Школа над морем

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой решается вопрос, чей подарок оказался лучшим

Настал день приезда матери. С раннего утра стали наведываться в хату рыбаки. Они входили, снимали шапки, важно здоровались с дедом Савелием и только тогда осматривали большую комнату, в которой сегодня вечером должен был быть банкет.

И правда, было на что посмотреть. Маленький Ивасик не узнавал своего дома. Длинный стол был застлан такой белой скатертью, точно она была соткана из снега. На столе, на подоконниках, на скамейках – всюду зеленели цветы. Будто все жители Слободки снесли в эту комнату свои фикусы, фуксии и красные махровые герани. На стенах, на дверях, над портретами Ленина, Сталина, Ворошилова заботливые руки любовно повесили вышитые полотенца. Через всю комнату – от дверей и до окон – протянулись легкие цепи, сделанные из разноцветной бумаги.

Каких только цветов здесь не было! И синий, и красный, и желтый и ярко-зеленый, как морская волна под солнцем, и серебряный, и золотой. Целый вечер вчера клеили эти цепи девчата и пели такую хорошую песню, что Ивасик запомнил ее почти вою и пел про себя тоненьким детским голоском:

Сильнее стали

Товарищ Сталин,

Душой и сердцем

Он всех сильней.

Он дал нам счастье,

Он дал нам радость ­

Нам жить и краше

И веселей.

И мы ответим

Ему работой.

Наш труд и песня ­

Ему ответ.

За жизнь, за радость,

За наше счастье,

Великий Сталин,

Тебе привет!

После обеда дед Савелий со старшим из артели поехал в город встречать мать, а в хате стали хозяйничать чужие люди. Они были везде – и на дворе, и в сенях, и в комнатах и на кухне. Они везде убирали, украшали, застилали коврами пол и скамьи, варили и пекли в печи.

Заглянул Ивасик в кухню – и удивился. И стол и длинная лавка просто гнулись под белыми паляницами. Румяные пирожки на огромных блюдах поднимались над жареными утками, фаршированными гусями и кроликами, над прозрачным дрожащим холодцом в круглых мисках, над золотою осетриной, камбалою и бычками. Отдельно на длинных подносах лежали жареные и вареные поросята. Они были как живые и держали в губах белые корешки душистого хрена. Фляжками с вином были заставлены все углы. Кадушечки с кислой капустой, с солеными арбузами, с мочеными яблоками красовались по сторонам, пузатые и важные, как паны. Шкворчали, шипели, булькали бесчисленные кастрюли. В кухне суетились в чаду и пару женщины-куховарки.

«И когда это они успели столько напечь и нажарить?» удивлялся Ивасик.

Он чувствовал себя затерявшимся среди этой суеты, среди этого количества людей. Даже Сашко – и тот не обращает на него сегодня внимания. У брата выходной день, и он не ходил в школу. Забившись в угол, он без конца читает одну и ту же бумажку.

Ивасик решает напомнить брату про условие.

- Сашуня, а у меня уже есть подарок, - говорит он. - Значит, я маму больше люблю.

- Еще увидим, - нехотя отзывается Сашко. - Вот у меня подарок, вот! - и он потрясает в воздухе бумагой.

- Вот это? Ха-ха! Так это же бумажка, да еще и исписанная. А у меня...

Но Сашко не дает ему договорить:

- Что ты понимаешь?! На этой бумаге мои стихи. Стихи к приезду матери! Куда тебе до меня!

Стихи! Вот оно что! Стихи!

Ивасик весело усмехается. Ну, теперь, конечно, победит Ивасик! Никакие стихи не устоят перед глиняным петушком и настоящим живым щеглом.

День склоняется к вечеру. Скоро должна приехать и мать. В хате уже полно гостей. Все готовятся к встрече. Все несут свои подарки знатному бригадиру – Марине Чайке.

Ивасик встречает каждый подарок ревнивым взглядом. Тетка Секлетея принесла теплый платок, Одарка – глиняный горшок, украшенный узорами, столяр Иван Карпович - столик, раскрашенный синим и зеленым. Только дед Гурий не показывает своего подарка. Он принес что-то большое, старательно завернутое в газеты. Ивасик боится: а что, если у деда Гурия такой подарок, что лучше всех на свете? Что, если он придумал что-нибудь лучше и глиняного петушка и живого щегленка?

Ивасик выбирает удобную минуту и чуть-чуть надрывает газету. Теперь-то он все знает! В газете завернут ковер. Ну что такое ковер против щегленка? Против глиняного петушка? Да еще какого петушка! Не простого, а такого, что свистит, если только подуть ему в дырочку.

Очень смутили Ивасика подарки от артели: блестящие туфли и новенький патефон. Туфли не страшны – они не умеют петь, как щегол, и не свистят, как в них ни дуй. А вот патефон – другое дело! Патефон поет и даже очень громко; пожалуй, он поет громче, чем щегол. И вдобавок он поет самые разные песни, а щегол знай щебечет только одну свою.

Чем дальше, тем больше хмурился Ивасик. Маленькое сердце болело. Было ясно, что не его подарок будет теперь самым лучшим. Нет, не его. Больше всего обрадуется мама патефону. Одинокий и загрустивший мальчуган совсем затерялся в человеческом потоке. Никто даже и внимания не обращал на него, будто не было его здесь, будто это не его мать получила славный орден. Все смеются, шумят, вынимают подарки, готовятся к встрече. А про него, про Ивасика, и забыли: Все забыли! И самый лучший подарок – это, конечно, патефон, а на глиняного петушка, а на щегла мама, верно, даже и не посмотрит. Горячие слезы подступают к глазам. Ивасик отворачивается к стене и тихонько плачет, забившись в угол. Но и этого никто не видит. Никто его не окликнет, никто не утешит. Мальчуган забивается в чуланчик, в свой «зверинец». Тут нет незнакомых людей – здесь живет в клетке его любимый щегленок, Ивасик гладит руками клетку и нежно прощается со своим любимцем.

- Щегольчик! Прощай, щегольчик! - приговаривает мальчик и не может освободиться от тоски. Что уж тут говорить: лучше всех подарков – патефон! Каждому видно.

Гром рукоплесканий известил о приезде матери. Как засуетились, как бросились к ней навстречу! Ивасик остался сзади всех, притиснутый к стене. А мать уже сажали за стол, приветствовали, ставили перед ней подарки. Но мамины глаза еще с самого порога искали кого-то. Они искали, оглядывались о сторонам, и наконец мама не выдержала и спросила громко:

- А где же мои сыны? Где Ивасик? Где Сашко?

И уже совсем громко, во весь голос, позвала:

- Ивасик, где ты?

Даже тревога зазвенела в ее голосе.

- Где ты, мой маленький сыночек?

И тогда все сразу вспомнили про Ивасика. Все сразу стали его звать и искать, но мальчуган отозвался сам:

- Здесь я, мама, в уголочке.

И сразу расступились все гости и мама милая, милая мама, сразу очутилась возле него. Она ласкала и целовала сына, а он гладил ладошками ее щеки и счастливо усмехался. Тогда с другой стороны из толпы вынырнул и Сашко.

- Мама, мамуся, я стихи тебе написал, - говорил он, целуя мать.

И в ту же минуту опомнился и Ивасик.

- Постойте! Я сейчас! - крикнул он и побежал в чуланчик.

Из чуланчика он вернулся неся в одной руке клетку с щегленком, а в другой – глиняного петушка.

- Мама – это тебе, - сказал он важно, подавая подарки.

Староста артели поставил перед матерью патефон, но та, будто и не видела его – она взяла клетку и петушка, она прикоснулась к петушку губами и глиняный петушок громко свистнул, свистнул на всю комнату.

- Вот кто приготовил мне самый лучший подарок ! – весело сказала мать и еще раз дунула в петушка. – Какой хороший петушок! А щегол-то, какой чудесный!

Она обнимала и клетке с щегленком, и Ивасика, и Сашка. И тогда Сашко вышел вперед, развернул бумагу и начал читать:

О мама! Вновь твое лицо

Смеется нежно мне.

И орден твой

Зовет меня,

Зовет меня к борьбе.

Он на минуту остановился, взволнованно, радостно, и потом закончил громко и уверенно:

Как ты,

Работать буду, не сдаваясь,

И быть отличником везде –

В ученье, в школе и в труде ­

Тебе я, мама, обещаю.

Твое лицо передо мной

Веселой, светлой, золотою

Опять улыбкою горит.

Как не гордиться мне тобою

И как тебя мне не любить?

И снова моря шум согласный

В соленых водах сеть твоя...

К труду и к радости меня

Зовет твой орден, орден красный!

Раскрасневшийся и взволнованный Сашко передал матери стихи. Грянули рукоплескания. Хлопали так, что даже в окнах задрожали стекла, все видели, как по щеке матери покатилась блестящая, прозрачная слеза.

- Сашуня... И ты, Ивасику... Спасибо вам, мои дети, за такие хорошие подарки, - проговорила она и платком смахнула, слезу.

Мать сидела за столом – на груди у нее блестел орден, - рядом с матерью сидел дед Савелий. Он уже выпил вина, ему было весело и радостно. И день тоже был такой веселый и радостный!

- А ну, затяните, - просил дед музыкантов, - затяните песню, да такую затяните, чтобы как этот день была.

Гости хвалили и Сашка и Ивасика. Тетка Секлетея спорила с дедом Гурием, на кого именно похож мальчуган.

- И не спорьте! - уверяла тетка. - На мать он похож. Как две капли воды!

- И не на мать, а на отца! - возражал дед Гурий. - И поступью и складом весь в покойника-отца.

- А? Какой заплатой? вмешивался в разговор дед Савелий. - Хватит! Забыли о заплатах. Не такое время. Без заплат теперь ходим...

Ивасик, обняв мать за шею, заглядывал ей в глаза и шептал ей что-то на ухо нежное-нежное, хорошее. И вдруг, на удивление всем, мальчик скривился и горько-горько заплакал.

- Что ты - всполошилась мать.

- Щегла... щегла... жалко... – едва выговорил сквозь слезы Ивасик.

И все засмеялись так громко, что у мальчика сразу высохли слезы. А мать сказала:

- Ивашечка, щегленка я тебе обратно подарю. И еще я тебе дарю теплую новую шапку – в Москве для тебя купила.

Кто-то дернул Сашка за рукав. Сашко оглянулся и увидел возле себя Яшу Дерезу.

- А здорово ты это написал! – зашептал Яша. – Надо в нашем журнале напечатать. И орден какой красивый! Большая это честь твоей матери такая награда... А я только что пришел. Сидел дома да все думал: как бы такой аппарат сделать, чтобы можно было его опускать с людьми в море на самое дно, километров на десять.

Яша притих.

- Пока еще ничего не придумывается, Сашко. А вырасту, непременно такой аппарат придумаю.

Сашко посмотрел в глаза товарищу. И такая была уверенность в этих глазах, что сразу поверил он в этот глубоководный будущий аппарат.

- Непременно придумаешь, Яша.

- И что может быть там, на такой глубине? - задумчиво продолжал Дереза. - Ни один человек еще не спускался глубже чем на километр. Что там может быть, на дне? Рыбы какие-нибудь незнакомые, животные необыкновенные, водоросли. И все там светится, Сашко, все живое светится. Я читал об этом книжку: Вот где интересно!

Ум у Яши непостоянный. Что ни день – новое открытие, новое изобретение. Прочтет о морской войне, о торпедах, о подводных лодках ­ и вот уже сидит Яша и мастерит модель миноносца. Сделает миноносец - займется полетом на Луну. Сидит и думает о этом, наяву ракетопланом грезит; и мечтает, и фантазирует.

Последнее увлечение Яши – это батисфера, подводное царство. Об том он мог бы разговаривать целый вечер, но Марина Чайка начала рассказывать о своей встрече с товарищем Сталиным, и в комнате все притихли. Все слушали, притаив дыхание.

Марина кончила свой рассказ и, кончив, налила золотого вина, встала и высоко подняла полную до самых краев чарку.

- И сегодня первая чарка, - сказала она, - пусть будет за того, кто дал нам счастливую жизнь, - за нашего родного отца. За товарища Сталина!

И все встали и крикнули «ура». Крикнул «ура» и Ивасик своим звонким, детским голосом. И хоть и не дали ему вина – мал еще очень, - но не пожалел уж зато дед Савелий сладкого квасу: целую кружку налил он своему внучку!

Ивасик был совершенно счастлив. Как все хорошо вышло! И подарок понравился маме больше других (все ж, видели, как она дула в петушка), и щегленок снова вернулся назад, да еще с теплой меховой шапкой впридачу. И, вертясь во все стороны. Ивасик не уставал объяснять всем подряд, что и орден получила и у Сталина побывала не чья-нибудь чужая мать, а его собственная, Ивасикова. И что зовут его маму Марина Савельевна, да еще Чайка. Ивасик показывал на мать пальцем и важно говорил:

- Вот она сидит, моя мама. Кто не верит, пусть у людей спросит.

Но все верили! Ивасик удовлетворенно сопел – очень уж много выпил он квасу, - тихонько вздыхал о том, что не было больше места в животе, чтобы и дальше лакомиться сладкими пышками и пирожками.

Мать обратилась к Башмачному – старосте артели:

- Ну, Давид Ефимович, что у вас с ремонтом? Как сети? Я дала слово товарищу Сталину добиться еще больших уловов. Слышала я, что нет у нас наживки, нет японского невода.

Староста артели ответил, что невод уже починен, да и остальное снаряжение, в общем, уже отремонтировано.

Но тут вмешался дед Савелий.

- Плохо будет, дочка с уловом, - сказал он: - зима теплая, паламида у берегов появилась, разгонит она всю скумбрию. А? Я уже выверил это. Я знаю.

- Ничего, отец, скумбрия - от нас не убежит.

Сашко увидел, как на щеках матери вспыхнул румянец, как блеснули глаза, как задорно она обернулась к рыбакам из своей бригады.

- Ну что, хлопцы, найдем скумбрию в море?

Загудели в ответ ей веселые голоса, захлопали ладони.

- От Марины рыба не убежит! - промолвил дед Гурий. -и паламида нипочем. Вот она какая женщина. А раньше, помню, была такая примета у рыбаков: не разговаривай с бабою перед выездом в море – ничего не поймаешь.

- Вспомнил дед Гурий царя Гороха! – крикнула Одарка.

И все засмеялись. Смешным показалось им то время, о котором вспомнил дед Гурий. Смешным и страшным. Чур ему! Не вернуться ему больше никогда во веки веков!