Шпана

Глава 8

Роза аж красными пятнами пошла, смотреть на неё было больно – по всему было видно, что она сейчас расколется, но тут зачем-то вылез со своей инициативой Лёха.

– Слышь ты, давалка подстилочная, колись в натуре быстро, а не то хужее будет! – гордо заявил он, на что услышал:

– Ты кто такой ваще, шкет подзаборный? Всякая мелюзга бесштанная меня тут ещё попрекать будет!

И с этими словами она скрылась в своём доме, хлопнув дверью так, что посыпался какой-то мусор с потолка. Собачка, кстати, восприняла этот хлопок как сигнал к наступлению и зашлась в утробном уже совершенно вое.

– Ну кто тебя просил лезть не в своё дело? – с досадой сказал я брату, – она ж готова была всё выложить, а ты её спугнул… пошли отсюда, а то эта псина сейчас цепочку из стены выдернет, мало тогда не покажется.

Брат тоже покраснел, но возражать ничего не стал, что тут возразишь-то, и мы скорым шагом вернулись в район китайских рядов и Бетанкуровского канала.

– И чё щас делать будем? – спросил Лёха, шмыгнув носом.

– Ты в нашу мастерскую пойдёшь, хватит мне твоей помощи, а я ещё пару дел на этой стороне проверну, вечером у нас с тобой опять большое дело будет.

– Что, снова клад пойдём искать?

– Почти, – не стал раскрывать все карты я, – лопату наточи, чтоб острая была. Да, и арбалет хотя бы один скрути, чертежи на него в моём углу лежат, станки работают, так что вперёд – что к обеду готово было.

Лёха спорить не стал и припустился по мосту к башкировским мельницам, а я зашёл ещё в одно заведение неподалёку от Главного дома с завлекательным названием «Тиръ братьев Морковиных». Оно уже открыто было – внутри, как это и полагается в любом тире, сидел билетёр, продававший всем желающим патроны для воздушных ружей, а сами эти ружья лежали на прилавке. Метрах в 7–8 от прилавка был целый иконостас из мишеней, изображающих разных зверюшек и предметы первой необходимости. С левой стороны имелось и устройство для транспортирования бумажных мишеней, это для тех, кого зверюшки не устраивали.

– Хозяева далеко? – спросил я билетёра.

– А тебе зачем? – с удивлением воззрился на меня тот.

– Дело есть, – хмуро ответил я, глядя в сторону мишеней. – На сто рублей, не меньше.

– Ты гля, какие у нас тут мальцы подрастают, – вымолвил билетёр, – сразу сторублёвыми делами ворочать начинают. Ну подожди здесь, шас позову. Может пострелять заодно хочешь?

– А что, не откажусь, – ответил я, – почём у вас пулька-то?

– Одна полушку стоит, пять штук – две копейки, десяток – три.

– Давай сразу уж десяток, – вытащил я мелочь из кармана, – и бумажную мишень тоже.

Он выдал мне и то, и это, а затем скрылся в боковой двери. Ну зарядил ружьишко, оттранспортировал мишень к стенке и встал в стойку… решил половину расстрелять с упором на прилавок, а другую половину без упора. Выпустил пять пуль, кручу мишень назад – тут из боковой двери появляется маленький кругленький мужичонка хорошо так за сорок и задаёт сразу три вопроса:

– Ты что ли меня спрашивал? Чё надо? Ты кто такой ваще?

– Предложение есть для вашего тира, – отвечаю, – а зовут меня Саня Потапов, работаю у Башкирова, у Матвей-Емельяныча.

Мужичонка сразу спустил пар и заговорил на полтона пониже.

– Я Степан Морковин, владелец этого тира… совладелец, есть еще Игнат, брат мой, но он сейчас не при делах, так что можешь говорить со мной… так, а это что такое, ты настрелял? – и он забрал у меня расстрелянную мишень.

Я и сам на неё толком пока не глянул, но тут уж рассмотрел – четыре девятки и десятка, всё очень близко друг к другу.

– Стреляешь метко, – похвалил меня Степан, – ну а теперь давай выкладывай, что у тебя там за дело.

– Дело называется «арбалет», – ответил я ему, забрав мишень и снова транспортируя её взад, – слышал про такое?

– Это лук что ли такой?

– Ну да, почти что лук, только с приспособлением для удержания тетивы – не надо напрягаться, чтобы держать её, значит точность прицеливания и дальность стрельбы будут выше.

– Ну и что дальше?

– А дальше то, что можно как-то разнообразить услуги твоего заведения – ружья-то наверно народу приелись, а тут на что-то новенькое могут и раскрутиться. Одну-две штуки этого оружия я завтра могу принести, сами посмотрите и постреляете, а потом уж будем предметно разговаривать, годится такая схема?

Степан как-то странно посмотрел на меня, а потом ответил:

– Если выбьешь столько же очков при стрельбе без упора, тогда продолжим разговор.

На слабо, значит, решил меня взять, родной – да зарадибога, подумал я, заряжая ружьишко. Сделал поправку – предыдущая серия-то у меня влево-вниз съехала, так я выцеливал чуть повыше. В итоге получилось даже лучше, три десятки и две девятки. Степан был впечатлён.

– Лады, приходи завтра со своими арбалетами, после обеда где-нибудь, поговорим…

Я кивнул и подался по второму своему делу – к павильону с простым, как гвоздь, названием «Товарищество Тринклер и партнёры», он тут совсем неподалёку располагался, на углу Пожарской и Нижегородской. Зашёл внутрь, поздоровался с молодым приказчиком, который сидел у углу и читал местную газетку, остальное пространство тут занимали несколько двигателей в разной степени сборки-разборки, а на стенках висели красочные плакаты с теми же двигателями в различных разрезах и проекциях.

– Здравствуйте, – с порога сказал я, – меня зовут Александр, работаю на башкировской мельнице над усовершенствованием некоторых технологий, и нас очень заинтересовала ваша продукция, не расскажете вкратце, что тут у вас и как работает?

Молодой человек мигом оживился, отложил свою газетку в сторону, взял в руки длинную указку и подвёл меня за руку к первому макету.

– Меня зовут Людвиг Карлович (вот так раз – немец!), а это бескомпрессорный нефтяной двигатель высокого давления, также называемый «Тринклер-мотор». Это как паровой двигатель, но работает не на дровах, а на нефти.

– На сырой нефти? – уточнил я, – или на её фракциях?

– Да, на сырой, – с некоторым удивлением подтвердил Людвиг, – сейчас проектируются варианты с бензином и мазутом, но они пока не доведены до рабочего состояния. Так что пока только сырая нефть. Четыре цилиндра крепятся на коленчатом валу, впрыск топлива осуществляется, когда поршень идет из верхней мертвой точки в нижнюю, зажигание осуществляется при обратном проходе, далее следует рабочий ход, удаление сгоревших газов и возврат в верхнюю точку. Очень экономичная конструкция по сравнению с аналогичными аппаратами Дизеля и Стюарта, коэффициент полезного действия достигает 25–28 %, чуть не вдвое выше.

– А там что? – спросил я, махнув рукой в сторону остальных макетов.

– Это двухтактный образец, – ответил приказчик, показав на ближайший механизм, – а там шестицилиндровый вариант.

– И какую же мощность развивает например этот вот четырёхцилиндровик? – продолжил свои расспросы я.

– Этот на двадцать лошадиных сил, – ответил тот, – а позвольте узнать, для каких именно целей вам понадобился такой мотор?

– Охотно, – согласился я, – охотно – дело в том, разлюбезнейший Людвиг Карлович, что сейчас мы разрабатываем агрегат по выпуску одной новинки из муки, вырабатываемой башкировской мельницей. И для этого агрегата абсолютно необходим мотор приличной мощности, такой вот как у вас например. Существующий паровой двигатель нас несколько не устраивает…

– Очень любопытно, – продолжил заинтересованный приказчик, – очень… давайте договоримся таким образом – сейчас я вам конечно не скажу ни да, ни нет, мне нужно связаться с руководством в Петербурге.

– С Густавом Васильевичем?

– Да, с ним – и в зависимости от его ответа мы продолжим переговоры… со своей же стороны обещаю всевозможное содействие. А можно лично посмотреть на вашу работу? – вдруг спросил он, – мне это было бы очень интересно.

Ну и что я ему покажу, подумал я…

– Знаете, – осторожно ответил я, – работы наши пока в самом начале, смотреть там, грубо говоря, пока не на что, но вот через неделю в это же самое время приходите пожалуста, на башкировские мельницы, вторая механическая мастерская, будем рады.

На этом мы и распрощались с разлюбезнейшим Людвигом Карловичем, и я отправился обратно к свои баранам… апостолам то есть конечно. Апостолы пахали в поте лица, один на токарном станке, другой на сверлильном. Посмотрел, чего они там наваяли, вроде неплохо, н напильником конечно дорабатывать придётся. А Лёха сидел набычившись в другом углу мастерской и пытался соединить цевье арбалета с металлической дугой, ничего у него не получалось. Отобрал у него и то, и это, оценил исполнение дуги – вроде неплохо, просверлил два новых отверстия в дуге и присобачил ее на ложе.

– Молодец, почти всё правильно сделал, сейчас ещё спусковой механизм допилить и тетиву натянуть, потом пойдём испытывать.

Апостолы бросили свои сверлильно-токарные дела и подтянулись поближе.

– А мы чё, мы тоже хотим, – сказал, шмыгнув носом, Пашка, – чё мы всё сверлим и сверлим не пойми чё…

– Все пойдём испытывать, вопросов нет, – заявил я, – а сейчас у нас обед.

После обеда мы с Лёхой дорабатывали до нужной кондиции арбалет, соорудили заодно три стрелы под завистливыми взглядами апостолов. Наконец всё было готово, ну мне так показалось на первый взгляд, может и не всё конечно, и мы пошли на природу протестироватьполучившуюся хрень в реальных боевых условиях. Бумаги для мишени здесь трудно было отыскать, поэтому я взял первую попавшуюся мешковину и мелом нарисовал на ней что-то вроде концентрических кругов, и две поперечные чёрточки конечно, приколотил всё это тремя гвоздиками к близ расположенному дубу. Видя умоляющие глаза Пашки, отсчитал двадцать шагов, нарисовал ногой черту и вручил ему взведённый уже арбалет (сделать это оказалось не так-то уж и легко) с заложенной стрелой, на, проверяй на практике наше оружие.

Тот с серьёзной миной взял в руки устройство, зачем-то покрутил его, на что получил подзатыльник и нравоучение, что заряженное оружие на себя и на товарищей не направляют, а потом прицелился и пальнул.

– Ну чё, неплохо, – сказал я ему, отбирая арбалет, – хотя бы в мешок попал, и то ладно. Иди вытаскивай стрелу, а следующий у нас будет Петька.

Стрела впилась в дуб довольно глубоко, так что вытаскивать её пришлось мне помогать. Петюня выстрелил в молоко и чуть не зарыдал от этого. Я его утешил и отправил искать стрелу, а когда он вернулся, пришла очередь Лёхи.

– Эх я щас запулю, – хвастливо заявил он, закрывая один глаз и прицеливаясь.

Запулил и вправду неплохо, где-то в шестёрку угодил строго вправо от центра. Забрал у него арбалет, снова зарядил и со словами «Учитесь, сосунки» выстрелил по мишени… зря заранее хвалился-то, получилось ещё хуже, чем у Пашки, но лучше, чем у Петьки, где-то в самый край мешковины угодил. Пацаны поржали надо мной от души.

– Ну повеселились и будя, – рявкнул я, – идите детали вытачивать, а мы с Лёхой ещё маленько над арбалетом поколдуем.

Колдовали мы над ним до самого ужина, я подпиливал и подтачивал спусковой механизм, а еще дуги пришлось заменить, эти оказались недостаточно упругими. А тут и ночь подоспела незаметно.

– Так что у нас сегодня за дело-то? – спросил Лёха, когда мы вернулись с ужина.

– Дык ещё раз за кладом пойдём?

– Что, опять? Сколько можно-то, позавчера только ходили, да и завалило там всё.

– Завалило там не всё, то, что надо, незаваленным осталось, мне об этом Серафим рассказал.

– Ну и чего там такое, в этом кладе? Опять бестолковые шмотки что ли найдём?

– А ведь почти угадал, – с удивлением ответил я ему, – шмотки там лежат, но только совсем не бестолковые, а очень даже толковые. С их помощью мы завтра должны развязаться со всеми нашими непонятками. Полностью причём и целиком, и с бандитами ярмарочными, и с полицией, и с хозяином мельницы до кучи.

– Во как… – с уважением посмотрел на меня Лёха, – но что-то слабо в это верится.

– Вот завтра и посмотришь, а сейчас-то чего языком молоть? Бери вон лопату и пошли на место.

Лёха повиновался без лишних слов. Дорога по осточертевшему уже берегу Оки на этот раз никаких сюрпризов не таила.

– Вот здесь где-то утопленница-то лежала, – сказал, забежав за мою спину, брат. – Точно, вон даже ямка в песке осталась. А там вон звезда была.

– Но сейчас-то ничего этого нет, значит и бояться нечего, верно? – спросил я у него и, не дождавшись очевидного ответа, потащил его далее.

Место, которое нам надо было раскопать, мне хорошо описал Серафим – с одной стороны ручей, который фонтаном бьёт, с другой два здоровенных вяза, сросшихся стволами. Вот примерно посередине между этими ориентирами и рой, сказал он. Я приблизительно определил, где это середина, в ней как раз и ямка подходящая имелась, которая от просаживания грунта бывает. Начали рыть попеременно с братом. Через полчаса, мы даже на метр вглубь не откопали, штык лопаты ударил во что-то железное.

– Кажись она самое, – возбуждённо сказал брат, – на засов от сундука похоже.

Остатки песка отгребли уже руками, вытаскивать сундук наружу не стали, поддели засовы лопатой и вскрыли. Серафим был прав, опять тут одни шмотки лежали.

– Ну ё-моё, – разочарованно сказал Лёха, – что нам с этим добром делать?

– А ты на золото что ли рассчитывал? – переспросил его я, – золото самому заработать надо, а пока берём то, что есть, и делаем ноги.

До нашей общаги мы добежали в буквальном смысле, очень быстро. Там я оставил Лёху на скамеечке, а сам вытащил из загашника наш боевой арбалет, захватил пассатижи и вернулся.

– А сейчас идём вооон туда, – показал я в сторону откоса, – и сооружаем декорацию.

– Какую декорацию? – не понял он.

– Щас всё увидишь… кстати, сгоняй за мешком с кошками, помнишь, где он у нас спрятан?

Лёха помнил и мухой слетал за требуемым. А у откоса росли совсем уж старинные два дуба невероятного возраста и обхвата, по паре метров в окружности оба были.

– Так, – сказал я, сдвинул кепку на затылок, – ты примеряй вот этот кафтан к дубам, куда он лучше встанет, а я со стрелами поколдую.

И я вытащил серебряные монеты, кои мы из клада захватили (да, были там и такие, рубли эпохи Александра Второго, без портретов, жаль, что немного, но нам хватит), и начал прикреплять монетки к острию стрел с помощью пассатижей. Там особенно точно ничего не требовалось, сплошная бутафория ведь, чтоб держалось и не падало только, за пять минут справился.

– А чего это ты тут делаешь? – спросил вернувшийся от дуба Лёха.

– Серебряные наконечники для стрел, не видишь что ли?

– Чтоб упырей брало? – уточнил он.

– Чтоб народ думал, что это для упырей.

– Понятно, – ответил брат. – А теперь что?

– Теперь держи кафтан за плечи, а я выстрелю в него.

Брат сделал, что велели, я прицелился с пары метров, но выстрелить не успел, потому что краем глаза увидел некое свечение… быстро обернулся в ту сторону – точно, сам Сулейка пожаловал, давно что-то его видно не было. Лёха тоже его увидел, сильно испугался, кафтан бросил конечно и спрятался за деревом.

– Работаешь, Санёк? – ехидно спросил атаман, и его тон мне что-то сильно не понравился.

– А то ты сам не видишь – что Серафим сказал, то и делаю.

– Ну и молодца, – продолжил Сулейка, – мы с Зульфией тоже щас своё дело сделаем и пойдём.

– Какой ещё Зульфиёй? – переспросил я.

– Ты её недавно на берегу видел, эй, выходи, покажись человеку, – это он уже куда, обернувшись назад, сказал.

Из кустов малинника выплыл ещё один силуэт, приглядевшись, я тут же узнал в нём ту самую утопленницу, лежавшую на песочке в наш первый поход за кладом. А в руках у неё была та самая их говна и палок слепленная звезда… ну не звезда, а пентограмма конечно, но не будем придираться. Я на всякий случай немного попятился назад.

– Что-то я не пойму тебя, дядя атаман, зачем ты сюда эту бабу притащил и что за дело вы сейчас сделать хотите? – сказал я, выставив перед собой арбалет.

– Это не баба, во-первых, а татарская княжна, моя правая рука в банде была, – отвечал мне он, а во-вторых дело у нас простое – душу твою забрать, ну и у твоего брательника конечно, раз он под руку подвернулся.

– И зачем тебе моя душа? – попытался оттянуть время я.

– Ты как маленький, зачем душа нужна бывает, не знаешь?

– Не знаю, – честно признался я.

– Ну и не надо тогда тебе ничего знать, – вздохнул Сулейка, – однако заболтались мы что-то, а дело несделанное стоит, Зульфия, приступай, – скомандовал он подельнице.

И тут Зульфия эта, вся в разводах и трупных пятнах, жутко завыла и поплыла в мою сторону, выставив вперёд руки с чёрными почему-то ногтями. Я отступил ещё немного назад, угоди ногой в какую-то яму и едва не грохнулся на землю, но удержался.

– Не подходи, – чуть слышно пискнул я, – у меня стрелы серебряные.

– Врёт он всё, не слушай его, Зулька, – подначил сзади атаман.

Ну тут я и выстрелил – стрела, как это можно было бы подумать с самого начала, вовсе не пролетела насквозь через практически бестелесную атаманшу, а уткнулась ей в грудь и задрожала, издавая неприятный дребезжащий звук.

– Ой, – сказала Зульфия, – он кажись меня прикончил.

– Не может этого быть! – заорал Сулейка, – дай-ка я сам посмотрю.

И он подплыл к ней в горизонтальном состоянии…. а я чего, я жать продолжения этого балета не стал, быстро зарядил вторую стрелу все с тем же серебряным рублёвиков на наконечнике и выпустил её в спину Сулейки, он как раз спиной ко мне повернулся. Сулейка дернулся и упал навзничь рядом со своей подругой. Контуры и того, и другой начали темнеть и расплываться. Я подошёл поближе, присел на корточки рядом с атаманом и спросил у него:

– Слышь, братан, может расскажешь мне перед тем, как пропасть, чего ты от меня хотел и зачем все эти выкрутасы были?

Лицо Сулейки исказилось, он раскрыл рот, но кроме грязных ругательств, я от него ничего не услышал. Через минуту пропали они оба, оставив после себя только свою одежду – шапку, кафтан и сапоги с загнутыми носами.

– Эй, Лёха, выходи – всё закончилось, – позвал я брата.

Тот вылез, наконец, из-за своего дуба, где он прятался всё это время… а сколько кстати времени-то заняла вся эта канитель?… не больше трёх минут наверняка…

– Это что ваще было сейчас? – только и смог спросить брат.

– Смерть это наша была, – устало ответил я, – но нам повезло, поживём ещё чуток.

– А эти вот двое кто такие?

– Ты не понял что ли? Атаман Сулейка и его подельница.

– Они ж мёртвые давно должны быть.

– А они и были мёртвые, но немножечко живые – призраки это были… ну или привидения, если хочешь.

– И чего они от нас хотели?

– Я так думаю, что вернуться в мир живых, для этого им наши души и понадобились…

Лёха некоторое время поразмышлял, разглядывая одежду, оставшуюся от упырей, а потом сформулировал наконец правильный вопрос:

– Ну и чего мы дальше делать будем?

– Ты остаёшься здесь караулить всё это добро… нет, сначала надо ещё одну стрелу выпустить в тот кафтан, который мы притащили и мешок с кошками поближе к ним бросить.

Лёха послушно взял тот кафтан в руки и прислонил его к дереву, а я стрельнул в него последней оставшейся у нас стрелой.

– Отлично, – резюмировал я, оглядев получившуюся картину, – теперь ты сидишь тут на хозяйстве, а я побежал в редакцию.

– Какую ещё редакцию? – изумился брат.

– Известно какую, газеты «Нижегородский листок».

– И зачем нам это?

– Надо выгодно преподнести то, что мы сейчас сделали, а лучше журналистов, это никто не сделает.

– А что мы сейчас сделали? – не унимался брат.

– Больно много у тебя вопросов, – хмуро ответил я, – ладно, отвечаю, но это последний мой ответ – мы сейчас освободили город и ярмарку от страшного бандита и разбойника Сулейки. Больше никто никого убивать и подбрасывать дохлых кошек не будет. Ясно?

Брат молча кивнул и сел на пенёк, приготовившись ждать, но напоследок всё же попросил жалобным голосом:

– Ты уж там поскорее давай, а то вдруг они опять воскреснут, чё тогда?

– Не боись, не воскреснут, – бодро заверил его я и убежал в редакцию.

Она, насколько я помнил, в верхней части города была, надо было подняться по одному из трёх съездов, Похвалинскому, Почтовому или Зеленскому, а там уже на углу Большой Покровки и Грузинской и искать её. Вы наверно зададите вопрос – кто же там сидеть-то будет, в этой твоей редакции посреди ночи и не зря ли ты туда бежишь? А я вам отвечу, что вообще-то ночь это самое время для работы таким службам – утренний выпуск печатается, выпускающие редакторы срочно что-то правят, да и репортёры тоже, бывает, что-то новое приносят. Так что в самый раз, в самый раз…

Покровка была не то, чтобы совсем пустой, но и не как белым днём – с десяток встречных и попутных граждан мне там встретился по дороге от Лыковой дамбы. Так, а вот здесь скоро Госбанк построят, к 300-летию дома Романовых, а пока на этом месте пустырь с бурьяном. А напротив пустыря, аккуратно на углу и оно самое стоит, редакция ежедневной общественно-литературной, а равно политической и биржевой газеты «Нижегородскiй Листокъ» – блин, как же раздражают все эти ненужные яти и еры, вот что не отнимешь у большевиков, так это реформу орфографии, раз, и унификацию календаря с другими странами, два.

Дверь открытая, изнутри свет льётся – заходи, кто хочешь. Зашёл и я… в углу храпел усатый швейцар, так что никто меня ни о чём не спросил. Поднялся на второй этаж, тут кипела работа, в одной комнате стучала пишущая машинка, как пулемёт, из другой раздавались громкие раздражённые голоса, мимо меня раза три уже пробежали люди с гранками в руках, видимо последние правки в утренний выпуск несли. Ну и куда же мне теперь? Махнул рукой и на удачу заглянул туда, где громко ругались – в этой комнате сидели трое достаточно молодых граждан, все с усами, но без бород, один из них, видимо, был начальником, а остальные его подчинённые. А спор у них заключался, как я понял, в том, что острых материалов мало, газета теряет подписчиков, а значит и жалование вам, господа хорошие, будет скоро урезано – это начальник произносил. А подчинённые жаловались на тяжёлую жизнь и объективные обстоятельства, ну какие, мол, острые материалы могут быть в нашей провинции? Всё острое, дескать, в двух столицах осталось, а у нас тут одно уныние и бесперспективность.

Это я удачно зашёл, подумал я, снимая картуз…

– Здравствуйте, люди добрые! – громко сказал я, вступая на порог этой комнаты.

– Тебе чего, мальчик? – спросил старший, бросив на меня мельком взгляд, – не видишь, мы тут делом заняты, не мешай.

– Да я как раз насчёт вашего дела и пришёл, – скромно сказал я, встав по стойке смирно.

– А откуда ты знаешь, что у нам тут за дело? – это уже вступил в разговор один из подчинённых, причём выговор его с жёстким волжским оканьем показался мне отдалённо знакомым.

– Так вы тут громко разговариваете о своих делах, ещё с лестницы всё слышно…

– Ладно, – решил видимо отвязаться от назойливого посетителя начальник, – говори, зачем пришёл, только быстро.

– Я по поводу недавних убийств, – продолжил я, так же скромно глядя в угол, – ну которые с дохлыми кошками связаны.

Это сразу заинтересовало всех присутствующих, даже начальника.

– Давай выкладывай, не тяни своих дохлых кошек за хвост, – даже позволил себе пошутить окающий подчинённый.

– Сесть-то можно? – довольно нагло спросил я и тут же уселся на свободный стул, не дожидаясь никаких разрешений. – Так вот, Сулейка убит, час назад примерно, убит стрелой с серебряным наконечником, город таким образом может вздохнуть спокойно, а вы, господа журналисты, можете сами во всём убедиться и первыми напечатать этот сенсационный материал, если сейчас отправитесь со мной на место, так сказать, преступления.

– Врёшь? – с надеждой спросил начальник.

– Эй-богу, рассказал всё, как на духу, – честно ответил я и перекрестился на всякий случай.

– Максимыч, – обратился начальник с окающему, – возьми фотографа и сгоняй с пацаном, куда он там покажет.

Да это Горький что ли, подумал я, он вроде бы где-то в Европах в это время должен был обретаться…

– А я? – спросил второй подчинённый.

– И ты тоже, как же без тебя, Толик, – махнул рукой тот.

Через пять минут мы уже шли довольно быстрым шагом по направлению к Благовещенке – я их повёл через Лыкову дамбу и Почтовый съезд, там вроде дорога поровнее. Максимыч с фотографом всю дорогу помалкивали, а я не напрашивался на беседу – авось разговорятся, когда на месте всё увидят.

Лёха обрадовался появлению живых людей, как я не знаю кто, только что из штанов не выпрыгнул. Я его подвинул в сторонку, а сам вышел на линию огня.

– Вот, изволите видеть, – показал я широким жестом на поле нашего боя, – с левого края лежит одежда самого Сулейки, ближе к дереву его подручная Зульфия, а к дереву пришпилен неустановленный бандит… ну то есть дух неустановленного бандита, он не представился как-то… все поражены в район сердца стрелами с серебряными наконечниками. Мешок с дохлыми кошками вон там лежит. Можно задавать вопросы, – добавил на всякий случай я, видя некоторый ступор репортёров.

Первым очнулся Максимыч:

– То есть ты хочешь сказать, что людей у нас в городе грабил и убивал призрак, а не живой человек?

– Получается, что так, – скромно отвечал я, – вы же не хуже меня знаете, что живого Сулейку убили два года назад.

– Бред какой-то, – подал голос фотограф, – я это конечно всю сниму и не один раз, но в газету такую ерунду давать по-моему нельзя. Засмеют-с…

– А мне нравится, – весело возразил ему Максимыч, – такого на моей памяти ещё не бывало… и вряд ли будет в дальнейшем… только хотелось бы побольше подробностей от тебя… от вас то есть, молодой человек – как вы сюда попали, откуда и почему вылезли призраки, как проходил бой. И материальных улик побольше бы, это не помешает…

– Хорошо, – со вздохом согласился я, – пусть товарищ снимает, а мы пока побеседуем вон на том бревне.

И я пригласил Горького присесть на поваленный клён, он достаточно толстый был, так что сидеть на нём было удобно. Лёху я с собой поманил, лишний свидетель не помешает.

– Значит так, дорогой Алексей Максимыч, – начал, откашлявшись, я.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил он.

– Помилуйте, Алексей Максимыч, кто ж у нас не знает звезду отечественной, а теперь уже и мировой литературы. Ваши «Песни о соколе и буревестнике» я наизусть почти выучил. Так вот – история наша началась с месяц примерно назад, когда в меня попала молния… напротив дело было, на Гребнёвских песках…

Ну и дальше я вывалил всё, что со мной и с Лёхой случилось за последний месяц, с купюрами конечно – про Рукомойникова и полицейского с Рождественки умолчал и воров с ярмарки коснулся очень вскользь. Горький в начале кривился и хмыкал, а под конец замолчал, видимо проникся.

– Да, весёлая у тебя жизнь была, ничего не скажешь. Я так понял, что остался в живых ещё один свидетель и участник этих событий, старец Серафим – правильно?

– Абсолютно верно, Алексей Максимыч, – подтвердил я.

– Он вроде недалеко здесь живёт – может прогуляемся и получим ещё одно независимое мнение? – предложил Горький.

– Я не против, а ты, Лёха, как? – спросил я у брата.

– Я чего, я как ты, – отозвался он.

– Ну тогда пойдём прогуляемся, фотограф кажется закончил свои дела?

Фотограф подтвердил, что всё, что хотел, он уже сделал и готов идти хоть к чёрту на рога. И мы всей гурьбой опять пошлёпали по успевшему лично мне обрыднуть речному песочку. Дверь в хижину старца Серафима оказалась слегка приоткрытой, мне это показалось немного странным, но вслух я ничего этого не озвучил, а просто бодро заявил, что вот она, цель нашего вояжа.

– Николай, сними-ка это дело, – скомандовал Максимыч.

Фотограф упираться не стал, быстро расставил свою треногу и запалил вспышку.

– Готово, – сказал он, – что дальше?

– Дальше будем вызывать Серафима, – ответил Горький и громко позвал того по имени.

Ответом ему была гробовая тишина… вторая попытка – опять мимо.

– Надо войти внутрь что ли, – осторожно предложил я, – чего зря надрываться.

– Давай войдём? – согласился Максимыч и отворил дверь настежь.

Изнутри пахнуло какой-то тухлятиной и пылью. Первым туда Горький, естественно, зашёл, я следом – темно было, хоть глаз выколи. Я зажёг спичку, а от неё фитилёк такой маленький, стало немного светлее… но Серафима тут не было. А что было? А пентаграммы, они же пятиконечные звёзды, перевёрнутые причём острым концом вниз, на всех стенах, кое-где и по две штуки.

– Тааак, – процедил Максимыч, – я так понимаю, что святой-то наш старец был далеко не святым…

– Почему был? – сразу уцепился я за эту оговорку.

– Потому что сплыл, по всей вероятности, он, – непонятно ответил Горький и добавил, обернувшись назад, – Николай, это снимать не обязательно, всё равно в номер не пропустят.

А потом вышел наружу, снял фуражку и утёр пот со лба.

– В тёмную какую-то историю ты, брат, нас затянул, – сказал он наконец мне, собравшись с мыслями.

– Какая уж есть, Алексей Максимыч, – с горечью в голосе отвечал я, – жизнь, если подумать, такая штука, полосатая, то светлой стороной к нам оборачивается, то тёмной. А то и вовсе норовит сбежать к чёртовой бабушке.

– Помолчи уже, философ доморощенный, – отвечал мне он и, подумав с минутку, – значит так – ни к какому Серафиму мы не ходили, слышишь, Николай?

Николай согласно кивнул головой.

– Сейчас возвращаемся в редакцию и быстро пишем статью, материала у нас вполне достаточно, фотографий, я думаю, хватит двух – отдельно бандиты со стрелами, отдельно эти двое мальцов с арбалетами. Утром бомба должна получиться… если успеем конечно…

– Куда ж мы денемся, Максимыч, – рассудительно отвечал фотограф, – должны успеть, и ещё время останется, чтоб собрать пресс-конференцию.

– Правильно мыслишь, – одобрил его Горький, – это, кстати вас двоих напрямую касается – завтра у нас в редакции или где там скажет старший, будете отвечать на вопросы собравшихся граждан. Теперь ещё вот что…

Горький стал мучительно вспоминать, что он забыл, я помог ему, видя такие мучения.

– Наверно про убийцу сына Башкирова забыли?

– Точно. Про него что можешь сказать – это тоже эти призраки постарались или как?

– Про это мне хотелось бы отдельно поговорить, господин Горький, – сказал я, глядя ему в глаза, – тема, не связанная с Сулейкой никак, поэтому коней гнать не стоит.

Горький немного удивлённо посмотрел на меня, но настаивать не стал – не стоит коней гнать, значит не стоит.

– А с этими чего делать будем? – спросил я, показывая на кафтаны, пронзённые стрелами, мы тем временем уже и до них добрались.

– Полицию привлекать, я думаю, никаких оснований нет, – ответил Горький, – потому что никаких трупов не имеется, а потусторонние силы не в их компетенции. Церковь можно было бы… я позвоню утром настоятелю Храма Александра Невского, ему недавно телефон провели, мы обсудим этот вопрос. А пока пусть всё остаётся как есть.

И тут уж мы окончательно разошлись – эти двое отправились по Похвалинке к себе домой сочинять сенсацию и печатать её усиленным тиражом, а мы с Лёхой в свою общагу, отсыпаться и отходить от кошмаров…