Шестьсот шестьдесят шестое правительство (СИ)

Глава 33. Дурь

Пензяки были крайне предупредительны. Красивая Диана (приставка «тётя» была отброшена, как рудимент) взяла над Венькой шефство и подкладывала в его тарелку лакомые кусочки. Коля ревностно следил, чтобы не пустовала Венькина стопка.

Все были приторно любезны, все, наверное, ожидали раздачи слонов. Думали, поди, что раз министр — значит, у него этих слонов навалом. Чудаки-с. Венька хлопал стопку за стопкой, ко всем обращался на «ты» и с каждой стопкой становился всё более бесцеремонным, ибо видел, как перед ним лебезят.

Лебезили, конечно же, и перед Кириллом, и он тоже надувался, как индюк, просто пил меньше брата и молчал побольше, потому был не так заметен.

Елдынбаев не раскрывал рта, только зыркал на Веньку, когда тот вываливал что-нибудь особенно беспардонное.

Огромный, квадратный Александр Прокопьевич, который поначалу морщился от Венькиного «тыканья», быстро к этому привык и лишь время от времени приговаривал:

— Гляди ж ты, как время летит. Недавно еще без порток бегал, а уже министр.

Часа через два, которые промчались незаметно, Диана начала осторожненько намекать Веньке, что жизнь в Пензе не мёд. Денег у людей нет, больно-то не поторгуешь. Зарплаты маленькие, а цены, как в Москве. Вот если бы перебраться в столицу — это было бы да.

— Это было бы дело, — встрял в разговор Коля. — Оно друзьям-то лучше, когда вместе. Мало ли что — в смысле помочь друг другу. Верно ведь?

Лебезя, он и не заметил, что начал изъясняться, как холоп. А ведь не последним человеком на заводе был. Институт в своё время закончил на «хорошо» и «отлично».

— Подай-ка поросятинки, — велел ему Венька. — Вон тот кусманчик, попостнее.

Коля, угодливо изогнувшись, положил на Венькину тарелку требуемый кусок.

Кашлянул сидевший через Колю Елдынбаев. Венька перехватил его угрюмый взгляд и спросил:

— Чего такой мрачный? Опять, что ли, с ментами поцапался? Рассказал бы. Поржём.

— Как-нибудь, — ответил Елдынбаев и поднял свою стопку: — За твою должность, Веня. Хорошая у тебя должность.

Сказано было серьезно, но был в этих словах какой-то подвох, какой-то гаденький намёк типа: хорошая у тебя должность, да дураку досталась. Впрочем, этих узкоглазых разве поймешь? Может, он и вправду со всем уважением? Короче, Венька решил не обижаться и выпил за свою должность.

— В белокаменную захотелось? — сказал он после этого, повернувшись к Диане.

— Захотелось, — ответила она.

— Не того брата выбрали, — ухмыльнувшись, произнес Венька и кивнул на Кирилла: — У нас он на «бабках» сидит.

— Не в «бабках» дело, — сказала Диана. — Тут главное — словечко замолвить где надо, чтобы пригласили. Тогда и жилье найдется и всё такое прочее. Это нас не послушают, а вас, Венечка, — можно я буду звать вас Венечка? — вас, Венечка, послушают.

Ах, как это приятно, когда старшие называют тебя на «вы». Сколько себя Венька помнил, Диана всегда была взрослая. Он был маленький, а она уже была большая, старшая. И очень влекущая. Раньше он не понимал, почему его к ней тянет, а став повзрослее, понял — она очень красивая и оттого сексуальная. И сексуальность эта весьма остра, так как Диана недоступна. Всё по дядюшке Фрейду.

«А что? — подумал он. — Взять да поиметь. Она еще ничего, эта Дианочка. Реализовать мечту юного кретина. Еще лет пять и будет поздно, а сейчас, глядишь, что-нибудь да получится. Вот хохма-то будет. Нет, шутки ради. А?»

— Веня, — услышал он. Это был Кирилл. — Выйдем — чего скажу.

Венька вышел вслед за ним в коридор, и здесь Кирилл, понизив голос, сказал:

— Не вздумай.

— Что «не вздумай»? — не понял Венька.

— У тебя всё на роже написано, — сказал Кирилл. — Не порть хоть это. У нас же больше ничего не осталось. Ты понял? Ни-че-го.

— Ну и что же на моей роже написано? — спросил Венька.

— Слушай, найду я им на московскую квартиру, — сказал Кирилл. — Не обедняю. Только Диану не трогай. Прошу тебя.

— Догадливый какой, — пробормотал Венька. — С чего ты взял-то?

— Не вздумай, — повторил Кирилл и ушел в гостиную.

«Ишь, благодетель, — подумал Венька. — Цербер на полставке».

Коридор мягко покачивался, в ушах стоял легкий шум, вроде бы угадывалась далекая музыка, и вообще было хорошо, уютно.

В сигаретной пачке (Венька не курил, а так — баловался время от времени) имелась сигарета с травкой, которой его снабдил Дохлер. Дохлер гарантировал стопроцентный кайф и грандиозные ощущения. Сейчас, пожалуй, подоспел момент словить этот кайф.

Через родительскую спальню Венька прошел в лоджию, тщательно прикрыл за собой дверь. Дохлер предупредил, что у травки специфический запашок, желательно, чтобы никто не унюхал, а-то разговоров не оберешься. Хуже нет прослыть наркоманом.

С высоты шестого этажа открылся засаженный деревьями двор. Желтых листьев было уже больше, чем зеленых, что поделаешь — осень.

Отсюда, сверху, казалось, что внизу настоящий лес, на самом деле деревья стояли довольно редко, просто непомерно разрослись их кроны.

Венька закурил.

Сразу прояснилось в глазах, зрение стало острое, предметы четкие. Где-то жарили рыбу, мерзко завоняло рыбьим жиром, потом запах этот притупился и исчез.

Венька вдыхал и вдыхал терпковатый дым, наполняясь чем-то легким, воздушным, что делало его невесомым, отрывало от пола. Он чувствовал себя шариком, накачанным гелием, но шариком разумным, способным передвигаться самостоятельно.

Да нет, глупости всё это, вовсе он не шарик, а самый настоящий Венька, только Венька, который умеет ходить по воздуху, аки Христос по воде. (Едва в сознании промелькнуло это имя, раздался раздраженный, срывающийся на визг голос Покровителя: «Не смей думать про Христа. Всё это враки, не было такого. Слушай только меня, думай про меня и тогда, быть может, я доложу о тебе истинному Вседержателю»).

«Надо же, прорезался», — подумал Венька. Действительно, давненько что-то не было слышно Покровителя.

Впрочем, он тут же о нём забыл. Ощущение было «обалденное», Дохлер не врал. Возможность всего! Возможность прошествовать над крышами, заглядывая в окна верхних этажей. Возможность взойти по воздуху, как по ступеням, в сияющие небеса, оставив под собой окутывающуюся в сумерки землю.

Ну и дурак же этот Ленкин Володя. Камнем вниз. Это же так легко: всё время вверх, наддавая и наддавая, нужно лишь уловить момент, когда тебя понесет, чтобы не провалиться. Страшно только поначалу, над бездной, в которую нужно ступить, потом уже не страшно.

— Вперед, парень, — сказал себе Венька, ловко, одним махом, взбираясь на перила. — Пошёл.

Он сделал шаг и провалился.

В ту же секунду он был схвачен за ворот пиджака мощной дланью, еще кто-то ухватил его за левую руку. «Х-ха», — натужно в унисон сказали два мужских голоса, и Венька, выдернутый из бездны, как большая морковка из грядки, был посажен на перила, а потом перевален в лоджию. Мощные руки упасть не дали, поставили на ноги.

Всё еще кайфующий, но уже начавший понимать, что избежал смертельной опасности, Венька увидел рябом с собой Кирилла и глыбообразного Александра Прокопьевича.

— Сорина начитался? — спросил Кирилл.

— Кто есть Сорин? — осведомился громадный полковник.

Если бы не он, лежать сейчас Веньке на земле с переломанной хребтиной. Один Кирилл тяжелого брата не удержал бы. Веньку прошиб холодный пот.

— Из «Иванушек», — ответил Кирилл. — Тоже с шестого этажа сиганул. Говорят, накурился дури.

— Дури, говоришь? — переспросил Александр Прокопьевич и нагнулся за окурком, в гордом одиночестве лежащем на площадке и еще тлеющем. Венька как-то забыл о нем, выронил, прежде чем махнуть на перила.

— Э-э, парень, — сказал полковник, понюхав окурок. — У нас в части трое салаг баловались травкой. В итоге, один себе ножом брюхо взрезал, другой стекла нажрался, третий вышел в окно вот как ты сейчас.

— Где взял? — спросил Кирилл.

— Где взял, там уже нету, — сказал Александр Прокопьевич, растирая в пальцах окурок и пуская труху по ветру. — Еще есть?

— Нет, — ответил Венька.

— Завязывай с этим, — сказал полковник. — С наркотой никто хорошо не кончил.

— Ладно, — отозвался Венька, кайф у которого от пережитого уже прошел, а на смену кайфу неотвратимо накатывала огромная черная волна.

— А мы в свою очередь обязуемся не разглашать происшествие, — сказал полковник. — Точно, Кирилл?

— Вовремя мы, — произнес Кирилл, которого разобрал вдруг мелкий озноб.