Шива из стали

14

Едва попав за решётку, заключённый подал официальное прошение позволить ему связаться с гражданским адвокатом на Благих Намерениях. Его прошение не то чтобы отклонили, а просто проигнорировали. Все его возражения и вопросы обождут до поры, когда у коменданта Норманди появиться время поразмыслить над ними; разумеется, никто даже не догадывается, когда это произойдёт.

Кристофер Гавот полагал, что легче всего будет устроить побег, когда сержант и его помощники явятся, а это рано или поздно непременно случится, чтобы отвести его на посадочную площадку или в ангар для погрузки на корабль и отправки обратно на Благие Намерения. Велики ли его шансы вырваться на свободу, целиком и полностью зависит от того, насколько дотошно сержант и его помощники будут исполнять свои обязанности, и Гавота тревожило, что командовать будет всё тот же сержант. Конечно, о настоящем шансе ускользнуть, вообще вырваться из Гиперборейской системы, нечего и думать. Для этого необходимо каким-либо образом пробраться на борт звездолёта и направить его куда-нибудь в другое место – рассуждая здраво, надеяться на подобное было бы слишком наивно. Куда более вероятен вариант рангом пониже, но всё-таки тоже чрезвычайно удовлетворительный. Избавиться от уз хоть на пару минут или даже на пару секунд было бы вполне достаточно, чтобы расплатиться кое с кем из людей, заправляющих системой, не позволяющей ему насладиться жизнью на полную катушку. Кристофер Гавот уж сумеет оставить свой знак ещё разок.

Да, ему доводилось бывать в заведениях и похуже, да и тут он не задержится. В крайнем случае его выпустят из камеры и переправят куда-нибудь ещё, и довольно скоро. Интересно бы поглядеть, что это сулит.

Поднявшись с койки, Гавот потянулся, старательно разминая руки, спину и ноги. Настучал простенькие команды на небольшой плоской панели в стене, воспользовавшись той крупицей свободы и полномочий, которую ему оставили, преобразовал бесплотные поля койки в велотренажёр и подрегулировал положение седла до желаемой высоты.

Переступив порог камеры, он тратил изрядную часть времени на физкультуру. Теперь, как чаще всего во время занятий, он сбросил всю одежду и принялся крутить педали в чём мать родила. Если его невидимые стражи поглядят на него, что они несомненно проделывают время от времени, и увиденное придётся им не по душе – что ж, могут и не смотреть.

Если же, с другой стороны, хотя бы одного из них заинтересует красота его тела, это откроет новые возможности. Он знал, не придавая этому особого значения, что его тело прекрасно. Он всегда полагал, что люди обоих полов должны испытывать к нему физическое влечение, и не очень удивлялся тому, что его расчёты зачастую оправдывались.

Конечно, он не мог не признаться самому себе в той маленькой слабости, что старался выбросить из головы те случаи, когда его надежды не сбывались.

В данный момент пространство за статглассовой стеной, отведённое для посетителей, желающих увидеть его лицом к лицу, пустовало. Впрочем, его никто никогда и не навещал, кроме немногочисленных представителей властей.

Гавот не мог никак определить, наблюдают за ним или нет через какие-нибудь потайные камеры в стенах или потолке камеры. Но можно предположить, не боясь ошибиться, что как и во всех тюрьмах, каждый его шаг записывается на плёнку.

В последние годы его тело прошло через массу всяких передряг, но Гавот был искренне убеждён, что оно по-прежнему прекрасно.

«Интересно, – гадал Гавот, – не удастся ли мне когда-нибудь каким-нибудь чудом стать консультантом по устройству тюрем?»

Проведя во всяческих местах заключения чуть ли не всю свою взрослую жизнь, он стал своего рода знатоком камер и тюрем. Многие подобные сооружения выстроены уже настолько продуманно, что совершить или даже вообразить побег из них абсолютно невозможно. Но факт остаётся фактом: ни одна из них ещё не сумела удержать его в своих стенах более года.

Не то, чтобы Кристофер Гавот обладал какими-либо сверхчеловеческими способностями, позволяющими ему проходить сквозь стены. Просто до сих пор вселенная будто покровительствовала ему. В какую бы дыру ни упекли его собратья-люди, какими бы стенами и силовыми полями ни оградили его, всякий раз подворачивался благоприятный случай, открывавший ему путь на волю. Взять хотя бы тюрьму-больницу на Благих Намерениях. Более надёжное узилище невозможно и вообразить, и шансы Гавота покинуть его живым были настолько близки к нулю, что меньше и быть не может. И всё же вот он, туточки.

Его избавление от Благих Намерений стало уже вторым случаем в жизни, когда берсеркеры косвенно сослужили ему добрую службу, будто хитроумное средство, изобретённое самой вселенной, дабы открыть ему путь на волю. Наверное, следовало бы испытывать благодарность, но Гавот что-то не находил в душе подобных чувств.

Равно как не испытывал ни малейшей склонности благоговеть перед машинами смерти – да и вообще перед кем или чем-нибудь, если уж на то пошло. Зато испытывал любопытство. Берсеркеры – весьма увлекательные противники, и особой ненависти к ним Гавот не питал, как не питал особой ненависти и к людям. Единственное, чего просил он от вселенной – это возможности развлекаться на свой собственный лад.

Крутя педали сотканного из силовых полей велосипеда и постепенно наращивая темп, ритмично толкая сильными руками подвижный руль, пока всё тело не заблестело от пота, Гавот обдумывал сведения, по крохам собранные из разговоров окружающих по пути на Гиперборею. Должно быть, ситуация действительно отчаянная, раз командир Военно-космического флота бросает клич о добровольцах.

Всякий раз, когда выпадал случай – не настолько часто, как ему хотелось бы – Гавот пытался затеять разговор со своим новым надзирателем – молоденьким солдатиком, имя которого Гавот уже позабыл. Судя по всему, юнцу не запретили беседовать с заключённым, лишь бы не открывал камеру и не позволял ему общаться с кем-либо ещё.

– Полагаю, подготовка к сражению идёт полным ходом.

– Наверно.

– Ты не передашь от меня весточку коменданту базы?

– Может, и передам. Чего?

– Перед тем, как меня засадили сюда, я прошёл пару тренировок. Начал уже чувствовать, что за операция затевается, насколько она важна… Я бы хотел передать весточку коменданту, что если у ней подвернётся какая-нибудь по-настоящему чересчур опасная работёнка, настолько скверная, что она даже не решится просить кого-нибудь из своих людей пойти добровольцем… В общем, я пытаюсь сказать, что добровольно вызываюсь на эту работу прямо сейчас, какой бы она ни была.

Юнец вытаращился на Гавота, явно не зная, принимать ли его слова всерьёз.

– Так передашь весточку? – Правду говоря, Гавот и сам толком не знал, насколько всерьёз это предложил.

Кивнув, солдатик удалился.

Снова оставшись в одиночестве, Гавот на время позволил воображению разыграться. Вот комендант Норманди навещает его в камере, чтобы попросить добровольно исполнить какую-то напрочь самоубийственную работу. Они только что обнаружили в зале трофеев какую-то мину с тройным подвохом, и надо обезвредить её, пока она не разнесла в пух и прах всю базу. Выполнить эту работу по силам только человеку. Конечно, за успешное выполнение задания сулят просто фантастическое вознаграждение. Комендант в ужасном отчаянии приходит умолять его принять эту задачу на себя.

Этот эпизод воображение Гавота изображало очень живо и реалистично: за годы ему довелось повидать множество людей, умолявших о вещах, казавшимся им жутко важными. «Ну-у, – говорил он воображаемой Норманди, – если вы встанете на колени, может, я и уступлю вашим мольбам». На этом месте видение угасло…

Пока Гавот крутил педали и предавался мечтаниям, Гарри Сильвер изо всех сил старался убедить себя, что наспех состряпанный, отчаянный план Марута устроить засаду на Шиву может увенчаться успехом. Гарри ничуть не сомневался, что мог бы… если бы обзавестись ещё хотя бы тремя надежными военными кораблями с вышколенными экипажами. Да если бы нападающие смогли хоть раз прорепетировать штурм с реальными машинами, техникой и телами, сыплющимися из космического пространства на реальные скалы; да если бы они имели более-менее чёткое представление, каковы реальные силы противника на Летнем Краю… да если бы эти силы не оказались просто-напросто чудовищными.

Но обстоятельства сложились так, что у понукаемых ими людей с Гипербореи не было ни единого из этих преимуществ.

Это практически самоубийство. И он, Гарри Сильвер, сам вызывался участвовать в нём.

В последние два-три дня тактики трудились с лихорадочной поспешностью, словно пытаясь обогнать время в попытке рассмотреть все варианты без исключения. А как поступит Шива, если, прибыв на Летний Край, обнаружит, что станцию штурмуют? Возглавит силы берсеркеров, и если все пойдёт, как раньше, скорее всего выиграет бой. Если же на стороне людей будет подавляющее численное превосходство – что в данный момент абсолютно невозможно – Шива скорее всего уберётся к чертям, чтобы дать бой как-нибудь в другой раз.

Импровизация Марута – можно считать её выдающейся, можно считать безумной – требует, чтобы люди пробрались на базу берсеркеров среди бела дня и скрылись из виду, захватив контроль над вражеской твердыней изнутри ещё до того, как покажется Шива со своим более чем солидным эскортом.

Всё может полететь к чертям буквально на каждом шагу. Да вдобавок о противнике известно настолько мало, что даже список возможных поводов для головной боли и то не составишь.

Но тут уж ровным счётом ничего не поделать.

Теперь, когда до старта возрождённого экспедиционного корпуса осталось всего несколько часов, настало время погрузить миникорабли на суда, которые доставят их в окрестности Летнего Края.

Марут заявлял, что сможет отбуксировать их к месту назначения в силовом пузыре, однако для Гарри это означало, что все они должны взлететь строго одновременно. Куда ни глянь – всюду одни лишь неразрешимые проблемы.

Сильвер уже добрых полтора дня как не пил ничего крепче минералки, и промочить горло в обозримом будущем ему не светило. Что не помешало ему отправиться в бар, как только выдалась передышка примерно в четверть часа, чтобы хоть посидеть за столиком. Хоть в эти дни здесь царило полнейшее запустение, куда приятнее в одиночестве сидеть в баре, чем таращиться на голые стены тесной безличной комнатушки. Или на переборку, сидя в противоперегрузочном кресле собственного корабля – нет, тут же поправил себя Гарри, своего бывшего корабля. Не пройдёт и пары часов, как вид рубки обрыднет ему хуже некуда.

Как только высокий, обходительный пирамидальный механический официант подкатил к столику, Гарри заказал чего-нибудь слабенького, простую газировку с капелькой чего-нибудь кисленького для вкуса, только чтобы подержать в руках бокал. Так он и сидел, устремив взгляд на полуреальную растительность клуба и от всей души желая затеряться в джунглях.

Ну ладно, никого этим не обманешь. Даже себя. Гарри поймал себя на том, что следит за дверью в надежде, что Бекки покажется снова.

Сам навлёк на себя несчастье, и теперь ни черта уже не поделаешь. Конечно, сам виноват, сунул голову в петлю по доброй воле, расписался возле галочки на пунктирной линии, и в результате всё разительно переменилось. Штатскому сошло бы с рук много такого, на чём лейтенанту спуску не дадут. Если бы только ему на время присвоили генеральское звание… держи карман шире.

Он и так зашёл со своими возражениями против пересмотренного плана атаки чересчур далеко, чуть ли не до открытого неповиновения – да какое там «чуть ли», по мнению Марута это просто-таки бунт на корабле.

Теперь, не в силах измыслить более дельный образ действий, Гарри мысленно проиграл последнюю стычку с капитаном. В последние пару дней совещания проходили по накатанной колее, участники буквально твердили заученные реплики.

Марут: «Я приказываю вам, лейтенант, прекратить отпускать свои безответственные замечания. Это чистой воды нарушение субординации!»

Сильвер: «Да идите вы к чертям со своей субординацией! Вы что же это, засадите меня на губу? Прикажете расстрелять без суда и следствия? Капитан, если вы рассчитываете добиться хоть мизерного результата, без меня вам просто не обойтись».

Марут: «Если вы хоть на минуту возомнили, лейтенант…»

И если бы не комендант Норманди, обычно присутствовавшая на этих совещаниях и поддерживавшая хотя бы иллюзорную конструктивность военных советов, эти двое просто-напросто перегрызли бы друг дружке горло. В конечном итоге только от неё зависело, засадить Гарри на гауптвахту или нет.

Таково, вкратце, положение дел на данный момент. Сильвер не мог не признать, что капитан прав по крайней мере в одном: если лейтенант Гарри Сильвер и дальше будет возражать против плана настолько категорично, что ему нельзя будет доверить участие в боевых действиях, со стороны командира будет логичнее всего засадить лейтенанта Сильвера за решётку; ассортимент имеющихся мест заключения невелик, и скорее всего он угодит в камеру по со соседству с убийцей, коротая дни в ожидании суда военного трибунала. Впрочем, долго сей ритуал ждать себя не заставит и разыграется при первой же возможности, независимо от того, вернётся ли кто-нибудь после атаки на Шиву или нет.

Но у Гарри имелись и другие основания окоротить свои возражения, и даже более веские, чем избавление от тюрьмы. Настало время предложить что-то дельное или заткнуться. Высказывать возражения слишком поздно, если только не можешь предложить взамен провального плана какой-нибудь другой, получше; а сей подвиг в данный момент Гарри Сильверу совершенно не по силам. Как ни бестолков замысел Марута, он воплощает в себе единственный шанс спасти население этого сектора, а за ним и соседних секторов, а там и всё человечество от окончательной погибели в адском пламени Шивы. Какая-никакая, а подготовка завершилась, начат обратный отсчёт времени, операция помчалась вперёд, набирая обороты, и теперь её не в силах остановить ничто и никто – кроме коменданта.

Последнее напомнило Сильверу о том прискорбном факте, что комендант Норманди поддерживает план обеими руками. И вовсе не оттого, что она так уж глупа, мысленно отметил Гарри. Просто на подхвате нет ничего более подходящего, а для офицера её ранга сидеть сложа руки – преступление. И снова, в который уж раз, Гарри порадовался, что ему не довелось на собственной шкуре испытать, каково быть командиром, стоящим перед необходимостью принятия подобных решений.

Пожалуй, он был малость не в своём уме, когда напросился на службу. Мнимая смерть Бекки стала для него тяжким ударом, и Гарри думал, что его собственная жизнь гроша ломаного не стоит. Ладно, не он первый, не он последний. Чуть ли не каждому доводится впадать в депрессию, и валить всю вину на неё совершенно без толку. Заварил кашу, так сам и расхлёбывай. Поднял руку и произнёс присягу, теперь уж по-доброму не отвертишься.

Сидя в баре и потягивая свой кислый, водянистый, бессодержательный коктейль, Гарри думал о том, что испытывал сильное искушение отвертеться как-нибудь не по-доброму – кабы не Бекки. Надо ведь выручить и её… но тут Гарри наталкивался на факт, что лишить команду сразу двух хороших пилотов означало бы обречь запланированный рейд на верный провал, отнять даже призрачную надежду на успех. Стопроцентная гарантия, что берсеркеры возьмут верх, как бы Марут ни изворачивался. А призрачная надежда на победу всё-таки существует, не признать этого Гарри не мог. Просто в этой дерьмовой игре на кон поставлено существование всего рода человеческого.

И вообще, Бекки напрочь отказалась даже думать о дезертирстве, когда он во время последнего разговора деликатно затронул эту тему. Может, его намёки были чересчур туманны… впрочем, нет, навряд ли.

Он малость потешил себя смутной, едва вообразимой надеждой, что сумеет отговорить Бекки от участия в рейде, но притом сам останется в строю. Однако Бекки даже не стала принимать всерьёз его намёки о возможности отвалить – быть может, ей было известно нечто такое, чего Гарри не знал. Например, тот факт, что он и сам не воспринимал их всерьёз.

Проклятье. В общем, эта женщина и в самом деле знает его как облупленного.

И вдруг, пока Гарри сидел в баре, она вошла через ту самую дверь, на которую он глазел. На воротнике её новехонького комбинезона блестели лейтенантские петлицы.

Гарри подумал, что она хороша как никогда.

– Гарри, ты готов?

– Всегда готов. А ты?

– Я тоже. И капитан со своей командой.

– Ещё бы. А как там наш император?

– О, этот явится. Юлий со своим отборным экипажем. – Бекки помолчала. – Я бы могла их сразить, разве нет?

– Меня ты, детка, однажды сразила наповал. Насколько я припоминаю.

– Конечно, Гарри. – Бекки бросила взгляд на наручные часы. – До старта всего два часа. Я только что проснулась. Тебе следовало бы отдохнуть.

– Уже. Вот так я и отдыхаю. Сидя в баре.

И в этот миг взвыли все сирены до единой. Опять.

Люди выслушивали последние инструктажи перед надвигающимся испытанием, кое-кто уже начал последнюю проверку бортовой аппаратуры и систем, когда в их сознание грубо вторглась какофония и вспыхивающие сигналы тревоги.

Неведомый нарушитель спокойствия не деликатничал, варварски прерывая все дела, заглушив слова прямо посреди разговоров.

Гарри и Бекки попытались сказать друг другу «Прощай», хотя бы беззвучно. Им пришлось примириться с тем, что согласно плану Марута, они отправлялись в битву на разных кораблях. Но если новая тревога – не чья-нибудь идиотская шутка или недосмотр, если грядёт бой, то совсем не такой, к какому они готовились.

Гарри Сильвер автоматически подскочил, испытывая убийственную уверенность лишь в одном: на всей базе не найдётся ни единого безумца, способного избрать этот час и эту минуту для объявления учебной тревоги. Во рту у Гарри вдруг пересохло. Но первая мысль, молнией пронёсшаяся у него в сознании в этот миг, принесла с собой нечто вроде извращённого воодушевления: «Если в ближайший час нас тут всех перебьют, не придётся хотя бы проводить этот идиотский рейд».