Шерлок Холмс и железнодорожный маньяк

26 ВЕТЕР ВОЙНЫ

На некоторое время я потерял сознание, и следующее, что я помню, это склонившееся надо мной встревоженное лицо Эмили, перевязывающей мои раны. Вместе с Холмсом они каким-то образом перенесли меня подальше от железнодорожного пути, и теперь я лежал на кушетке, должно быть, в кабинете Синклера. Когда Эмили увидела, что я пришел в себя, она подозвала Холмса.

– Как вы себя чувствуете, Ватсон? – спросил он. – Мисс Нортон говорит, что обе пули задели только мышечную ткань.

С помощью Эмили мне удалось сесть.

– Со мной все будет в порядке, Холмс, – заверил я, – но что же с Синклером? Что произошло с ним?

– Его больше нет, Ватсон. Желание короля Эдуарда исполнено, но не нами, а рукой судьбы. Погибшие в Солсбери, Грэнтэме и Шрюсбери отомщены в какой-то мере, и наша страна не будет страдать от его зверств в грядущей войне.

Мой друг вскоре ушел, чтобы связаться с Майкрофтом, а Эмили занялась исследованием кухни Мэнора, разыскивая, чем бы мы могли подкрепиться. Я лежал, оберегая больное плечо, в самом обиталище астронома, и глазел по сторонам. Тихая уютная комната всем своим видом говорила о вкусе образованного сельского джентльмена. Здесь были выставлены ящики с ископаемыми из меловых холмов, кусочки метеорита, бесконечные полки с книгами по астрономии, геологии… У окна, поблескивая медной трубой, устремленной в голубое небо, стоял его телескоп на своих неуклюже растопыренных ножках. Я не мог представить, как безумие, подобное безумию Синклера, могло быть вскормлено в этом гнезде учености, вернее, как человек, который выбрал своим занятием познание Вселенной, мог опуститься до тех кошмаров, которые он изобретал и конструировал.

Эмили принесла чай, а вскоре вернулся и Холмс и, роясь в бумагах Синклера, время от времени стал издавать ликующие возгласы, обнаружив какой-нибудь очередной особенно важный документ.

На автомобиле прибыла группа работников Майкрофта, и я настоял на том, чтобы пойти вместе с ними к запасной железнодорожной ветке.

Оказавшись там, я понял наконец, как погиб Синклер. Пришедшие в движение стрелки зажали его ногу, как раз когда он собирался выстрелить, а падение повлекло за собой спиральный перелом зажатой ноги. Кто бы ни был тот, кто привел в движение стрелку, он не сообразил, что это действие приведет к высвобождению поезда с тяжело груженными вагонами и позволит ему тем самым съехать вниз по наклонной запасной ветке к основному пути. Распростертый у самых рельсов, Синклер со своей изувеченной ногой не мог даже откатиться. Его останки представляли собой чудовищное зрелище.

Люди Майкрофта занялись своим делом, и с этим мы их оставили. Погрузив велосипед Эмили в кабриолет, мы выехали в Ньюбери. Последний раз взглянув на Мэнор, я заметил, что старый бульдог так и спит на лужайке, окруженный слегка колышущимися полуденными тенями.

В Сэндлфорде в старой деревенской гостинице мы заказали чай на хемпширском берегу Инборна. Его подали в маленьком садике с крошечным ручейком – притоком Инборна, под узловатыми яблонями, на которых уже красовались плоды. Рядом возвышалась деревенская церковь, а вокруг раскинувшейся неподалеку зеленой полянки из дверей своих домиков на солнышко высыпали сельские жители. Мы уселись вокруг простого, грубо обработанного чайного столика – ни дать ни взять трое друзей на загородной прогулке, – и если бы не боль в плече, я бы не поверил в события сегодняшнего дня.

– Итак, господа, – сказала Эмили, разлив чай по чашкам, – может ли мне кто-нибудь объяснить, в чем было дело?

Холмс улыбнулся ей поверх чашки с чаем:

– Я думаю, что прекрасному полу надо предоставить право первенства. Может, вам будет угодно просветить нас по поводу вашего неожиданного и весьма своевременного появления в Сиддентоне?

– Хотела бы я напустить туману, как вы, когда мистифицируете других и получаете от этого удовольствие, – ответила она, – но все было до нелепости просто. Новости оказались слишком тревожными, и мне захотелось узнать, есть ли у вас какие-то сдвиги. Этим утром я заехала в «Клэридж» и едва не столкнулась с вами, когда вы выскочили из гостиницы и схватили кеб до Пэддингтона.

– Вы поехали за нами! – воскликнул я. – Это было очень рискованно!

– Чепуха, доктор! Я просто подумала, что если вы так спешите, то, должно быть, не без причины, и помчалась за вами без всяких раздумий. На Пэддингтоне я вскочила в тот же поезд и доехала до Ньюбери.

– Но как же вы не потеряли нас после Ньюбери? – спросил Холмс.

– Я вспомнила, что в вашем списке числился Сиддентон-Мэнор, и, пока вы были в конюшне, взяла напрокат велосипед. Вы обогнали меня у станции в Сиддентоне.

– Точно! – воскликнул я.

– Когда вы свернули на подъездную дорогу, я оставила велосипед на обочине и стала осматривать окрестности. Увидев шахты и запасной путь, я подумала, что здесь кто-то явно разбирается во взрывных работах и в железных дорогах, и как раз подошла к вагонам с другой стороны, когда послышались голоса. Я видела вас на мостках, но не могла расслышать, что происходит, и не заметила у него оружие, пока вы не повернулись. Тут я решила, что самое время вмешаться.

– Очень своевременное решение! – одобрил Холмс.

– Он полетел со ступенек после моего выстрела, и я стала осторожно перемещаться, скрываясь за вагонами и пытаясь настичь его, но увидела лишь когда он поднялся во весь рост прямо на путях. Доктор заслонял его, и стрелять я не могла. Я перевела рычаг, увидев, что он стоит как раз рядом со стрелкой, и стараясь отвлечь, чтобы у доктора Ватсона появился шанс. О, то была чистая случайность, что ему зажало ногу. Я вовсе не рассчитывала на это!

– И я тоже! – заметил я с искренним сожалением.

– Затем я побежала к вам, оставаясь за вагонами. Увидела, что он вторично ранил вас, доктор, и только тут поняла, что вагоны катятся по направлению к вам обоим. Как это произошло, и что теперь делать, я не знала!

– Что касается этого, – вмешался Холмс, – то я выбил тормозную колодку из-под первого вагона, и состав двинулся сам собой.

Эмили удивленно посмотрела на него:

– Так вы утверждаете, что они поехали не из-за меня? Я его не убивала?

– Нет, мисс Нортон, – отозвался Холмс. – Груженые вагоны держались на спуске с помощью башмака под передними колесами. Как только его убрали, они волей-неволей поехали вниз. Это распространенный способ передвижения вагонов без паровоза. Я намеревался отвлечь внимание Синклера, но мне и в голову не приходило, что он не способен передвигаться. Таким образом, он погиб в результате стечения обстоятельств, но он умер бы в любом случае, а то, что вы действовали без промедления, спасло гораздо более ценную жизнь – жизнь доктора Ватсона.

Эмили улыбнулась нам обоим, и глаза ее засияли.

– О, я так рада, что это не я! Я думала, это моя вина, и мне невыносимо думать, что кто-либо – даже он – погиб такой смертью.

– Он был безумно опасен, – заметил Холмс, – и его дьявольским планам необходимо было воспрепятствовать любыми средствами.

– Как мог человек с таким образованием стать безжалостным убийцей? – спросил я.

Холмс усмехнулся:

– Вы спрашиваете вслед за Вергилием – Tantaene animis caelestibus irae? Может ли быть столько жестокости в божественном разуме? Кто знает, каковы были источники его безумия? Современные психиатры сказали бы, что он винил своего отца в смерти матери, но я сомневаюсь, что они могли бы объяснить, почему любовь мальчика к матери должна была превратиться в кровожадное безумие. Кроме того, он очевидным образом был привязан к родной стране своей умершей матери и готов был уничтожать символы отцовской работы. Вы помните, фон Борк говорил, что Синклер никогда не получал платы?

– Но как он сделался агентом кайзера? – удивилась Эмили.

– В его бумагах встречается переписка с профессором астрономии из университета Антверпена, он часто бывал там. В этом городе находится одна из самых больших шпионских школ Германии, и, возможно, именно там он был завербован и подготовлен. Без сомнения, они ценили его знания взрывных работ и поручали ему разработку исключительно изощренных устройств, которые использовались в Бэрроу и Портленде.

– Вы так и не сказали, как все-таки вычислили его, – сказала Эмили.

– С помощью случайного замечания Ватсона, – ответил Холмс, – Я вспомнил некий факт, на который в свое время не обратил внимания и почти забыл о нем. Начиная это дело, я был уверен, что нет особых причин рассматривать его как преступление. Сбитый с толку этим преждевременным допущением, я пропустил мимо ушей замечание нашей хозяйки в Тэмпл-Коумбе, когда она расписывала своего постояльца-астронома. Когда я узнал, что крушение было спровоцировано, я многое вспомнил из ее рассказа, и это позволило мне напасть на след астронома, но я проглядел самый существенный момент.

– Что бы это могло быть? – поинтересовался я.

– Наша словоохотливая хозяйка, которая так восхищалась вашими произведениями, Ватсон, сообщила, что муж ее читал журналы, которые ему дал викарий, и в одном из них прочел о том, что астроном был «знаменит чем-то еще». Когда вы напомнили мне о Тэмпл-Коумбе, проще простого было выяснить читательские пристрастия пастыря Тэмпл-Коумба, после чего небольшое нарушение порядка в читальне «Клэриджа» – и я стал владельцем вот этого.

Он вытащил из кармана две смятые страницы и разложил их на столе:

– Это интервью с Эдмундом Синклером, в то время знаменитым адвокатом, который с триумфом выиграл дело Энсли Брутона, обвинявшегося в мошенничестве с банком «Чэннел-Айлендс». Он удивил мир, объявив о том, что удаляется от дел, чтобы посвятить себя звездам. Здесь есть его портрет и краткое описание жизни и общественной карьеры. Эти страницы годами пылились в библиотеке, а я ничего об этом не знал, потому что нарушил свое собственное правило и теоретизировал, не располагая данными. Хороший урок для меня. А дело это, думаю, нельзя назвать удачным.

– Но в конце концов вы же расправились с ним, – резонно заметила Эмили.

На мосту появился мальчик, развозящий газеты, и мне удалось добыть вечерний выпуск. Шесть немецких пехотных бригад и две кавалерийские дивизии перешли границу Бельгии. Британия напоминала Германии, что обе страны были гарантами бельгийского нейтралитета, и требовала ответа до полуночи. В Германии это уже рассматривали как декларацию войны, и толпа штурмовала Британское посольство.

Суровые вести омрачили сияющий день. Неподалеку от нас, на другом конце лужайки, кто-то из местных жителей зачитывал отрывок из газеты встревоженным соседям, и те, подзывая к себе детишек, отрывали их от игры, будто над ними нависла непосредственная угроза. Мы расплатились и направились в Лондон.

На Пэддингтонском вокзале нам удалось найти кеб только благодаря нашим особым проездным документам. Вокзал был полон перепуганными людьми, возвращающимися после праздников с запада, и резервистами, направляющимися в часть. Цвет хаки казался теперь неотъемлемой частью жизни.

Народу в городе заметно прибавилось, толпы переполняли все улицы в районе Вестминстера.[26] В сгущавшихся сумерках свет фонарей мерцал особым свечением, характерным для теплого летнего воздуха, придавая золотистый оттенок листьям на деревьях и отражаясь от древней каменной кладки, выхватывая из темноты бледные встревоженные лица людей.

В департаменте Майкрофта на всех этажах ярко светились окна, как и в других правительственных учреждениях во всем районе. Старший брат Холмса сидел за своим столом и, когда мы вошли, отпустил сотрудников. Прошло немногим более суток с тех пор, как мы виделись, но теперь у него под глазами залегли темные тени, а черты его лица, всегда контрастировавшие с округлыми его формами, казалось, еще больше заострились.

– Мисс Нортон, Шерлок, доктор, – сказал он, – ваши новости хоть немного развеяли мрачную атмосферу сегодняшнего дня. Вы должны мне все рассказать. Я, похоже, несколько дней не вставал из-за этого стола и уверен, подготовка к войне несколько минут может продолжаться и без меня.

Он послал за чаем, и, когда его принесли, Холмс изложил последнюю стадию своих дедуктивных умозаключений. Майкрофт медленно покачал головой, когда Холмс описал смерть астронома.

– Итак, с этим покончено, – сказал он, – и нам не придется напрягать силы, чтобы не дать ему развернуться в военное время. Я не знаю, как вас и благодарить. Все вы сослужили нашему народу неоценимую службу, но она никогда, боюсь, не сможет получить общественного признания.

Мы с Эмили что-то невнятно забормотали, а Холмс объявил:

– Я просто сделал то, что обязан был сделать, брат. Из-за того, что я был слеп вначале, дело затянулось, и это стоило стране жизней, которые можно было бы сохранить.

– Ты несправедлив к себе, – запротестовал Майкрофт. – Это моя ошибка – я с самого начала считал, что крушение плимутского поезда было спровоцировано, но пытался ввести тебя в заблуждение. Затем король Эдуард из лучших побуждений, которые, как показали сегодняшние события, были весьма оправданны, отвел твою карающую десницу. Но факт остается фактом, Шерлок, – именно ты помешал Синклеру и его хозяевам разрушить планы короля Эдуарда – и только одним этим ты оттянул войну и помог нам подготовиться, собрать силы и союзников. Ты нейтрализовал работу фон Борка, и все его агенты будут вот-вот арестованы. И наконец, ты поставил точку в истории этого предателя и безумца Синклера. Нет, Шерлок, ты не должен расценивать это как неудачу. Осмелюсь сказать, что, какие бы подвиги ни совершали люди под нашим флагом в грядущем, ни один из них не будет иметь больших заслуг перед своей страной, чем ты.

Я редко видел, чтобы Холмса смущали какие-либо слова, но хвалебная речь брата оказала на него именно такое воздействие.

Молчание, которое последовало за этим, нарушила Эмили.

– Теперь уже нет надежды? – спросила она. Майкрофт взглянул на часы:

– Наш ультиматум кайзеру истекает в полночь по берлинскому времени – одиннадцать часов по здешнему. Полагаю, всего через несколько мгновений начнется война.

Мы сидели в молчании, прислушиваясь, как часы отстукивают последние минуты мирного времени, и вот Биг-Бен[27] пробил роковой час. Гул толпы на улице стал громче. Темные глаза Эмили заблестели от слез, она не стала их сдерживать, и они покатились по щекам.

– О! Я стыжусь своей американской крови этой ночью! Мы свободно могли бы вмешаться и остановить этот кошмар!

– Ни один человек ни в одной стране не сделал больше вас для того, чтобы остановить это, – успокаивал ее я. – Вам может быть стыдно за Америку, но, если бы Америка знала о ваших усилиях, она гордилась бы вами!

Толпа за окном распевала национальный гимн. Раздался стук в дверь, и появился служащий с одним-единственным листом бумаги в руках.

– Ответ из Берлина не пришел, сэр, – доложил он Майкрофту. – Будет отправлена вот эта телеграмма.

Он положил копию телеграммы на стол Майкрофту, и я увидел короткое сообщение:

Через несколько минут мы с Холмсом, оставив изнуренного Майкрофта выполнять свои обязанности, доставили Эмили в гостиницу. Страна перешла роковую черту, и народ уже ощутил дыхание войны. Прежнего тревожного безмолвия как не бывало; люди в буквальном смысле плясали на улицах, распевая старые военные песни времен королевы Виктории. Автомобили, набитые подвыпившими юнцами и раскрашенными девицами, перемещались от одного бара к другому, откуда доносились лозунги и обрывки песен. Дай Бог, чтобы эта дурачащаяся толпа выдержала ту борьбу, которую предрекал Майкрофт.

Холмс убедил меня провести ночь в «Клэридже», да я и не нуждался в долгих уговорах, поскольку сильно устал, а мое раненое плечо ныло и болело.

Итак, мы закончили этот безумный день, сидя друг против друга за бутылкой портвейна и прислушиваясь через открытое окно к шуму на улицах.

– Что вы теперь собираетесь делать, Ватсон? – поинтересовался Холмс, набивая свою трубку.

Я дотронулся до больной руки:

– Когда это заживет, посмотрим, не возьмут ли меня на прежнюю службу. Бог знает, что из этого выйдет, но если ваш брат прав, то нам понадобятся все врачи, каких только удастся найти. А вы, Холмс?

– Я вернусь к своим пчелам и Марте, а еще попытаюсь описать искусство сыска, пока моя память мне не изменяет.

Мы курили в молчании некоторое время, потом Холмс поднялся и закрыл окно.

– Поднимается восточный ветер, Ватсон, – сказал он.

– Вряд ли, Холмс. Ведь очень тепло!

– Старый добрый Ватсон! Вы единственная неизменная черта быстротечного времени! И все же восточный ветер поднимается, да такой, которого еще не видела Англия. Он будет холодным и обжигающим, Ватсон, и очень многие из нас согнутся и сломаются под его порывами. Но давайте надеяться, что этот ветер все же ниспослал сам Бог, и, когда тучи рассеются, страна, лежащая под солнечными лучами, окажется чище, лучше и сильнее.

Вот мы и подошли к концу истории о последнем расследовании Холмса. На следующее утро мы расстались: он направился в Суссекс, я – в Кенсингтон, и с тех пор я его не видел, хотя время от времени мы переписывались. Мои раны зажили без всяких осложнений, и военная медицинская служба пригласила меня в свои ряды. Эмили бросила сцену и записалась добровольцем в медсестры, в связи с чем я иногда вижусь с нею. Ей уже не надо стыдиться своей родины, поскольку американцы теперь воюют вместе с нами.

Все эти четыре года люди только и говорят о «войне, чтобы положить конец всем войнам», и я искренне надеюсь, что такая возможность есть, и что к тому времени, когда эти записки будут опубликованы, безумие, которое ныне терзает Европу, более не повторится. Я не могу поверить, что люди ничему не научатся после кошмара Фландрии, и не могу представить, что такому же безумцу, как «Всевышний», будет когда-либо опять позволено втянуть народ в подобную самоубийственную авантюру.

Одно лишь не вызывает сомнений – в истории эта война запомнится. Так пусть же запомнится и та роль, которую сыграл в борьбе за мир мой друг мистер Шерлок Холмс.