Шпоры на кроссовках

Часть 3 Илиада, илидрая…

Хорошо, что Колька непроизвольно задержал дыхание. Не сделай он этого — историю можно было смело считать оконченной, потому что, когда он обрел способность соображать, то понял, что вокруг него очень прозрачная вода. именно вокруг, над головой — тоже, и в этой зеленоватой прозрачности наверху дрожал яркий блик солнца. Стайки рыб разных размеров пересекали толщу в разных направлениях, ниже различался поросший неприятно шевелящимися водорослями каменистый откос дна. Судя по всему, тут было мелко, но левее, откос уходил в угрожающе синевшую синеву, а потом и черневшую глубину.

Колька висел посредине всего этого, как древняя мошка в янтаре. И ощущал не страх, а лишь что вода очень теплая и какая-то легкая. «Надо сбросить обувь, — подумал он и спохватился: — Нет нельзя! Придется плыть в кроссовках, как есть…» Вот тут его догнало удушье, а вместе с ним — прорвавшийся страх: не хватит воздуха выплыть!

Мальчишка бешено рванулся вверх, к размытому солнечному диску, подхлестываемый еще откуда невесть взявшимся мысленным зрелищем: из той синей черноты за откосом поднимаются, змеясь, длинные серо-зеленые щупальца!

Наверх он выпрыгнул уже с красными пятнами в глазах и, огребаясь руками, завертелся на месте, как пробка, раскушав наконец воду, попавшую в рот. Про морскую воду почему-то говорят, что она солёная, на самом деле она — горькая и противная. Особенно, если вы в ней едва не утонули. Это точно было море, и море южное — уж очень теплой оказалась вода. Второе, что Колька увидел — было небо. И небо тоже необъяснимо южное — какое-то неистово-голубое, пронизанное утренним солнцем, вставшим из-за гористого берега. Такой же берег оказался и с другой стороны, только этот — на западе — порос густым лесом, сливавшимся в ярко-зеленый покров. А тот, что на востоке, был обжитой — белела крепостная стена, алели крыши домов и даже различалось какое-то движение.

И в ту и в другую сторону было на глаз километра по три. Вполне по силам, если плыть, экономно расходуя эти самые силы. Тем более, что плыть по морской воде легче, чем в реке или озере.

Колька был уверен, что это какой-то морской пролив или залив. И вообще — окружающая картина до надоедливости напоминала ему что-то уже виденное в кино или на картинках… Где — Колька так и не вспомнил и решительно погреб налево. Конечно, логичнее было бы двигаться к городку, но пока неизвестно, где ты оказался и как тут обстоят — лучше подальше от людей. Хотя неизвестно — может быть, щит именно в городе?

Плыть оказалось не так уж легко — сильно мешала одежда, не дававшая вдобавок отдохнуть, лежа на спине, тянула вниз. Мелкая, почти незаметная волна метко заплескивалась в рот, а берег почти не приближался. Кроме того, огнем вспыхнули какие-то мелкие ранки и царапинки, словно их густо смазали йодом. Колька напомнил себе, что тонут люди от страха и по глупости, и уж тем более смешно будет тонуть в спокойном море, вблизи от берега. Напоминание помогло, а тут еще Колька сильно ударился об отмель и встал — оказалось, тут ему по живот, и чуть ли не половину оставшегося расстояния до берега Колька прошел на ногах и отдохнул, хотя по воде ходить не так просто. Кроме того, подгоняла мысль, насколько хорошо он виден с заросших лесом откосов — вблизи они выглядели уже не яркими и веселыми, а мрачными, какими-то затаившимися и настороженными.

Недалеко от берега снова начиналась отмель, и Колька выбрался наконец на узкую полоску песчаного пляжа. Над головой нависали скалы и сосны на них. Справа по камням сбегал и тек по пляжу к воде ручеек с водопадиками. Колька, стаскивая рубашку, устало отправился к воде и первым делом напился, а потом долго полоскал одежду и мылся сам — соль уже успела высохнуть на волосах и лице. Сильно пекло солнце. Часы так и не останавливались и показывали семь часов. Столько было дома, в Вавиловске, а тут солнце еще только встало. Опять невезуха со временем. Где же он все-таки? Колька слегка обсох на солнце, выкрутил джинсы и носки, натянул их и подсохшие кроссовки, пощупал пальцами шпоры, а рубашку просто накинул на плечи и захлестнул на груди рукав через рукав. Ему снова хотелось спать — прошлую ночь он давал концерт…

Поискав минут пять, Колька нашел тропинку наверх. В конце концов, он потратил на добычу двух предметов три дня из четырнадцати. Можно и отдохнуть немного. Так он размышлял, поднимаясь наверх, где среди деревьев рос густющий папоротник, такой мягкий на вид, что Колька выбрал местечко за сосной, росшие вплотную к расщелине в скале, надергал этого папоротника и повалился на него, как труп…

…Колька проснулся, продрыхнув пять с лишним часов и первым делом потянулся. Хотелось пить и есть. Пить — ручей рядом, а вот с едой сложнее. Не спеша вставать, он прислушался. На самой грани тишины и шума ему почудился какой-то мерный то ли рокот, то ли стук, то ли еще что — короче, какой-то звук. Но как раз когда Колька прислушался — этот звук пропал.

Он размялся возле своей расщелины и напился из ручейка. Потом пошел на берег — вернее, остановился под прикрытием деревьев, не спускаясь на пляж. Картина не изменилась, только посередине пролива (или залива?) очень ровно, двумя колоннами по шесть кораблей, мерно взмахивая двумя рядами весел шли высокобортные корабли, раскрашенные в черный и алые цвета. Над бортами то и дело взблескивал металл. Колька хорошо различал людей, даже то, что они в доспехах и чернобородые. А над городом на той стороне возник, поднялся в небо и повис, расплываясь на большой высоте в тучу, столб черного дыма.

Колька потер лоб. И словно стер пленку, мешавшую различать то, что за ней пряталось!

— Греция! — вырвалось у него. — Это же Греция!

Но корабли были не греческие, Колька хорошо вспомнил теперь картинку в учебнике по истории пятого класса. Греческие корабли были длиннее, уже, ниже и не такие яркие. Да и столб дыма был похож на подаваемый кому-то сигнал тревоги. Кажется, Кощей держал свое слово неукоснительно… Пираты? Слишком много кораблей… Или не много? Что-то такое помнилось, что пираты во времена Древней Греции плавали и по сто судов и никого не боялись. Или всё-таки война с кем-то?! Может, надо было плыть на тот берег, к городу?

Со стен города, словно прожектор, вспыхнул начищенный металл — раз, другой… Колька заметался взглядом по воде и увидел вдали, у какого-то мыса на противоположном берегу, два корабля. Они совершали разворот — вроде спички в большом ручье — удирая от ускорявшихся черно-алых. Эти два корабля Колька совсем не мог разглядеть, они скрылись за мысом, из-за которого опрометчиво появились.

— Похоже, война, — пробормотал Колька. — Черт, с кем там воевали?

Помнились только войны греческих городов с Македонией. Вроде бы с Александром Македонским. Конечно, еще с кем-то воевали, там постоянно шли разборки, но точнее Колька помнил плохо, тот период его никогда особо не интересовал.

Снова почудился тот же шум. Колька быстро обернулся. Лес за спиной молчал, сейчас он не казался угрожающим, но и тайн своих выдавать не собирался.

Мальчишка решил идти туда. Просто потому, что проплыть два раза по три километра до городка он не сможет, да и кто его знает, не перехватят ли его еще какие корабли? А за лесом удастся что-нибудь выяснить, может, найти транспорт… Блин поджаристый, дурака он свалял, надо было сразу, сразу ТУДА плыть!

Он прошагал минут пять, не больше, и наткнулся на тропку, а потом услышал хрюканье и метнулся обратно — очень вовремя. По тропинке протрусили пять или шесть коротких, но очень высоких, щетинистых и клыкастых диких свиней. Чем-то до удивления напомнили Кольке, притихшему в кустах, обливавшемуся потом от ужаса, корабли в заливе.

Похрюкивание и топот стихли вдали. Колька вскочил и рванул бежать через тропинку, а потом наискось от нее, подальше, и остановился только когда выскочил на опушку леса. Дальше, за изгородью из туго переплетенных колючих ветвей примерно в пол-роста человека росли рядами невысокие и очень корявые деревья с густой чуть серебристой листвой, перемешавшейся с крупными черными плодами. Явно сад или что-то вроде того…

Помедлив, Колька, шипя и чертыхаясь, пролез в оградную щель, оставив на шипах чуть-чуть своей кожи и значительно больше ниток из ковбойки. Человек — не кабан, везде пролезет. Образовавшийся лаз он все-таки заплел за собой, отряхнул ладони и зашагал между деревьям туда, где теперь явственно слышался шум. Он напоминал… чем-то напоминал стадион, где все в восторге галдят и топают ногами. Может, там Олимпийские Игры, вдруг подумалось Кольке. Мысль была нелепой, но одновременно и логичной. В самом деле, почему бы нет? Найти бы хозяина этой плантации, а то решат, чего доброго, что Колька его урожай тырит… Лучше идти навстречу опасности.

Впереди из-за одного дерева бесшумно и тихо вышел на тропку между двумя их рядами первый местный житель. Если и не хозяин, то хозяйский сын — на вид ровесник Кольки, почти копировавший картинку из учебника: шапка светлых кудрей перехвачена ремешком, изо всей одежды — серая (и очень грязная — не как в учебнике!) накидка с пояском, обуви ноль. Мальчишка подбоченился левым кулаком и похлопывал себя по загорелому колену зажатым в правой руке прутиком, внимательно рассматривая Кольку.

Колька кашлянул. И торжественно объявил:

— Я пришел с миром!

Тут же он убедился, что на этот раз говорит на греческом, потому что белобрысо-кудрявый поинтересовался:

— Ну и что дальше?

— Не знаю, — подумав, признался Колька. — Но в кино все драки начинаются с этих слов.

— Ясно, — кивнул грек. И Колька почувствовал, как сзади его схватили — две руки, похожие на стальной затягивающийся обруч, стиснули мальчишку повыше пояса так, что перехватило дыхание. Потом последовал умелый и сильный бросок — и Колька обнаружил, что на груди у него, пыхтя от усилий, сидит второй мальчишка — рыжий и очень коротко стриженый, а так же вообще голый — который коленями, помогая руками, прижимает колькины ноги ремешком — кажется, своим поясом.

Мда. У них это получилось получше, чем у Алесдейра. Прежде чем Колька успел рыпнуться — ему и руки скрутили — за спиной, пинками передвинув на живот, да и еще какой-то лохматой веревкой, больно коловшей кожу. После этого Колька мог только наблюдать и слушать, да хлопать глазами, гадая, не попал ли он к малолетним разбойникам, и если нет, то чем покатил аборигенам — расцветкой джинсов?!

Рыжий подобрал с земли плащ и накинул его на себя, стянув опояской, за которую буднично заткнул поднятый из-под дерева длинный кривой нож. После этого уставился на Кольку ничего не выражающими голубыми глазами. Под правым глазом у него был шрам и вообще — лицо вполне подошло бы какому-нибудь «сыну братковского полка». У светловолосого лицо было скорее симпатичным, живое и полное достоинства. Но тоже не выражавшее особой нежности.

— Он знает наше наречие, — сказал светловолосый. — Говорит как ты и я. Нет, даже лучше тебя… — рыжий кисло улыбнулся, будто услышал надоевшую шутку. — Как ты думаешь, кто он?

— Штаны, — отозвался рыжий. — Мидянин, — и провел большим пальцем по горлу.

— Э, э, э, э! — занервничал Колька, — Вы че… — в результате рыжий заткнул Кольке рот пяткой и повторил свой жест.

— Мо-ожно, — протянул светловолосый. — Но он совсем не похож на черноголовых…

— Может, скиф, — заявил рыжий и в третий раз показал «копец». Такая целеустремленность заслуживала похвалы, но у Кольки особого восторга не вызвало.

— Да, там есть такие, — согласился светловолосый. — Но он говорит по-нашему. Вдруг он кариец или иониец?

— Предатель, — кивнул рыжий. — Его надо убить. Он нас видел, Антонин. Он скажет.

— Фемистокл[11] призывал не убивать без нужды наших братьев из Карии и Ионии, — возразил светловолосый с девчоночьим именем. — Они служат мидянам не по своей воле… Убери ногу, Филипп, расспросим его и решим, как быть.

— Убить, — настаивал Филипп, но ногу убрал. Колька сплюнул, стараясь попасть на его плащ, но промазал. Потом обозвал обоих мальчишек предельно нехорошими словами. Те выслушали с интересом, переглянулись, и Филипп отошел к дереву, где поднял камешек и начал затачивать нож. Антонин сел на корточки и сложил руки на коленях:

— Ты откуда? — с интересом спросил он. — Ты из Милета? Из Галикарннасса? — Колька молчал, пытаясь хоть как-то сориентироваться, и Антонин вздохнул: — Послушай, я еще никогда не убивал людей, даже варваров. И мне не очень этого хочется. Но Филипп, — он кивнул в сторону молчаливого приятеля, — зарезал первого человека три года назад. И с тех пор делал это не раз. Понимаешь ли, он спартанец, а они очень просто относятся к своим и чужим жизням… Так как тебя зовут?

— Николай, — буркнул Колька. Антонин кивнул:

— Так ты из Ионии? Или из Карии?

— Он предатель, — подал голос Филипп.

— А ты олигофрен, — огрызнулся Колька. — Тьфу, черт, это же греческое слово!

— Он назвал меня немногоумным, — объявил Филипп.

— Ну, я не могу с ним полностью не согласиться, — вздохнул Антонин.

— Тебя я тоже убью, — пообещал Филипп. — Потом. Когда прогоним персов.

— Хорошо, хорошо, — согласился Антонин. Видно было, что обещают ему это уже не в первый раз. — Если ты Николай, — обратился он к Кольке, — то ты не можешь не быть эллином.

— Я македонянин, — ляпнул Колька. Но, как ни странно, это неожиданное заявление смягчило греческих мальчишек. Филипп что-то буркнул и махнул рукой, а Антонин улыбнулся:

— Ты из людей Александра[12]? Бежал от персов?

— Он лазутчик, — уже неуверенно вклинился Филипп.

— Слушайте, — сердито сказал Колька, — если вы мне развяжете руки, то развязывайте. Но предупреждаю, первое, что я сделаю — расшибу табло этому бритому под ежик. А если хотите меня зарезать — то хватит болтать, режьте!

«Ой, что я говорю!» — успел ужаснуться Колька. Но Антонин, достав из-под своей накидки такой же, как у Филиппа, нож, вопросительно посмотрел на мальчишку-спартанца:

— Он будет драться с тобой, если я его развяжу, потому что ты его оскорбил. Так как?

— Не порть ремень. Развяжи, — посоветовал спартанец и, отложив нож, встал, сбрасывая плащ. Сжал кулаки, поднял их и шире расставил ноги.

— Боксер, блин, — Колька сел, чтобы Антонину удобнее было освободить руки, а ноги развязывал сам. — Только и умеешь, что со спины прыгать?

Ему ХОТЕЛОСЬ драться, хотя противник выглядел очень серьезно. Колька поднялся на ноги и, отшвырнув рубашку, принял стойку, как на занятиях по самообороне.

— Погодите! — Антонин встал между ними, разведя руки. — Договоритесь, как это завещано богами, чтобы все было по чести. Будете бороться, драться на кулаках или предпочтете панкратий[13]?

— Все равно, — Филипп презрительно повел бровью. — Пусть выбирает.

— Что еще за панкратий? — опешил Колька.

— Он не знает панкратий, — не ответил на вопрос Антонин. И посоветовал снова обернувшись к Кольке: — Выбери просто борьбу.

— Пусть борьба будет, — согласился Колька. Филипп поднял лицо и руки к небу и сказал торжественно:

— Я буду бороться честно, свидетели боги, — и принял уже другую стойку, хорошо знакомую Кольке по телечемпионатам, когда выступали «классики» — борцы. Сам Колька, чувствуя себя неудобно, тоже обратился к небу. Он усердно занимался самообороной, но знал не так уж много приемов — только те, которые показывал преподаватель ОБЖ: как освобождаться от захватов, как блокировать удары, как проводить броски… И все-таки отступать не хотелось. И никакой дрожи Колька в себе не чувствовал.

Спартанец заскользил навстречу плавным, мягким шагом, чуть шевеля пальцами рук, пригнувшись. Колька, собственно, не знал, что надо делать — нападать первым на самообороне не учили. Поэтому он ждал, тоже чуть пригнувшись, в голове была жуткая каша из того, что надо делать. Но буквально за миг до этой особо дружеской спортивной схватки, когда Колька уже не мог выносить напряжения и готов был броситься на противника первым, а там будь что будет, раздался вопль Антонина:

— Оставьте это, мидяне!

«Поехали» — обреченно и в то же время с каким-то удовлетворением подумал Колька, увидев, как Филипп опустил руки и длиннющим прыжком метнулся к ножу, крикнув Антонину — тот свой уже выхватил:

— Бежим!

— Поздно! — лицо эллинского мальчишки исказилось.

Теперь и Колька увидел тех, кого так испугались эллины. Вдоль деревьев с двух сторон подкрадывались низкорослые чернобородые люди в яркой одежде, с небольшими щитами за спиной и обнаженными короткими мечами. Их было четверо, но еще двое — верховых, на тонконогих лошадях под разноцветными попонами — маячили подальше, держа в руках веревки.

Увидев, что они обнаружены, мидяне с протяжным улюлюканьем бросились вперед уже не пытаясь скрываться. Колька успел лишь заметить, как Филипп с криком: «Эгой!» — швырнул в лицо одному из врагов свой плащ, а после этого сильный толчок сшиб Кольку с ног, в нос ему ударил непередаваемый запах пота и грязной ткани.

Мальчишку спасло то, что налетевший на него мидянин не собирался его убивать. Приставив слегка искривленный меч к горлу Кольки и что-то прохрипев, он левой рукой начал разматывать веревку, уверенный, что теперь жертва никуда не денется.

Пожалуй, дня три назад Колька и в самом деле замер бы в ужасе. А сейчас его охватила злость. И от этой злости он увидел, что мидянин ниже его ростом, меньше весит, не такой массивный — не здоровее какого-нибудь шестиклашки из колькиной школы. И, наверное, плохо кормленый.

Не пытаясь схватиться за лезвие, Колька оттолкнул от себя кулак с рукоятью меча и, забросив ногу на горло устроившегося на груди мидянина, простым броском скинул его с себя — тот не имел ни малейшего представления о борьбе и полетел кувырком, а Кольке запомнились его изумленные глаза. Мальчишка вскинул вторую ногу, продолжая удерживать выронившего оружие врага на земле — и треснул его пяткой в пах, от чего мидянин вскрикнул и отключился. Колька окончательно спихнул его с себя и вскочил.

Впрочем, только за тем, чтобы упасть снова — от сильнейшего рывка аркана, накинутого ему на плечи. Он успел увидеть оскал зубов в бороде заарканившего его всадника, а через миг позади всадника на седле оказался Филипп, мелькнул кинжал — раз и другой — и веревка ослабла.

— Ушел, разрази его гром! — послышался голос Антонина, и Колька, неловко поднимаясь, увидел, как тот со злостью и очень сильно метнул подхваченное с земли короткое копье вслед мелькнувшему за деревьями второму всаднику. Все четверо пехотинцев лежали на земле неподвижно, у одного в животе Колька увидел вогнанный до рукояти его собственный меч, у другого была неправильно-далеко откинута назад голова, торчала черная борода. — А все-таки отбились, — Антонин подошел к Кольке и помог освободиться от аркана. — Они хороши вшестером на двоих, а трое — им уже много… Тебя не иначе, как послали боги, македонянин-Николай.

— Воняют, как козлы, — сказал Филипп, подходя с мечами в обеих руках. — Надо уходить. Быстро. Этот приведет своих.

— Да, уходим, — спохватился Антонин, взвесил щит на руке, поморщился: — О небо, какой легкий… Вот, держи, Николай, — и он подал Кольке один из подобранных мечей, а сам вооружился вырванным из мертвого тела, хладнокровно на него наступив и дернув.

— Не умею я им пользоваться, — отозвался Колька, поднимая свою рубашку. Его начала колотить дрожь. Филипп, деловито рывшийся в седельных сумках всадника, хмыкнул, а глаза Антонина полезли на лоб:

— Ты — сын свободного человека и свободный человек — не умеешь владеть оружием?!

— Может он беглый раб, — заметил Филипп, но тут же вздохнул, подошел к Кольке и положил ладонь ему на плечо: — Прости мой язык. Ты смелый. Хотя и врал, что не знаешь панкратий, я такого приема не видел.

— Кстати, — заметил Антонин, с неподражаемым хладнокровием подходя к вырубленному Колькой мидянину и нацеливаясь ему в горло, — добьешь его сам?

— Пусть живет, — Колька с трудом справлялся с пляшущей челюстью. — А про оружие… это… я имел в виду — у нас в Македонии мечи длиннее. Мне непривычно, короче.

— Это правда, — заметил Филипп, — я видел их мечи. А мидянина надо убить.

— Если он в моей власти — пусть живет, — твердо сказал Колька. Антонин пожал плечами:

— Милосердие к врагу — причуда богов… Как знаешь, Николай. Но меч все-таки возьми.

«Вернусь домой — запишусь в военный клуб, — решил Колька, взвешивая в руке трофей. — А то что за фигень — винтовку дали — не знаю, что с ней делать, меч сунули — та же заморочка…»

— Пацаны, — решился он, — только не удивляйтесь. Я когда убежал — я головой стукнулся… сильно. Какой сейчас год?

— Первый, — без особого удивления отозвался Антонин. — Первый год семьдесят пятой Олимпиады[14].

— Ценная информация, — вздохнул Колька. — Это ничего, если я пойду с вами?…

…Место, в которое свалился Колька, называлось Аттикой. Остров за приливом — Эвбея. Город — Халкис. Все вокруг — к полной радости нашего странствующего рыцаря — было захвачено и предано огню мидянами-персами, в неимоверном количестве вторгнувшимся на землю эллинов. Все эллинские войска — союз сорока городов во главе с Афинами и Спартой — отступили на юг, флот тоже ушел буквально несколько дней назад, чтобы спасти мирное население Афин и перевезти их на остров Саламин, где решено дать бой персам. Рассказывая об этом, Филипп и Антонин почти подрались. Антонин-афинянин аж зубами скрипел при мысли, что его город останется на разграбление врагу и утверждал, что спартанский полководец Эврибиад дурак и ничего не понимает в морской войне. Филипп-спартанец немедленно набычился и стал отвечать отрывистыми фразами, напоминая, что именно спартанцы отважного царя Леонида задержали на неделю вражеское войско в Фермопилах, дав прочим эллинам возможность уйти в безопасные места. Еще он сказал, что Фемистокл берет серебро у персов — после этого Антонин плюнул и, призвав в свидетели богов, отвернулся.

Колька лишь головой вертел, пытаясь выяснить, что происходит, и путаясь в потоке полузнакомых названий, имен и событий. Одно было совершенно точно — ему вновь «повезло».

Закат был обалденно красивым. Мешал только все тот же шум — особенно начал мешать, когда Кольке объяснили: это персидские войска день и ночь идут по дорогам, и нет и конца. Поэтому костер разжечь не получилось — мальчишки сидели в пещерке на горном склоне, за деревьями, наклонившимися долину, жевали трофейный сыр, черствые лепешки, крупный изюм (жалко, что с косточками) и вяленое мясо, запивали разбавленном водой с вином. Колька от вина отказался, чем вызвал немалое удивление — дескать, все македонцы пьют, как варвары! И штаны даже носят…

Против последнего возразить было нечего, и Колька поинтересовался, каким образом мальчишки тут оказались — просто для поддержки беседы. Выяснилось, что встретились они не столь давно. Филипп был сыном спартанского тахиарха, обучавшего ополчение феспийцев — в переводе на понятный Кольке язык — отец Филиппа был офицером-инструктором при союзном отряде.

По спартанским меркам Филипп был еще совсем не взрослым — взрослость наступала аж в тридцать лет! — но уже мог сражаться и умел это. Отец взял его с собой, как посыльного и оруженосца. Когда феспийцев разбили взявшие числом мидяне, Филипп, сражавшийся плечом к плечу с отцом, был отослан с приказом доложить об этом. Но до своих так и не добрался: «остался на оккупированной территории!» где и встретился с Антонином. Афинян был сигнальщиком на одной из боевых триер, но во время удачного для эллинов боя у Еврипа его корабль потопили финикийские корабли. Команду перебили в абордажном бою, но Антонин прыгнул в море, долго плыл под водой, и его не преследовали — решили, что утонул. А добраться до своих уже не получилось — победившие эллины тем не менее вынуждены были отойти…

Колька в ответ рассказал, что и правда служил у персов, но, как и почти все македоняне, делал это подневольно и при первой возможности сбежал, оставив оружие и коня, а теперь не знает, что ему делать и как быть дальше. Особенно — намекнул Колька — жалко щит. Эллинские мальчишки закивали сочувственно.

Солнце село. На медленно гаснущем алом полукруге неба густо синели словно красками нарисованные длинные облака. Эллинские мальчишки молча и откровенно любовались закатом, обхватив коленки руками и поставив на них подбородки. Колька потихоньку попытался сесть так же — не получилось, спине неудобно. Тогда он просто лег на травяной настил, покрывавший пол пещеры, и лениво смотрел на небо, пока не сообразил, что не может быть такого долгого заката, а значит, это небо в облачных перьях ему просто снится…

Дымы подпирали небо косыми черными колоннами с плоскими широкими верхушками. Они поднимались отовсюду — из долин и с хребтов гор, над рощами и реками. А по дорогам текли потоки, взблескивающие металлом. Медленнее — пехота. Быстрее — конница, колесницы.

— Там, — Антонин вытянул руку, — Коринфский залив и перешеек Истм. Нам надо туда, там все наши.

Колька тяжело вздохнул. Он выспался и неплохо поел, а теперь не хотелось расставаться с ребятами. В конце концов, они неплохо к нему относились, кормили… Но Колька ощущал, что в ту сторону ему не надо.

— Я должен добраться в Халкис, — твердо сказал он.

Эллины недоуменно уставились на него, потом переглянулись. Филипп пожал плечами. Антонин развел руками:

— Халкис не продержится и дня, когда подойдет флот Царя Царей. А флот совсем близко, и наших кораблей тут нет.

— И все же мне НАДО в Халкис, — настаивал Колька.

— Обезумел, — Филипп сплюнул и сделал какой-то знак пальцами.

— Я видел сон, — решился Колька. — Голос с вечернего неба сказал: «Иди в Халкис.»

— Голос? — быстро спросил Антонин, его лицо вспыхнуло. — А лица ты не видел?

— Нет, — сожалеюще отозвался Колька, мысленно попросив прощения за ложь. — Только голос.

Мальчишки снова переглянулись. Филипп опять пожал плечами и тихо заметил:

— Это мог быть бог.

— Кто еще мог говорить с небес в человеческих снах? — возбужденно спросил Антонин. — Может быть, все это знак: что мы встретились с Николаем, что помогли друг другу… Как знать, Филипп, может, это и наша судьба? Николай, — он повернулся к Кольке, — я пойду с тобой в Халкис, даже если он уже в осаде. Сказанное богами надо слушать… Филипп, а ты?

Спартанец в досаде пинал камешек. Потом согнул ветвь куста, за которым стояли мальчишки. Потом резко покраснел сквозь загар и покрутил коротко остриженной головой:

— Я не пойду в Халкис. Боги богами, но Спарта остается Спартой, а отец послал меня туда, прежде чем умереть, — это была длинная речь для него.

— Да я один пойду, — удивился Колька. Он, конечно, был бы рад отправиться не в одиночку, но и в мыслях не держал подбивать кого-то с собой и не ожидал, что его враньё будет иметь такой результат.

— Нет, решено, я иду с тобой, — повторил Антонин. — И напрасно Филипп хочет продолжать этот путь.

Спартанец только поднял и опустил брови, а потом встал на колени и начал делить еду на две части: побольше и поменьше.

— Может, я один пойду все-таки? — негромко спросил Колька у Антонина. Ему сделалось неловко. — А вы…

— Я решил идти с тобой и я иду с тобой, — отрезал Антонин. — Филипп решил идти в Спарту и он идет в Спарту.

Уходя по тропке через заросший лесом хребет, спартанец ни разу не оглянулся…

…Полуденный воздух был стоячим, пропитанным дымом и душным, как накинутый на голову пыльный мешок. Рубашка Кольки, наброшенная на плечи, промокла от пота, но скинуть ее он опасался — сгоришь нафик. Антонин обмотал верхнюю часть своего одеяния — хитона, Колька вспомнил название — вокруг пояса и шагал впереди, держа в руке меч. Колька свой заткнул за пояс.

— Уф, — он выдохнул и приостановился на миг. Они находились будто на дне чаши — в небольшой долине. Со склонов, поблескивали белым камнем, лился зной. Ни единый листик, ни одна травинка не вздрагивала, тонко звенели какие-то насекомые, навевая дремоту. — Какая же у вас жарища.

— У вас, наверное, прохладнее, — рассеянно отозвался Антонин. Он сел на камень и осматривал склоны, одновременно растирая себе подъем ступней. — Вот за этим подъемом пролив. Мы выйдем к нему южнее, чем расположен Халкис… — он помедлил и добавил: — Если помогут боги.

— Должны помочь, — серьезно сказал Колька, усаживаясь рядом и вытягивая ноги, — Боги ведь защищают техх, кто в них верит.

— А те, кто верит, должны защищать своих богов, — Антонин покачал головой.

— У нас это плохо выходит. Враг на нашей земле, он сжигает святилища и грабит храмы… Боги могут и отступиться… Послушай, не сиди так. Ты хоть и македонянин, но все же эллин!

— Чего? — не понял Колька, успевший плоожить ногу на ногу. — Как я сижу?

— Как варвар, — пояснил Антонин. — Убери ногу с ноги.

— Ага, — Кольке стало смешно, но он сел как раньше. — Пить хочется. И есть.

— Поедим у моря, перед тем, как переправляться… А пить — вон там должен быть родник, видишь, какая зеленая трава? И кусты гуще, чем вокруг…

— Слушай, а где твоя семья? — поинтересовался Колка, положив меч на колени и проведя по выпуклому ребру пальцем.

— Отец и двое старших братьев — в нашем флоте… Мать и младшая сестра — не знаю. Наверное, на Саламине. Это островок напротив Афин. Если мидяне разобьют наш флот, то они возьмут Саламин, а потом убьют всех… Мать. наверное, думает, что я погиб у Еврипа, — Антонин вздохнул тяжело и поднялся: — Пойдем, что сидеть.

— Пошли, — Колька тоже поднялся. — Антонин, а у вас есть рабы?

— Пятеро, — отозвался эллин, оправляя низ хитона. — А у твоего отца нет?

— А… — Колька замялся, но Антонин, похоже, не ждал ответа. Он весело сказал:

— Ахой, а вот и вода! — он зачем-то сорвал бледно-лиловый цветок и, ускорив шаг, двинулся к источнику.

Когда Колька подошел, Антонин, бормоча что-то, клал цветок возле выбивавшейся из-под камня струи. Немного постоял и припал к ней губами, потом подставил под струю затылок и спину:

— Ахх, хорошо! — эллинский мальчишка намочил хитон и повторил:

— Двинулись?…

…С хребта начиналась тропинка вниз. В розовой дымке виднелся за проливом город — дальше, чем до этого. Но даже на таком расстоянии можно было различать десятки кораблей, неподвижно замерших у городских стен над берегом.

— Мидяне, — пробормотал Антонин. — Я надеялся, что боги не допустят этого; теперь в Халкис попасть будет труднее. Да и не выстоит он долго…

— Пойдешь к своим? — пробормотал Антонин. — Колька ощутил невольную дрожь при мысли о том, что предстоит сделать. Антонин упрямо мотнул светлыми волосами:

— Пойду с тобой, Николай. Как-нибудь проберемся. На своей земле — не на чужой… а на море — тем более.

— Гляди, — Колька вытянул руку вниз, где за рощами горели дома небольшой деревушки. — Они и на этом берегу.

— Это не корабельщики, — Антонин понизил голос. — Кто-то перевалил через хребет раньше нас… Надо быть очень осторожными.

— Давай так, — предложил Колька, — я пойду вниз шагов сто, посмотри и послушаю. Если никого нет — подам сигнал. Ты…

— Я дойду до тебя, пройду шагов сто, присяду, тоже посмотрю и позову тебя, — подхвати Антонин, — и так по очереди пойдем… Так ходят воины на границах, мне рассказывали братья. Давай так.

— Я пошел, жди, — и Колька, стараясь держаться в тени кустов, зашагал по тропке, размышляя, что спецназ куда старше, чем он думал. Хотя — что удивительного? В древности ведь так и воевали — в лесах, в засадах, кто кого выследит и пересидит. А значит, древние люди и были настоящими спецназовцами…

— Николай, я настоятельно советую вернуться.

Здравствуйте. Плановый визит. Колька даже не стал оборачиваться на голос, но Кащей зудел за спиной, как комар:

— Николай, вам не может везти до бесконечности. Вы сейчас направляетесь в город, который на днях падет. Это исторический факт. Вы знаете, что творится в осажденных городах? И как вы собираетесь оттуда выбираться? Хорошо, если щит там. А если нет?

Колька перестал обращать внимание на голос, с удовольствием отметив, что в нем появляются нотки паники. Ага, заменжевался отрицательный персонаж! То ли еще будет!

Он присел возле поворота тропы и довольно долго вслушивался и вглядывался. Не обнаружив опасности, поднял руку и покрутил ей в воздухе.

Антонин проскочил мимо него бегом, но тут же сменил бег на крадущийся шаг и пропал за поворотом. Прошло пятнадцать минут — по часам — прежде чем Колька услышал уханье совы и сообразил, что сигнал ему…

…На убитых наткнулся Антонин, и Колька обрадовался этому. Хмурый эллин в очередной раз дождался Кольку возле измятого кустарника, в котором виднелись тела и сказал:

— Можно не опасаться. Никого тут больше нет. Там, — он указал рукой, — убитые, из деревни, наверное. Семнадцать человек. И следы мидян. Они ограбили и ушли дальше.

— В деревню не пойдем? — спросил Колька. Антонин вздохнул:

— Пойдем. У берега могли остаться лодки.

Лодок оказалось несколько. Их не испортили — судя по всему, к берегу никто не подходил. Повеселевший Антонин пояснил, что мидяне и почти все другие народы, которых они привели с собой, боятся большой воды и даже рек. Даже флот у мидян из финикийских, египетских кораблей, и греческих тоже.

— Есть предатели-олигархи, которым Царь Царей обещал отдать власть в наших землях, — добавил Антонин, — есть эллины из Азии — этих пригнали силой. Фемистокл велел в удобных бухтах написать на камнях обращения к ним, чтобы не воевали за мидян и переходили к нам.

— Олигархи — не Березовский с Гусинским? — пошутил Колька. Антонин честно задумался и ответил:

— Нет, таких не помню. Может, и они есть.

— Антонин, — продолжал прикалываться Колька, — а ты демократ?

— Конечно, — слегка удивился Антонин, укладывая в лодку весла, найденные здесь же. — Я ведь афинянин и сын кормчего. А ты?… Ах, да у вас ведь есть царь Александр, значит, нет демократии…

— Хороший, между прочим, мужик, — вступился за своего царя новоявленный македонянин.

— Мужик? — переспросил Антонин. — Вообще-то неплохой, наверное, раз нам помогает, хоть и тайно… Ну вот, все готово, можно отплывать. Но лучше подождем темноты. Пошли в сарай, перекусим и отдохнет. Ты грести умеешь?

…Припасов оказалось на одни раз. В деревне целых домов почти не осталось, и мальчишки не испытывали особого желания по ним шарить. Антонин признался, лежа на груде рыболовных сетей, что на ночь тут не остался бы ни за что — сколько погибло и лежало без погребения людей!

Колька с ним согласился. Молча, правда. Он лежал на тех же сетях и думал, что завтра, начнется шестой день из отпущенных четырнадцати. Если все будет хорошо, завтра же он и третью из пяти вещей достанет… И все-таки какое-то неопределенное беспокойство помучиловало мальчишку. Колька никак не мог сообразить, почему, и лениво спросил Антонина:

— У тебя девчонка есть?

— Вот еще, — фыркнул эллин. — С ними скучно. Одни сплетни и визг, а мозгов ни крохи. Я и жениться-то собираюсь не раньше тридцати, а до тех пор хватит других дел.

— А меня ждет, — не покривил душой Колька. В сарае уже стало почти темно, и разговаривать сделалось легче.

— Из богатой семьи? — деловито спросил Антонин.

— Из знатной — точно, — снова чистую правду сказал Колька. — Вообще ты зря так про них. Они разные бывают. И умные тоже.

— Это еще хуже, — отрезал Антонин. — Конечно, есть гетеры. Они и умные, и красивые, и умеют много. Но нам про это еще рано думать, да и стоят они дорого.

Колька не очень-то помнил, кто такие гетеры. Точнее, не помнил совсем, а выяснять не стал. Антонин же спросил:

— Как ты думаешь, зачем бог велел тебе идти в Халкис?

— Не знаю, — честно ответил Колька. Честно — если учесть, что никакой бог ему ничего не велел. — А ты зачем со мной пошел?

— Иногда это лучшее, что можно придумать — быть рядом с человеком, к которому обращался бог, — объяснил Антонин.

И тут Колька понял, почему ему было не по себе. Потому что он соврал Антонину, и эта ложь наверняка будет стоит эллину жизни! Кащей-то не врал — эти мидяне возьмут Халкис. Колька найдет щит — и унесется из Греции. Антонин — разделит судьбу жителей города…

То есть погибнет.

Колька крепко зажмурился. И так, с закрытыми глазами, сказал:

— Антонин, я тебя обманул. Я не македонянин. Я…

…Эллинский мальчишка стал первым, кому Колька рассказал правду. Когда закончил говорить — уже стемнело, в чернильном мраке сарая поблескивали глаза Антонина, да слышалось его сдержанное дыхание.

Он поверил. Как и все его современники и соотечественники, Антонин жил в мире преданий о богах, сходивших на землю, чтобы жить рядом с людьми, о героях, побеждавших чудовищ и спускавшихся в загробный мир за любимыми… Человеку, оставившему, прежде чем пить, цветок у родника в дар нимфе, его хозяйке, не оставляло никакого труда поверить в пришельца из далеких времен и земель, ищущего волшебный щит, чтобы сразиться со злым волшебником.

— Теперь тебе лучше вернутся к своим, догнать Филиппа… — закончил Колька, и Антонин возмущенно и удивленно ответил, перебив его:

— Клянусь Афиной Палладой и ее священной змеей — после этого рассказа мне бросить тебя?! Ты сошел с ума. Нет, мы сейчас как раз и поплывем в Халкис, а там — как дадут боги. Вставай, Николай. Пора плыть…

…Легкие облака затянули яркую луну, приглушив ее сияние. Мальчишки гребли по очереди, бесшумно опуская в рябившую воду обмотанные по уключинам обрывками сетей весла; один греб, второй, распластавшись, лежал на носу и всматривался в серебристый полумрак. По воде издалека доносились звуки — лязг металла, кашель, отрывки речи на чужом языке, плеск волны о бор корабля и скрип каната. Лодку трудно было услышать и нелегко заметить в ночном проливе, а корабли рисовались черными силуэтами на воде у городских стен, опоясанных по верху частой цепочкой колеблющихся алых огней — в Халкисе ждали штурма. Наверное, там и не спал никто. По временам то тут, то там со стены огнедышащим драконом соскальзывала пылающая струя, разбивалась о воду, растекалась по ее поверхности и горела, освещая все вокруг прыгающим неверным светом.

— Тишшш! — зашипел, лежавший на носу Антонин, и Колька, перестав грести, сжался, услышав размеренный плеск. Совсем близко — пахнуло горячим деревом, немного — туалетом, мокрой тканью — скользнул без огней, размеренно взмахивая веслами, корабль с круто задранным носом, с башнями на носу и корме. — Финикийский, — шепнул Антонин. — Наверное, ходил на разведку.

— Днем вчера, — Колька снова начал грести, — я видел тут два ваших корабля. Они уплыли за мыс.

— Это мы плывем на лодке, — немного сердито ответил Антонин, устраиваясь удобнее, — доски и бочки плавают… А корабли ходят. Наших — в смысле, афинских кораблей тут быть не может, они все у Саламина… Это, наверное эвбейские триеры.

— А они за кого? — полюбопытствовал Колька.

— Северная Эвбея подчинилась Царю Царей. А тут, на юге, сам видишь. Должно быть, часть их кораблей не успела к месту сбора флота, и они прячутся теперь в бухтах и скалах.

— Сколько вообще у вас кораблей? — продолжал расспрашивать Колька.

— Больше всего — наших, афинских триер, — гордо ответил Антонин, — мы на государственное серебро построили двести! Сорок дал Коринф. Тридцать — Керкира, пятнадцать — Эгина… Другие города прислали кто по десять, кто по пять, кто по одной триере. Всего собрали четыреста кораблей. А у мидян больше двух тысяч! Э, что говорить! — Антонин печально вздохнул. — Мы, эллины, живем в двухстах больших городах. А из них только сорок соединились против врага. Фивы, например, открыто взяли руку Царя Царей… Но, — эллин вскинул голову, — мидяне рабы своих правителей и воюют из страха и для грабежа. А мы — свободные люди и защищаем свою родину, алтари наших богов, гробницы предков, детей, женщин и стариков! Царю Царей нас не одолеть — мы уже били их флот у Артемисия и Еврипа, разобьем и у Саламина, а без флота его огромная армия вымрет с голоду на нашей земле!

Антонин разгорячился, но голоса не повышал — до вражеских кораблей оставалось всего ничего, и он сам сел на весла.

Колька забыл дышать, когда их лодочка бесшумно заскользила меж высокобортных громадин. Конечно, корабли были размером с какой-нибудь ракетный катер XXI века, вовсе и не больше… но из лодки казались громадными! А тут еще постоянный страх — достаточно было вахтенному или какому полуночнику высунуть башку над бортом — он бы увидел лодку наверняка. Но мальчишкам везло — их суденышко плавно скользило из тени в тень и не привлекало ничьего внимания. Колька осмелел и даже стал отталкиваться от просмоленных бортов рукой, слушая, как внутри то вздыхают, то говорят на непонятном языке, то всхрапывают и кашляют люди.

Они миновали сторожевую линию вражеских кораблей, и Антонин, перестав грести, указал рукой вперед, на берег. Только теперь мальчишки разглядели, что город был в осаде и с суши. Множество круглых шатров окружали стену, несмотря на ночной час с меж шатрами тут и там суетились люди. Молча, как ни странно, но Колька догадался:

— Э, похоже, они собрались на приступ!

— Кажется так, — Антонин стиснул зубы. — Халкеситам остается теперь рассчитывать лишь на помощь богов и крепость ворот. И мне не верится, что эти ворота очень уж крепки.

— Как нам в город-то попасть? — только тперь опомнился колька. Антонин покачал кудрявой головой:

— Это как раз просто. Увидят со стены и поднимут.

— Ага, или влепят стрелу по самое прощай мама, — скривился Колька. Антонин тихо хихикнул:

— Поднимут хотя бы из любопытства. Мы, эллины, любопытны, как хорьки. Только бы не попасть под нефть.

Колька умолк, пытаясь сообразить: Антонин знает слово «нефть», или это так «автоматический перевод» сработал? Он ни до чего не додумался — нос лодки почти уткнулся в основание стены, поднимающейся прямо из моря — Колька спружинил руками, — и Антонин, подняв весла, негромко крикнул:

— Наверху, эгой!

На фоне звездного неба появилась странная голова — Колька заморгал, не сообразив стразу, что это шлем с гребнем. Мужской голос отозвался:

— Кто там?

— Эллины из Афин и… — Антонин покосился на «Николая-македонянина», — и Македонии, спасаемся от мидян. Спустите веревку.

— Погоди, — буркнул оттуда и послышался разговор шепотом. Говорившие не учли, что ночью в тихую погоду слышно далеко, и Колька уловил обрывки разговора: «Мальчишки… двое, кажется… афинянин… от Фемистокла… проверить, поднимите… лучники…» Потом сверху упала не верёвка, а лохматая, толстая веревочная лестница:

— Поднимайтесь оба.

— Придержи, — попросил Антонин, — и смотри, как надо.

Он и на самом деле поднимался так, как собирался по простоте душевной Колька — лез Антонин не как по обычной лестнице, а сбоку, держа лестницу между ног. Снизу стена не казалась высокой, но когда настал черед Кольки лезть, он с трудом заставил себя продолжать подъем, добравшись до половины. Вверх и вниз смотреть было страшно, Колька перебирал руками и ногами, созерцая камни перед носом, как вдруг чьи-то сильные руки схватили его за шиворот, словно щенка, потом — за пояс, чей-то бас прогудел: «А вот и македонец, клянусь Зевсом — в штанах!» — и Колька, рассерженный и испуганный, оказался стоящим на каменном настиле среди рослых воинов и поблескивающих доспехах, гребнястых шлемах и грубых плащах. Его тут же обшарили, отобрав персидский меч и бесцеремонно вертя, после чего кто-то, невидимый за огнем факелов, спросил, обращаясь к стоящему тут же Антонину:

— Что велел передать стратег[15]. Фемистокл жителям Халкиса?

— Ничего, — развел руками Антонин, — мы не гонцы эллинских стратегов и не лазутчики мидян. Мы правда спасаемся от врага.

— Нашли место, — буркнул тот же голос и добавил: — А что не лазутчики…

Договорить эллин не успел. Где-то в ночи вдруг взметнулось неистовое пламя, послышался многоголосный крик, даже скорее вопль, а потом — какой-то странный шум. Тревожный гулкий грохот-тишина-визгливый вскрик «хый!!!» — снова грохот и все сначала.

— Они подожгли воротную башню! — закричал кто-то издалека метеллическим голосом, и мальчишки в мгновение ока остались одни; воины, похожие в своих плащах на большущих ночных птиц, опрометью бросились куда-то.

— Бежим к храму! — Антонин вскинул руку, указывая на трепещущий где-то в вышине одинокий огонь. — Там должны быть оружейные склады!

Как и всем мальчишкам, Кольке снились кошмары, в которых от кого-то убегаешь, а кругом никого нет, и никак не бежишь… Оказывается, может быть еще страшнее. Это когда бежишь не один.

Улицы в этом чертовом Халкисе вели все время вверх. Было светло от множества факелов, но свет выглядел недобрым, испуганным мечущимся, как и люди. Отовсюду кричали, стонали, плакали. Десятки, сотни людей бежали по улицам между низеньких заборов вместе с мальчиками. Большинство — вверх, туда же, куда и они. Некоторые — в основном, вооруженные мужчины — в обратном направлении… но вот пробежал рослый пожилой человек с сумкой на бедре, за ним еще двое подростков несли две сумки, на которых Колька успел различить вышитых змей, обернувшихся вокруг чаши… а вот и вовсе девчонка с луком промчалась, рыжие волосы хлестнули Кольку по лицу. Сзади подхлестывали выкрики и удары, они были слышны по-прежнему хорошо. До Кольки лишь теперь дошло, что это мидяне колотят в ворота тараном. Те, кто посильнее, волокли на себе маленьких детей, стариков, раненых. Колька увидел, как две женщины с распущенными волосами пытаются оторвать от распахнутых ворот мертвой хваткой вцепившегося в них сухого деда. На крыше соседнего дома двое мальчишек помладше Кольки деловито отдирали и раскладывали черепицу, третий натягивал небольшой лук, прижав стрелы пальцами ноги, чтобы не скатились.

— Стыдно бежать, — на бегу выдохнул Антонин. — Николай, ты беги, а я останусь. Твой щит, наверное, там, да? Тебя ведет бог, я же вижу!

— Слу… — Колька притормозил, но звуки, шедшие от стен, вдруг изменились. Буханье прекратилось, и вместо него возник, вырос и уже не умолкал дикий многогласный вой и рев.

— Смотрите!!! — истошно закричала какая-то женщина. — Смотрите, они вошли! Горе тебе, Халкис! Горе, люди!

Оцепенев, несколько секунд все смотрели, как по невидимым в темноте улицам, четко обознача их, начинают растекаться огненные реки — факела в руках высадивших ворота врагов. Начали вспыхивать дома, и все вокруг с криками и плачем устремились вперед еще быстрее.

— В храм! — Колька дернул Антонина. — Ну скорее же, тут пропадем зря!

Мальчишки снова побежали. Страшный гомон позади не умолкал, только ширился, смешиваясь с лязгом, слышным даже тут — защитники все еще сражались… Перед мальчишками, схватившись за сердце, упала еще молодая женщина, несшая двух детей — те заплакали, теребя мать, она пыталась встать, но не могла. Не сговариваясь, Колька подхватил одного ребенка, Антонин — другого, женщину погрузил на телегу, запряженную быком, загорелый старик. Теперь бежали, одной рукой прижимая к себе смолкших малышей, другой — держась за борта. Бык, испуганный не меньше людей, наддавал, как гоночный болид. Колька отплевывался — волосы ребенка, не поймешь даже, девчонки или мальчишки, лезли в рот. Антонин тащил своего, посадив на плечо, и малыш удивленно вертел головой, оказавшись так высоко.

Колька даже не понял, что они оказались на территории храма — просто все перестали бежать, а неподалеку, над головами людей и скота, виднелись освещенные горящим у входа огнем колонны и крутая крыша. Люди продолжали прибывать, и Колька неожиданно понял: врагу же не понадобиться штурмовать храм. Что все будут есть и пить? Тут даже не присядешь…

Антонин куда-то подевался. Колька усадил своего спасенного на край телеги, поближе к матери, и решительным шагом, проталкивался между людьми, направился к храму.

Возле храма раздавали какое-то оружие. Изнутри слышалось тихое пение. Колька теперь сообразил, что как такового ВХОДА в храм просто нет — войти можно было с любой стороны между колонн, что он и сделал.

По стенам горели факелы. Женщина, закутавшись в белое покрывало с головой, сидела у ног статую в человеческий рост, стоящей на пьедестале из розового камня: юноша с луком в руках целился вверх. Колька не помнил имен греческих богов, да это его не интересовало.

На этом самом пьедестале и был закреплен большой металлический щит, отражавший в начищенной поверхности огни факелов.

Чувствуя себя вором, Колька на цыпочках прокрался мимо продолжавшей печальное пение женщины и обеими руками поднял щит, державшийся на специальном выступе…

Щит исчез.

…Антонина Колька нашел возле ворот — уже вооруженный, в легком панцире и шлеме, без щита, с дротиком и большим ножом, он вместе с другими воинами и ополченцами всматривался в то, как квартал за кварталом загорается Халкис. По дороге еще тянулись отставшие люди, несли раненых воинов.

— Вооружайся, там еще что-то осталось, — предложил Кольке Антонин.

— Я дурак, — ответил Колька и сплюнул в святом месте.

— Почему? — не понял Антонин.

— Потому что еще здесь, — исчерпывающе объяснил Колька. Антонин догадался:

— Ты нашел его?!

Колька кивнул. Он чувствовал себя погано и злился на себя за глупость. Ну вот что он тут торчит?! Собирается помочь всем людям вокруг? Как? Собирается погибнуть вместе с ними?! За каким пнем?!

— Я же тебе говорил, чтоб ты не шел сюда, — печально сказал он Антонину. Эллин засмеялся и подкинул дротик:

— Боги все видят, Николай. Может быть, моя судьба в том, чтобы погибнуть… Смотри, воины!

В самом деле — по дроге к храму медленно отступали спинами вперед эллинские воины. Они шли, сдвинув щиты и наклонив длинные копья, а лучники время от времени стреляли в двигавшихся следом мидян. Те, кстати, не очень и напирали, а потом вообще остановились. Остановились и греки — совсем недалеко от храмовых ворот, по-прежнему перегораживая дорогу. Часть из них, снимая шлемы и закидывая за спину щиты, устало побрела в храм.

— Почему не нападают? — сдерживая дрожь, спросил Колька и указал на мидян, которые потихоньку разбредались по окрестным улицам. Только некоторые продолжали торчать внизу, переговариваясь и поглядывая в сторону храма. Колька внезамно понял, что уже довольно хорошо все видит — светало. Из города продолжал слышаться лязг, крики и треск пожаров.

— Зачем им нападать? — один из воинов поднял шлем, сдвигая на затылок, и жадно припал к бурдюку с водой, который ему подали так почтительно, что Колька сразу понял — это офицер. — Нет смысла. В городе много легкой добычи, ни к чему лезть на наши копья. Это волчье отродье подождет, пока мы ослабеем от голода и жажды, тогда и возьмут нас голыми руками. А случится это скоро, — воин вернул бурдюк и печальным взглядом окинул множество людей в храмовом дворе. — Так что в недобрый час явились вы в Халкис, — добавил воин, и Колька сразу его узнал наконец: это он допрашивал их с Антонином на стене. — Эх, ведь Горные ворота и отсюда видно!

— Какие горные ворота? — машинально спросил Колька, с интересом следя, как несколько мидян натягиваю луки. Стрелы взлетели в небо, упали вниз — и где-то во дворе закричали люди.

— Вон там, в стене, — вторые ворота, они выходят на горную тропу, — воин указал копьем. — До них рукой подать, пять минут бега. В одиночку прорвались бы, если только мужчины… — он махнул рукой: — Да что говорить — с женщинами, с детьми, со стариками поползем, нас и зажмут на улицах. А бросить — не бросишь, как уйдешь от них? Боги не простят… Ты бы оружие нашел, македонянин.

Колька кивнул, продолжая рассматривать быстро светлевшую улицу. Потом жестом подозвал Антонина и взял его за плечо:

— Слушай сюда. Представь себе, что эта улица — пустая. Без врагов. Если воинов поставить вдоль нее и открыть во-он там ворота, ну, как бы коридор такой сделать из щитов — успеют ли уйти люди в горы?

Антонин взглядом смерил лесистые склоны за стеной, казавшиеся черными из-за поднимавшегося за ними солнца.

— Не все, — ответил он, — но большинство успеет. Мидян за стеной сейчас почти нет, все грабят дома… А что?

— Ничего, — Колька дернул за металлическую оторочку на плаще панциря офицера, неотрывно смотревшего на горящие дома и рушащиеся крыши. — Послушай, что я скажу. Может получится. А если и не получится — все равно ведь, где погибать…

…Эллин выслушал Кольку, приоткрыв рот. А потом так ударил по плечу, что Колька сел в пыль и ойкнул:

— Клянусь луком Аполлона — ты прав, македонянин!! Эй, десятники!

…Неизвестно, что подумали мидяне, когда сверху, из ворот храма, на них по крутой дороге вдруг устремились, грохоча, набирая скорость и разбрасывая вокруг себя пламя, множество телег. Тех, кто не успел увернуться, смело. остальные, давя друг друга, бросились в проулки, призывая увлекшихся грабежом товарищей, но следом уже мчались с ревом эллины, беспощадно закалывая и рубя ошеломленных врагов. Несколько человек спешно распахнули запасные ворота, и в них устремились потоки беженцев. Это все произошло раньше, чем мидяне успели сообразить, что уходить основная добыча — рабы. В бешенстве они рванулись обратно, но чужой горящий город путал улицы, с крыш еще не подожженных домов летели черепицы, стрелы, камни, а тех, кто успевал добежать, встречала ощетинившаяся копьями стрела щитов. Конный передовой отряд эллинов проложил дорогу через полупустой вражеский лагерь и ринулся к воротам — главным, задержать тех, кто станет выбегать из города. Мужчины-халкеситы от мала да велика бились с мужеством отчаяния, чтобы дать возможность спастись в горных лесах старикам, женщинам и маленьким детям. Подали мертвыми — по одному на десять мидян, и те ничего не могли поделать с эллинами…

…Антонин упал на глазах Кольки — в самых воротах, сбитый ударом щита огромного чернокожего с наголо бритой головой. Негр замахнулся коротким широколезвийным копьем, и повалился на спину, схватившись за лоб, в который Колька засветил ему почти в упор схваченный из-под ног булыжником:

— Н-на, Тайсон!

Колька помог Антонину подняться и закрыл подобранным тяжелым щитом, хотя обмирал, ощущая, как по щиту бьют, отдавая в ладони, вражеские копья. Антонин, еще не совсем пришедший в себя, отмахивался из-за щита дротиком. Мальчишки уже карабкались на склон, по пятам преследуемые осатаневшими мидянами, стремившимися хоть как-то вознаградить себя за ускользнувшую добычу. Антонин метнул дротик, приколов одного вражеского воина к другому, выхватил нож, махнул им…

— Эгой, эгой! Сюда, сюда! Антонин, Николай!

Обернувшись, Колька увидел на гребне холма, на который они карабкались, всадника, державшего в поводу двух лошадей. И, узнав его, взвизгнул девчоночьим голосом:

— Филипп! — швырнул в мидян щит и со всех ног рядом с Антонином бросился к спартанцу. Тот держал в руках по дротику, метнул их разом, уложив двух самых рьяных преследователей и, выбросив руку, буквально вбросил в седло замешкавшегося Кольку, крикнув:

— Гоните за мной, как ветер! Гоните, во имя Зевса Громовержца!..

…Мальчишки ехали шагом между деревьев. Филипп по обыкновению с молчаливым и угрюмым видом подталкивал своего коня пятками. Свое появление он вообще никак не объяснил, сказал лишь, что добыл трех коней, а это на двух больше, чем ему надо, вот он и решил одолжить лишних своим знакомым. Антонин со смехом хлопнул спартанца по спине и заметил, что кони мидийские. Филипп ответил, что он спросил хозяев, можно ли взять: те не возражали.

— Потому что не могли, — добавил Антонин и подмигнул Кольке. Наш рыцарь, ерзая на неудобном седле — стремян не было, упереться не во что — кисло улыбнулся. Навалились усталость и запоздалый страх. — Прости, — вдруг сказал Антонин: — Я смеюсь и радуюсь, что жив, а тебя забыл поблагодарить. Если бы не ты, понадобился только бы один конь.

Колька смутился. Глупо махнул рукой, протянув: «Да ла-ана…» — и соскочил с коня. Обнаружилось, что у него слева над коленом джинсы распороты и присохли к довольно глубокой ране. Рану тупо замозжило. Еще не столь давно Колька, как умирающий лебедь, и ступить не смог бы на «покалеченную» ногу. Сейчас — плевать…

— Надо спешить, — забеспокоился Филипп, но Антонин, сведя брови, удержал спартанца:

— Постой… Николай, ты уходишь?

— Теперь можно, — вздохнул Колька. — Бывайте здоровы и ничему не удивляйтесь.

— Не забывай, — Антонин поднял ладонь. — Не забывай нас, друг!

— Хотел бы — не забуду, — вздохнул Колька. И сдвинув пятки, подумав о зеркале — интересно, какое оно?