по некоему сходству черт казался ее внуком. Там окунь, в доспехе, созданном дротами шипов, меньше страшился нападений водяного волка. Там голавль набухшей головой возмещал недостающее его невеликому телу. Все они, тропом живописи на плаще изящно начертанные, благодаря чуду рельефности казались плавающими.

Риза пестротканая[926], шитьем распещренная, заключала под собою девичье тело. Звездами многих красок сияющая, собранная в складки, чтоб материя стала плотней, она усердствовала изобразить земную стихию. На первой части этого платья человек, отлагая вялость чувственности, прямым ристаньем рассуждения проницал в небесные тайны. В этой области риза, разодранная на части, являла ущерба своего бесчестье[927]. Однако в остальных местах ее части, согласованные изящной связностью, не претерпевали разделительного несогласия. На них некими чарами живописи призваны были к жизни земные животные.

Там слон, вздымающий в воздух огромность чудовищного тулова, сложным процентом удваивал тело, вверенное ему Природой. Там верблюд, безобразный шершавостью раздутого тела, служил нуждам человека, как наемный слуга. Там рога, замещая шлем, казалось, ополчали буйволиное чело. Там бык, копытами землю терзая, мычаньем гремя, возвещал о бойцовской своей пылкости. Там волы, отвергая бычью воинственность, словно селяне, стремились к низким трудам.

Там конь, гонимый кипучей отвагой, соратник своего всадника, раздроблял копье вместе с врагом. Там осел, докучая ушам бездельными криками, музыкант по антифразису[928], допускал варваризм в музыку. Там единорог, уснувший на девичьем лоне, от вражеских рук во сне обретал сон смерти[929]. Там лев, ворча рыкающим напевом в уши своих чад, дивным заклинаньем природы раздувал в них огонек жизни[930]. Там медведица, вратами ноздрей извергнувшая безвидных детенышей, стилом языка, усердно их вылизывающего, придавая им очертанье, наделяла их лучшим обличьем[931].

Там волк, украдкой принимая роль вора, заслуживал вознестись на перекладине виселицы. Там пард, открытым разбоем неронствуя, бесчинствовал средь овчего народа, не только одежды, но и самую их сущность похищая. Там тигр истязал государство скотьих граждан непрестанным пролитием невинной крови. Там онагр, сбросив ослиное рабство, властью Природы раскрепощенный, жил на гордых горных высях. Там вепрь, с перунным оружьем клыков, продавал псам свою смерть за несметные раны. Там пес, мнимыми ранами терзая воздух, кусал ветер жестокими зубами.

Там олень и лань, реющие на скорых ногах, жизнь приобретающие благодаря тому, что держатся впереди, обманывали враждебные челюсти преследующих псов. Там козел, одетый в притязательное руно, казалось, донимал ноздри четверодневным запахом[932]. Там овен, облеченный благороднейшей ризой, довольный множеством жен, предавал честь супружества. Там лисичка, отвергнув невежество грубого скота, стремилась к тонкому людскому лукавству. Там заяц, меланхолическим страхом одержимый, не дремой, но грезой страха напуганный, видел во сне появленье собак.

Там кролик, своей шкурой умеряя нашего холода ярость, натиск нашего голода отражал собственной плотью. Там белку, гнушающуюся сходиться с более скромною тканью, изящный шов сочетал браком с багряницею. Там бобер, чтоб не претерпеть от врагов диэрезу всего тела, крайние его части подвергал апокопе[933]. Там рысь цвела столь великою ясностью взора, что в сравнении с нею прочие животные казались подслеповатыми. Там куница с соболем неполную красу мантий, требующую их помощи, благородством своих мехов доводили до полноты. Представляющая сила подражающего изображения даровала очам видящих эти обличья животных, словно отрадное пиршество.

А что прилежание живописи вообразило на ее сапожках и сорочке, погребенных под верхней одеждой, этого я не мог утверждать с уверенностью. Как, однако, внушили некие подсказки хрупкой вероятности, я полагаю, что там смеялась игривая живопись, представляя природы трав и дерев: там древа то пурпурными ризами облекались, то зелеными власами покрывались, то рождали цветов благоухающее младенчество, то старели с созреваньем плодов. Но так как познал я эту череду картин с шаткой вероятностью, а не твердой уверенностью, то и пропущу ее, в мирном молчании погребенную. Башмаки же, мягкую кожу взявшие себе материалом, так близко следовали за формою стоп, что казались на них самих рожденными и чудесным образом начертанными. На них благодаря искусной живописи тени цветов, немногим ниже подлинной природы, являли свое очарование.

III

IV

Хотя сии украшенья одежд пламенели полным жаром своей блистательности, однако затмевался их блеск под звездою девичьей красоты. На черепичных табличках, с помощью тростникового стала, дева оживляла живописные образы разных вещей. Но ее картины, не прилепляясь крепко к лежащему под ними материалу, быстро выдыхаясь и умирая, не оставляли по себе ни следа от изображения. Хотя дева непрестанно возвращала их к жизни, эти образы не могли продлить своего существования на замышленной ею картине[938].

Дева же, как мы сказали, от пределов небесного чертога явившись, к хижине переменчивого мира неслась на стеклянной колеснице. Влекли колесницу Юнонины птицы[939], властью ярма не обуздываемые, по своей воле соединившиеся. А человек, высившийся над девичьей головой и колесницей, коего лик не земной ничтожностью, но скорее божественной отзывался тайной, возмещая немощь женского пола, чредою мягких внушений направлял движенье колесницы[940]. И хотя я отряжал зрительные лучи[941], словно рать моих очей, дабы изучить благородную ее красоту, они, не осмеливаясь встретиться с величественным ее изяществом, бичами блеска изнуренные, боязливо отступили к шатрам моих век.

При появлении сказанной девы, мнится, все кругом всторжествовало, словно в своей обновившись природе. Небо, словно своими пламенниками озаряя деве стезю, велело своим светилам сиять полнее обычного. Потому и сам дневной свет, казалось, дивился столь великой отваге, видя, что явились они пред его очами с такою дерзостью. А Феб, принявший вид радостней обычного, деве навстречу излил все богатства своего сияния. Сестре же[942], им лишенной убранств своего блеска, он, вернув ей ризу отрады, велел идти во сретенье шествующей царице. Самый воздух, совлекши с себя слезное вретище туч, с благосклонностью ясного лика улыбался явлению девы. Прежде неистовством Аквилоновой яри терзаемый, теперь покоился он в ласковом лоне Фавония. Птицы по некому внушению Природы, крыльями весело бьющие в игривом плеске, являли деве почтение. Юнона же, давно уже отвергавшая Юпитеровы ласки, столь великим была упоена ликованьем, что посулами частых взглядов склоняла мужа к Венериным утехам[943].

А море, прежде буйствовавшее гремучими бурунами, ныне, справляя торжество девьего прихода, обещало непреложный мир безмятежности. Ибо Эол держал бурные ветры связанными в своих темницах, дабы в присутствии девы не воздвигали брань, более чем гражданскую[944]. Рыбы, к водной кромке подплывая, насколько вялость чувственной природы позволяла, в некоем праздничном веселье объявляли о приходе своей госпожи. Фетида, свадьбу справляющая с Нереем, решала зачать второго Ахилла. Девицы, чья краса не только украла бы у человека его рассудок, но и самих небожителей заставила бы забыть о своей божественности, подымаясь из своих стремнин, грядущей царице подносили, словно данницы, малый дар пряного нектара. Милостиво его приемля, в сплетении объятий и множестве лобзаний дева девам выказывала свою любовь.

А земля, разбоем зимы уже давно обнаженная от своих убранств, рдеющую цветами ризу от вешней стяжала расточительности, дабы не являться неприглядно пред очами девы в бесславии рубища. Весна же, словно мастер, умелый в ткацком искусстве, дабы любезней приветствовать явление девы, соткала одежды деревьям, которые, опустив свои кудри на энклитический лад[945], в некоем поклонении, словно преклонив колена, смиренно девицу молили. Вышедшие из дерев девы[946], светом своей красоты богатство природного света умножающие, несли благовония, названные по видам злаков, в кедровых ларчиках собранные, и, словно дани свои платя девице, стяжали ее благосклонность своими ларами.

Напеи[947] же, подолы цветами наполнив, царицыну упряжку то розами кровавили, то лепестками белеющих цветов заставляли сиять, словно лилия. А щедрая Флора льняную сорочку, для мужа сотканную, чтобы заслужить его объятья[948], преподнесла деве. Прозерпина же, наскучив одром тартарийского мужа, вернувшись домой к вышним, не захотела быть лишенною присутствия своей владычицы. Даже земные животные, по невесть какому природному внушению предававшиеся резвым играм, откликнулись на явление девы. Так все творение, неся деве пылкую свою покорность, подвизалось в дивном состязанье, чтобы снискать ее милость.

V

VI

Хотя такую прелесть выказывала юная пора, однако дева, не развеселенная приветствиями своих созданий, не могла укротить прежнего унынья; но, опустив колесницу наземь и почтив своими стопами землю, ко мне приблизилась скромною поступью. Когда же, увидев ее вблизи, я ее признал, то, падши на лицо, оцепенением уязвлен, вышел из ума: весь погруженный в беспамятство исступления, со скованными силами чувств, ни жив, ни мертв, терзался я меж двумя этими состояниями, обоим чуждый.

А дева, ласково меня поднимая, хмельные стопы укрепляла подмогою поддерживающих рук, и, обвив меня своими объятьями, уста мне услаждая невинными лобзаньями, медоточивым снадобьем речей исцелила немощного от цепенящего недуга. Наконец уразумев, что я возвращен сам себе, она изобразила для меня духовные разумения в картине вещественной речи и своим голосом как бы произвела в действительность архетипические слова, предобразованные в идее:

«Увы, — говорит, — какая слепота неведения, какое отпадение ума, какое бессилие чувств, какая немощь рассудка окутала этим облаком твое разумение, отправила в изгнание дух, притупила силу чувств, заставила недужить ум, так что не только твое понимание лишилось близкого знакомства с твоей кормилицей, но даже, будто бы новизною чудовищного обличья пораженный, закатился твой рассудок при моем появлении? Почему ты заставляешь знание обо мне уйти из твоей памяти — ты, в котором мои дары мне говорят, какими щедротами скольких благодеяний я тебя благословила? Я, которая от начала лет твоих, Бога Творца заместительница, твердым управлением устроила должное поприще твоей жизни; которая некогда материю твоего тела из нечистой сущности первоначальной материи вывела в истинное бытие!

Сжалившись над сим безобразным ликом, как будто бы непрестанно взывавшим ко мне, я запечатлела его печатью человеческой природы и то, что было лишено почтенного убранства очертаний, почтила лучшими одеждами формы[952]. Для исправной службы телу учреждая мастерские разных членов, я предписала бодрствовать чувствам, как страже телесного града, чтобы, как наблюдатели за внешними врагами, они защищали тело от внешней досады, так чтобы материя всего тела, украшенная благородной багряницей природы, шествуя на бракосочетание, с мужем своим духом счастливо сочеталась и чтобы муж не отверг сего супружества из отвращения к уродливости супруги[953].

И дух твой я отличила отменными способностями, чтобы, оказавшись бедней тела, не позавидовал он его успехам. Я наделила его силою понимания, которая, преследуя тонкие предметы в своей охоте на знание, постигает их и охватывает. Кроме того, я отметила его печатью разума, который веялкой своего рассуждения отделяет пустую ложь от важной истины. Благодаря мне в слугах у тебя и сила памяти, что в ларе своего воспоминания копит благородное богатство ведения. Этими дарами благословила я тело и дух, чтобы они не сетовали на свою бедность и не пеняли на чужое изобилие. И как помянутый брак был совершен с моего согласия, так по моему благоусмотрению будет расторгнута эта супружеская связь[954].

Не на тебе одном в частности, но на всем мире вообще сияет щедрость моего могущества. Я — та, которая по образцовому подобию мироздания образовала природу человека, так что в ней как в зерцале зрится написанной природа сего мира. Ведь как четырех стихий согласное несогласие, единая множественность, стройность нестройная, содружество недружное сплачивают здание вселенского чертога, так четырех комплекций несходное сходство, равное неравенство, несоответственное соответствие, различное тождество скрепляют строение человеческого тела. И те же качества, что посредничают между стихиями, устанавливают прочный мир между четырьмя соками. И как против учрежденного вращения небосвода ратует встречным движением воинство планет, так в человеке обретается непрестанная вражда между чувственностью и разумом.

Ибо движение разума, от небесного восходящее востока, пересекающее запад земных вещей, описывает круг и возвращается на небо благодаря созерцанию. И наоборот, планетарное движение чувственности против небосвода разума клонится к западу земных вещей. Чувственность приводит человеческую душу к западу пороков, чтобы закатилась. Разум же призывает ее на восток добродетелей, чтобы поднялась. Чувственность, развращая человека, обращает его в зверя. Разум имеет силу преобразить человека в бога. Он светом созерцания ночь души освещает; она ночью вожделения свет души изгоняет. Он дает человеку беседовать с ангелами; она его нудит буйствовать со скотами. Он в изгнании учит человека, как найти отчизну; она в отчизне нудит его быть изгнанником.

И в этих делах человеческая природа не может обвинить порядок моего управления. Ибо по совету разума установила я таковую войну противоречия меж сими бойцами, что если в этом прении разум сможет заставить чувственность познать обличение, то предшествующая победа не лишится последующей награды[955]. Награды, победами добытые, блещут прекраснее прочих даров, ибо дары, купленные трудами, сияют отраднее всех бесплатных. Большего восхваления заслуживает тот, кто приял дар в труде, нежели тот, кто обрел его в праздности. Ведь предшествующий труд, некоей сладостью наделяя последующую награду, большим одобрением награждает потрудившегося. В этих и еще значительнейших дарах Природы мир находит в человеке свои собственные качества.

Смотри, как в этом мире, словно в знатном городе, некое величие государственного устроения упрочено обдуманным правлением. Ведь на небе, словно в цитадели человеческого города, владычественно восседает вечный Император, от коего вечно исходит указ, что знание о каждой вещи должно быть записано в книге его провидения. В воздухе же, словно в средине города, ангелов небесное воинство, верша заместительное правление, несет над человеком прилежную стражу. А человек, словно чужестранец, живя в предместье мира, не отказывает в послушании ангельской рати. Итак, в сем государстве Бог повелевает, ангелы исполняют, человек повинуется. Бог человека Своим повелением создает, ангел совершением выполняет, человек повиновением себя воссоздает. Бог Своею властью все располагает, ангел своим действием учиняет, человек себя воле действующего подчиняет. Бог повелевает указанием власти, ангел совершает служением действия, человек повинуется таинством возрождения.

Но стезя нашего раздумья слишком сбивается, когда дерзает поднять рассуждение к несказанной тайне божества. Ум наш изнемогает, вздыхая по разумению этих вещей[956]. Образ сего совершенно устроенного государства отзывается в человеке[957]. Ибо в цитадели головы пребывает властительная Мудрость, коей, как богине, повинуются прочие способности, словно полубогини. Ибо и остроумие, и логическая способность, и способность вспоминать прошедшее, обитающие в разных покоях головы, служат Мудрости ревностно. В сердце же, как в средине человеческого города, поместило свою обитель Великодушие, которое, дав обет служить под начальством Благоразумия, действует в согласии с решениями начальника. Чресла же, словно предместье, предоставляют крайнюю часть тела сластолюбивым желаниям[958], которые, не дерзая противиться власти Великодушия, покорствуют его воле. В сем государстве Мудрость занимает место владыки, Великодушие сходствует со служителем, Вожделение принимает вид повинующегося.

И в остальном образ человеческого тела усваивает сходство с миром. Ведь как в мире благодетельным солнечным теплом исцеляется все ослабевающее, так в человеке тепло, исходящее из основания в сердце, оживляет и веселит иные части человеческого тела. Как в мироздании луна — мать многих соков[959], так в человеке печень наделяет члены соответственным соком. И как луна, лишенная солнечного блеска, блекнет, так цепенеет сила печени, оставленная без живительной утехи сердца. И как воздух в отсутствие солнца облекается тьмою, так без благодеяний сердца уничтожается жизненная сила духа.

Кроме того, смотри, как мир, протеический в меняющейся чреде сезонов, то резвится в вешнем младенчестве, то продвигается в летней юности, то созревает в осеннем мужестве, то в зимней старости седеет. Сходная смена времен и такое же непостоянство изменяют человеческий век. Ведь когда поднимается заря человеческой жизни, восходит утренняя весна человека; когда же его поприще достигает отдаленных вех, человек вступает в полдень юношеского лета. Но когда продлившаяся жизнь как бы свой девятый час завершит[960], человек вступает в осень мужества; когда же век его склонится к западу и дряхлость уж возвещает ему вечер жизни, зимний хлад старости убеляет человека своим инеем.

Во всем этом отзывается несказанно действие моей силы, однако я рассудила за благо скрыть от большинства лик моей власти под личинами, защищая тайну от обесценивания, дабы, если я наделю их близким знанием обо мне, то, что сперва для них было важным, будучи неведомым, потом, став известным, не потеряло ценности. Как свидетельствует расхожее присловье, “огласка частных дел — мать презрения”[961]. Аристотелевского авторитета труба возглашает, что “разглашающий тайны недостойным умаляет величие тайн”[962].

Но чтобы не казалось, что я, утверждая полномочия своей власти, самонадеянно отнимаю у Бога Его собственные, я безусловно объявляю себя смиреннейшей ученицей Высшего Наставника. Ведь я в своих делах не могу вплотную ступать по следам творящего Бога, но издалека с воздыханьями гляжу на Его деяния. Ибо Его делание просто, мое сложно; Его делание достаточно, мое недостаточно; Его работа изумительна, моя изменчива. Он нерожденный, я рождена. Он творец, я сотворена. Он создатель моего создания, я — создание создателя. Он производит из ничего, я выпрашиваю мои произведения из иного. Он действует Своим божеством, я действую Его именем. Он одним манием велит вещи существовать, мое же делание — лишь след божественного делания. И в сравнении с божественной мощью мою мощь признаешь ты немощью, мое воздействие сочтешь бездействием, в моем мужестве увидишь ничтожество.

Справляйся с авторитетом теологии: следует тебе соглашаться скорее с ее достоверностью, чем с прочностью моих рассуждений. Ибо по их верному свидетельству человек моим действием рождается, Божьей властью возрождается. Мною из небытия призывается он в бытие; Богом от бытия в лучшее бытие приводится. Мною человек порождается к смерти, Богом возрождается к жизни. Но от этого таинства второго рождения удалено служение моего занятия; такое рождение не нуждается в такой повитухе: скорее я, Природа, не ведаю природы сего рождения, и в ее уразумении притупляется острота моего разума, возмущается свет моего рассудка. Разум дивится вещам не разумеемым, ощущение смущается от неощутительного. И так как в этих предметах бездействует всякое природное рассуждение, в одной лишь прочной вере должно нам почитать столь великое таинство.

Неудивительно, если в этих вещах теология не открывает мне своей осведомленности, так как по большей части мы мыслим хоть не противоположно, но розно. Я рассуждением упрочиваю веру, она же — верой рассуждение. Я знаю, чтобы верить, она верит, чтобы знать. Я соглашаюсь с тем, что понимаю, она понимает то, с чем соглашается. Я едва вижу видимое, она же непостижимое постигает в зерцале. Я едва измеряю разумением малейшее, она же неизмеримое рассуждением измеряет. Я, словно зверь, брожу по земле, она же ратует в тайных глубинах небес.

И хотя рассуждать о вышесказанных вещах — не моя обязанность, однако я позволила моей речи уклониться к этому предмету, чтобы ты не сомневался, что в сравнении с превосходным Божьим могуществом мое — лишь уменьшительное. Но хотя мое влияние уступает, сравненное с божественной властью, однако вперед выступает, сопоставленное с человеческой[963]. Так в некоем триклинии сравнения мы можем найти три ступени власти, сказав, что в Боге могущество превосходное, в Природе сравнительное, в человеке положительное[964].

Всем этим, без малейшего сомнения, подается тебе близкое обо мне знание. И скажу с еще большей близостью: я Природа, которая оказаньем своей благосклонности приобщила тебя моему присутствию и моею беседою удостоила тебя осчастливить».

Меж тем как сими словами открывала мне Природа природы своей лицо и своим наставлением, как бы предварительным ключом, отпирала мне дверь к своему познанию, облако отупения испарилось из пределов моего ума. И от этого наставления, как бы некоего целительного питья, желудок моего ума, как бы мучащийся тошнотой, изверг все остатки моих грез. Таким образом, полностью вернувшись в себя из скитания моего ума, я, припав к ногам Природы, в знак приветствия напечатлел на ее стопах многократную печать лобзаний, а после, выпрямившись и встав, с почтительно склоненной головою, как бы божественному величеству, принес ей возлияние приветственного слова.

Засим, устремившись к прибежищу извинения, в мольбах, медом смирения напитанных, я молил ее благосклонности, дабы она не приписала промаху моей опрометчивости, не объяснила заносчивым презрением, не сочла ядовитой неблагодарностью, что ее приходу я не воздал праздничным ликованьем, но вместо этого, пораженный ее приближением, словно чудовищного призрака необычайным явлением, пал, усыпленный мнимой смертью исступления; говоря, что не дивно, если в присутствии столь великого божества побледнела тень смертной моей доли, если в полдень такового величества лучик моего понимания растворился в вечере заблуждения, если при явлении столь великого счастия закраснелась от стыда изношенность моего злосчастия, ибо мглистая тьма неведения, немощная тупость изумления и непреходящее потрясение оглушенности сочетались в некоем братском союзе с человеческой бренностью, дабы от их товарищеского сосуществования бренность человеческой природы, как бы образуя свои нравы по уставу своих сожителей, при столкновении с первинами нового, с диковинами великого помрачалась неведением, потрясалась остолбенением и уязвлялась изумлением.

Когда же эта стезя извинения сделала для меня приязненным внимание царицы и заслужила приязненное ее благосклонство, а кроме того, дала мне уверенность, что услышу я и более великие вещи, то, ее исследованию предлагая неясность некоего сомнения, ударом чрезмерного беспокойства колебавшую покой моего ума, я вывел свой вопрос в таких словах:

VII

VIII

Тогда помянутая дева, показывая, что разрешение этого вопроса ожидает при дверях, говорит: «Неужели ты не знаешь, какое земной сферы уклонение, какая мирового порядка неурядица, какое мировой рады нерадение, какая праву неправда принудила меня от внутренних чертогов небесного таилища низойти в общие всей земли блудилища? Если с любовною любовью ума соберешь и в ларце груди своей сбережешь, что я скажу, то распутаю я лабиринт твоего сомнения».

На это я, говоря смиренно и сдержанно, подобающий даю ответ: «Ничего, о царица небесная, не жажду я со столь любовным вожделением, как вопрос этот распутать».

Тогда она: «Так как по закону своего происхождения все пребывает в подчинении моим законам и долженствует платить мне дань, справедливо установленную, почти все повинуется неизменно моим указам, принося должным образом законную подать. Но от сего всеобщего правила удаляется непостижным исключением только человек[968], который, от ризы стыдливости обнажен, в блудничном борделе бесстыдства осквернен, против величества своей госпожи дерзает воздвигнуть буйную тяжбу, более того — против матери разжечь ярость семейственной брани. Все прочие, наделенные более скромными дарами моей милости, сообразно условиям своего жребия добровольным подчинением привязаны к требованиям моих указов. Но человек, почти всю сокровищницу богатств моих истощивший, природные дары Природы покушаясь обесприродить, ополчается против меня солецистической Венеры[969] беззаконием.

Заметь, что почти всякая тварь, как требует смысл природного ее состояния, согласно обнародованному мною указу исполняет законные свои обязанности в моем отношении. Небосвод, вседневным круговращением обходя вселенную, не по вздорному обычаю вращения, но по наказу моего научения, откуда выходит, туда и возвращается, и куда движется, оттуда и выходит. Звезды, на почесть небосводу блеща, убранством своим его облекая, свершая краткие переходы своего поприща, различным круженьем пространство его измеряя, несут службу для моего величества. Планеты же, как постановлено выпущенным мною указом, стремлению небосвода противостоя, встречным движением странствуют к своему восходу, а потом возвращаются домой, в область своего заката.

А воздух, моею наукой наставленный, то благосклонным ветерком радуется, то, словно сострадая, плачем туч заливается, то сварою вихрей гневится, то молниями озаряется, то грома грозным ревом сотрясается, то в печи тепла согревается, то в строгости стужи суровеет. Птицы же, несущие печать разных природ, под моим началом и водительством, на веслах крыл[970] воздушные стремнины переплывая, с сердечным желанием внемлют моей науке.

Благодаря моему посредническому вмешательству море, скрепленное с землею прочными узами дружества, не дерзая нарушить обязательство обещанной сестре верности, страшится, выйдя за пределы предначертанного уклонения, уклониться в обитель земли. По определению моей воли, однако, оно то раздражается гневом ненастья, то возвращается к тихости безветрия, то набуханьем гордыни вздымается наподобие горы, то вытягивается гладкой равниной. Рыбы же, связанные изъявлением моих желаний, страшатся пренебречь канонами моих правил.

Кроме того, по велению моего указа в некоем супружеском объятии сочетаются ливни с землею, которая, трудясь ради произведения потомства, в неистомных родах не перестает порождать различные виды вещей. Земные животные, под моим распоряжением и вниманием, приносят свою послушность в разных служениях. А земля то сединой снегов белеется, то кудрями цветов покрывается. Лес то прядями листвы увенчивается, то под острою бритвой зимы плешивеет. Зима погружает в утробу матери-земли семена, погребенные в ее лоне; весна их, заточенные, из темницы освобождает, лето греет жатву, осень являет свое изобилие.

Но зачем я позволяю стезе моего рассказа уклоняться ко всем этим предметам? Один человек, презревший стройность моей кифары, под лиру делирического Орфея делирит[971]: ибо человеческий род, из своей родовитости выродившись, в конструкции рода варварствуя[972], Венерины правила извращая, пользуется неправильным метаплазмом[973]. Так человек, Тиресию подобясь[974] в Венериных беззаконствах, прямую предикацию меняет своим переложением, пренебрегая порядком. Отступая в своих уклонениях от Венериной орфографии[975], оказывается он софистическим фальсиграфом. Избегая последовательной, аналогической стези Дионина искусства, впадает он в порочную анастрофу[976]. И в таковом построении меня расстраивая, в своем синерезисе он грозит мне тмезисом[977].

Досадно мне, что столькими красотами и привилегиями пожаловала я природу по большей части таких людей, кои честную почесть злоупотреблением обесчестили, кои благообразие образа Венериным образованием обезобразили, кои цвет красоты притираньем блудодейного вожделения обесцветили, кои цветок красы, в пороках зацветая, обесславили.

Зачем божественною славою обожествила я лик Тиндариды, которая употребление красоты заставила уклониться к злоупотреблению срамоты, когда, царственного брака обет отметая, с нечестивым Парисом сочеталась? И Пасифая, неистовством гиперболической Венеры понукаемая, под видом мнимой коровы с грубою тварью скотскую свадьбу справляя, гнуснейшим паралогизмом для себя заключая, изумительным для быка заключила софизмом[978]. И Мирра, подстрекаемая жалами миртовой Киприды, в любви к отцу отпав от дочерней любви, с отцом исполнила занятье матери. Медея же, собственному сыну мачеха, чтоб бесславное Венерино заданье свершить, сокрушила славное Венерино созданьице[979]. И Нарцисс, коему отражение сочинило второго Нарцисса, пустою тенью помраченный, уверовав, что сам он — другой, в опасную вдается любовь — себя к себе. И многие иные юноши, по моей милости славной красой облеченные, но упоенные жаждою денег, заставляют свои Венерины молоты нести службу наковален.

Таковое множество чудовищных людей во всю мировую ширь рассеялось, их околдовывающей заразой самая непорочность отравляется. Ибо из тех людей, что занимаются Венериной грамматикой, одни близко приемлют только мужской, другие женский, иные же общий, или смешанный, род. Некоторые же, как бы из гетероклитического разряда[980], склоняются неправильно — зимой в женском роде, летом в мужском. Есть такие, кто, в Венериной логике диспутируя, в своих заключениях добрался до закона взаимозаменяемости подлежащего и сказуемого. Есть те, кто, отправляя должность подлежащего, неспособен быть сказуемым. Есть те, кто, будучи лишь сказуемым, не думают о том, чтобы подлежащее подлежало им должным образом[981]. Другие же, гнушаясь вступить в чертог Дионы, затевают плачевную игру в его преддверье[982].

Против всех них приносят жалобу уставы, ополчаются законы и карающим мечом желают отмстить свои обиды. Не удивляйся, если я прибегаю к столь новым и кощунственным речам, ибо кощунники кощунственно дерзают неистовствовать. Ведь я изрыгаю в негодовании такие слова, чтобы люди стыдливые почтили печать стыдливости, бесстыдные же отстранились от торговли в лупанарах бесстыдства. Ибо познание зла полезно для осторожности: оно карает виновных, клеймя их тавром стыда, и укрепляет незапятнанных доспехом предусмотрительности.

Уже напильник моего объяснения опилил камешек твоего вопроса. Ведь для того я, выйдя из горних тайников небесного чертога, спустилась к сему закату земной тленности, чтобы с тобою, как близким и наперсником моим, излить плачевное мое сетование, с тобою определить, какой род кары соответствует такой чреде преступлений, чтобы на укус помянутых злодеяний соразмерное наказание отозвалось равно язвительным воздаяньем».

Тут я: «О меж всех вещей посредница, когда бы я не страшился изобилием моих вопросов докучать твоей благосклонности, то мглу другого моего сомнения выставил бы на свет твоей проницательности».

Тогда она: «О нет, все твои вопросы, не только новые, но и под ржавчиною старости обветшалые, сообщи моему вниманию, дабы натиск твоих сомнений унялся пред надежною прочностью наших объяснений».

Тут я: «Дивно мне, почему, перебирая сочинения поэтов, только на чуму рода человеческого воздвигаешь ты жала произнесенных тобою попреков, хотя мы читаем, что и боги на ту же хромали стопу заблуждения. Ведь Юпитер, перенеся на небо фригийского юношу, относительную Венеру превратил в переносную[983]. Кого он днем за столом избрал при разливании вина предстоящим, ночью на ложе сделал себе подлежащим[984]. Кроме того, Вакх и Аполлон, отцовского распутства сонаследники, извращенно превращали отроков в женщин[985] — не божественной силы приказом, но неблагочестной Венеры проделкой».

Тут она, истой суровости лик изобразив лица своего гримасой, молвит: «В своих вопрошаниях не облекаешь ли ты одеждой исследования вопрос, недостойный притязать на внешность сомнения? не пытаешься ли придать веры туманным вымыслам поэтов, расписанным прилежностью поэтического искусства? Разве того, что изучается в детских люльках поэтической науки, не опиливает напильником углубленного понимания более зрелое изучение философии? Разве ты не знаешь, как поэты выводят на блуд слушателям голую ложь, никаким платьем не защищенную, чтобы сладостью медвяной отрады опьянить уши завороженным слушателям? Или самое ложь одевают они неким лицемерным вероятием, чтобы посредством образных примеров чеканить человеческие умы на наковальне бесчестного попустительства? Или на внешней оболочке буквального смысла лживо звенит поэтическая лира, но внутри разглашает слушателям тайну более глубокого разумения, чтобы, откинув скорлупу внешней лживости, читатель нашел сладостное ядро сокрытой внутри истины?

Поэты часто соединяют неким изящным швом исторические события со своими забавными выдумками, дабы из уместного сочетания различных предметов картина повествования сделалась изящнее. Однако когда поэты грезят о множественности богов или сами боги отдергивают руки от Венериной розги[986], мерцает тут тень лживости. Но в таких делах поэт не отступает от присущих ему свойств.

Ведь когда Эпикура усыпляется сновидение, Манихея[987] исцеляется безумие, Аристотеля тонкости проясняются, Ария[988] обманы обличаются, тогда рассудок доказует, мир возвещает, вера приемлет, Писание свидетельствует единственное единство Бога, к Которому никакое пятно не приражается, на Которого никакая зараза порока не бросается, с Которым никакое внушение искушения не сходится. Он есть блеск, никогда не ослабевающий, жизнь неутомимая, не умирающая, ключ, вечно прядающий, рассадник семян жизни, основная мудрости основа, начальное благости начало.

Поскольку многие, по свидетельству поэтов, злоупотребляли предикативными выражениями Венеры в буквальном смысле, то повествование, измышляющее, что боги есть или что они распутствуют в Венериных школах, погружается в закатную тьму крайней лживости; это последнее я окутала облаком молчания, первое же вывела на свет правдивого повествования».

На это я: «Я уже понимаю, о матерь, что мой вопрос отдает младенчеством крайнего невежества, но если другой бедненький вопрос, который, однако, обещает быть для меня немного важным, дерзнет предстать взору твоего внимания, я бы хотел спросить тебя кое о чем, скорее сетуя, чем исследуя».

На это она: «Разве я раньше не позволила тебе отпустить поводья твоим вопросам без всякой помехи и обуздания с моей стороны?»

Тут я: «Дивно мне, почему иные части твоей ризы, что должны смыкаться в ткацком супружестве, претерпевают развод в той части своего сочетания, где воображенье живописи представляет образ человека?»

Тогда она: «Из уже узнанного ты можешь вывести, какое аллегорическое значение имеет изображаемый этой прорехой парентезис[989]. Ведь когда, как мы сказали, многие поднимают неправедное оружие пороков противу своей матери, упрочивая меж ней и собой величайшую пропасть разногласия[990], на меня насильственно налагают насильственные длани и раздирают мои одежды на части, и, насколько это в их силах, заставляют меня — меня, которую им подобает облекать почестью и уважением, — лишенную одежды, выступать блудницей в лупанаре[991]. Вот прикровенный смысл, изображаемый этой прорехой: один лишь человек неправедными своими нападками заставляет убранства моей стыдливости сносить обиду сей растерзанности».

Тогда я: «Уже кипение моих сомнений, ясностью твоих объяснений умиренное, дарует моему уму передышку от их натиска. Но если то угодно твоей благосклонности, с вожделением вожделел бы я знать, какой бессмысленный смысл, какая неразборчивая разборчивость, какое неправое направление так усыпило в человеке искорку рассудка, чтобы человек, летейской чашей чувственности опьяненный, сделался уставов твоих отступником и даже против твоих законов беззаконную начал войну?»

Тогда она: «Если хочешь знать первоначальное семя этой заразы, сильней раздуй огонь ума, заставь проголодаться желание познаний. Пусть тупость будет изгнана изощренностью разума, текучесть помышлений укрощена незыблемостью внимания. Начиная с вещей весьма высоких и желая вывести последовательность моего рассказа превосходнейшим стилем, я не хочу, как раньше, излагать мои объяснения гладкою гладью речей, или профанною новизною речей профанировать профанные вещи, но златыми украшениями скромных речей позлащать скромные вещи и облекать их различными расцветками изящных изречений. Ведь уместно будет украсить позлащенными выражениями окалину помянутых пороков, зловоние пороков усластить медоточивым ароматом речей, чтобы смердение такой кучи помета, излившись в разносящие его ветры, не побудило многих к рвоте тошнотворного негодования. Но иногда, как мы выше сказали, поскольку “речи должны быть сродны вещам, о которых мы говорим”[992], с безобразием вещей должно сообразоваться неблагообразие речи. Однако в последующем рассуждении я намерена простереть мантию благозвучной речи на помянутые чудовища пороков, чтобы грубость выражений не оскорбляла слух читателей и гнусность не находила места на девственных устах».

Тогда я: «Уже голод моего разумения, острота пылкого понимания, пылкость воспламененного ума, стойкость твердого внимания требуют тобою обещанного».

Тогда она: «Когда Бог пожелал вызвать здание мирового дворца из идеального супружеского ложа Своего предзамышления и мысленное слово, от века Им задуманное о сотворении мира, представить в действительном существовании, как слово материальное[993], словно отменный архитектор мира, словно золотых дел мастер, выводящий изделье из золота, будто изумительного художества искусный художник, будто удивительного создания деятельный создатель, без помощи внешнего орудия, без использования предсуществовавшей материи, без позорного понукания нужды, но одним распоряжением самопроизвольного желания создал изумительный облик мирового чертога. Затем Бог, распределив в мировом дворце разные виды вещей, умирил их, распрей разнящихся родов разобщенные, стройностью правильного порядка, наложил законы, связал постановлениями. И так Он сменил распрю противоречий на мирное дружество[994], соединив лобзаньем взаимной близости вещи, из-за родовой противоположности враждующие, самым своим местом помещенные на противоположных сторонах. Когда таким образом все вещи согласованы были узами незримого сопряжения, множественность к единству, различие к тождеству, разногласие к согласию, несходство к сходству в миротворном возвратилось единении.

После того как вселенский художник одел все вещи обличьями их природ и обручил все вещи друг с другом в законном супружестве соразмерностей, желая, чтобы во взаимно уравновешенном круге рождения и смерти тленным вещам была дарована посредством нестойкости стойкость, посредством конечности бесконечность, посредством временности вечность и чтобы чреда вещей непрестанно длилась в возмещающей череде рождений, постановил, чтобы, запечатленное печатью явного сходства, из подобного выводилось подобное правильной стезей производящего размножения.

Меня же, как вице-богиню, как свою заместительницу, назначил он ставить чекан на различных родах вещей, дабы я, на собственных наковальнях чеканя образы вещей, не позволяла тому, что оформлено, отклоняться от формы, что наложена наковальней, но благодаря моему усердию в работе копия происходила прямо от своего образца, не лишенная никаких даров своей природы. Итак, в трудах своих повинуясь повелению повелителя, как бы чеканя разные монеты вещей в согласии с видом образца, форму образцовую формуя, уподобляя подобное подобному, я придавала отчеканенному облик отдельных вещей. Так, однако, отправляла я сию должность под таинством божественной власти, что руку моего действия направляла длань вышнего могущества, ибо писчая моя трость внезапно сбилась бы с пути, когда б не правил ею перст вышнего Распорядителя.

Но так как я не могла дать отделку столь многим видам вещей без вспомогательной искусности подчиненного искусника и отрадно было мне пребывание в восхитительном дворце эфирной области, где свара вихрей не рушит покоя чистой безоблачности, где нежданная ночь облаков не погребает неистомного эфирного дня, где никакое беззаконство бури не свирепствует, где никакое неистовство буйствующих громов не угрожает, поставила я Венеру, в художных навыках искушенную, подзаместительницею моих работ в мировом предместье, дабы она, под моим предписанием и распоряжением, с прилежною помощью супруга своего Гименея[995] и сына Купидона, трудясь над приданием образа различным земным тварям, сообразно закону подбирая кузнечные молоты под стать своим наковальням, создавала цепь человеческого рода в неиссякающей непрерывности, дабы, руками Парок пресеченная, не претерпела она пагубного разъятия»[996].

Когда в ходе рассказа помянут был Купидон, я вставил в этот рассказ, как усеченный парентезис моих собственных слов, такой вопрос: «О! если б я не боялся оскорбить твою доброту бесцеремонным пресечением твоей речи ловитвою моего вопроса, я хотел бы из твоего описания узнать природу Купидона, которого твои слова затронули кратким упоминанием. Ведь хотя многие авторы под иносказательным покровом изобразили энигматическую его природу, однако никаких следов определенности нам не оставили. Мы читаем, что по опыту влияние его на человеческий род столь мощно, что никто, ни печатью благородства отмеченный, ни достоинством преимущественной мудрости облеченный, ни доспехом мужества укрепленный, ни ризою красоты убранный, ни иными милостями и почестями украшенный, не в силах себя избавить от всемирного Купидонова господства».

Тут она, слегка поведя головою, со словами, сулящими укоризну: «Я полагаю, ты тоже служишь наемником в Купидоновом стане и связан с ним неким братством от задушевной близости. Ведь ты пылко стараешься исследовать безысходный его лабиринт, меж тем как тебе следовало бы скорее внимательно устремлять твое внимание к моему рассказу, сполна наделенному богатством моих мыслей.

Однако прежде чем речь моя перейдет к следующей части, поскольку я сострадаю твоему человеческому бессилию и обязана в меру скромных моих возможностей искоренить мрак твоего неведения; поскольку, сверх того, связывает меня обещание разрешить твои недоумения, то, описывая ясным описанием или определяя уместным определением, покажу я нечто непоказуемое, распутаю нераспутываемое, хотя вещь, не связанную послушанием никакой природе, изысканий разума не терпящую, нельзя запечатлеть печатью никакого описания. Итак, дадим неописуемой вещи описание, неизъяснимой природы выведем изъяснение; пусть явится представление о непредставимом, выступит постижение непостижного, облагороженное, однако, высотою слога:

IX

X

«Теперь из искусного изложения моей науки ясна тебе теория Купидонова искусства, а в книге опыта можешь разжиться и практикой. Неудивительно, если в предыдущем описании Купидона я вплела черты порицания, хотя он скреплен со мною некоей заколкой истинного родства. Ведь ни мрачная ржавчина злобной хулы, ни раскаленной ненависти зной, выходящий наружу, ни самовластительная зависть, вовне свирепствующая, не причиною этим резким уколам обвинения; это скорей для того, чтобы не казалось, что я молчанием подавляю очевидность истины, говорящей сама за себя. Ведь я не обличаю в бесчестном поведении первоначальную природу Купидона, если он обуздывается уздою скромности, если браздами умеренности управляется, если не пересекает начертанных границ природной повадки и его жар не вскипает слишком высоко. Но если его искра вырастет в пламень или его ручеек разольется стремниной, тогда безудержный его избыток требует ножа для подрезания, изобильное вздутие нуждается в лекарстве для облегчения, так как всякий выступ сбивает поступь сдержанной умеренности и набухание недужной изобильности воздымается гнойником пороков.

Театральная моя речь, блуждавшая с забавной игривостью, подана как снедь, подобающая твоей незрелости; а теперь стиль, немного отступивший ради ребяческой потехи твоему малолетству, пускай вернется к последовательному представлению предначертанного рассказа. Как я вкратце поведала, определила я Венеру к материальному воспроизведению земных тварей, дабы она подставляла под чекан разные роды материи при образовании материальных вещей, я же в многообразном оформлении природ придавала им окончательную отделку. А чтобы верность орудий стала помехой закваске порочной работы, выделила я ей два подобающих молота, с помощью коих она сделала бы тщетными козни Парок[1008] и разнообразные вещи приготовила бы к существованию. Кроме того, отвела я для сей работы отменные мастерские с наковальнями, заповедав, чтобы, приноровив к каждой наковальне свой молот, добросовестно предавалась она оформлению вещей и не попускала молотам в каком-либо уклонении отлучаться от наковален. Для писания даровала я ей могущественнейшее перо, чтобы на подходящих страницах, полученных ею по моей любезной щедрости, требующих писания этим самым пером, изображала она разные роды вещей по правилу моей орфографии, никогда не позволяя своему писанию уклоняться от стези надлежащего начертания в дебри фальсиграфии.

Но так как она была обязана определенными установлениями брачного сожительства сводить вместе в противоположении несхожие части разного пола ради воспроизведения вещей, властительными предписаниями моей наставнической науки я внушила ей, как ученице, нуждающейся в указании, какие правила грамматической науки ей следует допускать в искусных сочетаниях своих конструкций, а какие отвергать как неправильные и извинениями никаких фигур не искупаемые, дабы в своих сопряжениях она блюла законосообразные конструкции грамматической науки и благородство ее работы не претерпевало никакого ущерба своей славы из-за невежества в сей науке. Ведь поскольку, по свидетельству грамматики, природный резон признает два отдельных рода, именно мужской и женский (хотя некоторые люди, лишенные пометы пола, могут, по моему мнению, считаться принадлежащими к среднему роду), я поручила Киприде, с дружественными увещеваниями и безмерными громами угроз, чтобы она в своих конструкциях, как разум того требует, справляла лишь природное сопряжение мужского и женского рода.

Так как мужской род присоединяет к себе женский по условиям, необходимым для плодотворения, то если входит в употребление неправильная конструкция из одинаковых родов, так что сочетаются друг с другом части одного и того же пола, такая конструкция не получит моего одобрения ни как средство воспроизведения, ни как условие зачатия. Ведь если мужской род неким насилием безрассудного рассуждения потребует себе точно такого же рода, таковое сочетание и сложение не оправдает своего порока никакой добропорядочной фигурой, но будет опозорено чудовищностью непростительного солецизма.

Кроме того, открыли Киприде мои наставления, что в своих конструкциях, соблюдая надлежащие суппозиции и аппозиции, должна она отводить роль суппозиции той части, что отмечена чертой женского пола, а часть, запечатленную знаком мужского рода, ставить в аппозитивное положение, чтобы ни аппозит не уклонялся к роли суппозита, ни суппозит не мог перекочевать в область аппозита. И так как каждый из них требует себе другого, аппозит, усваивая свойства прилагательного, по требованию закона привлекается к суппозиту, присваивающему себе свойства существительного[1009].

К этому я прибавила, чтобы Дионино сопряжение не допускало ни неизменный облик непереходной конструкции, ни кружение возвратной, ни изгиб переходной, обращающейся на себя, ограничившись лишь прямым направлением переходности[1010], и не должна из-за чрезмерной вольности в отступлениях терпеть, чтобы действительный род мог переходить в страдательный, присваивая себе дополнительное значение, или страдательный род превращался в действительный, отбрасывая свои свойства, или под внешностью страдательного удерживая природу действительного, присваивать себе свойства отложительного рода[1011]. Неудивительно, если весьма многие максимы, отмеченные титлом грамматической науки, терпят изгнание из обители Венерина искусства, меж тем как она допускает на лоно своей приязни те, что подчиняются правилам ее предписаний, а те, что пытаются одолеть ее законы наскоками красноречивейших противоречий, останавливает отлучением вечной анафемы; ибо авторитет философских доводов возвещает, что многие максимы — общие для разных наук, некоторые же не имеют позволения пересекать порог своих дисциплин.

Но так как я знала, что Венера втянется в войну ревностной диспутации против хитроумного сопротивления Парок, чтобы из-за неких обманчивых уверток Венера не претерпела от руки Атропос искусно затеянных утеснений заключения[1012], я наставила ее в сей науке, показав ей, благодаря каким предписаниям науки рассуждения она может выковать форму своих доводов и как она может обнаружить логово лживых плутней в доводах ее противников, дабы уверенней вести брань диспутации против уловок противной стороны и опровергать доводы соперников сопоставимыми контрдоводами. Кроме того, я прибавила, чтобы ее силлогистические построения были сотканы подобающим расположением трех пропозиций, однако довольствовались сокращением до двух терминов, не подчиняясь никакой из аристотелевских фигур[1013]: но так, чтобы в каждой пропозиции большая экстрема[1014] выполняла роль сказуемого, меньшая же подчинялась законам подлежащего. В первой пропозиции сказуемое не должно присоединяться к подлежащему никаким видом действительного присоединения, но лишь на основании внешнего соприкосновения, как когда термин сказуется о термине. Во вкушении взаимных лобзаний большая экстрема сочетается с меньшей более тесным взаимовлиянием. Но в заключении совершается плотское сопряжение подлежащего и сказуемого в истинной связи теснейшего присоединения[1015].

Я также советовала ей, чтоб термины Венерина построения, блюдя законы аналогии в высказывании, не меняли своих соответственных положений на пагубную, пятящуюся конверсию[1016]. И чтобы обман консеквента[1017], рожденный схожестью подобных вещей, не препятствовал Венериной работе, я пометила термины особыми значками, дабы она ясно узнавала близким взором беспрепятственного узнавания, каких терминов требует по законам своего существования низшая степень субъекта, а каких — высшая вершина предиката, дабы, если непоследовательное сочленение терминов не соблюдет требований их соотносительного существования, не возникло единообразное безобразие нескладной нелепости.

И как я пожелала изгнать из Венериных школ некоторые обыкновения грамматики и диалектики яко набеги самой неприязненной враждебности, так и метонимические употребления риторов, кои мать Риторика объемлет на обширном своем лоне, вдыхая своим речам многие прикрасы, я удалила из мастерских Киприды, чтобы из-за впадения в слишком резкий перенос сказуемое не переместилось от шумно возражающего подлежащего к чему-то другому, остроумие не превратилось в злодеяние, изящество — в неуклюжесть, троп — в порок, чрезмерная расцветка — в выцветание.

Венере, облагороженной сим отменным снаряжением, земля сделалась обителью и отчизною. С помощью сих орудий усердно трудясь над продлением цепи человеческого бытия, рассеченное руками Парок она, тонкой иглой прилежно штопая, изящнейше воссоединяла. И таким образом долгое время с ревностнейшей заботой исполняла она для меня обязанности назначенной ей службы. Но так как ум, наскучив однообразием, матерью пресыщения, наполняется негодованием, а желание исполнить задачу угасает под влиянием повседневного труда, одинаковость работы, столько раз повторенная, заразила Киферею отвращением и трудов продолженье разогнало желанье трудиться. Потому, вожделея скорее разнежиться в бесплодной праздности, чем подвизаться в плодоносной работе, пренебрегая своим занятьем по поддержанию жизненной непрерывности, чрезмерным бездельем расслабленная, начала она забавляться с ребяческой неосмотрительностью.

И так как всякую воинскую доблесть гонит от себя тот, у кого цепенящая праздность разбивает свой стан, и бесплодие досуга обыкновенно чреватеет обилием дурного потомства; так как разливающийся потоп питья вспенивается непомерным сладострастием, а разнузданное поглощение пищи изрыгает блевоту, соразмерную его излишествам, — Венера, смертным сим исступленьем язвимая против супруга своего Гименея, чистоту ложа оскверняя чумой прелюбодейства, впала в блуд с Антигением, как его наложница, и, смертоносными блудодейства понуканиями опутанная, грубо превратила свободное искусство в механическое[1018], законосообразное в неправильное, утонченное в неотесанное, и, извратив мое наставническое предписание, отлучив молоты от общества их наковален, обрекла их на наковальни блудодейные.

Сами природные наковальни, оплакивая отсутствие своих молотов, казалось, слезно их домогаются. А та, что обыкновенно выставляла оградительный щит против меча Атропос, все сжинающего, ныне была привязана к ней взаимным заветом утвержденного согласия[1019], и, попустив серпу судьбы широко вторгаться в людскую жатву, не возмещала урон возрождающим произрастанием нового семени, но вместо этого, себя в грамматических сложениях разлаживая, в диалектических превращениях развращая, в риторических расцветках[1020] обесцвечивая, искусство свое преображала в фигуру, а фигуру — в порок. И покамест в распутной разнузданности длит она с прелюбодеем соблазнительное сожительство, дитя от него зачав, вместо сына обретает байстрюка, который, поскольку радости себе ни в какой приятной забаве не находит и не желает развлечься никакими утехами шутливости, как бы антифрастически нарекается Посмехом[1021], от смешливости, и привычка закрепляет за ним это имя.

Так два сына родились у Дионы, разные по несходству происхождения, несхожие по закону рождения, различные по славе их нравов, неподобные по разности их умений. Ибо Гименей, связанный со мною узами единоутробного братства, возвышенный происхождением отменного достоинства, родил от Венеры себе сына Купидона. Антигений же, происходящий от рода шутовской безвестности, блудодеянием произвел себе на балагурский манер приблудного сына Посмеха. Рождение первого оправдывается торжеством брака; происхождение второго обвиняется низостью пошлого сожительства. В первом блещет учтивость отцовской воспитанности; во втором темнеет неотесанность отцовской грубости. Первый живет в серебряных ключах, белыми блистаньями посеребренных; второй неустанно посещает места, проклятые вечною сухостью. Первому мило удолье лесистое, второй разбивает шатер в пустынной равнине. Тот под навесом непрестанно ночует; этот под открытым небом беспрерывно дни и ночи проводит. Этот жалом златым ранит преследуемого; тот железным дротом пронзает разимого. Этот гостей своих горьковатым нектаром упаивает; тот своих умерщвляет острым полынным питьем.

Уже моя речь записала на хартии твоего ума, как вредоносная пагуба праздности вывела на свет эмфатическую Венеру[1022]; как потопляющий разлив питья произвел Венерин пожар; как слоновья проказа[1023] сластолюбия, берущая начало от безудержного пожирания снеди, поразила столь многих.

Вот, пропела я жалобную песнь горького сетования о людях, изнуряемых острою Венериной лихорадкой; теперь же настроим лиру на элегический лад печальной речи об иных, коих тлетворные сонмы иных пороков смущают. Ибо многие, когда ускользнут и избегнут зияющих пучин прожорливой Харибды, терпят прискорбное крушение от нежданной опасности в бездне злокозненной Сциллы. А многие, хотя спасаются от натиска бурного потока, увязают в жадном иле застойной заводи. Иные же по совету предосторожности обходят кручи стремнистой горы, однако в самопроизвольном падении расшибаются о гладкую равнину.

То, что я тебе поведаю, вбей в свой ум крепким гвоздем памяти и бодрым вниманием стряхни сонливое оцепенение, дабы ты, материнским сердцем растроганный, со мною соскорбел и сострадал крушению людей, подвергшихся опасности, и, огражденный щитом предостережения, выступал навстречу чудовищной рати пороков, и если дерзнет пробиться в твоем саду какая трава от дурного семени, искоренил бы ее ножом благовременного отсечения».

На это я: «Уж давно мой ум, ободренный драгоценным твоим наставлением, склоняет охотный слух к твоим увещеваниям».

Тогда она:

XI

XII

На это я: «Так как наблюдающий разум блуждает по широкому пространству такой всеохватной темы, а загодя определенные частные предметы любезны разумению, я хотел бы, чтобы ты расплела те пороки, кои тобою сплетены в некий клубочек общих утверждений, и показала оттенки различий в каждом отдельном виде».

Тогда она: «Так как неприлично было бы лишить твою обоснованную и достойную просьбу заслуженного ею исполнения, справедливо будет очертить для тебя каждый порок отличительными его чертами. Поскольку уже сказано, каким образом весь мир из-за природных сил Венеры почти всеобщему подвержен пожару, остается сказать, как мир терпит кораблекрушенье во всеобщем потопе обжорства, ибо обжорство есть некое вступление к делам Венериным и некий антецедент для Венерина консеквента[1028].

Заметь теперь, что некоторые дочери древнего Идолопоклонства, некогда с корнем исторженные, в нынешнее время силятся возродить державу своей матери, и, обновленную, воскресить ее из мертвых некими лживыми заклинаньями. Играя блудниц, лица свои выбелив видом призрачного удовольствия, любовников коварными приманками заманивают. С удрученной радостью, с дружественной свирепостью, с враждебной дружественностью, как Сирены, лакомые до смерти[1029], внешностью своей преподнося мелодию отрады, любовников своих они доводят до кораблекрушения Идолопоклонства.

Из них одну, скажу выдуманным словом, сообразно ее свойствам, можно бы назвать Вакхопоклонством. Отнимая у своего поклонника искорку рассудка, она оставляет его во мраке тупой чувственности и своим блудным манером настолько опьяняет любовника, что он принуждается искать Вакха с особою силою — настолько, что насчет пьющего, узами чрезмерной любви к Вакху прикованного, думают, что он воздает ему высокую почесть божественного поклонения. Посему вакхопоклонник, не снося, чтобы Вакх, как реликвии его святого, был отделен от него каким-то пространством, не позволяет своему богу долго пребывать в чужих хранилищах, но чтобы ближе стало к нему оного бога божество, заключает Вакха в бочонке своей утробы. Но поскольку хранилище желудка часто не может снести божество столь великого гостя, этот бог постыдно исчезает или через северный полюс восточных ворот, или через южный западных ворот[1030].

Кроме того, чтитель Вакха часто создает Вакху пристанище в изящных сосудах, драгоценных по достоинству материала, дабы его божество божественней блистало в золотой чаше. Поэтому он, с эфирным сияньем состязаясь в ясности и с изумрудной зеленью верстаясь в зелености, все вкусы превосходя благородством своего вкуса, сынов пития[1031] подстрекает мнимою божественностью своих свойств, чтобы Вакха, как таинство несказанного божества, почитали они с несказанною любовью[1032]. Поэтому они, чтоб никакая доля этого божества не осталась непоглощенной, глотают Вакха до самого отстоя и так заставляют своего бога бесчестно сойти в тартарийскую бездну их утробы. И когда они таким образом нисходят к самому всеобъемлющему роду пития, восходят к превосходной степени опьянения.

Эта зараза грозит не только толпе простонародья, но и горделивые шеи прелатов заставляет перед собой склониться. Им недостаточно тех милостей Вакха, кои излила на него милость Природы: усвоив себе всасывающую силу тростника, прожорливой глоткой Харибды они глотают Вакха, то ликующего в супружестве с розами, то выдыхающего аромат другого цветка, то в обществе иссопа притязающего на некую привилегию, то наделенного внешними дарами иных вещей[1033], — до тех пор, пока не наживут себе кораблекрушение без моря, плач без печали, слабость без недуга, хмельную дремоту без сна. Когда же, пораженные пылкостью хмеля, предаются они псалмопению, то, разбивая стихи чрезмерными промежутками, перемежают их нежданным Бореем опьянения[1034].

Не только это влечение к питью, но и собачья алчность к еде манит многих, чьи беспорядочные желания и неподобающие помышления грезят о стряпне. Когда они слишком щедро выплачивают сборщику ежедневный долг по еде, сборщик, чрезмерно отягощенный, вынужден вернуть излишек должнику[1035]. Все, чем ни владеют, складывают они в ларце желудка. И хотя их накопления ни ржа не язвит разъедающим зубом, ни хитрость лисоподобного вора не похищает[1036], однако исчезают они еще постыднее, от постыднейшего грабежа, учиненного жаром переваривания. Они понукают мошну изрыгать деньги, ларец — блевать монетами, дабы усердней льстить сборщику-желудку. Внутри они ущедряют утробу богатствами яств, а снаружи брошены в нищету, нагую, чистую и одинокую.

Эта чума, не довольствуясь смиренным простонародьем, шире разливается среди прелатов, кои, бесчествуя обряд крещения, в ключе священного перца крестят лососей, щук и прочих рыб, равно отмеченных родовитостью, истерзанных различным мученичеством варки, дабы, таким крещеньем окрещенные, стяжали они многообразную благодать вкуса. На одном столе земное животное погружается в перечном потопе, рыба плавает в перце, птица в том же клее увязает. И когда столь многие виды животных заключаются в одном узилище утробы, дивится водная тварь, видя с собою сухопутный и воздушный род в одной гробнице погребенными. Если же им даруется возможность выйти, широты ворот едва хватает для их выхода.

Сказанные поветрия создают мост, которым люди спускаются в блудилище распутства. Они — вступления, коими каждый входит в науку воровства. Они рождают недуги, сеют нищету. Они — кормилицы раздора, сестры безумия, матери безудержности, охотницы за нечистотою. Из-за них род людской выходит за пределы скромности, отбрасывает узду умеренности, ломает печати чистоты, не думает о милостивых моих щедротах. Ведь хотя моя щедрость столько снеди рассевает людям, столькими яствами дождит, они, неблагодарностью воздавая за благодеяния, непозволительно злоупотребляя позволенным, отпустив узду обжорству, превосходят меру в еде и чреду напитков протягивают в бесконечность. Дразня нёбо остротою солений, чтоб пить часто и много, они чаще обычного вынуждены мучиться жаждой.

Есть и другая дочь Идолопоклонства, которую (если собственный смысл названия сохраняет в слове некое родство с его значением) уместно наречь подобающим именем Деньгопоклонства. Это Алчность[1037], из-за которой в людских умах обожествляются деньги, монете воздается честь божественного поклонения; из-за нее, когда говорят деньги, Туллиева витийства хрипнет труба; когда ратоборствуют деньги, Гекторова ратоборства молкнут перуны; когда нападают деньги, Геркулесова падает доблесть. Ведь если кто вооружается деньгами, как бронею серебряной, ни во что не ставит ни натиск Туллиевой стремнины, ни молнию Гекторова нападения, ни крепость Геркулесовой доблести, ни многоразличные Улиссова хитроумия уловки. Ибо так накаляется голод обладания, что диалектики немеет тонкость, риторики чахнет убедительность. Где обилие денег ведет свою речь, Туллий уж продает чекан своего витийства, Лукреция обменивает стыдливости своей монисто на его цену в золоте, Пенелопа, торговка своим целомудрием, за плату слагает с себя стыд; даже Ипполит, коли услышит мольбу шепчущей монеты, не захочет мачехиным мольбам ответить на мачехин манер[1038]. Ведь если в ухо судье зашепчут деньги, Орфеева лира, Амфионова песнь, Вергилиева Муза задушены будут голосом денег. Богач, уже терпящий крушение в глуби своего богатства, мучится, как Тантал, пожаром водяночной жажды. Даже бедняк, хотя не может действительно выказывать материальную алчность, внутри, однако, хранит архетипическую скаредность.

Какой стыд! Груда денег доставляет должности, по весу металла взвешиваемые. Уже не Цезарь, но грош есть все[1039], скорый на торговлю санами, от самых скромных до самых важных. Ибо грош — наш патриарх, который одних возводит на вершину архиепископства, иных поднимает к почести епископского сана, тех назначает на архидиаконское служение, других наделяет обязанностями других расхожих должностей. Что ж еще говорить? Грош побеждает, грош царствует, грош владычит вселенной[1040].

Что пользы с Птолемеем на колеснице точности следовать за движеньями ускользающей астрономии; изучать пророчества звезд, непринужденные блужданья планет; с Евклидом проницать в глубокие тайны геометрических энигм; нисходить разуменьем в пучину морскую, высот небесных достигать умственным измерением; с Милетцем открывать дружественные созвучия музыкальных соотношений; с Пифагором созерцать битвы чисел благодаря силе умножения; с Туллием распещрять речь риторическими звездами расцветок; с Аристотелем отделять ложь от истины обоюдоострым мечом диалектики; с Зеноном одевать ложь софистическим правдоподобием; с Донатом[1041] сочетать слова в согласии их акциденций[1042], если мудрость в наше время никакой не находит награды за свои плоды, благосклонный ветер молвы ее не превозносит, деньги же покупают славу сана, возглашение похвалы?

И все же Мудрость одна превыше всех имений, имение благородное, которое, будучи рассеяно, собирается, будучи израсходовано, возвращается, будучи разделено, возрастает; благодаря которому благородное сокровище знания в тайных глубинах ума рождается, плод внутренней утехи обретается. Мудрость есть солнце, благодаря которому дневной свет сияет во мраке ума; она — око сердца, отрадный рай духа. Она обращает земное в небесное, тленное в бессмертное, человека в бога властью обожествляющего подражания. Она — единственное лекарство от твоего изгнания, единственное утешение для человеческого злосчастия, человеческой ночи единственный Светоносец, единое из твоего бедствия искупление; остроты ее очей воздушная тьма не смущает, плотность земли трудам ее не мешает, водная глубь взора ее не притупляет.

Хотя Мудрость чахнет от крайней дешевизны в руках у многих, кто живет, подобно скоту, в грубой чувственности, однако у тех, кто возвращает искорку разума в первоначальное пламя, она доселе не лишена дара широко разглашаемой славы. Ведь хотя Благоразумие пренебрегает славословиями и рукоплесканиями обманчивой лести, однако поскольку славное свойство истой Молвы таково, что она домогающихся ее презирает и презирающих домогается, Благоразумие, избегая, обретает Молву, которой лишилось бы, за ней гоняясь. Таким образом, если ты видишь, что у кого-то деньги царствуют, Благоразумие лежит простертым, богатства воюют, Мудрость в изгнании, все же с победительной душой наступи и подчини себе безжизненное бремя богатств и с пылкою приязнью сердца следуй за Благоразумием, дабы внутренние покои матери-Мудрости узреть беспрепятственным взором».

Тогда я: «Хотелось бы мне, чтоб ты, отпустив поводья укоризны, от всего сердца обрушилась на сынов Алчности».

Тогда она, свернув ход своего рассказа к самым горьким и язвительным нападкам, молвит:

XIII

XIV

«Вот, ты видишь, как птичий клей цепкой алчности отнимает свободу у человеческого ума. Теперь следует рассмотреть, как напыщенная надутость дерзостной заносчивости заставляет надмеваться человеческие умы: гибельной заразой этой немощи отравленные, многие люди, кичливо возносясь над самими собою, рушатся ниже самих себя, убывая в стремлении прибывать, нисходя в стремлении взойти, разбиваясь в стремлении добиваться. У этих людей торжественная пышность речей, или мать подозрений, молчаливость, или некая особливая повадка в делах, или необычная в движениях сдержанность, или чрезмерная заботливость о теле есть внешняя глосса внутренней гордыни ума.

Ибо иные, кого угнетает приниженность рабского состояния, хвастают благородной свободой; другие же, своим ничтожным и смехотворным родом водворенные средь простонародья, на словах наделяют себя отменным происхождением; иные, хотя, еще вопя в колыбели грамматического искусства, сосут молоко из его грудей, притязают на высоты Аристотелевой тонкости; иные, хотя цепенеют от стужи заячьей боязливости, с помощью одной болтливости награждают себя львиным мужеством. Есть и такие, кто прямо выражает внешним молчанием то, что замкнула внутри заносчивость внутреннего презрения. Ведь они брезгуют разделять общую беседу с иными, лежащими на более низкой ступени нравов, и с теми, кто им равен по добропорядочности, и даже с отмеченными достоинством более высокого сана. Если же кто, задав вопрос, захочет добиться от них слова, ответ будет отделен от вопроса столь обширным перерывом молчания, что подумаешь, одно к другому никакого отношения не имеет.

Иные, кому отрадно придавать своим действиям особливый вид, всячески стараются быть во множестве единственными, во всеохватности особыми, в совокупности несхожими, в единстве отличными. Пока иные заняты беседой, они посвящают себя молчанию; пока иные предаются забавам, они кажутся увлеченными важным делом; пока иные должным порядком обращаются к делам, они пребывают в праздных забавах. Пока у иных на лицах безоблачность праздничного веселья, эти носят на лице какую-то непогоду неприязненной суровости. Иные воплощают внутреннюю повадку гордыни в сдержанности внешнего поведения: откинувшись назад, глядят на небо, как будто презирают земное; их глаза пренебрежительно отведены в сторону, брови нарочито подняты, подбородок надменно выдвинут, они стоят подбоченясь. Даже их ноги отведывают земли лишь легким касаньем носка. Иные же изнеживают свои тела женственной холей: собор своих кудрей они с помощью гребня к такому согласию приводят, что даже легкий ветерок не породит в них беспорядка. Они обстригают волокна пышно разросшихся бровей попечительными щипчиками или выкорчевывают излишки из их рощи. Против растущей бороды они устраивают частые засады бритвы, чтоб не осмеливалась расти даже самую малость. Руки сетуют на тесноту рукавов; ноги заключены в тесных узилищах башмаков.

Увы! откуда эта спесь, эта гордость у человека, чье рождение тягостно, чью жизнь разрушает мучительный труд, коего мучительность еще мучительней заканчивается необходимостью смерти; чье бытие мгновенно, жизнь — кораблекрушение, мир — изгнание; от коего жизнь ушла или сулит уйти, а смерть подступила или грозит подступить?

От Гордыни рождается дочь, получившая в наследство материнскую злобность. Это Зависть, что сокрушает людские души разъедающим грызением беспрестанного злословия. Это червь, от чьего укуса здоровье ума, занедужив, чахнет и гноится, неиспорченность ума тлеет и трухлявеет, покой ума растекается в тяготах. Это гость, который, у своего гостеприимца гостящий не как подобает гостю, сокрушает своего гостеприимца обитель. Это владение, дурно владеющее своим владельцем, которое, напускаясь на других с лаем злословия, душу своего владельца куда глубже тревожит внутренним укусом.

Зависть позволяет жалам своего ожесточенного злословия не язвить тех, кого поглотила преисподняя пороков, кому разум Природы отказал в телесных дарах, кого безумие Фортуны изблевало в нищету. Но если кто плавает в стремнине богатств с Крезом, рассыпает казну с Титом[1049], в красе спорит с Нарциссом, гремит мужеством с Турном[1050], с Геркулесом верстается в силе, с Гомером упивается Пегасовым нектаром[1051], с Платоном созерцает философию лицом к лицу[1052], с Ипполитом запечатлевается печатью непорочности, — против таких истощает она всю груду своих злословий. Ведь смелость она приписывает неистовству безрассудства, а благоразумие превращает в изворотливую лживость или в напыщенное многословие. Из-за ее злоречия и стыдливость падает до позлащенного лицемерия.

Этот гной Зависти гноит многих, кто, силясь стереть блеск чужой славы, сперва чувствует ущерб своей порядочности. Чужое благоденствие почитают они своим бедствием, чужое бедствие — благоденствием. В чужом веселии они унывают, в чужом унынии веселятся. Они измеряют свое богатство чужой бедностью, свою бедность — чужим богатством. Они силятся или помрачить безоблачность чужой славы облаком своего злоречия, или украсть у другого похвалу одной молчаливостью. Они или загрязняют истую чистоту чужой безупречности, или смешивают с истиной закваску лжи.

О скорбь! какое чудовище чудовищней зависти, какой вред вредоносней, какая вина виновней, какая мука мучительней? Это бездна заблудшей слепоты, человеческого ума преисподняя, стрекало соперничества, жало распри. Что такое внушения зависти, как не враги нашего покоя, сподручные умственного разорения, бессонные неприятели смущенной души, чужого счастья соглядатаи? Что пользы человеку, если ему безоблачность благоденственной Фортуны приязнствует, если его тело наслаждается красою пурпура, если его ум блещет сиянием мудрости, когда грабеж неприязненной зависти, разграбляя богатства ума, безоблачность благоденственной Фортуны обращает в тучи злосчастия, а золото красоты сводит в окалину безобразия? когда славу благоразумия бесславит ревность бесславная?

Но если кто хочет отогнать ржавчину ревности, моль зависти от сокровищницы ума, пусть через сострадание найдет свою скорбь в чужой скорби, через сорадование сделает чужую радость своей, в чужом достатке полагает свое богатство, в чужой нищете оплачет свою нищету. Если видишь, что чужая порядочность чествуется в обрядах славы, праздничный день похвалы не превращай своим злословьем в непраздничный, но пусть в дневном свете твоего свидетельства светоч чужой порядочности блещет прекрасней, вынесенный на люди. Если же видишь людей, злоречиво облаивающих титло чужой славы, удались от стаи лающих псов или, преткнув их предостережением, затупи им языки, сделай тщетным лай, сотри язвительные зубы, обессиль укусы злоречья.

К приведенному перечню пороков Лесть прибавляет свою долю злобы. Этой чумы заразою поражаются те, кто подле государей, — дворцовые псы, мастеровые угождения, ковачи хвалы, гончары лживости. Это они велеречивой трубой одобрения звенят в уши богачам, они изрыгают соты медвяной лести, они, чтобы ухватить подарок, радеют умастить главу богача елеем ласканья, под ухо прелатам подкладывают подушку похвалы, отряхивают с их платья мнимую пыль, тщательно снимают перышко с ризы, на которой ни перышка нет. Нищенскими похвалами они выкупают поступки богачей, на которые молва плюет в негодовании. Они ставят хвалу в зависимость от щедрот, благосклонность — в зависимость от подарков, провозглашения льстивой молвы — в зависимость от награды. Ведь если в даре богача блещет поток щедрости, льстец весь изливается в похвале щедрости; если же дар богача отзывается окоченением зимней скупости, скупой на хвалу льстец холоден в дарах прославления. Но если кажется, что описание дара требует тимпанов хвалы, поэт лести напыщается в высокопарном слоге прославления. Если же нищие дары клянчат помощи у доброй славы, этот человек унижает достоинство, о коем возвещает, приниженным слогом, ибо где держит речь высокость даров, льстец из сокровищницы своего сердца изрыгает лицемерные хвалы, призрачную славу, легкие лжесвидетельства.

Ведь даже если тот, за кого поднимают голос его дары, будет опрокинут столь великой бурей бесславия, что в нем едва уцелеют обломки природных дарований, льстивые стихи выдумают для него притязание на красоту. Крохотные пределы его малодушного сердца они лживо объявят палатами великодушия; низменные норы бездеятельной скупости вознесут до крайней щедрости; низость плебейского рода лживо украсят титлом Цезаревой знатности.

О чем же еще говорить? Если даже в человеке, никакой добродетелью от пороков не искупленном, всякий вид порочности найдет себе пристанище, если дар выступит посредником, наемный льстец придаст нежную расцветку обличью порока, набросив на него ризу одобрения. Напротив, если сияет в чьем-то лице полдень истой красы, блещет язык серебряными перлами витийства, лучится чертог ума убранством добродетелей, и все же если искусник лести не ждет благоволенья даров, то к свету такой порядочности он силится примешать облака отвратительных пороков.

Что же такое Лести притирание, как не даров вымогание; что потеха с похвалами, как не насмешка над прелатами; что славы сияние, как не их осмеяние? Ведь хотя обычно речь — верный толкователь разумения, слова — верные души изображения, лицо — знаменье желания, язык — пророк ума, льстецы отделяют от желания лицо, от души слово, от ума язык, от разумения речь широким промежутком несовпадения. Ибо улыбаются они внешней побелкою хвалы многим, над коими потешаются внутренней ухмылкою ума. Снаружи ласкающим одобрением восхваляют они многих, кого внутри обманывают опровергающим осмеянием. Снаружи рукоплещут с девическим видом, внутри язвят скорпионьим жалом. Снаружи изливают медвяный ливень лести, внутри извергают злословия бури».

Тогда я, сдерживая непрерывное ристание ее рассказа, сказал: «Я хотел бы, чтоб городок моего ума оснастила ты разумными укреплениями твоей науки противу фурийного воинства этих пороков».

Тогда она:

XV

XVI

Когда речь Природы выступала этой тропой особого наставления, вот, муж предстал нашим очам, явившись с чудесной внезапностью, без всякого предварительного знака. Казалось, он не подвержен закону никакого возраста: то цвел он весною юношеских лет, то черты зрелого возраста говорили о его серьезности, то казалось лицо его распаханным бороздами старости. И как лицо его зыбилось, замещая один возраст другим, так и его неопределенную стать то более сжатая мера удерживала в скромности, то определение уравновешенной средины увеличивало скудный его рост, то, с дерзостным размахом вздымаясь, соперничал он с высочайшими из исполинов[1057].

В лице его ни следа не показывалось женственной мягкости, но только мужественного достоинства царила властность. Лицо его ни ливнями плача не заливалось, ни от игривого смеха не яснело, но, тому и другому чуждое, немного больше склонялось к слезам. Волосы, однако, вступившие в перемирие с беспорядком, свидетельствовали о прилежании искусного гребня. Они были убраны с умеренным тщанием, чтобы, начни они блуждать в необычной прическе, не показался он опустившимся до женственной изнеженности. И чтобы пространство лба не было погребено под облаком локонов, кончики прядей ощутили укус ножниц.

Лицо его, как требовало мужественное достоинство, не было лишено ни одной из щедрот красоты. Его подбородок то произрождал первый пушок, то удлинившейся окаймлялся бородой, то зрелся заросшим пышным руном бороды, то суровая бритва постигала бороды его излишки.

Кольца, звездами камней украшенные, озаряя руки чрезвычайным сиянием, являли собою новое солнце. Одежды, казалось, то плебействуют простой выделкой грубой материи, то горделиво выказывают искуснейшую работу по отменному материалу. На них изображенные истории представляли обстоятельства супружества, однако копоть древности заставляла начертанные образы едва дышать. Но все же язык живописи возвещал там священную верность брака, миротворное единство сожительства, неразрывную связь обручения, нерасторжимые узы супружества. В сей книге живописания туманно читалось, какое ликующее торжество приветствовало начало брака, какою бракосочетание сопровождалось сладостью мелодии, какое особое собрание сотрапезников веселилось на свадьбе, какою всеохватною Кифереиной радостью заключилось празднество.

Стройное множество искусных музыкантов украшало появление помянутого мужа, но сии искусники, отражая в себе печаль своего начальника, обрекли молчанию свои инструменты, а посему они, в цепенящем безмолвии безъязыкие, казалось, лишь вздыхали и стенали.

Когда близость места привела его в соседство с Природой, та приветствовала его по имени, даровав ему лобзание. По указанию его имени и по красноречивым знакам прочих обстоятельств я узнал в пришедшем Гименея, коего Природа, поставив одесную, одарила почестью своей десницы.

Пока меж Природой и Гименеем совершалась некая радостная беседа, вот дева, всё ласкающая зарею своей красоты, явившись внезапно и нежданно, по направлению ее пути, казалось, желала войти в наше общество. В красоте ее являлось торжество столь великой искусности, что ни в чем не погрешил усовершенствующий перст Природы. Лик ее не нуждался в лицемерии заемных красок, но десница всемогущей Природы чудесною прививкой посадила на ее лице розу, спорящую с лилией. Глаза ее, вышколенные простодушной скромностью, не совершали дерзких вылазок развязности. Губы, хранящие природную свежесть, не были истомлены поцелуями и, казалось, не познали введения к лобзаньям Венериным. Но лицо ее, точащее слезы, можно было подумать, терпит крушенье в слезном потоке. Гирлянда, собранная из лилий, сочетанных супружеством переплетения, украшала голову ее своим убранством. Но блеск лебяжьих ее волос, гнушаясь искать помощи у лилейных блистаний, хвалился опровергающею белизною.

Одежды ее, со своими снегами, возразили бы оной белизне более основательными доводами, если бы живопись, различные цвета привлекши, ее не затемнила. На сих одеждах изобретательной живописью было выткано, как Ипполитово целомудрие, огражденное стеною постоянства, стояло твердо, отражая мачехиной похоти нападения. Там Дафна, чтобы осталась несломанною задвижка девичьих ее дверей, бегством отгоняла Фебовы соблазны. Там Лукреция урон оскверненной стыдливости уничтожала прибылью кончины. Там в зерцале живописи я мог созерцать зерцало Пенелопиной чистоты. И чтобы мне тропою краткого рассказа охватить разнообразную многоречивость живописи, ни одной дочери Чистоты не отказало в ее доле похвалы прилежное искусство.

Отменная золотая печать, украшенная звездным сонмом яшм, сияла, как дневной свет, на деснице оной девы. Сидя на ее шуйце, горлица настраивала лиру голоса на сетование о своих несчастьях в элегической песни. Ватага юниц, из коих ни одна, казалось, не резвилась в Венериной школе, пришедшая, чтобы облегчить ей путь и предложить покорную службу, тесно ступала за нею. Когда Природа заметила деву, оказавшуюся близ нее, то, величавой поступью двинувшись ей навстречу, вступлением приветствия, предварением лобзания, обручением объятия выказала внутреннее чувство. И когда имя ее выяснилось из вступительного приветствия, я узнал, что пришла и стала с нами Чистота.

А пока Природа ласково занимала ее отрадной беседой, вот показалась матрона, которая, подчиняя поступь правилам скромности, прямо к нам держала путь. Рост ее был заключен в пределах умеренности. Возраст ее стремился к полуденному часу жизни, но жизненный полдень не был помехой заре ее красы. Стужа старости силилась окропить своими снегами ее волосы, коим та не позволила девически падать по плечам беспорядочными волнами, но строгостью тесьмы обуздала их блуждания.

Ее одежды не гордились славою благородного материала и не оплакивали изъяны его низменности, но, подчиняясь законам средины, ни удалялись от поверхности земли, обрезанные чрезмерно коротко, ни выстилали лик земли излишними частями, но касались ее кратким лобзанием. Ибо пояс, умеряя спадание ризы, призывал ее чрезмерность к порядку. Ожерелье, охраняя преддверье ее груди, запрещало руке войти. На одеждах живопись собственною верностью писаний наставляла, какое обрезание должно быть в людских речах[1058], какое ограничение в делах, какая во внешности скромность, какая в поведении безмятежность, какое в еде обуздание уст, какое в питье усмирение горла.

Спешно двинувшись навстречу, Природа радостно приняла помянутую деву, немногими спутницами окруженную, обилие своей любви выразила эпилогом многочисленных лобзаний и благоприятным знаменьем отменных приветствий, а ясное свидетельство ее имени свидетельствовало о счастливом приходе Умеренности.

Пока Природа воздавала почет присутствующей Умеренности дарами дружеского приветствия, вот показалась женщина, чьею блистающей красой умноженный, материальный день горделиво явил свой лик ясней прежнего: поспешая в пути, она направляла к нам стезю своих стоп. Стать ее, людской скудостью пренебрегающая, правильно превосходила правило человеческого роста. Голова ее не делала лицо энклитическим, клонясь униженно к земле, но на прямой шее, вперив очи в небеса, посылала взор ввысь. Облик ее изваяла Природа с такой искусной отделкой, что сама могла дивиться в ней прилежанию своего мастерства.

Диадема, не искупающая нищету искусства превосходством материала и не возмещающая отменным искусством грубость материала, но и в том и в другом обнаруживающая несравненную знатность, горела на ее главе, не уязвляемая никакой чертой разрушения. Золотые ее волосы, пламенней приятного огня, казалось, негодовали, давая место золотой диадеме. Не усеченные прилежными ножницами, не собранные в вязанки кос, но наслаждаясь отлучающимся уклонением, выходя за пределы плеч, они, казалось, нисходили к нищей земле.

Ее руки, не испорченные ущербной короткостью, но выходящие в добрую длину, казались не возвратными к себе самим, но к тому, что перед ними, переходными[1059]. Ее пясти, не сжатые крепко, но развернутые и широко раскрытые, посвящали себя делам щедрости. Одежды ее, стяжавшие себе материалом золотые и шелковые нити, сопряженные поцелуем сплетенья, дабы тонкость работы не уступала благородству материала, отмечены были таким искусством, что верилось, не вещественная, но наднебесная длань тут трудилась. На сих одеждах правдоподобное живописание изощренным обманом своего мастерства осуждало позорною анафемой людей, отягощенных ославленным преступлением алчности, а сынов Щедрости, отличенных возвещающей славой, наделяла благословением.

Когда помянутая женщина, лишь тремя прислужницами окруженная, ускоряла свой шаг, Природа, поспешно выступив, дабы приязненно встретить ее появленье, перемежала лобзанья приветствиями, прерывала приветствие лобзаньем. И когда красы ее отменное изящество, поведения ее особое вежество, движений ее своеобычность ясно возвестили приход Щедрости, имя ее, звуча в приветствии, вывело мою уверенность из облака сомнений.

Пока Природа совершала для Щедрости обряд первоначальных приветствий и искреннего дружества, узрелась девица, с медленною поступью усталых стоп, с безмятежной ясностью голубиного лика, со сдержанной скромностью средней стати, направляла к нам своего черепашьего шага умеренность. Обаяние ее красы шло на защиту скромной ее стати. Краса ее не была заимствована у лживых ухищрений людского искусства, но, прядая из живого ключа Природы, овеяла все тело убранством миловидности. Волосы ее были так укусами ножниц обрезаны, что фигура усечения почти превращалась в порок. Блуждающие в каком-то перекрещивании, спутавшиеся в неразрешимый клубок, кудри, похоже, меж собою спорили. Голова ее, низко склоненная, униженно глядела в землю.

Одежды ее, от природного цвета их материала не отчужденные подделкой наложенного цвета, почти сельскую простоту материала уравновешивали искусностью работы. Там в вымышленных рассказах живописи было написано, как в каталоге добродетелей Смирение сияло стягом отличия, Гордыня же, из священного собора добродетелей исключенная клеймом отлучения, осуждена была на ссылку последнего изгнания.

Приближающейся деве идя навстречу с ревностной поспешностью, Природа, услащая яство своего приветствия приправою лобзанья, явила лик глубокой приязни. Из особых ее черт сделался для меня ясным приход Смирения.

Пока Гименей и помянутые девы, беря пример с лица Природы, придавали своим лицам выражение внутреннего сетования и тщились воспроизвести идею внутренней скорби в образах внешнего плача, Природа, предвосхищая его слова своими, молвит: «О единственные светочи людской темноты, утренние звезды закатного мира, особливые доски для терпящих кораблекрушение, несравненные гавани от мирских бурунов, полнотою глубочайшего понимания я понимаю, какова вашего собрания вина, по какому случаю ваше появление, какая причина сетованию, какое скорбям начало. Ибо люди, наделенные лишь внешностью человечества, внутри же искаженные безобразием звериного непостоянства, коих себе на горе облекла я хламидою человечества, покушаются лишить вас наследства, отчины земного жительства, захватывая себе господство над всей землею, вас же понукая вернуться в дом ваш небесный[1060]. Когда охватывает пожар соседскую стену[1061], меня это тоже касается, и потому, вашему страданию сострадая, вашей скорби соскорбя, в вашем стоне я слышу мой стон, в вашем бедствии мой урон нахожу.

Итак, не пренебрегая ничем относящимся к делу, следуя за своими собственными целями, насколько я в силах простереть длань моего могущества, я поражу людей наказанием, сообразным их греху. Но поскольку я не могу выйти за пределы моей силы, и не в моей способности совершенно искоренить яд этой чумы, я, следуя правилу моей силы, наложу клеймо анафемы на людей, попавших в ловушки помянутых пороков.

Надлежит мне спросить Гения, прислуживающего мне в жреческой должности, дабы он, поддерживаемый присутствием моей судебной власти, одобряемый вашим согласием, пастырским жезлом отлучения удалил их из перечня природных вещей, из пределов моей юрисдикции. Для сего посольства Гименей будет самым подходящим исполнителем: у него сияют светила звездного витийства, у него находится сокровищница взвешенного совета».

Тут все собравшиеся, оставив слезы и сетования, преклонив головы, принесли Природе обильное излияние благодарности. Гименей же, пред очами Природы стоявший в смиренном коленопреклонении, принял ответственность за назначенное ему посольство. Тогда Природа тростниковым пером начертала на папирусном листке такую официальную формулу:

«Природа, милостью Божией заместительная правительница мирового града, приветствует Гения, свое второе “я”, и желает ему во всех делах наслаждаться отрадами безоблачной Фортуны.

Поскольку подобное, отвращаясь от неподобного, радуется, разделяя общество подобного, находя в тебе вторую себя, как в зерцале Природы отраженное подобие, я связана с тобою узлом сердечной любви, с тобою преуспевая в твоем преспеянии, в твоей неудаче терпя равную неудачу. Посему наша любовь должна быть кругообразной, так чтобы ты, отвечая равной приязнью, участь нашу делал общею.

Очевидность совершенного преступления, словно бы кричащая, слишком явным делает для тебя кораблекрушение рода человеческого. Ведь ты видишь, как люди звериными соблазнами бесчествуют честность первоначальной природы, совлекая с себя преимуществующую природу человечества, в силу вырождения своих нравов обращаются в зверей, следуя собственным страстям в Венериных консеквенциях, терпя крушение в водоворотах обжорства, кипя в парах вожделения, паря на неверных крыльях гордыни, подвергааясь укусам зависти, позлащая других лицемерием лести.

На эти недуги пороков никто не наступает с лекарствами; этот поток злодеяний никто не укрощает плотиной защиты; эти зыби преступлений никакая твердая гавань не обуздывает. Даже добродетели, совершенно не способные выдерживать такой напор вражеского насильства, в поисках исцеления прибегли к нам как святилищу защиты.

И поскольку наши дела терпят ущерб от общего нападения, тебя улещая мольбами, тебе ради твоего покорства приказывая, и повелением увещеваю, и увещанием повелеваю, чтобы ты без всяких изощренных отговорок немедля пустился к нам, дабы в присутствии и с помощью моей и моих дев, отрешая сынов гнусности от священного общения нашей церкви, с должною торжественностью нашего служения ты поразил их суровым жезлом отлучения».

После этого она передала письмо, запечатанное оттиском печати, на коей искушенным художеством вырезаны были имя и образ Природы, послу для передачи. Тогда Гименей, с торжественностью и радостью на лице, дав делу эпилог выражением благодарности, начиная назначенное посольство и пробуждая своих сотоварищей от праздной дремы, повелел, чтобы они, бодрствуя при своих музыкальных инструментах, пробудили и их от безмолвного сна и призвали к напевам гармонических мелодий. Тогда они, инструменты ободрив неким вступлением, звук разнообразно единообразный, в несходстве схожий, многовидным вывели напевом:

XVII

XVIII

Пока Гименей посвящал себя обязанностям таинственного посольства, Природа, сплетая элегическую речь тяжкого сетования, обозревала прегрешения тех, из-за чьего неистового насильства величие ее государства претерпело столь глубокий и обширный ущерб. Среди них одного она потчевала стрекалом порицания усердней, чем прочих, ибо он грубее прочих пекся обесславить свою природу, уже из двора Природы изгнанную. Хотя Природа наделяла его благодатью знатности, своим даром — вернее, своими дарами — являло ему дружество Благоразумие, поднимало его Великодушие, наставляла его Щедрость. Однако, поскольку все тесто страдает от остроты малой закваски[1069], закат одной добродетели совершенно помрачал восход всех прочих добродетелей, затмение одного доброго качества заставляло звезды всех прочих добрых свойств умереть в затмении.

Когда Щедрость увидела, что сии попреки касаются ее воспитанника[1070], то, не дерзая плащом защиты затушевать его пороки, униженно понурив голову, искала утешения в слезах. Природа же, раздумывая, что значит сие головы опускание и слез испускание, говорит: «О дева, чья блистательная архитектура делает человеческий ум дворцом добродетелей; благодаря кому люди обретают награду приязненной благодати; благодаря кому обновляется обветшалая пора Золотого века; благодаря кому люди скрепляются клеем сердечной дружбы; кого вечное Бытие, породив от вечного лобзания Ума, даровало мне единоутробной сестрой: не только связь природной единокровности тебя со мною сочетает, но и связует цепь непорочной любви. Посему верность твоего суждения не позволит твоему желанию уклоняться от взвешенности моего мнения, ведь такое единение согласия, даже единство единения соглашает верным миром наши умы, что это единение не только облекается подражательным подобием единства, но, отринув призрак единения, стремится к сущностному тождеству. Поэтому ни одну из нас не оскорбит чье-нибудь неистовство, не задев при этом другую; ни одной не сможет угрожать чье-либо обольщение, не угрожая и другой.

Поэтому всякий, кто старается умалить славу моего достоинства шумным богохульством бесстыдных деяний, силится уменьшить и твою почесть силою беззаконного притеснения. Ибо тот, кто в излияниях непомерной расточительности злоупотребляет дарами Природы, лишает себя даров Фортуны сим пагубным растрачиванием. Так, блудничное чувство общности, присущее Расточительству, лживо провозглашает, что воздает честь Щедрости, поток богатств изливается в сушь бедности, блеск мудрости уклоняется во тьму глупости, сила великодушия открывается для дерзости безрассудства. Меня изнуряет изумление, почему ты не в силах сдержать слезный потоп, глядя на осуждение того, кто вредоносней всех прочих стремится нам навредить».

Тогда Щедрость, вытиранием удалив слезный поток из пределов лица и склоненную голову вновь подняв к небесам, говорит: «О порождающее начало всякой природной жизни, о нарочитая защита всех тварей, о мирового царства царица, о наднебесного государя верная заместительница! Ты, что под властью вечного владыки не повреждаешь верного правления никакой закваской; ты, кому целокупность мира по требованию изначальной справедливости обязана подчиняться; золотая цепь любви[1071] связует меня с тобою, как того требует явственное равенство нашего близкого родства.

Тот, кто, пагубными своими гнусностями выставляя на продажу свою природу, ратует против тебя в нападениях неслыханного мятежа, обрушивается на меня с дерзостью равного буйства. Хотя, обманутый призрачными образами легковерия, он считает себя сотоварищем моих предприятий, а люди, обманутые подражательной повадкой Расточительности, чуют в нем следы Щедрости, однако он отогнан и далеко удерживается от преимуществ нашего дружества. Но так как нам присуще жалеть и сострадать окольным путям сбившегося скитания, меня не могут не тронуть губительные блуждания неразумной его воли».

Пока между сими девами совершалось поочередное общение драматического собеседования, средь ликующего плеска мусикийских орудий в новом блеске перед всеми явился Гений. Стать его, подобающим образом определяемая законом умеренности, не жаловалась на аферезу укорочения и не печалилась о протезе чрезмерности[1072]; голова его, покрытая волосами инеистой седины, несла признаки зимнего возраста; но лицо, лоснящееся юношеской гладкостью, не было изборождено пахотой старости.

Одежды, чья выделка соответствовала материалу, ни в чем не знавшие недостатка, казалось, то воспламенялись пурпуром, то яснели гиацинтом, то загорались алым, то чистым белели виссоном; на них образы вещей, живя мгновенье, угасали столь быстро, что избегали преследования нашего ума. В правой руке он держал перо, близкую родню ломкому папирусу, никогда не отдыхавшее от своей обязанности писания; в левой же — кожу умершего зверя, язвящим ножом обнаженную от поросли шерсти. С помощью послушного стила он наделял образы вещей жизнью, соответствующей их роду, уводя их от тени, созданной живописью, к их истинной сущности; когда же они засыпали, уничтоженные кончиной, он призывал к жизни другие в новом рождении и становлении.

Там Елена, прелестью своей полубогиня, благодаря эмфазе своей миловидности могла именоваться Красотою. Там в Турне царил перун отваги, в Геркулесе — сила. Там в Капанее[1073] воздымался исполинский рост, в Улиссе жила лисья хитрость. Там Катон упивался золотым нектаром целомудренной трезвости[1074], Платон сиял звездным блеском разумения. Там пышно цвел звездчатый хвост Туллиева павлина. Там Аристотель прятал свои знания в укровах энигматических высказываний.

После сего торжественного написания, поскольку правая рука была изнурена трудами непрестанного рисования, левая, как бы приходя утомленной сестре на помощь, принимала обязанность рисовать, меж тем как правая завладевала табличкой. Левая, от стези орфографии отступив к хромающей фальсиграфии, полузаконченной живописью творила образы вещей, а скорее — призрачные личины образов. Там Терсит, облаченный в рубище бесславия, требовал сноровки более опытной искусности. Там Париса сокрушала изнеженность греховной Киприды. Там Синон[1075] вооружался уловками извилистой речи. Там Энниевы стихи, лишенные изящества мысли, разнузданной вольностью нарушали метрические законы. Там Пакувий, неспособный выстроить последовательность рассказа, располагал начало своего сочинения в обратном порядке[1076].

Пока Гений важно предавался сим занятиям живописи, Истина, как при отце — почтительная дочь, пребывала подле него в послушном служении. Не от похотливого зуда Афродиты рожденная, но от единого порождающего лобзания Природы и сына ее[1077] происшедшая, когда вечная Идея приветствовала Иле[1078], просящую себе зерцала форм, напечатлев ей лобзанье при посредстве и вмешательстве объяснительной Иконии. На лице ее читалась божественность божественной красы, отвергающая нашу смертную природу. Одежды ее, говорящие о руке небесного искусника, сияньями негасимой алости воспламененные, не могли быть истреблены никакой молью ветхости; столь тесно прилегали они к девичьему телу, что никакая диэреза[1079] раздевания не могла их от девичьего тела отделить. Другие же ризы, как прибавления к предыдущим замыслам Природы, то давали краткую пищу для взоров, то ускользали от ловитвы очей.

С другой стороны Лживость, Истине враждебная, стояла в ожидании; лицо ее, безобразною сажей заволокшееся, свидетельствовало, что никаких в ней нет даров Природы, но старость, наложив на ее лицо впадины морщин, все его собрала в складки. Голова ее не была одета ризой волос, не прятала лысину под покровом плаща, платье же ее состояло из бесконечного множества лоскутьев, сшитого из множественной бесконечности нитей. Украдкой готовясь напасть на живопись Истины, все, что та сообразно образовала, она несообразно обезобразила.

Природа, отпустив поводья своей поступи, торжественно двинувшись к торжественной встрече, приближающемуся Гению даровала поцелуи, не пропитанные никаким ядом недозволенной Венеры, но знаменующие ласку общего рода притягательности и даже указующие на согласие таинственной любви.

Когда совершились взаимные приветствия, Гений манием руки установил молчание. Затем он отчеканил материю голоса в такую форму речи: «О Природа, не без внушения божественного вдохновения от весов твоей рассудительности вышел оный властительный указ, чтобы всех, кто злоупотреблением и небрежением тщится обессилить наши законы, кто не празднует с нами наши торжественные праздники, поражать мечом анафемы[1080]. И так как этот закон, здесь обнародованный, не противоречит закону законной справедливости и благодаря твоему тщательно взвешенному приговору удовлетворяет и моему внимательному рассуждению, я спешу придать силу твоим распоряжениям.

Ибо хотя ум мой, стесненный безобразными людскими пороками, уклоняясь в преисподнюю печали, не ведает рая радости, однако здесь пахнет началом чарующей радости, поскольку я вижу, что ты вместе со мной вздыхаешь о заслуженном наказании. Неудивительно, что я нахожу мелодию согласия в тесном единении наших воль, когда прообразующее понятие единой идеи нас породило, положение управителей на единой должности нас друг другу уподобляет, ибо не лицемерная любовь связует поверхностными узами приязни наши умы, но целомудрие непорочной любви обитает во внутренних покоях наших душ».

Пока Гений правил бег своей речи в сих кратких словах, немного разгоняя мрак печали рождающейся зарею своего витийства, Природа, с должным вниманием к своему достоинству и чести, воздала ему подобающую благодарность.

Тогда Гений, сложив обычные одежды, с вящим достоинством облачась в пышное убранство жреческих риз, вызвал наружу из глубин своего ума заранее подготовленную формулу отлучения, открывая поприще таким речам:

«Властью сверхсущностного Бытия и его вечной Идеи, с согласия небесного воинства, с пособлением и поддержкою Природы и всех сопровождающих добродетелей: пусть будет отрешен от лобзания вышней любви, как того заслуживает и удостоивается неблагодарность, пусть будет удален от благосклонности Природы, пусть будет отлучен от согласного собора природных вещей всякий, кто заграждает законную стезю Венеры, кто претерпевает кораблекрушение прожорливости или кошмар опьянения, кто познает пожар жаждущей алчности, кто восходит на призрачную вершину надменной заносчивости, кто в сердце снедается глубокой завистью, кто сопутствует лицемерной любви, оказываемой лестью.

Кто из Венерина правила делает незаконное исключение, пусть Венериной лишится печати. Кто погружается в бездну обжорства, пусть в наказание унижен будет нищетой. Кто усыпляется Летейской стремниной пьянства, пусть терзается пожарами беспрестанной жажды. Кто накаляется жаждой обладания, пусть впадет в беспрестанные нужды нищеты. Кто, взошед на обрыв заносчивости, изрыгает дух надмения, пусть низвергнется в долину крайнего унижения. Кто богатства чужого счастья завистливо гложет молью злоречия, пусть обнаружит, что он сам — первый враг себе. Кто с лицемерной лестью охотится на дары от богачей, пусть будет обманут наградою обманчивой ценности».

После того как Гений положил речи конец сей анафемой изгнания, присутствующий сонм дев, рукоплеща его проклятиям, одобрил их кратким словом[1081] и тем придал силу его указу. Восковые светочи, сиявшие в руках дев полдневным светом, склоненные к земле с неким пренебрежением, казалось, вот-вот угаснут.

Когда исчезло зерцало сего воображаемого видения, таинственное явление оставило меня, пробужденного от экстатического сна.