Шлак 2.0

Глава 2

В душе родилось тягучее ощущение, как будто вляпался во что-то грязное. И дело не в прикованных к столбам ремонтниках, плевать, я и не знаю их толком. Но чувство вины всё равно давило на совесть. Я мог выбрать столб, и стоял бы сейчас возле него голый, жалкий и честный…

Но мне нужно выжить. Любым способом.

И вернуться в Загон.

Надо понять, кто они есть — миссионеры. Чем дышат, о чём думают. В чём смысл их существования? Молятся какому-то Великому Невидимому. Однозначно секта. А примас — глава. Я должен завоевать его доверие. Пусть он и предложил мне присоединиться, но доверия во взгляде нет. Нужно проникнуться его учением, самому поверить в Великого Невидимого, выучить молитвы, и потихонечку, полегонечку искать подходы к его детям. К Урсе, к Андресу. Хотя Урса слишком яростная. Фанатка. Андрес выглядит мягче и, судя по всему, у него высокое положение в местной элитке, иначе бы примас не доверил ему обряд инициации, или как там они обозвали процедуру превращения человека в тварь…

Брат Готфрид — могу я теперь называть его братом? — протянул баклагу с водой, и я долго пил, наслаждаясь каждым глотком. Потом меня отвели в келью.

Келья — громко сказано. Пещера, вырубленная в скале. Рядом были другие пещеры, что в них находилось — не знаю, но та, в которую отвели меня, походила на склеп. Тёмная, тридцать шагов в длину, десять в ширину. В центре кострище, обложенное камнями, вокруг лежанки из тряпья и сухой травы. На стене две полки, одна с книгами, на другой грубый глиняный горшок и несколько таких же грубых пиал. Жили здесь подростки, из взрослых только трое. Все не стриженные. В глаза бросилось сильное расовое различие. Во время инициализации я как-то не обращал на это внимания, а сейчас заметил. Большая часть послушников и миссионеров имели азиатскую или арабскую внешность. Это что, примас рекрутирует своих последователей из жителей Османской конгломерации?

Моему появлению никто не обрадовался. Когда легли спать, я подслушал, как один подросток говорит другому, что мяса им теперь достанется меньше. Мясом мог быть я. После трансформации тварь убивают, сушат и съедают. Их расстроило то, что теперь на одну тварь будет меньше.

Ничего, листья пожуёте.

Я лёг в дальнем углу, никаких лежанок в нём не предусматривалось, зато и соседей не было тоже, не нужно слушать чужое злобное шипение. Сунул под голову кулак — и как в яму провалился. Очнулся, когда воздух за пределами пещеры достиг рассветной прозрачности. Сквозь открытый проём кельи проступали очертания столбов и прикованных к ним тварей.

А напротив снова сидел примас.

Меня передёрнуло.

— Твою мать… Что за дурная привычка? Старик… ты можешь не приходить ко мне по ночам?

Он сидел в той же позе, что и прошлым утром, только на этот раз прутиком чертил какие-то линии на полу.

— Тебе не стоит бояться, Дон. Успокойся. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — он говорил тихо и очень медленно, растягивая и как бы пробуя слова на вкус. Эдакий Каа во время охоты. — Тебе кажется, что ты предал свою сущность, что ты отказался от светлого и переметнулся к тёмному. Но этот мир не вселенная из Звёздных войн, а ты не юный Скайуокер. Здесь не существует тёмных и светлых сторон. Великого Невидимого цвета не волнуют.

Я кашлянул.

— В Загоне за такие слова на принудиловку отправляют.

— Загон — логовище безбожников, никто из них не достоин права называться миссионером и нести идеи миссии в мир.

— Я вообще-то загонщик, забыл?

— У тебя есть возможность исправиться. Я верю в тебя. Впрочем, если я ошибаюсь, то посвящение исправит мою ошибку.

— Посвящение?

— Ты же не думаешь, что вот так запросто сможешь войти в круг избранных? Чтобы стать миссионером, необходимо преодолеть особые испытания.

— Дай угадаю: побрить голову, убить тварь и съесть друга?

— Не ёрничай!

Прутик, которым старик только что расчерчивал пол, уткнулся мне в лоб. Не больно. Но старик мог ткнуть в глаз, а я даже не успел среагировать, настолько быстро он это сделал.

— Запомни: в Загоне не любят лентяев, в миссии не любят праздность. Я помогу тебе подготовиться. Это не просто, но в конце ты либо умрёшь, либо станешь таким, как мы.

— Лысым людоедом?

Прутик хлестнул меня по губам. Я вскрикнул. На этот раз было больно. Я отпрянул, а старик навис надо мной.

— Дело послушника молчать, слушать и выполнять всё, что ему скажут! Иначе он займёт место у столба.

Я напрягся. Желание врезать этому лысому отморозку переваливало через край. Все былые убеждения о том, что с человеком можно договориться, канули в лету. Нужно бить, и желательно первым, и уж совсем желательно — из автомата. По-иному не выжить. Но этот старик, несмотря на возраст, сильнее меня и быстрее. Радужка вокруг зрачков отдавала серебром, значит, он под нанограндами. Я не справлюсь с ним.

Я сделал глубокий вдох, успокаивая нервы, а когда примас ушёл, снова лёг и попытался уснуть. Хотя какой тут сон…

Зашевелились подростки у кострища. Уже давно никто не спал, наверняка, прислушивались к нашему разговору. Я поймал несколько косых взглядов. Кто-то даже прошипел обидное: мясо! Завидовали, что примас пришёл ко мне или злились, что я не слишком почтительно разговаривал с ним.

Пацан, который вчера скорбел о недополученной пайке, вышел из пещеры и через несколько минут вернулся с листьями крапивницы. Каждому вручил по одному. Мне швырнул под ноги. Я поднял, сдул налипшую пыль. Лист не самый большой, края завяли и местами засохли. Но это в любом случае еда. Хорошо, что мясо есть не заставляют, а то неизвестно, чем оно занималось полчаса назад.

После завтрака вышли на общую молитву. Примас встал спиной к столбам, сложил смиренно руки на животе. Вся поза — покорность. Миссионеры склонили головы, примас заговорил тихо:

— Сущий Свет во едино, да будет с нами…

Миссионеры повторили за ним хором:

— Сущий Свет во едино, да будет с нами!

— Сущий Бог во едино, да будет с нами… Имя Богу нашему — Великий Невидимый, да будет оно в нас… Узрим Сущность его, ибо она в нём…

Багет звенел цепью и тянулся ножами к примасу. Один раз дотянулся. Ножи полоснули по плащу, оцарапав его. Старик резко обернулся, ухватил багета за запястье и тыльной стороной ладони ударил тварь в подбородок. Всё было проделано резко, я едва заметил начало движения. Примас двигался с такой скоростью, что я невольно охнул, а багет оглушённый упал и до конца молитвы не пытался подняться. Мне показалось, он смущён. Что-то человеческое в нём ещё оставалось.

После молитвы миссия занялась повседневными делами. Часть сектантов, вооружившись вилами и тесаками, покинула лагерь. С ними ушли многие послушники. Я остался на площадке. Никаких приказов не поступало. Несколько миссионеров во главе с Андресом занимались рукопашным боем на пляже.

Я повернулся к ремонтникам. Молодой смотрел на меня с ненавистью.

— Чтоб ты сдох, шлак!

Пожилой вздохнул.

— Дон, не слушай его, ты поступил правильно. Если выберешься отсюда, найди Кума, расскажи, что случилось.

— Расскажу.

— Спасибо.

Он опустил голову, а молодой заплакал. Мутация ещё не коснулась их, для этого требовалось время. Пройдёт два-три дня прежде чем кожа поменяет цвет и покроется язвами. А потом начнётся трансформация костей. Наиболее мучительный процесс. Полуженщина, полуязычник сейчас как раз демонстрировала это. Ещё вчера она смотрела более-менее осмысленно, а сегодня могла только лежать и корчиться. Лицо полностью почернело. Меня потянуло к ней. Захотелось подойти ближе, рассмотреть внимательней. Я сделал шаг…

— Не советую, — прозвучал за спиной голос примаса.

— Почему?

— Нападёт.

Несколько секунд я стоял в нерешительности: делать следующий шаг или нет?

— Она едва шевелится.

— Тварь всегда тварь. Любой человек для неё враг, которого необходимо уничтожить. Это отрицание того, что когда-то она сама являлась человеком. А слабость — показное. Сила в ней уже другая. Организм начал вырабатывать наногранды, физические возможности увеличились.

— Откуда такие выводы?

— Можешь спросить у неё сам.

— Она ещё говорит?

— Разумеется. Сознание остаётся человеческим, несмотря на внешние изменения, и борется с новым восприятием окружающего мира до конца, до той секунды, пока злоба окончательно не победит разум. Спроси её о чём-нибудь, ты убедишься в этом. Я часто с ними говорю.

Тварь, слушая наш разговор, приподняла голову.

— Эй, ты действительно нас понимаешь?

Я сделал второй шаг. Тварь рванула с места, растопырила пальцы, но не дотянулась, примас успел отдёрнуть меня назад. Тварь завыла в бессилии.

— Нена… на… вижу…

Я выдохнул. Говорила она плохо, как будто рот забит чем-то, видимо, начинал формироваться язык, меж губ высовывался бледный кончик.

Примас смотрел на меня с усмешкой.

— Убедился?

— Зачем вы их выращиваете?

— Изменённые держаться вокруг городов и полей крапивницы, в наши места забредают редко. Но они — часть ритуала посвящения послушника в миссионеры. Чтобы стать полноценным членом миссии, послушник должен убить изменённого в поединке, вооружённый только ножом или вилами. Поймать изменённого живьём трудно, приходится идти на компромисс. И опять же, вопрос питания. Да и нанограндам мы не чужды, если ты понимаешь о чём я.

— Понимаю. Доводилось слышать.

— А пробовать?

— Нет.

— В таком случае, не понимаешь. Без нанограндов в этом мире выжить сложно, если вообще возможно. Они нужны всем, и мы не исключение, поэтому добываем их всеми возможными способами, в том числе и таким, — примас хмыкнул, кивком головы указывая на пленников.

— Куда не кинь, всюду клин. В Загоне ферма, у вас столбы…

— В Прихожей стойла, в Османской конгломерации конвейер, — продолжил примас. — Люди в этом мире самый ценный товар. Здесь правят наногранды, всем валютам валюта и единственный ресурс, поставляемый на Землю. Это единственный препарат, способный вылечить любую болезнь и продлить молодость. Людей отлавливают, поставляют через станки, превращают в монстров, выкачивают из них кровь. Ты называешь нас людоедами, но мы не более чем винтик в той машине, которая хавает people тысячами. Твой Загон намного кровожаднее нас, я уже не говорю о конгломерации и Водоразделе.

Примас сильно преувеличивал. Был я в яме и видел, сколько там тварей. Явно не тысячи. От силы пара сотен. Это, конечно, не оправдывает Контору, никого не оправдывает, но Контора трансформирует преступников и безнадёжно больных, пробуя построить свою цивилизацию по традиционным правилам, а этот миссионер приковывает к столбу любого, кого может поймать. Мразь лицемерная…

Но говорить об этом вслух я не стал. Не то положение. А свободных столбов на площадке хватает.

— Я тоже должен убить тварь?

Старик кивнул.

— И когда?

— Сначала докажи свою преданность миссии. Я должен быть уверен, что ты готов стать одним из нас. Некоторые ходят послушниками по нескольку лет.

Несколько лет… Нет, такой распорядок меня не устраивает. Мне необходимо вернуться в Загон как можно быстрее. Если для этого нужно стать миссионером, я им стану, если нужно кого-то убить — убью. Я удавлю этого старика голыми руками, устрою новое землетрясение, поверю в Великого Невидимого…

— Пойдём, — позвал меня примас.

Он отвёл меня к озеру. У кромки воды стоял Андрес, двое миссионеров обступили его. Один поднял вилы над плечом, готовясь метнуть их, второй поигрывал ножом, перебрасывая его из одной ладони в другую. Андрес не заморачивался тактикой, он даже не смотрел на противников, просто стоял и ждал. Когда миссионеры придвинулись вплотную, он развёл руки, словно готовясь обнять обоих, и медленно выдохнул. В конце выдоха первый миссионер ударил вилами. Удар был нацелен в грудь — сильный и быстрый. Андрес едва заметным поворотом плеч и бёдер ушёл в сторону, ухватил вилы за оскепище, перехватил собрата за руку и швырнул в озеро. Мгновенье спустя туда же отправился второй. Андрес сделал короткий шаг ему навстречу, обхватил лицо пальцами и коротким рывком придал телу нужное направление.

Весь поединок занял секунд пять. Примас посмотрел на меня с превосходством, дескать, вот на что способны мои ученики. Но на меня этот театр впечатления не произвёл.

— А против ружья он так сможет? — спросил я.

Братьев-миссионеров Бачиа и Сизого мы с Рыжиком положили не имея никакой боевой подготовки. Их убиенные тушки должно быть уже доели твари. Но я снова побоялся сказать лишнего. Не буди лихо пока оно тихо.

— Ружьё не всегда может оказаться под рукой, — назидательно проговорил примас. — Или могут закончиться боеприпасы. Что ты тогда будешь делать?

Да, с этой стороны он прав, и шоу Мозгоклюя это доказывает. А с навыками, которые продемонстрировал Андрес, есть шанс как минимум отбиться от пары назойливых язычников. А то и от багета.

— Не поспоришь. А я смогу так же?

Примас жестом подозвал Андреса и кивнул на меня:

— Сын мой, прими под свою руку этого послушника. Постарайся вылепить из него достойного последователя Великого Невидимого.

— Как скажешь, отец.

Примас благословил его и направился в сторону пещер, а миссионер повернулся ко мне. Лет тридцать, как и я, но ниже на полголовы и уже в плечах. Костяшки на пальцах сбиты и превратились в сплошные мозоли. Смуглый, но это от постоянного нахождения на солнце, хотя в чертах лица присутствовало что-то азиатское, как и у многих в миссии. На голой груди несколько шрамов, один достаточно глубокий, не иначе багет постарался. Взгляд жёсткий, бойцовский; под этим взглядом я почувствовал себя слабым.

— Единоборствами заниматься доводилось? — спросил он.

— Нет.

— Жаль. Было бы проще. Что предпочитаешь: вилы или нож?

— А в чём разница?

— Вилы длиннее.

— Сам мерил?

— Язык у тебя злой, но примасу ты нравишься, не хочу его расстраивать, а то бы сломал тебе пару рёбер.

— Что ж вам мои рёбра покоя не дают?

— Уже ломали?

Мы оба засмеялись, и это послужило катализатором. Я почувствовал уважение к этому миссионеру. Он, конечно, не друг, но уже и не враг.

Андрес взял вилы, сделал несколько показательных разворотов, демонстрируя их боевую суть.

— Объясняю разницу, — он ничуть не задохнулся, дышал легко и ровно. — Не смейся, но вилы действительно длиннее, и имеют два зуба. Наш оружейник делает их из пальцев багета, поэтому они легко пробивают шкуру любого изменённого. С таким оружием легче получить первичные навыки, а новичок чувствует себя спокойно и уверенно. Однако не все из них доживают до той поры, когда начинают понимать, что длина не является преимуществом, а самоуверенность — первый шаг к поражению. А вот нож учит точно рассчитывать каждый удар, и надеяться не только на него, но и на себя. Кроме того, у него есть ещё одно неоспоримое достоинство: при необходимости его легко спрятать. Что выберешь?

— А примас чем пользуется?

— Ножом.

— Тогда и я ножом.

— Правильный выбор. Пойдем, подберём тебе оружие.

Андрес отвёл меня в местный арсенал. Такая же пещера, как остальные. У входа под набольшим навесом стоял верстак, над ним склонился тучный мужчина в шортах, и вытачивал напильником заготовку ножа. Сильно пахло хвоей и ещё чем-то пряным.

Гвоздикой!

Я отпрянул назад, прикрывая ладонью рот и нос.

— Реакция верная, — похлопал меня по плечу Андрес. — Но бояться нечего, здесь чистой пыльцы нет. Так пахнет клей. Брат Гудвин, — он кивком указал на толстяка, — использует его для сварки деталей. Брат, покажи свою работу.

Толстяк посмотрел на нас сквозь сильный прищур, вытер руки ветошью и пробасил:

— Вечно ты не ко времени, приор Андрес… Ладно, идёмте.

Он провёл нас вглубь кельи. Вдоль стены стояли стойки с оружием: калаши, ружья, винтовки Мосина, ППШ. В специально вырубленных горизонтальных нишах лежали магазины, вскрытые цинки, инструменты, детали, патроны россыпью. Среди хлама я увидел несколько ножей. Гудвин выбрал один, вынул из ножен и повертел в пальцах.

— Этот тебе подойдёт. Ты крупный, пальцы длинные, в самый раз будет. Лезвие двадцать четыре сантиметра, ширина пять, обоюдоострый, так что можешь хоть колоть, хоть рубить, хоть вспарывать. Слышал про Самсонова[1]? Вот это мастер был. Я, конечно, по-евойному не умею, но стараюсь, а уж формой очень похоже. Любого изменённого завалишь, если знать, куда бить, а уж человека и вовсе пополам разрубишь. И балансировка — глянь…

Он положил нож рукоятью на указательный палец, и нож застыл.

— Не смотри, что нож такой большой, середина тяжести у крестовины. Это потому что лезвие не стальное.

— Деревянное что ли? — усмехнулся я.

— Башка у тебя деревянная. Это не железо, — он постучал полотном по металлической оковке ножен. — Пластины язычника. Соединяю их по несколько штук и склеиваю. Чуял гвоздику? Вот. Пыльца, кедровая смола, рыбий жир, ещё кое-что. Клей получается, ничем не отдерёшь, только напильником доработать, как в анекдоте. Ха-ха!

Он сделал несколько пассов. Нож запорхал в руке как бабочка в полёте. Потом подкинул ветошь и подставил под неё лезвие. Ветошь распалась на две части.

— Понял как? Ни одна шкура не устоит. И за лезвие не хватайся, без пальцев останешься. Много у нас тут таких порезанных ходит. Ха-ха!

Толстяк вернул нож в ножны и протянул мне.

— Пользуйся, коли уж одним из нас становишься. А заслужишь, так примас его тебе насовсем отдаст.

Из кельи брата Гудвина мы вернулись на берег. Андрес взял мой нож, подкинул, перебросил из руки в руку.

— В Загоне за такой нож пятьсот карат дают. А уж за триста с руками оторвут. — Андрес замолчал, позволяя мне прочувствовать величину суммы. — Только мы ими не торгуем. Чтобы изготовить его, у брата Гудвина уходит несколько месяцев. Но оно того стоит. Нет ничего острее пластин язычника, как что лезвие даже точить не придётся. Но Гудвин прав, с ним нужно осторожно. Пальцы, не отрежешь, для этого постараться надо, но пораниться не сложно. Я тебя научу, как правильно с ним обращаться.

[1] Речь идёт о тульском мастере по изготовлению охотничьих ножей Егоре Петровиче Самсонове.