Шестое чувство

Глава последняя

Очнулся я от вспышки. В глаза брызнул яркий свет и стал жечь их сквозь смеженные веки. Электрод… кажется, восьмой. Да-да, что-то в этом роде… Нет, не помню. Что они там со мной делают? Что-то с памятью… Я открыл глаза и тут же снова зажмурил их.

Утреннее солнце, только что выглянувшее из-за тучи, настойчиво било в лицо. Я окончательно проснулся и сел.

Было семь часов. Небо пылало сквозь незашторенное окно и слепило меня своей чистотой, безоблачностью (последняя туча стремительно растворилась) и бездонной голубизной. Комната была пуста — ни ночных посетителей, ни инопланетного прибора на столе. Я сидел в кресле, лицом к окну: похоже, что я провел ночь в таком положении. Ныла спина, затекли ноги, но голова была ясная, на душе чувствовалась легкость, желание вскочить и тут же приняться за работу — все равно, какую.

Я встал и прошелся по комнате. Воскресенье. Жена у сестры, Васька у друга, гуляет на проводах (хоть позвонил бы!) — к вечеру вряд ли объявится.

Под ногой что-то звякнуло и покатилось по полу. Я нагнулся и поднял небольшой металлический цилиндр ярко-желтого цвета и почти невесомый. Сначала его вид вызвал во мне лишь недоумение и немой вопрос, но потом до меня дошло: вот он — пропавший электрод! Я сунул его в карман, отправился на кухню, сварил кофе, выпил его, позвонил жене в Коровино-Ховрино (или Химки-Фуниково?), успокоился при звуке ее голоса, потом включил приемник — и только тогда словно пелена прорвалась в моем сознании.

Память! Что с моей памятью? Мне было обещано, что по окончании эксперимента моя память полностью очистится от информации, так или иначе связанной с моим полетом на Большое Колесо и контактом с далекими его обитателями. Но я ничего не забыл! Я все помнил, также отчетливо и ясно, как вчера, позавчера, неделю назад, и никакого перехода в свое новое состояние я не ощущал. Может, вчерашний визит эмиссаров таинственного Центра был всего лишь сном? Да нет, это не сон — в кармане явственно прощупывался восьмой электрод. Так в чем же дело? В памяти вдруг всплыла последняя фраза моего инопланетного шефа: «На какую функцию головного мозга направлено действие восьмого электрода?» Да на память, черт возьми, на память же! Не знаю, поняли ли это вчерашние визитеры — а у меня были все основания полагать, что не поняли, — но я это понял вдруг со всей отчетливостью. Эксперимент окончен — но память о нем осталась со мной.

Мне стало душно. Я настежь открыл окно, и в комнату тотчас ворвался шум начинающегося дня — дня прекрасного, солнечного, ясного, теплого. Вчерашний дождь умыл его, снял слой пыли с листьев и травы, зажег желтые огоньки сотен и сотен одуванчиков на строго очерченных парапетами газонах, наполнил мир сочными красками, усилив контрасты, смыв бледность, серость и скуку. Воздух стал прозрачным, легким и звонким от веселого щебета жизнерадостных пичуг. Жизнь прекрасна! — слышалось мне отовсюду. Да, конечно, но… — в общем-то соглашался я, тут же вспомнив вчерашний инцидент в темном переулке. Взглянув в зеркало, я первым делом увидел лиловый лоснящийся фингал под правым глазом — и тут же заныло левое плечо, да заскрипели, застонали старые, намятые сапожищами Дэна, ребра. Может быть она и прекрасна, — подвел я черту, — но не всегда. Бывают, надо сказать, моменты… Но сейчас, спору нет, она поистине прекрасна. Кстати, как мне теперь вести себя с Евграфом Юрьевичем? С тетей Клавой? Должно ли что-то меняться в наших отношениях? Или делать вид, что я действительно все забыл? Да нет, они живо прочтут мои мысли и выявят мою игру. Ладно, завтра видно будет, а пока…

Маша приехала только к вечеру — уставшая, довольная и с двумя сумками покупок. А Васька-стервец в этот день так и не объявился.

В понедельник на работу я опоздал, так как все утро замазывал синяк под глазом жениной крем-пудрой, но синяк — на то он и зовется «фонарем» — светил также ярко сквозь трехмиллиметровый слой косметики, как и без оной. Плюнув с досады, я стер пудру с лица носовым платком и помчался на работу.

Неожиданности начались с самого порога нашей лаборатории. В дальнем правом углу, где обычно сидел Евграф Юрьевич, меня встретил колючий, начальственно-недовольный взгляд карьериста Балбесова. У меня похолодело на душе.

— Изволите опаздывать, Николай Николаевич. Нехорошо-с. Хотелось бы знать причину, — подчеркнуто вежливо, но с явной ехиднцей и издевкой проблеял карьерист.

— А тебе-то что за дело? — огрызнулся я и сел на свое место. Петя-Петушок уважительно, со знанием дела, оценивал мой синяк. — Где шеф-то?

Вопрос был обращен в пустоту — и та тут же отозвалась страстным, взволнованным шепотом Тамары Андреевны.

— Тут такое, такое случилось! — верещала она, захлебываясь в собственных словах. — Евграфа Юрьевича вызвали в Америку, он, оказывается, звезду открыл, или какую-то там планету, у него дома подпольная обсерватория обнаружилась, за ним сам президент какой-то там ассоциации из самих Штатов прилетал, все хвалил, хлопал по плечу и сулил эти, как их, — доллары! — говорит, миллиарда полтора, больше пока не можем, а вот месяца эдак через три еще столько же подкинем. Я уже и нашатырь нюхала, да все никак не приду в себя. Ой, что же теперь будет!..

Она охала, ахала, причитала по-бабьи и, действительно, что-то нюхала. А я открыл рот от изумления и сидел, ровным счетом ничего не понимая. Одно только до меня дошло со всей ясностью: Евграф Юрьевич с нами больше работать не будет.

Чуть позже я узнал все. Совершенно случайно (случайно ли?) выяснилось, что у Евграфа Юрьевича есть тайная страсть, вернее — хобби: наблюдать в телескоп собственной конструкции за звездами. Причем выяснилось это почему-то сперва в Америке, и не просто в Америке, а в самой НАСА — и тут же, в тот же день объявился у Евграфа Юрьевича дома, в его подпольной обсерватории ответственный представитель этой крупнейшей в мире научной организации по изучению Космоса и явлений, с ним связанных. Американец сразу же обратил внимание на телескоп, признал его уникальность и неповторимость и без лишних слов увез моего бывшего шефа в Штаты. Поговаривали, что Евграф Юрьевич согласился на это похищение безропотно и с готовностью.

Все это было столь неожиданно, что я поначалу и думать забыл о Балбесове. И только лишь после того, как его ученый торс несколько раз проплыл мимо моего стола, по-петушиному выпятив грудь и по-хозяйски расправив плечи, я вдруг осознал, что в лаборатории грядут перемены, и первая из них — назначение нового завлаба. До меня постепенно стал доходить смысл происходящей метаморфозы в поведении Балбесова; он явно мнил себя преемником Евграфа Юрьевича. Этим, пожалуй, объяснялось и его перебазирование на самое престижное место в помещении — стол бывшего шефа, и его тон по отношению ко мне, и легкий подхалимаш Пети-Петушка по отношению к нему, и нервное похихикивание Тамары Андреевны. Неся перед собой плотно обтянутое подтяжками брюшко, кандидат в новые шефы властно пошагивал по помещению и упражнялся в начальственном красноречии:

— Бардак, сущий бардак! Работать никто не хочет, на работу опаздывают (это явный намек на меня), саботируют (это — на Петю-Петушка), целыми днями пропадают невесть где (а это — на Тамару Андреевну), и в результате — полный развал, к концу месяца — авралы, неоправданно завышенные премии. Нет, надо все менять, так работать нельзя. Вот у тебя, — он ткнул пальцем в физиономию Пети-Петушка, — что это в ушах торчит? Вынь! А вы, Николай Николаевич, почему в таком виде? Что это вы себе позволяете? Какой пример молодежи подаете? Посмотрите…

Но он не успел закончить — в комнату вошел Вермишелев Антон Игнатьевич — наш начальник отдела и самый главный шеф.

— Доброе утро, товарищи, — произнес он голосом профессионального диктора и, увидев меня, двинулся к моему столу, на ходу пытаясь понять, чернилами я вымазал себе глаз или это на самом деле синяк. — А, вас-то мне и нужно.

— А я ведь вас, Николай Николаевич, предупреждал, — со злорадством проблеял кандидат в шефы и выскочка Балбесов в то недолгое мгновение, пока Вермишелев грузно поглощал метры грязного линолеума между входной дверью и моим рабочим местом. — И если не считать, Антон Игнатьевич, некоторой недисциплинированности со стороны старшего инженера Нерусского, — продолжал Балбесов, подскакивая к Вермишелеву прежде, чем тот достиг моего стола, — то в общем в лаборатории полный порядок.

Я сейчас неспособен был осадить этого хама Балбесова, так как голова моя была забита другим: я искренне сожалел об отъезде Евграфа Юрьевича. Но вот Антона Игнатьевича игнорировать я не мог. Я встал.

Вермишелев поморщился, нетерпеливым жестом отстранил назойливого карьериста, подошел вплотную ко мне и неожиданно улыбнулся, обнажив золотые коронки.

— Товарищи, прошу минуту внимания, — сказал он, обращаясь ко всем нам. — Вы все уже знаете, что нас внезапно покинул Евграф Юрьевич. Так вот, в связи с открывшейся вакансией на должность заведующего лабораторией считаю, — а это мнение не только мое, но и покинувшего нас Евграфа Юрьевича, — что нового завлаба следует искать не на стороне, а среди, так сказать, членов нашей дружной семьи… э-э… коллектива. Спешу вам сообщить, что кандидатура на этот ответственный пост уже выбрана, согласовала и утверждена «треугольником» отдела.

«Быстро сработали, — удивился я. — Могут, когда захотят. Наверняка, Балбесова назначат».

Между нами снова возник этот вертихвост Балбесов.

— Правильно решили, товарищи, — встрял он, пожирая главного шефа преданным взглядом. — Бесспорно, среди нас есть достойный товарищ, который…

— Погодите, Балбесов, — снова поморщился Вермишелев, словно у него заныл зуб, и вторично отстранил карьериста Балбесова, но на этот раз более решительно и даже, я бы сказал, сердито. — Вечно вы лезете со своей чепухой, а тут и без вас дел невпроворот…

Балбесов стал пунцово-серым, а Тамара Андреевна взвизгнула. Вермишелев же положил свою лапищу мне на плечо и торжественно возвестил:

— Вот ваш новый заведующий лабораторией, прошу любить и жаловать. От всей души поздравляю вас, Николай Николаевич, с повышением, от всей души! Рад. Искренне. Я ведь давно к вам приглядываюсь, а Евграф Юрьевич от вас просто без ума. Его благодарите, это он предложил вашу кандидатуру.

За его широкой спиной, там, где по моим расчетам должен был находиться Балбесов, кто-то жалобно, повизгивая, заскулил…

Вечером, по возвращении домой, Маша сообщила мне еще одну ошеломляющую новость: тетю Клаву срочно увезли в какой-то медицинский НИИ, так как у нее совершенно случайно (опять случайно!) обнаружили три сердца, причем два из них работали в противофазе, отчего пульс не прощупывался, а третье находилось в «горячем» резерве. Значит, и тетя Клава с глаз долой. Я бы не удивился, если бы вдруг услышал, что сержанта Стоеросова произвели в генералы и отправили в район Карибского бассейна с совершенно секретным заданием, а Мокроносова выбрали президентом международного движения за безалкогольный мир, а заодно и в депутаты Верховного Совета.

А месяц спустя мне на глаза попался популярный технический журнал, где кратко, скупо, в чисто информативном тоне сообщалось, что советский ученый Любомудров Е. Ю., ныне работающий в обсерватории города Хьюстон, США, в рамках обширной программы НАСА по изучению возможных контактов с внеземными цивилизациями, с помощью телескопа собственной конструкции открыл доселе неизвестную планету в созвездии Хромого Комара, на которой, вероятно, обнаружится белковая жизнь и даже разум. По просьбе ученого новую планету нарекли Большим Колесом — в память о небольшой тамбовской деревушке под тем же названием, где советский ученый имел честь родиться.

Итак, результаты эксперимента стали приносить плоды. Что ж, теперь сижу и с нетерпением жду контакта. Может, снова с Арнольдом увижусь?..