Школа для негодяев

11. Матч всех времен и народов

Через несколько минут мы закрыли импровизированную букмекерскую контору и ушли переодеваться в спортивную форму. План действий изменился в самую последнюю минуту, и об этом пока никто не знал. Я велел Крысе незаметно оповестить всех и надеялся, что мы еще успеем.

Конечно, замутив такую сложную хореографию, мы сами создали себе трудности. Моя небольшая корректировка заставила всех новоиспеченных футболистов озадаченно скрести затылки и задаваться вопросом: «что же, мать твою, теперь делать?».

К сожалению, у нас не было ни времени, ни места, чтобы разработать новый план, поэтому я всем сказал, чтоб соображали по ходу.

— Делайте что угодно, только не вздумайте играть в гребаный футбол по-настоящему, — предупредил я.

Против этого никто не возражал, даже Бочка, хотя я до сих пор сомневался, а не сдаст ли он всех остальных. Внешне Бочка вроде бы участвовал в подставе наравне с прочими, но, по большому счету, затея принадлежала мне, и он запросто мог все испортить только ради того, чтобы отомстить. Кто знает? Впрочем, беспокоиться было некогда. Предки уже кучковались группами по трое-четверо и пытались пообщаться со своими отпрысками, так что я решил не затягивать.

— Мы готовы, — кивнул я Фодерингштайну, тот дунул в свисток, привлекая общее внимание, и приказал очистить поле.

Первыми играли команды «Б» и № 3.

Шарпей, выступавший за команду № 3, вырядился в полную форму своего любимого «Милуолла» и даже нацепил щитки. Для взрослого мужика, играющего против пяти подростков, это было слегка чересчур; по-видимому, решил показать себя во всей красе.

Капитаны обеих команд подошли к судье. Фодерингштайн подбросил монетку, и право ввести мяч в игру получил Шарпей. Орех, как положено, отошел на десять ярдов, но не раньше, чем Фодерингштайн выцарапал свою монету из кулака этого мелкого воришки.

— Мяч в игру! — скомандовал судья, и Шарпей отдал пас Шпале. Тот, словно танцор, развернулся на одной ноге и пнул мяч через все поле мимо Неандертальца прямехонько в собственные ворота. Игроки команды «Б» радостно завопили и принялись обниматься, как будто это они отличились, а Шарпей просто таращился на Шпалу в немом изумлении.

— Ну? — рявкнул Шпала.

Я закрыл лицо ладонями и вдруг понял, что пятнадцатилетние подростки не умеют делать что-либо незаметно.

— Сюда, — сердито показал Шарпей, и Фодерингштайн свистком подал сигнал.

Шпала ударил. К несчастью, мяч угодил точно на ногу Ореху, который провел его к воротам команды № 3 и забил гол, не встретив на своем пути не то что сопротивления, но даже колыхания травинки.

Зрители заревели, я же крикнул Шпале, чтобы он прекращал заниматься фигней и включил башку.

Фодерингштайн дал свисток, и на этот раз, получив мяч от Шарпея, Шпала таки сделал передачу игроку не чужой, а своей команды. Рыжий перевел мяч на фланг Тормозу, Тормоз вернул его Шпале, Шпала пасанул Рыжему, Рыжий опять сделал фланговую передачу все тому же Тормозу, Тормоз дал пас Шпале, Шпала — Рыжему…

Все время, пока продолжалась эта веселая тусовка, Шарпей находился на другом конце поля, подпрыгивал и лихорадочно размахивал руками.

— Сюда, сюда! Я свободен! — орал он, пытаясь привлечь внимание товарищей по команде. Увы, они были слишком заняты перепасовкой, и круговое движение прервалось только после того, как Шпала случайно отдал пас Конопле, а тот не замедлил всадить в ворота соперников третий гол.

— Что вообще происходит? — злобно прошипел Шарпей своим одноклубникам во время очередного радостного братания команды «Б». (Об этом я позже узнал от Шпалы.) — Либо вы, ублюдки, начнете играть как следует, либо я из каждого сделаю отбивную, как только уберутся ваши родители! Живо вводи чертов мяч в игру и пасуй на меня!

Шпала потер грудь в том месте, куда Шарпей ткнул его пальцем, и игроки вновь заняли позиции.

По свистку Фодерингштайна Шпала аккуратно подкатил мяч к ногам своего рассерженного капитана. К счастью, на этот случай мы кое-что предусмотрели, и едва Шарпей коснулся мяча, как сорок восемь шипов, по шесть на восьми бутсах, нацелились ему в ноги, точно управляемые баллистические ракеты.

Шарпей в ужасе подскочил и едва успел прижать колени к подбородку, как четыре пары бутс сошлись в той самой точке, где еще долю секунды назад находились его щитки.

Команда «Б» в полном составе грудой рухнула на землю, придавленная сверху Шарпеем, а мяч вылетел за боковую. Шпала рванулся к линии, чтобы сделать вбрасывание, обеими руками поднял мяч над головой и с размаху запулил его в свои ворота.

— Четыре-ноль, — констатировал Фодерингштайн, хотя из-за бешеного рева трибун на поле этого почти никто не услышал.

Парням из команды «Б» удалось забить еще несколько голов и устроить еще несколько потасовок, прежде чем судья дал финальный свисток, и победители восторжествовали по поводу разгрома противника с внушительным счетом 7:0.

Уходя с поля, Шарпей метал громы и молнии. Я подозревал, что очень скоро мы поплатимся за его сегодняшнее унижение, однако спросите любого, кто участвовал в том матче, и все как один подтвердят: да, оно того стоило. Принцип Гафина в действии, как сказал бы Шарпей.

В следующем матче команда «А» играла против команды «Д».

В толпе уже началось волнение, то и дело слышалась всякая скептическая ерунда, и я решил, что нужно постараться развлечь публику.

— Удачи Уэйн! — крикнула мне Джинни с трибуны, и я помахал ей в ответ.

— Орел или решка? — спросил Фодерингштайн мне и Свече, стоявшим в центре поля. Свеча пожал плечами и пробормотал что-то вроде «какая, хрен, разница», я пнул его в щиток и сказал «орел».

Выпал «орел», я получил право начального удара.

— Начинаем по свистку! — объявил судья. Мне едва хватило времени, чтобы сгрести Свечу за шиворот и сообщить ему об изменении плана.

— Забудь, о чем мы договаривались. Мы должны выиграть один-ноль, и не волочите ноги, притворяйтесь, что атакуете, иначе наши чертовы болельщики потребуют назад свои чертовы деньги. Когда будет подходящий момент для гола, тебе подадут знак.

Я пожал Свече руку, делая вид, что по-спортивному желаю ему успеха, и вернулся в центр поля.

Фодерингштайн дал свисток. Я сделал передачу Трамваю, который словно врос в землю и смотрел на меня, как баран на новые ворота.

— Я забыл, что мне надо делать, — сказал он.

Секунд пять-шесть все игроки стояли столбом, таращась друг на дружку, и только потом сообразили, что нужно срочно импровизировать.

С трибун слышался громкий презрительный свист и шиканье.

— Да тут все подстроено! — раздался чей-то крик.

— А где мяч? — спохватился Трамвай.

Несколько секунд спустя кто-то из игроков команды «А» обнаружил мяч, закатившийся под тележку на краю поля.

— Фу-у-у! — завопили зрители.

Котлета вернулся с мячом и бросил его под ноги Свече. Капитан команды «А» принялся демонстрировать мастерство дриблинга и отдал пас Валету только после того, как я попытался его перехватить.

— Эй, а у нас неплохо получилось, надо бы повторить, — предложил я Свече. Он опять завладел мячом, а я снова пошел в отбор.

Крыса, Бочка и Трамвай присоединились к нашей забаве, и мы гоняли мяч между собой, а потом Крыса вдруг отдал случайный пас Биг-Маку и, побледнев от ужаса, уставился на меня.

— Мне! — рявкнул я.

С поразительным правдоподобием заслоняя Биг-Мака спиной, Крыса вернул мяч мне. Стоявший на пути Свеча изобразил, будто убирается в сторону. Я сильным ударом направил мяч в ворота команды «А» и, словно в замедленной съемке, увидел, как Безымянный, распластавшись в воздухе, сгребает его в охапку. Я не шучу, гол должен был получиться просто великолепный, если бы не этот тупой придурок, который все испортил.

Я рванулся к воротам, якобы для того, чтобы ударить по мячу на отскоке, и спросил у Безымянного, что за фигню он вытворяет.

— Ты же сказал, что подашь знак, когда вы соберетесь забивать, — обиженно сказал он, отчего у меня возникло дикое желание влепить ему в лоб.

Реакция зрителей, однако, отчасти компенсировала разочарование по поводу не забитого гола, на трибунах даже захлопали.

— В следующий раз, когда я буду бить по воротам, лучше сразу катись с дороги, блин! — предупредил я Безымянного. — Иначе нам придется срочно искать три сотни фунтов.

Трамвай потрусил через поле, чтобы выполнить угловой, а мы ввосьмером столпились в штрафной, и когда он ударил, я развернулся по траектории мяча и саданул по нему изо всех сил. Мяч влетел в перекладину, как снаряд, и отскочил в поле. Трамвай побежал за ним и уже собрался отбить, но допустил досадный промах, и мяч срикошетил от его голени.

С рикошета он попал прямо в ноги Четырехглазому, который сразу шарахнулся в сторону, пропуская мяч в соответствии с нашим первоначальным планом.

— Нет! НЕЕТ! Держи его, держи! ДЕРЖИ! — заорал я, отчего Четырехглазый заметался, будто заяц перед паровым катком.

Мяч медленно перекатился через линию ворот, прежде чем наш мистер Торопыга успел подставить бутсу. Фодерингштайн тут же дал свисток и объявил счет: один-ноль.

— Черт. Ну и что теперь? — обратился ко мне Свеча с перекошенной от ужаса физиономией.

— Радуйтесь, кретины, вы же только что забили гол, вашу мать! — фыркнул я, и все пятеро бросились обниматься с отчаянием юных педиков, которые в разгар первой в жизни гомосексуальной оргии вдруг задумались о собственной греховности.

— Не надо больше так делать, — процедил я сквозь зубы.

Я отнес мяч на середину поля и, по свистку Фодерингштайна, сделал передачу Трамваю, который отдал вялый пас назад Бочке.

— В другую сторону, придурок! — заорал я. — Не туда, вперед!

— Ну и команда, — послышалось с трибуны.

Бочка метнул на меня злобный взгляд и вдруг помчался к нашим воротам.

Как я и говорил, у меня были все основания сомневаться насчет Бочки. Он одним из последних поддержал идею подставного матча и согласился играть (или не играть, как могло оказаться) только после того, как Шарпей всех достал своей подготовкой. Теперь же, в отсутствие Шарпея, Бочка вел себя беспокойно, точь-в-точь как человек, который собирается мне нагадить. Я понял, что если это случится, нам всем крышка.

— Какого хрена ты делаешь? — заорал Трамвай.

Бочка быстро приближался к воротам.

Восемь оставшихся игроков рванули за ним выкрикивая всевозможные угрозы и уповая на Четырехглазого, но нас разделяла почти половина поля, а Бочка вел мяч, точно жирный, довольный собой Пеле. Он непременно закончил бы свое черное дело, если бы не Неандерталец, который внезапно выбежал на поле из-за боковой и со всей силы двинул Бочке в челюсть.

Толпа взорвалась от возмущения. Мамашам пришлось держать папаш, чтобы они не набросились на Неандертальца. Тот, однако, развернулся, пожал плечами и сдернул с поля прежде, чем кто-либо успел сгрести его за шкирку.

Секундой позже Валет ворвался в штрафную и завладел мячом. Увы, Бочка сбил противника на землю и руками бросил мяч в ворота.

Четырехглазый, к своей чести, поймал мяч, но все это уже не имело значения, потому что Фодерингштайн свистком зафиксировал нарушение правил и под оглушительные крики толпы указал на одиннадцатиметровую отметку.

— Что такое? В чем дело? — спросил я.

— Пенальти, — коротко бросил он.

Котлета быстро схватил мяч и установил его на отметке.

— Двигайся влево, влево, — одними губами скомандовал он Четырехглазому.

Наш голкипер сдвинулся влево, Котлета тоже. К несчастью, оба мозговых донора подвинулись каждый в свою левую сторону, и когда второй мяч влетел в ворота команды «Д», команда «А» взвыла от ужаса.

— Матерь божья! — только и вымолвил Свеча.

Фодерингштайн дал свисток и показал на центр поля.

— Эй, по-моему, мы в большой заднице! — воскликнул Биг-Мак.

— Послушай, вы тоже должны пропустить мяч с пенальти, — сказал я ему и велел сбить меня с ног, как только я окажусь в их штрафной.

— А ты, урод недоделанный, что вытворяешь? — накинулся я на Бочку.

— Не называй меня недоделанным уродом перед родителями, — огрызнулся он и порысил на свою позицию.

Признаков раскаяния Бочка не проявлял, и я понял: этого гада и близко нельзя подпускать к мячу.

Мы вновь начали с центра поля, Трамвай нарочно столкнулся с Бочкой, чтобы отвлечь его, а я тем временем провел мяч во вратарскую площадку соперников и подал знак Биг-Маку. Тот сбил меня подкатом сзади и отобрал мяч. Взгляды всех присутствующих обратились на судью, но Фодерингштайн жестами показал, что нарушение было подстроено.

Трибуны взорвались. Уж не знаю, что их возмутило больше — решение судьи или мое театральное падение.

Из отведенных пятнадцати минут у нас осталось меньше двух, а блестящих идей ни у кого не было.

— Думайте, чуваки! Надо срочно что-то придумать! — сказал я товарищам по команде.

Биг-Мак решил пойти напролом.

— Пасуй назад! — вдруг заорал он, и, получив мяч, сильным ударом отправил его в собственные ворота. Биг-Мак схватился за голову, будто бы осознавая собственную ошибку, однако трибуны не проглотили этот трюк и выразили свое неодобрение оглушительным ревом.

Я вылез из грязи и поплелся к центру поля, чтобы разыграть мяч. Через десять секунд я опять валялся на заднице в чужой штрафной, но на этот раз изобразил все достаточно убедительно и заработал-таки пенальти.

— Слава тебе господи, — пробормотал я себе под нос, заслышав свисток судьи.

— Я пробью, я! — настаивал Бочка.

Обе команды отогнали его прочь, и я оказался один на один с Безымянным.

— Куда будешь бить? — спросил он.

— В центр, чтоб уж наверняка. Просто уберись, на хрен, в любую сторону и не забудь подогнуть свои чертовы ноги.

Я молча помолился и отошел на несколько шагов. Мне очень не хотелось промазать; с другой стороны, я был не настолько профессиональным игроком, чтобы точно послать мяч в нужное место на высокой скорости, поэтому я подошел к одиннадцатиметровой отметки практически шагом и аккуратно, ребром стопы отправил мяч в середину ворот.

Увы, удар получился не сильнее, чем щелчок одуванчиком по коровьему заду, и потому действия Безымянного волновали меня в тот момент меньше всего (спасти ворота в данном случае мог бы даже последний идиот). Затаив дыхание, я следил за мячом, который медленно перекатился через линию ворот и замер. За несколько секунд до окончания тайма счет сравнялся.

— Два-два! — объявил Фодерингштайн под неистовые крики с трибун: «Обман! Подстава!» и указал на среднюю линию.

— Смотрите, не облажайтесь, — шепнул я Свече, принял мяч после начального удара команды «А», провел его мимо трех статуй в футбольных трусах и при помощи Безымянного, который обреченно нырнул вбок, забил третий гол. Аллилуйя, черт возьми! Наконец-то мы повели в счете.

Помешать мне пытался только Бочка, но Биг-Мак вовремя нейтрализовал его мощным пинком, и, услышав финальный свисток, мы с Крысой, Трамваем, Четырехглазым и командой «А» в полном составе бурно выразили свою радость.

— Да они все договорились между собой! — заорал чей-то взбешенный папаша, а с полдюжины других родителей направились к машинам.

— В финале будут играть команды «Б» и «Д». Матч начнется ровно через десять минут.

За десять минут мы смогли немного отдышаться, а зрители — успокоиться, хотя договориться с командой «Б» насчет дальнейших планов мы, конечно, не успели. Надо опять действовать по обстоятельствам, решил я.

— Ну что, пока вроде все неплохо, — сказал Крыса. С первого раза я его не расслышал, поскольку слишком много народу хором скандировали: «Подстава! Подстава!».

— А ты, блин, чего выделываешься? — зарычал я на Бочку. — Простых вещей не понимаешь? Если меня не признают лучшим игроком матча, нам придется искать гребаную кучу денег, чтобы покрыть все выигравшие билеты!

— Почему это «нам»? — осклабился Бочка. — Не нам, а тебе.

Все остальные обступили его плотным кольцом.

— Ну ты, жирная свинья, дело общее, — вмешался Биг-Мак. — Нагадишь Бамперу, значит, нагадишь всем.

Где-то после десятого тычка в грудь до Бочки наконец дошел смысл сказанного, и ухмылка сползла с его физиономии.

— Двадцать фунтов, — назвал он свою цену.

— Ах ты… — начал кто-то, но это было бесполезно.

Бочка связал нас по рукам и ногам. Мы могли сколько угодно угрожать, просить, улещивать или запугивать, переходить от мирных переговоров к войне и наоборот, и все равно он бы нас подставил, подвернись хоть малейший шанс. Такая уж это была упрямая сволочь.

— И ты будешь делать все по плану? — спросил я, гадая, можно ли ему доверять.

— Честное слово, — ответил Бочка и протянул руку.

— Брось, Бампер, неужели ты поведешься? — попытался остановить меня Свеча.

Впрочем, выбора не было. Мы с Бочкой пожали друг другу руки, и я пошел за деньгами.

На обратном пути из столовой я заметил Грегсона. Судя по его лицу, он жаждал перемолвиться со мной словечком, но, на мое счастье, никак не мог отделаться от толпы папаш, которые пристали к нему, словно пиявки.

— Давайте-ка начинать, пока они не вернулись, — пробормотал я, пихая две бумажки по десять фунтов в потную ладонь Бочки, и игроки обеих команд разошлись по своим местам.

В финале встретились команды «Б» и «Д».

Мяч еще не вынесли на поле, а трибуны уже гудели. Фодерингштайн не стал терять времени и так дунул в свисток, что из него чуть не выскочила горошина. Начальным ударом я послал мяч на правую половину поля, где в финальной игре находились ворота соперника. Я сделал передачу на Крысу, который отдал пас назад Бочке, и время для меня остановилось. Кровь застучала в висках, я замер, ожидая, что же будет дальше. Когда Бочка ухмыльнулся своей гадкой садистской улыбочкой, я в бешенстве сжал кулаки, охваченный единственным желанием — прикончить мерзкого, жирного предателя.

Еще секунда, и я бы набросился на него, чтобы осуществить свое намерение, но тут он совершенно неожиданно сделал пас мне.

Я настолько ошалел, что пропустил мяч между ног, а Орех не преминул воспользоваться возможностью и тут же завладел снарядом. Орех, это мелкое веретено с ногами, как у саранчи, и пружинами в обеих пятках, вихрем пронесся через все поле, петляя, будто заяц, и отправил мяч в створ ворот, прямо в руки Четырехглазому.

— Ах ты, черт! — выругался Орех и схватился за голову, якобы переживая по поводу упущенного шанса, а потом украдкой подмигнул мне. Я облегченно вздохнул, увидев, что положения «вне игры» не было и что этот ловкий ход даже немного успокоил трибуны.

Четырехглазый бросил мяч Трамваю, тоже довольно шустрому малому. Трамвай пошел в атаку, промчался мимо меня и Крысы и наконец оказался лицом к лицу с Мальком, голкипером команды «Б».

Едва поспевая за ним, я уже хотел крикнуть «Не бей!», но тут он, видимо, сам вспомнил про наш план и, что называется, сделал голевую передачу на меня.

Мяч отскочил от моей ноги, как пушечное ядро, и влепился прямо в физиономию Малька. К счастью, при такой скорости ни сам Малек, ни его передние зубы уже не могли послужить снаряду препятствием.

— Го-ол! — дико заорал я, когда мяч, крутясь, точно юла, влетел в правый верхний угол ворот. — Го-ол, твою мать!!!

Третий мяч в чемпионате вывел меня на равную позицию со Шпалой, который сделал хет-трик в первом матче. Правда, все его голы были забиты в собственные ворота, но все равно засчитывались. Или не засчитывались? Точно я не знал, но решил не рисковать и потихоньку переговорил с остальными, чтобы мне дали забить еще раз.

— Ага, Бампер, только сперва надо бы привести в чувство Малька, — отозвался Лягушатник.

Фодерингштайн, Шарпей и кое-кто из встревоженных предков (разумеется, мистер и миссис Макаскил) склонились над Мальком и повторяли, как попугаи, слышит ли он да.

— Мам, я не хочу в школу, — слабо произнес Малек, едва придя в себя, и Фодерингштайн сразу объявил, что голкипер выбывает из дальнейшей игры.

— Необходимо заменить вратаря, — прибавил он.

Как вы думаете, кто вызвался на замену? Угадали, гребаный Шарпей.

— Я выйду вместо мистера Макаскила, — сказал он с угрюмой миной, и мы опять оказались по уши в проблемах.

— Блин на фиг, плакал наш договорной матч, — простонал Конопля, горестно мотая головой.

— Послушай, будем действовать по плану. Надо, чтобы все толклись в центре поля, подальше от Шарпея, потом я улучу момент, ворвусь в вашу штрафную, а вы собьете меня с ног, и судья назначит пенальти. Что скажешь?

— Неплохо, — одобрил Конопля.

Так мы и поступили. Следующие десять минут обе команды демонстрировали образцовый «уход в оборону». Мы катали мяч туда-сюда в равном соотношении сил, словно какие-нибудь хиппи, ратующие за всеобщий мир и согласие, на игре для слюнявых придурков, которые не перенесут поражения. Время от времени Фодерингштайн свистел в свой свисток, просто чтобы разнообразить эту унылую канитель, а Шарпей почти сорвал голос, надрываясь во вратарской площадке.

Трижды я надеялся застигнуть его врасплох и пробовал подобраться к штрафной, и трижды Шарпей сводил на нет все мои усилия.

Почти половина зрителей свалила в соседний паб, а те, кто остались, уже не выражали свое негодование. После пяти минут полного «болота» свист и презрительные выкрики с трибун сменились тоскливыми кивками и безмолвным презрением.

Фодерингштайн поглядывал на часы, то ли собираясь дать финальный свисток, то ли прикидывая, успеет ли в магазин. Пора забить решающий мяч, подумал я, и подал голос, чтобы встряхнуть сонную компанию. Команды тотчас пробудились к жизни и забегали как угорелые, ради забавы пиная мячик.

— На меня, на меня! — крикнул я, влетая в штрафную и показывая на свои ноги. По моим расчетам, со стороны это должно было выглядеть, как будто я прошу дать мне пас, хотя на самом деле я имел в виду, что игрок команды «Б» должен меня сбить.

Долго ждать не пришлось. Лягушатник легким галопом прискакал ко мне и без малейшего намека на деликатность сшиб на землю.

— Пенальти! — объявил Фодерингштайн, а Лягушатник для пущего эффекта заорал, что и пальцем меня не трогал.

— Вот как? — Судья, очевидно, еще не принял окончательного решения.

— Э-ээ… что? Нет, постойте… Я, кажется, все-таки задел его, — быстренько переориентировался Лягушатник, чем довел Шарпея буквально до белого каления. — Простите, мистер Шарп, вы же сами учили нас говорить правду. Обманом ничего не добьешься, бла-бла-бла… короче, вся эта туфта. — Он повернулся ко мне и игриво подергал бровями.

Сообразив, что до конца матча осталось всего несколько секунд, я установил мяч на одиннадцатиметровую отметку и набрал полную грудь воздуха. От безоговорочного титула лучшего игрока меня отделяли только шесть футов бешеного негодования, пытавшихся выдать себя за голкипера в команде пятнадцатилетних подростков. Если мне суждено забить, понял я, это должен быть настоящий гол. Господи, помоги грешнику из грешников, мысленно проговорил я.

Фодерингштайн дал свисток, я начал разбег. Я бежал, вдавливая подошвы в землю, на одиннадцатиметровой отметке отвел правую ногу назад и качнул ею, как маятником. Удар получился чистым и аккуратным, в левый верхний угол ворот. Шарпей подпрыгнул, точно разъяренный леопард, и вытянул вверх свою лапу. На один кошмарный миг мне показалось, что он возьмет мяч, но Шарпей внезапно скорчился от боли и схватился за лицо. Помеха в виде руки голкипера исчезла, мяч влетел в сетку, а свисток арбитра сигнализировал об окончании матча.

Команда «Д» выиграла, я стал лучшим игроком. Ур-ра!!!

Трамвай, Крыса и Четырехглазый устроили кучу малу во вратарской, и мы все вместе порадовались как победе, так и избавлению от проблем. Да, мы выиграли кубок, но, что гораздо важнее, теперь нам не надо было выплачивать несколько сотен фунтов в подставном тотализаторе. Сплошное облегчение.

Шарпей все держался за свою физиономию, а Фодерингштайн уговаривал его убрать руку, чтобы осмотреть травму.

— Меня что-то укусило или ужалило, — жаловался Шарпей.

Краем глаза я заметил Неандертальца, который потихоньку выполз из кустов, волоча за собой пневматическое ружье Конопли.

— Кровотечения нет, только ушиб, — констатировал Фодерингштайн. Слушать дальше я не стал, все и так было понятно.

Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь побеждать в спортивных соревнованиях, могу сказать лишь по собственному опыту: после того как прозвучит финальный свисток, порвется финишная ленточка или опустится флажок, всякое ощущение времени напрочь исчезает, все сливается в одну мельтешащую кутерьму… И вот я уже стою на пьедестале со здоровенным призовым кубком в руках, а толпа зрителей на трибунах продолжает выражать свое возмущение криком и свистом.

Я взял кубок за ручки, высоко поднял его над головой и радостно попрыгал перед вежливо аплодирующим Грегсоном, потом передал приз Трамваю, который сделал то же самое. Все по очереди — я, Трамвай, Четырехглазый и Крыса — пережили минуту славы. Ничего подобного нам и присниться не могло!

Шарпей весь день ходил мрачнее тучи, и ясно было, что час расплаты придет очень скоро, но все это еще только предстояло, а в пятнадцать лет, сами знаете, если что-то и нарушает безмятежный ночной сон, то уж никак не тревожные раздумья о будущем (а — да-да, вы правы — лихорадочная, нескончаемая дрочка).

— Какой ты молодец! — с гордостью произнесла Джинни и, несмотря на все мои попытки отделаться от нее, поцеловала меня в щеку.

— А я? — сразу встрял Крыса.

— И ты. — Джинни любезно чмокнула и его, но тут же с отвращением отшатнулась, увидев, что Крыса энергично трудится обеими руками, засунутыми в карманы спортивных трусов.

Папаша не разделял гордости Джинни относительно моих достижений, хотя предпочел оставить свое мнение при себе. Я счел, что это даже к лучшему, поскольку должен был обделать еще одно дельце перед тем, как завершить мероприятие и назвать победителя в тотализаторе.

— Кгхм… дамы и господа, уважаемые родители, минуточку внимания! — объявил я.

Большинство собравшихся были заняты тем, что пытались вытянуть хоть какие-то ответы из своих сыновей, поэтому мне пришлось повторить обращение несколько раз.

— Я бы хотел поблагодарить всех, кто принял участие в нашем скромном тотализаторе, и попросить победителя подойти ко мне, чтобы забрать выигрыш. Как всем уже известно, лучшим игроком матча с четырьмя голами был признан я (в этом месте старик метнул на меня злобный взгляд), поэтому сейчас я попрошу выйти сюда того, кто купил билетик с моей фамилией.

В толпе завертели головами, и когда победитель все-таки вышел вперед, все взгляды устремились на него.

— А вот и он. Чудесно! Поприветствуем счастливчика аплодисментами!

Послышались скудные хлопки, я пожал «счастливчику» руку и вручил конверт.

— Большое спасибо, — сказал он, сияя улыбкой.

Увидев победителя, Шарпей побагровел еще сильнее, и не без причины: он сразу узнал этого человека. Конечно, разве забудешь того, кто совсем недавно в пабе перепродал тебе твой же собственный видак! Ну да, мы позвонили Барыге Мартину и попросили его оказать нам маленькую услугу. За последние несколько недель мы толкнули ему кое-какие вещички, поэтому сошлись с ним довольно близко и даже начали доверять. Сегодня от Мартина требовалось лишь забрать «свой» выигрыш, улыбнуться толпе и по-отцовски взъерошить шевелюру Четырехглазого. Из всех родителей на матч не приехали только предки нашего Очкарика, поэтому мы могли не опасаться вопросов мистера и миссис Ричардсон, с чего это вдруг чужой дядька прикасается к их ребенку. Взамен Барыга Мартин получал пятьдесят фунтов на выпивку, пузатый серебряный кубок (чтобы загнать его из-под полы или расплавить в слитки, это уж как пожелается) плюс обещание повторить сделку с гафинским видаком. За пять минут работы — очень даже не хило.

Разумеется, мы допустили промашку, отдав ему кубок, но тогда еще сами о том не знали. Мы просто вернулись в школу, сообщили, что приз украден и изобразили искреннее огорчение (правда, не все. Большинство моих одноклассников только порадовались такому исходу, к вящему неудовольствию предков).

— В чем дело? В чем дело? — подскочил к нам чей-то папаша, уморительно похожий на телевизионного констебля Диксона.

— Ничего страшного, не волнуйтесь. Мы сами разберемся, — вмешался Грегсон, не желая афишировать конфуз.

Не придумав ничего лучше, я ляпнул, что приз сперли. К моему ужасу, тип, напоминавший Грозу Диксона, вытащил из нагрудного кармана полицейский жетон и сообщил, что работает в уголовном отделе.

— Помощник шерифа Данлоп. Прежде всего назовите свое имя и фамилию.