Шлак 2.0

Глава 16

Разбудил меня зуммер. На планшет пришло сообщение:

Управление внутренней охраны: к 6–30 прибыть на общее построение в Радий.

Я посмотрел время: 5–49. Мать твою, они ополоумели в такую рань?

Но делать нечего, пришлось подниматься. Отныне я сотрудник внутренней охраны, а Радий у них место сбора. Мне следовало поторопиться.

Я оделся, умылся. На завтрак уже не успевал, пошёл голодным.

Блоки оживали, коридоры наполнялись людьми, гудели планшеты, рассылая сообщения по сотрудничеству. В Радии собрались сотрудники внутренней и внешней охраны, похоже, это их общее место сбора. Внешники выстраивались возле проходной, внутренняя служба встала полукругом напротив прохода к станку. Командовала женщина в зелёном комбинезоне с нашивкой на правой стороне груди: начальник внутренней охраны. Обращались к ней с толикой страха и подобострастия по имени-отчеству: Галина Игнатьевна. Женщина вызывала стойкое ощущение неприязни: тяжёлый взгляд, хрипловатый голос, близко посаженные глаза, стрижка под мальчика. Справа на поясе кобура с револьвером. Я присмотрелся, огнестрельное оружие было только у неё, у остальных дубинки и электрошокеры. Одеты по-разному: в коричневое, в синие, на левой руке обязательная повязка с логотипом Центра безопасности — оскаленная волчья морда в красном круге.

Я встал с левого края, хотя по росту мог пристроиться к правофланговому. Ровно в шесть тридцать начальница скомандовала «смирно» и зачитала несколько вводных. На планшеты пришли данные по ночным преступлениям на территории всего Загона и ориентировки. Я глянул мельком, Грызун в них не числился, значит, Желатин сработал чётко, а может ЦБ прикрыл.

Дальше начался развод. Отправляли парами в патруль по коридорам и блокам. Пары уже были устоявшиеся, как и схемы маршрутов патрулирования. Основная задача понятна без объяснений: ходить, приглядывать за порядком, жёстко реагировать на нарушения. Мне как новичку пары пока не было. Начальница глянула на меня зверем, поиграла желваками и сказала:

— Кстати, забыла представить нового сотрудника. Знакомьтесь…

Строй обернулся ко мне.

— Дон, статус коричневый. Вы должны помнить его по последнему шоу Мозгоклюя. Кровавый заяц. С сегодняшнего дня он будет сотрудничать… Гоголь, он твой. Обучишь, расскажешь, покажешь. Всё, как обычно. Только сначала своди его на базу, экипируй, как положено, а потом в шестой блок.

После развода подошёл мужчина в синей рубашке, буркнул недружелюбно:

— Иди за мной.

База внутренней охраны находилась сразу за заслоном, прикрывающего подходы к станку. Мы свернули в боковой коридор и оказались в рукотворном помещении с низким потолком. Вдоль стен стояли стеллажи, у входа выстроились в ряд электросамокаты. Чуть дальше несколько самодельных нар, коробки, ящики, столы. Общее впечатление — упорядоченный бардак, который никак не вязался с тем, что руководитель подразделения женщина.

Гоголь пошвырялся среди хлама, выудил на свет пояс, дубинку, электрошокер и с брезгливым видом протянул мне:

— Держи

— Повязку, — напомнил я.

Он снова полез в хлам, чихнул, выругался и вытащил повязку. Я нацепил всё на себя, жаль, зеркала нет, посмотреть, насколько грозного вида получился охранник.

Покончив с экипировкой, мы направились в шестой жилой блок. От третьего он ничем не отличался. Те же комплексы нар по десять койко-мест в ряд и два в ширину, верёвки с бельём между комплексами, снующие дети, недружелюбные взгляды нюхачей. И лица те же, и очереди в помывочную и в столовую. Утро в самом разгаре. Пока основная часть населения не разойдётся по сотрудничествам, очередям и суете не будет конца.

— Бабло есть? — глядя на меня из-под бровей, спросил Гоголь.

Его нахмуренный вид начинал раздражать. Ладно бы он на всех так реагировал, но за время патрулирования мы несколько раз пересекались с коллегами, и с ними он вёл себя вполне нормально. Похоже, он только на меня смотрит недовольной букой.

— Если ты насчёт прописки…

— В жопу твою прописку! По статусу тебе положена коричневая майка. Несоответствие внешнему виду влечёт наказание до трёх дней принудиловки. Хочешь в яму? Ради бога. Только из-за тебя и мне прилетит. Топай в магазин. Я до старосты, через двадцать минут вернусь.

Магазин находился возле помывочной. Ни витрин, ни рекламных плакатов, только доска над входом с надписью «Магазин».

Я зашёл. Народу никого, лишь двое подростков прилипли к прилавку со сладостями. Продавец с заспанными глазами дежурно улыбнулся.

— Чем могу услужить гражданину охраннику?

Магазины в жилых блоках чем-то напоминали универмаги: длинное узкое помещение с прилавками, стеллажами и услужливыми продавцами. Ассортимент достаточно широкий, основная составляющая — продукты питания и одежда. Цены тоже широкие. Подростки, пускавшие слюни над сладостями, взяли пачку печенья за двенадцать статов, и это было не дорого.

— Футболку, — потребовал я.

— О, это сюда, — продавец указал на гардеробную систему в центре магазина.

Футболки и женские платья висели на плечиках. Зелёные, синие, коричневые, чёрно-белые, с длинным рукавом, с коротким, с открытым горлом, с отложным воротником, косоворотки. Тут же брюки однотипно чёрные, зауженные, клёш, свободного кроя, в обтяжку. Рядом на стенде туфли-лодочки, берцы, ботинки, полусапожки, кеды.

Я взял ценник и тут же одёрнул руку. Кусается. Обычная хлопковая футболка с наружным карманом под планшет — триста десять статов. Хотелось бы знать, кто их покупает, если средняя оплата сорок статов в день. Понятно, почему у тёщи бизнес процветает. Рубашки стоили дороже. Я приглядел себе коричневую безрукавку на выпуск, приталенная. На мне бы она смотрелась идеально. Цена восемь сотен.

— Подобрали что-нибудь? — влез под руку продавец. — У нас самый большой выбор и самые низкие…

Я посмотрел на него, и он заткнулся.

— А что-то более приемлемое имеется?

— Могу предложить б/у. Бывшее в употреблении, так сказать. Но всё чистое, заштопанное.

Он снял со стеллажа картонную коробку, в которой кучей была свалена одежда. Я перебрал половину и выбрал более-менее подходящую рубашку, почти один в один с той, что мне понравилась.

Продавец кивнул:

— У вас хороший вкус, гражданин. Триста сорок статов, пожалуйста. Но если пожелаете, то за дополнительные пять статов наша швея вышьет ваше имя на закрылке кармана.

Вышивать всё равно придётся, правда, в помывочной это обойдётся на три стата дешевле, но гулять так гулять.

— Желаю.

— И ещё: если старая рубашка вам больше не нужна, то наш магазин готов выкупить её по цене, скажем, — продавец сделал задумчивый вид, — двадцать статов. Сами понимаете, рубашка не новая, имеются следы починки, одной пуговицы не хватает, обшлага потёрты. Двадцать статов очень хорошая цена.

Я бы отдал её и бесплатно, ибо таскать старую рубаху с собой неудобно, а выкинуть жаль. В общем, покупка обновы обошлась в триста двадцать пять статов. Накладно, учитывая, что всю предыдущую одежду выдавали бесплатно.

Я расплатился и вышел. Вовремя. Гоголь подходил ко входу.

— Готов? — он осмотрел меня критически. — Потянет. Всё, идём на обход.

Гоголь вкратце набросал общую схему сотрудничества внутренней охраны. Развод в шесть тридцать утра, потом либо двенадцатичасовое патрулирование, либо сидишь на базе в ожидании приказа. На следующий день меняешься. Приказать могут что угодно, чаще всего конвоирование осуждённых на ферму. Периодически возникают форс-мажоры в виде облав и разборок с обнаглевшими глаголами. До открытой поножовщины не доходит, потому что и глаголы, и охрана в той или иной степени работают на Контору, но спуску давать нельзя, да и форму держать надо. Для этой цели на базе создали уголок, где можно потягать железо и побуцкать друг друга боксёрскими перчатками. Ночью на базе дежурит бригада из пяти-шести человек на случай какого-либо чрезвычайного происшествия.

За всё это полагались талоны на бесплатное питание, шестьдесят статов в день и премиальные за рейды.

— Что за рейды? — спросил я.

— Сегодня увидишь, — не стал вдаваться в подробности Гоголь.

Задачи патрульных заключались в том, чтобы бродить меж комплексов, реагировать на устные заявления граждан и пресекать любые бытовые склоки, при необходимости проводить следствие и суд. Гоголь показательно разобрал передо мной несколько дел, сводившихся к банальному воровству постельного белья и продуктов питания. Во всех случаях наказание ограничилось предупреждением.

Совершив пару кругов, мы отправились в столовую. По бесплатным талонам получили хлеб, зелёную кашу, масло и чай. Я рассчитывал на большее, как минимум на макароны и сосиску, на раздаче всё это было, но исключительно за статы.

— Ремонтников на ТЭЦ лучше кормят, — присаживаясь за стол, сказал я.

— Это стандартный завтрак по всем бесплатным талонам для жилых блоков, — пережёвывая кашу, резко ответил Гоголь. — Чему ты удивляешься?

— Да я не удивляюсь. Просто констатирую.

— Констатирует он… Не нравится, иди назад к ремонтникам.

Я прожевал ком каши, одновременно языком сковыривая остатки с зубов, и сглотнул.

— Что ж ты злой-то такой? Рычишь на меня с самого начала, словно я у тебя жену увёл.

Он поперхнулся, побагровел. Что, действительно увёл? Так вроде у меня здесь ещё ни с кем не было. Белая с Малкой пытались, да я отказался.

— Ты… Ты вообще нехера не помнишь?

— Что я должен помнить?

— Сука, — он ударил кулаком по столу, я едва успел кружку подхватить, чтоб не опрокинулась. — Ты меня подстрелил на шоу! Тебе мало?

Подстрелил? На шоу? Вот так встреча. Он, оказывается, один из тех охотников, которые пытались завалить меня в Развале. Только который конкретно?

— Я там до хрена кого подстрелил. Можешь место уточнить?

— Возле киоска. Ты засел, а мы…

—…из калашей меня выкуривали, — продолжил я. — Помню, помню. Трое против одного. А получили дырку от бублика.

— Ты в меня попал!

— Ты тоже мог в меня попасть. И чё теперь, предъявы друг другу кидать будем? Ты хотел не за хрен собачий премиальных срубить. Выбрался такой смелый с калашом на безоружных, а теперь обиженного корчишь.

Гоголь запыхтел, но крыть ему было нечем. Он, конечно, молодец против овец, но против молодца сам овца. Так что пускай злобу свою усмиряет.

— Ладно, проехали, — доедая кашу, выдохнул он и протянул руку. — Мир.

— Мир, — согласился я.

Пока пили чай, прилетело сообщение:

Управление внутренней охраны: патрулю шестого блока пройти к месту Ч-19. Заявитель с места Ч-16, заявлена пропажа одной дозы нюхача.

Отдельной ссылкой было прикреплено видео. Я посмотрел. Соплюшка лет десяти-двенадцати что-то толкает глаголам. Те довольные вручают ей предмет. Что конкретно, не ясно, картинка всё время дёргалась, словно снимали из-под полы, хорошо различимы только лица и сам факт передачи.

— Вот и первое преступление, — усмехнулся я.

Гоголь, посмотрев видео, скривил губы:

— Мелочёвка. Девчуха что-нибудь стащила у соседей или родителей и поменяла у глаголов на безделушку, а добрая душа стуканула. Надо проверить. Если родителей обокрала, погрозим пальцем, они ей и без нас неплохо всыпят, если у соседей…

Он не договорил и, дожёвывая на ходу хлеб, поспешил к выходу.

Комплексные места «Ч» находились за помывочной. Блочные трущобы. Вентиляция не работала, вонь шла такая, что в пору задохнуться. Жили здесь нюхачи да подёнщики, перебивающиеся обычным ежедневным сотрудничеством, либо воровством. Дети с малых лет приучались к тому же. На каждом месте по реестру числилось минимум двое, а то и четверо. Ч-19 располагалось внизу, одноместные нары, но проживали трое: мать, отец и дочь. Родители нюхачи. Молодые, меньше тридцатника, но глаза уже замыленные. Если не остановятся, то год-два — и в яму.

Всё семейство сидело, забившись на нары, и пробитыми глазами смотрело на жирного мужика. Тот пыхтел, тряс кулаком, но им было абсолютно плевать все его потуги. У отца семейства под глазом набухал свежий синяк.

— Ты его? — тут же наехал Гоголь на жирного.

— Сам он, начальник. Они уже с утра нюхнули, вон, соседи подтвердят. Сидят, смотрят на мир сычами. А дочка ихняя, эта тварь, воровка…

Он долбанул кулаком по стойке, сотрясая нары.

— Ладно, спокойно. Разберёмся. — Гоголь оттеснил мужика от нар. — Конкретно, что пропало?

— Как что? Я в заявлении указал: пакетик с нюхачом. Доза целая. Эта прошмандовка!..

Он снова занёс кулак над головой, и Гоголю пришлось хватать его за майку.

— Успокойся уже. Ещё раз дёрнешься, я тебе променад до ямы устрою за неподчинение.

Толстяк скрипнул зубами, но напор снизил.

Я стоял за плечом Гоголя, следил за его действиями. Он вывел на экран планшета форму «Протокол», начал заносить данные: имена, номера. Вся ситуация сильно смахивала на полицейский сериал, с той лишь разницей, что в нашем сериале наркотики разрешены, а продавцы наркоты преступниками не являются. Опрос свидетелей показал, что девчонка стащила у соседа пакетик с нюхачом и сдала его глаголам за тюбик дешёвой губной помады. Тюбик был изъят, девочка, как бы странно это не звучало, арестована. Тут же на месте состоялся суд. Гоголь назначил ребёнку три дня принудиловки и вызвал конвоиров. Вот и вся судебная система Загона.

— Начальник, и чё? — взвыл толстяк. — Кто мне нюхач вернёт?

— Вот тебе тюбик, — Гоголь отдал ему помаду, — иди, договаривайся с глаголами. Захотят они сделку назад провернуть, ради бога. Не захотят — твои проблемы.

— Чё? Да эта хрень столько не стоит. На пакетик десяток таких надо.

— Видео ты снимал?

— И чё?

— Через плечо. Если б ты попытался сделку остановить, тогда было бы основание для возврата потерянного имущества. А ты решил наградку за донос получить. Получил?

— Получил. Двадцать статов. Но за пакетик-то я полтинник отдал!

Гоголь едва сдерживался, чтоб не взматериться.

— Слушай… Я тебе только что объяснил, что надо было делать. У тебя чем уши забиты? — и уже тише процедил. — Сдрисни, сука, с глаз моих, пока я тебя реально в яму не отправил.

Толстяк обиженно заскулил, а мы, подхватив девочку под руки, направились к старосте. Там уже стояли двое конвоиров. Нацепили девчонке наручники и повели к выходу. Она отреагировала на это по-детски легко. Посмотрела Гоголя и спросила:

— Дядь, а на принудиловке хорошо кормят?

— Голодной не останешься, — буркнул тот.

А вот я бы не был столь уверен. За два дня, что я там провёл, мне дали лишь несколько листьев крапивницы.

До обеда мы сделали ещё круг. Занятие нудное. За шестьдесят статов кружить по жилому блоку, разбирать склоки, отправлять народ на принудиловку… На кой чёрт Мёрзлый меня сюда сослал? Заниматься следственной практикой? Приобретать опыт общения с внутренней охраной? Вся охрана, хоть внутренняя, хоть внешняя подчиняется Центру безопасности Загона, который находится под контролем Мёрзлого. Мёрзлый — один из высокопоставленных конторщиков. Сколько их всего я не знаю, вряд ли больше десяти, и между ними просто обязаны быть разногласия. Это я так мягко называю внутривидовую войну. Контора разделена на враждующие кланы, как минимум на два. Этот вывод исходит из наличия среди конторщиков общего количества проводников. Один клан возглавляет Мёрзлый, другой — тот, кого он назвал человеком из Конторы.

Мёрзлый наверняка в проигрыше. На меня он сделал ставку. Я ему нужен для каких-то особых поручений, которые в состоянии выполнить только человек, обладающий особыми способностями — проводник. Я не против. Все миры делятся на наших и не наших, и если ты не примешь ничью сторону, то будешь отгребать и от тех, и от тех. Не знаю чем, но Мёрзлый мне нравится, хоть я его и побаиваюсь. К тому же, он приложил руку к моему выживанию в шоу и обещал разыскать семью. Это основание к доверию. Возможно, через какое-то время выяснится, что Мёрзлый самый главный подонок Загона, а тот человек из Конторы в действительности наше великое светлое будущее… Мне нужен Гук. Очень нужен. Я хочу поговорить с ним. Только ему я доверяю… И ещё Алисе. Наверное.

— О чём задумался, Дон? — окликнул меня Гоголь.

Мы сидели в столовой. По талонам нам выдали борщ, кашу с куском тушёного мяса и яблочный компот.

— Да вот, — ковыряясь ложкой в тарелке, вздохнул я. — Мясо это из кого сделано?

— Не бойся, не из тварей. Хотя в Петлюровке легко нарваться на отбивную из язычника.

— Пробовал?

Гоголь пожал плечами, но по выражению лицо не сложно было догадаться: пробовал. Тварь — это почти что человек. Бывший человек. Жрать тварь, жрать человечину… Я с отвращением посмотрел на свой кусок.

— Не будешь? — потянулся к нему Гоголь.

— Забирай.

— Ну и дурак, — он переложил мясо к себе. — Это натуральная свинина. За шахтами находится животноводческий комплекс и овощные поля. Я проезжал там однажды. Большая часть продукции идёт в Золотую зону, они там крапивницу не жрут. А все остатки перепадают нам, — и повторил не без удовольствия. — Дурак.

Про Золотую зону я слышал уже второй раз. Впервые её упомянул Гавриил, но тогда обстановка была не слишком удачная для расспросов, а сейчас время вполне подходящее.

— Можешь пояснить, что за Золотая зона?

Гоголь снова посмотрел так, словно хотел назвать меня дураком в третий раз.

— Дон, о таких вещах знать надо. Золотая зона — это элитный посёлок для положенцев. Он находится в пустоши за Битумными озёрами. Добраться туда можно только на поезде. На всём пути не найдёшь ни одного источника, жара страшная. И только в посёлке есть вода. Озеро, пальмы, песок, коттеджи, кондиционеры, склады с продовольствием, с оружием, собственная маленькая электростанция. Там же располагается главный офис Конторы. Всё это за тройным кольцом охраны. Первое кольцо — внешняя охрана. Они стоят на границе пустоши. Тоже свой посёлок, укрепления, моторизованные патрули. Я пытался попасть к ним, но туда только по рекомендации. Второе кольцо штурмовики. Эти сотрудничают на ротационной основе. У них несколько небольших постов вокруг Битумных озёр, которые заодно приглядывают за Территорией. И третье кольцо — наёмники с большой земли. Особая каста. Приезжают по контракту, получают немеряно, подчиняются исключительно Конторе. Псы. Я видел их у станка. Наши штурмовики тоже не услада для младенцев, но у этих, говорят, даже танки есть.

Значит, обратный билет всё-таки существует. Можно и попасть сюда, можно и выбраться. А Дряхлый болтал про путь в один конец. Или это только для таких как я он один? Впрочем, сейчас это не существенно.

— А Битумные озёра что такое?

— А Битумные озёра это территория, где на поверхность выходят открытые залежи битума. Вязкое болото метров семьдесят в ширину и километров триста в длину. Перейти можно только в трёх точках, и все они под контролем штурмовиков. У Загона на этой территории предприятие по добыче и переработке битума и асфальта. После нанограндов, это главный источник доходов Конторы. Основные поставки идут в конгломерацию в обмен на железо…

— А на кой он нужен?

— Железо?

— Битум.

— Дон, ты меня удивляешь. Это единственный продукт для производства жидкого топлива. Видел БТР на ферме? Думаешь, он на чём ездит?

— А он ездит?

— Летает, блин! Конечно, ездит. И не только он.

— Я думал, у нас всё двигается на экологически чистом электричестве. Платформы, броневики.

— В пределах Загона и на его территориях — да. А уже в Полыннике тебе электричества не хватит. Бензин в этом плане удобнее. Его можно подвезти, а электричество надо проводить. Чувствуешь разницу?

— Типа того, что рейдеры могут перерезать провода, если увидят, — вспомнил я свой небольшой опыт ремонтника.

— Верно, — кивнул Гоголь.

— Что же тогда не перейдём к массовому использованию бензина? У нас полей непаханых миллионы гектаров. Задолбала уже эта крапивница.

— Работы по переработке битума в топливо начались два года назад. Успехи скромные. То ли не получается у них что-то, то ли ещё что.

— А у османов получается? Сколько Контора туда битума гонит?

— Я не знаю, я с железнодорожным ведомством не сотрудничаю. Хочешь, у них спроси. А ещё лучше, вообще таких вопросов не задавай. Окажешься на карандаше у безопасности, ничем хорошим не закончишь. Понимаешь о чём я?

— Это в яму что ли? Так я там уже был. Как видишь, выбрался.

— Один раз повезло, во второй уже не отбрыкаешься.

Я бы мог опровергнуть это, как-никак отныне я друг и соратник самого Мёрзлого, а под его контролем не только охрана, но и ферма, однако говорить об этом нельзя. Гоголь расценил моё молчание как знак согласия.

— Хорошо, что понимаешь.

До вечера обошли блок ещё несколько раз. Из-за этих круговоротов я вымотался, ноги гудели, и все желания были настроены на ужин и мягкую постель. Часы показывали половину седьмого. Рабочий день закончен, пора возвращаться в родные пенаты.

— Всё, — заглядывая в планшет, сказал Гоголь. — Теперь к четвёртому выходу.

— Для чего? — не понял я.

— В девятнадцать ноль-ноль выход из-под станка. Наша задача: встреча, контроль и отправка грузов по адресатам.

— И как часто?

— Каждый день.

Вчера я бы воспринял эту новость как надежду, но теперь точно знаю: ни Киры, ни Данары там не будет. Надеяться не на что. Так что отныне это ненужная обязанность за всё те же шестьдесят статов. Отдых откладывается.

На базе находилось человек тридцать, примерно половина от тех, кто был утром на разводе. Начальница указала на Гоголя:

— Ты старший.

Сама она, похоже, к станку идти не собиралась. Может оно и к лучшему. Гоголь построил нас в колонну по два, сам встал впереди. Возле станка образовали коридор. Я стоял четвёртым от начала.

Станок — всё та же стальная махина, похожая на огромный контейнер: ребристые стены, бетонный постамент, крышка на пневмоприводе. Я видел и чувствовал, как это работает изнутри. Ощущения малоприятные: тошнота, головокружение, неоновый свет обжигает глаза. Теперь я наблюдал за тем, что происходит снаружи. Контуры контейнера начали расплываться, сначала понемногу, потом всё больше, больше. Это не было вибрацией; вся конструкция словно размягчилась, стала матовой. Она то сжималась, то разжималась, того и гляди взорвётся.

Я отшатнулся.

— Стой спокойно, новичок, не дёргайся, — вернул меня на место сосед.

Мельтешение продолжалось минут десять. Наконец контейнер снова обрёл контуры, вернулся в прежние параметры и замер. С шипением заработал пневмопривод, крышка поднялась… Я ожидал увидеть людей, но оказалось, что контейнер под крышу забит ящиками, коробками и тюками. Надеюсь, не мы это разгружать должны. Тут бригаде профессиональных грузчиков на полночи работы.

Из четвёртого выхода появилась фермерская охрана, такие же, как мы, только логотип другой: перевёрнутый треугольник и рваный круг. Мелькнула бритая голова Матроса. Следом вышли осуждённые на принудиловку, везли за собой ручные тележки. Весь груз из контейнера стали перегружать на тележки и увозить. Работали споро. Что находилось в ящиках, не понятно, на таре ни ярлыков, ни лейблов. Вроде бы расслышал лёгкий звон соприкоснувшегося стекла, когда мимо проносили картонные коробки. И ещё от одного мешка исходил густой аромат кофейных зёрен. Почувствовал его не только я, многие потянули носом, в том числе и Гоголь.

Разгрузили контейнер за два часа. Всё это время мы стояли как наказанные, ни отойти, ни присесть. Лишь когда крышка контейнера захлопнулась и последние тележки с грузом скрылись за воротами четвёртого выхода, раздался короткий вздох облегчения.

Я решил, что на этом всё, но отпускать нас Гоголь не торопился. Он стоял возле контейнера с Матросом и в задумчивости постукивал кулаком по стальной крышке. Матрос показывал ему что-то на планшете. Один раз посмотрел на меня, усмехнулся. Узнал, стало быть.

Вдоль стены были составлены столы и стулья, возле них уже расположилось несколько человек. Закурили. Запах табачного дыма растворил остатки кофейного аромата. Я поморщился и отошёл к противоположной стороне. Охранники здесь сидели на корточках, некоторые, закрыв глаза, дремали.

— Долго нас держать будут? — спросил я, присаживаясь рядом.

— Сегодня во втором блоке рейд, — ответили мне.

Про какой-то рейд Гоголь говорил утром, но не объяснил, что за штука такая. Только сказал, что за него премиальные дают. Значит, что-то опасное, либо неприятное, либо и то, и другое.

— Что за рейд?

— Ты из какой деревни приехал?

— Он новенький.

— А, ну тогда готовься. В полночь выступаем.

— В смысле «в полночь»? А отдыхать когда?

— Ты сюда отдыхать пришёл? Это внутренняя охрана, сынок. Здесь статы за отдых не платят.

— Чё ты докопался до него, Аргон. Чувак впервые на таком деле, ему объяснить надо.

— Вот ты и объясняй, Ковтун.

Круглолицый мужик в коричневой футболке повернулся ко мне вполоборота.

— Контора составила списки по второму жилому блоку тех жителей, которые в течение месяца тратят меньше девяти статов в день. Наша задача их собрать.

— Не понял, зачем? Почему именно меньше девяти? Почему не десять, не восемнадцать? Пятьдесят шесть тоже хорошая цифра.

— Блин! — снова вспыхнул Аргон. — Что за молодёжь недогадливая? Питание трёхразовое, комплексный обед три стата. Три на три — девять. Чё тут непонятного? Меньше девяти статов тратишь, значит, не жрёшь нихрена, скоро подохнешь. А кому принадлежит жизнь в Загоне?

— Так мы их в яму? — дошло, наконец, до меня. — На трансформацию.

— Молодец, пять баллов.

Я прислушался к себе, дрогнет ли хоть одна струнка: жалость, сострадание, милосердие, справедливость? Да, где-то что-то вроде шевельнулось. Сама по себе ситуация казалась немыслимой, и нечто человеческое по-прежнему трогало что-то, что не до конца превратилось в прагматизм. Но в то же время я с хладнокровием понимал, что помочь тем людям не могу. Их уже приговорили. Даже если я возьму автомат, покрошу к чертям всю охрану, тех людей это не спасёт. А крови прольётся больше. И в чём тогда смысл? Можно устроить революцию, поменять систему, власть, но, боюсь, через какое-то время мы снова вернёмся к нынешнему корыту, и будем жрать из него полными ложками, потому что менять надо не системы, менять надо людей: взгляды на мир, на вещи, на отношения…

Но кое-что не получалось и сейчас. Я сопоставил суточные расходы:

— Погодите, не сходится. У них же за проживание вычитать должны, это дополнительно десять статов в неделю. Уже девятнадцать получается.

— Да сходится всё, успокойся. Когда ты в красной зоне, любые поступления уходят на списание долга. Жрать тебе не дадут, но с нар не погонят, по закону не положено.

— С нар не гонят, чтобы проще было отслеживать и вылавливать во время рейдов, — пояснил Ковтун.

— Так и должно быть. — Аргон блаженно вздохнул. — Получим номера, соберём шлак. Каждому дополнительно недельная оплата, четыреста двадцать статов. Жаль, что не часто. Купить бы ружьишко, да во внешку уйти.

— Во внешке что ли лучше? То же говно.

— Может и так, но хотя бы на воздухе. Солнце каждый день видеть буду, а не всё это…

Ждать пришлось долго, я успел задремать. Проснулся, когда подошёл отряд фермеров и принудиловка с тележками. На планшете часы оттикали половину двенадцатого. Пора бы.

Гоголь подал знак, мы поднялись и той же колонной отправились ко второму блоку. В коридорах почти никого не было, те, кто встречался, жались к стенам. Возле входа в блок остановились. Матрос начал отдавать распоряжения:

— Действуем по обычной схеме: четыре группы по двадцать человек в проходы, пятая здесь. Проверяем указанные места, сличаем номера, отмеченных на выход. Не торопимся, но и в носу не ковыряемся. При сопротивлении можете сломать пару рёбер, — он многозначительно посмотрел на меня. — Неходячих грузим на тележки.

— Много сегодня?

— По списку семьдесят шесть. Ворон не считаем, нагибаться и заглядывать под нары не стесняемся, тёмные углы стороной не обходим. Пока всех не соберём, рабочий день не закончится. Всё ясно? Начали!

Меня определили в чётвёртую группу, туда же попали Аргон и Ковтун, старшим — синий охранник с фермы. Нам достался самый дальний проход, с комплексами «Г», «Ж», «К», «О», «Т», не считая тупиков и закоулков. В каждом комплексе по сто, сто двадцать номеров. Всё это предстояло прошерстить, игнорируя злобные взгляды и мат недовольных жителей. Люди нашему вторжению не радовались, и не потому что их потревожили, а потому что понимали, с какой целью мы заявились, и что когда-нибудь точно так придут за многими из них.

Первые комплексы проверили без особых проблем. Действовали грубо. Если жилец спал, сдвигали штору, вздёргивали на ноги и по штрих коду определяли личный номер. Кто-то сам протягивал руки для проверки, но мы всё равно осматривали место, проверяя, нет ли кого под кучей тряпья.

Ковтун наткнулся на старичка, которому явно было под сто. Его без лишних вопросов выволокли в проход. Он едва стоял, ноги не держали, но выглядел ухоженным. Две женщины завыли как по покойнику. Аргон ткнул одну электрошокером, и крики резко прекратились. Ковтун проверил старика по базе.

— Не наш. Прикиньте, ему сто два года. Ты как дышишь, дед? Тебя давно должны были в утиль списать.

— Если оплата с номера поступает, значит, имеет право на существование, — ровным голосом произнёс фермер.

Я мельком глянул на женщин. Дочери спасают отца. Повезло старику.

В следующем комплексе нашли первого клиента. Мужик лет сорока, крепкий, только лицо исхудавшее, не ел давно. Правая нога непомерно раздута, вот и причина, почему не платит. Неработоспособный. Он сидел на верхних нарах, даже не пытаясь спрятаться, наоборот, крикнул с усмешкой:

— Давно ждал вас. Помогите спуститься, — и добавил с грустью. — Может пожрать дадут напоследок. Что скажешь, охранник? Дадут мне пожрать чего-нибудь нормального перед трансформацией? Всё же какая-никакая, но смерть, а желание смертника закон.

— Дадут, не сомневайся, — скривился Аргон. — Так накормят, что до следующей смерти вспоминать будешь.

— Спасибо тебе на добром слове, уважаемый. Дай Бог, вырвусь из клетки и покусаю тебя в тёмном коридоре.

Мы с Ковтуном сняли его, посадили на тележку. Фермер проверил номер и кивнул: наш. Принудиловщики потянули тележку к выходу.

Со стороны крикнули:

— Эй!

Возле соседнего комплекса стоял на коленях охранник и, заглядывая под нары, тыкал пальцем. Мы подошли. Я опустился рядом и почувствовал резкий запах испражнений. Твою мать, они чё там…

Фермер опустился рядом, подсветил фонариком.

— Похоже, схрон. Глубоко зарылись, до конца не пробиваю.

Он протянул фонарик мне:

— Давай. Надо проверить.

— Я не полезу.

— Что значит… — он опешил. — Я приказываю! Лезь!

Меня закусило.

— Приказывать тварям в яме будешь. А я в эту нору не полезу.

Мы встали друг против друга. Фермер сжал кулаки, стрельнул глазами по сторонам, выискивая поддержку, однако на помощь ему никто не спешил, охранники ждали, что будет дальше. Аргон потирал руки в предвкушении интересного зрелища. Кто-то с верхних нар выкрикнул:

— Народ, наши фермеров раком ставят!

К проходу потянулись люди, засверкали огоньки планшетов. Меня узнали.

— Это Дон. Кровавый заяц!

— Дон, врежь ему! Наваляй ему, Дон!

Сегодня же чат будет забит кадрами моей стычки с фермером. Может я и совершал что-то неблаговидное, собирая беспомощных и отправляя их в Смертную яму, но фермеров не любили больше, и в создавшейся ситуации зрители поддерживали меня.

Фермер потянулся к дубинке. Он делал это нарочито медленно, на показ, словно рассчитывая, что я испугаюсь или одумаюсь. Зря рассчитывал. Я не стал ждать, и левым боковым врезал ему в челюсть. Технически удар получился не чистым, зато сильным и резким. Прав был Мёрзлый, утверждая, что отныне часть силы будет со мной всегда. Фермер влетел в стойку комплекса и осел. А меня затрясло. Взбрыкнувшее сознание требовало продолжения боя. В бешенстве я ударил ладонью по стойке, вскинул руки, зарычал. Народ в страхе отхлынул. Это добавило мне злости. Кому ещё врезать⁈

И в этот миг я увидел Матроса. Он не двигался, просто смотрел на меня, скрестив руки на груди, а у меня на висках надулись жилы. Ведь это он избил меня и полуживого бросил в камеру. Почему бы не потребовать с него за боль и обиду?

— Матрос, кажется, нам есть о чём поговорить?

В зависшей тишине мой голос прозвучал вызывающе.

Матрос не шевельнулся.

— Всё хорошо, Дон. Мой сотрудник был не прав. Он не должен был приказывать тебе. Он мог только попросить, и тогда бы ты не отказал, верно? Значит, к тебе лично претензий нет.

Матрос говорил спокойно, движения его угрозы не несли, хотя мог приласкать меня по полной программе и отправить в яму на принудиловку, ибо я нарушил положение о статусе, поднял руку на старшего. Сознание перестало трепыхаться, кровь успокоилась. Чёрт, я взорвался, не имея на то никаких оснований, даже не имея нанограндов, всёго лишь из-за того, что не хотел лезть в эту вонючую нору. Мёрзлый просил вести себя тихо, а я вспыхнул, как спичка.

Матрос обернулся к зрителям.

— Чего собрались? Это не шоу. В яму хотите? Могу организовать.

В яму не хотел никто, народ начал рассасываться. Матрос вернулся ко мне.

— Дон, проверить нору всё-таки надо. Это должен сделать ты. Понимаешь почему?

Я понимал. Инцидент с синим фермеров так или иначе всплывет, ибо стукачей вокруг хватает. Меня могут привлечь к ответственности за драку и невыполнение приказа. Но если я проверю эту проклятую нору, тогда драку можно будет списать на случайный удар локтем или что-то вроде того. Матрос прикрывал меня. Так и должно быть, Матрос ходит под Дряхлым, Дряхлый ходит под Мёрзлым, я тоже хожу под Мёрзлым, значит, мы одна команда и должны помогать друг другу.

Я перевязал нос и рот банданой и полез под нары. Включил фонарик. Нора не широкая, ширины едва хватало, чтобы протиснуться, задевая плечами стенки. Клаустрофобия мне обеспечена. Вонь сразу стала осязаемой как в том анекдоте: не пахнет, но глаза щиплет. Хотя вру, здесь и пахнет, и щиплет, но лезть всё равно надо. Ход тянулся под небольшим уклоном, через несколько метров поворачивал влево и плавно перетекал в полусферическую камеру. Неведомые копатели постарались на славу. В куче тряпья и отходов сидели четверо. В свете фонарика лица казались сморщенными и серыми. Три женщины и ребёнок. Волосёнки всклокочены, щёки измазаны, непонятно мальчик или девочка. В самодельной нише трепыхался жидкий огонёк жировой лампадки.

Я протиснулся в камеру, сел. Дышать было нечем, просипел, сдерживая рвоту:

— Штрих-код предъявляем.

Провёл планшетом над протянутыми запястьями, проверил номера. Вся четвёрка — наши клиенты. Господи, даже ребёнок. Его каким боком к списку пристегнули? Все дети до четырнадцати лет должны проходить обучение в блоковых гимназиях, и независимо от возраста получают ежедневное пособие в двадцать статов и талоны на спецпитание. У меня над головой соседи родили четырёх огрызков и живут за их счёт, нехера не делают. Вот же жизнь…

Я не стал ничего говорить, развернулся и, работая локтями, пополз обратно. Выбравшись, задышал в бешеном темпе. По лицу катился пот.

— Что там, Дон? — спросил Матрос.

— Пусто. Только говно да тряпки.

Не знаю, почему я соврал. Никого из тех, кто сидел в норе, жалко не было. Но почему-то показалось, что они имеют право не быть пойманными, как и я, когда был зайцем.

— Ладно, продолжаем. — Матрос похлопал в ладоши. — Что стоим? Вперёд! Вперёд! Доноры сами себя на ферму не отправят.

Я поднялся, стряхнул грязь с коленей. От меня разило как от сортира. Аргон скорчил рожу, как будто его вот-вот стошнит, демонстративно зажал нос. Я огрызнулся:

— В следующий раз ты полезешь.

— Не обращай внимания, — миролюбиво сказал Ковтун. — Он так-то нормальный, просто иногда ведёт себя неправильно.

Подбежал Гоголь, заглянул под нары, выругался:

— Задолбали уже рыть. Как кроты, ей богу.

Он сделал отметку в планшете.

— А землю куда прячут? — спросил я.

— Разбрасывают по блоку. Уборщики сметают, вывозят наружу. Каждый раз по две-три новых норы находим. Вообще, это забота конторщиков. Староста должен эту хрень выявлять и своими силами устранять. Мы лишь протокол подписываем.

И побежал дальше. Я кивнул ему в спину:

— Тоже нормальный?

Ковтун кивнул:

— Ага, тоже. Мы все здесь нормальные. А как по-иному? Мы же закон. На нас люди ровняются.

Я посмотрел на него. Серьёзно говорит или прикалывается? Брови сдвинуты, взгляд честный. Похоже, серьёзно.

— Нормальные люди охотниками в шоу не идут.

— Это не от хорошей жизни. За участие — триста статов в день, за убитого зайца — тысяча. Кто ж откажется, когда есть возможность заработать? Я бы тоже не отказался. Зайцы списанный товар, как и доноры.

— Говорят, теперь зайцам ружья выдавать начнут.

— Значит, цены повысятся.

В следующем комплексе взяли сразу пятерых. Сидели в рядок на одних нарах, под нюхачом, на слова не реагировали. Их так же в рядок погрузили на тележку и отправили в коридор. Вот будет прикольно: очнуться завтра в камере с венчиком крапивницы под носом. Что станут делать?

За полтора часа проверили весь проход. Остановились возле каптёрки старосты. Матрос ушёл, а я заглянул в столовую. На раздаче горел огонёк, но людей не было, еды тоже. Получается, сегодня без ужина, пропали талоны. Староста блока, худощавый дед с выбеленной бородой, предложил чаю. Приказал хлыщу, тот сгонял на кухню, принёс кружки, два чайника. Мог бы расщедриться на бутерброды, с него не убудет, сомневаюсь, что обеденный стол у него меньше, чем у Ровшана. Но не расщедрился.

Пить чай я не стал. Дожидаясь, когда остальные группы завершат обход, сходил в помывочную, под горячим душем смыл с себя налёт вони. Пока мылся, прачка застирала одежду, прошлась по ней утюгом. На выходе меня поймал Гоголь.

— Возвращайся в блок, Дон.

— Всё на сегодня?

— Для нас да. А фермеры ещё раз пройдут.

— Недобор?

— Ага, почти двадцать голов. Но это естественно. На каждом рейде не добираем. Невозможно всех сразу собрать, кто-то прячется, кто-то в Петлюровке оттягивается. В следующий раз попадутся.

Я посмотрел на планшет, третий час ночи.

— Развод как обычно, без поблажек?

— Да, как обычно. Не опаздывай.

Вот же счастье мне Мёрзлый устроил — внутренняя охрана. Рабочий день с утра до утра, и главное, чтоб на развод не опаздывал. Не, надо увольняться. За шестьдесят статов…

На планшет пришло сообщение:

Дополнительная оплата за переработку: 420 статов.

Я покачал головой. И даже в этом случае мне эта профессия не нравится.