Шпана

Глава 1

– Санька, Санька! – слышу писклявый голосок откуда-то справа, – ты, Санька, только не умирай! Что ж я без тебя делать-то буду?!

Медленно поворачиваю налившуюся чугуном голову направо и вижу мелкого пацанчика лет 10–12 в странной и нелепой одежде, какой-то балахон у него, подвязанный поясом в районе талии, на ногах тоже не пойми что… лапти что ли?

– Ну слава те господи, ожил, – обрадовался моему движению пацанчик, – как тя молонья-то шибанула, я уж думал всё, концы тебе пришли, весь синий стал. Ты давай, оклёмывайся скорее, нам надобно бы до ночи в ночлежку поспеть, а то закроют, мёрзни потом на дворе-то…

Поворачиваю голову налево – мы, похоже, лежим под какой-то лодкой, ребристый купол над головой, под задницей что-то твёрдое, похоже, что скамеечка лодочная.

– Ты кто? – спрашиваю я у мальца.

– Брательник я твой, Лёха, – размазывая слёзы по щекам, говорит он, – шибко тебя долбануло-то, забыл всё…

– Где мы? – продолжаю тупить я.

– Да там же, где и вчерась, в Кунавине, – отвечает малец, – харч промышляем… сёдни плохой день был, пару луковиц да полкраюхи хлеба выручили.

– А год сейчас какой? – задал я наконец главный вопрос.

– Я в годах не шибко понимаю, – продолжил всхлипывать мой неожиданный родственник, – в ночлежку придём, там спросишь. Ты лучше вставай, нам через мост на ту сторону надо, а то его разведут скоро, его ж на ночь всегда разводят, вот тогда точно под этой лодкой всю ночь дрожать будем.

– А фамилия у нас какая? И мать с отцом где? – сделал я попытку приподняться, кажется это получилось.

– Потаповы мы, а родителей у нас год уже почитай, как нетути ни одного – тятька бурлаком был, в прошлом годе повели оне баржу в Ярославль, так он и не вернулся оттедова, казывали, утоп он где-то под Кинешмой, а как и почему, то неведомо. А матушка наша в прошлом месяце померла от хвори… ты ж её выхаживал долго, дохтура приводил, не помог только дохтур, немчура поганая, только деньги последние выцыганил – и этого не помнишь?

– Не помню, – угрюмо сказал я, выбираясь из-под лодки, – ну пойдём что ли в твою ночлежку… только там ведь деньги наверно платить надо?

– Не надо, – отозвался Лёха, – мы убираемся там раз в неделю в счёт этой платы – этого ты тоже не помнишь?

– Слушай, давай так, – придумал я выход, – считай, что я совсем ничего не помню после этой молоньи…

Это было очень близко от истины, я по-прежнему очень плохо врубался в ситуацию и почти ничего не понимал. Дело в том, что последнее моё воспоминание перед тем, как я увидел брата-Лёху, была рулёжка по ночному городу в 21 веке – я возвращался с вечерней смены домой примерно в половине двенадцатого, накрапывал мелкий и занудный дождичек, разогнавший с дорог остатки автомобилей, мокрых пешеходов и даже женщин с пониженной социальной ответственностью. Одолел почти весь проспект Ленина и огибал кольцо на Пролетарке, когда переднее колеса моей Джетты влетело в неожиданную яму… вчера ещё тут всё ровно было, а теперь вот… и совсем последнее, что я запомнил, так это как машина переворачивается, а горизонт резко наклоняется влево… потом лодка и Лёха… Да уж, занесла меня нелёгкая – это ж конец 19 века или самое начало 20-го, а город, судя по всему, тот же самый, Нижний Новгород, а идём мы с Лёхой сейчас по территории Нижегородской ярмарки, коя тут каждое лето открывается, в Кунавинской слободе… а мост, на который меня брательник ведёт, это один из двух плашкоутных мостов от Ярмарки на правый берег реки Оки, где и расположен собственно в этом времени город. Такие блин дела, граждане присяжные заседатели и приравненные к ним.

Лёха привёл меня на второй мостик, который ближе к Московскому железнодорожному вокзалу проходил, он начинался примерно от того места, где в будущем будет стоять монументальный памятник Ильичу высотой в 12 метров, а заканчивался на Благовещенской набережной, в будущем это будет Черниговская улица. Состоял мостик из двух частей, сначала до Гребнёвских песков, ну острова такого посреди Оки, а когда одолеешь лабиринт из амбаров и складов на этих песках, там вторая часть плашкоута была. А основной-то мост был куда как более основательным, и по нему даже ходил электрический трамвай.

– А мы ж ведь жили где-то, ну до того, как матушка померла? – задал я ещё один вопрос Лёхе, – чеж мы не там живём, а в ночлежке?

Лёха огорчённо вздохнул, отпрыгнул от маневрового паровозика, который прикатил от Московского вокзала пару вагонов с товаром для разгрузки, и ответил:

– Была у нас хата, вон там, в Благовещенской слободе, мы мимо неё сейчас пойдём, но нас оттедова целовальник Спиридон выгнал взашей, за долги хату забрал… мы ж ему задолжали сильно, когда матушку пытались вылечить…

Вот же сука, подумал я, двух малолеток на улицу вышвырнул и даже не почесался… ну хорошо, ты Спиридонушка, занимаешь теперь место номер один в списке моих личных врагов. Обогнули пару жестяных резервуаров.

– А это что такое? – спросил между делом у брата.

– Аааа, – удивился он моему вопросу, – здесь кажись масло держат, этот… Шнобель какой-то кажись этими делами ведает.

– Может Нобель? – уточнил я.

– Может и так… – нехотя согласился Лёха.

И тут, когда мы уже почти вышли ко второй очереди плашкоутного моста, из-за очередного покосившегося барака нам навстречу вышли двое парнишек гораздо старше нас, вид у них при этом был самый, что ни на есть разбойниче-бандитский.

– Ша, сосунки, – сказал старший из них, – опять вы по моему участку ползаете?

– Ничо мы не ползаем, – попытался возразить Лёха, – просто по мостику хотим на ту сторону пройти.

– Я ж говорил тебе… и тебе тоже, – он показал пальцем по очереди на меня и на Лёху, – чтоб духу вашего тут больше не было. Говорил?

– Ну говорил… – ответил брат. – Только забыл я всё, а брата сегодня молонья ударила, он совсем не помнит ничего.

А мне Лёха шепнул: Это Ванька Чижик, он здесь шишку держит на Гребнях.

– Ну если молонья, то ладно, живите пока, – смилостивился Чижик, – только карманы выверните, чего у вас там…

Лёха с готовностью показал, что в карманах у него пусто, у меня же там неожиданно обнаружились две упомянутые недавно луковицы и кусок хлеба.

– Так, половина моя, – твёрдо сказал Чижик, после чего забрал одну луковицу и неровно отломал половинку краюхи, – за то, что ослушались моих слов, петухи.

После этого он выдал по подзатыльнику нам обоим и ушёл обратно за край покосившегося барака. Ты, сука, будешь номером два в моём чёрном списке, вот оклемаюсь, сразу забаню, подумал с ненавистью я, когда мы уже прыгали по неровному деревянному настилу моста, укорачиваясь от проезжающих в обе стороны пролёток, телег и двуколок. А за петуха ты мне отдельно ответишь, гнида. И ещё дополнительно подумал, что влип ты, Санька, чисто, конкретно и основательно, теперь вот обосновывайся в новом теле и новом времени и на самой нижней социальной ступеньке тутошнего общества, да.

Перебрались на правый берег, на эту… Благовещенскую слободу, да, в будущие времена она будет называться улицей Черниговской. Здесь живут в основном купчики средней руки, богатеи типа Бугрова, Башкирова, Блинова или Рукавишникова предпочитают Рождественку или вообще верхнюю часть города, пронеслись в моём мозгу обрывки сведений, почерпнутых из краеведческой литературы.

– А что это вон там справа? – показал я на высоченные элеваторы на берегу Оки, – и причал там у них свой вроде…

– Ааа, – отозвался Лёха, – это мельница Башкирова, богатеющий купец, мильонами ворочает.

– Чего бы нам к нему на работу не наняться? – выдавил я ослепительную мысль на поверхность, – глядишь, тоже разбогатели бы.

– Ну тя точно серьёзно приложило молоноьей-то – ты чо, братан, с дуба что ли рухнул? Или опыт работы мельничной какой-то есть? К нему, чтоб на работу наняться, очередь стоит от самой Скобы, там простые работяги по целковому в день зашибают, а у мастеров так и до червонца доходит.

Я мысленно попытался прикинуть масштаб здешних цен и не смог, поэтому попросил совета у брата:

– Слышь, Лёха, ты это… не серчай, но я и про нынешние цены ничего не понимаю – на рупь что сейчас купить можно?

Брат уже ничему не удивился, а просто деловито перечислил, что сейчас можно купить на рубль – 30 батонов ржаного хлеба или 20 пшеничного, 4 кило сахару кускового, полкило кофе или чая, 7 литров молока или 2–3 кило речной рыбы. Ну или две бутылки водки, если её нам продадут.

– Да, немало, – согласился я. – А в ночлежке сколько за ночь берут?

– Две копейки, по-божески, только у нас и этих копеек нету.

– А хорошие условия у Башкирова-то, надо будет запомнить, – сказал сам себе я, не ожидая никакого ответа, его и не последовало.

Мы тем временем одолели расстояние до второго плашкоутного моста и перед нами, трезвоня во всю мочь, развернулся и ушёл вдаль электрический трамвайчик, внутри него и сверху (он двухэтажный был) сидело с десяток гордых собой пассажиров, один презрительно посмотрел на нас с Лёхой и сплюнул на пыльную мостовую.

– Чой-то он? – спросил я брата, – плюётся, гад.

– Эх, Санька, если б только плевали, горя бы у нас не было, – в сердцах ответил он, – а так-то и по мордасам выписать могут.

– А это ещё чо? – указал я на одноэтажное здание с трубой, за которой было устроено что-то вроде фуникулёрчика, как раз вагончик начал подниматься по склону, а навстречу ему спускался такой же.

– Аааа, – отозвался Лёха, – электрическая станция, а за ней новая игрушка, к выставке устроили для богатеев – если лень на гору топать, значит, можно сесть в такой вагончик и подняться за две минуты. Стоит пятак.

– Немало, – согласился я, – но мы, может, съездим на нём как-нито… когда лучшие времена настанут.

– И ещё такой же рядом с нашей ночлежкой, к Кремлю подымается, щас сам увидишь.

И мы поплелись далее по улице Рождественской, шлёпая своими лаптями по булыжной мостовой. Слева и справа были сплошные лавки, продававшие всё, что можно было найти в мире в этом времени, от китайского шёлка и фарфора до голландских часов и испанского кофе. Приказчики из этих лавок вообще-то предназначались в основном для того, чтобы затаскивать туда проходящих мимо покупателей, но в нас с Лёхой они естественно покупателей не видели, а видели обычных малолетних попрошаек, поэтому нас они никуда не затаскивали, а наоборот, грубо отталкивали подольше, если мы вдруг оказывались в пределах их досягаемости. Пару раз от их грубых толчков даже пришлось проехаться носом по мостовой…

– А вот и Скоба! – обрадовано сказал брат, – почти пришли, два шага осталось.

И мы пересекли мостовую Зеленского съезда, подойдя вплотную к трёжэтажному зданию из красного кирпича, на коем красовалась надпись «Ночлежный Домъ Николая Бугрова», а с боков ещё две – «Песенъ не петь» и «Вести себя тихо». Охренеть можно.

– А за домом вон смотри, такой же вагончик, как перед мостом, он в Кремль людей подымает, – дёрнул меня за рукав Лёха, – я тебе про него говорил. Ну пойдём что ли на ночь устраиваться, нам вон туда, в чёрный ход.

И он повёл меня кругом здания, в заросли больших лопухов и репейников. По дороге я поинтересовался у него:

– А Николай Бугров это кто?

– Да ты чо, – обиделся он, – это ж наш благодетель, купец богатеющий, аж жуть. У него мельница на реке…

– Постой-постой, – остановил я его, – ты же только что говорил, что мельница у Башкирова.

– Это на правом берегу у Башкирова, а на левом, аккурат напротив – у Бугрова, она ещё больше и там ещё лучше платят. А вдобавок он вот о бедняках и бездомных заботится, вишь, какой дом для нас отгрохал.

– Раз он такой заботливый, мог бы и забесплатно людей пускать, – попытался возразить я.

– Э, не скажи, – рассудительно ответил Лёха, – бесплатное люди не ценят, разнесли бы тут всё по брёвнышку или пуще того сожгли бы, одни головешки чтоб остались. А если копеечка уплочена, всё какая-то ответственность появляется.

– Слушай, Лёха, – неожиданно вспомнил я, – а ведь для таких, как мы, щас наверно специальныезаведения есть, у монахов например.

– Мудрёными ты какими-то словами заговорил… – задумчиво посмотрел на меня Лёха, – но я тебя понял – точняком есть такие места, монахи и монахини и кров дают, и еду, но они же взамен требуют, чтоб поклоны били чуть не круглые сутки, да молитвы читали, да в церкви часами отстаивали… да и не отпускают никуда оттуда, взаперти держат, это уже не ночлежка, а цельная тюрьма выходит… не, я на такое не согласный.

– Всё, заходим, – продолжил тем временем брат, когда мы добрались до чёрного хода, – только ты вот что… если уж ты позабыл всё, так я напомню, что вести себя тут надо смирно и не перечить никому, ладно? Смотри на меня и делай так же, а то вытурят нас на улицу, как в прошлый раз, чо делать-то будем?

Я молча кивнул и мы вошли внутрь – там за стойкой стоял типа вахтёр… мужичок средних лет в красной блестящей рубахе и серых грязных портках, а волосы у него были гладко зачёсаны назад и по-моему намазаны маслом, лоснились они в свете, пробивающемся с улицы через пыльное и давно немытое окно.

– Явились-не запылились, ханурики, – с отвращением сказал он нам обоим сразу, – ладно, что уложились в срок, за десять минут до отбоя (и он со значение вытащил из кармана и посмотрел на часы-луковицу). А то бы не пустил. Валите…

Мы молча проследовали деле по коридору, но тут в спину нам раздалось:

– Эй, тормози… тут вот какое дело – страшОй сегодня распорядился вас отчислить от работ с завтрева…

– То ись как отчислить? – запричитал Лёшка, – а ночёвка как же?

– А так, плати две копейки и ночуй, а работу вашу другим передают, нету больше у вас здеся работы, ребятушки.

– За что, дядь Петя? – плаксиво вопрошал брат, я же, как и было велено, молчал и пытался въехать в суть дела, – мы ж всё исправно делали.

– Не моё это дело, – угрюмо продолжил вахтёр, – старшОй распорядился и точка… могу токмо добавить, что чем-то вы ему насолили, а чем, неведомо…

Я дёрнул брата за рукав, мол, пойдём, бесполезняк тут с этим болваном лясы точить, и он меня понял, развернулся и пошёл, опустив голову и плечи. Через два поворота мы спустились по лестнице вниз, тут-то, в подвале и было наше пристанище… ну ночлежка и ночлежка, я в принципе был ко всему готов, вспоминая школьный курс литературы и пьесу Алексей Максимыча «На дне», но действительность таки превзошла мои ожидания. Нары тут даже не в три этаже были, а четыре, проходы между ними полметра, не больше, вдвоём не протиснешься, садиться одному надо, темень, немного разбавляемая светом от двух зарешёченных окошек в разных углах помещения. Ну и запах… сами можете нафантазировать, что там за запах витал. Народу, по моим скромным прикидкам, тут чалилось явно больше двух сотен.

Прикинул в уме, сколько же имеет благодетель Бугров за каждую ночь и подумал, что ни хрена же он не благодетель, а жлобяра и скупердяй, за такие деньги мог бы хоть минимум комфорта обеспечить.

– Вон там наши места, – сказал мне Лёха, – на верхних нарах, залезай, пока Пахом не пришёл.

Я без лишних слов полез наверх, не сказать, чтобы эта процедура была очень тяжёлой, но и простой её назвать язык не поворачивался – попробуйте сами по шатающимся и разъезжающимся в разные стороны доскам забраться на четырёхметровую высоту. Подождал там брата, потом задал вопрос, крутившийся у меня на языке:

– А чего нам этого Пахома-то бояться? Он такой страшный что ли?

– Вот придёт, сам увидишь, – угрюмо ответил он, – а теперь давай съедим, что принесли, а то и это отберут.

– А чой-то народу как мало? – спросил я, – кроме нас на этой верхней полке никого…

– Потому что самые козырные места внизу, а наверх разную шелупонь отправляют.

– Понятно, – ответил я и начал делить еду, стараясь, чтобы Лёшке досталось побольше.

Он этот момент заметил и угрюмо отломил от своей половины краюхи кусочек, чтобы было поровну, и протянул этот кусочек мне. А я не стал выкобениваться и взял, потому что головокружения от давешнего катаклизма у меня уже прошли и страшно захотелось есть. Проглотил всё, не успел заметить как.

– А вот и Пахом, – тихо сказал Лёха, выглянув вниз, – прячься.

Но видимо сказал он это поздно, потому что Пахом, ражий и весь обросший каким-то мхом мужик ростом под два метра, вытащил за шкирку сверху сначала меня, а потом и Лёшку. Поставил на землю и радостно спросил:

– Ну шо, щеночки, попались?

Мы ничего не отвечали, соседи же косились на Пахома и его забавы вполглаза и никаких действий не предпринимали, из чего я сделал вывод, что им или всё по барабану или Пахом тут большая шишка и ему никто перечить не смеет.

– Ну давай, попляши, а я посмотрю, – это он мне сказал.

Я тихо спросил Лёху, что, точно плясать надо? А он так же тихо ответил, что надо, ты ж умеешь, а то он не отстанет. Я тогда пожал плечами и выдал верхний брейк – когда-то давно, в 80-е следующего века, я был звездой дискотек в этом виде танцевального искусства. Пахом смотрел на меня с отвисшей челюстью, а потом и соседи присоединились к нему.

– Эт чо? – справился наконец с филологическим ступором Пахом.

– Эт китайский народный танец, брейк называется – ответил ему я, – могу еще украинский народный, надо?

– Ну валяй, – милостиво разрешил он.

Ну я и выдал ему гопак с подпрыгиваниями, переворотами и боевыми ударами обеими ногами.

– Эт я знаю, видел намедни, – сказал один из подтянувшихся зрителей, – эт хохлы так пляшут, когда горилки перепьют.

– Ладно, уважил ты меня, – благосклонно сказал Пахом, – сёдни не буду вас пороть, идите себе, – и он отпустил нас мановением руки.

Мы с Лёхой ждать не стали и тут же оказались на верхнем ярусе, я же определил тупого Пахома в личный чёрный список под номером три.

– Ну ты дал, – горячо зашептал мне на ухо брат, – гдей-то ты так навострился?

– Не помню, – стандартно ответил я, – ты мне лучше вот что скажи, он каждый вечер так над нами измывается?

– А то, кажинный день всё одно и то же, – шмыгнув носом, ответил брат.

– Ну и чо мы тогда тут забыли в этой ночлежке? – спросил я, – валить надо отседова, и чем скорее, тем лучше.

– Легко сказать валить, а куда? Если знаешь, скажи, но на улице я ночевать не хочу, закоченеешь там мигом.

– Нас всё же равно отсюда выгоняют, – пояснил я, – так что завтра будем определяться и с местом, и с заработками, и со всем остальным. Куда идти и чо делать, я пока не знаю, но, как говорят умные люди, утро вечера мудренее.

– Ну ты хоть намекни, чо мы делать-то должны, – канючил брат, и тогда я сдался.

– Оружие надо достать, тогда у нас всё будет, и крыша над головой, и еда, и одежда, её вот в первую очередь сменить надо, а то ходим оборванцами последними.

– Так мы и есть оборванцы, – заметил брат.

– Надо это дело прекращать, оборванчество наше. В люди надо выходить, вот чо… тогда и Пахомы разные сразу в стороны отпрыгнут. Надо только придумать, где раздобыть это оружие…

– Я знаю, где его раздобыть, – свистящим шёпотом сказал вдруг брат.

– Да иди ты… врёшь ведь.

– Ей-богу не вру, ты тоже должен это помнить, мы там вместе же лазили, но раз ты ничо не помнишь, слушай, – и он опять же на ухо поведал мне длинную и занимательную историю, я аж заслушался.

А назавтра мы с раннего утра покинули стены негостеприимного ночлежного дома имени Николая Бугрова, надеюсь навсегда, и подались по ещё не проснувшейся улице Рождественской назад к Благовещенской слободе. Именно здесь по уверению Лёхи и таился заброшенный склад оружия, который мы с ним открыли прошлым летом.

– Там, понимаешь, на склоне Дятловых гор, ну за монастырём этим, как его… за Благовещенским, пещера-не пещера, подземный ход ли, дыра, короче говоря, в земле, прикрытая сверху мусором разным, а в пещере этой, ну если пройдёшь подальше, за тремя поворотами, большая такая комната будет, со столом и с полками. Вот на этих полках и лежит ящик с ливольвертами, ага…

– С револьверами, – автоматически поправил его я, – а они какие на вид-то были, не ржавые? Мож из них и стрелять-то не выйдет?

– Нормальные ливольверты были, все в смазке, – скупо отвечал брат.

– А сколько их там было, не помнишь?

– Точно, что не один, а сколько уж всего, не считал.

– Да, а как же мы там увидим что-нибудь, под землёй-то? – спохватился я где-то на середине пути. – Фонарик же надо или свечку хотя бы.

– По дороге зайдем в Строгановскую церковь, стащим пару свечек, а спички у меня есть, – и он вытащил из кармана коробок и потряс им, спички застучали. – Ты мне лучше расскажи, что мы будем делать с этими ливольвертами? И ещё – стрелять-то ты из них сумеешь? Железка сложная.

– Если там ещё и патроны будут, тогда да, сумею – были там патроны, не помнишь?

– Кажись были такие…

– А что мы с оружием делать будем… вот если найдём и оно исправное окажется, тогда расскажу, а пока рано.

С горем пополам доковыляли мы до Благовещенки, с заходом по дороге в церковь – там страху натерпелись, дьякон на нас очень подозрительно глядел, хотя мы честно крестились без перерыва, минут десять прошло, пока он утерял бдительность, и мы мгновенно смылись с парой свечек в карманах… Господь Бог простит, надеюсь.

А мы тем временем миновали первый плашкоутный мост, его уже свели после ночного развода, судов, лодок и барж разного размера в Оке была пропасть, ну ещё бы, Нижегородская ярмарка в полном разгаре, а это на минуточку сейчас крупнейшая торговая площадка Европы, а может и всего мира. В 21 веке что-то похожее есть разве что в Сингапуре, Роттердаме да в Гамбурге. А вот и Благовещенский монастырь в полугоре стоит, и не на берегу, но и не на верхнем ярусе Дятловых гор, кто его так задумал, загадка.

Нам надо было, если верить лёшкиным байкам, зайти за него, и там, сзади, она-то и должна быть, пещера с сокровищами. Перебрались через Похвалинский съезд, благо это сейчас несложно, никаких светофоров и ходит по нему две телеги в час, и поднялись чуть вверх.

– Сюда, – сказал Лёха, показывая рукой, куда именно.

– Что-то не верится мне во всё это, братуха, – честно ответил я ему, – ну кто в наши тяжёлые времена тут будет оружие бросать. Оно же серьёзных денег стоит.

– А сколько такой ливольверт сейчас стоит? – уточнил он.

– Во-первых не ливольверт, а револьвер, учись правильно говорить, пригодится, а во-вторых… ну рублей 20–25, не меньше. Особенно если с патронами. Так что в том ящике на сотенную железа лежит, это самое малое.

– Так может загоним их, ре-воль-веры эти, – с трудом произнёс он по слогам трудное слово, – и заживём… на сотенную мы цельный год безбедно жить сможем.

– Давай сначала найдём, что ты там говоришь, а уж потом будем делить шкуру неубитого медведя.

– Кажись здесь, – неуверенно сказал брат, остановившись около большой кучи мусора в самом конце монастыря, справа была Надвратная церковь, если я не ошибаюсь, и крутой спуск к набережной, а слева ничего, кроме вековых дубов и вот этой мусорной кучи. Народу здесь вообще никого не было, некуда тут ходить – кому надо в Благовещенскую слободу с Нижнего базара, идут прямо вдоль реки, а если сверху, то дальше более удобный спуск есть с Гребешка.

– Нам чо, раскапывать это дерьмо надо? – спросил я.

– Ты погоди, тут сбоку уже раскопано было… мы же и раскопали в прошлом году.

– А чего нас сюда понесло, не помнишь? Сложно подумать, что здесь что-то полезное может скрываться, – это я говорил, с отвращением обозревая гору отходов.

В 19 веке ведь мусор совсем не такой, как в 21-м, нет ни пластика, ни бумаги, ни полиэтилена, всё экологически чистое, но менее вонючим и мерзким оно от этого факта не стало. Надо раскапывать, раз пришли. Я вооружился здоровенным сучком с раздвоенным концом, Лёха взял что-то похожее, начали с двух сторон одновременно. Через десять примерно минут работы открылось что-то вроде лаза, уходящего вглубь горы.

– Это оно самое? – спросил я.

– А я знаю? – огрызнулся Лёха, – мож оно, мож и не оно, щас проверим.

Он бросил свой сучок и начал руками отгребать последние килограммы мусора от входа, я ему тут же помог.

– Хватит, можно протиснуться, – сказал Лёха и первым полез в подземный ход.

– Свечку-то забыл, – напомнил я ему, – без свечки мы там ничо не увидим.

– Да не забыл я, – обернулся он ко мне, а в руке его уже горела маленькая церковная свечечка, – на полчасика хватит, должны обернуться.

Я послушно полез вслед за ним – стены у этого лаза были земляные, а вот потолок укреплён брёвнами, подпиралось это дело примерно через каждые пять метров столбами с обеих сторон. Воды на полу не было, с потолка тоже не капало, и это очень хорошо.

– Слышь, брателло, – сказал я в спину Лёхе, – а ты не боишься, что оно вдруг всё обвалится и нас тут заживо похоронит?

– Бог не выдаст, свинья не съест, – отвечал он, – авось не обвалится… но и задерживаться здесь конечно не след, возьмём товар и сразу обратно.

За очередным поворотом показалось большое пространство, потолок резко ушёл вверх, стены раздвинулись.

– Вот! – обрадованно заорал Лёшка, – что я говорил – вон стол стоит, а сбоку полки. А это тот самый ящик, – и он открыл крышку деревянного плоского ящика.

Я заглянул внутрь… конечно по дореволюционному оружию спец я никакой, но по-моему это были наганы. Все в заводской смазке, они довольно ярко поблёскивали в свете лёхиной свечечки. И было их тут не четыре, а все пять штук, патроны в соседнем ящике лежали, в коробках по 20 штук.

– Значит так, Алексей, – перешёл я на официальный тон, – забираем два нагана и две пачки патронов и делаем ноги отсюда.

– А куда ж мы их положим-то? – задумался он.

– Что бы ты без меня делал? – спросил я, доставая из кармана свёрнутую в несколько раз холщовую сумку.

– А проверять где и когда будем? – продолжил допытываться брат.

– Не здесь и не сейчас – свезло один раз, второй может и не получиться, грех испытывать терпение у удачи.

И мы вылезли на свет божий тем же самым путём. Лёшка дёрнулся сразу бежать, но я поймал его за руку.

– Стой, надо бы закидать тут всё, как было. Мало ли как дела обернутся – может пригодиться потом.

Закидали мусор в дыру, полностью закрыв её от лишних глаз.

– Вот теперь идём, только не бегом… и не туда, нам к мельнице.

– А зачем нам к мельнице? – недоумённо спросил Лёха.

– Затем, что за ней дальше по берегу глухие места, проверим, как пистолеты работают.

– А потом что? – продолжил расспросы он.

– Потом суп с котом сварим. Шутка… видно будет, что потом… крышу над головой надо бы найти первым делом.

Благовещенская слобода, несмотря на раннее утро, уже кишела народом самого разного толка – от таких же оборванцев, как и мы с братом, до приличного вида купцов и приказчиков. Все суетились и орали одновременно, создавая непередаваемую обстановку работающей ярмарки. Большинство грузило товар на лодки и баржи, ну или разгружало его на берег. Товар был самым разнообразным, от китайского шёлка до рыбы, пеньки и дёгтя. Ну а низшие слои общества глазели на всё это в надежде урвать себе оброненный кусок или что их вдруг наймут на разовую подработку.

Мы продрались через всю эту толчею за полчаса, не меньше. Я при этом со всех сил одной рукой прижимал к груди сумку с оружием, чтоб не вырвали, а другой рукой волок за собой брата, чтобы тот не засмотрелся по сторонам и не потерялся.

За мельницей суета сразу закончилась, и потянулся лес между высоким берегом и рекой, с вкраплениями кое-где криво и косо поставленных домушек. Один страшнее другого.

– Слушай, Лёх, – спросил я брата, – а тут вот кто живёт? В этих домушках?

– Голь перекатная, по десятку человек в доме… а некоторые совсем заброшенные стоят – мы же здесь в детстве всё облазили… ааа, ну да, ты ж ничего не помнишь…

– Может и мы здесь перекантуемся пока? До лучших времён, а?

– Народец тут больно лихой… до утра можно не дожить.

Прошли ещё с километр, тут начинались совсем уже дикие заросли, и народу не было видно никого, я решил, что хватит, дальше не пойдём.

– Вон там овраг уходит в склон, там и попробуем нашу амуницию. Только почистить бы его надо от смазки – тряпочка какая ненужная есть? – спросил я брата.

Тот молча оторвал от подкладки своей поддёвки небольшую полоску ткани:

– Хватит?

– Должно хватить, – не очень уверенно сказал я, уселся на пенёк и начал очищать металлические части пистолета. – Еще бы что-то типа шомпола, чтобы в ствол залезть.

У брата нашлось и это, как ни странно, откуда-то из лаптей он вытащил деревянную ложку с тонкой и длинной ручкой.

– Самое то, что надо, – похвалил его я, – откуда у тебя ложка-то? Сам делал?

– Да не, я ж не умею, из отцовского дома захватил… у тебя тоже такая была, но ты её где-то посеял.

– Готово, – сказал я, закончив работу, – теперь надо зарядить… чёрт, как у него барабан-то откидывается… а, вот, нашёл.

Выщелкнул из коробки семь патронов и по очереди запихнул их в гнёзда барабана, потом лихо защёлкнул его и покрутил пистолет на пальце.

– Ну чо, куда стрелять будем? – спросил я, придав себе лихой вид… на самом-то деле все мои познания в различных видах оружия ограничивались двухмесячной стажировкой после окончания института, да офицерскими курсами раз в два года в последующем. И стрелял я там исключительно из АКМа и Макарова в общей сложности раз двадцать… ну может двадцать пять. Так что ни в чём абсолютно я уверен не был, но счёл нужным излучать уверенность, дабы не смущать младших по званию.

– Вон в тот дуб давай, – показал Лёха, – у него ствол толстый, не промахнешься, поди.

– Да пожалуйста, – пожал плечами я, взвёл курок и нацелился на тот самый дуб.

Выстрел был довольно громким, но не сказать, чтоб оглушительным, уши не заложило. Лёшка кинулся к дубу и обнаружил в нем дырку, не по центру, но и не совсем с краю.

– Ух ты, работает! – воскликнул он, – а мне дашь пальнуть?

– Да пожалуйста, – снова пожал плечами я, – вот этот крючок отводишь назад большим пальцем, потом целишься, чтобы мушка совпала с тем местом, куда ты хочешь попасть, потом жмёшь вот сюда. Вот и вся наука.

Лёха выцеливал наверно целую минуту, водя рукой в разные стороны.

– Можешь кстати второй рукой снизу придерживать, – и я показал ему, как стреляют в американском кино, – некоторым так проще.