Шестое чувство

Глава шестая

Я обалдело уставился на шефа.

— Тарелочки? В смысле НЛО, что ли?

— А я не знаю, про какие вы там тарелочки вели беседу. Вы уж нам сами поведайте.

Я никогда не мог понять, когда шеф шутит, а когда говорит всерьез, так как ни разу не видел на его лице и тени улыбки. Как сейчас, например.

— А вы сами у Завмагова поинтересуйтесь, Евграф Юрьевич, он у нас теперь специалист по внеземным цивилизациям. А я ровным счетом ничего не знаю.

— Ой ли? — подозрительно прищурившись, произнес Балбесов. — А почему это он именно к тебе пристал со своими тарелочками? Ты где был в выходные?

— Это что, допрос? — нахмурился я.

— Что вы, уважаемый коллега! — добродушно рассмеялся Балбесов. — Искреннее, дружеское любопытство. Не более.

Я чувствовал, что меня сейчас окончательно собьют с толку, но решил отстаивать свою легенду до конца.

— На Истринском водохранилище рыбачил, — ответил я.

— И ничего не видел? — спросил Балбесов.

— Нет, — категорически заявил я.

— Много поймали? — спросил Евграф Юрьевич.

Я замялся.

— Да… знаете, Евграф Юрьевич… вы не поверите, осетра вытащил. Метр двадцать длиной.

— Что? Осетра? — проснулся Петя-Петушок. — Быть того не может. Чтоб на Истринском — и осетры! Сказки.

— А я говорю — поймал! — уперся я. — Не верите — приезжайте ко мне, покажу.

— А что, — вдруг вмешалась Тамара Андреевна, — и приедем! Я вот прямо сегодня, прямо сейчас поеду. Отпустите, Евграф Юрьевич, в местную командировку?

— Только в нерабочее время, — отрезал шеф.

— А сейчас как раз обед начинается, — выкрутилась моя престарелая поклонница, чтоб ей пусто было. — Мы с Николаем Николаевичем мигом обернемся. Едемте, Николай Николаевич? — проворковала она, оборачиваясь ко мне.

— Нет! — в ужасе крикнул я. — Я есть хочу! И потом… у меня жена.

— А причем здесь жена? — хитро сощурилась Тамара Андреевна. — Нас ведь ваш улов интересует. Что в этом предосудительного?

Я окончательно смутился.

— Съездите, съездите, Николай Николаевич, — вдруг поддержал Тамару Андреевну шеф. — Я вам и ключи от своей машины дам. Водите автомобиль?

— Нет! — с надеждой завопил я. — У меня автомобилефобия!

— Я вожу, — спокойно сказала Тамара Андреевна. — Давайте!

— Да нет у него никакого осетра, — сказал Петя-Петушок.

— Факт! — согласился Балбесов.

— Ах, нет? — вскочил я, вконец выведенный из себя. — Хорошо! Едем! Тамара Андреевна, вот вам моя рука!

— И сердце? — томно прошептала она.

— Какое к черту сердце! Вам рыба нужна! — грубо оборвал ее я.

Тамара Андреевна не на шутку обиделась, но от намерения ехать не отказалась.

— Идемте, грубиян! — сказала она и стремительно направилась к двери.

— Не задерживайтесь! — напутствовал нас шеф.

Через час мы вернулись. Тамара Андреевна влетела в комнату веселая, бодрая, а я плелся вслед за ней бледный и совершенно измученный.

— Ну как? — полюбопытствовал Балбесов. — Есть рыба?

— Есть! — радостно ответила Тамара Андреевна. — Здоровенный осетр! Правда, уже порезанный, в холодильнике лежит. Но я прикинула: на метр двадцать точно тянет. Так что правду сказал Николай Николаевич.

— Позвольте вас поздравить, Николай Николаевич, с великолепным уловом, — сказал Евграф Юрьевич благожелательно.

— Спасибо, — еле слышно ответил я.

— Что с тобой? — шепотом спросил Балбесов минут через десять. — На тебе лица нет.

Я опасливо оглянулся на Тамару Андреевну и тоже шепотом ответил:

— Эта сумасшедшая баба гнала так, словно за нами гангстеры гонятся. Я скорости не боюсь, нет, но, по-моему, женщина за рулем — это социально опасное явление. А я жить хочу.

Балбесов прыснул в кулак и отвернулся.

«Хорошо еще, — подумал я про себя, — что она розы не заметила… Уф! Жарко что-то. Как-то все не так сегодня получается. С самого утра».

Я перебрал в уме события текущего дня. Утреннее объяснение с женой и сыном, конфликт с тетей Клавой, странное появление и исчезновение безбородого инопланетянина, дотошное любопытство Завмагова, бурная деятельность Тамары Андреевны, эта никому не нужная поездка домой в машине шефа, а также ряд откровений, открывшихся мне за счет моей способности читать чужие мысли. Вот только Евграф Юрьевич остался для меня белым пятном…

— Николай Николаевич, вы закончили? — услышал я голос шефа.

Я вздрогнул и оглянулся.

Евграф Юрьевич пристально глядел мне в глаза и загадочно улыбался. «Надо же, — удивился я, — как меняет человека улыбка».

— Почти, — ответил я и дал себе слово до конца рабочего дня больше не отвлекаться на личные дела.

После работы я, как всегда, трясся в переполненном вагоне метро. Отчет, слава Богу, был откорректирован, и я по этому случаю чувствовал себя легко и бодро. От «Площади Ногина» до «Кузьминок» было пятнадцать минут езды, и это время я решил потратить не за чтением очередного романа, примостившись на чьем-нибудь плече или распластавшись, словно распятый Иисус, на стекле автоматической двери, как я делал всегда, а за осмыслением того нового состояния, в котором по воле инопланетной науки я оказался. Подводя итог прошедшему дню, я пришел к выводу, что замечательная способность проникать в чужие мысли мною практически не использовалась. Лишь несколько раз я пытался узнать мнение окружающих о своей персоне, да и то как-то исподтишка, из-за засады. Нет, нужно срочно активизировать свои действия. Как никак, а за мной наблюдают, я — главный объект грандиозного инопланетного эксперимента. Ученым с Большого Колеса важна моя реакция на полученный мною дар телепатии, ведь по моим действиям будут судить обо всем человечестве Земли. Вот, к примеру, о чем думает эта девица?

Я напряг свой мыслительный аппарат и вперил взор в ярко накрашенную блондинку у противоположных дверей вагона, но едва мне приоткрылась завеса ее сознания, как меня бросило в жар. Уф! Нет, такие видения не для слабонервных людей. Девица же, явно принадлежащая к так называемой «группе риска», скользнула по вагону невидящим взглядом и вдруг обожгла им высокого молодого брюнета в военной форме чехословацких вооруженных сил. Взгляд профессионала, отметил я про себя, взгляд, во мгновение ока пересчитывающий купюры в кармане любого, на ком невзначай остановится. Нет, надо переключаться. Вот, кстати, отличный объект для наблюдения.

В двух шагах от меня, держась за поручень, стоял среднего возраста мужчина с блинообразной физиономией и обильно потел от напряженной работы мысли. Я без труда поймал его «пеленг».

«Куда ж ее спрятать-то? Черт! Вечная проблема. За щеку, что ли, как у Петросяна, или под стельку ботинка? Нет, за щеку нельзя, размокнет. Вот если бы железный рубль, то ладно, а пятерку нельзя. А в ботинке жена найдет, это уж как пить дать. Она ж у меня как ищейка, деньги по запаху чует. И какой это болван сказал, что деньги не пахнут? Вот житуха! Или под половик? А ежели сопрут? Эх!..»

Что ж, проблема насущная у мужской половины нашего общества, и отнестись к ней надо со всей ответственностью. Заначки — дело нужное, по себе знаю.

А вот, кстати, еще один экземпляр: здоровенный тип с фигурой каменотеса и багровой, опухшей физиономией. Он «излучал» следующую билеберду:

«…двадцать пять? Не помню, кажется, двадцать пять. Где же я все-таки вчера был? Кучера б найти, он-то знает. Сам слинял, гад, бросил меня одного, а одному разве от ментов отвертеться? Да ни в жизнь! Хорош кореш, нечего сказать! Сам небось дома дрых, а меня на казенную клеенку пристроил. Где ж я вчера был? На Угрешке? В Тушино? Вроде нет… И сколько сейчас по прейскуранту за медуслуги дерут? Кажись, четвертной. Цены-то как растут, следить не успеваешь. Ух, башка как трещит!..»

Я поморщился и переключился на солидного худощавого гражданина в плаще и с дипломатом в руке. Он всецело был поглощен хроникой происшествий, помещенной на последней странице «Московского Комсомольца». Газета удобно лежала на широкой спине стоящего впереди «каменотеса». Мысли гражданина в плаще соответствовали черпаемой им из газеты информации.

«Надо дверной косяк укрепить, а то вон чего, мерзавцы, вытворяют. Вор на воре сидит и вором погоняет. Сигнализацию, что ли, провести? А в лифте больше не поеду. Третий этаж, ноги не отвалятся. А то стукнет какой-нибудь битюг по башке, взять-то ничего не возьмет, потому что брать нечего, а калекой оставит… Вот те на! Гранаты в ход пошли! Какие угодно, на выбор. Купить, что ли, парочку? Интересно, почем сейчас гранаты на Рижском рынке? Хватит моей зарплаты, или нет?..»

— Станция «Кузьминки»! — прозвучал монотонный, неестественно быстрый голос из невидимого динамика.

«Моя!» — спохватился я и выскочил из вагона. А поезд тем временем уносил в черную дыру тоннеля и девицу из «группы риска», и мужчину с блином вместо лица и нерешенной проблемой заначек, и алкаша с видом каменотеса, так и не вспомнившего, в каком именно вытрезвителе он вчера ночевал, и интеллигентного гражданина в плаще, заинтересованного проблемой приобретения гранат, и многих-многих других, о которых я так ничего и не узнал и наверняка уже не узнаю, но каждый из которых живет своей, неповторимой, ни на что непохожей жизнью.

Следующие два дня прошли спокойно, без происшествий. Я постепенно начинал привыкать к своему необычному положению. Проникновения в тайны чужих мыслей стали более запланированными, целенаправленными. При общении с людьми я теперь всегда дублировал словесный разговор чтением мыслей собеседника, что давало мне огромное преимущество в беседе, особенно с начальством. Один лишь Евграф Юрьевич по совершенно непонятным причинам оставался недосягаем для моих телепатических «щупальцев». Зато все остальные сотрудники лаборатории были у меня как на ладони.

Завмагов перестал здороваться и, встречая меня, теперь гордо поднимал голову, выпячивал живот, демонстративно отворачивался и чинно шествовал мимо недавнего своего приятеля. Я на это лишь пожимал плечами. Сам Завмагов меня нисколько не интересовал, но тот очевидец, на которого «ходячий футбольный справочник» ссылался при разговоре о летающей тарелке, пробудил в моей душе сильное любопытство. Узнать имя этого человека мне казалось проще простого, но информация, выуженная мною из недр обширной памяти Завмагова, не разрешила, а, наоборот, усложнила проблему. Выяснилось, что в тот самый день, в понедельник, утром, в лаборатории, где работал Завмагов, появился незнакомый субъект, отрекомендовавшийся командировочным и прибывшим по очень важному делу к товарищу Апоносову. Случилось так, что товарища Апоносова на месте не оказалось, и незнакомец попросил разрешения подождать вышеозначенного товарища здесь же, в комнате, на что был получен благожелательный ответ. А пока тянулось ожидание, незнакомец завязал непринужденную беседу с сотрудниками и рассказал, в частности, об инциденте над Истринским водохранилищем и о виденном им космическом корабле пришельцев. Сотрудники большей частью посмеялись над словами командировочного, но рассказ незнакомца произвел неожиданное впечатление на Завмагова. Потому-то он столь настойчиво выпытывал у меня подробности моего последнего уик-энда. Но самое удивительное было в том, что товарищ Апоносов до обеда так и не появился в лаборатории, и командировочному пришлось прождать несколько часов, прежде чем его терпению пришел конец и он покинул стены столь негостеприимного заведения. Правда, пока гость сидел в лаборатории товарища Апоносова, он успел снабдить Завмагова всей необходимой информацией по якобы виденной им летающей тарелочке и даже показал воскресный номер «Истринской правды», где приводилась сводка погоды на выходные; это в свою очередь привело к недоразумению между Завмаговым и мной. Так кто же был этот незнакомец? Я попытался выяснить это по своим каналам, но никто ничего не знал, и даже сам товарищ Апоносов впервые слышал о нем. «Следят, — решил я. — Не иначе, как решили спровоцировать меня на выбалтывание их тайны. Не доверяют. Подослали какого-то лжекомандировочного, который, кстати, сам болтает лишнее. И главное, через кого? Через этого олуха Завмагова! Конспираторы…»

В киоске «Союзпечати» эти два дня тети Клавы почему-то не было, а вместо нее сидела хорошенькая молодая девушка, которая всегда ошибалась, давая сдачу. На вопрос, куда пропала тетя Клава, она только пожимала плечами и краснела. Дома все было по-прежнему, и лишь Василий как-то подозрительно косился на меня и все время молчал, хотя жареную осетрину уплетал за обе щеки. Зато Маша была на седьмом небе от счастья. Видимо, аромат небесных роз обладал наркотически-пьянящим свойством, хотя, возможно, она просто была рада вниманию со стороны супруга. Прав был Арнольд, розы действительно хорошо стояли и за эти три дня нисколько не завяли. А по ночам от них исходил таинственный свет иных миров. Эх, Арнольд, где ты сейчас летаешь?..

Зато четверг был богат неожиданными событиями. Начать хотя бы с того, что в газетном киоске снова появилась тетя Клава, все такая же добродушная и приветливая, только слегка бледная и уставшая.

— С добрым утром, тетя Клава, — остановился я у киоска не без опаски. — Где же это вы пропадали? Я уже беспокоиться начал, не случилось ли, думаю, чего…

— Ох, соседушко, и не говори, — запричитала тетя Клава, закатывая глаза. — Хворала я, недуг меня скрутил, проклятый. Залетела на кухню шаровая молния, ну, я ее веником, веником, а она ка-а-ак бухнет! Веник сгорел, а я — в обморок. Вот только сегодня оклемалась.

— Да что вы говорите! — искренне удивился я. — А мне вот никогда не приходилось видеть шаровую молнию.

— Ишь, любопытный, — проворчала тетя Клава. — Увидишь еще, придет время. А пока — на вот, забирай прессу, специально для тебя отобрала… Не гудишь больше? — спросила она вдруг, пристально взглянув поверх очков в мои глаза.

— Что? — не понял я.

— Ну ладно, иди, иди, а то вон народ сзади напирает.

Я отошел, взяв предварительно подготовленную для меня прессу, и оглянулся.

В амбразуру киоска по самые плечи влез безбородый субъект в морковном свитере и хрипло потребовал:

— Шахматы!

Я зажмурился и что было силы тряхнул головой. Когда глаза мои вновь открылись, странного субъекта уже не было, а тетя Клава обслуживала следующего покупателя.

— И часто он у вас бывает? — поинтересовался я, когда мы снова остались вдвоем.

— Кто? — спросила тетя Клава.

— Да этот, в свитере.

— Не помню. В постоянных клиентах не числится, — сухо ответила киоскерша. — И вообще, оставьте меня в покое!

Озадаченный, я поехал на работу. Вторая встреча с предполагаемым инопланетянином окончательно сбила меня с толку, но в то же время я был рад, что он жив и от столкновения с КАМАЗОМ ничуть не пострадал. Смысл происходящего был совершенно не ясен мне. Впрочем, может быть, все это игра больного воображения? Может быть, это вовсе не инопланетянин, и никакого контроля надо мной нет? И тот лжекомандировочный, может быть, вовсе и не лжекомандировочный, а самый что ни на есть настоящими, самый обычный командировочный? И НЛО он вполне мог видеть, тем более, что тарелочка действительно была.

На работе все было по-прежнему, и день прошел как обычно. Но вот после работы… После работы я собрался было заехать к одному знакомому филателисту, который обещал показать мне свою коллекцию довоенных марок. Знакомый жил где-то на Авиамоторной улице — туда-то я и направил свои стопы по окончании трудового дня.

День был жаркий и солнечный. Столбик термометра стоял на отметке «32», духота и пыль окутали город, асфальт плавился под горячим солнцем и прилипал к подметкам ботинок.

Я вынырнул из метро на поверхность пылающего города и вдоль сквера с бюстом «всесоюзного старосты» направился к рынку. У цветочного магазина, не доходя двух шагов до рынка, путь мне внезапно был прегражден внушительной толпой, из недр которой доносились встревоженные голоса. Действуя локтями, я пробрался вперед и увидел следующую картину.

Тщедушная старушка мертвой хваткой вцепилась в руку слабо сопротивлявшегося гражданина лет тридцати с небольшим. Тут же стояла бочка с надписью «Квас».

— Попался, голубчик! — ехидно прошепелявила старушка, зло блеснув зеленым глазом из-под кустистых бровей, и я вдруг обрел уверенность в том, что именно с нее Эдуард Успенский писал свою знаменитую старуху Шапокляк.

— И чего привязалась? — недоуменно вопрошал у толпы гражданин, добродушно взирая на цепкую старушенцию с высоты своего почти двухметрового роста. — Никого не трогаю, стою, пью квас…

— Видали? — завопила Шапокляк. — Никого не трогает? Ишь ты! А кто же, как не ты, рубь железный в банку кинул, кружку опорожнил, а сдачи взял мелочью рубля на два, не меньше: шесть двадцаток, три пятнашки и еще что-то из меди. Не ты, скажешь?

Гражданин пожал плечами, отхлебнул из кружки изрядную порцию темного, ароматного напитка и ответил:

— Не я, конечно. И в голову такое не пришло бы.

— Как же, не пришло бы! — не отставала старушенция. — Знаем мы вас, окаянных!.. Ворюга он, истинный крест, ворюга!

— И не стыдно вам, мамаша? — укоризненно покачал головой высокий гражданин, приканчивая свою кружку с квасом.

— Это мне-то должно быть стыдно? — взвилась Шапокляк. — Милиция!..

Тут только до меня дошло, в чем дело. Здесь, у самого входа в цветочный магазин, каждое лето ставили квасную бочку, но это была бочка непростая, а уникальная: квас отпускался не продавцом, а самими покупателями, иными словами, каждый мог подойти, положить деньги и налить себе прохладительного напитка на сумму, им оставленную. Весь эффект был построен на доверии. Поэтому ситуация, представленная старушенцией, теоретически была возможна, а как на самом деле?.. Я «настроился на волну» обвиненного в воровстве гражданина и в следующий миг уже знал всю правду.

— Не надо звать милицию, — сказал я, выходя в центр круга, образованного толпой. — Я все видел и могу клятвенно подтвердить: этот парень ни в чем не виноват. У него и в кармане-то не больше гривенника.

Гражданин благодарно улыбнулся мне, обрадованный поддержкой постороннего человека, и произнес:

— Ну вот, я же говорил, а мне никто не верил… Да отпустите же меня, мамаша! Вот прицепилась…

Старушенция сконфузилась, выпустила руку гражданина из своих цепких пальцев, окинула меня подозрительным взглядом, еще больше сконфузилась, махнула рукой и заковыляла прочь, бормоча себе что-то под нос. В толпе послышались незлобливые смешки:

— И на старуху, как говорится, бывает проруха.

— Нет, видали? Как она его!

— Молодец, бабка!

— Шустрая бабуля…

Толпа постепенно рассеялась, исчез и обвиненный в краже парень. Я же, довольный своим поступком, гордо поплелся дальше.

Кто-то осторожно тронул меня за локоть. Я обернулся. Круглолицый румяный мужчина средних лет шел чуть сзади и с интересом разглядывал мой профиль.

— Вы что? — спросил я настороженно.

— Удивительно! Как это вы догадались? — приглушенно произнес мужчина; в его последних словах слышался скорее не вопрос, а восхищение.

— Что? — Я остановился.

— Вы меня извините, товарищ, что я вот так сразу, среди улицы, остановил вас, но вы на меня произвели неизгладимое впечатление. Вы так блестяще разрубили этот гордиев узел…

— Ну и что?

— Но ведь вы же подошли позже! — с жаром произнес мужчина. — Я вас сразу заметил, когда вы появились. Вот, думаю, чудак, — вы уж меня извините, — в такую жару в пиджак вырядился (сам он был в темно-синем батнике фирмы «Вранглер»).

— Ну и что? — с вызовом спросил я, чувствуя, что балансирую на краю пропасти. — Может, мне холодно. А вам что за дело до моего пиджака?

— Да Бог с ним, с пиджаком! — замахал мужчина пухлыми руками. — Ходите хоть в шубе, это я так, вообще. Просто я вас заметил по этому пиджаку…

— Не трожьте пиджак! — взвился я, догадываясь, что с этим подозрительным типом необходимо поссориться — может быть, тогда он отстанет.

— Да что это вы, право, — обиделся мужчина, выпятив толстую нижнюю губу, но уходить, по-видимому, не собирался, и вдруг неожиданно спросил: — Вы экстрасенс?

Кто-то грубо толкнул меня в спину, и я по инерции навалился на румяного мужчину, слегка боднув его в круглый подбородок; мимо вихляющей походкой прошлепал субъект в морковном свитере (в такую-то жару! — подумал я).

— Вы что? — изумился мужчина.

— Простите, — виновато пробормотал я, и мне почему-то стало стыдно. Морковного субъекта мужчина, похоже, не заметил.

— Да что с вами? Вам нехорошо?

— Нет, нет, ничего, уже прошло. Жара, знаете ли, и все такое.

Высоко в небе острым клином прошел косяк двугорбых верблюдов.

— Верблюды клином пошли, — задумчиво произнес я, провожая их взглядом. — Весну чуют.

Мужчина с недоумением взирал то на меня, то на небо.

— Да причем тут весна! Какие верблюды? — прорвало его наконец. — Нет, вы мне все-таки скажите, товарищ, — вы экстрасенс?

Верблюды скрылись за зданием райкома. Я очнулся.

— Что? Что вы говорите? — спросил я, оборачиваясь к незнакомцу. — Экстрасенс? Да… Нет, что вы! Просто… так получилось… Случайно…

Мужчина игриво погрозил мне пальцем.

— Знаем мы вас, экстрасенсов, скромничаете небось. А я ведь не из праздного любопытства вас спрашиваю, у меня к вам чисто профессиональный интерес. Я следователь по особо опасным делам.

«Да знаю я! — с досадой подумал я. — Все о тебе знаю. И что тебе от меня нужно — тоже знаю».

— Вы не удивлены? — спросил следователь, пристально глядя в мои глаза.

— Нет, почему же, — я попытался удивиться, — удивлен. Весьма.

— У меня вот к вам какое предложение…

— Догадываюсь.

— Догадываетесь?

— Да. Вы хотите, чтобы я помог вам в раскрытии одного преступления. Так ведь?

Следователь испуганно отступил назад.

— Так. А вы откуда знаете?

— Так я же экстрасенс!

— Нет, правда?

— Так вы же сами меня так назвали!

— Ну, я думал… Скорее гипотеза… шутка…

— Хороша шутка! Пристаете к незнакомцу на улице и — нате, шутите! Вот теперь я действительно удивлен. Весьма.

— Так вы на самом деле…

— А то как же!..

В этот момент что-то больно ударило меня по макушке. Я оглянулся, но ничего не увидел. «Да отвяжитесь вы!» — мысленно огрызнулся я, но вслед за первым последовало второе предупреждение: по левой ягодице словно кто-то дал пипка.

— В общем, я согласен, — зло проговорил я, и тут же получил второй пинок. — Едемте.

— Ну и дела! — восхищенно покачал головой следователь.

Я направился к стоявшему у обочины желтому «москвичу».

— Ну, что же вы? — бросил я на ходу оторопевшему следователю.

— А ведь верно! — произнес тот, не трогаясь с места. — Это мой автомобиль. Откуда вы узнали?

— По отпечаткам пальцев, — съязвил я. — Вы едете, или я отправляюсь домой? У меня своих дел по горло.

— Едем! — спохватился следователь.

Про филателиста с довоенными марками я напрочь забыл. А когда вспомнил, то и не очень огорчился.

Следователя звали Сергеем Тимофеевичем Прониным. «Майор Пронин», — окрестил я его про себя, тем более, что Сергей Тимофеевич, действительно, был майором. «Холост, но был женат, имеет двоих детей, которым выплачивает алименты, карьерист, бездарность, взяточник, — читал я в его голове, как в анкете. — Любит выпить, но тщательно скрывает это от сослуживцев, страстный болельщик, страдает гипертонией, коллекционирует пустые пачки от сигарет…»

Пока мы ехали к месту назначения, под наш «москвич» дважды бросался субъект в морковном свитере — на шоссе Энтузиастов и на Марксистской, — но оба раза следователь по особо важным и очень опасным делам никак не реагировал на эти попытки самоубийства. Раскаленное солнце жгло сквозь лакированную крышу автомобиля и птом стекало по нашим шеям за шиворот.

Мрачное серое здание, внезапно остановившееся с правой стороны, спустя несколько минут поглотило нас с майором. Небольшой, аскетически убранный кабинет, встретил нас сыростью, прохладой и зарешеченным окном. Румяный майор предложил мне располагаться за его столом, а сам взялся за телефон.

— Дежурный! — крикнул он в телефонную трубку. — Следователь Пронин. Пришлите ко мне Мокроносова из сто семнадцатого… Да. В мой кабинет. Что? Нет, нет, спасибо, я сам.

Майор Пронин бросил трубку и пристально посмотрел мне в глаза.

— Итак, Николай Николаевич, — произнес он, потирая руки, — сейчас сюда приведут одного типа, который подозревается в убийстве. Но улик у нас явно недостаточно, и поэтому доказать его вину мы пока не можем. Ваша задача заключается в следующем. Применив свою удивительную способность, попытайтесь узнать у него необходимые подробности совершенного им преступления и добыть, так сказать, недостающие улики. Только вот о чем я вас попрошу, — он замялся и смущенно засопел, — пусть ваше участие в этом деле, уважаемый коллега, останется тайной для всех. Это просьба. Хорошо? — Я кивнул. — А пока, — Сергей Тимофеевич вынул из ящика стола папку с надписью «Дело», — ознакомьтесь с материалами следствия. У вас есть пятнадцать минут.

Я открыл папку и бегло просмотрел дело. Суть загадочного убийства сводилась к следующему. Две недели назад, в пятницу, в три часа пополудни, сосед Мокроносова по лестничной клетке, некто Пауков, был обнаружен с проломленным черепом в своей собственной квартире. Убийство было совершено тупым твердым предметом, по-видимому, пустой бутылкой из-под водки, осколки которой находились тут же, в квартире, рядом с убитым. Входной замок был цел, никаких следов взлома не обнаружили. Следовательно, либо убийца воспользовался запасным ключом, подходящим к замку, либо пострадавший сам впустил его в квартиру. Минут за сорок до обнаружения трупа соседка Паукова с верхнего этажа, направляясь в ближайший магазин, спускалась по лестнице и случайно увидела, что дверь в квартиру Паукова чуть приоткрыта. Она не придала бы этому факту значения, если бы в 15.00, возвращаясь обратно, не увидела бы ту же картину. Заподозрив неладное, она остановилась, слегка толкнула дверь, осторожно вошла и на кухне обнаружила труп Паукова. Милиция, сразу же прибывшая на место происшествия, обратила внимание на спертый воздух в помещении, пропитанный густым запахом спиртного перегара и давно немытой посуды. Медицинская экспертиза установила, что накануне смерти Пауков потребил изрядную дозу алкоголя и был сильно пьян. Смерть наступила где-то около 14.00. Опрос свидетелей начали с ближайшего соседа Паукова — Мокроносова. И тут же всплыло одно неожиданное обстоятельство: незадолго до убийства Мокроносов находился в квартире Паукова, где они вдвоем успешно выпили две бутылки водки. Затем, по словам Мокроносова, он покинул соседа, вернулся к себе и завалился спать. Разбудил его уже приход милиции. Майор Пронин, взявшийся за это дело, справедливо полагал, что Пауков был убит своим соседом во время попойки, когда между ними, возможно, вспыхнула ссора. Отпечатки пальцев на осколках разбитой бутылки укрепили следователя в его версии: их, действительно, оставил Мокроносов. Но тот категорически отрицал свою причастность к убийству, заявив, что покинул Паукова, когда тот был в полном здравии и лишь слегка «поддамши». Тем не менее следователь решил задержать Мокроносова по подозрению в убийстве, но с тех пор следствие не продвинулось ни на шаг.

Я отложил папку в сторону. Следователь оторвался от подоконника, на котором только что удобно сидел, и с надеждой взглянул на меня.

— Ну как?

— Есть вопрос, — ответил я. — Когда Мокроносов покинул квартиру Паукова?

— В 13.30, там же написано. Но это с его собственных слов.

Я кивнул. Честно говоря, сыскное дело меня никогда не прельщало, поэтому сейчас, сидя в сыром кабинете этого пухлого майора, особого рвения к раскрытию преступления я не испытывал. Единственное, что мне хотелось — это «прощупать» мозг Мокроносова и установить, действительно ли он виновен, или это просто случайное стечение обстоятельств, крайне неблагоприятное для подследственного.

Ввели Мокроносова. Это оказался щуплый, худосочный, немолодой уже мужчина с характерным лицом хроника, измученным видом и печальными, без тени надежды, глазами.

— Вот он, голубчик, — впился в него взглядом следователь, и я вдруг понял, что этот добродушный с виду майор может быть жестоким.

— Зачем вызывали, гражданин начальник? — глухо спросил Мокроносов.

— Тебя привели. Вызывают оттуда, — Пронин ткнул жирным пальцем в зарешеченное окно, — с воли.

Мне уже было ясно, что Мокроносов ни в чем не виноват, более того, он вообще ничего не знал и не ведал, и как я ни пытался отыскать в его памяти хотя бы тень убийцы, случайно виденного им или, может быть, слышанного — все было напрасно. А раз Мокроносов к делу непричастен, решил я, то убийца мог проникнуть в квартиру Паукова только в те полчаса, когда тот оставался один, то есть с 13.30 до 14.00. Мне вдруг пришло на ум, что теперь, когда я убедился в невиновности сидевшего передо мной человека, на мне лежит ответственность за его судьбу, за его полное очищение от нависшего над ним страшного обвинения. Потому что только я знал о его невиновности, хотя и не мог пока этого доказать. И пусть он мне глубоко несимпатичен, этот запойный алкаш с многолетним стажем, но разве дело в моем личном отношении к нему? Важно установить объективную истину, ибо истина выше наших симпатий и антипатий.

— Ну как типчик? — спросил меня майор Пронин, кивая на сникшего Мокроносова.

— Товарищ майор, — официально заявил я, вставая из-за стола и в упор глядя на него, — пойдя вам навстречу, я согласился помочь в расследовании этого дела, прибегнув к способу, известному одному лишь мне. Поэтому не требуйте от меня ни фактов, ни улик, ни доказательств того, что я сейчас скажу. Этот человек, — я кивнул на Мокроносова, — к убийству Паукова не имеет никакого отношения.

— Вот как? — вскинул брови следователь и нахмурился. — Вы уверены?

«Зря я с ним связался, — прочел я его мысли. — Эх, зря! Так все гладко шло, а теперь выкрутись попробуй».

— Абсолютно, — ответил я.

Мокроносов взирал на меня с удивлением и любопытством.

— Гражданин начальник, — просипел он возбужденно и взглянул мне в глаза с внезапно вспыхнувшей надеждой, — вы что же, действительно думаете, что я не убивал Паукова? Или снова ваньку валяете, как вот этот?.. — он кивнул в сторону майора Пронина.

— Молчать! — взревел майор, багровея буквально на глазах и вызывая у меня весьма серьезные опасения, что его вот-вот хватит кондратий. Но до кондратия дело не дошло: вспышка гнева постепенно улеглась. Нет, этот недостойный тезка легендарного сыщика все больше переставал мне нравиться. Хотя, надо сказать, он на меня с самого начала произвел впечатление не самое благоприятное.

Следователь взял себя в руки, хотя и с большим трудом. Ему было неловко передо мной как за свое собственное поведение, так и за слова внезапно осмелевшего подследственного.

— Вы что же думаете, гражданин Мокроносов, — сказал он, яростно вращая глазами и сопя, словно компрессор, — ваши оскорбительные слова останутся безнаказанными? Это я-то здесь ваньку валяю? — Он бросил на меня неприязненный взгляд и ледяным тоном произнес: — Если ваше утверждение, товарищ Нерусский, окончательно, то, по-моему, дальнейшее присутствие здесь подследственного Мокроносова необязательно. Необязательно и нежелательно. У вас есть к нему вопросы?

— Нет.

Следователь холодно кивнул и взялся за телефон. Когда несчастного Мокроносова увели и мы остались одни, майор Пронин долгое время молчал, искоса кидая на меня колкие взгляды, и старательно мерил шагами мрачный кабинет. Но вот он наконец остановился и произнес:

— Вы допустили ошибку, Николай Николаевич. Вы допустили две ошибки. Во-первых, вы объявили подследственному, что он невиновен, а этого делать нельзя было ни под каким предлогом. Подобные утверждения вправе делать только суд. Во-вторых, вы вообще были не правы, заявляя о его невиновности. Он виновен, я в этом уверен, и хотя прямых доказательств его вины у меня пока нет — но они будут, ручаюсь вам. Повторяю, он виновен. Он должен быть виновен.

Последние слова следователя Пронина окончательно рассеяли мои иллюзии по поводу личности и моральных устоев пухлого майора. Он был предубежден против этого несчастного, этого невезучего алкаша, которому-то и крыть нечем в свое оправдание. Он заранее был убежден в его виновности. Что это — недобросовестность, тупость или злой умысел? Впечатления разумного, вдумчивого человека майор не производил, добросовестностью тоже, по-моему, не отличался, что же касается злого умысла, то что общего может быть между следователем по особо опасным делам и хроническим алкоголиком? Дабы не ломать голову над различными версиями поведения майора Пронина, я решил «прощупать» его мозг и выявить, если удастся, его потаенные мысли. Мне не пришлось долго ворошить весь тот хлам, скопившийся в его голове, — та мысль лежала на самой поверхности и, видимо, давно не давала покоя румяному майору. Все было до смешного просто: через три дня, в понедельник, наш бравый майор Пронин должен отчитаться перед начальством по поводу проведенного им расследования дела Паукова, так как в понедельник по плану дело должно быть закрыто. Вот и вся разгадка. Если убийца будет найден — а чем Мокроносов не убийца? — следователю по особо опасным делам светит премия, а если нет — взбучка от начальства. Так стоит ли копать глубже, когда кандидат в преступники уже сидит в КПЗ?

Я понял, что следователь Пронин — свинья, как внешне, так и по своей внутренней сути. И раз я уже влип в эту историю, то отстаивать справедливость я чувствовал себя обязанным не столько перед Мокроносовым, сколько перед самим собой. И дернул меня черт связаться с этим типом! Шел бы себе к своему филателисту — и горя не знал, так нет, надо же было влезть в эту свару у квасной бочки, а потом клюнуть на удочку румяного проходимца! Да уж не проверка ли это? Впрочем, нет, на проверку не похоже, а вот предостережение от необдуманных действий мне, кажется, сделано было — и не одно. Я вдруг вспомнил того типа в морковном свитере, пребольно отвесившего мне солидный пинок в некую область тела, специально для того предназначенную, и его же, дважды бросавшегося под колеса желтого «москвича». Потом эти дурацкие верблюды… Ясно было, что следившие за мной инопланетные экспериментаторы предупреждали меня о том, что я вплотную подошел к запретной черте. Выходит, они были против моего вмешательства в дела следственных органов?

Я очнулся от своих мыслей, а очнувшись — заметил, что румяный майор с любопытством и интересом смотрит на меня из-под пухлых потных век, почти лишенных ресниц.

— Мне очень жаль, дорогой коллега, — произнес он слащавым голосом, — что я втянул вас в наше нелегкое дело, а потому прошу считать наш договор аннулированным, а мою просьбу о помощи — недействительной.

— Позвольте, — возразил я, — так дело не пойдет. Я теперь так просто от вас не отстану, и пока справедливость не восторжествует, буду копать до конца.

— Да поймите же вы, наконец! — горячился майор. — Я обратился к вам исключительно за тем, чтобы вы помогли мне найти какое-нибудь веское доказательство вины Мокроносова, но я никоим образом не предполагал, что вы выкинете этакий фортель. Я веду следствие и я же отвечаю перед своим руководством и своей совестью…

— Да нет у вас никакой совести, — махнул я рукой, вставая и приближаясь к нему. — Если бы была, вы бы в подследственном первым делом видели человека, а не удобный трамплин для получения премии за успешно раскрытое преступление.

Следователь изменился в лице и весь как-то посерел.

— Да как вы смеете! — прошипел он, брызгая слюной. — Да за такие слова вас следует…

— Не стращайте, — произнес я твердо, глядя ему прямо в глаза, — не поможет. Я хочу только одного — справедливости, а справедливость уже сейчас требует либо признать невиновность Мокроносова — не мне вам напоминать о таком принципе, как презумпция невиновности, — либо искать истинного убийцу. Самое же лучшее — сделать это одновременно. Что касается Мокроносова, то я совершенно уверен в его непричастности к убийству Паукова. Даже не уверен — знаю.

— А доказательства у вас есть? — прищурившись, спросил мерзкий майор.

Я пожал плечами.

— По-моему, не я должен доказывать его невиновность, а вы — его вину.

— Вот-вот, — подхватил майор, — вину мы его докажем, в этом можете быть уверены. А вот вы его невиновность доказать не сможете.

Я понял, что этот рыхлый тип загнал меня в угол. Действительно, мое голословное утверждение в защиту Мокроносова доказательством его невиновности не является, других же доказательств я не имел. Для меня самого все было ясно, наверняка, все было ясно и для этого майора, но чтобы все стало ясно и суду, нужны факты, а фактами я, к сожалению, не располагал. И майор это знал.

— Ну, как же? — ехидно спросил этот гнусный тип. — Будут доказательства?

— Будут, — твердо ответил я, с отвращением глядя в его свинячьи глазки.

— Вот как? — он, похоже, удивился. — А я рассчитывал, что вы все-таки одумаетесь. Ну что ж, дерзайте, уважаемый коллега. Если что найдете, я буду только рад. Только вот адресок убитого Паукова я вам дать не могу — служебная тайна, знаете ли. Адресок вы ищите сами.

— Адрес Паукова, равно как и Мокроносова, мне известен, — отрезал я. — Известно мне и кое-что другое, о чем вам, гражданин майор, даже в голову не приходит.

— Вот как? — повторил майор, ерзая от беспокойства в своем обширном кресле, куда он воссел только что.

— Именно так, — сказал я, направляясь к двери. — До скорой встречи. Очень бы хотел надеяться, что одумаетесь все-таки вы. Хотя вряд ли.

Я вышел, демонстративно хлопнув дверью, и решил тут же, не откладывая, ехать на Мурановскую, 33, где жили подследственный и потерпевший. «Служебную тайну» я выудил из недр памяти майора Пронина; не блефовал я, впрочем, и тогда, когда говорил о чем-то, что ему в голову не приходит: в этой самой его голове я отыскал нечто такое, что могло в дальнейшем сыграть мне неплохую службу. Но пока что об этом ни звука.

По дороге я звякнул домой и предупредил Машу, что немного задержусь. Вместо раздраженного ворчания я услышал в ответ весьма музыкальное мурлыканье, означавшее одобрение и высочайшее позволение: видимо, подарок Арнольда продолжал отравлять атмосферу в нашей квартире.

Улица Мурановская оказалась у черта на рогах, и добираться туда мне пришлось весьма продолжительное время. Обогнув угол кинотеатра «Будапешт», автобус наконец влился в нее и на первой же остановке после поворота выплюнул меня на тротуар. Дом я нашел быстро.

План у меня был следующий. Раз убийство было совершено средь бела дня, то не могло быть, чтобы убийца проник в дом незамеченным: наверняка кто-то где-то и как-то его видел, хоть краем глаза, подсознательно, не помня об этом — но видел. Именно на это я и рассчитывал. Покопавшись в мозгах соседей, я надеялся получить нужную мне информацию, так сказать, портрет предполагаемого преступника. Что мне это даст, я пока не знал, но это было единственное, на что я мог рассчитывать в ближайшее время.

У нужного мне подъезда толкались вечные бабульки и со знанием дела перемывали косточки всех жильцов как этого подъезда, так и всех, к нему прилегающих, с самого первого этажа и до самого последнего. Разумеется, приоритетом пользовалась тема недавнего преступления. Я расположился метрах в двадцати от подъезда, как раз напротив входа в него, и, подперев корпусом трансформаторную будку, принялся изучать мысли всезнающих бабулек.

Прав был Арнольд, когда говорил, что порой приходится изрядно попотеть, прежде чем извлечешь из всей груды никчемных, пустых, сорных мыслей ту единственную, которая тебе как раз и нужна.

Потеть мне пришлось около полутора часов. И какого только хлама не носили эти пожилые женщины в своих убеленных сединами головах! То ли старость тому виной, то ли чисто женская приверженность ко всяким мелочам, только мне пришлось переворошить такой объем информации, которой бы с лихвой хватило на Большую Советскую Энциклопедию и еще бы осталось на кучу всевозможных справочников. Но мой кропотливый и отнюдь не легкий труд был вознагражден: постепенно, штрих за штрихом перед моим мысленным взором стал вырисовываться портрет незнакомого мужчины, чей образ отпечатался в памяти двух или трех женщин где-то в районе двух часов пополудни в день убийства Паукова. Это был молодой мужчина лет двадцати восьми — тридцати, длинноволосый, слегка в подпитии, в джинсах, тельняшке и с сумкой в руке. Он уверенно прошел в подъезд и скрылся в нем; когда и как он выходил, никто не видел. Доверия мне этот тип явно не внушал.

Потоптавшись еще минут десять и заметив, что женщины у подъезда начали кидать в мою сторону тревожные и беспокойные взгляды, я решил покинуть свой пост и на досуге поразмыслить о своих дальнейших шагах.

— Гражданин, предъявите ваши документы! — услышал я вдруг сзади требовательный голос.