Шпоры на кроссовках

Часть 1 Шумел сурово брянский РЭП…

Конечно, домой он не попал. Если нацепили волшебную обувь — то уж соизвольте следить за своими мыслями. Так подумал сам Колька, проморгавшись на склоне холма, вверху которого начинался лес, а внизу лежало поросшее чахлой травой и бледными кустарниками болото. Светило солнце, чирикали птички — вокруг был теплый летний день. И то хорошо — по лету мальчишка успел соскучиться, с удовольствием посматривал в небо.

Где-то в этом мире — точнее, времени — находились, сапоги-скороходы, неизвестно на что похожие. Пока что этот летний пейзаж опасений особых не вызывал. Да если тут и есть что опасное — один стук кроссовками — и гамовар[3], идет перезагрузка. Так жить можно, и неплохо. Правда, время тикает, а как искать обувь — не вполне понятно. Оставалось надеяться на то, что шпоры, почувствовав стремление хозяина, притащили его куда-то в непосредственную близость от искомого…

Но все-таки, что за время? Колька осмотрелся внимательней. Да нет, такой пейзаж может быть и до нашей эры, и в XX1 веке, и во времена монголо-татарского нашествия. Чего кстати, не хотелось бы, но не исключено.

Такая возможность настраивала Кольку на деловой лад. Он в третий раз повел вокруг взглядом, прислушался. На миг ему показались какие-то звуки, похожие на гул мотора, но то ли и правда послышалось, то ли они очень быстро исчезли. Надо шагать, хоть и не понятно пока — куда.

В болоте делать было нечего, и Колька полез на косогор, где плотно стояли осинки и дубы. Лес это или какие посадки? Кроссовки скользили по сочной траве, несколько раз Колька утыкался в нее руками, чтобы не упасть. Вспомнилась Зорина. Симпатичная девчонка, и даже очень. Смешно и приятно было ощущать себя ее странствующим рыцарем. Хотя и оставалось неприятное опасение — чем все кончится? Временами казалось — это все-таки не сказка, нет.

Наверху оказался лес — настолько густой, что кое-где между деревьями и протиснуться было нельзя. Лес вполне сказочный — вот в таком стоять избушке Бабы Яги. А почему нет? Если существует Кащей… Колька сам себя испугал этими мыслями и замер. Осторожно и внимательно вглядываясь в тени под деревьями.

Ему вновь послышался гул мотора. Да нет, не послышался — где-то в лесной чаще правда гудели, не мотор — моторы, много! Да, это уже не Баба Яга… если только она не поставила на свою ступу турбореактивный двигатель. Лес путал звуки, и городской мальчишка Колька не мог точно понять, откуда они несутся. Только сейчас, стоя в какой-то пустынной местности на краю чащи, он отчетливо убедился, какая сложная перед ним задача — за две недели найти пять вещей, о которых известно только то, что они ЕСТЬ.

Да, но к людям-то все равно надо идти, если тут и есть сапоги скороходы, то они где-то у них. Колька облизнул губы и, подумав, что ему хочется пить, вошел в лес…

…Это был первый настоящий лес, в котором мальчишка был в своей жизни — не окультуренный человек и не цивилизованный человеком. На уровне пояса между деревьями колыхались от каждого шага мелко нарезанные сумрачные листья папоротника. Чем дальше, чем чаще встречались обомшелые деревья, под ногами начало хлюпать, и тогда Колька сообразил, что давно идет куда-то вниз. Было сыро и душно. Мальчишка остановился, прислушиваясь и слыша только свое собственное тяжелое дыхание. На лицо и руки противно налипла толстая, прочная паутина — между деревьями тут встречались такие откормленные паучищи, что Колька от них шарахался, передергиваясь от омерзения. Он начал всерьез подумывать, не вернуться ли домой за кухонным ножом, каким-нибудь репеллентом, водой и… и сообразил, что боится.

Это его слегка приободрило. Раз человек способен понимать — боюсь, значит страх не такой уж сильный. Значит, можно соображать и искать выход.

Колька прислушался. Нет, сейчас он ничего не слышал. То ли машины прошли, то ли мешает низинка, в которой он оказался. Вокруг кроссовок выступила мутная вода, и он подумал, что домашняя обувка погибла, но огорчиться по этому поводу он не успел.

Сперва ему показалось, что гудит какой-то жук. Но гудение становилось всё громче и громче, перешло в отчетливый, прерывиыстый гул, скользнуло где-то в вышине и растаяло. В голову опять пришел образ Бабы Яги, рассекавшей в небесах на неформальном транспорте без регистрационного номера и бортовых огней, но Колька сердито отогнал видение: понял, что слышал легкий самолет — точь-в-точь как на загородном аэродроме. Можно, тут цивилизация. Машины, самолет, а что лес кругом — так и в XXI веке в России полно мест, где лес без конца. Может, это и есть XXI век — прошлое лето, например? А что, нормальный ход со стороны Кащея…

Отмахиваясь от пауков сломанной веткой, Колька двинулся дальше. Но только затем, чтобы почти сразу тут же остановиться и плюнуть — ноги вынесли его на край болота. Даже болотища — впереди, насколько хватало глаз, расстилалась спокойная поверхность с островками ряски и пучками блеклой травы на кочках, украшенных жабами. Кренились мертвые и полумертвые деревья — густо, в разные стороны. Звенели комариные полчища.

Взглянув на запястье. Колька увидел, что его часы вновь и идут и показывают полдень. У мальчишки неожиданно возникло опасение, что тут можно пробродить до вечера — и страх, внезапно появившийся, был таким сильным, — что Колька сдвинул кроссовки, мечтая лишь об одном: хоть на секунду оказаться дома.

Он все еще недоверчиво смотрел кругом, широко открыв рот и не понимая, почему все еще стоит на краю болота, когда негромкий и вежливый мужской голос вывел его из оцепенения:

— Послушайте меня, молодой человек.

Одетый в длинный модный кожаный плащ высокий мужчина стоял на самом краю болота и вежливо улыбался длинными тонкими губами на узком костистом лице. Прилизанные волосы аккуратно лежали на голове — прядь к пряди. В левой руке невесть откуда возникший человек держал длинную черную трость, увенчанную серебряным черепом, и постукивал ею по плечу.

Человек? Колька подался назад и выдохнул испуганно — против своей воли:

— Кащей!

— Добрый день, молодой человек, — кивнул Кащей. — Не пугайтесь, пожалуйста. И не удивляйтесь, что я без лат или меча — время не то, да и обременительно, знаете ли, таскать все это железо… Так о чем это я? — Кащей призадумался, потом щелкнул длинными узловатыми пальцами: — А, да, конечно же! Я пришел разрешить ваше недоумение, молодой человек. И, возможно, вам помочь… Вижу, вы удивлены поведением ваших шпор? Не удивляйтесь. Зорина вам просто кое-чего не сказала. Нет, не по злому умыслу — это следствие наложенного на него заклятия, так что извините ее… Так вот. Видите ли — то, в чем вы опрометчиво решили принять участие — это не компьютерная игра, ее нельзя выключить. Вы сможете воспользоваться шпорами только если добудете сапоги-скороходы. И далее — если возьметесь за поиск следующей вещи, шпоры вновь потеряют силу до того момента, как вы добудете ее… Таким образом что? — Кащей вежливо и даже виновато улыбнулся: — Таким образом вы рискуете НАВСЕГДА остаться на любом уровне игры, на любом этапе вашего путешествия. И смею сказать — многие и остались. А ведь у вас всего две недели? Да и что потом? Всех вещей потом не собрать, а мне уже успели надоесть садовые скульптуры… Знаете что? — Кащей с размаху уперся тростью в жижу между красивых и абсолютно чистых туфель. — Я никому не делал таких предложений, но… в конце концов, меньше чем через полмесяца у меня свадьба… Давайте вы просто отдадите мне шпоры — и я ПРЯМО СЕЙЧАС верну вас в квартиру. Или — если вы мне не верите — сперва верну, а потом отдадите. Вам подходит такой разговор? Обмен — и мы больше никогда не увидимся. В конце концов — зачем вам в вашей жизни ожившие сказки? Это даже как-то нелепо и смешно. Вы согласны?

Кащей умолк. Колька тоже молчал на протяжении всей этой речи — сперва ошарашенный его появлением, потом — пристукнутый его словами, дальше от нараставшей злости. Нет, он почему-то был уверен, что Кащей его не обманет — вернет домой. И Колька вовсе не был уверен, что сможет пройти все пять «уровней» да ещё и победить потом Кащея. Но… если это и правда сказка — должен же быть, блин, какой-нибудь сказочный закон, который на стороне его, Кольки, странствующего рыцаря, спасающего княжну — а не на стороне этого «новосказочного» злодея?! Ведь он, Колька — ПОСЛЕДНЯЯ надежда Зоринки! В самом деле — последняя, и это уже не сказка…

— Не пойду я с вами, — набыченно отозвался мальчишка и шагнул назад. — Идите сами и ждите, я к вам потом загляну.

Кащей вновь улыбнулся. Он не стал грозить, кричать или произносить фразы типа «тьфу-тьфу, русским духом пахнет!» Он просто пожал плечами и, вздохнув, сообщил:

— Жаль. Едва ли мы ещё увидимся. Прощайте, Николай.

И — исчез. Как выключенной изображение в телевизоре, не оставив следов на берегу и не делая попыток забрать с собой Кольку.

…— Эй, подождите! — завопил Колька, именно в этот момент с ужасающей ясностью поняв: он В САМОМ ДЕЛЕ остался тут, и возможно — навсегда. Появись Кащей снова — И Колька согласился бы на его условия немедленно! Только вот Кащей не вернулся. Колька посопел, плюнул в болотную жижу и, пробормотав «ну и флаг тебе в руки», зашагал туда, где вроде бы было посуше…

…Через два часа заряд злости, поддержавшей Кольку на ногах, иссяк. Мальчишка устало опустился на ствол упавшего дерева, тупо глядя в папопротник у колен. Ему было жарко, как в бане, хотелось пить, есть и плакать.

Он сумел уйти от болота, но лес не кончался, и звуков никаких больше не слышалось. Не находилось никаких следов того, что вообще обитаем. Колька боялся себе признаться, но он заблудился начисто, и оставалось только громко и постыдно орать: «Спасите, ау!» Да он бы заорал, заорал, не задумываясь — вот только не хотел драть глотку, зная, что его все равно никто не услышит.

— Эй! — все-таки крикнул он. — Помогите!

Лес ответил молчанием. Он не любил шума, и Колька притих, не осмеливаясь больше даже раскрыть рта.

Так, молча и неподвижно, Колька просидел довольно долго. Потом устало поднялся и уже не пошел, а побрел в лес — просто чтобы не сидеть на одном месте, дожидаясь неизвестно чего.

Через десять минут он вышел на дорогу.

Таких дорог Колька ещё никогда не видел. Песчаная, в каких — то ухабах и рытвинках, с неровными и слишком узкими колеями, между которыми было очень маленькое расстояние, она желтела у ног мальчишки, выворачивая из-за стены придорожных кустов и за такие же кусты ныряя. Машинных следов тут не было, из чего Колька заключил — эта не та дорога, к которой он так лихо стартовал. По краям дороги не было привычных телефонных или электрических столбов. Просёлок, пришло в голову Кольке где-то слышанное или читанное слово. Но это тоже не могло служить указанием времени — такие просёлки были, наверное, тыщу лет назад и есть в XXI веке.

От облегчения у Кольки даже голова закружилась, и он перевёл дух. Как бы далеко не тянулась эта дорога — она рано или поздно выведет к людям. А там будет видно.

Он снова прислушался, надеясь поймать человеческие звуки, не слышал пение птиц на шум деревьев, почти смыкавшихся над дорогой. Ещё не сколько секунд поразмыслив, мальчишка зашагал направо. Просто чтобы подчеркнуть для себя: моё дело правое.

Иди по песку было тяжеловато — сухой и сыпучий, он не пускал ноги и засыпался в кроссовки. За первые же две сотни шагов в нескольких местах попались звериные следы — это открытие не радовало. Раз тут звери не боятся выходить на дорогу, то можно и встретиться с ними. И неизвестно, чем окончится такая встреча. Колька старался ступать тише — это получалось — и прислушиваться изо всех сил. Но лесные звуки мешали, дорога часто петляла, и эти петли отсекали любой шум, происходивший за поворотом. Поэтому сухое деревянное постукивание буквально ударило мальчишку в лоб — он услышал телегу одновременно с тем, как увидел её.

Бодренькая лошадь неопределённого цвета двигалась на него. Сбоку от лошади болтались ноги в сапогах — не скороходах, а вполне обычных и сильно стоптанных кирзовых. Хозяина сапог не было видно из-за его тягловой силы. Застыв от неожиданности, Колька созерцал эту картину, пока бодрый и многоэтажный мат, которым хозяин подбадривал лошадь, не заставил его вздохнуть и шагнуть в сторону.

— Ох ты! — услышал он мужской голос, и лошадь с телегой встала, как вкопанная. На Кольку с удивлением и интересом смотрел плохо и даже как-то вызывающе подбитый мужик лет за сорок, одетый в льняной пиджак, застёгнутый на все пуговицы, бесформенные и бесцветные штаны, заправленные в штаны и форменную кепку, похожую на милицейскую, только чёрную. Видно было, что мужик испугался — наверное, от неожиданности. Его глаза обежали беспокойную петлю, обшаривая кусты, потом с каким-то сомнением остановились на мальчишке, обшарив его с головы до пят — у Кольки вообще появилось ощущение, что его обшарили руками. — Чего тебе? — сердито испуганным голосом спросил мужик, сильно коверкая слова — «чего» в его исполнении прозвучало как «чаго».

— Да ничего, — пожал плечами Колька. Хотел добавить ещё «не бойтесь», но решил, что мужик обиделся. Но не спрашивать у него, в самом деле, «дядь, а который у вас год?» Или спросить?

Пока мальчишка размышлял, мужик ещё раз осмотрел всё вокруг вплоть до верхушек деревьев и, похоже, пришёл к какому-то выводу — расслабился и спросил уже без напряжения:

— Меняешь что ли че? Не боись, не заберу… Куды идёшь?

«Гражданская война, что ли? — опасливо подумал Колька. По истории они ещё не проходили, кино про эту войну показывали редко, книжек о ней вообще не попадалась, но Колька помнил, что это вроде тогда меняли по сёлам разные вещи. — А если и так? Выбираться всё равно нужно…»

Мужик терпеливо и вроде даже равнодушно ждал чего-то. Потом подал голос:

— Ежли золотишко какое — садись, сменяю на закусь без обману, как доедем. Ежли барахло-кось в кустиках придерживаешь — то извиняй, мимо шагай, кто там знает, откуда оно…

— У меня нет ничего, — решился Колька. — Я своих ищу, я потерялся… Вы меня до города не довезёте?

Слова мужика ещё больше укрепили его в своём открытии. Кроме того, Колька вспомнил, что видел — в Гражданскую были самолёты, и даже грузовики. И ещё вроде бы детей особо не трогали, если только они за кого-то не воевали. Ну, он-то не воюет…

— Свои-их? — протянул мужик и почесал висок желтым ногтем большого пальца. — Так ты из города, что ли?

— Ага, — ничем не рискуя, ответил Колька. Он мог назвать хоть свой родной Вавиловск (ему больше полтыщи лет!), хоть Москву, где был дважды. Не проверишь, а как сюда попал (куда — сюда, узнать бы!) — можно отговориться неразберихой.

— Давай, — мужик хлопнул по доскам позади себя. Колька обрадовано запрыгнул — и подскочил с писком. Что-то металлическое — хорошо, не острое! — солидно врезалась в копчик. — Ох… — мужик охарактеризовал ситуацию и, не глядя, извлёк из сена, толстым ровным слоем сваленного в телеге, винтовку с вытертыми до белизны металлическими частыми, облезшим черным лаком и самодельным ремешком из брезента. — Не убился?

— Немного, — покривился Колька, усаживаясь и не сводя глаз с винтовки, которую мужик устроил всё так же в сене рядом с тобой. — Ваша?

— А то чья? — мужик причмокнул, пустил лошадь нехорошими словами и прихлопнул вожжами. — Моя родимая… Но вот и слава Господу, едем помалу… Песни петь умеешь?

— Не очень, — признался Колька.

— Жаль, — вздохнул мужик. — С песней дорога короче. Да и с дали слышно — мальчишка поёт, едет, не таится — может, и не тронут, коль и увидят…

— Бандиты? — деловито поинтересовался Колька. Мужик кивнул:

— Они, заразы… Да ты не трусись, я ж говорю — малого не тронут, да и меня тоже…

— А винтовка? — всё-таки с холодком поинтересовался Колька, усаживаясь по-турецки. Мужик покосился, спросил:

— Не Аллаху молишься?

— Православный, — немного удивлённо ответил Колька.

— Окстись, — потребовал мужик. Мальчишка помедлил, соображая, перекрестился. — Ну и добро… Сам-то русский или ещё каких кровей?

— Русский, — ответил Колька. И снова мужик был не против:

— А и пускай… А винтовка что — от зверя, человека в наши годы не напужаешь…

— А бандиты — они чьи? — осторожно спросил Колька. — Ну, красные или ещё какие?

— Фейолетовые, — сердито и зло ответил мужик. — Розовые, прости Господи душу грешную… А хучь и синие… Ты б всё спел что?

Колька смущённо пожал плечами. «Кострома, Кострома» ему спеть? «Ревела буря, гром гремел»? Мужик вздохнул — очевидно, понял, что не дождётся от попутчика вокальных номеров — и снова поинтересовался:

— Годков-то тебе сколько будет?

— Тринадцать, — ответил Колька, и мужик удивленно обернулся на него:

— Их!.. А рослый, я бы на все три боле положил… Родителев ищешь в городе-то?

— Угу…

Они ехали и ехали не очень спеша, мужик то спрашивал разную ерунду, то принимался безотносительно жаловаться «на власть», то расспрашивать, как там, откуда прибыл Колька, вполне удовлетворяясь расплывчатыми ответами мальчишки. Колька поддерживал разговор, а сам печально думал, как же ему искать сапоги-скороходы?! Оставалось надеяться, что некий сказочный закон выкинул его со шпорами недалеко от искомого. Он украдкой пощупал шпоры на месте. Хоть они и не работали, но придавали уверенности. Солнце совсем скрылось за лесом, на дороге расползлись, как черная краска в воде, сумерки, но впереди ещё было светло, и мужик удовлетворённо сказал: — Вот и приехали почти. Я тебе сейчас и ночлег устрою…

Дорога ещё раз вильнула — и как-то сразу телега оказалась на улице городка. По меркам Кольки это тянуло разве что на большое село, но телега ехала по аллее, обсаженной дубами, за палисадниками — почём-то без малейшего признака растительности — прятались одноэтажные дома. Людей не встретилось — метров через сто телега свернула в проулок, упиравшийся в двухэтажный, хотя и деревянный дом. Над подъездом висел в тихом вечернем воздухе какой-то флаг, возле крыльца на скамейке, поставив меж колен винтовки, сидели солдаты — с усталыми лицами, одетые в табачного цвета форму кто с непокрытыми головами, кто в странной плоской каске. На подъехавших они смотрели без интереса и даже с места не двинулись.

— Приехали, — прокряхтел мужик, спрыгивая и что-то быстро цепляя на рукав — Колька не успел заметить, что, он пытался рассмотреть флаг. — Ыыть! — сказал мужик и… как стальным обручем схватил Кольку сзади, прижав руки к телу и заваливая в сено с криком — торжествующих и испуганным: — Панове солдаты, подмогните! Партизан! Партизан, панове солдаты!

В первый миг Колька воспротивился чисто инстинктивно. Потом до него дошел страшный смысл крика, собственная ошибка, и мальчишка, разом вспотев от ужаса, бешено рванулся, ударил головой назад, вывернулся из ослабевших рука попутчика, замахнулся, как учили на занятиях по самообороне… но не смог ударить скрючившегося — из носа лилась кровь — мужика, на рукаве которого колюче серебрились готические буквы повязки: чёрные на белом фоне… Замешкался, не зная, что делать дальше и теряя время — слишком уж нереальной всё-таки казалась ситуация, фантастической. Солдаты повскакивали, крича — но не по-немецки, в их криках скользили знакомые слова, и никто не спешил стрелять или хотя бы бежать к Кольке, допёршему наконец соскочить с телеги и метнулся к выходу из проулка — никуда, просто чтобы подальше. Мужик, что-то называя, зацепил мальчишку за ногу, но Колька не упал, ожесточённо лягнулся, вырвался, заметив высунувшегося из окна второго этажа офицера с пистолетом — он тоже горланил и махал оружием, но не целился…

Прямо на него из переулка вырвался мотоциклист — здоровенный, лягушачьего цвета. Сидевший за рулём парень в очках, в расстегнутом мундире, вскрикнул, вывернул руль, мотоциклист встал на оба колеса, задрав люльку, из которой выкатился ещё кто-то — всё вокруг для Кольки уже слилось в сплошной калейдоскоп, он знал только одно: надо бежать, и бежать быстрее.

Но вдруг сами собой отказали ноги — их словно не стало, а в ушах заревели дикие голоса, и Колька впервые в жизни потерял сознание от удара кулаком в затылок.

Мир вокруг отнюдь не был безопасным. Можно было попасть под машину, сцепиться с разными крезанутыми отморозками, оказаться ограбленным или избитым. Можно было заболеть какой-нибудь дрянью вроде СПИДа, сломать ногу или руку. Можно было оказаться жертвой маньяка или стать заложником бандита, решившего заработать. Всё это было страшно и существовало где-то рядом, близко. Но Колька твёрдо усвоил: если не будешь нарушать определенных жизненных правил и трусить — шанс вляпаться во всё это минимален. С этим можно жить, как с мыслями о школе — неохота, но всё в неё ходят… Невозможно было представить себе другое: что в начале XXI века можно ПОПАСТЬ В ПЛЕН. Не в заложники, когда за тебя хотят получить деньги, а именно в плен. К ВРАГУ.

Да, были всякие там ненормальные с горящими глазами и повязками на головах. Но они были ДАЛЕКО. Между ними и Колькой, между ними и сотнями тысяч его ровесников стояли люди тоже с автоматами, но в форме. СВОИ. Этих своих было много, их специально учили, им платили за то, чтобы они охраняли Кольку. И ТОТ мир где брали пленных, чтобы бить их и узнавать военные секреты, а заложников — чтобы заставлять их работать на себя — тот мир не мог добраться до Кольки. Да, о нём говорили по телику, и было несколько раз — ребят и девчонок, которых немного знал Колька, привозили домой страшные цинковые гробы… а те, кто ездил отдыхать на юг, рассказывали взахлёб, что в казачьих станицах дома прячут автоматы, а пацаны умеют стрелять, даже если в слове «ещё» делают три ошибки… Но это тоже не очень касалось его, Кольки, его жизни, его проблем, его желаний.

Понимаете: всё это БЫЛО, но как бы и НЕ БЫЛО. Между войной — любой! — и Колькой всегда был экран телевизора. Тем более — между ЭТОЙ войной, о которой даже дед помнил смутно: маленьким был.

А теперь представьте себе: вас бьёт по затылку НАСТОЯЩИЙ ФАШИСТ. Живой, невредимый, которому плевать на то, что он умер много лет назад. И бьёт не потому, что хочет ограбить, не потому, что какой-нибудь маньяк.

Просто вы его ВРАГ. Враг, и всё, безо всяких объяснений.

От этих мыслей Колька обливался холодным потом и начинал трястись мелкой, противной дрожью — даже зубы постукивали, а из-под зажмуренных век сами собой текли слёзы. Ему ещё никогда в жизни не приходилось плакать ОТ СТРАХА.

Он проклинал всё на свете, начиная с Зарины и кончая своей глупостью Рыцарь, блин! По пояс деревянный, выше резиновый… Что же теперь делать — то? Его же допрашивать будут! Правду сказать?! Немцы сумасшедших сразу расстреливали, он в кино видел. Темнить — а как темнить, он же даже какой год, не знает! Возьмут и повесят, очень просто… Или в какой лагерь отправят, где из людей перчатки делали и мыло всякое… Вспомнилось виденные по телику предметы из музея — абажуры из человеческой кожи, пепельницы из черепов, и прочее, до чего ни один боевик не додумался бы. От ужаса Колька тихо, но явственно завыл и даже не попытался остановиться, до такой степени было страшно. Ему тринадцать лет! Он не партизан, не солдат… по какому праву его будут убивать?!

Да просто потому, что он им — враг, и всё тут. Русский мальчишка в подозрительной одежде и с подозрительной историей.

— Ммммаа… — вырвалось у него против воли.

В подвале, куда его шваркнули ещё без сознания, кто-то ещё был — Колька слышал в дальнем углу сипящее дыхание, свет, падавший из крошечного окошка, оказался совсем вечерним и не позволял ничего различить, да Кольке и плевать было, кто там есть и что с ним. Ужасала своя судьба. Сокамерник тоже не проявлял интереса к Кольке, но сейчас сердито сказал:

— Не вой, тошно без тебя.

Голос был мальчишеский, с таким же, как у возчика — полицая (сволочь старая!!!) акцентом и какой — то насморочный. Колька зло и со слезами огрызнулся:

— Сам наорался, другим не мешай, — и приготовился драться, потому, что сосед зашуршал, перебираясь поближе. Свет упал на его лицо, и Колька вздрогнул. Мальчишка говорил насморочным голосом не потому, что плакал. Просто нос у него распух, левый глаз не смотрел вообще, губы походили на чёрные лепёшки. Всё лицо покрывала корка засохшей крови. Таких качественно измочаленных физий Колька не видел даже после «стрелок» с пацанами из пригорода. Остатки рубахи не имели цвета — на них и на груди тоже засохла кровь. Мальчишка присел рядом, обхватил колени руками, стараясь не прислоняться спиной к стене, хотя это было удобнее. Кроме остатков рубахи на нём оказались драные штаны и ботинки на босу ногу. Белёсые волосы и беспорядочно падали на лоб, уши и шею. — П-прости, — вырвалось у Кольки.

— Да ну… — мальчишка осторожно повёл плечом. — Ты тоже скоро такой будешь, — он сказал это без злодейства или насмешки, просто констатировал факт, и от этой констатации Колька почувствовал, как падает в настоящий обморок. Он ущипнул себя за ухо и тяжело сглотнул кислую слюну, а мальчишка, похоже, не заметивший это, спросил: — Тебя как зовут?

— Колька, — выдавил наш герой.

— Вот на том и стой, — непонятно посоветовал мальчишка и добавил: — А меня Алесь. По-правде, только это уже всё равно… Тебя за что?

— Не знаю! — вырвался у Кольки крик. Алесь снова согласился:

— И я не знаю, — он усмехнулся и плюнул кровь: — Вот не знаю, и всё тут. И откуда не знаю, и ты не знаешь. И вообще никого не знаю. И ты тоже. Если когда бить станут — кричи изо всех сил, не молчи. Только чего НЕ ЗНАЕШЬ — не говори.

— Я правда… — начал Колька торопливо, и Алесь подтвердил:

— Вот-вот… — помолчал ещё и, снова сплюнув, продолжал: — А меня утром повесят. Они всегда три дня ломают, потом — или в лагерь, или вешать. Утром не хочется, Никол. Лучше б ночью или ещё когда, а утром… страшно…

Колька молчал, открыв рот — пытался вздохнуть. Алесь почти спокойно, только тоскливо продолжал:

— Да оно бы и ладно. Бьют они очень уж сильно, да ещё и электричеством стегают. Только обидно. Они к Сталинграду подходят, слышал, Никол? Ну как возьмут, что тогда? А я и не узнаю…

— Не возьмут, — неожиданно вырвалось у Кольки. — Под Сталинградом их разобьют. Ещё хуже, чем под Москвой. И вообще… наши выиграют. Да их уже убьют там, — снова против своей воли добавил Колька, — я радио недавно слушал.

— Молчи! — пальцы Алеся запечатали рот — сухие и сильные. — Правду говоришь?! — тут же требовательно спросил мальчишка, подавшись к Кольке. — Ну правду, не врёшь?!

— Правду, — твёрдо ответил Колька.

— Хорошо, — успокоенно сказал Алесь. — Вот теперь — хорошо всё… Слушай, если выберешься, то… — Алесь замялся и больше ничего не успел сказать — дверь на верху распахнулась, красноватый свет ударил в низ по короткой каменной лестнице, и чёрный силуэт наверху позвал по-русски:

— Эй, новенький! Выходи!

Кольке показалось, что на него надели наушники. Алесь ещё что-то говорил, тот, наверху, поторапливал, но Колька ничего не слышал и не ощущал — даже ударившись плечом о дверной косяк, не почувствовал. Солдат — в той же форме, что и сидевшие у подъезда — запер замок и прислонился к стене, обменявшись несколькими словами с таким же, пришедшим за Колькой. Тот несильно толкнул мальчишку в спину:

— Руки назад. Иди вверх, — и снова толкнул к лестнице, уводившей почти от подвальной двери на второй этаж, откуда слышались голоса — немецкие. Они так заморозили Кольку, что он не сразу услышал голос топавшего позади солдата — быстрый, тихий и сочувственный: — Я не шваб[4]. Я словак, словак. Мальчик… — но лестница кончилась, и солдатик умолк.

В длинном коридоре, всё ещё светлом от садящегося солнца, у подоконников стояли немцы. Их было много — десятка два, и они совсем не напоминали привычных по фильмам. Вместо коротких сапог (за голенищами которых торчат гранаты и магазины к автомату.) — ботинки с клапанами — гетры, кажется. Автоматов ни у кого нет, почти все — пожилые, один даже в очках. На Кольку они смотрели, переговариваясь, глазами, ничего не отражавшими — ни злости, ни сочувствия.

Двое «настоящий», как подумал Колька, немцев стояли возле двери в конце коридора. Один — странно, но он запомнился — был тот здоровяк, который вел мотоцикл. Другой — совсем мальчишка, но высокий, с желтым чубом из-под серой пилотки — вдруг напомнил Колька одного десятиклассника, хорошего гитариста, он часто пел на школьных вечерах… У этих немцев тоже были ботинки с гетрами, но на шее висели настоящие автоматы, и руки, голые по локоть, лежали на них, как в кино. Здоровяк что-то рассказывал младшему товарищу, тот смеялся, и Колька, увидев, как здоровяк кивает на него, неожиданно понял: немец рассказывает о том, как чуть не опрокинулся из-за русского мальчишки.

Желтоволосый тоже уставился на Кольку прозрачными глазами и вдруг, усмехнувшись, толкнул его в грудь стволом автомата, и весело сказал:

— Ду бист юде![5]. Пух-пух!

Мотоциклист заржал, двинул товарища по спине, и тот отвесил Кольке пинок в бедро — не сильный, но обидный. Кулаки у мальчишки сжались — против воли, и желтоволосый протянул:

— Йооо! Партизан!

Равнодушие в его глазах сменилось — почти мгновенно — злостью. Раньше такое Колька несколько раз видел у пьяных, но немец не был пьян от водки. Ему нравилось чувствовать себя ХОЗЯИНОМ над русским мальчишкой, и его автомат покачнулся, уже по-настоящему целясь в грудь Кольке…

Конвоир что-то сказал по-немецки. Желтоволосый огрызнулся, но оружие опустил и посторонился, стукнул кулаком в дверь. Изнутри что-то крикнули, и словак толкнул Кольку вперед…

Первое, что бросилось Кольке в глаза — портрет Гитлера рядом со свёрнутым фашистским знаменем. Около окна сидел на столе молодой офицер — в рубашке, перечеркнутой подтяжками, серый китель с непонятными знаками различия висел на спинке стула, там же примостилась высокая фуражка и автомат. Офицер, не обращая внимания на Кольку, остановившемуся возле закрывшейся двери, увлеченно потрошил посылку и что-то насвистывал. По-прежнему не глядя на мальчишку, который еле стоял на ногах от дурноты, немец спросил на чистом русском языке:

— Хочешь шоколад? Настоящий, швейцарский… Смешно: я его раньше очень любил, и мама почему-то до сих пор убеждена, что я от него без ума. Для наших родителей мы всегда маленькие…

Кольке даже показалось, что немец разговаривает не с ним, и он огляделся. Но офицер выпрямился, взглянул на Кольку и кивнул:

— Гауптштурмфюрер Оскар Виттерман. По-вашему капитан СС… Так будешь шоколад? Я серьёзно предлагаю, его всё равно съест мой денщик, он страшный сладкоежка.

Колька пытался проглотить липкий комок, но он не глотался, возвращался на место. Тогда Виттерман, наблюдавший за мучениями мальчишки, налил из пыльного желтого графина в алюминиевый стаканчик воды и подал Кольке со словами:

— Пей и садись.

Только теперь Колька сообразил, как ему хочется пить. Он залпом опрокинул тёплую воду и, не сводя глаз с графина, присел на скрипнувший стул у стены, под темным квадратом на обоях — тут что-то висело, а потом это что-то убрали. Гитлер с портрета смотрел куда-то поверх головы Кольки, и вообще всё имело оттенок путаного и затяжного сна. «Может, я правда сплю?» с надеждой подумал мальчишка, и машинально кивнул, когда Виттерман долил ему в стакан ещё воды. Солнце совсем село, но в комнате ещё было светло, на улице фырчал мотор мотоцикла, и не верилось, что внизу, под этим зданием, есть подвал, в котором сидит приговоренный к повешенью Колькин ровесник.

— Спасибо, — Колька протянул к столу, поставил стакан и спросил: — А почему вы говорите по-русски?

— Моя мать — русская, — охотно ответил Виттерман. Теперь Колька начал различать лицо подробнее — отступил страх — и понял, что немец старше, чем мог показаться и показался сперва. Наверное, лет тридцати, и под глазами у него темные круги от недосыпа и усталости, как у пожилых солдат в коридоре. — И ещё я учился на факультете славистики в Гейдельберге… Ты знаешь, что такое Гейдельберг?

— Университет, — вспомнил Колька, — там студенты всё ещё дерутся на дуэлях…

— Точно, — Виттерман улыбнулся. — А потом учился на специальных курсах. Я и белорусский, но ты же ведь русский?

— Русский, — кивнул Колька.

— Тебе тринадцать лет, ты из какого-то города и ищешь своих знакомых, которые потерялись, — продолжал немец. — Это всё Холява рассказал.

— Как-как? — вырвалось у Кольки. Виттерман тоже засмеялся, кивая:

— Глупейшая фамилия, конечно… Кстати, тебя-то как зовут?

— Коль… Вешкин, Николай, поправился Колька. И злорадно добавил: — А этот ваш Халява трус. Он в лесу винтовку в сено прятал и повязку вашу тоже прятал. Говорил, что партизан боится.

— Я их тоже боюсь, — вполне серьёзно ответил Виттерман, садясь на краешек стола. Только теперь Колька обратил внимание на то, что офицер носит сапоги: вычищенные до блеска, высокие. — Участок у меня большой, а людей очень мало… Настоящих бойцов всего десяток. Гарнизон — запасники, все пожилые, из резерва. Ещё два десятка полевых полицейских и из местных — полсотни, но на них надежды никакой. Словаков, правда, целая рота, но от них только за последний месяц восемь человек к партизанам ушло. Из них — два офицера…

Ситуация выглядела идиотски. Враг спокойно и мирно жаловался Кольке на свои проблемы, и мальчишка кивал, не в силах оборвать немца. Виттерман сам умолк, улыбнулся и подмигнул Кольке:

— Но тебе-то от моих проблем только радость? Мы же враги так?… Поэтому я тебя всё-таки немного допрошу…

Колька обмер. Неужели этот капитан так отделал Алеся? И сейчас… Но Виттерман уселся за стол и придвинул к себе блокнот:

— Так. Так. Так… Николай Вешкин, тринадцать лет, русский, партизанский связной…

— Нет! — вырвалось у Кольки.

— Нет? — удивился Виттерман. — Тогда откуда ты и как сюда попал?

— Я… я из Вавиловска. Это…

— Это в Тамбовской области, — договорил Виттерман. — Очень интересно… И дальше?

— Перед войной я отдыхал тут… на каникулах… а потом пришли ваши, и я…

— И ты год скрывался в лесах, сохранив на подножном корму великолепный хабитус[6], чистую одежду и ухоженный вид. Так?

— Нет, — сник Колька.

— Значит, ты жил у партизан?

— Да нет же!!! — взвыл Колька, чувствуя, как подступают слёзы. Виттерман молчал — даже несколько сочувственно. Потом тихо спросил:

— Где ты жил в Вавиловске? На какой улице, что там рядом?

— Улица Индустриальная… — машинально назвал адрес Колька. — Там ещё институт… педагогический…

Виттерман сощурил бледные глаза и, неопределённо хмыкая, достал, не глядя, из стола толстенную растрёпанную книгу. Полистал её, прихлопнул, закрыв, ладонью и вновь поднял глаза на Кольку:

— Теперь давай поговорим, — тихо и жестко сказал он: — Ты сказал, что ты русский. Это правда. Ты сказал, что из города Вавиловска. Это тоже правда. И, может быть, ты правда приехал на каникулы. Я понимаю. Лето. Но дальше начинается чушь. Ты говоришь, что жил на улице Индустриальной. Но в Вавиловске нет такой улицы — раз. Так. Ты говоришь, что рядом педагогический институт. Но в Вавиловске нет педагогического института — два. Так. Значит, ты нам врёшь, — Виттерман сказал не «мне», а «нам», и это было почему-то очень страшно. Словно он предупреждал Кольку: есть я, который тебя жалеет и тебе сочувствует, но есть МЫ, и это МЫ безжалостно. — Пауль — это начальник полиции — говорит, что ты — русский шпион. Из НКВД. Если это так — это плохо. Тогда тебя будет допрашивать Пауль, ты же видел мальчика в подвале? Мне кажется, ты не сможешь держаться, как он, а Пауль очень жестокий человек и помешан на шпионах НКВД. У него очень мало терпения, он сразу начинает орать, потом — бить. Они в Гебитсфельдполицай[7], все такие, как лошади в шорах, видят только свою беговую дорожку… Ты, может быть, скажешь — или подумаешь! — а чем я-то лучше, я же Эс Эс, Черный Корпус, головорез и фанатик с плаката… Так вот, мальчик, — Виттерман подался вперед и почти по складам отчеканил, не спуская глаз с лица Кольки: — Я НЕ ВЕРЮ, ЧТО ТЫ — ШПИОН. Это было бы странно и глупо. Такой шпион сразу провалится — зачем он нужен, чтобы Пауль мог его поймать и получить благодарность? Это азбука, которую в разведке знают даже идиоты, а ваши — вовсе не идиоты… Шпион должен быть, как все. Если он выделяется из толпы — его ловят. Он не станет ходить по лесным дорогам, одетый, как неизвестно кто. Он не станет странно вести себя. Он не попадется, как доверчивый крольчонок… Так кто же ты?

Колька молчал. Он не знал, что говорить. Наступил тот самый момент, когда открыть рот — значило либо врать напропалую, либо записаться в сумасшедшие.

— Может быть, ты и правда из Вавиловска, с улицы Индустриальной недалеко от педагогического института? — вкрадчиво спросил Виттерман. И, подойдя к Кольке, коленом коснулся его джинсов: — Что за брюки, как они называются?

— Дж… — Колька кашлянул. — Джинсы…

— А, ковбои и Дикий Запад! Может быть ты не русский, а американский шпион? — пошутил Виттерман. — Да у тебя и часы есть? — и он ловко вывернул руку мальчишки.

— Пустите! — вскрикнул Колька, но у немца казались железные пальцы. Впрочем, он не собирался крутить руку Кольки, он только сдернул часы и отпустил его. Потирая запястье, Колка сжался на стуле, а Виттерман перевернул часы со словами:

— Я никогда не видел хороших русских… — и осекся. Увидел циферблат. Несколько раз мигнул, вернул часы Кольке и вновь отошел к столу:

— Джинсы. Странная обувь. Часы, сделанные в Гонконге — на английской военной базе, захваченной японцами… и очень интересные часы. Они электрические?

— Электронные, — всхлипнул Колька.

Виттерман больше ничего не успел спросить — дверь открылась, в неё вошел здоровенный краснолицый офицер — на ремне болталась каска, под мышкой он нес автомат, грубые сапоги покрывала грязь, на груди болталась похожая на банан бляха с орлом. Офицер тут же выдул полграфина из горлышка и быстро, зло, словно гавкал, заговорил с Виттерманом, который морщился и одновременно так же быстро одевался, потом выскочил в коридор, заорав там: «Вилли!» Вошел обратно он вместе с тем желтоволосым автоматчиком. Все трое немцев трещали и лаяли одновременно, их речь стегала по ушам, вдобавок у Кольки разболелась голова. Виттерман гортанно объяснил что-то автоматчику, тот кивал. Потом Виттерман побежал по коридору, в котором уже сгущался сумрак, а здоровенный офицер, тоже выходя, вдруг ударил Кольку в ухо — просто так, походя, но с такой силой, что мальчишку швырнуло в угол вместе со стулом, а в ухе словно разорвался пузырь с горячей водой, и оно перестало слышать. Пришел в себя Колька от того, что автоматчик с руганью поднимал его на ноги, но всё равно ещё два раза упал — уже в пустом коридоре, желтоволосый вздергивал его, награждая пинками. Около лестницы Колька уже настолько пришел в себя, что смог удержаться на ногах, хотя немец очень старался спихнуть ногой — и тот разочарованно ворча, забухал ботинками следом.

А потом… потом Колька не сразу понял, что произошло. Немец сзади вдруг коротко охнул и скатился мимо — вниз, едва не свалив мальчишку… Оцепенев, Колька увидел, как он каким-то комком свернулся на полу у лестницы — торчал в сторону автомат, а все остальное в темноте казалось единой массой, слитной и неживой. Цепляясь за перила, Колька обернулся и увидел своего недавнего конвоира — бледный — лицо прямо в белело в полутьме — он стоял двумя ступеньками выше, держа в руке — в одной, как шпагу — свою винтовку с примкнутым плоским штыком. Губы словака шевелились. Беззвучно, но когда Колька в страхе пятился, то расслышал:

— Не надо… хорошо… хорошо… — и словак, протянул руку, взял мальчика за плечо. Снаружи слышались команды, взревывали два мотоцикла, топали ноги бегущих: — Хорошо, хорошо, — повторил словак и прижал Кольку лицом к форме, пахнувшей табаком и потом. — Сын, мой сын… похож, — бормотал словак. Война — чужая, за чужое… мы не хотим… — внезапно он отстранил Кольку и строго сказал: — Идем. Быстро идем. Надо.

Внизу лестницы Колька зажмурился и перескочил через немца. Второй словак — часовой, — сидел у стены со связанными руками и ногами, во весь лоб у него расплывался синячище, и он что-то сердито сказал своему товарищу. Тот отмахнулся и зазвенел ключами. Колька прислонился к стене. Боль в затылке слилась с болью в ухе и болью — только что возникшей — в животе. От страха, со стыдом понял Колька. Ему в самом деле было страшно — ещё страшнее, чем раньше. Может быть, потому, что совсем рядом лежал убитый человек? Плохой, жестокий, убийца враг… но человек, и у него были желтые волосы, и лет ему было немногим больше, чем Кольке…

Словак наконец справился с ключами, скрипнула дверь. Изнутри, теперь уже абсолютно полной тьмы, Колька услышал Алеся:

— Уже? — и голос дрогнул.

Вот именно в этот момент Колька «включился» — перестал быть перепуганным и потерянным статистом в роли «без слов» и превратился в обычного авторитетного и ответственного Кольку Вешкина. Просунувшись сбоку от подыскивавшего слова солдата, он зашипел:

— Прыгай сюда, не тормози! Я со всеми договорился, нас выпускают!

Он «мел пургу» сознательно, чтобы подбодрить себя. Вряд ли Алесь понял сказанное, но общий смысл уловил верно и, вскочив, прыжками поднялся прыжками. Мазнул взглядом по словакам, тут же проскочил к убитому немцу и завозился, снимая с него оружие. Колька отвернулся к конвоиру, запиравшему дверь.

— Послушайте, а как же вы? — вырвалось у Кольки. — Вам тоже надо уходить. Сейчас, пока ночь!

— Нет, нет, — отмахнулся конвоир, — нельзя. Нельзя уходить. Дома швабы убьют наших. Сейчас, — он криво усмехнулся, — плохо, у кого есть дом. Вы уходите, мы придумали — как… Ты на моего сына похож, — повторил словак то, что уже говорил и коснулся волос Кольки, — так похож…

— Никол, — Алесь подскочил сзади, — не стой, бери вин, — и ткнул стволом автомата в винтовку связанного солдата. Тот закивал, поняв жест, а говоривший по-русски сам поднял оружие и протянул Кольке вместе с поясом, увешанным подсумками:

— Да, да, надёжнее… больше верят, — и, пока Колька опасливо возился с длинной и тяжелой винтовкой, с незнакомым поясом, обратился к Алесю: — Ты партизан. Ты скажи своим — только быстро скажи! — что швабы доложили, где завтра дневка. Они сделают засаду. Они и местная полиция, нам не верят, не берут. Бегите, спешите.

— Ох ты! — разукрашенное лицо Алеся скривилось в гримасе. — Скорей, Никол, скорей… Иди ты не со мной?

— С тобой, куда мне ещё, — вздохнул Колька. — А как нам отсюда выбираться?

— Я выведу, — торопил словак, — скорей же!

Мальчишки, дыша в затылок друг другу, поспешили за своим проводником в другую сторону по коридору, который свернул и кончился низенькой дверью черного хода. Словак ловко поддел отомкнутым штыком гвозди в заколачивавших дверь крестом досках — так, чтобы не погнуть, у Кольки возникло ощущение, что дверь вышибли снаружи сильным ударом. Выглянул и, что-что прошептав, пожал руки мальчикам:

— То ход в сад, пояснил он еле слышно, — а там…

— Знаю, пять лет тут отучился, — так же шепотом ответил Алесь. — Спасибо, дядя. Бросайте вы все Гитлера, верное дело…

Словак только усмехнулся печально и подтолкнул обоих мальчишек в глухую темноту сада. Бесшумно закрылась дверь.

— Хороший дядька, — выдохнул Алесь, — зря остался…

— У него же семья, — возразил Колька, удобнее перехватывал винтовку — уверенности она не прибавляла, скорей пугала.

— У всех семьи… Пауля он бы ещё обманул, Пауль дурак. А Виттерман ни в жизнь не поверит, чтобы ни плели… эх, ладно. Побежали, только тише ступай и беги ровно за мной. Тут близко до околицы.

И он совершенно беззвучно, пригнувшись, словно уплыл в темноту между ещё более черными силуэтами деревьев. Колька поспешил за ним следом, стараясь не упускать из виду спину единственного хоть как-то знакомого ему сейчас человека…

Узкую речку, почти закрытую нависавшими с обоих берегов ветвями ив, мальчики перебрели вброд, и под этими самыми ивами уселись на песчаном пляжике. Алесь, придерживая локтем автомат, долго и жадно пил из реки прямо у своих ног. Колька переводил дух после утомительного слепого бега, лежа на спине — даже холод песка не ощущался.

— Давай быстро думай, как дальше будешь, — Алесь оторвался от воды, вытирая ладони подолом рубахи. Лицо он вытирать не стал, осторожно промакнул и, кривясь, нехорошо обругал всех немцев. Тут рядом тропка одна- аккурат к нашим, про неё меня фрицы пытали. Я туда пойду. Но тебе, наверное, к своим надо? Они далеко?

— Нет у меня тут никого своих, — отозвался Колька. — Я не людей, я вещь ищу.

— Говорить не хочешь? — с легкой обидой спросил Алесь. — Я, между прочим, тебе туману не напускаю.

— Правда — вещь, очень важную, — настаивал Колька. И попросил: — Слушай, Алесь возьми меня с тобой.

Мальчишка-белорус издал странный звук — хотел, кажется, присвистнуть, но не получилось.

— Откуда я знаю, — серьёзно сказал он, — может, тебя нарочно ко мне подсадили?… Хотя навряд ли. Странный ты, сразу заподозрить можно.

— Вот Виттерман и заподозрил, — вздохнул Колька.

— В ухо он тебе не въехал? — поинтересовался Алесь.

— Не, красномордый такой.

— А, это Пауль. Он меня мордовал, с-сволочь, — лицо мальчишки ожесточилось, он стиснул рукоятку автомата. — Погоди, подумай. Я тебя возьму, но дорога поганая, через болота. Это ж Брянщина, а не ваши города, тут болота на каждом шагу.

— Так это Брянский лес?! Не, откуда ты такой?!

— Издалека, — вздохнул Колька. — Я с тобой пойду, слушай, куда мне ещё?

— Лады, Алесь встал. — Тогда пошагали скорее, к рассвету добраться надо, они перед рассветом налетают всегда…

… Странно, но темно в лесу не было. И от этого становилось ещё более жутко, чем если б было. Какие-то тени шевелились на прогалинах, березы белели, как длинные кости, сумрачно шумели безо всякого ветра кроны. Из черных, беспросветных низинок тянуло сыростью, выл где-то волк, ухал филин, а потом вдруг зашелся таким рыдающим хохотом, что у Кольки волосы дыбом встали, и он стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть. Луна проглядывала меж листьев недружелюбным белесым глазом — словно подглядывала. Папоротник тут и там тихо шуршал и колебался, а в какой-то момент Алесь замер — Колька остановился тоже и увидел, как впереди проплыли громадины черных теней. Послышалось легкое фырканье, повеяло странным запахом.

— Зубры, — шепнул Алесь поворачиваясь. — Давай скорей.

Колька и так старался «скорей», даже ковбойка взмокла — то ли от напряжения, то ли от страха. Винтовка то и дело цеплялась стволом за ветви, и мальчишка понес её в руках, перекладывая из одной в другую. Он никак не мог заставить себя поверить, что где-то недалеко пробираются к партизанскому лагерю немцы, что этот лагерь вообще есть. Скорей можно было представить: ты на даче и с местным пацаном собрался… куда можно собираться на даче по ночному лесу? Да и нет вокруг дач таких лесов.

Ноги сразу ушли в жижу выше щиколоток, она просочилась в кроссовки. Алесь, пригнувшись, шарил в зарослях, а Колька увидел уже знакомую картину болота. Только ночью оно выглядело не просто не приятно, но ещё и жутко-таинственно. В глубине урчало, словно ворочался в тине динозавр. Белесые, как кусочки луны, огоньки плавно перемещались между чахлыми кустами. Серебром поблескивала поверхность, на которой тут и там ажурным плетением торчали пучки осоки.

— Держи, — Алесь сунул в руку Кольке длинный гладкий шест, отполированный долгим употреблением. — Идти долго, километров восемь. Не останавливайся, шагай за мной, в сторону свернёшь — и крикнуть не успеешь, понял?

— Понял, — кивнул Колька. — Тут динозавры не водятся?

— Не, — мотнул головой Алесь. — А ты читал «Затерянный мир»? Вещевая книжечка, я перед самой войной у одного у одного приезжего из Минска брал читать…

— Не читал, — признался Колька, устраивая удобнее на плече винтовку. — А кто автор?

— Не помню, англичанин какой-то. Он ещё про сыщиков пишет, только я эти не читал, — Алесь вздохнул: — Я думал — в школе отучусь, на геолога пойду, во у них жизнь! Приключения, путешествия… А тут вон как. Столько времени эта война у людей украла!

— Вообще-то война — это тоже приключение, — заметил Колька. Алесь посмотрел на него, как на сумасшедшего, но потом согласился:

— Когда в книжках читаешь про разные другие страны — да. А когда у тебя отца из дома выволакивают и прикладами охаживают, чтоб шёл на фашистов работать — какое это приключение?… Пошли вон. Точно за мной держись, не то пропадёшь! — предупредил он ещё раз и первым шагнул в жижу у берега.

Внутренне содрогаясь, Колька полез за ним. Ноги ухнули до колен — в тёплую грязь, потом провалились глубже, и сквозь кроссовки ступни полоснул беспощадный холод никогда не прогревающейся глубины. Алесь шагал, как плыл — шаря перед собой шестом, тяжело, но быстро передвигая ноги. Шестом он управлялся левой рукой, правую держал на автомате — ствол смотрит вперед, ремень, через плечо.

У комарья начался праздник. То ли они не спали, то ли проснулись, но после первого же десятка шагов вокруг мальчишек повисло дымчатое облако, исходившее тонким противным писком. Комары прокусывали даже ковбойку Кольки, а Алесю в его обрывках вообще приходилось худо — и он не выдержал: подняв одной рукой автомат, опёрся на шест и стукнулся головой. Когда он вынырнул, грязь стекла с него ленивыми сгустками. Колька сморщился, но уже после первого километра, вздрагивая от отвращения, окунулся в грязь сам, и комары почти отстали.

Ноги скоро начали неметь от холода. Колька держался за Алесем, как утопающий держится за спасательный круг — даже когда грязь поднялась до середины груди, и пришлось тащить винтовку на судорожно вытянутой вверх руке, когда так и тянуло метнуться в сторону, чтобы выбраться… Очевидно, мальчишка- партизан знал, что делает — вскоре снова потемнело, а там впереди замаячил какой-то остров. Во всяком случае, Колька различал деревья, приободрился и понял, что не обманулся, услышав одышливый голос Алеся:

— Попова Плешь, Никол. Полпути отломали, а до рассвета ещё два с лишком часа. Успеем!

Грязные, как черти, они выбрались на сушу и тут же повалились под чахлые кустики. Колька слышал, как со всхлипами дышит Алесь, и с легким удовлетворением отметил, что и он устал не меньше его, приспособленного горожанина. От одежды воняло гадостно, однако Колька почти не замечал запаха — с болота несло ещё отвратнее, да и принюхался уже.

— Есть охота, — со вздохом сказал Алесь, приподнимаясь на локтях. — Трое суток ни крошки во рту не было.

Кольке тоже хотелось пожевать что-нибудь, но жаловаться было стыдно, по сравнению с Алесем его положение виделось не фиговым. Однако, мысли о бутербродах витали в ночном воздухе, и Колька тоже вздохнул:

— Петербургер бы сейчас…

— Чего? — не понял Алесь. Колька объяснил, помогая себе руками:

— Ну, это белая булочка такая, в ней котлета с огурцом и с кет… с томатным соусом. Ещё с луком может быть. Горячая.

— Кончай, — сердито сказал Алесь, снова падая на траву. — Потерпим… — и тут же спросил: — А что за название такое — немецкое, что ли?

— Угу, — не стал вдаваться в подробности Колька.

— Вкусное, наверное… Я уж и не помню, когда белый хлеб последний раз ел… — До войны мамка пекла сдобные пышки. Со сметаной — язык проглотишь!

— А где… — начал Колька, но тут же обругал себя и умолк. Правда Алесь догадался, про что хотел спросить товарищ по побегу и ответил:

— Да нет, они живые. Они на одном хуторе в лесу, прячутся. Как фрицы отца хотели заставить на них пахать — он инженером МТС был — а он не хотел, так они его избили и сроку день дали. Ну мы и ушли… Я потом к нашим сбежал, в отряд, а мамка с отцом не смогли. Он болеет после битья, а она — куда от него? А у тебя родители живы?

— Живы, — кивнул Колька. — Они далеко. Короче, за линией фронта.

— Странный ты, — не подозрительно, но задумчиво сказал Алесь. — И… — он хотел ещё что-то добавить, но вдруг бесшумно перевернулся на живот, перехватив автомат, и прижал левой рукой Кольку, зашипев: — Ле-жи…

Кольке не пришлось даже спрашивать, почему. Он и сам увидел словно плывущие над болотом — там, где они шли — лохматые фигуры, не имевшие формы. От страха волосы у мальчишки зашевелились по всему телу, он готов был подумать любую чушь… но уже в следующий миг понял, что это не болотная нечисть и не призраки, а просто (если можно так сказать!) немцы. Их было немного, человек десять — рослых, одетых в мохнатые камуфляжи (а Колька почему-то думал, что это недавнее изобретение) с капюшонами, и таких же грязных, как мальчишки. Двое несли длинные пулеметы с дырчатыми стволами, у остальных были автоматы. Луна светила ярко, и Колька с ужасом узнал в идущем третьим Виттермана — это было похуже любой нечисти. Ещё больше — если это вообще было возможно — Колька испугался, покосившись на лицо Алеся. Оно было отчаянным и каким-то белесым, и Колька уже решил, что вот сейчас мальчишка начнет стрелять, а тогда… Но Алесь, судя по всему, не собирался погибать в бессмысленной стычке. Он поманил Кольку и ужом бесшумно пополз вдоль кустов.

Обмирая и сдерживая дыхание, Колька двинулся следом. Ему казалось, что ползет он страшно шумно, сейчас раздастся окрик, потом очереди… Конечно он и правда шумел больше Алеся, но немцы, хоть и шли тихо, не услышали шороха за густым побулькиванием болотной жижи. И — тоже везение! — выбрались на берег левее того места, где выползали мальчики, иначе непременно увидели бы грязь на примятой траве, ещё свежую, не подсохшую. Слышно было, как кто-то из немцев что-то буркнул, Виттерман — Колька узнал голос — зашипел на него, как недавно Алесь на Кольку. Немцы зашагали — той же бесшумной цепочкой — вглубь острова, двигаясь быстро и целеустремленно.

— Продал кто-то, — услышал Колька выдох Алеся. — Продал кто-то… — и Алесь мерзко выругался. — Два пулемета аж, зажмут наших, и все… Никол, вот что. Спешить надо. Прямо лететь. Отстанешь — брошу.

— А что, — Колька сдерживал пробившую дрожь, — есть путь?

— Почти нет, — выдохнул Алесь, — да что делать-то? Пошли…

… Если Колька подумал, что видел болото — то он ошибался. И понял это теперь. К тем местам, где тащил его Алесь, лучше всего подходило определение «гиблая топь», раньше читанное Колькой только в книжках. Шли мальчики словно через кошмарный сон, у которого не было конца, и Кольку охватывал страх отстать — он понимал, что Алесь его бросит. Бросит, потому что в конце пути у Алеся цель более важная, чем его, Колькина, жизнь. Может быть, поэтому он не отставал, а отчаянно поспевал за мальчишкой-партизаном, то проваливаясь по пояс, то цепляясь пальцами свободной руки за кустики, то разгребая перед собой жижу. И удивляясь самому себе, что не бросил винтовку, давно облепленную грязью. Кольке казалось, что по болоту они идут — тащатся — много-много часов, и сейчас рассветет. Но рассвета все не было. Город, подвал, солдаты-словаки — все казалось невероятно далеким, а дом и школа — вообще словно из прошлого, увиденной во сне жизни…

— Ыыыхх!.. — послышался спереди странный звук, то ли задушенный крик — и Колька увидел, что Алесь по грудь погрузился в трясину. Несколько секунд Колька смотрел непонимающе на белое лицо Алеся, освещенное луной, на скрюченные пальцы, хватающие грязь, и на то, как эта грязь все быстрее утягивает Алеся в себя. К тому моменту, когда Колька, вскрикнув, метнулся вперед, Алеся втянуло по шею — да ещё обе руки и автомат оставались снаружи.

— Не на-до… — прохрипел Алесь, запрокидывая голову, — утянет, Никол… ты… — его словно рванули за ноги, грязь полилась в рот, Алесь отплюнулся, попытался выбросить вперед руку с автоматом, чтобы Колька, тянувшийся к нему и чувствовавший, как под ним тоже расползается и дрожит какая-то зыбкая пленочка, под которой — глубина. Размах получился слабым. Алесь снова выплюнул грязь и закричал — тихо и от этого очень страшно. Но тут же оборвал крик и простонал: держи на сосны… прямо… может — выйдешь… скор… — он захлебнулся и исчез, только руки елозили по черно-серебристой от луны жиже.

— Николай, — послышался голос Кащея. По-прежнему элегантный и лощеный, как английский лорд, злой дух стоял на болотной поверхности шагах в десяти, — ну так что: вернемся? Прямо сейчас…

— Уди, — процедил Колька, скрывая — откуда взялись? — винтовочный ремень с одного крепления. Ему было очень страшно, но именно этот страх заставил действовать расчетливо и быстро. Колька лег животом на шест и, словно кнутом бил, хлестнул ремнем по рукам Алеся. Белые пальцы впились намертво — и Колька понял, что Алесь ремня не выпустит. Значит… значит, можно его вытащить или утонуть вместе с ним.

Потому что отпустить винтовку значило стать не предателем даже, а убийцей. Убийцей Колька становиться не хотел, умирать — тоже и, может быть, оттого через какое-то время над поверхностью болота появилась голова и плечи Алеся. Он выталкивал языком грязь и икал на все болото, но тут же сунул себе под грудь автомат и выполз на него.

— Брось эту железку, — сквозь зубы процедил Колька, сам ушедший в грязь основательно. Алесь закрутил головой и начал выползать из трясины с удвоенной энергией, словно теперь его уже тянули вниз, а выталкивали вверх. Колька перехватился было за рубашку, она разорвалась окончательно, но Алесь уже выбрался, встал на ноги и моргал вытаращенными глазами:

— Чуть не утоп, — сказал он удивленно, продолжая икать и начиная трястись, как лист осенью на ветру. — Ты видел, чуть не утоп.

— Не заметил, — ядовито ответил Колька, поднимаясь на дрожащие ноги. Юмор начала XXX века остался Алесю недоступным. Он сплюнул и, икнув ещё раз, предложил:

— Пошли.

Оказалось, что берег совсем рядом. Это был остров посреди болота, Колька не знал, как такое называется.

— Тут никто не бывает, — пояснил Алесь, когда ни вдвоем брели, шатаясь, вдоль берега. — Нечистое место.

— Ты пионер? — насмешливо спросил Колька, вспомнив, что где-то читал про этих ребят. — А в нечисть веришь?

— Пионер, ну и что? — не обиделся Алесь. Он на ходу пытался почистить остатками рубахи автомат. — Место нечистое, это все говорят. А приметы мне прадед ещё до войны рассказал, он сюда на лосей ходил охотиться. Только не ночевал никогда… Отсюда до нашего отряда километр, не больше. Докричаться можно, только тогда немцы услышат. Я нашим про это место хотел рассказать, тут такую запасную базу можно устроить. Только прадед с меня слово взял, что я никому…

Колька хотел спросить, что тут такого нечистого. Но у него почему-то сильнейшим образом зачесались пятки — просто нестерпимо, словно их щекотали. Мальчишка наклонился — и обжег пальцы о шпоры.

— Ты чего? — удивлялся Алесь. — Пошли скорей, тебя ноги не держат, что ли?

— Погоди, — вякнул Колька, направляясь… куда? Он и сам не знал, его словно толкали реактивные двигатели, вмонтированные во взбесившуюся обувь. — Погоди, погоди…

— Куда гонишь?! — уже рассердился Алесь. — Ты что — побегать — решил?! Тут не стадион на Первое Мая!

Со стороны и правда могло показаться, что Колька сдает странную извилистую стометровку на время, да ещё и с препятствиями. Ему самому было смешно и жутко — какая-то сила двигала его ногами, пока возле густющих зарослей Кольку не подбросило вверх на метр и, приземлившись, мальчишка с трудом удержался на ногах тяжело дыша.

— Тебя что, гадюка тяпнула?! — возмущенно орал Алесь. Но Колька, прикрываясь руками, врезался в кусты уже с полной определенностью. В темноте луна скрылась за облако — руки парня нащупали камень и, прежде чем Колька успел хоть чуть-чуть подумать, как быть дальше, этот камень бесшумно и быстро опрокинулся — так открывается хорошо подогнанная дверь не смазанных петлях. — Никола, ты что?! Ты куда делся?!

— Сейчас! — гаркнул Колька, которого охватила внезапная дрожь. Он нагнулся над открывшейся неглубокой ямой — и увидел в ней пару настоящих сапог. Сапоги он различал отчетливо, будто в яму светили фонариком, или наоборот — из неё шел свет. Высокие, спереди голенища повыше, носок чуть загнут — короче, настоящие сказочные… или былинные. Задержав невольно дыхание, Колька нагнулся к сапогам.

Едва он коснулся мягкой и теплой почему-то кожи — в уши ударил истошный и бессильный злой крик, донесшийся то ли из-под земли, то ли из-за леса, то ли сразу отовсюду — словно болото застонало. Сапоги исчезли, растаяли без следа… но у Кольки появилось ясное ощущение победы. И понимание: он ДОБЫЛ скороходы и, когда они понадобятся, то окажутся рядом.

— Ты что в игрушки играешь?! — Алесь проломился сквозь кусты, шипя и чертыхаясь — ветки хлестали его по рукам и спине. — Что за ямина?!

— Нашел, — сообщил ответ Колька, распрямляясь. — Вот т все. Мне пора.

— А? — мальчишка-партизан смотрел непонимающе и сердито. Колька вздохнул и развел пятки, чтобы одним щелчком кроссовок отправить себя из ночного белорусского болота 42-го года… куда? Не важно. Важно, что не будет войны, не будет изматывающего похода по горло в вонючей жиже… Останутся только воспоминания. — Куда тебе пора? — Алесь поправил ремень автомата. — Идти надо, скорее, с минуты на минуту светать начнет!

— Угу, идти, — согласился Колька и посмотрел на облепленные грязью носки кроссовок. Война окончилась 9-го мая 45-го года. Победой окончилась, это и первоклашки знают. Ну и все тут, что из себя героя строить? Его исчезновение ничего не решит, ему тут вообще делать нечего!

Но ПОКА не было сорок пятого. Пока ещё сорок второй, и немцы идут к Сталинграду, и Виттерман, наверное, расставляет своих «леших» на позиции для атаки. И Алесь смотрит непонимающе-тревожно и нетерпеливо, потому что для него нет увлекательной и жутковатой сказки. Какая уж тут сказка!..

Странствующий рыцарь — это непросто тот, кто странствует из страны в страну. По пути он должен помогать защищать правду и добро. Если конечно он — рыцарь.

— Конечно, пошли, — Колька перехватил винтовку удобнее. — Веди скорее!..

… До партизанского лагеря и в самом деле оставалось совсем не много. Страшное не на вид болото — бездонную полоску воды, черную и мрачную — Алесь преодолел уверенно и быстро. Под ногами казалось что-то вроде каменного мостика, хотя с обеих сторон ощущалась пугающая глубь. Мальчишки выбрались на ещё один остров — кажется, побольше прежних. Спереди ощутимо тянуло дымком, хотя ни звука не слышалось.

— А где охрана? — спросил Колька. Его трясло — и от предрассветного холодка, прохватившего мокрую одежду, и от мысли, что даже не с минуты на минуту может начаться бой, а секунды на секунду!

— С этой стороны никто не охраняет, — Алесь тоже вздрагивал, и только теперь Колька заметил, что его товарищ босой — наверное, ботинки стянуло ещё в болоте. — Вот сюда давай!

На них прыгнули без всякого киношного «стой, кто идет?!», и Колька даже дышать забыл, ощутив на шее приставленное твердой рукой лезвие ножа. Но сбоку кто-то невидимый спросил: «Алесь?!» — и добавил ещё несколько популярных слов, на которые Алесь ответил быстрой скороговоркой, после чего Кольку отпустили, и мальчишки бегом побежали за какой-то широкой спиной — между рисовавшихся смутными призраками шалашей. Колька понял — все вокруг видно не так уж плохо, и до него дошло, что рассвет начался. Следом за Алесем Колька, стукнувшись головой о подпорку, втиснулся в темный крохотный тамбур или коридорчик, впереди отдернулась плотная занавесь, и свет лампы полоснул по глазам. В шалаше пахло резкой химией, на сдвинутых ящиках лежали бумаги, горела сделанная из наряда коптилка (от нее и воняло), а с топчана поднимался бородатый мужик — он спал, даже не сняв сапог. Над грубым топчаном, застланным шинелью, висели бинокль, планшетка, пистолет в кобуре, русский автомат с диском, ещё что-то…

— Матерь божья! — ахнул бородатый. — Алесь?!. А это кто с тобой?!. Ты ж…

— Некогда, дядя Антось! — выпалил Алесь. — Поднимайте наших скорее, уходить надо быстро, немцы облаву устраивают! Продал кто-то нас!

— Ах ты… — Антось (как это по-русски-то?) вскочил, сна не осталось ни в одном глазу. Он, уже перепоясываясь, приказал вошедшему следом за мальчиками партизану — тому, что их вел: — Подъем по тревоге! На Попову Плешь уходим!

— Нельзя! — замотал головой Алесь. — Никак нельзя, егеря там! Я тропинку покажу, только быстрее!

— Слышал?! — командир выставил бороду в сторону партизана. — Мухой!

Тот выскочил наружу. Продолжая в бешеном темпе снаряжаться и одновременно запихивая в планшет бумаги со стола, Антось ошарашено бормотал:

— На Попову-то они как добрались?… Вот ведь… Алесь, много их?

— Жандармы и полицаи — человек семьдесят, — быстро ответил Колька, которому словно на странице книги представился разговор с Виттерманом. — Ими командирует Пауль. Этих… егерей — с десяток, но два пулемета.

— Точно, — подтвердил Алесь. — Вот они с Виттерманом на Поповой Плеши.

— С Виттерманом?… — Антось приладил на плечо автомат, выпрямился, и Колька вдруг сообразил, что без бороды партизанский командир оказался бы совсем молодым. Не «дядя», а «старший брат», не больше. Снаружи доносились неясные звуки, полязгивание железа, щепотки. В шалаше стало не повернуться — вошли трое, один — в военной форме без погон, со знакомыми Кольке только по фильмам кубиками в петлицах. Именно к нему обратился Антось: — Капитан, бери свою разведку, выдвигайтесь к секретам. Постреляйте, вроде мы ещё тут и никак не соберемся… — офицер вышел, отдав честь. — Товарищи, — обратился Антось к другим, — уходить будем не на Попову, там засада. Алесь покажет — куда.

Он хотел ещё что-то добавить, но с наружи донеслись несколько выстрелов, а потом стрельба — не рядом, но недалеко — стала густой и непрерывной. Жандармы и полицаи вступили в бой с охранением лагеря…

…Колька удивился, на сколько быстро и слаженно собрался партизанский отряд. Видно было — для этих людей не в новинку такие внезапные нападения, и немцам всяко не удалось бы их застать врасплох. Но, если бы не беспомощные, напоролись бы на огонь пулеметов и автоматов и были бы разбиты. А так немцы, не подозревавшие, что их хитрость «раскушена», сами оказались в незавидном положении. Правда, Колька это понял не сразу. Пока же он, сжимая винтовку, стоял возле шалаша, откуда все выскочили, и ощущал себя глупейше неприятно. Казалось, про него все забыли. Стрельба пугала, и он уже подумывал плюнуть на все и сдвинуть кроссовки… но тут из темноты появился возбужденный Алесь и хлопнул Кольку по плечу:

— Порядок! Идем с Андрыхевичем, я сказал, что кроме нас никто больше тропинки не найдет!

И Алесь быстро и толково объяснил Кольке весь план партизан, составленный на лету. Пока разведчики будут вести огонь, перестреливаясь с врагом, и создавая видимость, что партизаны все еще на острове, отряд уйдет по той тропе, которой пришли мальчишки. Часть партизан во главе с Андрыхевичем — комиссаром отряда — ударит в тыл засевшим на Поповой Лещи егерям, а остальные быстро проделают марш-бросок до города и разгромят остатки немецкого гарнизона, склады и хранилища горючего. Несколько словаков, находившихся в отряде, уверяли, что их соотечественники будут сопротивляться только для вида, а многие и просто присоединятся к партизанам, пользуясь неразберихой. Потом все три части отряда встретятся далеко отсюда — Алесь не уточнил, где.

— Жаль, ночь кончилась, — весело сказал Алесь. — ночью в лесу стрелять лучше, чем днем. Днем деревья мешают, а ночью их не видно… — и сам засмеялся своей шутке.

Колька криво улыбнулся. Его, если честно, не воодушевляла мысль о предстоящем бое, но и отказаться значило навлечь на себя необоснованные подозрения. И так черт знает почему никто не прицепится с расспросами, кто он, откуда и как познакомился с Алесем. Ну, это, может, в неразберихе. А потом? Да еще комиссар этот… По книжкам Колька составил себе о них впечатление, как об очень нетерпимых, подозрительных и даже свирепых людях.

Андрыхевич оказался совсем еще молодым мужиком, одетым, как горожанин — в пиджаке на рубашку, в брюках, но заправленных в сапоги. На голове у него набекрень сидело немецкое кепи, и вообще вид был смешной. Для Кольки, который привык, что воюющие люди — на чьей либо стороне они не сражались — обязательно носят разнообразные камуфляжи, ремни и подсумки. У Андрыхевича потертый револьвер торчал за самодельным поясом, на котором вдобавок висели несколько гранат и кинжал. Люди его, которых вели Алесь с Колькой (вернее — Алесь, но считалось, что оба), тоже не отличались военным видом, и Колька опасливо думал, вспоминая немцев, огромных, в их лохматых камуфляжах — не влипнуть бы с этими партизанами, которые и на бойцов-то не очень похожи.

На этот раз короче и не таким сложным — может быть, потому что наступил фактически день, или еще почему, но болото уже не вызывало у Кольки прежнего страха, близкого к панике. До Поповой Плеши пробирались все вместе, а там Антось с большей частью отряда тронулся дальше — в город — ну а Андрыхевич со своими мальчишками остался на острове.

— Ну, всё, — сказал комиссар, перебрасывая из-за спины в руки немецкий автомат — такой же, как у Алеся. — Вы тут посидите, а мы пойдем дело делать.

— Товарищ комиссар…, — начал Алесь, но Андрыхевич лишь шевельнул бровью и на удивление быстро и бесшумно растаял в зелени с тремя десятками своих бойцов.

— Ничего себе!.. — вырвалось у Кольки. У него, что называется, «отлегло от сердца», когда стало ясно — в бой их не потащат. Алесь наоборот — выглядел злым и обиженным. Он уселся под кустом и что-то долго бурчал себе под нос, а потом, вздохнув, махнул рукой и сказал Кольке:

— Садись, порубаем, мне тут дали, — и вынул из кармана штанов сверток из материи.

Зверский голод, как-то подзабывшийся во время бешеных марш-бросков по болоту, тут же дал о себе знать. Колька плюхнулся рядом, скрестив ноги и сглотнул слюну.

В свертке оказалось две луковицы, нарезанное сало, черствый хлеб. Такого набора Колька еще никогда не потреблял, но сейчас и не заметил, как даже не съел — заглотил свою порцию, показавшуюся ему невероятно вкусной. Алесь, все еще жевавший подмигнул:

— Лучше этих, как их? Фрицевская еда, ты говорил?

— Петербургеры, — вспомнил Колька. — Лучше, — и подумал: а здорово было бы угостить Алеся в вагончике-закусочной возле школы! Он было представил себе такую картинку, но не успел ее просмаковать — неподалеку разом ударили несколько разноголосых автоматов, перебивая друг-друга, зачастили пулеметы — тоже разные по звуку, хлюпнули воздушными шариками несколько гранат, и донеслись крики на немецком. Алесь, побледнев, встал на колени, поднял автомат, скулы его затвердели. Перестрелка как-то быстро попритихла, но на нет не сошла — несколько стволов еще стреляли.

— Пойду, — сказал Алесь и, прежде чем Колька успел сообразить, как ему-то быть, Алесь уже мчался, пригнувшись и держа оружие наперевес, к кустам, только пятки мелькали…

…Оказывается, Попова Плешь и правда была плешь на голове — бой шел рядом, на другой оконечности острова. Колька не успел даже разлететься, как их обоих схватили в охапку и без особой нежности бросили наземь, сопроводив свои действия на русском и белорусском языках. Но и лежа можно было смотреть.

Картина боя на расстоянии казалась нестрашной и какой-то ленивой, если можно было так сказать.

Большинство егерей, кажется, погибла почти сразу — напрасно Колька недооценивал непритязательно выглядевших партизан. Но почти у самого берега, за камнями, лежал рослый пулеметчик и строчил — одной длинной, непрерывной очередью — по партизанам, не давая им передвигаться. А подальше на колене один егерь, зажав под мышкой автоматный ствол и не глядя стрелял назад, волок другого, перебросив его руку себе на шею.

— Виттерман! — вырвалось у Кольки. Он и в самом деле узнал пулеметчика. Алесь, мотнув головой, словно отгоняя муху, вставил вперед ствол автомата и открыл огнь из автомата — но было слишком далеко.

— Уйдет! — простонал мальчишка-партизан с такой злобой, что Колька поежился. Ему самому не хотелось стрелять, а наоборот — мутило и тянуло закрыть глаза, чтобы не видеть, как убивают люди других людей. Кащей знал, где прятать сапоги… Кольке страшно хотелось домой и не получалось заставить себя ненавидеть фашистов.

Пулеметчик теперь стрелял на бегу — спешил следом за командиром и раненым товарищем, то бежал, то поворачивался и стрелял, пятясь, короткими очередями. Партизаны перебирались следом за ним, и Кольке стало ясно то, что Алесь от злости не мог уяснить никак: никуда немцы не уйдут, некуда деваться.

Пулеметчик упал — на спину, выронив свое оружие. Виттерман остановился, повернулся лицом к партизанам и, оскалившись, бросил одну за другой три гранаты на длинных ручках — выхватил их одной рукой из-за пояса, зубами вырвал какие-то шнуры и бросал по широкой дуге. Кто-то истошно закричал — без слов, Виттерман попытался сменить магазин, не смог одной рукой, выдернул из-под куртки длинный пистолет и, наугад стреляя, поволок раненого к кустам. «Может, мне сон снится?» — вяло подумал Колька.

Оба егеря упали возле самых кустов. Виттерман попытался проползти еще сколько-то, хватаясь одной рукой за траву и подволакивая ноги, потом уткнулся лицом в руку с пистолетом.

Колька больше не мог смотреть. Он отвернулся, сглатывая кислятину во рту.

— Гото-ов, — зло протянул Алесь, — отбегался, сволочь фрицевская… Пошли, Никол, наша взяла.

Партизаны Андрыхевича перетаскивали своих убитых и раненых — их было совсем ничего — и убитых немцев тоже. Колька старался не глядеть на это. Ему вспомнилось, что мать прислала Виттерману шоколад, который он так и не съел… и не съест теперь.

— Жалко? — негромко спросил кто-то. Колька вскинул голову — рядом стоял Андрыхевич.

— Жалко, — кивнул Колька. — А вам — нет?

— Мне — нет, — помотал головой комиссар. — Но хорошо, что ты можешь жалеть, хоть и не заслуживают этого они… Алесь рассказал, как вы бежали. Как я понял, ясли бы не ты, нас раскрыли, и Алесь тоже погиб бы. От имени всего отряда выражаю тебе благодарность, — Андрыхевич козырнул под засаленную кепочку с пуговкой наверху. Колька смешался и пробормотал:

— спасибо… фигня… то есть, не стоит благодарности, так на моем месте поступил бы…

«У кого не хватило бы ума вовремя смыться, — раздраженно добавил он про себя. — Шумел сурово брянский рэп, нафик! Но теперь-то надо отсюда выбираться, пора!»

— Ты сам-то откуда? — задал вопрос Андрыхевич неумолимый, как возвращение кредитов, вопрос. Колька захлопал глазами, понимая, что косить под дурака удастся секунд двадцать, не больше. Он досадовал на себя, что не «застолбил» еще в разговоре с Алесем потерю памяти — от зверских побоев, тем более, что по голове его и правда били.

И, кстати, покойный Виттерман. Жалость к нему здорово уменьшилась.

— Я-то? — многозначительно переспросил Колька. — Да вообще-то издалека.

— По разговору из Подмосковья, — определил чертов комиссар. Да-а, вот тебе и невоенный вид! С лету подсекает, и намертво!

— Ну вообще-то да, — промямлил Колька. — Но вообще-то…

— Вообще-то я подумал бы, — добродушно и доверительно сообщил Андрыхевич, — что тебя немцы заслали. Но сейчас прикинул — зачем? Виттерман со своими у нас в печенках сидел, дороговато за внедрение, отряд-то наш не первого ранга. Да еще Антось в городе шурует теперь — не сходится.

— Не могу я рассказывать, — с отчаянием ответил Колька. — И вообще мне пора! Понимаете?

С этим «понимаете» у него получилось здорово! Андрыхевич подобрался, как гончий пес, смерил Алеся долгим внимательным взглядом и кивнул:

— Ясно… Алесь!

Алесь подошел, чертыхаясь. На бедрах у него крест-накрест висели два немецких подсумка, вместо рубашки была пятнистая куртка с подкатанными рукавами, но белорус по-прежнему стоял босиком.

— Не одни не подходят, холера! — пояснил он. — Слушаю, товарищ комиссар!

— Найдем тебе обувку, — пообещал Андрыхевич. — Вот что. Проводишь Николая куда он скажет. Нас найдешь… — комиссара помедлил и значительно сказал: — ТАМ найдешь. Считай себя в служебной командировке… А о том, как фрицам ухитриться угодить — после поговорим подробно. Приказ ясен?

— Ясен, — Алесь несколько сник.

— Выполнять.

— Есть выполнять, — вздохнул Алесь.

Вдвоем они отмахали уже километров пять по утренней дороге через постепенно пробуждающийся лес. Было совсем тепло, но не жарко, солнечно, и совершенно не верилось в идущую войну.

Вообще-то Кольке сосем не было ясно, куда и зачем его провожает Алесь. В принципе он мог стукнуть грязными кроссовками в любую секунду — и привет, пишите письма мелким почерком, адрес — до востребования XXI век. Но почему-то он не делал этого — пылил рядом с белорусом, то и дело поправляя ремень винтовки.

Вот елки-палки! Всего сутки в этом мире — и жутковатые сутки, надо сказать. Он добыл сапоги-скороходы. Алесь ему знаком пол суток, не больше. Но почему-то грустно вот так взять и смыться и смыться. Именно грустно. Хороший парень этот белорус. кроссовки ему оставить, что ли? Нет, нельзя, шпоры к пяткам привязывать — это вообще слишком.

— Давай сполоснемся, тут ручей, — указал Алесь и первым свернул в зелень. Колька догнал его уже на берегу речушки даже, не ручья. Зачерпывая воду и внимательно разглядывая противоположный берег, Алесь спросил: — А тебе… в общем, тебе правда куда-то очень надо? А то…

— Обязательно, — Колька встал рядом на колено, попытался пригладить всклоченные и склеенные грязью волосы, потом плюнул: фик с ним! — Понимаешь, я как раз на том острове, на нехорошем, одну вещь нашел. Важную… Без нее человеку плохо будет.

— А ты бы остался у нас? — по-прежнему не глядя на Кольку, предложил Алесь. — Куда тебе одному? И когда еще своих найдешь? Не можешь?

— Не могу, правда, — покачал головой Колька, снимая винтовку с плеча и укладывая ее на прибрежную траву.

— Жаль, — вздохнул Алесь.

— Ага, — согласился Колька и поднялся на ноги. Все-таки надо было уходить пора, а то потом будет еще труднее. Винтовку взять?… а если не получится с ней? — слушай, — Колька чуть отступил. — Ты не удивляйся сейчас, просто слушай. — Под Сталинградом наши победят. И вообще в войне победят. А День Победы будет 9 Мая 1945года, еще не скоро, но будет.

— Откуда ты… — Алесь удивленно поднял голову, вытирая губы тыльной стороной ладони и кривясь от боли, но не договорил. Его недолгий знакомец и спаситель вдруг сделал еще шаг назад, поднял руку и сдвинул пятки — как беляк в фильм про Гражданскую и… ИСЧЕЗ.