Шива из стали

12

Помимо всего прочих дарований, комендант Норманди была опытным пилотом и время от времени испытывала искушение передать командование базой подполковнику Ходарку, а самой принять участие в операции вместе с Марутом и его людьми, хоть на успех рассчитывать особо не приходится. Она могла сколько угодно рассуждать, следует ли решаться на столь отчаянный шаг; долг просто-напросто велит ей, как старшему по чину, сделать всё возможное ради успеха предприятия. Какое-то время она даже подумывала обсудить этот вариант с Сэйди. Но в конце концов выбросила эту идею из головы. В любом случае остаётся одно кардинальное возражение: она просто не имеет права пренебречь своими обязанностями коменданта базы. Особенно этой базы.

Между тем, Гарри Сильвера ждала ещё одна любопытная встреча в столовой. На сей раз перед его столиком с подносом в руках остановился сам император Юлий, чтобы осведомиться, не занято ли место напротив Гарри. В столовой было много народу против обычного, так что император вроде бы случайно отбился от своей обычной свиты.

А может, на сей раз Юлий совершенно намеренно решил усесться отдельно от своих подданных. Определить, как именно обстоит дело, Гарри не взялся бы.

– Нет, свободно. Присаживайтесь. – Гарри буквально физически почувствовал, как много взглядов устремлено на них в этот миг, хотя не сводил глаз с человека, сидящего напротив. И император, и Гарри Сильвер оставались для всех обитателей базы тёмными лошадками.

– Мистер Гарри Сильвер, полагаю.

– Так точно. А вы, должно быть, правитель Галактики. Или я спутал её с какой-то другой галактикой?

Император даже бровью не повёл.

– Вы занимаетесь каким-нибудь делом, мистер Сильвер?

– Межзвёздной торговлей.

– О? Какого же рода? – с искренним, дружелюбным любопытством осведомился Юлий, снимая пробу со стоящего на подносе блюда и видимо наслаждаясь им.

– Минеральные концессии и родственные вопросы, – с напором заявил Гарри, вглядываясь в собеседника. И, помолчав, добавил: – Как я понимаю, вы заняты в правительстве.

– Я служу своему народу по мере сил, – безмятежно, уверенно разглядывал его император своими тёмно-карими глазами.

– Своему народу, а?

– Так я называю тех, кто по собственной воле решил служить мне верой и правдой. А я служу им. А чему служите вы, мистер Сильвер? – вопрос прозвучал совсем негромко, но Гарри будто током ударило.

На кончике языка уже вертелась резкая отповедь, но он так и не раскрыл рта. Чёрт побери, есть в этом человечке, сидящем по ту сторону стола, нечто эдакое, заставляющее поверить, что за каждым его словом, за каждым поступком таятся благороднейшие, возвышеннейшие основания. Что добрый старина Юлий Гарри Сильверу лучший друг – или стал бы другом, дай ему только крохотный шанс. И даже более того. Что кабы природе и судьбе позволили идти надлежащим курсом, скоро оба ощутили бы безмерную взаимную привязанность, сопричастность к некоему чудесному, идеалистическому делу, которое объединит их нерасторжимыми узами на всю жизнь.

Когда император заговорил снова, резкость, на миг прозвучавшая в его голосе, исчезла без следа.

– Видимо, все рядовые вопросы коммерции и торговли до поры до времени придётся отложить – пока не будут разрешены вопросы куда большей значимости.

– Смахивает на то, – кивнул Гарри. Потом тряхнул головой, будто пытаясь вытряхнуть что-то, и принялся за суп.

– Я с нетерпением жду, когда мы сможем схлестнуться с врагом, – с неподдельной искренностью признался человек, сидящий напротив.

В ответ Гарри лишь невнятно буркнул. Затем, мгновение поколебавшись, пожал протянутую императором руку.

На том разговор и завершился.

Быть может, эта встреча стала для Гарри последней каплей. Так или иначе, настал час, когда он больше не мог откладывать решение в долгий ящик. В результате Гарри Сильвер торжественно поднял ладонь и произнёс присягу, так что теперь ему смогли выдать военную форму. Как и каждому из шестерых первых добровольцев с Бани, прошедших эту процедуру чуточку ранее, ему присвоили временное звание. Как и большинство других, он получил звание, приемлемое для поста младшего пилота.

Как только отзвучали слова присяги, комендант отложила книгу, над которой Гарри присягал, чтобы тряхнуть ему руку. Руку, не так уж давно пожатую самим императором.

– Поздравляю, лейтенант.

– Спасибо, мэм. Пожалуй.

Капитан Марут, по случаю присутствовавший на церемонии, пялил на него глаза со смешанным удовлетворением и предвкушением. Больше этот зануда не сможет критиканствовать, прикрываясь штатским положением, не взирая на чины и ранги.

Получив от коменданта эмблемы для нового комбинезона, Гарри не тронулся с места, подбрасывая на ладони крохотные металлические безделушки и глядя на них с выражением, весьма далёким от энтузиазма.

Чуть позже Гарри присоединился к первой шестёрке добровольцев в комнате симуляторов для совместной тренировки, призванной проверить новый тактический план капитана Марута в условиях виртуальной реальности.

– Вы не с Бани, – заметил Шандор Тенцин. Почти все шестеро тоже стали лейтенантами. Только Гавот, вообще ни разу не состоявший в регулярных войсках, получил всего-навсего звание рядового третьего класса.

– Угу. Просто пролетал мимо.

– А. Не повезло.

– Поглядим, во что это выльется.

– Кстати, а в каком звании вы состояли раньше? – поинтересовался у Сильвера Карл Эномото, темноволосый и серьёзный доброволец.

– Бывало и выше, бывало и ниже, – отделался Гарри лаконичным ответом, не желая углубляться в предмет.

Тот же вопрос ему довелось выслушать ещё раз, из уст Шерри Равено, устремившей на него взгляд изумительных голубых глаз.

– Когда мы прилетели с Бани, вас с нами не было.

Гарри нашёл в себе силы не огрызнуться в ответ.

– Пора за дело, ребята, – подстегнул их капитан Марут. – Нам ещё учиться и учиться, – с последними словами он уставился на Гарри в упор. Гарри спокойно выдержал его взгляд.

Остальные добровольцы откатали на симуляторах уже порядочное количество часов. Моложавый и миловидный Кристофер Гавот приступил к тренировкам, широко распахнув глаза, с куда более неподдельным энтузиазмом, чем все прочие. Да и новая форма была ему к лицу. Он уже прошёл пару часов элементарного курса пилотажа, преподаваемого всем новобранцам только для того, чтобы они отведали, что происходит на борту корабля. Но когда дойдёт до дела, Гавоту найдут такой пост, где его неопытность не сыграет особой роли.

Гарри слышал, как он уверяет капитана, что готов на всё.

– Рад слышать, рядовой, – меньшего от своих подчинённых Марут и не ждал.

А хронометр всё тикал, отсчитывая часы и дни, и прогнозируемое время прибытия Шивы со своим эскортом на Летний Край зловеще надвигалось. Комендант Норманди открыто отметила роковой срок на календарном хронометре, чтобы все без исключения на станции помнили о нём. Теперь некоторые соображения секретности можно преспокойно выбросить из головы – даже если на базу просочился агент Керманди, даже если сюда проник доброжил, во всей Вселенной не сыскать средства доставить с Гипербореи хоть какую-то весточку до того, как пробьёт роковой час.

Назавтра сержант Гауати, надзиравший за некоторыми аспектами базовых испытаний и тренажа добровольцев на симуляторах, предоставил Норманди весьма благоприятный предварительный отчёт о Гавоте. Куда пристроить последнего, никто пока не решил.

– Зато у него будто напрочь нервов нет, а в запланированной нами операции это будет несомненным преимуществом.

Отчёты об остальных новобранцах были как минимум умеренно благоприятными. Кроме того, сержант доложил, что к текущему моменту каждый из них успел задать ему один и тот же знакомый вопрос: «Когда прибудут наши настоящие корабли?»

Но всего через пять минут после отбытия сержанта Гауати, комендант получила кардинально иной отчет о Гавоте.

Клер поняла, что не всё ладно, как только ей доложили, что мэр Розенкранц, только что прибывший на стационарную орбиту, настоятельно требует новых безотлагательных переговоров на короткой дистанции. На сей раз мэра сопровождали лишь доктор, чьего имени Норманди припомнить не смогла, да пилот.

– О-ох, – выдохнула комендант под нос, как только лысая голова Розенкранца выскочила на головизоре. Выражение лица мэра предвещало беду.

– Позвольте мне с самого начала сказать, комендант, – без ненужных экивоков начал он, – что я только что потребовал отставки шефа Гильденстерна и получил её.

Испытанное комендантом облегчение тотчас же перечеркнули дурные предчувствия. «За что?!» Она так растерялась, что даже не поняла, произнесла вопрос вслух или нет.

Впрочем, что так, что эдак, Розенкранц уж постарался дать ответ.

– За одно дело, про которое я и сам узнал почитай пару часов назад. И вопрос этот лёг тяжким грузом на мою совесть. Вернее, мог бы лечь, если бы я сидел сложа руки. Я не могу спустить это дело на тормозах, я просто-таки обязан сказать вам. Доктор подтвердит мои слова.

И пока мэр продолжал рассказ, Норманди приходилось то и дело напоминать себе, что она видит перед собой лишь изображение; и ещё с добрую минуту отвечать ему вопросами или вспышками гнева совершенно бесполезно.

И тем не менее, мгновение спустя комендант поймала себя на том, что недоверчиво переспросила:

– Откуда прибыл рядовой Гавот?…

Полное название специализированной больницы на Благих Намерениях ей стало известно лишь позднее, когда Сэйди выудила его из базы данных общего характера. Вообще-то официальное название тревоги отнюдь не внушало. Но по сути заведение представляло собой строжайшим образом охраняемое место заключения криминально безумных – одно из тех заведений, которые межзвёздные советы и разнообразнейшие прочие органы и инстанции стремятся сплавить на захолустные планеты вроде Благих Намерений, потому что граждане и правительства настоящих планет чересчур влиятельны, чтобы согласиться принять их на своей территории.

Узнав о реакции Норманди, Гарри подивился, что комендант ведать не ведала о существовании на Бане подобного учреждения, что она проявляет вопиющую неосведомлённость о соседствующем сообществе и во многих других отношениях. Но факт есть факт. И потом, она ведь даже не слыхала об императоре. Она ни разу не навестила Благие Намерения – считала необходимым отвергать редкие приглашения на планету, потому что не могла проявить ответное гостеприимство.

Отговорив своё, мэр уступил место доктору, оказавшемуся директором больницы.

– Один из шести человек, вызвавшихся добровольно вступить на военную службу, этот Кристофер Гавот… – басом пророкотал доктор и замялся, не зная, как продолжать. Худощавые, резные черты придавали ему чуть ли не аскетический облик.

Норманди поспешно пролистала личные дела, затем уставилась на появившуюся на дисплее нужную запись – единственный достоверно подтвержденный факт о Гавоте.

– Но тут ведь говорится, что он ветеран, награждённый за доблесть?

– Да, мэм. – Доктор пригладил ладонью свои седеющие волосы. – Формально говоря, вполне достоин награды, поскольку всякий, совершивший определённые деяния в бою, заслуживает медали. Но…

– Но что?

Выслушав ответ, Клер даже не нашла, что сказать.

– … он пользуется именем Кристофер Гавот. Я говорю «пользуется именем» намеренно, потому что нам известно, что в прошлом он выступал под рядом других имен. Видимо, персонал больницы в моём лице несёт определённую ответственность за то, что мы не охраняли свою аппаратуру связи с должным усердием. Но прежде всего повинен шеф службы общественного порядка – бывший шеф, как я полагаю. Даже узнав, что Гавот натворил, шеф Гильденстерн отказался предпринять какие-либо шаги. Позволил этому человеку отправиться в космопорт, где тот присоединился к остальным добровольцам. Хоть я и предупреждал, что он социопат.

– Кто-кто?

– Социопат. Это смягчённая медицинская формулировка. По сути же, человеческим языком говоря, это означает, что Гавот убивает всякого, кто ему не угодит.

– Он… убивает?!

– С такой же лёгкостью, с какой большинство людей давит клопов. Он также пытает ради забавы – хотя до подобного он доходит чрезвычайно редко. Фактически говоря, он не садист. Он приговорён к пожизненному заключению без права обжалования приговора.

Последовало долгое молчание. Комендант раскрыла было рот, намереваясь спросить, скольких же человек Гавот убил, но решила, что уж лучше этого не знать.

– Тогда почему же, Господи помилуй, ему позволили прибыть сюда?

Теперь настала очередь смешаться доктору, хоть он и пытался напустить на себя величественный вид академической невозмутимости.

– Ну-у, комендант – я обнаружил, что не могу угодить одновременно и местным властям, и Военно-космическому флоту. Мне дали понять, что на его выписке настаивали вы– дескать, вам нужны все до единого, кто отвечает определённым требованиям, а Кристофер Гавот несомненно отвечает предъявленным требованиям ничуть не хуже всякого, да ещё получше большинства.

Откинувшись на спинку кресла, Норманди воззрилась на доктора с таким видом, будто собиралась отдать приказ расстрелять его корабль вдребезги.

– Черт побери этого Гильденстерна. Так я и знала, что он заготовил какой-то подвох. Он сделал это лишь для того, чтобы насолить мне. Выпустил на свободу убийцу-маньяка, наплевав на то, какой вред он способен причинить окружающим.

– … а мистер Гавот каким-то образом прослышал о вашем призыве добровольцев, – заключил доктор изложение подробностей, – и каким-то образом добрался до больничного терминала, расстаравшись, чтобы его имя наверняка попало в список кандидатур.

– А его личное дело, которое мне переправили? Оно-то не подложное?

– Насколько мне известно, нет. Три года назад он был вместе в составе экспедиционного корпуса командора Принсепа, когда тот действовал в туманности Мавронари. – То есть в тысячах световых лет от сектора, включающего в себя Гиперборейскую систему. – Там Гавот был тяжело ранен, сражаясь с берсеркерами, и вернулся в медироботе. Как сказал Принсеп: «Лично я могу сказать, что если бы не он, меня бы уже не было в живых».

– Но в личном деле говорится, что Гавот никогда не служил в Военно-космическом флоте. И ни в каком другом воинском формировании.

– Совершенно верно, не служил. История странная, и насколько я могу судить, не слишком вразумительная.

– Доктор, мы действительно оказались в весьма затруднительном положении, и я неустанно ломаю голову, не сможем ли мы найти ему достойное применение – конечно, при условии, что он всё ещё склонен к сотрудничеству. Расскажите мне о нём побольше.

Доктора эта идея просто-таки шокировала.

– Я не могу давать вам советов в военных материях, комендант. Мне не ведомо, какие ещё опасности грозят вашим людям. Я могу лишь уведомить вас о том факте, что мистер Гавот может являть весьма серьёзную угрозу.

Витающая над головизором головка мэра Розенкранца продолжала угрюмо наблюдать за происходящим.

– А насколько именно серьёзную? – строго осведомилась Нормандию. – И кому? Членам своего экипажа, другим людям на базе? Он пробыл здесь уже несколько дней и, насколько мне известно, покамест не у нас не возникло ни малейших проблем.

– В дело замешано столько факторов, – вздохнул доктор, – что практически невозможно сказать. Гавот может жить в человеческом сообществе, будь оно военным или гражданским, днями, месяцами и даже годами, не причиняя никому ни малейшего вреда. В прошлом подобное уже случалось, может повториться и в будущем.

Если на него найдёт такой стих, он может забавлять младенца или ласково опекать калеку. Он может проявлять остроумие и веселье. Он может с радостью рискнуть своей жизнью в сражении против берсеркеров – его история болезни показывает, что в минувшем подобные занятия доставляли ему наслаждение. Но только не пробуйте перечить Кристоферу Гавоту. Даже не раздражайте его. А если вам всё-таки придётся отважиться на такое, не поворачивайтесь к нему спиной. В его душе зияют громадные пробелы. Другие люди означают для него не больше, чем компьютерная графика – они могут быть полезны, они могут стать источником удовольствия того или иного рода. Однако он считает окружающих людей ничтожным козявками. Для него убить кого-нибудь – всё равно, что выключить головизор.

Опасаясь принять предупреждения мэра – и даже доктора – за чистую монету, Клер Норманди приказала Сэйди получить подтверждение. Что оказалось делом не таким уж простым: в имеющейся базе данных о Гавоте не упоминалось ни словом – как не упоминалось бы ни словом о громадном большинстве живущих людей, раскиданных по просторам двух процентов освоенной части Галактики, или о большинстве других людей, поселившихся на Бане в последние два-три стандартных года.

Комендант приняла решение вызвать для допроса всех людей, прибывших в последнее время с Благих Намерений. Но первым делом она предпочла переговорить с подполковником Ходарком, принявшим решение без малейшего труда.

– Вообще-то мне наплевать на отзыв этого командора Принсепа – уж Бог ведает, что это за птица. Мне наплевать, даже если Гавот – второе пришествие на свет Иоганна Карлсена [3], мы не настолько отчаянно нуждаемся в людях, чтобы хотя бы теоретически рассматривать возможность его использования.

– Может и не настолько отчаянно, но нуждаемся. Мы не смеем снять с нашего объекта необходимых людей, а никаких других людей, кроме необходимых, на базе просто-напросто нет. Сумеем мы прикончить Шиву или нет, бросить свои первостепенные обязанности мы не вправе – слишком уж они важны, чёрт возьми. Ряд постов должен быть занят живыми людьми круглые сутки, даже если это сидячая работа. Кроме того, подавляющее большинство моего личного состава по-настоящему обучены только одному – сбору разведывательной информации и её расшифровке. В планируемой нами акции они будут совершенно бесполезны. Для налёта нужны… люди особого рода.

– С этим спорить я не могу, комендант. Но мне по-прежнему очевидно, что этого Гавота следует засадить за решетку.

– Конечно, вы правы, – вздохнула Норманди. – Если только не выяснится, что это какая-то ужасная ошибка. Позволять ему разгуливать на свободе мы не можем.

Как только Ходарк ушёл, она обернулась к головизору.

– Сэйди? Будь добра, отыщи мне сержанта – того, который должен исполнять у нас роль военной полиции. – Подобная нужда не возникала уже два года, и припомнить фамилию сержанта с ходу комендант Норманди попросту не сумела. – Пусть явится ко мне в кабинет, и без промедления. – В самый первый раз с тех пор, как она приняла командование базой, Клер искренне порадовалась, что среди её подчинённых есть человек, обладающий квалификацией подобного рода.

Не прошло и двух минут, как перед ней уже стоял сержант – плотный, мускулистый мужчина.

– Мэм?

– Я хочу, чтобы вы взяли двух-трёх надёжных людей – лучше всего крепких мужчин – и задержали курсанта Кристофера Гавота. Обыщите его самым тщательным образом и поместите в карцер. Никаких отсрочек ни под каким видом, сопроводите его прямиком в карцер, где бы он ни находился. Никаких разговоров. Все вопросы адресуйте ко мне; некоторое время спустя я зайду его навестить.

– Есть, мэм.

– И ещё одно, сержант. Проявляйте предельную осмотрительность, ради своей же собственной безопасности; мы располагаем надёжными сведениями о том, что он представляет серьёзную угрозу.

Внимательное выражение лица сержанта слегка переменилось. Но он знал, что задавать вопросы не время и не место, а выбить его из колеи было не так-то просто.

– Есть, мэм.

Как только он удалился, комендант подумала: «После надо будет позаботиться о бывшем шефе мистере Гильденстерне. Это ему просто так с рук не сойдёт. Но только после».

Поиск в сверхсекретных архивах разведки – куда более детальных, чем общеисторическая база данных – выявили тот факт, что в одном или двух перехваченных посланиях берсеркеры поминали Гавота. Никто так и не узнал, почему врагам понадобилось его имя или как его узнали. В список подозреваемых в доброжильской деятельности он не попал. Имя его встречалось, но сообщения были зашифрованы каким-то особым кодом – то ли новым, то ли специальным, то ли не поддающимся взлому.

Как только имя Гавота всплыло, служба безопасности наверняка прониклась бы желанием подробнейшим образом выяснить у него, как оно попало в список – не объясняя ему, откуда взялся подобный список. Но так уж получилось, что служба безопасности где-то далеко, на иных планетах, и коменданту придётся обождать.

Комендант Норманди беседовала с Сэйди, потому что хотела побеседовать хоть с кем-нибудь:

– Берсеркеры присваивают кодовые имена некоторым из наших вождей и обмениваются сведениями о них, обсуждают их в каком-то смысле, и наверняка оценивают их результативность в баллах, точь-в-точь, как мы оцениваем эффективность их полководцев. Очевидно, они держат досье на довольно значительное количество человеческих индивидуумов, и не только на полководцев. Мы даже не догадываемся, за что некоторые из них попадают в список особо интересных персон.

Практика научила Сэйди быть благодарным слушателем.

– Надо полагать, их общие списки включают в себя имена доброжилов. Их союзников, а также наиболее важных из их врагов.

– Надо полагать. К сожалению, в большинстве случаев совершенно невозможно выяснить, что именно они говорят друг другу о каждом их упомянутых индивидуумов, или в какую категорию он попадает. Но имена зачастую проходят открытым текстом. Кстати, служба безопасности совершенно права в своих умозаключениях. Нет ни малейших оснований полагать, что Гавот, несмотря на… э… весьма очевидные изъяны психики, является или когда-либо являлся доброжилом. У командора Принсепа не было видимых причин подтасовывать факты в его послужном списке. Похоже, он – Гавот – считает всё это исключительно увлекательной игрой.

Единственными помещениями для содержания заключенных на базе были два карцера, расположенные стена к стене на среднем подземном ярусе, и, насколько было известно коменданту, ещё ни разу не использовавшиеся по прямому предназначению.

Сам заключённый, когда наконец предстал перед комендантом Норманди, стоявшей по ту сторону статглассовой двери его камеры, признался, что провёл в больнице около года, но утверждал, что пережитое морально укрепило его. Заявлял, будто постиг, насколько драгоценна жизнь.

Заключительные его слова звучали торжественно и искренне, и впечатление ещё более усиливалось тем, что звучали они совершенно не наигранно; более того, порой даже казалось, что голос его вот-вот надломится от едва сдерживаемых чувств.

– Всё это чудовищная ошибка, мэм.

– Искренне надеюсь. Можете ли вы объяснить, каким образом была допущена подобная ошибка?

Он утверждал, что его заточение в больнице на Благих Намерениях было громадной ошибкой с самого начала. Мол, имеются определённые лица, – высокопоставленные сановники на отдалённых планетах, – травящие его уже не первый год.

– Поверите ли вы мне, комендант, если я присягну, что не виновен ни в одном из вменяемых мне в вину ужасающих преступлений? Если я дам вам хорошее, основательное объяснение того, как невинный человек может стать жертвой навета?

При этом Гавот, как бывалый уголовник, стоял по стойке «вольно», слегка расставив ноги и заложив руки за спину, посреди места текущего заключения. Размер камеры составлял три на четыре метра. Единственная койка у стены представляла собой прозрачные тенёта, сотканные из силовых полей. Манипулируя имеющимся в камере пультом управления, заключённый мог превратить койку в тренажёр или заставить её принять форму кресла со столиком. Приятный свет успокоительного оттенка излучался всей поверхностью потолка. Канализация в дальнем углу тоже была выставлена на полное обозрение, как и вся обстановка камеры, и неуязвима ни для каких покушений человеческих рук.

– Я бы с радостью поверила вам, мистер Гавот. Я бы с радостью ухватилась за любую возможность выпустить вас и приставить к делу. Но ознакомившись с вашим досье, я не вижу ни единой лазейки для подобного решения.

Гавот сделал грациозный жест; в движении его руки выглядели куда сильнее, а ладони казались очень крупными и ловкими – наверное, будь такая возможность, Гавот скрыл бы это качество.

– Тогда не буду тратить ваше драгоценное время на бесплодные споры, – только и сказал он. – Моя участь в ваших руках – впрочем, учитывая тот факт, что вы пребываете в настолько отчаянной ситуации, чтобы принять меня в свои ряды, пожалуй, и ваша участь находится в моих руках.

Клер Норманди примолкла, но лишь на миг. Затем резко развернулась.

– Проследите, чтобы он ни в чём не нуждался, сержант. Но не выпускайте его из камеры ни под каким видом.

– Я требую соблюдения своих гражданских прав, – заявил голос, по-прежнему спокойный, раздавшийся из громкоговорителей камеры.

– Как только решу, как с вами быть. Но в данный момент вы являетесь субъектом законов военного времени, – отрезала комендант Норманди.

Может, и в самом деле есть хоть крохотный шансик, что Гавот действительно невинен, как утверждает? Что-то сомнительно, а беспокоиться об этом попросту некогда. В данный момент у неё хватает оснований для более серьёзных тревог.

Она уже уходила, когда вслед ей донеслось:

– Виновен я или нет, но всё так же готов бить берсеркеров, комендант. Нет ли в этом файле заметки, комментария командора Принсепа? Он-то уж скажет, как здорово я себя зарекомендовал.

Марут выразил своё пожелание, чтобы на астероиде приземлился хотя бы один корабль с Благих Намерений.

– В лучшем случае нам удастся его реквизировать.

– Сомневаюсь, что они пошлют боевой корабль. Они уже выслали все корабли на патрулирование.

– Ладно, по крайней мере, мы смогли бы хотя бы сбыть этого маньяка туда, где ему надлежит находиться.

– Фактически, как мне сказали, Гавота вовсе нельзя назвать маньяком.

– А вдобавок я слыхал, что фактически он и не садист. Скажите это его жертвам – глядишь, им полегчает. Кстати, было бы любопытно знать, сколько их было всего.

– Не знаю и не хочу знать. Никого из моих людей он сюда не причислит. Да, сбыть мистера Гавота с рук было бы очень недурно. Но куда важнее позаботиться, чтобы остальные добровольцы зарекомендовали себя достаточно хорошо для дела.

До сей поры результаты тренировок остальных добровольцев из первой партии подавали надежды.

Оказаться за решеткой, едва вдохнув сладкий воздух свободы – этот удар по психике Гавота оказался куда более сокрушительным, чем он продемонстрировал коменданту и сержанту. Разумеется, он ничуть не удивился, – удивительно скорее то, что ему позволили разгуливать на свободе настолько долго, – но возвращение в тюремную камеру потрясло его сильнее, чем он ожидал.

Уже давным-давно, и в больнице на Бане, и за годы до того, он чуть ли не упивался опасливыми взглядами людей. Но за последние месяца три-четыре он мало-помалу начал чувствовать, что подобные взгляды сидят у него в печёнках. Затем, стоило ему сесть на борт корабля до Гипербореи, и всё переменилось. По отношению остальных рекрутов было сразу же ясно, что никто из них даже не догадывается о его прошлом. Да и ни один из членов экипажа корабля, доставившего сюда, не ведал о его… особых полномочиях. Просто великолепно!

Конечно, всё это было слишком уж замечательно, чтобы продолжаться в том же духе. И возвращение за решётку отнюдь не удивило Гавота – и всё же стало для него достаточно чувствительным ударом.

Любопытно, скольким из его новых потенциальных товарищей по службе поведали о его биографии, и сколько именно сказали.

– Хавать пора.

Гавот поднял голову, удивлённо заморгав при звуке этого жизнерадостного голоса. Пришёл сержант, тот самый, что так ловко упрятал его в карцер, с подносом в руках, в сопровождении солдатика с широко распахнутыми глазами. Как сказал сержант, отныне и впредь забота о Гавоте поручена именно этому солдатику.

Судя по всему, обоих блюстителей порядка весьма основательно просветили на предмет статуса и подноготной их подопечного. По меньшей мере, им известно, в какой больнице он содержался и за что был туда отправлен.

Гавот уныло осмотрел содержимое подноса, когда молодой солдатик просунул его сквозь окошко в стене. Ладно, не хуже, чем можно было ожидать.

Сержант спешил по каким-то другим делам, но перед уходом всё-таки дал своему помощнику какие-то наставления – слишком тихо, чтобы Гавот смог разобрать хоть слово.

Несмотря ни на что, Гавот не удержался, чтобы не похвастаться.

– А знаешь, сержант, в больнице мне… назначили особого сожителя?

– А?

Оба синхронно повернули к нему головы – естественно, ни тот, ни другой не догадывались, куда он клонит.

– Я что-то не улавливаю… – произнес сержант.

– О, простите, я выразился несколько туманно. – Гавот вежливо тряхнул головой. Шагнул вперёд, прислонившись к статглассовой стене и прижав к ней губы, будто собираясь что-то сообщить по секрету. – Нас двоих, с точки зрения персонала являвших одну и ту же специфическую проблему, поселили в одной комнате. Отнюдь не случайно, уверяю вас. Нет, они искренне надеялись, что один из нас хотя бы устранит другого, таким образом сократив число специфических проблем ровно вдвое. – Гавот замолк.

– И?

Молодой человек в тесной камере приподнял брови.

– И вот я здесь. – Голос его прозвучал даже ласковее обыкновенного.