Шестое чувство

Глава восьмая

На следующий день я наметил встречу с Козлятиным-Боцманом. Была пятница, накрапывал мелкий колючий дождь, и ехать после работы в другой конец Москвы очень не хотелось — но дело требовало моей жертвы. И я поехал.

Винный магазин на улице Коненкова я нашел быстро. Несмотря на дождь, вход в него атаковала голодная разношерстная толпа, преимущественно мужского пола, а вдоль очереди, которая то и дело теряла свои контуры и сбивалась в кучу, патрулировали два милиционера. Еще два стояли у входа в магазин в полной боевой готовности. Невдалеке дежурила милицейская машина, в которой сидел милиционер с рацией, готовый в любой момент вызвать усиленное техникой подкрепление.

Я не долго думал, прежде чем отдал предпочтение винному магазину, нежели законному обиталищу Козлятина, обозначенному в его паспорте в графе «прописка». Зная повадки своих, кузьминских, алкашей, я мог почти безошибочно указать, в каких точках микрорайона обитает их основная масса в то или иное время суток. Этими точками могли быть либо винные магазины, либо пивнушки. В этой же местности концентратором мужского населения служил вышеозначенный винный магазин, который мне посоветовал посетить сержант Стоеросов. Затаившись несколько поодаль, я стал скрупулезно и с пристрастием просеивать сквозь зрительное сито страждущую толпу, выискивая в ней нужного мне человека. Как и следовало ожидать, в хвосте очереди его не оказалось. Не оказалось его и в первых рядах, где было заметно наибольшее оживление и где страсти накалились до предела. Ага, значит он внутри! — догадался я и стал ждать, когда находящиеся в недрах магазина счастливчики прорвутся сквозь кордон таких же, как они, но еще не отоваренных спиртным, и вырвутся на оперативный простор предмагазинного пространства.

Бежали минуты. Я уже порядком продрог и в душе клял всю эту затею, когда внезапно встретился взглядом с патрульным милиционером, сидевшим в машине у рации. Ба, да это же мой старый знакомый, сержант Стоеросов! Он улыбнулся одними углами рта, чуть заметно подмигнул и кивнул в сторону магазина, давая понять, что клиент на месте. Ответным кивком я поблагодарил его, собрал всю свою волю в кулак и приготовился ждать дальше. Наконец ожидания мои увенчались успехом: на пороге магазина, расталкивая страждущих и жаждущих, вырос человек в тельняшке и джинсах с четырьмя или пятью бутылками водки в обеих руках. Да, это был Козлятин, именно его образ остался в памяти тех нескольких бабулек, которых я «просветил» вчера. Случайный взгляд, брошенный много на Стоеросова, подтвердил мои догадки: он снова кивнул в сторону магазина.

А Козлятин тем временем, злой, довольный и красный, спускался со ступенек и, высоко подняв руки с огненной жидкостью над головой, победно взирал на толпу. Толпа шумно глотала слюну и урчала пустыми желудками. К счастливчику тут же ринулись его дружки и знакомые — те, с кем ему надлежало раздавить эти несколько поллитровок. (Надо заметить, что в такую погоду я и сам бы не прочь… впрочем, это к делу не относится.)

— Ну ты, Боцман, молоток! — гоготнул один из дружков. — Ведь больше двух на рыло не дают.

— Это тебе, Француз, не дают, а мне меньше пяти не положено. Как бывшему моряку. Усек?

Кто-то визгливо заржал.

— Слышь, Боцман, вскрой одну здесь, пустим ее по кругу, а остальное — где всегда, а? — заканючил какой-то щуплый потертый мужичок, вертясь у ног Козлятина. — А то не дойти мне…

— Вот-вот, на глазах у ментов, чтоб всех повязали, — зло отозвался Козлятин. — Потерпишь, не сдохнешь.

Оставив этих молодцов самим решать их собственные проблемы, я принялся за решение своих. Предполагаемый убийца стоял в десяти метрах от меня, и ничто не мешало мне прозондировать его мозг и докопаться до истины. Что я и не замедлил сделать.

Чего там только не было наворочено! Я чувствовал себя так, словно меня окунули в бочку с помоями, и на дне этой бочки я должен был найти маленькую невидимую иголку. Я ныряю в помои с головой, шарю вслепую рукой по дну, меня тошнит от этой мерзости, но я все ищу, ищу, ищу чего-то, потом выныриваю, хватаю ртом воздух — и снова на дно. Можете мне поверить — сравнение наиточнейшее, по крайней мере, вряд ли я испытал ощущения более острые и гадкие, если бы меня действительно окатили помоями — причем, несколько раз. Но игра стоила свеч, и я добился своего. Я откопал в памяти Козлятина-Боцмана, которая то тут, то там зияла глубокими и обширными провалами, нужную мне информацию — ту самую, которая пролила свет на участие этого типа в убийстве Паукова. И хотя мне пришлось порядком попотеть, собирая воедино разрозненные куски памяти Боцмана, я в конце концов получил довольно-таки цельную картину происшедших две недели назад событий. Моя версия подтвердилась: именно Козлятин стал причиной смерти Паукова. События в тот роковой день развивались следующим образом.

Около двух часов дня Боцман, слегка опохмелившийся после вчерашнего, стукнул пару раз в дверь квартиры Паукова. Тот долго не открывал, а когда все же открыл, то Боцман увидел, что Пауков находится под приличной мухой.

— Наклюкался уже, Паук? — со злостью произнес Боцман, входя в квартиру. — Налей полстакашка.

— Н-нету, — заикаясь, ответил Пауков и смачно рыгнул.

— Врешь, гад! — не поверил Боцман и прошел прямо в комнату. В комнате воняло так, что даже видавший виды Боцман поморщился. На столе стояли две пустые бутылки из-под водки и два грязных стакана.

— С кем жрал-то?

— С Носом, — ответил Пауков, еле ворочая языком.

— А, с этим шизанутым. На какие шиши-то?

— Да наскребли малость… Посуду пустую снесли.

— Посуду, говоришь? — сощурился Боцман, меряя Паукова взглядом. — Ну-ну…

— А ты чего заявился?

— Должок гони. Помнишь, как проспорил мне?

— Че-во-о? Какой еще должок?

Боцман нахмурился.

— Ты, Паук, шлангом не прикидывайся, а то я ведь не посмотрю, что ты инвалид, — враз напомню. — Боцман поднял свой увесистый кулак и сунул его под нос Паукову. — Ну, вспомнил?

Пауков тупо кивнул, и от этого кивка его шатнуло так, что он не удержался и упал на стол. Со стола свалилась пустая бутылка и разбилась.

— Болван, — сплюнул прямо на пол Боцман.

Пауков поднялся и исподлобья уставился на гостя. Мотало его все сильнее и сильнее.

— Чего надо-то? — проговорил он сквозь внезапно одолевшую его икоту.

— Бабки гони. Имеешь возможность отделаться трояком. Ну!

— Гол как сокол, — выдавил из себя Пауков между двумя приступами икоты. — На, обыщи. — Он вывернул карманы.

— Ладно, — тихо, но с нескрываемой угрозой произнес Боцман. — Поговорим иначе. — Он вынул из сумки некую металлоконструкцию и бросил ее на стол. — Пятерка. Почти даром отдаю. Покупай, Паук, не пожалеешь!

На столе лежал теплообменник. Это был металлический цилиндр сантиметров пятнадцати в диаметре, пронзенный сквозь оба торца обычной водопроводной трубой; сбоку цилиндр щетинился еще какими-то отростками.

— Ну что, берешь, Паук?

— На кой черт мне эта бандура?

— Сливе толкнешь. Я у него был только что, но дома не застал. Бери, Паук, не прогадаешь! Тебе за пятерку отдам, а ты Сливе за чирик толкнешь. Ну!

— А Сливе-то оно на кой ляд, чтобы он чирик просто так отстегивал?

— Дурак ты, Паук, и не лечишься. Это ж первейшая вещь в аппарате! Ты ж знаешь Сливу: сам не пьет, зато первач гонит — что твой спирт.

— Во-первых, бабок у меня и вправду нет, а во-вторых, сам толкай эту бандуру своему Сливе. Он, того и гляди, засыпется со своим аппаратом, а я вместе с ним садиться не желаю. Не желаю — и все тут! Слышь, Боцман, шел бы ты, а? Надоел — хуже некуда.

Боцман в бешенстве сжал трубу теплообменника — так, что его пальцы аж побелели.

— Значит, нету бабок, Паук? — прошипел он, сузив глаза до чуть заметных щелочек. — Или поищешь?

— Утомил, Боцман. — Паукова совсем развезло, он засыпал буквально на ходу. — Покемарить охота. К Носу сходи, может, у него что обломится.

— К Носу я обязательно схожу — потом. А пока что потрясу тебя. Давай, выкладывай все что есть.

— Иди-ка ты… — не выдержал Пауков.

— Что-о? — Физиономия Боцмана покрылась багровыми пятнами, а рука, сжимающая теплообменник, угрожающе поднялась. — Что ты, сволочь, сказал?

— Это кто сволочь? — вскинулся Пауков и навалился на Боцмана. — Это я сволочь? Да сам ты…

— Кто же? — в бешенстве прохрипел Боцман, хватая свободной рукой дружка за грудки.

— Гнида ты — вот кто!

— М-М-м…

Рука с теплообменником молниеносно взвилась вверх, и в ту же секунду на голову Паукова обрушился сильнейший удар. Раздался хруст ломаемых костей, и Пауков, теряя сознание и хрипя, рухнул на пол. Рядом валялись осколки разбитой бутылки из-под водки…

…Кто-то тряс меня за плечо. Я вздрогнул и очнулся. Передо мной стоял сержант Стоеросов.

— Я наблюдал за вами и решил, что пора вмешаться. Нашли что-нибудь?

Я кивнул.

— Это дело рук Боцмана. Только ударил он Паукова не бутылкой, на которой отпечатались пальчики Мокроносова, а стальным теплообменником. Я думаю, повторная экспертиза сможет это доказать.

— Вот оно что, — протянул Стоеросов, с интересом разглядывая меня.

— Теплообменник следует искать у некоего Сливы, специалиста по самогоноварению и поставщика этого зелья местной клиентуре. Вот только адреса его…

— Адрес Сливы мне известен, — перебил меня Стоеросов, — как, впрочем, и сам Слива… Спасибо вам, товарищ Нерусский, вы нам очень помогли.

— Пустяки, — ответил я, смутившись. — А вот вам, сержант, действительно, огромное спасибо.

— Да ладно, — отмахнулся Стоеросов. — Вы теперь куда? К Пронину?

— К нему. — Я удивился его прозорливости.

Сержант поморщился.

— Может быть, мне и не следовало бы вам этого говорить, но все же считаю своим долгом предупредить: не связывайтесь вы с этим майором. Я слышал о нем не очень хорошие вещи.

Я улыбнулся.

— Давайте говорить начистоту. Майор Пронин — подлец, но именно потому, что он подлец, я и должен повидать его во что бы то ни стало. Я обещал ему найти истинного убийцу Паукова — и я его нашел. Боюсь, сам бы он его искать не стал… Кстати, где он?

Боцман о дружками исчез, растворившись в близлежащих домах.

К следователю Пронину я попал сегодня же, решив не откладывать столь серьезного разговора на потом. К моему рассказу он отнесся с величайшим интересом, а ко мне лично — с благожелательностью и, я бы сказал, с дружеским участием.

— Вы просто молодчина, дорогой коллега, — вещал он, расплываясь в сладчайшей улыбке. — Подумать только — провернуть такое дело! Нет, о вас стоит упомянуть в рапорте, вы того заслуживаете… Кстати, вчера, прежде чем покинуть эти стены, вы, уважаемый Николай Николаевич, обещали достать доказательства невиновности Мокроносова. Ваш рассказ любопытен, и я склонен поверить ему, но одной моей веры на суде будет недостаточно. Нужны доказательства. Они у вас есть? Я так думаю, что в качестве вещественного доказательства вины Козлятина могло бы служить орудие совершенного им преступления, то есть пресловутый теплообменник — но где его найти? Вам известно только прозвище самогонщика, которому Козлятин сбыл свой агрегат, — Слива, — и все: ни адреса, ни настоящего имени. Этого, согласитесь, мало, чтобы разыскать человека, и тем более деталь якобы созданного им самогонного аппарата.

— Сведения об этом человеке имеются в местном отделении милиции, — сказал я. — Им известно и его полное имя, и его место жительства. — Я заметил, как он нахмурился. — Кроме того, и Козлятин, и Мокроносов наверняка знают этого алхимика… Послушайте, майор, перестаньте, в конце концов, играть со мной в кошки-мышки! — не выдержал я. — Создается такое впечатление, что вы любыми путями пытаетесь увильнуть от расследования, ищете хоть какую-нибудь зацепку, чтобы не дать делу дальнейшего хода. Что, опять, скажете, сроки поджимают? Некогда, да и неохота, возиться в этом дерьме? А невинного человека сажать — на это у вас и время, и охота есть? Ведь в ваши руки судьбы людей вверяют, а вы… Эх, вы!..

Мои слова все-таки возымели действие. Я видел, как он смутился. А это уже, согласитесь, кое-что. Несколько минут он молча ходил по кабинету, насупив брови и боясь встретиться со мной взглядом. Наконец он остановился как раз напротив меня.

— Хорошо, Николай Николаевич, — сказал следователь Пронин, и я впервые услышал в его голосе человеческие нотки, — я доведу это дело до конца. Обещаю вам. Позвоните в понедельник, я сообщу вам результаты расследования. В неофициальном порядке, конечно, сами понимаете…

Мне ничего не оставалось, как поверить румяному майору. Кто знает, может, хорошее в нем возобладает и перетянет, наконец, плохое.

Увы, моим надеждам не суждено было сбыться. В понедельник, опять-таки после работы, я решил лично повидать майора Пронина, предпочитая беседу с глазу на глаз телефонным разговорам. Но дежуривший у входа милиционер не пустил меня наверх, заявив, что следователь Пронин отсутствует и будет отсутствовать до конца недели. Что мне еще оставалось делать, кроме как положиться на свой безотказный «детектор лжи»? Я прозондировал мозг дежурного и выявил лживость его сообщения: майор Пронин в это самое время сидел у себя в кабинете и меня — лично меня! — велел к себе не пускать ни под каким видом. Что ж, придется идти на хитрости. Я пересек узкую улочку, остановился в тени какого-то подъезда и приготовился к длительному ожиданию. Должен же он когда-нибудь выйти оттуда! Ждать мне пришлось около часа. Наверное, он заметил меня еще раньше, из какого-нибудь окна, или дежурный сообщил ему, что «тот самый тип» караулит напротив, — словом, не успел майор выйти, как сразу же юркнул в стоявшую у подъезда «волгу» и тут же умчался, дав полный газ. А я, несолоно хлебавши, вышел на середину безлюдной улочки и вдруг почувствовал приступ неудержимого веселья. Ведь кому сказать, что следователь по особо опасным делам избегает меня, словно муха хищника-паука, — поднимут же на смех!

Майора я поймал только через два дня. То ли он ослабил бдительность, то ли понадеялся на судьбу, но только в среду я столкнулся с ним нос к носу при входе в его контору. Он понял, что влип, и не стал разыгрывать комедию.

— Идемте, — бросил он на ходу и быстрым шагом направился к себе. Пока мы шли, я проник в его сознание и как следует поворошил там. К концу нашего недолгого пути я уже знал все.

Войдя в кабинет, он резко повернулся и, с неприязнью глядя мне в глаза, выпалил:

— Послушайте, гражданин Нерусский, в вашей самодеятельности нет теперь никакого смысла. Дело закрыто и передано в суд, Козлятин к убийству Паукова оказался непричастен, в то время как вина Мокроносова полностью доказана. Более того, Мокроносов сознался.

— Сознался?!

— По крайней мере, он не отрицает такой возможности. Мокроносов подтвердил, что в том состоянии, в котором он тогда находился, им вполне мог быть нанесен удар бутылкой.

— Так мог или был нанесен? — ухватился я за соломинку.

— Мог или был нанесен — какая разница? Главное — есть вещественное доказательство: отпечатки пальцев убийцы на бутылке из-под водки, которой был убит Пауков.

Да, ловко плел паутину этот проходимец. Но сегодня я намеревался дать ему бой по всему фронту, перейти в решительное наступление, прижать его в угол и разбить наголову. У меня перед ним было два огромных преимущества: первое — я знал о нем гораздо больше, чем он думал, и второе — в глубине души он все-таки считал меня шарлатаном, а я таковым не являлся.

Одно из главных условий победы — брать быка за рога, пока он еще тепленький. Что я и не замедлил сделать. Изобразив на лице сатанинскую (как мне казалось) ухмылку, я нагло расселся в его кресле и не спеша, так, как будто бы между прочим, спросил:

— А что, Сергей Тимофеевич, родной дядя Козлятина действительно занимает очень ответственный пост в одном крупном союзном министерстве, или я его с кем-то спутал? Не слышу?

Кровь отхлынула от его лица, а глаза его потемнели. Если его сейчас не хватит удар, решил я, то это будет просто чудом. Значит, я попал в самую точку.

— А вот какой мне сон вчера приснился, — продолжал я. — Будто бы вызывает вас к себе ваш шеф и говорит: «Что же это вы, батенька, поклеп на честного человека возводите, а? Поторопились вы с Козлятиным, видит Бог, поторопились. Чист он перед законом». И тут он вам на ушко шепчет, что-де Козлятин-то не простой смертный, а единственный племянник весьма и весьма ответственного товарища Икс из одного очень солидного министерства, и что преступником он быть никак не может, ибо болен он, и болезнь эта нуждается в срочном и немедленном лечении. Не помните, Сергей Тимофеевич, в какой именно санаторий отправили невинного Козлятина? В Ялту? В Пицунду? Или, может быть, в Ниццу? А то, знаете, сон какой-то нечеткий, самое важное-то и не высветилось. Что с вами, Сергей Тимофеевич, вы прямо весь как-то осунулись, позеленели? Вам дурно?

Майора Пронина шатало. Мой «сон» ему пришелся явно не по вкусу. Однако у меня не было жалости к этому скользкому типу — мне хотелось его уничтожить. Но он, оказывается, еще способен был кусаться.

— Все это вас, гражданин Нерусский, — глухо произнес он, — никоим образом не касается. Да, Козлятин признан больным и отправлен на лечение в Крым. В этом нет ничего противозаконного. А что касается родственных связей вышеозначенного Козлятина, то о мифическом «дяде» из министерства впервые я услышал именно от вас и именно сейчас, сию минуту. По поводу же методов ведения следствия я с вами, как в человеком посторонним, вообще говорить не желаю.

Я видел, что формально он прав, и что-либо изменить в создавшейся ситуации я, пожалуй, был не в силах, но как следует проучить его я был просто обязан.

— Нет, Сергей Тимофеевич, о методах ведения следствия вам все же придется со мной поговорить, потому как методы, вами применяемые, являются преступными, я же, как гражданин и советский человек, мимо преступления проходить не имею права. Вспомните, пожалуйста, дело аферистки Крутой. Вспомнили? Отлично! А теперь скажите, какая сумма находилась в конверте, который вам передал незнакомый мужчина у входа в метро «Таганская-кольцевая» 17 апреля сего года? Не помните? Хорошо, подскажу: триста пятьдесят рэ. Так, далее. Третьего мая, прямо в кабинете, сидя в этом самом кресле, вы приняли от гражданки Вислоуховой конверт на сумму пятьсот тридцать рэ… Продолжать?

Майору стало совсем худо. Одной рукой он ухватился за сердце, второй — за стол, чтобы не упасть, а головой в это самое время начал усиленно мотать, что, видимо, означало: нет, продолжать, мол, не надо. Что ж, я человек добрый и отходчивый.

Я встал и направился к выходу. У самой двери остановился и, в упор глядя на поверженного врага, жестко произнес:

— Учтите, майор, судьба Мокроносова целиком на вашей совести. Если через две недели с него не снимут обвинения в убийстве, я снова приду в этот кабинет и продолжу перечисление полученных вами конвертов, а их было, поверьте мне, ох как немало! Прощайте.

Но еще прежде, чем истекли эти две недели, произошли события, избавившие меня от необходимости еще раз встречаться с майором Прониным.