Шерлок Холмс и железнодорожный маньяк

24 ОДИННАДЦАТЫЙ ЧАС

Выйдя из Скотленд-Ярда на августовский солнечный свет, мы воочию убедились, какое невероятное брожение происходит в народе. С момента нашего приезда толпы увеличились, и теперь выплескивались за края тротуаров, а уличное движение почти застопорилось. Люди либо стояли на месте, либо беспорядочно слонялись из стороны в сторону, с тревогой изучая газеты или повторяя что-нибудь из последних новостей или слухов.

Наше продвижение замедлилось, и спустя некоторое время Холмс с беспокойством вытащил часы.

– Полагаю, я должен вернуться в гостиницу, Ватсон. Должен обдумать то, что сказал нам фон Борк, а у нас, по всей вероятности, осталось очень мало времени, чтобы поймать астронома. Не сочтите за труд навестить Майкрофта и поставить его в известность о том, что произошло сегодня утром.

Мы расстались перед входом в ведомство Майкрофта, и вскоре я уже сидел в его длинной комнате, излагая подробности утренних событий.

– И Шерлок теперь установит личность этого человека? – спросил он, когда я закончил.

– Я и сам не прочь бы знать ответ, – ответил я совершенно искренне. – Он многих исключил из своего списка. Я просто не представляю, сможет ли он теперь довести свой анализ до конца.

– Мы очень близки к весьма критической ситуации, доктор, – сказал Майкрофт. – Этим утром бельгийцы начали взрывать мосты и железнодорожные туннели на границе с Люксембургом. Если немцы войдут в Бельгию, нам придется отстаивать свои гарантии; невозможно представить какое-либо иное решение парламента нежели объявление о вступлении в войну. Уже призывают резервистов и территориальные войска.[19] Шерлок должен поймать этого человека. Если его не остановить прежде, чем начнется мобилизация, он будет представлять собой сокрушительное оружие. Вы видели плоды его трудов в мирное время, доктор, – вообразите, какой удар он нанесет по эшелонам с солдатами и военными грузами!

Мы продолжали обсуждать положение дел. Майкрофт сообщил, что консерваторы направили премьер-министру декларацию о том, что было бы губительно для чести и безопасности Британии не замечать военных действий. Либеральный кабинет министров заседает несколько часов подряд, и два его члена уже смирились с перспективой войны для Британии в качестве союзницы русского царя.

Я уже собирался уходить, когда Майкрофт предложил мне отправиться вместе с ним в палату общин, где на три часа дня назначено выступление министра иностранных дел. Чтобы избежать толчеи на Уайтхолл[20], мы пошли мимо Хорсгардс[21], но толпа переполняла Даунинг-стрит[22] и выплескивалась в Сент-Джеймс-парк. При нашем появлении народ заволновался, как делал это при каждом входящем или выходящем из здания палаты.

Я никогда не был в палате общин, ни до того ни после, но Майкрофт заверил меня, что он ни разу не видел зал таким многолюдным. Все скамьи были заполнены, и даже в проходах, ведущих к трибуне, стояли стулья. На дипломатической галерее был представлен полный состав послов различных стран, а мы уселись на галерее для публики вместе с большей частью представителей палаты лордов. Вокруг себя я заметил множество лиц, известных мне по газетам, и не мог не подумать о том, что нахожусь в этот день в самом центре мира, поскольку решения Англии ждет вся Европа.

Мы устремили взгляды на скамью правительства, пытаясь уловить какой-нибудь знак, выказывающий настроения премьер-министра и его окружения, но безуспешно. Лицо Эсквита оставалось непроницаемым, как это было и в гостиной Холмса. Ллойд Джордж казался бледен и много старше своих лет, а герой дня лорд Грей выглядел усталым и изнуренным.

Когда наконец Грей поднялся, вокруг все стихло и все на мгновение застыли, дабы не пропустить ни слова. Он начал издалека, с чувством напомнив палате о британских интересах, британской чести и британских обязательствах. Он кратко обрисовал расхождения между нами и Францией, подчеркивая, что страны не связаны формальными обязательствами. Указал на то, что Франция заключила договор только с Россией, мы же являемся всего лишь участниками этого соглашения. В толпе зароптали. Грей, казалось, клонил к тому, что Англия должна остаться в стороне. «Это неслыханно!» – раздавался шепот. «Они собираются не вмешиваться!»

Министр иностранных дел продолжал выступление, упомянув о военно-морском соглашении с Францией и о том, что французский флот находится в Средиземном море, а северо-западное побережье Франции остается незащищенным.

– Если германский флот войдет в Ла-Манш, бомбардируя и обстреливая артиллерийским огнем оставшееся без защиты побережье, мы не сможем стоять в стороне и наблюдать происходящее – практически у нас под боком, – опустив оружие и ничего не предпринимая!

Оппозиция одобрительно зашумела, но либералы хранили молчание. Грей перешел к нейтралитету Бельгии и задал вопрос, можем ли мы быть свидетелями и очевидцами «ужаснейшего преступления, которое только пятнало страницы истории», и не стать при этом участниками преступления?

В конце он вернулся к интересам Британии.

– Подумаем, каковы могут быть ставки. Если Франция поставлена на колени, если Бельгия пала, а за ней Голландия, а за ней Дания, если в момент кризиса, подобного этому, мы отказываемся от своего долга чести и обязательств участия, в том, что касается Бельгийского соглашения, я вовсе не уверен, что в конце войны мы будем в состоянии аннулировать то, что произошло в ее ходе, и воспрепятствовать тому, чтобы вся Западная Европа, подпавшая под единую власть, выступила против нас. Мы бы пожертвовали своим добрым именем и репутацией перед миром и не избежали бы самых серьезных и разрушительных экономических последствий.

Итак, он поставил перед аудиторией вопрос, и она ответила ему бурей аплодисментов и одобрительных возгласов. Лорд, говорят, не самый лучший оратор, но хочу заметить, в тот день он более часа держал в своих руках величайший парламент мира, и уверен, не только мои глаза увлажнились, когда по залу прокатилась волна рукоплесканий.

– Что теперь будет? – спросил я Майкрофта, когда мы пробирались через толпу на Олд-Палас-Ярд.

– Он добился того, чего хотел, – ответил Майкрофт. – Теперь он даст кайзеру двадцать четыре часа, чтобы остановить вторжение.

– И он остановит? – Я, впрочем, почти не сомневался в ответе.

– Нет, – откликнулся он. – Завтра ночью мы начнем войну. Пожалуйста, передайте брату, что у него остался один день.

В «Клэридже» я обнаружил, что стол нашей гостиной усеян листами бумаги со списками подозреваемых, а под ними лежит карта Лондона и железных дорог. В воздухе стоит густой сизоватый дым грубого табака, а Холмс растянулся на кушетке с закрытыми глазами и трубкой во рту.

– Ватсон, – приветствовал он меня, открыв глаза. – Сколько времени в нашем распоряжении?

Я передал ему слова Майкрофта.

– Этого достаточно, – буркнул он, посасывая трубку. – Информация фон Борка оказалась весьма полезна.

– Так вы вычислили этого человека?! – нетерпеливо воскликнул я.

– Не совсем, – ответил он, – но посмотрите сюда. – Он поднялся и прошел через комнату к столу. – Это мои подозреваемые. – Он собрал листы бумаги со списками. – Итак, отец Галлахер остается под подозрением, хотя я уверен, что у него ирландский акцент. Маклеода я исключил, и Альвареса тоже, и фон Борк исключает Келли, но его информация указывает на учителя Скофельда. Леннокса я устранил, и, как уверяла нас мисс Нортон, это не мисс Дебено. Это мог бы быть Реверент Корлетт, если он говорит на южноамериканском испанском, и мистер Бромвелл сейчас не худший кандидат. Шелдона я проверил, и он не подходит, но Синклер для нас становится все более интересен. Доктор Бэртон был исключен и – слава Богу – капитан Лимингтон-Кэйс.

– Почему слава Богу? – изумился я.

– Потому что мне пришлось бы провести некоторое время, выдавая себя за горца, чтобы разузнать о нем. Боюсь, что юбка и шотландский плед мне бы не пошли!

Он провел указательным пальцем вниз по странице.

– Эдвардс и Фаллер теперь гораздо менее вероятны. Мисс Морган мы можем оставить ее незаконному блаженству, а мистера Брауна его сочинительству. Теперь, я думаю, мы получим более реальный список.

Тотчас перейдя от слов к делу, он нацарапал в записной книжке несколько имен, а затем показал мне листок.

– Разве это не прогресс, Ватсон? – поинтересовался он, пока я просматривал список.

– Кажется, да, – ответил я, – но не могу понять, какую роль сыграла информация фон Борка? Все, что я вижу, это то, что четверо из них живут в южной Англии, а один – в Черной стране.[23]

– Тысяча извинений! – воскликнул Холмс. – Я и забыл, что вас здесь не было, когда я рассматривал это сочетание.

– Сочетание! – изумился я.

– Семи табачных магазинов! – Холмс по памяти назвал районы, где они находятся, загибая по очереди пальцы: – Понедельник – Мэйда-Вейл, вторник – Тэлбот-роуд, среда – Уэстбурн-террас, четверг – Тэрлоу-стрит, пятница – Фитцрой-стрит, суббота – Суссекс-Гарденс, воскресенье – Сент-Джонс-Вуд-роуд.[24] Очевидно, не правда ли?

– Для меня нет, Холмс. – Я отрицательно покачал головой. – Все они, по-моему, в западной части Лондона, но что с того?

Он схватил меня за руку и потащил назад к столу.

– Смотрите! – закричал он, указывая на карту города. – Здесь все они отмечены, а вот тут – между ними – Пэддингтонский вокзал! Конечная станция Большой западной железной дороги!

Он ткнул пальцем в черный кружочек, обозначающий на карте крупную станцию, и в семь красных крестиков, отмечающих табачные магазины вокруг нее.

– О Боже, конечно! – воскликнул я. – Теперь я вижу. Вы думаете, он приезжает в Лондон на поезде и прибывает всегда на Пэддингтонский вокзал, поэтому контактные адреса находятся в непосредственной близости!

– Именно так, Ватсон, и этим путем я сократил мой список до пяти. Я должен еще раз извиниться перед вами, дружище, поскольку однажды вы заметили, что должна существовать какая-то связь с его местом жительства. К сожалению, я вынужден был подойти к проблеме с другой стороны.

– Нет ли какого-либо способа еще сократить список? – осмелел я.

– Откровенно говоря, я уверен, что можно сбросить со счетов отца Галлахера, – сказал Холмс. – Его приход расположен между узловой станцией Большой западной дороги в Бирмингеме и Центральной железной дорогой в Вольвергемптон. Подозреваю, что он пользовался бы последней и приезжал на вокзал Юстон.

Он поднял со стола железнодорожную карту и стал ее в задумчивости рассматривать, намечая пальцем какие-то линии:

– Мы можем также расстаться с викарием из Стоук-Мохан. Он живет поблизости от станции Юго-западной дороги в Йовиле. Теперь Скофельд – где находится Поусли, Ватсон? Он не показан на этой карте.

– Это к северу от долины Мион, в Восточном Хемпшире, – ответил я.

– Хм-м, – отозвался Холмс и вернулся к изучению карты. – Тогда нельзя исключать нашего учителя. Он мог использовать прямую линию из Питерсфилда до вокзала Ватерлоо, но, чтобы скрыть следы, не велик был бы труд ездить из Бэйсингстоука и пересаживаться в Рединге, где станции Большой западной и Южной дорог непосредственно примыкают друг к другу. Нет – игнорировать его нельзя.

– Как насчет других? – спросил я.

– Бромвелл – в Уокингэме, поблизости от основной линии Западно-английской дороги, а Синклер живет рядом с остановкой в Дидкоте и Саутгемптоне, всего лишь в нескольких милях от Большой западной в Ньюбери. Оба весьма и весьма подозрительны.

– Что вы теперь предпримете? – поинтересовался я.

– Мне надо подумать, Ватсон, – окинуть взглядом ситуацию в целом. Должен же быть какой-то способ выделить одного из этих трех оставшихся! – И он, долговязый и нескладный, вновь растянулся на кушетке.

В тот вечер мы не обедали, а обошлись холодными закусками, которые прислали к нам в номер. И даже к ним Холмс почти не притронулся. Он сидел в неподвижности, с застывшим лицом и глазами, устремленными в пространство, а комната наполнялась густым табачным дымом.

Примерно в середине вечера, услышав гомон на улице и крики мальчишек-разносчиков, я послал за газетами. Жирные заголовки сообщали, что Германия объявила войну Франции, оправдывая это лживыми утверждениями, что французские летчики якобы нарушили нейтралитет Бельгии. Я без слов передал газету Холмсу.

– Странно, – бросил я, когда он проглотил новости, – думать о том, как мы ехали, чтобы обнаружить причину железнодорожной катастрофы. Кто бы мог предположить, когда мы отправились в Тэмпл-Коумб…

И не успел я закончить, как Холмс подскочил на кушетке как ужаленный. Он встал с широко раскрытыми глазами и лицом, белым как мел.

– Тэмпл-Коумб, Ватсон! – повторил он. – Это наша зацепка – Тэмпл-Коумб!

– При чем тут Тэмпл-Коумб, ради всего святого?! – закричал я.

– При всем, что только может быть, Ватсон. Ах, мой добрый старый друг, я уже говорил раньше, что вы не светитесь сами, но открываете дорогу свету, Ватсон, вы впускаете свет!

Он позвонил прислуге и быстро набросал телеграмму. Когда послание было отправлено, он вернулся на свое место и сел, улыбаясь и потирая руки.

– Холмс, – взмолился я, – ради Бога, скажите, что происходит?

– Я полагаю, мне следовало бы признать, что после всех этих лет, что вы наблюдали методы моей работы, вы почти ничему не научились! – ответил он. – Исключение – вот краткий ответ! У нас осталось трое подозреваемых, из коих учитель Скофельд наименее вероятен. Теперь мы располагаем средством определить интересующего нас из двух оставшихся – если это, конечно, кто-нибудь из них.

– А если нет?

– Тогда это должен быть третий – Скофельд! – отрезал он. – Право, Ватсон, уж не думаете ли вы, что смогли бы воздерживаться от расспросов по поводу очевидного так долго, чтобы составить мне компанию за поздним обедом?

Существовал еще один вопрос, ответ на который не казался мне очевидным, и я задал его:

– Что содержалось в вашей телеграмме?

– Там был вопрос к викарию из Тэмпл-Коумба о том, какие журналы он выписывал в 1906 году, – объявил Холмс. Это нисколько не прояснило для меня ситуацию, но я удержался от дальнейших расспросов.

Когда я отправился спать, ответ так и не пришел, и еще долгое время, после того как я улегся, друг мой мерил шагами гостиную.

Проснулся я рано, видимо, волнуясь оттого, что это должен быть последний день нашего расследования, и обнаружил, что Холмс уже сидит за столом, накрытым к завтраку, и чашку за чашкой тянет крепкий кофе.

Не успели мы закончить завтрак, как мальчик-посыльный принес телеграмму. Холмс торопливо разорвал конверт и выскочил из-за стола. Глаза его горели, он похлопывал ладонью по вскрытому бланку.

– Идемте, Ватсон! – скомандовал он. – В читальную комнату!

Я потащился вслед за ним в читальную комнату гостиницы, где он потребовал от служащего подшивку за первую половину 1906 года определенной периодики.

Он начал быстро листать ее и вдруг остановился. На глазах у изумленного служащего читальни он вырвал две страницы и сунул их в карман. Прежде чем человек смог издать какой-либо звук, Холмс швырнул ему горсть монет, с лихвой возмещающих стоимость новой подшивки, и стремительно обернулся ко мне.

– Мы поймали его, Ватсон! – закричал он, привлекая к себе внимание немногочисленных утренних читателей. – Мы поймали нашего маньяка! Вперед, Ватсон, – дело теперь на мази!