Школа двойников

ЗВОНОК НА ПЕРЕМЕНУ

На следующее утро Лизавета вместе с Саввой навестила израненного Игоря Кокошкина. Психолог вел себя очень странно – все смеялся, шутил. Правда, комментировать инцидент отказался. Зато весело рассказал, как два дня назад неизвестные бандюганы подкараулили его в подъезде его же собственного дома.

– И как только код разузнали, черти! – едва шевеля губами, шутил психолог. – Разведчики!

– Кодовые замки неэффективны, да и соседи могут впустить кого угодно! – мрачно отозвался Савва. Ему категорически не нравился владелец компании «Перигор», причем неизвестно почему. Может быть, из-за того, что тот общался исключительно с Лизаветой, а на искусно составленные вопросы репортера Савельева не обращал внимания.

– Наши не впустят. Солидные люди, ведут себя с опаской! Так что эти пробрались без посторонней помощи. И знатно меня отметелили. – Кокошкин осторожно дотронулся целой, незагипсованной левой рукой до забинтованного лба.

– А с чем это нападение может быть связано?

– Бог весть… – Избитый и не глянул в Саввину сторону. – Но я не ожидал вас увидеть. Приятно удивлен, приятно.

– Кто же вас так? – продолжал настаивать Савва.

– Не знаю и, не поверите, даже узнавать нет никакого желания, – Кокошкин приложил левую руку к сердцу.

Лизавета была удивлена – здоровый и целый имиджмейкер походил на печального Пьеро, а больной и несчастный веселился, как расшалившийся Буратино. Его веселье словно освещало больничную палату, играло солнечными зайчиками на белых стенах. Хозяин фирмы «Перигор» лежал в отдельной палате, вполне, по нынешним временам, комфортабельной – высокая хирургическая кровать, стойка для капельниц, раковина, столик с лекарствами, еще один – для цветов и гостинцев. Напротив кровати два кресла, для посетителей. Видимо, больше двух посетителей к раненому психологу не пускали.

– Я хотела спросить…

– Вот вы и испортили мне все удовольствие. Я-то думал, что вы просто навестили страждущего, уже и друзьям собирался хвастаться, что меня у одра болезни посещают звезды экрана, а вы…

– А мы можем вступить в сговор… – улыбнулась Лизавета. – Вы ответите на мои вопросы, но об этом мы никому не скажем, а потому вы имеете право говорить, что я приходила без задней мысли!

Кокошкин с видимым усилием повернулся на бок.

– Я должен был догадаться, что посещение больных – не ваше амплуа. Что ж, чем могу – помогу!

– Не беспокойтесь, ничего сверхординарного. Всего одно имя – как зовут эту учительницу хороших манер…

– Все-таки догадались…

– О чем? Просто я решила спросить…

– Догадались, чем все же занимается мой друг Целуев. – Психолог облизал разбитые губы. Потом приподнялся и попробовал вскарабкаться повыше, но застонал и опустился на подушку.

– Вам помочь? – бросилась к нему Лизавета. – Давайте я поправлю подушку!

– Ох, спасибо! Здесь вполне квалифицированные и миловидные сестры, однако ваши лилейные ручки…

Лизаветины красивые, но тренированные руки (тут и теннис, и работа на пишущей машинке, и хозяйство) можно было назвать лилейными только в шутку. Она поправила сбившуюся подушку и вернулась в кресло.

– Раз шутите, значит, вы не так уж плохи. А Людмила кудахтала – «при смерти, при смерти».

– Иногда полезно подлечиться, – опять улыбнулся Кокошкин. – Ну что, вам нужна фамилия преподавателя сценодвижения? Хотите выяснить, кого она обучала? А, журналисты-расследователи?

– Возможно, – посуровела Лизавета. Веселье психолога вдруг показалось искусственным, будто он нанюхался какой-то дряни и смеется натужно, по обязанности.

– Тогда записывайте. Калерия Матвеевна Огуркова, Садовая, сто двадцать шесть, квартира восемь. Телефон отсутствует. Дерзайте! Она почти всегда дома, даже в магазины не выходит. Уроков у нее сейчас нет, насколько я знаю… Вперед, дерзайте!

– Мы подумаем. – Лизавете все меньше нравился глумливый тон психолога. – Желаю вам скорейшего выздоровления.

– Сердечно благодарю, давайте я буду всем говорить, что вы мне не яблочки принесли, а пластырь никотинел.

– Это еще зачем? – ошалело переспросила Лизавета, тут же забыв о неподобающем поведении больного.

– Курить страсть хочется, а мне не разрешают. Я слышал, пластырь может утолить никотиновый голод.

– Хорошо, договорились!

– Удачи вам! – С этим напутствием журналисты удалились.

Отыскать квартиру Калерии Матвеевны Огурковой было непросто. Огромный дом на Садовой представлял собой лабиринт дворов и лестниц, утративших какие бы то ни было опознавательные знаки не то в ходе приватизации, не то во время капитального ремонта без выселения жильцов, вошедшего в моду в конце восьмидесятых.

Савва и Лизавета терпеливо бродили по темным лестницам и внимательно всматривались в цифры на дверях – другого способа отыскать восьмую квартиру не было. Терпение репортеров, закаленное на долгих пресс-конференциях, многим показалось бы безграничным. Только однажды Савва, наступивший на экскременты, оставленные, вероятно, лицом без определенного места жительства, тихим словом помянул местную власть, которая должна не только бороться за избрание и переизбрание, но и следить за мелочами вроде наличия бомжей и отсутствия лампочек в домах, принадлежащих муниципалитету.

И вот – эврика! Они оказались перед рыжей, многократно окрашенной дверью: на косяке – цепочка кнопок, возле одной из них металлическая пластина, долженствующая, судя по рулончикам на краях, изображать пергаментный свиток, на пластинке высокими псевдоготическими буквами выгравировано: «Профессор Театрального Института К. М. Огурков».

– Буква "А" куда-то потерялась… – многозначительно произнес Савва и, посмотрев на запыхавшуюся Лизавету, нажал на кнопку звонка.

Ждать пришлось довольно долго. Он уже собрался позвонить еще раз – мало ли как там со слухом у почтенной преподавательницы, – но не успел. За дверью прошелестели шаги, вовсе не старческие, и ломкий, с басовитыми нотками голос задал классический вопрос:

– Кто там?

– Добрый день, – отозвалась Лизавета и сразу взяла Савву за руку, призывая к молчанию. Он и сам сообразил, что, учитывая напряженную криминогенную ситуацию, разумнее вести переговоры женским голосом. – Мы журналисты с Петербургского телевидения, мы хотели бы поговорить с Калерией Матвеевной.

Лизавета была готова к долгим уговорам и объяснениям, но лязгнул тяжелый замок, и дверь немедленно распахнулась – никаких цепочек, крюков, капканов, полная открытость и доверчивость. И совершенно неожиданное приветствие:

– Проходите, проходите, Елизавета, не знаю, как ваше отчество, здравствуйте.

Обалдевшие Савва и Лизавета, даже не разглядев толком хозяйку, вошли в полутемный коридор.

– Прямо, прямо, – пригласила их Калерия Матвеевна, – идите за мной, и осторожно, тут у нас нагромождения.

Словечко «нагромождения» она произнесла с неповторимой интонацией человека, выросшего в просторных апартаментах и знавшего, что такое мамина спальня, что такое буфетная, кабинет отца и девичья, в которой живут горничная и кухарка. Лизавете эти интонации были знакомы – временами ее родная бабушка, ученица, но не выпускница Смольного, говорила точно так же, чуть нараспев: «У нас в имении…»

– Вот моя комната. – Калерия Матвеевна распахнула двери, и они оказались в просторной, старомодной комнате.

Старомодной комната выглядела не из-за старинной мебели. Антиквариат сейчас в моде, и за павловскими стульями и александровскими ломберными столиками охотятся толстосумы. Мебель была расставлена на особый манер, стол – обязательно в центре, вокруг него толпятся стулья и кресла с высокими спинками. В стороне горка, в другом углу высоченное трюмо с двумя тумбами по бокам. Напротив широкого окна – диван с резными подлокотниками и ножками, обитый узорчатой тафтой. Так выглядят комнаты, в которых живут люди, привыкшие к простору и комфорту.

– Раздевайтесь и располагайтесь, – гостеприимно улыбнулась Калерия Матвеевна, – я полагаю, от чая никто не откажется?

Гости кивнули. Калерия Матвеевна включила электросамовар, стоящий на приставном столике у дальнего края овального обеденного стола, постелила поверх бордовой скатерти из тяжелого плюша клетчатые салфетки, достала из горки нарядные, все в красно-золотых маках чашки (Лизавета ни секунды не сомневалась, что на донышке каждого блюдца и каждой чашечки есть клеймо фабрики Попова), разложила серебряные ложечки, поставила сухарницу с печеньем – печенье, правда, обыкновенное, польское ванильное, – конфетницу, сахарницу, тарелочку с тончайшими ломтиками лимона.

– Варенье мы уже, к сожалению, съели. Буквально на прошлой неделе отправила племяннице последнюю баночку вишневого, – словно извиняясь, сказала Калерия Матвеевна. – Да. Я так рада, так рада видеть вас, Елизавета…

– …Алексеевна, только можно без отчества, я почему-то не привыкла, – откликнулась Лизавета.

– Да, это мы, педагоги, с младых ногтей привыкаем к обращению по имени-отчеству, – вздохнула Калерия Матвеевна.

Савва, еще не пришедший в себя после странного узнавания у входных дверей, был совсем раздавлен: вот оно, крыло птицы славы, – звонишь в дверь совершенно незнакомому человеку, он тут же тебя впускает да еще и очень рад видеть! Савва внимательно посмотрел на хозяйку дома, Калерия Матвеевна была похожа прежде всего на деву, а уж потом на старую – свежее, румяное, несмотря на морщины, лицо, яркие, живые серые глаза, чуть навыкате, полные выразительные губы, аккуратные седые, вполне стародевические букольки скреплены затейливым черепаховым гребнем. Вполне возможно, она побывала замужем, но в представлении юного Саввы выглядела как старая дева: черней черного длинная узкая юбка, белей белого блузка с кружевной мережкой и жабо, подколотое брошью-камеей.

– Тогда я буду называть вас Елизаветой, – продолжала преподавательница сценодвижения. – Я вас сразу по голосу узнала, такой приметный голос, такой необычный и в то же время приятный тембр… Угощайтесь, угощайтесь…

– Калерия Матвеевна, мы к вам по делу.

– Понимаю, что не просто чайку попить, – ответила хозяйка, – и все же не забывайте, вот печенье, вот конфеты… – Она пододвинула сухарницу и конфетницу поближе к гостям.

– Вы знаете психолога Кокошкина?

– Игорька? Конечно, очень милый молодой человек. Я с его бабушкой еще была знакома. И Игорька с детства знаю. Потом даже помогала ему одну статью для диссертации написать. – Калерия Матвеевна поправила гребень.

– Статью? Для диссертации? – Лизавета предполагала, что хозяйка в свое время с блеском училась в театральной студии, потом сценическая карьера, потом преподавание. Владелец же фирмы «Перигор» защищался по модной специальности «политическая психология». Каким образом старая актриса могла ему помочь?

– Он называл это «знаковые социальные движения». – Калерия Матвеевна заметила недоумение в глазах гостьи и поторопилась пояснить: – Там реверанс, книксен, поцелуй руки, рукопожатие…

«Ах, вот кто научил господина Кокошкина бесподобно, в манере юного князя Юсупова, кланяться и прикладываться губами к дамским ручкам!» – Лизавета вспомнила, как раскованно прощался психолог после первой встречи.

– Такие движения существуют и сейчас. Вы не замечали, что люди, причастные к так называемой номенклатуре, совершенно по-особому говорят «здравствуйте» и «до свиданья»? Что на глазок можно определить человека из КГБ?! – Савва чуть не поперхнулся чаем и закашлялся.

Калерия Матвеевна смерила его холодным взглядом:

– Что вы так распереживались на этот счет?

– Нет, нет, ничего. – Савва поежился под взглядом старой дамы, поправил галстук, одернул рукава рубашки.

– Вот об этом и была статья – о знаковых жестах. Да и потом он меня приглашал – позаниматься с кем-либо. Сейчас в нашей академии платят гроши, и я занимаюсь частной практикой. У меня регулярно группы девочек – будущие дикторы телевидения, танцовщицы… – Калерия Матвеевна предпочла не заметить непочтительную ухмылку Саввы, услышавшего про девушек-дикторов. – С предпринимателем занималась…

– Вот об этих занятиях мы и хотели спросить. – Лизавета поспешила вмешаться, заметив, что Савва готовит едкое замечание не то насчет девочек, не то насчет предпринимателя. – Игорь Кокошкин говорил, что вас как-то пригласил поработать его знакомый – Олег Целуев.

– Да, я знаю и этого молодого человека. – Калерия Матвеевна воздержалась от всяческих характеристик, что было красноречивее любых слов.

– И там было какое-то необычное задание… – осторожно подсказала преподавательнице Лизавета.

Та помолчала. Потом манерно сжала губы, бросила на Лизавету строгий взгляд:

– Вам об этом Игорек рассказал?

– Да!

Калерия Матвеевна снова замолкла. И лишь после значительной паузы решилась ответить:

– Ладно, вам ведь Игорек сам дал адрес… Вообще-то он просил никому ни о чем не говорить. Но раз сам… Этот его знакомый мне не очень нравится, скользкий он, как змей водяной, и липкий, как мухоловка, но работа… – Она беспомощно пожала плечами – мол, не я создала сей несовершенный мир, в котором пожилые, хорошо воспитанные дамы вынуждены общаться с липкими, скользкими типами. – И в этот раз поручение было совсем непонятным, он привел меня к каким-то людям, а уж те, в свою очередь, показали видеозаписи и поинтересовались, могу ли я научить кого-нибудь двигаться так же, как те, кого они сняли на пленку.

– А вы? – поторопил старушку Савва, ему казалась невыносимо медленной ее манера говорить чисто, ясно, с паузами..

– В принципе, это возможно, все зависит от способностей учеников и от того, какой степени сходства необходимо добиться. Так я и ответила.

– И что?

– Они показали мне учеников, вполне пластичные оказались ребята. Нет, не ребята, конечно, уже взрослые мужчины, как и те, кому они хотели подражать. Я с ними позанималась.

– А вы не знаете, на кого именно они хотели быть похожими?

– Вынуждена вас огорчить, я их не знаю. – Калерия Матвеевна ласково посмотрела на Лизавету. – Кое-какие лица, правда, показались мне знакомыми, но, знаете, как это бывает, эффект «дежа вю».

– А откуда знакомыми, вы не можете вспомнить?

– Зачем вы меня расспрашиваете? – элегантно всплеснула руками преподавательница сценодвижения. – Ведь Игорек их, кажется, знает!

– Да что вы говорите! Каким же образом? – Савва язвительно посмотрел на Лизавету, а потом на хозяйку дома.

Калерии Матвеевне этот взгляд явно не понравился, и она немедля поставила зарвавшегося гостя на место при помощи вполне аристократического, забытого в наши дни приема:

– Не понимаю вашей иронии, молодой человек! Вас, кажется, Савва зовут? – Лизавета представила своего спутника, как только они вошли в комнату, и ни капельки не сомневалась, что старая дама прекрасно помнит его имя и фамилию.

– Калерия Матвеевна, а как Игорь Кокошкин может их знать, если он не видел, кого вам показывали? Или вы приносили ему видеозаписи?

– Что вы! Они там и прикасаться к ним не разрешали! – Теперь гнев и раздражение Калерии Матвеевны был направлен в более плодотворное для журналистов русло – на неведомых заказчиков. – Секретность, как в СМЕРШе! Мне, честно говоря, эта работа показалась очень подозрительной. Я рассказала Игорьку про нее, а заодно описала этих людей. Внешность-то у двоих весьма приметная. Один – высокий, крепкий такой, правда, с небольшим брюшком. Лицо с тяжелым подбородком. Нос длинный, прямой. Короткая стрижка. Прическа – волосок к волоску, он еще так приглаживает ее. – Старая дама очень живо показала, как именно крепкий товарищ приглаживает волосы, и игриво улыбнулась. Сразу стало понятно, что она может блистательно скопировать любой жест.

– А второй?

– Второй тоже крепкий, высокий, они даже чем-то похожи с первым, только этот более подтянутый. Седой. С такой белой… – Калерия Матвеевна опять помогла себе движением руки, «нарисовав» пышную шапку волос, – с белой, чуть ли не в голубизну шевелюрой. Игорек даже назвал имя, но я не запомнила…

Савва удовлетворенно кивнул. Кокошкин не понравился ему с первого взгляда, и теперь он получил прямые доказательства его лживости. Савва тут же засыпал Калерию Матвеевну вопросами:

– Вы смогли бы их узнать, если бы еще раз увидели? Сколько их было? Где вы с ними занимались? Почему лица показались знакомыми?

Град вопросов ничуть не смутил преподавательницу. Она с достоинством отвечала, что, несомненно, узнает этих людей, если увидит где-нибудь на улице, что группа у нее была из пяти человек, но почти все занятия шли индивидуально, что для занятий была арендована квартира, здесь неподалеку, и приходили они по очереди.

– А как были одеты? – Лизавета с трудом вставила свой вопрос.

– Я попросила костюмы. Ведь те, на кого они хотели походить, носят костюмы. И держатся очень представительно.

– Как кто? Как дипломаты?

– Нет, – рассмеялась Калерия Матвеевна. – Скорее, как военные… Да вы Игорька спросите, он-то знает…

Лизавета не знала, как объяснить старой даме неестественное поведение Кокошкина, отославшего их к старой преподавательнице, вместо того чтобы просто назвать имена тех, чьих двойников она воспитывала. Когда трудно что-либо объяснить, лучше всего говорить правду, голую правду.

– Он в больнице сейчас, на него же напали!

– Как! – Калерия Матвеевна даже побледнела. – А что случилось? Почему он мне не позвонил?

– Я и сама случайно узнала, – утешила ее Лизавета. – Он, наверное, не хочет никого видеть…

– Да, после той истории с Мариночкой… Игорек стал очень нелюдимым. Я не понимаю таких женщин, которые готовы убежать от мужа, едва их поманят пальцем!

– Да, кошмар. – Лизавета сделал вид, что она совершенно в курсе.

– Мне еще и поэтому Целуев не нравится. Увести жену друга!

Все тайное рано или поздно становится явным. Теперь Лизавета поняла, почему имиджмейкер Кокошкин так не любил имиджмейкера Целуева.

– Да, люди бывают очень непорядочными! – Эта вполне банальная истина в устах Калерии Матвеевны прозвучала как смертный приговор, а когда приговор утвержден, говорить о преступлении более не имеет смысла. – В какой же больнице Игорек?

Лизавета рассказала, как позвонить и справиться о состоянии Кокошкина, оставила свои координаты – просто так, на всякий случай, – отказалась от третьей чашки чая и, наконец улучив момент, начала прощаться. Калерия Матвеевна проводила их с Саввой до двери, прощание было предельно любезным.

– Я знаю, у вас множество хлопот, но все-таки мне был приятен ваш визит. Я надеюсь, что он не последний.

– Салон Анны Павловны Шерер, – пробурчал Савва, когда они вышли на улицу.

– Нет, гораздо более изысканный салон. Анна Павловна была насквозь фальшивой, а Калерия Матвеевна ведет себя абсолютно искренне.

– Ты еще скажи, что и этот твой психолог вел себя искренне, – возмутился Савва. – Сам все знал, а нас отправил за пять верст киселя хлебать!

– Уверена, что он сделал это преднамеренно. И если мы узнаем, почему он так поступил, мы узнаем многое, – задумчиво сказала Лизавета. Чуть позже она добавила: – А ведь очень характерный жест. – Она повторила движение, каким, по словам Калерии Матвеевны, «лицо с тяжелым подбородком» поглаживало лысину. – А ведь очень немногие в наши дни маскируют плешь столь откровенно…

– Теперь будем заниматься лысинами, – заявил Савва, знавший, какой скрупулезной умеет быть Лизавета, если ее что-либо зацепит.

– Лысина – как ключ к шифру. – Она почти не обратила внимания на его замечание. Потом они ехали в трамвае, затем шли к метро. Лизавета перебирала в памяти детали, рассказанные старой дамой. «Лысина, военные, Калерия Матвеевна их не знает, а Кокошкин узнал. Если людей можно опознать по устному портрету, значит, персоны известные, но не и.о. президента и не первый вице-премьер, их, наверное, и старомодная преподавательница знает в лицо. Какие-нибудь депутаты? Которых знает политический имиджмейкер, но не знает престарелая петербурженка… Но зачем готовить двойника-депутата? Проще и дешевле убрать и поставить своего или купить… Леночку убрали, возможно, потому, что кого-то из них она узнала… А Кокошкина избили… Знал ли Целуев, что его приятель с помощью Калерии Матвеевны выяснил, чем именно он занимается? И почему Кокошкин умолчал о главном? Он с ними играет… Надо было спросить Калерию, рассказывала ли она своему нанимателю о том, что его бывший приятель узнал некоторых персонажей?..»

В метро Савва вдруг начал прощаться.

– Ты разве не на службу? – спросила удивленная Лизавета, которая уже приготовила вопрос насчет не заданного Калерии вопроса.

– Нет, поеду, но позже. Есть кое-какие другие делишки…

– А у меня Рейтер, – уныло протянула Лизавета.

– Тогда захвати вот это. Если появлюсь вечерком, заберу. – Савва вручил ей две бетакамовские кассеты.

– Ну, конечно, я за тебя еще тяжести таскать буду! – начала было сопротивляться Лизавета, но коллега чуть ли не силой запихнул ей в сумочку серые пластиковые коробки.

– Не велика тяжесть, это же не аккумуляторы! – резонно заметил репортер. И был прав – аккумуляторы, которыми некоторые операторы норовят нагрузить своего корреспондента, весят гораздо больше.

А кассеты? Что кассеты! Каждый порядочный тележурналист таскает с собой сумку или носит на себе куртку, в которых, помимо прочих необходимых вещей, свободно помещаются три-четыре кассеты. Лизавета махнула рукой.

– Ладно, пей мою кровь, потом отбатрачишь! Что там хоть записано?

– Моя школа. Точнее, наша. Школа телохранителей. То, что не влезло в выпуск вчера.

– А зачем ты их таскаешь с собой? – недоуменно вздернула брови Лизавета. Савва промолчал. На том и разошлись.

Вечером Савва так и не появился, хотя Лизавета задержалась на работе дольше, чем предполагала. Хорошо, позвонил Байков, предложил проводить, ходить одной по пустым улицам Петербурга довольно страшно. Хоть по статистике уличная преступность последние годы уменьшается. С Сашей они простились у подъезда.

– Пока. – Лизавета чмокнула его в щеку и побежала наверх, весело постукивая каблучками. Она была очень довольна собой. И немного стыдилась своего легкомыслия – ведь радовалась она тому, что вот уже не одну неделю успешно водит за нос любимого человека, запретившего ей вмешиваться в политические скандалы и вести какие бы то ни было расследования. А она только этим и занимается.

Лизавета остановилась возле своей двери и принялась искать ключи. Первое, что она нашла, были Саввины кассеты. Она про них забыла и обнаружила только сейчас, когда стала рыться в сумочке в поисках ключей. Вот они, две серые голубушки. С Саввиной наклейкой. Мрачный Савва сделал своим символом вариацию на тему Веселого Роджера – черный флажок со скрещенными костями и улыбающимся черепом. Очень веселая эмблемка!

Девушка извлекла связку ключей, протянула руку к замочной скважине и вздрогнула. Замок висел на двух шурупах и честном слове. Дверь – приоткрыта.

Она постояла секунду и бросилась к лестничному окну. Распахнула форточку. Во дворе, типичном петербургском колодце, ни души.

– Саша! Саша! Ты где?

Хорошо, что Байков не успел уйти далеко. Или это она так громко крикнула?

– Что стряслось? – Саша не сразу нашел глазами Лизавету, замершую у окошка второго этажа.

Она молчала.

– Погоди, я сейчас… – Он за десять секунд взбежал по лестнице. Лизавета по-прежнему стояла, припав к подоконнику. – Ты можешь объяснить, что в конце концов стряслось? А?

Только тут он заметил аккуратно отковырнутый замок и зловещую щель.

– Ты не заходила? Молодец! Может, они еще там… Надо позвонить в милицию… Стой здесь.

Саша осторожно дотронулся до ручки двери. Потянул на себя. Дверь тихонько скрипнула. Лизавета судорожно схватила его за руку.

– Постой! Мне страшно! Ты говоришь, они еще там?

– Вообще вряд ли, это я так, предположил. Но если они там, то уже в обмороке – ты так закричала, что динозавр оглох бы. Стой здесь! – Он шагнул вперед.

– Нет, я боюсь. – Лизавета вцепилась в Cашину руку.

Страхи оказались напрасными. В квартире никого не было. Воры успели уйти до их появления. Зато следы пребывания визитеров испугали бы и закаленных невзгодами героев Ладлэма. Что уж говорить о Лизавете! Она со стоном опустилась на пол.

Сильный смерч, срывающий крыши с домов и уносящий автомобили и трактора, называется торнадо. Мощный смерч, сильный. Кто-то с энергией торнадо похозяйничал в квартире, где мирно жили Лизавета с бабушкой. Нетронутой оказалась только тяжелая мебель – шкафы и серванты. Все остальное – книги, бумаги, одежда, белье – валялось на полу. В полном беспорядке. Не осталось ни одного квадратного сантиметра голого пола – трудно представить, что все эти вещи помещались в небольших в общем-то шкафах и стояли на немногочисленных полках. В фильмах последствия таких погромов смотрятся даже живописно – видна работа художников и декораторов. Здесь же о внешней стороне дела никто не заботился. Люди явно что-то искали, а для быстроты швыряли ненужное на пол.

– Дела… – легонько свистнул Саша Байков. – Никогда ничего подобного не видел. Надо позвонить в милицию.

Он пошел к телефону и набрал заветные «02».

– Здравствуйте, я хочу сделать заявление насчет квартирной кражи. Моя фамилия? Или хозяйки? Елизавета Зорина… Да… Да, вы правильно догадались, журналист… – Он продиктовал адрес, повесил трубку и подошел к Лизавете. – Они передают звонок в отделение. Сейчас кто-нибудь приедет. Посмотри, что пропало.

Лизавета вскочила, будто ошпаренная.

– Масон! Где Масон?

Масоном или Масонкой – в честь декабристов, как любил шутить Саша, – звали Лизаветиного с бабушкой любимца – сибирского кота неописуемой красоты. По крайней мере, Лизавета сумела убедить всех, кто бывал у них в доме, что Масон – существо невероятно красивое.

Лизавета встала и начала оглядываться:

– Где же он? Масон… Масси…

Саша с тревогой вглядывался в закаменевшее лицо девушки. Он помнил, какой она была, когда бойцы таинственной «Белой стрелы» вызволили ее из лап банды «искровцев». Даже тогда, с разбитой губой и опухшими глазами, в порванном свитере и чумазая, она не казалась такой несчастной, как сейчас, когда звала этого несчастного кота.

– Масси, Масси…

– Погоди, может, он просто убежал? Дверь-то открыта…

– Он всегда боялся уходить, он же совсем домашний… Они его, они его…

Придумать, что сделали с котом взломщики, Лизавета не успела. Масон – пушистый и пыльный – с тихим «мяу» выполз из-под шкафа в прихожей и подбежал к Лизавете. Она взяла его на руки.

– Испугался, маленький, ну ничего… ничего… Молодец, молодец, всех перехитрил!

– По-моему, он попросту струсил. – Саша Байков, как большинство мужчин, был склонен недооценивать котов вообще и их умственные способности, в частности.

– Ну, конечно! – возмутилась Лизавета. – Малыш, котенок, в двадцать раз меньше тебя, струсил. А ты на его месте явил бы миру чудеса героизма? Тогда он умный, а ты не очень.

Спорить, кто умнее – он или Масонка, – Саша не стал, чем доказал собственную мудрость.

Кот немедленно и очень громко замурлыкал. Так громко, что чуть не заглушил сразу два звонка – звонили в дверь, и верещал телефон. Лизавета, не выпуская из рук Масона, потянулась к валяющемуся на куче книг аппарату.

– Алло… Что? – Она бессильно опустила трубку. – Это Саша Маневич. Савва попал в больницу…

– А что такое?

– Его отравили!

– Кого отравили? – В дверях комнаты стоял долговязый парень в черных джинсах и черной кожаной куртке с меховыми отворотами. Лизавета и Саша Байков синхронно повернулись к нежданному гостю.

– Не бойтесь, я из милиции… Милицию вызывали?

– Да, конечно, – пришла в себя Лизавета и опустила Масона на пол. Вернее, на книги – свободного места на полу, по сути, не было. От удара кошачьих лап со зловещим стуком рассыпалась черно-клетчатая книжная стопка – четырехтомники Гессе и Кортасара, они и на стеллаже стояли рядом. Масон еще раз жалобно мяукнул и стал с опаской обнюхивать раскиданные повсюду вещи. Он, естественно, не знал, что такое кража со взломом, но чувствовал, что в доме, его доме, не все ладно.