Шибуми

Сен-Жан-де-Лу — Биарриц

Открытая рыбацкая лодка взрезала серебрящуюся ртутным блеском, чуть колышущуюся на воде лунную дорожку; луна стояла еще совсем низко над морем, и весь пейзаж напоминал акварель, не отличающуюся высоким художественным вкусом. Дизельный мотор астматически задохнулся — лодка остановилась. Нос ее накренился, а дно с хрустом проехалось по морской гальке, когда суденышко подтащили ближе к берегу. Хел соскользнул за борт, стоя по колено в волнах вздымавшегося прилива, закинул за плечо рюкзак. Он помахал рукой, в ответ последовало какое-то неясное ответное движение в лодке, тогда он повернулся и побрел к пустынному берегу; его холщовые штаны намокли и отяжелели от воды, матерчатые туфли на веревочной подошве увязали в песке. Мотор кашлянул и начал ритмично постукивать; лодка, удаляясь в открытое море, двигалась вдоль мглистых, матово-черных очертаний побережья по направлению к Испании.

С кромки дюны ему видны были огни кафе и баров, полукругом огибавших маленькую гавань Сен-Жан-де-Лу, где рыбацкие лодки сонно покачивались на темной маслянистой воде. Перекинув рюкзак на другое плечо, Хел направился к «Кафе Кита», чтобы подтвердить свой, сделанный по телеграфу, заказ на обед. Владелец кафе раньше был шеф-поваром в Париже; выйдя на пенсию, он вернулся к себе домой, в деревню. Ему доставляло несказанное удовольствие демонстрировать время от времени свое искусство, особенно когда месье Хел давал ему carte blanche[33] с точки зрения выбора блюд и расходов на их приготовление. Обед следовало приготовить и сервировать у месье де Ландэ, «чудесного маленького джентльмена», который жил в большом старом доме ниже по побережью и которого никогда не видели на улицах Сен-Жан-де-Лу, так как его облик мог бы вызвать нежелательные замечания, а возможно, даже и насмешки плохо воспитанных мальчишек. Месье де Ландэ был чуть побольше метра ростом, хотя ему уже и перевалило за шестьдесят.

Когда Хел негромко постучал в заднюю дверь, мадемуазель Пинар осторожно выглянула в щелку между занавесками; лицо ее тут же расплылось в широкой улыбке.

— Ах, месье Хел! Заходите же! Прошло уже столько времени с тех. пор, как вы в последний раз, заглядывали к нам! Входите же, входите! Ах, вы совсем промокли! Месье де Ландэ с нетерпением ожидает обеда.

— Мне не хотелось бы оставлять лужи у вас на полу, мадемуазель Пинар. Может быть, вы разрешите мне снять брюки?

Мадемуазель Пинар вспыхнула и легонько, с явным удовольствием хлопнула его по плечу.

— О, месье Хел! Ну разве можно такое говорить? О, мужчины, мужчины!

В соответствии с правилами издавна установившегося между ними невинного, вполне целомудренного флирта, она отзывалась на его ухаживанья с волнением и плохо скрываемым удовольствием. Мадемуазель Пинар было слегка за пятьдесят — ей всегда, насколько Хел помнил, было слегка за пятьдесят. Высокая и сухощавая, с сухими, нервными руками и резкой, порывистой походкой, с лицом слишком длинным для ее маленьких глазок и тонкой линии рта, ибо большую его часть занимали лоб и подбородок, она выглядела бы, пожалуй, даже уродливой, если бы не доброта и мягкость, пронизывающие ее облик. Мадемуазель. Пинар была сделана из того же теста, что и все старые девы, и ее незапятнанную, внушающую искреннее уважение добродетель ни в коей мере не мог бы умалить тот факт, что на протяжении тридцати лет она была компаньонкой, нянькой и любовницей Бернара де Ландэ. Она была из тех женщин, которые восклицают «Zut!» или «Ма foi!»[34], когда кто-нибудь не на шутку рассердит их, выйдя за рамки приличий.

Провожая Хела до комнаты, которая всегда отводилась ему, когда он гостил в этом доме, она тихо, вполголоса заметила:

— Месье де Ландэ нездоров, вы знаете. Я рада, что он проведет сегодняшний вечер в вашем обществе, но вы должны быть очень осторожны. Он уже близок к Богу. Остались какие-то недели, в лучшем случае, месяцы — так сказал мне врач.

— Я буду осторожен, дорогая. Ну вот мы и пришли. Не хотите ли зайти ко мне, пока я буду переодеваться?

— О, месье!

Хел пожал плечами:

— Ну что ж, как хотите. Но придет день, и крепость падет, мадемуазель Пинар. И тогда… Ах, тогда…

— Чудовище! Ведь месье де Ландэ ваш добрый друг! О мужчины!

— Все мы жертвы наших страстей, мадемуазель. Беспомощные жертвы. Скажите, обед готов?

— Старший повар и его помощники целый день возились на кухне — просто ужас, что они там устроили! Так что все в полном порядке, все готово.

— Тогда увидимся за обедом. Там мы сможем втроем удовлетворить нашу страсть.

— О, месье!

Они обедали в самой большой комнате в доме, по стенам которой тянулись полки с книгами. Книги на них громоздились горами и были свалены в кучи в полнейшем беспорядке, свидетельствовавшем о страсти де Ландэ к наукам. Хотя есть и читать в одно и то же время де Ландэ считал вопиющим нарушением всяческих приличий, смешивающим к тому же одну его страсть с другой, лишая оба этих занятия немалой доли наслаждения, — но ему пришла в голову прекрасная идея соединить библиотеку и столовую, чтобы без промедления переходить от одного вида удовольствия к другому, так что длинный и узкий трапезный стол служил одновременно обеим этим целям. Сотрапезники расположились на одном конце стола — Бернар де Ландэ во главе, Хел по правую руку, а мадемуазель Пинар — по левую. Как и у всей мебели в доме, ножки у стола и у стульев были немного подрезаны, так что они были слегка высоковаты для де Ландэ и чуть-чуть низковаты для его нечастых гостей. Такова — как сказал однажды де Ландэ Хелу — природа всякого компромисса: условия, которые не удовлетворяют ни одну из сторон, но дают каждой весьма приятное и успокаивающее ощущение, что и другому не лучше.

Обед подходил к концу, и они предавались отдыху, ведя легкую и непринужденную беседу в перерывах между блюдами. Им подали икру с берегов Невы с горячими блинами на специальных салфетках; за нею последовало жаркое из барашка «по-королевски» (де Ландэ нашел, что подливка к нему слишком отдает мятой); было тут и филе морского языка «а ля шато-икем», и куропатки, запеченные в золе (де Ландэ заметил, что для настоящего аромата лучше было бы взять древесину грецкого ореха, однако он счел и угли, оставшиеся от сожжения дубовых поленьев, вполне достойными и придающими кушанью приятный вкус и аромат); за этим последовало блюдо из молодого ягненка «а-ля Эдуард VII» (де Ландэ выразил сожаление, что оно недостаточно охлаждено, но он понимал, в какой спешке готовился обед для месье Хела), рис по-гречески (многовато красного перца, что де Ландэ отнес на счет места рождения повара), сморчки (маловато лимонного сока, в чем де Ландэ усмотрел проявление скверного характера кулинара), корешки флорентийских артишоков (резкое несоответствие между швейцарским сыром и пармезаном в соусе, причиной которого, по мнению де Ландэ, служили упрямство и извращенный вкус этого кашевара) и, наконец, салат по-датски (который де Ландэ, хотя и не без легкого сожаления, нашел превосходным).

От каждого из этих блюд де Ландэ пробовал совсем понемножку, что позволяло ему одновременно сохранять ощущение вкуса и аромата всех подаваемых кушаний. Его сердце, печень и пищеварительная система были в таком плачевном состоянии, что врач прописал ему строгую диету из самой пресной пищи. Хел вообще привык ограничивать себя в еде, а потому тоже ел очень мало. Мадемуазель Пинар, правда, не страдала отсутствием аппетита, однако ее понятия об изысканных манерах и безупречном поведении за столом предполагали отщипывание крохотных кусочков пищи и медленное, тщательное их пережевывание, причем жевала она в основном передними зубами, как-то по-заячьи вытянув вперед губы и то и дело грациозным движением поднося к ним салфетку. Одной из причин, почему хозяин «Кафе Кита» так любил готовить для Хела эти, случавшиеся время от времени, скромные трапезы, были пиры, которые он задавал своим друзьям и многочисленному семейству по вечерам в такие деньки.

— Это просто ужасно, как мало мы с тобой едим, Николай, — произнес де Ландэ своим удивительно глубоким и низким голосом. — Ты, с этим твоим монашеским аскетизмом в еде, и я, с моим урезанным Господом телосложением! Когда я вот так, по капельке, клюю с тарелки, я чувствую себя, как богатый десятилетний мальчишка в роскошном борделе!

Мадемуазель Пинар укрылась на мгновение за своей салфеткой.

— А эти наперстки с вином! — горестно сетовал де Ландэ. — Ах, подумать только, до чего же низко я пал! И это человек, который, благодаря своим познаниям и деньгам, превратил обжорство в высочайшее искусство! Судьба, вероятно, смеется надо мной, или уж я и не знаю, что тут еще сказать! Ты только взгляни на меня! Я ем так, словно анемичная монахиня, исполняющая епитимью в наказание за свои грешные мечты о юном священнике!

Салфетка вновь прикрыла стыдливый румянец мадемуазель Пинар.

— Ты так серьезно болен, мой старый, дорогой друг? — спросил Хел. Они привыкли говорить между собой обо всем открыто и прямо.

— Я болен смертельно. Мое несчастное сердце больше похоже на губку, чем на насос. Я отошел от дел уже — сколько там? Пять лет тому назад? И в течение четырех из них от меня не было никакого толку милой мадемуазель Пинар — ну разве что в качестве наблюдателя.

Слева от него опять взметнулась салфетка.

В конце обеда подали мороженое, фрукты, различные засахаренные сладости — но никаких коньяков или аперитивов, — после чего мадемуазель Пинар удалилась, предоставляя мужчинам возможность поговорить о своих делах.

Де Ландэ слез со стула и направился к камину; два раза по пути он останавливался, чтобы передохнуть; наконец он уселся поближе к огню на низеньком кресле; ноги его тем не менее не доставали до пола, и ему пришлось вытянуть их перед собой.

— Для меня все стулья — chaises longues[35], друг мой, — засмеялся он, усевшись. — Ладно, так что же я могу для тебя сделать?

— Мне нужна помощь.

— Ну еще бы! Какими бы хорошими друзьями мы ни были, думаю, ты никогда не приплыл бы ко мне на лодке глухой ночью только ради того, чтобы вкусить от ужина, далеко не отдав ему должного. Ты знаешь, что я уже несколько лет не занимаюсь сбором информации, но у меня кое-что осталось от старых времен, так что я помогу тебе, если только это окажется в моих силах.

— Должен сказать тебе, что они забрали мои деньги. Я не смогу заплатить тебе тотчас же. Де Ландэ пренебрежительно отмахнулся:

— Я пришлю тебе счет из преисподней. Ты узнаешь его по обожженным краям. Это один человек или правительство?

— Правительство, Мне нужно попасть в Англию. Меня уже будут поджидать там. Дело это очень трудное, так что мои аргументы против них должны быть чрезвычайно серьезными.

Де Ландэ вздохнул.

— Ах, боже мой! Если бы только это была Америка! У меня есть против них кое-что такое, что заставило бы даже Статую Свободы лечь на спину и раздвинуть ноги! Но Англия? Ничего особенного. Так, отдельные обрывки. Некоторые, правда, довольно-таки грязные, но ничего по-настоящему значительного.

— А что у тебя там?

— О, как обычно. Гомосексуализм на иностранной службе…

— Это не новость.

— На этом уровне материал представляет интерес. К тому же у меня есть фотографии. Трудно найти что-либо более смешное и нелепое, чем те позы, которые принимает мужчина, занимающийся любовью. В особенности, если он уже не молод. Так, что же у меня там еще имеется? А… Парочка скандалов в королевском семействе. Обычные политические грешки. Убийство неугодных политиков. Прекращение расследования по делу об аварии с самолетом, которая стоила жизни… ну, ты помнишь.

Де Ландэ поднял глаза к потолку, припоминая, какие еще компрометирующие сведения есть у него в запасе.

— О, еще документы, свидетельствующие о том, что связь между арабами, с их нефтью и той выгодой, которую они получают от нее, и лондонским Сити гораздо более тесная, чем принято думать. Есть также целая куча всякой дряни на отдельных членов правительства — касающейся, в основном, финансовых и сексуальных извращений. Ты абсолютно уверен, что тебе не нужно ничего на Соединенные Штаты? У меня тут такое, что, если бы пустить это в ход, поднялся бы страшный трезвон. Это и продать-то почти невозможно. Слишком сильный заряд, чтобы его можно было как-нибудь использовать. Все равно что бить по яйцу кувалдой.

— Нет, это должно быть об англичанах. У меня нет времени действовать окольными путями, вызывая косвенное давление Вашингтона на Лондон.

— Хм-м-м. Знаешь что? А почему бы тебе не взять все сразу? Договоримся о целой серии публикаций, чтобы залпы следовали один за другим, скандал за скандалом, подрывая все те основы, на которых строится доверие общественности, — знаешь, как это бывает? Одного прутика, конечно, недостаточно, чтобы пройти через болото, но, если их много, можно настелить гать и тогда… Кто знает? Это лучшее, что я могу тебе предложить.

— Да, пожалуй, твой план верен. Все, как обычно? Я беру с собой фотокопии, Мы запускаем в действие систему «отпущенной кнопки». Первые публикации — в немецких журналах?

— До сих пор это срабатывало. Так ты уверен, что не хочешь заняться бронзовой плевой Статуи Свободы?

— Мне просто в голову не приходит, что бы я мог с ней сделать?

— Ну, немного пальпировать, в худшем случае. Ладно… Ты останешься с нами до утра?

— Если мне будет позволено. Завтра в полдень я вылетаю из Биаррица, а до этого мне лучше не высовываться. Местные власти готовят мне сюрприз.

— Печально. Им следовало бы беречь и охранять тебя как последнего оставшегося в живых представителя редкого вида существ. Знаете, я думал о вас в последнее время, Николай Александрович. Не часто, по правде говоря, но достаточно глубоко и напряженно. Не часто, потому что, когда человек слышит, как Судьба стучится в его дверь, и он поскуливает, жалея самого себя в преддверии близкого конца, он не тратит особенно много времени на то, чтобы размышлять об актерах, игравших второстепенные роли в фарсе его жизни. Человек — существо эгоцентрическое, и для него почти невыносимо сознавать, что он представляет собой фигуру незначительную, второстепенную в любом жизнеописании, кроме своего собственного. У меня всего лишь эпизодическая роль в вашей жизни, у вас — в моей. Мы с вами знаем друг друга уже более двадцати лет, но, если исключить дела (а человеку всегда следует исключать дела), мы в общей сложности не более двенадцати часов беседовали по-настоящему, пытаясь заглянуть в умы и сердца друг друга, открывая друг другу свои истинные мысли и чувства. Таким образом, я знаю вас, Николай, всего лишь половину суток, И это, на самом деле, не так уж плохо. В большинстве своем добрые друзья и женатые пары (что редко совпадает) не могут похвастаться двенадцатью часами искреннего интереса друг к другу и задушевного разговора, и это после целой жизни, проведенной под одной крышей, во взаимных придирках и ссорах, размолвках и бесконечных притязаниях. Так вот… Я знал вас всего-навсего полсуток, мой друг, и за это время я полюбил вас, Я очень высоко ценю себя за то, что сумел совершить такой подвиг, поскольку вы далеко не тот человек, которого легко полюбить. Восхищаться? Да, без сомнения. Уважать? Если страх является частью уважения, тогда, конечно. Но любить? О, это совсем другое дело. Потому что в любви всегда есть желание прощать, а вы — не тот человек, который легко поддается прощению. Наполовину — праведник, подвижник, аскет, наполовину — хищник, разрушитель, варвар, в одном своем обличье вы стоите выше прощения, в другом — ниже его. И всегда — яростно его отвергая. У тех, кто вас знает, возникает такое чувство, что человеку, прощающему вас, не будет от вас прощения. (Возможно, в этом не заложено особенно глубокого смысла, зато звучит красиво, а у песни должны быть не только слова, но и мелодия.) И вот после этих двенадцати часов нашего знакомства я могу сжато обрисовать вашу сущность, дать вам краткое и четкое определение; я назвал бы вас средневековым антигероем.

Хел улыбнулся:

— Средневековый антигерой? Ради всего святого, что это значит?

— Кто из нас говорит, вы или я? Дайте же мне высказать свою мысль, помолчите хоть немного! Надо же иметь хоть капельку уважения к умирающему! Это связано с вашей японской сущностью — японской, я имею в виду, в отношении воспитания и культуры. Только в Японии развитие классической культуры совпало со средневековьем. На Западе философия, искусство, политические и общественные идеалы — все это развивалось до или после средневекового периода; единственным исключением тут является великолепный каменный мост, соединяющий человека с Богом, — собор. Только в Японии феодализм был одновременно и временем расцвета философии. Мы, люди Запада, прекрасно можем представить себе воина-священника, воина-ученого, далее воина-промышленника. Но воин-философ? Нет, этот образ, в нашем представлении, противоречит всем понятиям здравого смысла. Мы говорим о «смерти и насилии» так, словно это два проявления одного и того же начала, словно они рождены одним и тем же источником. На самом же деле смерть — полная противоположность насилию, которое всегда теснейшим образом связано с борьбой за жизнь. Наша философская мысль сосредоточена на том, как управлять жизнью; ваша — на том, как управлять смертью. Мы ищем понимания; вы — достоинства. Мы учимся захватывать; вы — отпускать. Даже обозначение «философ» неточно и вводит нас в заблуждение, так как наши философы одержимы вечным желанием разделить с другими (а в действительности — навязать другим) свои взгляды; в то время как ваши стремятся (быть может, эгоистически) к достижению своего собственного, огражденного от всего остального мира, душевного покоя. Для человека, воспитанного на Западе, есть что-то раздражающе женственное (в смысле «янь» — энергичности, если такое словообразование не оскорбляет ваш слух) в вашем взгляде на мужественность. Вернувшись с поля битвы, вы тотчас же облачаетесь в легкие, изящные одежды и прогуливаетесь по саду, с восхитительной кротостью и сочувствием глядя на опадающие лепестки вишен; мужественность для вас — это сочетание нежности и отваги; нам это кажется по меньшей мере странным, если не сказать лицемерным. Да, кстати, как поживает ваш сад?

— Потихоньку обретает свой облик.

— То есть?

— С каждым годом он все более стремится к простоте.

— Вот! Вы видите? Эта проклятая японская склонность к парадоксам, которые оборачиваются силлогизмами! Посмотрите на себя. Воин-садовник! Вы и в самом деле японец времен средневековья, как я и сказал. И вы в то же время антигерой — но не в том смысле, в каком критики и ученые, с жадностью набрасываясь на летописи, исторические документы и романы, употребляют (следовало бы добавить — ошибочно) этот термин. Те, кого они называют антигероями, — на самом деле или непривлекательные герои или же обаятельные злодеи — вроде тупого толстяка-полицейского или Ричарда III. Истинный антигерой — это тот же герой, только обернувшийся к нам другой своей стороной, а вовсе не клоун в главной роли и не один из зрителей, вырвавшийся на сцену, чтобы осуществить свои безумные фантазии. Как и классический герой, антигерой ведет массы к спасению. Существовало такое время в комедии человеческого развития, когда спасение, казалось, было заключено в упорядоченности и организации, и все величайшие герои Запада, сплачивая своих сторонников и последователей, вели их на битву против своего вечного и главного врага — хаоса. Теперь мы знаем, что наш главный враг не хаос, а организованность; не различие, а подобие; не примитивизм, а прогресс. И новый герой — антигерой — это тот, кто наделен способностью и мужеством брать штурмом крепость организации, разрушать застывшие системы. Мы сознаем теперь, что спасение народов в этом всеобщем освободительном отрицании, но мы все еще не знаем, как далеко оно простирается.

Де Ландэ остановился на минутку, чтобы перевести дыхание, и уже открыл было рот, чтобы продолжать. Но тут взгляд его случайно встретился со взглядом Хела и он рассмеялся.

— О, довольно! Пожалуй, мне следует на этом закончить. Если вдуматься, я говорил все это совсем не для вас.

— Я уже давно это заметил.

— По условиям классической западной трагедии, герою перед смертью предоставляется возможность произнести длинный монолог. С той минуты, как он попал в безжалостные жернова Судьбы, которые неминуемо доведут его до окончательной развязки, ничто из того, что он скажет или сделает, не может изменить его участи. Однако ему позволяют высказаться, в долгих и горестных сетованиях излить свою обиду на несправедливость богов и их приговора; он может сделать это в какой угодно форме, даже ямбическим пентаметром.

— Даже если этот его монолог прервет общее развитие сюжета?

— К чертовой матери все это! За два часа блаженного ухода от действительности, за возможность без всякого риска для себя пережить разнообразные опасности, гибель, хоть ненадолго почувствовать себя героем, зритель вполне может пожертвовать парой минут философских раздумий и глубокомысленных высказываний. Не валено, уместны ли они тут по ходу пьесы или нет. Впрочем, ты можешь смотреть на это и по-другому. Ну что ж. Скажи мне, помнят ли еще правительства человека по имени «Гном»? По-прежнему ли они переворачивают все вверх дном, пытаясь отыскать его логово, и скрежещут зубами от бессильной ярости?

— Да, Морис, они не оставляют своих попыток. Как раз накануне ко мне пожаловал один такой подонок, amerlo, — он интересовался тобой. Он бы отдал свой член вместе с яйцами, чтобы только выведать, каким образом ты добываешь свою информацию.

— Думаешь, отдал бы? Хотя, будучи amerlo, он, вероятно, не слишком рисковал. Ну, и что же ты сказал ему?

— Разумеется, все, что мне известно.

— Значит, ничего. Прекрасно. Искренность — величайшая из добродетелей. Знаешь, на самом деле у меня нет для этого каких-либо особенно сложных или изощренных способов, В действительности и Компания, и я питаемся от одного и того же источника. Я получаю доступ к «Толстяку» благодаря одному из высших компьютерных рабов, человеку по имени Луэллин, который за определенную плату оказывает мне соответствующие услуги. Мое искусство заключается только в том, что я лучше других умею к двум прибавить два. Вернее, если уж быть совсем точным, я могу сложить полтора и еще один и две трети так, чтобы в результате получить десять. Я ничуть не лучше информирован, чем они; я просто-напросто проворнее и умнее их.

Хел засмеялся.

— Чего бы только они не дали, чтобы обнаружить, где ты скрываешься, и заставить тебя замолчать.

— Х-ха! Мысль об этом озаряет мои последние дни, Николай. Быть вечной помехой, раздражать этих лизоблюдов, этих лакеев на побегушках у правительств — ради этого стоило жить. И жить, постоянно рискуя, никогда не имея уверенности в завтрашнем дне. Когда твой бизнес связан с информацией, ты не можешь долго хранить свои запасы на полке. В отличие от коньяка, информация с возрастом становится все дешевле. Нет ничего скучнее вчерашних грехов. Случалось иногда так, что я платил за какие-либо факты большие деньги, и все это оказывалось впустую, так как эта же информация каким-то образом просачивалась в прессу. Помню, как я купил в Соединенных Штатах горяченькую — просто пальцы обожжешь — новость; со временем она получила название «Уотергейтского дела». И вот, пока этот товар томился себе преспокойненько у меня на полке в ожидании тебя или еще кого-нибудь из международников, кому он мог бы понадобиться в качестве средства нажима на американское правительство, парочка пронырливых репортеров, пронюхав про это дельце, усмотрела в нем отличную возможность составить себе кругленький капиталец — и вуаля! Материал этот мгновенно потерял для меня и для кого бы то ни было всяческую ценность. Со временем каждый из преступников пишет книгу или делает телевизионную программу, с гордостью выставляя напоказ свое участие в нарушении американского законодательства, и каждый из них получает за это щедрый куш от безмозглой американской публики, которая, как видно, имеет особую склонность к тому, чтобы ее тыкали носом в ее собственное дерьмо. Не кажется ли тебе несправедливым, что я теряю несколько сотен тысяч, оставляя отличный материал гнить на полках, в то время как какой-нибудь заправский негодяй сколачивает себе состояние, стряпая телевизионные шоу с этой английской пиявкой, которая хочет всем продемонстрировать, что за деньги она вынюхает что угодно и у кого угодно, Айди Амин? Да, таковы вот особенности моего ремесла.

— Ты всю жизнь занимался исключительно информацией, Морис?

— Ну, если не считать того короткого периода, когда я был профессиональным игроком в баскетбольной команде.

— Ах ты старый осел!

— Послушай, давай немного поговорим серьезно. Ты сказал, что дело, которое тебе предстоит, обещает быть трудным. Я не беру на себя смелость давать тебе какие-либо советы, но подумал ли ты о том. что прошло уже некоторое время, с тех пор как ты не занимался подобными делами? Ты уверен, что ты сейчас в достаточно хорошей форме, что ум твой все так же гибок, что ты по-прежнему можешь работать напряженно, мгновенно реагируя на ситуацию?

— Более или менее. Эти годы я без конца лазил по пещерам, так что страху не удалось во мне особенно угнездиться. К тому же, на счастье, я буду действовать против англичан.

— Да, это действительно большая удача для тебя. Парни из MI-5 и MI-6 имеют обыкновение пускаться на такие тонкие уловки, что их совершенно невозможно заметить, И все же… Что-то здесь не так, Николай Александрович. Что-то в вашем тоне смущает меня. Не то чтобы это было сомнение, но, мне кажется, в нем звучит нотка какого-то опасного фатализма. Вы что, заранее решили, что проиграете?

Хел помолчал минутку.

— Вы очень проницательны, Морис.

— C’est mon metier[36].

— Знаю. Да, во всем этом деле и правда чего-то не хватает, а чего-то даже чересчур много. В этом деле нет логики, все оно какое-то сумбурное, нечистое. Я прекрасно сознаю, что, возвращаясь к своей профессии, уже после того как я отошел от нее, я бросаю вызов закону кармы, закону воздаяния и возмездия. Думаю, это дело в конце концов уничтожит меня. Не та конкретная задача, которая мне сейчас предстоит. Полагаю, мне не потребуется чрезмерных усилий, чтобы освободить этих сентябристов от тяжкого бремени их собственного существования. Все это будет ничуть не сложнее и не опаснее, чем бывало прежде. Но вот после того, как я это сделаю, ситуация, по всей вероятности, станет довольно-таки липкой и грязной. Вне всякого сомнения, будет предпринята попытка наказать меня. Я могу принять это наказание как должное, но могу и воспротивиться. В том случае, если я не приму его, мне придется вновь заняться моей прежней деятельностью. Я чувствую некоторую… — он пожал плечами, — …некоторую душевную усталость. Не то чтобы это было смирение и полная покорность судьбе, нет, я бы, скорее, назвал это опасным безразличием. Возможно, если поступки, оскорбляющие мое достоинство, станут накапливаться, у меня не будет особенных причин цепляться за жизнь.

Де Ландэ кивнул. Это было именно то, что он почувствовал в Хеле.

— Понимаю. Позволь мне предложить тебе кое-что, мой старый и добрый друг. Ты говоришь, что правительства все еще оказывают мне честь, горя желанием увидеть меня мертвым. Они бы многое дали за то, чтобы узнать, кто я и где меня искать. Если тебе придется туго, ты можешь, с моего разрешения, пожертвовать этой информацией.

— Морис!

— Нет, нет! Это вовсе не внезапный приступ донкихотства, не отчаянный прилив мужества. Я слишком стар для того, чтобы заразиться этой детской болезнью. Это будет наша последняя шутка, последняя, которую мы сыграем с ними. Понимаешь, ты заключишь с ними сделку, но ларчик-то окажется пуст! К тому времени, когда они прибудут сюда, меня уже здесь не будет.

— Благодарю тебя, но я не могу этого сделать. Не из-за тебя, а из-за себя самого. — Хел поднялся. — Ну что ж, мне надо немного поспать. Следующие двадцать четыре часа будут для меня напряженными. Потребуется, в основном, работа ума, изворотливость и сильная физическая нагрузка — так что ни отдохнуть, ни освежиться. Я уйду незадолго до рассвета.

— Прекрасно. Что касается меня, думаю, я просижу еще несколько часов, вспоминая о наслаждениях этой грешной жизни.

— Ну что ж. До свидания, мой старый друг.

— Нет, не до свидания, Николай.

— Это так скоро?

Де Ландэ кивнул.

Хел наклонился и поцеловал его в обе щеки.

— Прощай, Морис.

— Прощай, Николай.

Хел был уже у двери, когда голос друга заставил его остановиться.

— Николай, не мог бы ты сделать мне маленькое одолжение?

— Все, что угодно.

— Эстель была очень добра ко мне все эти годы. Ты знаешь, что ее зовут Эстель?

— Нет, я не знал этого.

— Так вот, мне хотелось бы сделать для нее что-нибудь особенное — вроде прощального подарка. Не мог бы ты заглянуть к ней? Ее комната вторая от лестницы. А после скажи ей, что это был подарок от меня.

Хел кивнул:

— Это будет удовольствием для меня, Морис.

Де Ландэ смотрел на угасающий огонь.

— Будем надеяться, для нее тоже, — пробормотал он.

Хел так рассчитал свое время, чтобы прибыть в аэропорт Биаррица в последнюю минуту и как можно меньше быть на виду. Он всегда не любил Биарриц — баскский только по своему географическому местоположению; немцы, англичане и весь этот интернациональный сброд испакостили его, превратив в нечто вроде Брайтона на побережье Бискайского залива.

Он не пробыл еще и пяти минут в зале ожидания, как уловил своим внутренним чувством направленное на него напряженное наблюдение; он ожидал этого, зная, что его будут искать во всех аэропортах. Облокотившись о стойку бара и потягивая ананасовый сок, Хел быстро взглянул на толпу. Он тут же выхватил из нее взглядом молодого офицера Французской службы специального назначения, переодетого в штатское. Оторвавшись от стойки, Хел не спеша направился прямо к нему, чувствуя, как растет напряжение и замешательство молодого человека в темных солнечных очках по мере его приближения.

— Простите, месье, — произнес Хел по-французски с сильным немецким акцентом. — Я только что приехал и не знаю, как мне отсюда попасть в Лурд. Вы не подскажете мне, какой будет ближайший рейс?

Молодой агент неуверенно всматривался в лицо Хела. В общих чертах внешность этого человека отвечала имевшемуся у него описанию, за исключением глаз, которые были темно-карими, (Хел поставил коричневые некорректирующие контактные линзы.) Однако в описании ничего не было сказано о том, что Хел немец. Кроме того, он, по всей видимости, выезжал из страны, а не въезжал в нее. Агент отослал Хела в справочное бюро.

Отходя, Хел чувствовал на себе взгляд агента, но сосредоточенность того была теперь приглушена смущением и растерянностью. Он, конечно, сообщит о своих подозрениях, однако без особой уверенности. А центральные службы в эти же минуты получат донесения о появлении Хела в полудюжине различных городов. Ле Каго позаботится об этом.

Хел шел через зал ожидания, как вдруг светловолосый мальчик с разбегу налетел на него. Он наклонился и подхватил ребенка, чтобы тот не упал.

— Родни! О, простите, месье!

Симпатичная женщина лет тридцати выросла как из-под земли, извиняясь перед Хелом и тут же обращаясь к мальчику и выговаривая ему за непослушание. Это была англичанка, одетая в легкое летнее платье, призванное открывать взору не только ее загар, но и те участки ее тела, куда солнечным лучам не удалось проникнуть. На ужасающем французском языке, который является следствием из предпосылки каждого истинного британца, что единственно достойный и предназначенный для сообщения чего-либо важного язык — это английский, молодая женщина, умудрилась за считанные секунды объяснить Хелу, что мальчик — ее племянник, что она возвращается с ним после недолгого отпуска, проведенного за границей, что у нее билет на самолет, вылетающий в Англию следующим рейсом, что сама она не замужем и что ее зовут Элисон Браун (B-r-o-w-n-e с немым «е» на конце).

— Меня зовут Николай Хелм.

— Очень приятно познакомиться с вами, мистер Хел.

Так и есть. Она не услышала «м», так как заранее была настроена на другое. Все ясно: эта женщина — британский агент, подстраховывающий действия французских служб.

Хел выразил надежду, что их места в самолете окажутся рядом; она улыбнулась ему своей обольстительной улыбкой и сказала, что с удовольствием поговорила бы об этом с агентом по продаже авиабилетов. Он предложил купить по стакану фруктового сока ей и маленькому Родни, и она согласилась, не забыв упомянуть при этом, что обычно не принимает таких предложений от незнакомых мужчин, но на этот раз сделает исключение. Они ведь, в конце концов, буквально налетели друг на друга. И при этом последовал смешок.

Воспользовавшись тем, что женщина занялась мальчиком, старательно подтыкая ему свой носовой платочек под воротничок, испачканный соком, и наклонившись при этом так, чтобы продемонстрировать полное отсутствие лифчика под платьем, Хел извинился, сказав, что отойдет на несколько минут.

В киоске, где продавались разные мелочи, он купил дешевенький сувенир на память о Биаррице, коробочку для него, ножницы и оберточную бумагу — лист тонкой белой бумаги, покрытой красивым тиснением, и еще один — из дорогой металлической фольги. Со всем этим он прошел в комнату для мужчин, быстро завернул подарок, затем, вернувшись в бар, вручил его Родни, который капризничал, хныкая и вырываясь из рук мисс Браун.

— Так, маленький пустячок на память о Биаррице. Надеюсь, вы ничего не имеете против?

— О, я ни за что его не взяла бы. Ну разве что для ребенка. Уже два раза объявляли о посадке на наш рейс. Не пора ли нам поторопиться?

Хел успокоил ее, сказав, что эти французы, с их идиотской тягой к порядку, вечно начинают передавать свои объявления бог знает за сколько времени до вылета, так что спешить им абсолютно некуда. Он перевел разговор на другое, заговорив о том, где бы они могли встретиться в Лондоне. Может быть, они пообедают вместе, иди еще что-нибудь в этом роде?

Они прошли к выходу на посадку в последний момент, Хел — впереди, мисс Браун и маленький Родни — за ним. Маленький рюкзачок Хела прошел через просвечивание без всяких осложнений. Быстрым шагом направляясь к самолету, уже готовому к взлету, он услышал за собой протестующие крики англичанки и требовательные, сердитые голоса чиновников службы безопасности. Когда самолет оторвался от земли, Хел не имел удовольствия насладиться обществом очаровательной мисс Браун и маленького Родни.

Аэропорт «Хитроу»

Пассажиры, проходя через таможню, в соответствии со своим гражданским статусом становились каждый в свою очередь: «Граждане Великобритании», «Граждане Британского Содружества», «Граждане стран Общего Рынка» и «Другие». Поскольку Хел путешествовал со своим костариканским паспортом, ему, без сомнения, следовало бы присоединиться к «Другим», Однако Николаю так и не удалось встать в указанную очередь, так как, не успел он еще сделать и шагу в означенном направлении, как к нему подошли два улыбающихся молодых человека в слишком модных, пожалуй, костюмах с Карнаби-стрит, под которыми, топорща дорогую ткань, так и выпирали их могучие, натренированные мускулы; оба с мясистыми, ничего не выражающими лицами, с усами и в черных очках. Как и обычно при встречах с подобными ультрасовременными молодыми людьми, Хел мысленно сбрил с них усы и коротко остриг, чтобы понять, с кем он в действительности имеет дело.

— Вам придется пройти с нами, мистер Хел, — сказал один из них, в то время как другой предупредительно взял у него рюкзачок. Придвинувшись к нему вплотную с обеих сторон, они повели его к двери без ручки, находившейся в самом конце зала.

Два осторожных стука — и дверь перед ними открылась; офицер, стоявший за нею, отступил в сторону, пропуская их внутрь. Они молча дошли до конца длинного, без окон, коридора, стены которого были выкрашены в типичный для любого учреждения унылый зеленый цвет, и снова постучали. Дверь открыл молодой человек, явно из той же породы людей, что и охранники; изнутри донесся знакомый голос:

— Входите же, Николай. У нас как раз остается немного времени, чтобы выпить чего-нибудь и поболтать, прежде Чем вы улетите обратно во Францию. Оставьте багаж здесь. А вы трое можете подождать за дверью.

Хел придвинул к себе стул, стоявший у низенького кофейного столика, жестом отказавшись от предложенной рюмки.

— А я-то думал, вас окончательно разжаловали, Фред.

Сэр Уилфред Пайлз плеснул себе в бренди содовой.

— Примерно то же самое я думал и о вас. Но вот мы здесь, два славных матерых волка, пираты прежних времен, сидим друг против друга, совсем как в старые добрые дни. Вы правда ничего не хотите выпить? Нет? Ну что ж, думаю, где-нибудь на нашем шарике солнце уже зашло за нок-рею, так что — будьте здоровы!

— Как себя чувствует ваша жена?

— Лучше, чем когда бы то ни было.

— Передавайте ей привет от меня, когда в следующий раз ее увидите.

— Надеюсь, это случится не слишком скоро. Она умерла в прошлом году.

— Весьма прискорбно об этом слышать.

— Ничего, не расстраивайтесь. Ну как, этого достаточно для вступления?

— Думаю, да.

— Ладно. Так вот, они вытащили меня из нафталина, чтобы я разобрался с вами, когда получили сообщение от своих нефтяных хозяев о том, что вы, по всей вероятности, уже направляетесь сюда. Наверное, они решили, что я лучше, чем кто-либо другой, сумею с вами справиться, учитывая, сколько раз мы с вами уже играли в эту игру. Мне дали указания перехватить вас здесь, выведать все, что только возможно, о том, зачем вы прибыли на наш туманный остров, после чего проследить, чтобы вы спокойно отбыли обратно, туда же, откуда приехали.

— Они думали, что все это пройдет просто и гладко, не так ли?

Сэр Уилфред покачал в воздухе рюмкой.

— Сам знаешь, какая теперь пошла молодежь. Все как по-писаному, и никаких осложнений.

— А что ты думаешь по этому поводу, Фред?

— О, я полагаю, что трудностей будет предостаточно. Я уверен, что ты привез с собой целую кучу всяких пакостей, которые ты добыл у своего друга Гнома. Не сомневаюсь, что фотокопии всего этого у тебя в багаже.

— Прямо в точку. Не хочешь ли взглянуть?

— С удовольствием, если ты ничего не имеешь против, — сказал сэр Уилфред, расстегивая на рюкзаке молнию и вынимая оттуда кожаную папку.

— Думаю, в твоем багаже больше нет ничего, о чем мне следовало бы знать? Наркотики? Революционная литература? Порнография?

Хел улыбнулся.

— Нет? Так я и думал.

Открыв папку, Пайлз начал бегло, лист за листом, просматривать информацию, быстро водя глазами по строчкам; брови его то и дело поднимались, а матово-бледные веки вздрагивали всякий раз, как он натыкался на очередное не слишком приятное известие.

— Да, кстати, — поинтересовался он, не отрываясь от страницы, — что, скажи на милость, ты сделал с несчастной мисс Браун?

— Мисс Браун? Не думаю, чтобы я был знаком с…

— Ах, оставь! Какая тут может быть скромность, — мы ведь старые враги! Мы получили сообщение, что в данный момент она сидит во Франции, ее задержали, а эти славные джентльмены — любители лягушек — в который уже раз перетряхивают ее багаж. Полученный нами доклад можно назвать весьма обстоятельным — он содержит массу любопытных подробностей, вплоть до того, что малыш, служивший ей прикрытием, вскоре после задержания наделал в штанишки, а консульство отказывается оплачивать расходы на новый костюмчик.

Хел не мог удержаться от смеха.

— Ну же! Между нами. Что же ты такое с ней сделал?

— Видишь ли, она полезла напролом, пустив в ход весь арсенал своих женских уловок, так что мне пришлось обезвредить ее. Ты не тренируешь их так, как бывало раньше. Глупышка получила подарок.

— Что за подарок?

— О, всего лишь дешевенький сувенир из Биаррица. Он завернут в тонкую тисненую бумагу. Но все дело в том, что я вырезал из металлической фольги контур револьвера и сунул его между двумя слоями обертки.

Сэр Уилфред громко расхохотался.

— Так, значит, каждый раз, когда этот пакетик проходит через просвечивание, на экране появляются очертания револьвера, а бедняги полицейские ничего не могут найти! Потрясающе! По-моему, за это надо выпить.

Он налил себе еще полрюмки, затем снова принялся просматривать содержимое папки, время от времени прерывая это занятие отрывистыми восклицаниями:

— Неужели? Вот уж никогда бы не подумал, что он на такое способен!

— Н-да… мы уже знаем об этом. И все же не хотелось бы, чтобы об этом начали трепать языками.

— О, боже! Ну и пакость! И как ему только удалось до этого докопаться?

Закончив чтение, сэр Уилфред аккуратно сложил все листки и подровнял края стопки, затем убрал их обратно в папку.

— Здесь нет ни одного факта, который заставил бы нас дергаться.

— Я знаю, Фред. Но они будут звучать все вместе? По одному сообщению каждый день в немецких газетах?

— Хм-м-м. Пожалуй. Это станет катастрофой; доверие к правительству будет подорвано в корне, особенно учитывая приближающиеся выборы. И, надо думать, вся эта информация заложена в устройство «отпущенной кнопки»?

— Естественно.

— Тем хуже.

Держать информацию в устройстве «отпущенной кнопки» означало, что она поступит в распоряжение прессы немедленно, если только определенное послание не будет получено соответствующим человеком к полудню назначенного дня. Хел привез с собой список с тринадцатью адресами, по которым он каждое утро должен был отправлять телеграммы. Двенадцать из них были фальшивыми; тринадцатый был адресом компаньона Мориса де Ландэ, который, получив телеграмму, должен был позвонить другому посреднику, а тот уже, в свою очередь, позвонит самому де Ландэ. Код, посредством которого Хел и де Ландэ передавали друг другу сообщения, был очень прост; в основе его лежало туманное и загадочное стихотворение Барро, но мальчикам из разведки понадобилось бы гораздо более двадцати четырех часов, для того чтобы определить ту единственную букву в том единственном слове послания, которая служила сигналом к действию или бездействию. Термин «отпущенная кнопка» пошел от таких, появившихся во время войны жутких явлений, как человек-торпеда или самолет с летчиком-смертником, когда весь механизм действия устройства основан на том, что оно не работает, пока человек давит на кнопку. Но любая попытка борьбы с этим человеком или уничтожения его неминуемо приводит к тому, что он отпускает кнопку и устройство срабатывает. С минуту сэр Уилфред обдумывал положение.

— Действительно, ваша информация может сильно повредить нам. Однако у нас имеется строжайший приказ Компании охранять этих паразитов из «Черного Сентября», а мы ведь не больше, чем любая другая промышленно развитая страна, испытываем желание навлечь на свои головы гнев Компании. Похоже на то, что нам придется выбирать между Сциллой и Харибдой.

— Да, похоже на то.

Сэр Уилфред оттопырил нижнюю губу и прищурился, задумчиво и словно бы оценивающе разглядывая Хела.

— Вы поступаете весьма неосторожно, Николай, и подставляете себя под удар, так вот прямо и открыто отдавая себя в наши руки. Должно быть, вам заплатили уйму денег, раз вы бросили ваше тихое, спокойное существование.

— По правде говоря, я делаю это бесплатно.

— Хм-м-м, — это, само собой, было моим вторым предположением.

Он глубоко вздохнул.

— Чувства — наши убийцы, Николай. Но вы, разумеется, и сами это знаете. Ладно, значит, вот что я скажу вам. Я передам ваши требования вместе с материалами моим хозяевам. Посмотрим, что они скажут. На это время, думаю, мне придется спрятать вас в каком-нибудь укромном местечке. Что вы скажете насчет того, чтобы денек-другой провести за городом? Сейчас я только позвоню в пару мест, чтобы этим парням из правительства было над чем поломать себе головы, а потом увезу вас отсюда на моей таратайке.

Мидлбамли

Колеса чистенького, новенького, как игрушка, «роллс-ройса-1931» сэра Уилфреда захрустели по гравию длинной подъездной аллеи, и машина остановилась, подъехав к воротам, за которыми виднелся дом, весь точно составленный из отдельных, никак не связанных друг с другом частей. Главное его очарование состояло именно в этой беспорядочности и хаотическом смешении стилей, — казалось, будто архитектор возводил здание без всякого плана, поддаваясь лишь минутному порыву вдохновения или полету фантазии.

Навстречу им через лужайку уже шла сухощавая, жилистая женщина неопределенного возраста и с ней две девушки лет двадцати пяти.

— Думаю, вы не будете скучать здесь, Николай, — заметил сэр Уилфред. — Хозяин, правда, изрядный осел, но он вряд ли тут появится. У жены его с головой малость не в порядке, зато дочери чрезвычайно милы и услужливы. Последнее качество принесло им уже, по правде говоря, некоторую известность. Как вам нравится дом?

— Учитывая вашу чисто британскую склонность к бахвальству наоборот — к примеру то, что вы называете ваш «роллс» таратайкой, — я бы не удивился, если бы вы описали мне его как пастушескую хижину.

— Добрый день, леди Джессика! — обратился сэр Уилфред к старшей из женщин; на ней было легкое летнее платье, все в рюшечках и оборочках, какого-то неопределенного цвета, который сама она называла «пепел роз». — Вот гость, о котором я предупреждал вас по телефону. Николай Хел.

Она вложила свою влажную ладонь в его руку.

— Мне очень приятно принимать вас у себя. То есть, я хотела сказать, познакомиться с вами. Это моя дочь, Бродерик.

Хел пожал руку невероятно худой девушке; глаза ее казались огромными на истощенном, почти прозрачном лице.

— Я знаю, это довольно необычное имя для девушки, — продолжала леди Джессика, — но мой муж очень хотел мальчика — я имею в виду, он хотел мальчика в том смысле, чтобы у него появился сын, только в смысле отцовства, и ни в каком другом, — о, боже милосердный, что вы могли бы о нем подумать? Но вместо этого у него — вернее, у нас — появилась Бродерик.

— В том смысле, что вы стали ее родителями? — Хел пытался отлипнуть от руки изможденной девицы.

— Бродерик — манекенщица, — объяснила мать. Хел и так об этом догадался. Пустой и бессмысленный взгляд девушки, вялая, расслабленная поза, особый изгиб спины — все выдавало в ней тот тип манекенщицы, какой был моден в настоящий момент.

— В общем-то это так, пустяки, — отмахнулась Бродерик, пытаясь вспыхнуть под густо наложенным слоем макияжа. — Просто случайная работенка для нерегулярно выходящего международного иллюстрированного журнала.

Мать кокетливо ударила ее по руке кончиками пальцев.

— Ах, не говори, что ты занимаешься «случайной работенкой»! Что может подумать о тебе мистер Хел?

Легкое покашливание, донесшееся с той стороны, где стояла ее вторая дочь, заставило леди Джессику вспомнить наконец и о ней.

— Ах, да! А это Мельпомена. Вполне вероятно, что в один прекрасный день она выйдет на сцену.

Мельпомена оказалась плотной, крепко сбитой девушкой с большой пышной грудью, толстыми руками и лодыжками. Розовощекая, с чистыми, ясными глазами, она смотрела жестко — казалось, ей недостает только хоккейной клюшки. Ее пожатие было твердым и резким.

— Зовите меня просто Пом. Меня все так зовут.

— А… Не позволите ли вы нам немного освежиться и привести себя в порядок? — обратился сэр Уилфред к хозяйке дома.

— Ну конечно же! Разумеется! Девочки сейчас все вам покажут — я, естественно, имею в виду, они покажут вам, где ваши комнаты и все такое. Надеюсь, вы не подумали ничего дурного?

Хел как раз выкладывал из рюкзака свои вещи, когда сэр Уилфред постучал к нему в дверь и вошел.

— Ну, как вам нравится это местечко? Мы очень мило проведем тут пару деньков, пока хозяева будут раздумывать над единственно возможным выходом из создавшегося положения, а? Я связался с ними по телефону, и они мне сказали, что решение будет принято к завтрашнему утру.

— Скажите, Фред, ваши парни следили за сентябристами?

— За вашей мишенью? Разумеется.

— На тот случай, если ваше правительство согласится с моими предложениями, мне хотелось бы получить весь материал, касающийся этого дела, все, что у вас на этот счет имеется.

— Я в этом и не сомневался. Кстати говоря, я заверил своих хозяев, что вы можете чисто провернуть это дельце — в том случае, конечно, если они примут соответствующее решение, — так что никому и в голову не придет подозревать нас в сговоре или сваливать на нас хоть какую-то долю ответственности. Это ведь так, не правда ли?

— Не совсем. Я могу выполнить работу так, что, каковы бы ни были подозрения Компании, она не сможет доказать факт сговора.

— Я полагаю, это почти то же самое.

— К счастью, вы захватили меня прежде, чем я успел пройти через паспортный контроль, так что сообщение о моем прибытии не поступило в ваши компьютеры, а соответственно — и в их тоже.

— Ну, на это как раз не стоит особенно рассчитывать. У Компании миллионы глаз и ушей — они везде.

— Вы правы. Кстати, вы действительно уверены, что это надежное место?

— О, да! Конечно, дамы не обладают тем, что можно было бы назвать изысканностью или утонченностью, зато у них есть другое, не менее прекрасное качество — они абсолютно невежественны. Они не имеют ни малейшего представления о том, что мы здесь делаем. Не знают даже, чем я зарабатываю себе на жизнь. А хозяин этого дома, если, конечно, его можно так назвать, — просто пустое место, ничего больше. Мы, видите ли, редко позволяем ему заглядывать сюда, да и вообще пересекать границу страны.

Сэр Уилфред стал объяснять, что лорд Биффен живет в Дордонье, где предводительствует группой престарелых налогонеплательщиков, буквально наводнивших эту часть Франции, к величайшему неудовольствию и раздражению местных крестьян. Биффены являются представителями совершенно определенной породы людей; это выходцы из ирландской аристократии, каждое следующее поколение которых укрепляет свое пошатнувшееся финансовое положение, подыскивая себе какого-нибудь жирного американского борова, и его кровь вливается в жилы их худосочных потомков, а капиталы — в их изрядно отощавшие кошельки. Наш джентльмен превзошел самого себя в своем неуемном стремлении избежать уплаты налогов и пару раз оказался замешанным в каких-то темных махинациях в открытых портах Багамских островов. Таким образом правительство получило власть над ним и над его капиталами, вложенными в английские банки, что сделало его более покладистым; он выполняет все указания и не выедет из Франции до тех пор, пока не получит на это разрешения; там он разыгрывает из себя ловкого дельца, обманывая местных женщин и по дешевке скупая различный антиквариат, старинную мебель или автомобили; при этом он всегда настороже и вовремя успевает просматривать корреспонденцию своей жены, следя за тем, чтобы она, не дай бог, не проведала о его маленьких шалостях.

— В общем, обыкновенный напыщенный старый тюфяк. Вызнаете этот тип — экзотические заморские галстуки, шорты и грубые ботинки, из которых высовываются длинные — до самых лодыжек — носки. Однако жена и дочки вместе со всей здешней обстановкой время от времени бывают нам весьма полезны. Как вам понравилась старшая?

— Немножко чокнутая.

— Хм-м. Я понимаю, что вы имеете в виду. Но если бы вы прожили четверть века, получая от старика только жалкие подачки, думаю, вам бы тоже моча ударила в голову. Ну что, пойдем к ним?

На следующее утро после завтрака сэр Уилфред отослал дам и развалился на стуле, допивая последнюю чашку кофе.

— Сегодня утром я разговаривал по телефону со своими шефами. Они решили пойти с вами на соглашение — само собой разумеется, с некоторыми условиями.

— Лучше бы они вели себя поскромнее.

— Во-первых, они хотят, чтобы им дали гарантии, что эта информация никогда больше не будет использована против них.

— Вы и так могли бы заверить их в этом. Вы ведь знаете, что человек, которого вы называете Гномом, всегда уничтожает оригиналы сразу же после проведения операции. На этом основывается его репутация.

— Да, вы правы. На этот счет я могу дать, им полные гарантии. Теперь второе условие. Они потребовали, чтобы я подробно ознакомился с вашим планом и доложил им свое мнение: считаю ли я его абсолютно «герметическим» с точки зрения просачивания информации и уверен ли я, что ваши действия ни в коем случае не потребует прямого вмешательства правительства.

— В этом деле ничто не герметично.

— Прекрасно. В таком случае, оно почти герметично. Боюсь все-таки, что вам придется довериться мне и ознакомить меня с важнейшими деталями ваших каверзных замыслов.

— Некоторые детали я не могу уточнить до тех пор, пока не просмотрю материалы ваших наблюдений за сентябристами. Но в общих чертах я могу обрисовать вам весь план довольно четко.

В течение часа «старые враги» обсудили все предложения Хела и пришли к взаимному соглашению, хотя у сэра Уилфреда остались кое-какие сомнения по поводу потери самолета, поскольку это должен быть «Конкорд».

— …не так-то легко будет впихнуть куда-нибудь этот чертов драндулет.

— Не моя вина, что самолет оказался именно этим неэкономичным, заражающим атмосферу чудовищем.

— Что верно — то верно.

— Вот так все это будет обстоять, Фред. Если ваши люди хорошо выполнят свою часть работы, трюк должен пройти на высоте, так что у Компании не окажется никаких доказательств того, что вы в этом замешаны. Это наилучший план, который мне удалось выработать, учитывая то, что у меня была всего пара дней на размышление. Ну, что вы на это скажете?

— Я не рискну сообщать моим шефам какие-либо подробности. Они ведь как-никак политики — а значит, на них совершенно невозможно полагаться. Но я доложу, что считаю ваш план вполне достойным сотрудничества.

— Хорошо, Когда я получу данные о наблюдениях за сентябристами?

— Их пришлют сюда сегодня днем с курьером. А знаете, вот что мне пришло в голову, Николай, Принимая во внимание характер вашего плана, я подумал, что вам вообще не обязательно во всем этом участвовать. Мы и сами можем разделаться с этими арабами, а вы могли бы прямо сейчас преспокойно вернуться во Францию.

Хел поднял глаза на сэра Уилфреда и смотрел на него прямо, не отрываясь, безжизненным, ничего не выражающим взглядом. Так прошло не менее десяти секунд. Потом оба они разом рассмеялись.

— Ладно, ладно, — сэр Уилфред помахал рукой, — я ведь только попробовал — вы не можете винить меня за это. Давайте-ка слегка перекусим. Может быть, нам еще удастся немного вздремнуть, до того как прибудут сведения.

— Мне что-то не очень хочется возвращаться в мою комнату.

— О? Неужели девочки уже успели нанести вам визит прошлой ночью?

— О, да, и мне пришлось избавиться от них… поочередно.

— Я всегда говорил — не расходуй сил и не будешь знать желаний.

Сэр Уилфред дремал на своем стуле, пригревшись в последних лучах заходящего солнца. По другую сторону белого металлического столика Хел просматривал информацию о наблюдениях за террористами из ООП.

— Вот оно, — произнес он наконец.

— Что? Хм-м? Оно — это что?

— Я искал что-нибудь подходящее в списке связей и знакомств сентябристов, которые они завели с тех пор, как приехали.

— И что же?

— Два раза они встречались с человеком, который обозначен здесь как «Пилигрим V». Он работает в службе питания на авиалиниях.

— Неужели? Я совсем не знаком с этим делом. Меня втянули в него насильно, против моей воли — я уже говорил об этом, — когда оказалось, что ты принимаешь в нем непосредственное участие. Ну и что же все это значит насчет службы питания?

— Сентябристы, по всей вероятности, не будут пытаться пронести свое оружие через ваши проверочные устройства. Они ведь не знают, что ваше правительство их покрывает. Таким образом, мне надо была выяснить, как они собираются доставить оружие на борт самолета. Они прибегли к старому, хорошо испытанному методу. Оружие попадет на борт вместе с приготовленными обедами для пассажиров. Тележки с едой никогда не осматривают особенно тщательно. В них можно провезти что угодно.

— Итак, теперь ты знаешь, где они спрячут оружие. Что же дальше?

— Я знаю, куда они придут, чтобы забрать его. Там-то я и буду их поджидать.

— А как же ты сам? Как ты собираешься пронести оружие в самолет, не впутывая во все это нас?

— Я пронесу все, что мне нужно, прямо через контрольный пункт.

— Ах, да! Как это я мог забыть? «Обнаженным — убивать» и все такое. Пронзить человека соломинкой для коктейля. Сколько лет мы мучились, сколько потратили сил и нервов!

Хел закрыл отчет.

— До отправления самолета остается еще два дня. Как мы проведем это время?

— Думаю, мы будем посиживать здесь, сложа руки и поплевывая в потолок. Постараемся держать вас подальше от посторонних глаз.

— Вы подниметесь к себе, чтобы переодеться к обеду?

— Нет, кажется, я вообще не буду сегодня обедать. Мне нужно было последовать вашему примеру и отказаться от отдыха после завтрака. Наверное, весь остаток жизни я так и буду ходить, еле волоча ноги.

Аэропорт «Хитроу»

Почти все пассажиры уже заняли свои места в самолете; салон был переполнен взрослыми респектабельными людьми, в большинстве своем теми, кто может позволить себе роскошь летать «Конкордом». Парочки оживленно переговаривались; стюарды и стюардессы склонялись над сидевшими пассажирами, воркуя, точно заботливые нянюшки над своими питомцами; деловые люди интересовались друг у друга, кто чем торгует; молодежь знакомилась, заводя незначительные разговоры ни о чем и обо всем сразу, надеясь таким. образом сойтись поближе, чтобы вновь встретиться в Монреале; чрезвычайно занятые бизнесмены демонстративно утыкали нос в деловые бумаги и документы или, не обращая ни на кого внимания, нажимали на кнопки своих диктофонов; наиболее нервные особи бормотали что-то о том, как они любят летать, и, стараясь держаться как можно независимее и небрежнее, украдкой поглядывали на табличку с информацией о действиях пассажиров в случае аварии.

Атлетически сложенный молодой араб и хорошо одетая арабская девушка уселись рядом почти в самом конце салона, перед занавеской, которая отделяла их от служебного помещения, где хранились еда и напитки. Стюард, стоявший у занавески, любезно улыбался арабской парочке, глядя сквозь них ничего не выражающими, холодными зелеными, точно старинное стекло, глазами.

Два молодых араба, внешне напоминающие богатых студентов, поднялись на борт и сели вместе, чуть дальше по проходу. В последнюю секунду, когда уже готовились убрать трап, пятый араб, одетый как бизнесмен, выскочив из вагончика, подвозившего пассажиров к самолету, ворвался в салон, на ходу бормоча что-то о неотложных делах, из-за которых он чуть не опоздал. Он прошел в самый конец салона и сел напротив арабской парочки, дружески кивнув молодому человеку и его девушке.

Моторы оглушительно взревели, и вскоре этот громадный, с загнутым, крючковатым клювом птеродактиль повис в воздухе.

Как только погасла надпись, предупреждающая пассажиров о том, что необходимо пристегнуть ремни, симпатичная арабская девушка, щелкнув пряжками, поднялась с кресла.

— Простите, в дамскую комнату — сюда? — застенчиво улыбаясь, спросила она у зеленоглазого стюарда.

Одна его рука была за занавеской. Улыбнувшись ей в ответ, он нажал на кнопку, находившуюся у него под пальцем, и в пассажирском салоне раздались два нежных, мелодичных звоночка. При этом звуке все 136 пассажиров, за исключением арабов из ООП, наклонили головы, уткнувшись в спинки сидения перед собой.

— Пожалуйста, мадам, заходите в любую, — ответил Хел, придерживая занавеску, чтобы пропустить красотку.

В эту минуту арабский бизнесмен что-то пробормотал, обращаясь к Хелу и стараясь отвлечь его внимание, пока девушка не достанет оружие из контейнера с продуктами.

— Сию секунду, сэр, — отозвался Хел, делая вид, что он не понял вопроса. — Сейчас принесу.

Вынув из кармана расческу, он повернулся и последовал за девушкой, задернув за собой занавеску.

— Постойте! Подождите же! — попытался окликнуть его арабский бизнесмен, но Хел уже исчез.

Не прошло и нескольких секунд, как он вернулся с журналом в руках.

— Прошу прощения, сэр, у нас не нашлось ни одного экземпляра «Пари матч». Может быть, этот подойдет?

— Чертов болван! — пробормотал бизнесмен сквозь зубы, в замешательстве глядя на задернутую занавеску. Видел ли этот ухмыляющийся идиот девушку? Успела ли она зайти в пищевой отсек? И куда, в таком случае, подевалась?

Прошла минута. Четверо арабов были так заняты мыслями о том, почему девушка все еще не появляется из-за занавески с автоматом в руках, что даже не заметили того, что все остальные пассажиры в салоне сидят, нагнув головы.

Не в силах больше сдерживать себя, двое арабских студентов, сидевших впереди, поднялись со своих мест и направились в хвостовую часть лайнера. Дойдя до улыбающегося стюарда с зелеными глазами, который будто дремал, глядя куда-то в пространство, они обменялись обеспокоенным взглядом с пожилым бизнесменом и мускулистым арабским парнем — спутником девушки. Пожилой араб кивком головы приказал обоим пройти за занавеску.

— Могу я быть вам чем-нибудь полезен? — спросил Хел, скручивая журнал в тугую трубочку.

— Ванная, — пробормотал один из них.

— Глоток воды, — сказал другой.

— Сию минуту принесу вам, сэр, — улыбнулся Хел. — Не ванную, разумеется, — пошутил он, чуть повысив голос.

Арабы прошли за занавеску, Хел двинулся за ними. Он почти тотчас же появился в салоне с озабоченным выражением на лице.

— Сэр, — тихо, доверительным тоном обратился он к пожилому бизнесмену, — вы, случайно, не доктор?

— Доктор? Нет. А почему вы спрашиваете?

— О, ничего особенного. Не беспокойтесь. Просто маленький несчастный случай с одним из этих джентльменов.

— Несчастный случай?

— Ничего страшного, не волнуйтесь. Я позову на помощь кого-нибудь из экипажа. Уверяю вас, ничего серьезного не произошло.

Хел держал в руках пластмассовую чашечку, смяв ее так, что края загнулись внутрь.

Бизнесмен поднялся и вышел в проход.

— Если бы вы только немного побыли с ним, сэр, пока я не позову кого-нибудь, — быстро говорил Хел, проходя вслед за бизнесменом в служебное помещение за занавеской.

Через пару секунд он уже снова стоял на своем месте, оглядывая пассажиров с выражением некоторого сочувственного снисхождения, свойственного всем стюардам. Взгляд его, наконец, остановился на спортивном арабском парне, выглядевшем довольно встревоженно. Ободряюще подмигнув ему, Хел заметил:

— Не волнуйтесь, все в порядке. Легкое головокружение — только и всего. Наверное, он первый раз летит в сверхзвуковом самолете. Второй джентльмен помогает ему. К сожалению, я не говорю по-арабски.

Прошла минута. Затем другая. Напряжение молодого человека росло, в то время как этот тупица-стюард стоял перед ним, мурлыча себе под нос популярную песенку и равнодушно оглядывая салон; при этом он вертел в руках маленькую пластмассовую табличку со своим именем, которую обычно прикрепляют к лацкану пиджака.

Прошла еще минута.

Спортивного вида парень не мог больше сдерживаться. Он вскочил на ноги и одним рывком отдернул занавеску. На полу, застыв в неуклюжих, кукольно-нелепых позах мертвецов, лежали его сообщники. Он так и не почувствовал прикосновения края пластиковой таблички; паралич нервной системы наступил раньше, чем тело его опустилось на пол.

В самолете, если не считать свиста и гудения моторов, царила полная тишина. Все пассажиры сидели не шелохнувшись, глядя прямо перед собой. Члены обслуживающего персонала стояли в проходе, повернувшись лицом к носовой части «Конкорда», не отрывая глаз от разноцветной пластиковой панели.

Хел снял трубку внутреннего переговорного устройства. Его тихий, ровный голос, пройдя через динамики, зазвенел, как металл:

— Расслабьтесь. Не смотрите назад. Мы приземлимся через пятнадцать минут.

Положив трубку, он соединился с кабиной пилота:

— Передайте текст донесения в точности согласно инструкции. Когда сделаете это, откройте конверт, который у вас в кармане, и приземляйтесь, следуя данным в нем указаниям.

Нос птеродактиля пригнулся к земле, и «Конкорд», взревев моторами, приземлился на временно освобожденном для его посадки поле военного аэродрома в северной Шотландии. Когда машина окончательно остановилась и двигатели, подвывая все тише и тише, умолкли, открылась дверца запасного выхода, и Хел спустился по лесенке, которую подкатили к борту. Он сел в старомодный «роллс-ройс-193 I», и тот, шурша шинами, двинулся по посадочной полосе.

Перед тем как автомобиль свернул к контрольно-пропускному пункту, Хел обернулся и увидел, как пассажиры, выйдя из самолета, строятся в четыре ряда под руководством человека, который играл роль старшего стюарда. Пять военных автобусов уже подъезжали к ним через летную полосу, чтобы увезти их с аэродрома.

Сэр Уилфред сидел в здании контрольно-пропускного пункта за выщербленным деревянным столом, потягивая виски и ожидая, пока Хел снимет с себя форму стюарда и переоденется в свой собственный костюм.

— Что с информацией? — спросил Хел.

— Необыкновенно драматично. Весьма впечатляюще. Пилот стал передавать радиограмму, что воздушные бандиты захватили самолет, и тут посреди текста, буквально на полуслове, звук вдруг оборвался и остался только совершенно пустой эфир да свист и шорохи радиопомех.

— Его кто-нибудь еще слышал?

— Его должны были услышать не менее полудюжины радистов по всей Северной Атлантике.

— Прекрасно. Значит, завтра ваши самолеты-искатели вернутся с докладом о том, что найдены следы авиакатастрофы, верно?

— Как дважды два.

— Будет доложено, что найдены обломки потерпевшего аварию самолета, и радиостанции Би-Би-Си в своих передачах новостей раструбят по всему миру о том, что, по всей вероятности, на борту произошел взрыв и что, согласно мнениям специалистов, это случайно сработало взрывное устройство, принадлежавшее арабским воздушным бандитам, послужив причиной падения самолета.

— Именно так.

— А что вы будете делать с самолетом, Фред? Страховые компании наверняка начнут проявлять излишнее любопытство.

— Предоставьте это нам. Если даже от империи ничего уже больше не осталось, у нас, по крайней мере, сохранилась еще та самая склонность к лицемерию, которая завоевала нам славу «Коварного Альбиона».

Хел рассмеялся:

— Ладно. Нелегко вам, наверное, было собрать столько оперативников со всей Европы и распределить для них роли пассажиров.

— Что верно, то верно. А пилотами и членами экипажа были парни из Военно-Воздушных сил; у них почти не оставалось времени, чтобы ознакомиться с системой управления «Конкордом».

— Ну еще бы!

— Мы на уши вставали, чтобы угодить тебе, старина!

— Мне жаль, что я доставил вам столько хлопот, особенно с этими пассажирами. Полторы сотни людей, посвященных в тайну всего этого предприятия, — придется вам теперь поломать голову над тем, что с ними делать. Но это был единственный способ, который я мог придумать, чтобы выполнить операцию и при этом уберечь ваше правительство от возмездия со стороны Компании. Что ж, в конце концов, они ведь все ваши люди.

— В какой-то степени ты прав, конечно. Однако это отнюдь не является гарантией того, что на них можно целиком положиться. Тем не менее мне удалось уладить эту проблему.

— О? И как же вы это сделали?

— Как ты думаешь, куда их повезли эти автобусы? Хел поправил узел галстука и до упора застегнул молнию на рюкзаке.

— Все сто пятьдесят человек?

— Это единственный надежный способ не допустить утечки информации, старина. В течение двух дней нам придется заняться также и командой уничтожения. Однако в каждом деле есть и своя светлая сторона, надо только как следует присмотреться. Как раз сейчас в стране обострилась проблема безработицы, а после чистки сразу же откроется масса вакансий для одаренных молодых людей и девушек — они смогут получить хорошее место в наших секретных службах.

Хел покачал головой:

— А ты и вправду крепкий орешек, Фред, вроде какого-нибудь окаменевшего доисторического ящера, а?

— Со временем даже душа покрывается коркой. Ты, конечно, не захочешь выпить со мной на прощанье?