Школа двойников

ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ

– Бах и канкан – это, конечно, сильно сказано! – восторженно произнес впечатлительный Саша Маневич, отбросив в сторону газету. Среднего роста, крепенький, плечистый, с простым и открытым лицом, он скорее походил на реалиста-прагматика. Тем не менее именно он был самым романтичным и мечтательным журналистом в редакции «Петербургских новостей». Нет, Сашу никоим образом нельзя было назвать лентяем, который умеет лишь вздыхать и грезить, лежа на диване. Он был романтиком деятельным, из породы первопроходцев. Люди этого типа возводили крепости-остроги в Сибири и строили кузни и избы на Аляске, именно они плавали вместе с Витусом Берингом и Фаддеем Беллинсгаузеном. Они умели быть счастливыми, завидев оскаленные берега нового материка, умели наслаждаться ароматами неведомых земель, умели забывать о сытом довольстве, потому что когда человек слишком озабочен бытом, он не может идти через ухабы к великим свершениям.

Саша Маневич избежал самой тяжелой болезни, подстерегающей журналиста: он не превратился в рано состарившегося скептика, пресыщенного и уверенного в том, что видел все и знает все. Саша увлеченно спускался в шахты, угольные и сланцевые, и не для того, чтобы мелькнуть на экране в каске с фонариком, а потому, что его действительно волновала судьба шахтеров и отечественной добывающей промышленности.

Он пять месяцев пробивал командировку в Таджикистан, пробил и съездил, и его серия репортажей поражала первобытным клокотанием чувств. Лизавета даже назвала его Ксенофонтом наших дней. Он горевал об убитых и воспевал подвиги во имя Отечества и гуманизма. Он отыскал на Памире заброшенные рубиновые копи и снял легенду о сокровищах. Если бы он жил на два с половиной тысячелетия раньше, то стал бы воинственным поэтом и мастерски воспел бы походы Александра Македонского – самого поэтического из воителей.

Саша Маневич всегда жаждал новизны и смотрел на мир широко открытыми глазами.

Нововведения и обсуждали Лизавета, Саша и заглянувшая в Лизаветин кабинет на огонек, точнее, на рюмку молдавского коньяка, старейший выпускающий редактор «Петербургских новостей» Светлана Владимировна Верейская – женщина, с успехом доказавшая, насколько верен парадокс, введенный в оборот английскими романистами: апломб красавицы составляет восемьдесят процентов ее красоты. Она сама охотно называла себя глубокой пенсионеркой, она по-прежнему работала и по-прежнему была красавицей. Еще Светлана Владимировна была шумной и азартной любительницей поговорить. Она ныряла в беседу смело и безоглядно – так бросается в прорубь зимний купальщик, недавно обращенный в моржовую веру.

Верейская пришла пять минут назад и уже плескалась в ледяных водах полемики. Последнюю неделю корреспонденты, редакторы, ведущие и операторы новостей спорили только об одном – о грядущих новшествах.

Вместе с Новым годом на телевидение пришло новое начальство, новая, так сказать, метла, немедленно решившая совершенно оригинальным образом подмести длинные студийные коридоры, редакционные комнаты, а заодно и забитый устаревшими передачами эфир.

Собственно, ничего супернеординарного не произошло – каждый новый начальник усеивал свой телевизионный путь реформами и преобразованиями. К примеру, один решал объединить все передачи единой идеей, превратить телевизионный день в этакую тягомотную тематическую кишку. Другой, наоборот, твердил о типичном телевизионном времени и требовал, чтобы все программы, фильмы и спектакли шли не дольше сорока пяти минут. Сорок пять – и никаких гвоздей!

Реформы не затрагивали только две составляющие части телевизионного эфира – «Новости» и детская программа «Спать пора» жили по старинке. Откуда бы ни приходили телебоссы, они подсознательно чувствовали: новости, так же как мультфильм и колыбельная, – они и в Африке именно новости, мультфильм и колыбельная.

И вот – проект. Великий и Могучий.

– Он не режиссер, он не продюсер, он – десантник, я точно теперь знаю. Вы посмотрите: стратегическое планирование, центр управления полетом, радиоперехват, информационная агентура, запасной аэродром и, наконец, «телевидение быстрого реагирования». – Саша Маневич теребил в руках три листочка – план их будущей жизни в «Новостях».

Действительно, все эти термины – иные в кавычках, а иные без – были использованы в актуальной разработке новой концепции информационного вещания.

Накануне президентских выборов все ждут перемен. Телевизионные боссы – не исключение. Каждый канал готовил к марту что-нибудь будоражащее, необычное и пикантное. Особенно в публицистической и аналитической сфере. Петербург решил не отставать от Москвы.

– Это какой-то телевизионный генерал в лампасах. Он тут пишет, цитирую, что собирается превратить нас всех «в телевидение быстрого реагирования, которое будет формировать общественное мнение по жизненно важным вопросам на новом этапе развития России». Он хочет, чтобы мы в эфир ходили двадцать четыре раза в сутки, – продолжал горячиться Саша.

– Ну, положим, не двадцать четыре, а двенадцать, – ввернула справедливая Лизавета.

– Не важно! Вот вы, Светлана Владимировна, можете мне разъяснить, что такое «принцип действенного фактора» и как я должен писать «пьесу дня»?

Верейская откашлялась:

– Милый, я-то старуха, мне что! Я им сразу сказала: я уже столько на своем веку видела! И кукурузу сажала на телеэкране, и петербургские наводнения, когда воды якобы по пояс, показывала. Я могу и умею по-всякому. Вот вы, молодняк, как же вы это терпите?

Слово «молодняк» Верейская произносила так смачно, что комната сразу превращалась в зоопарк, хотелось прислушаться и принюхаться – где здесь веселые трехмесячные медвежата и куда делся недавно родившийся лисенок?

– Не переживай, Сашенька, пьесу дня будем писать мы с Елизаветой Алексеевной. Тебе же придется стать бойцом бригады особого назначения, занятой выпеканием горячих новостей. Но печь ты их будешь так, чтобы это помогло философски осмыслить жизнь.

Лизавета тоже внимательно прочитала информационную программу-максимум. Новый руководитель плюнул бы в лицо тому, кто сказал бы, что предложенное им «планов громадье» очень напоминает план построения социализма в одной отдельно взятой стране или более скромный проект разворота сибирских рек. Тем не менее он намеревался перестроить новости именно в этом духе.

– Главное, как формулирует! – не мог успокоиться Саша. – Событие необходимо представить так, чтобы чувствовался нерв – Боже! – нерв современной жизни! Надо создать эффект сопереживания! – Он вскочил от возмущения. – Этот котище будет учить меня переживать!

Такие или почти такие стоны можно было услышать сейчас почти во всех редакционных комнатах «Петербургских новостей», в телевизионной кофейне, а также около близлежащих пивных ларьков и в придворных кафе и барах. Творческие и технические сотрудники стонали, прихлебывая кофе, чай, коньяк, пиво, мартини или джин с тоником.

– Ладно еще учил бы только переживать! – печально сказала Лизавета.

– Что значит «ладно еще»! – Саша гордился своим умением снимать трогательные или пламенные сюжеты. – Я не хочу идти в ученики или подмастерья!

– Самое печальное, – продолжала Лизавета, пропустив последнюю реплику мимо ушей, – это эксперимент над новостями как таковыми. Он пишет о принципиально новом подходе к информации, о новой новостийной технологии! Причем имеет в виду не собственно технологию, которая определяется техникой, – не о спутниках и тарелках, не о цифровых камерах и монтажных идет речь. Речь идет о «подходе». – Лизавета и в эфире умела играть голосом, превращая обычное слово в насмешку, сейчас это вышло особенно удачно. – Все равно что изобретать по новой велосипед или колесо. В принципе, любой человек со средним и при этом «очень средним» образованием может обосновать что угодно, да так гладко, что профаны будут балдеть и тащиться, да еще выложат за это миллиарды. Вспомните, больше двух лет академики твердили, что никакой красной ртути нет и быть не может! А сколько было желающих экспортировать сей стратегический товар!

– С красной ртутью другое, я этим занимался. – Будучи человеком увлекающимся, Саша Маневич так или иначе занимался всеми шумными делами последних лет. – Люди просто мыли деньги, продавали рубли за валюту, ни покупатель, ни продавец ни секунды не верили в чудо красной ртути. Это была отмазка для властей, просто так рубли не вывезешь, доллары не легализуешь. Я бы назвал эту операцию «черный бартер»!

– Может быть, не знаю. – Сбить Лизавету всегда было непросто, вместо отвергнутого аргумента она умела находить два новых. – Президиум Академии наук ежемесячно получает больше сотни проектов вечных двигателей. Если такой проект увидит человек неподготовленный, он решит, что землянам больше ни к чему искать новые источники энергии – зачем, если есть один, вечный?

– А у нас что – вечный двигатель?

– Конечно, один новостийный «нон-стоп» чего стоит. Я бы вообще отправляла в мусорную корзину все заявки на производство информационных программ, в которых есть слова «новый подход к информации». Со времен Троянской войны и похода аргонавтов за Золотым Руном подход к информации один и тот же – все, что нарушает привычный порядок вещей, становится слухом, легендой, мифом или репортажем. Это, кстати, и к вопросу о хороших новостях. Если завод работает, если крестьянин убирает урожай, если учитель проводит урок – это просто жизнь.

– А вам, молодым, только чернуху подавай. Ты красивая девушка – и все про убийства, про пожары, про аварии. Вампиризм какой-то, психическая болезнь! Нельзя быть такой кровожадной!

– Я не могу с вами согласиться, Светлана Владимировна. – Саша угробил немало сил на то, чтобы наладить дружеские контакты с милицией, пожарными и прочими спецами по ЧП, и поэтому часто привозил именно «кровожадные», чернушные сюжеты. – Информация – это прежде всего право знать о том, что угрожает безопасности людей. Это мост, который может рухнуть, это хулиганы во дворе и на улицах, это война, на которой могут убить вашего сына или мужа.

– Но не только же это! Надо же от трупов людям роздых дать! – не выдержала Верейская. – Ваше лекарство очень часто превращается в яд. Передозировка, явная передозировка. Ты даже под Новый год устроила повесть о крови и кражах!

Лизавета работала с Верейской в новогодней программе и делала обзор года. Лана до сих пор при всяком удобном случае поминала эту передачу – в пять минут Лизавета вместила и Дагестан, и Чечню, и заложников, и взрывы в Москве и Волгодонске. За те же пять минут она рассказала о банкротствах, финансовых махинациях, переделе сфер влияния между бандитскими группировками…

Лана тогда разозлилась не на шутку и вспылила:

– Ты бы хоть из любопытства нашла какое-нибудь хорошее событие года. А то – война, обманы, землетрясения, мертвые банкиры, ограбленный музей!

– Музей как раз из серии добрых новостей, – ехидно ввернула Лизавета, – преступники задержаны, скоро суд!

– Язва! На экране научилась быть мягкой и обворожительной, маскируешь свой яд улыбками! – сказала Светлана Владимировна и согласилась, что Лизавета, в сущности, права – самые значительные события года действительно отдавали дымом войн и горечью обманутых надежд…

Разгромив Лизавету, Верейская сосредоточилась на Саше, который имел неосторожность улыбнуться.

– Не знаю, не знаю, почему и на каком основании ты улыбаешься, словно сам без греха! Как где на заводе забастовка – там сразу Маневич! Провокатор какой-то! Азеф!

– Ну, Светлана Владимировна, так уж и Азеф, могли бы для меня фигуру поприятнее отыскать!

– Ничего, не хрустальный. Привыкай! Вот станете работать по-новому, с пьесой дня и по сценарию, и не так вас назовут, чернушников!

– Никакие мы не чернушники! – Лизавета сделала вид, что обиделась. – Могу доказать. Когда я снимала в Москве выборы, там прямо в буфете умер человек. Помощник депутата. Хлебнул водочки – и инфаркт. Будь я любителем мазута и дегтя – какое раздолье для широковещательных заявлений и далеко идущих выводов! А я воздержалась!

– Так-таки и ни словечка об этом в репортаже? – засомневалась Лана.

– Ты это серьезно? – немедленно «взял след» Саша Маневич. Он сразу стал похож на лайку – простоватая, обманчивая внешность, дружелюбный хвост колечком и задатки высококлассного охотника. Сейчас он помахивал хвостом, то есть ласково улыбался.

– А ты точно знаешь, что умер? Может, просто обморок?

– Точно, – лукаво и бесстрастно ответила Лизавета.

– Как его зовут, не выяснила?

– А как ты думаешь?

Саша демонстративно хлопнул себя по лбу:

– Зачем я задаю глупые вопросы! Великая Лизавета, разумеется, все разузнала и все выведала.

– Ладно, там Лидочка, наверное, уже текст прислала, пойду посмотрю.

Лана Верейская плавным царственным жестом поднесла к губам керамическую рюмочку с японской красавицей на боку, одним глотком опустошила ее и величественно выплыла из комнаты.

А Лизавета охотно рассказала Саше Маневичу все, что знала о смерти Владимира Дедукова и о школе двойников, которая беспокоила второго помощника депутата Поливанова.

– Он так страшно захрипел. И унесли его в момент. А потом, когда расспрашивала охрану насчет происшествий, – никто ни слова. Даже странно. Ведь он рухнул на глазах у сотни людей!

Саша слушал внимательно и азартно. И задавал дополнительные вопросы:

– А ты потом газетки-журналы не посмотрела? Никто не писал об этом?

– Я не видела, – покачала головой Лизавета.

– И я не видел. А ведь это ЧП! Ты потом еще подробности выясняла?

– Кое-что узнала. Уж больно загадочная эта школа двойников. Я, кстати, выяснила, что Поливанова выбрали в Думу не в Туле и не в Орле, а в городе, гораздо более близком к Петербургу, – Новгороде. Между прочим, в комитете по образованию этот экс-директор школы работал бок о бок с другим экс-педагогом, историком, членом Государственной думы от Петербурга Яковом Сергеевичем Зотовым.

– Ах, с этим… – Саша вздохнул.

Якова Зотова и Лизавета, и Саша, и все петербургские журналисты знали не просто хорошо, а очень хорошо. Он выдвинулся благодаря своей невероятной активности и умению гладко говорить о чем угодно. Зотов был всегда готов публично выступить по любому поводу, и его вызывали как «скорую помощь», когда позарез был необходим комментарий «специалиста-политолога», а люди более осторожные отказывались порадовать прессу своим мнением. Вот уже десять лет Яков Сергеевич Зотов, педагог, преподаватель высшей школы, именовал себя политологом. А раньше он два десятка лет просто преподавал историю КПСС – и диплом у него был соответствующий, и диссертацию защитил по теме «Деятельность ячеек РСДРП(б) на Кубани после революции 1905 года».

Политологом Зотов стал тогда, когда ликвидировали одиозные кафедры, имевшиеся в каждом вузе. А поскольку о безработице и массовых увольнениях в те времена еще не помышляли, то упраздненные научно-педагогические коллективы переродились и стали коллективами преподавателей социально-политической истории двадцатого века. Возрожденные к новой жизни доценты и профессора творчески переработали название собственных кафедр, и на просторах СССР появились легионы политологов.

Не все политологи пошли в политику, как речистый Зотов. Он же – как курочка по зернышку: здесь в газете мелькнул, там на телевидении выступил, потом на радио пригласили как постоянного комментатора, – в результате прочная репутация и победа на выборах в Думу четыре года назад.

В этот раз Яков Сергеевич снова успешно прошел предвыборную дистанцию – в годы парламентского сидения он не забывал дружить с прессой, особенно городской, – подкидывал время от времени эксклюзивные скандальчики и позаботился о финансовых тылах для своего второго похода на Думу. Кому, чем и как он помог, журналисты только гадали, однако не то двести тысяч, не то полмиллиона долларов на выборы Зотов достал без труда.

Саша не занимался чисто политическими темами, но тут почему-то достал блокнот и принялся писать.

– Значит, умер помощник Поливанова, а Поливанов – приятель нашего Зотова. – Все названные Лизаветой имена и фамилии Саша Маневич аккуратно занес в толстый кожаный блокнот. Он был не только романтиком, но и педантом. Вот такая гремучая психологическая смесь.

– Зотову я даже не звонила. Так, поспрашивала других думцев, обиняком… Сам Зотов сразу стал бы…

– Напрашиваться в эфир, – не дал ей договорить Саша. Когда люди много и по-настоящему работают вместе, они научаются понимать друг друга с полуслова.

– Но я должна узнать, какую такую школу двойников-близнецов собираются открыть наши думцы. И что по этому поводу думает господин Зотов. Мне почему-то кажется, школьной реформой здесь и не пахнет. Это какая-то политическая школа каких-то политических двойников. И ведь фактов особых нет, а в голову лезут всякие истории про дублеров Саддама и Кастро.

– Я тоже об этом подумал. Бред, да и только! При чем тут школа?

– Вот и хотелось бы узнать!

– Узнаем, – пообещал Саша Маневич.

Если он что-то обещал, то можно быть уверенным – расплющится в лепешку, но сделает. Недруги утверждали, что Саша упрям, как баран.