Штурвал тьмы

Глава 1

Единственными движущимися объектами на всем протяжении глубокой и узкой долины Лльолунг были две черные точки. Вряд ли крупнее расколотых морозом валунов, усеявших дно ущелья, они медленно двигались по едва заметной тропе. Сама долина представляла собой пустынное, унылое место без единого деревца, где лишь ветер свистел да эхом отражались от утесов крики черных орлов. Всадники приближались к гранитной скале высотой две тысячи футов, с которой пенистым шлейфом вился поток воды — исток священной реки Цангпо[1]. Тропа исчезала в глубине узкого туннеля в толще каменной стены, затем появлялась уже выше, в виде расселины, под углом выходящей из отвесной скалы, достигала длинного гребня горы и вновь скрывалась среди зубчатых камней и изломов. А фоном и обрамлением этой картины служили величественные заснеженные громады трех гималайских гор — Дхаулагири, Аннапурны и Манаслу, над которыми вздымалось море грозовых туч.

Двое продвигались вверх по долине, кутаясь от пронизывающего ледяного ветра в плащи с капюшонами. Это был последний этап долгого путешествия, и, несмотря на близкую грозу, ускорить шаг не удавалось, потому что лошади балансировали на грани истощения. Приблизившись к туннелю, всадники дважды пересекли неширокий, но стремительный поток, затем так же медленно въехали в узкое ущелье и скрылись из виду.

Внутри теснины путники продолжали следовать по едва заметной тропинке над ревущим потоком. В затененных местах, там, где сходились каменная стена и усеянное булыжниками дно туннеля, яму и провалы заполнял голубоватый лед. Темные тучи неслись по небу, гонимые крепчающим ветром, который стонал и завывал в верхних пределах теснины.

У подножия огромной каменной стены тропа внезапно начала забирать вверх по крутой и пугающей расселине. Некогда построенный на выступающем языке скалы древний сторожевой пост лежал в руинах — четыре разрушенных каменных стен ныне служили пристанищем лишь стае дроздов. У самого начала расселины стоял громадный камень-мани[2], с вырезанной на нем тибетской молитвой, стертый и отполированный руками тысяч путников, желавших получить благословение перед опасным путешествием на вершину. У сторожевого поста всадники спешились. Отсюда они, были вынуждены продолжать путь вверх по узкой тропке пешком, ведя лошадей в поводу, поскольку низко нависающая скала не позволяла ехать верхом. Местами оползни и обвалы точно скребком прошлись по крутому каменному склону, сметая и тропу. Провалы забрали грубыми досками, образовавшими что-то вроде узких скрипучих мостов без перил. Во всех остальных местах тропа пролегала так круто, что путешественники и лошади были вынуждены взбираться по высеченным в скале ступеням, скользким и неровным, стертым ногами бесчисленных паломников и животных.

Ветер изменился; теперь он проносился по ущелью с громким воем, неся снежные хлопья. На скалы упала грозовая тень, погружая все во мрак, темный как ночь. Тем не менее двое продолжали двигаться вверх по обледенелым ступеням и каменным выемкам. Рев бурлящего рядом водопада диким эхом метался между скалами, перекликаясь с завыванием ветра, — словно таинственные существа говорили на каком-то непонятном наречии.

Когда же путешественники взобрались наконец на вершину кряжа, ветер почти преградил им путь, трепля плащи и жаля плоть. Сгибаясь навстречу ураганным порывам, люди тащили вперед упирающихся лошадей и медленно двигались вдоль хребта, пока не достигли полуразрушенной деревни. Это было мрачное, безлюдное место; дома повалены каким-то давним катаклизмом, бревна раскиданы и переломаны, а глиняные кирпичи вновь обратились в прах, из которого были когда-то слеплены.

В центре деревни возвышался сложенный из камней алтарь, увенчанный шестом, на котором громко хлопали на ветру десятки изодранных флагов, усеянных молитвенными надписями. Чуть дальше лежало кладбище с остатками разрушенной стены; эрозия обнажила могилы, раскидав кости и черепа по длинному осыпающемуся щебенистому откосу. Когда двое приблизились, стая ворон шумно вспорхнула с обломков стены, хлопаньем крыльев выражая свой протест, и хриплое карканье понеслось ввысь, к свинцовым тучам.

У груды камней один из путников остановился, жестом призывая спутника подождать. Наклонился, поднял с земли старый камень и добавил его к остальной груде. Ненадолго застыл в медитации под порывами ветра, рвущими длинный плащ, а затем вновь взялся за поводья. Путешественники продолжили путь.

За покинутой деревней тропа резко сузилась и пошла вдоль неровной, словно изрезанной кромки обрыва. Борясь с неистовством ветра, двое медленно двигались по тропинке, которая постепенно заворачивала вокруг выступа горы. И вот наконец на фоне темного неба стали различимы зубчатые стены и остроконечные башни внушительной крепости.

Это был монастырь, известный под названием Гзалриг Чонгг, которое переводилось примерно как «Сокровище постижения пустоты». По мере того как тропинка бежала дальше вокруг горы, монастырь делался все отчетливее: рыжие стены с контрфорсами, поднятые на граните утеса, башни под островерхими крышами тут и там посверкивающими заплатками листового золота.

Монастырь Гзалриг Чонгг был одной из немногих обителей в Тибете, избежавших опустошительных последствий китайского вторжения, когда военные выдворили из страны далай-ламу, убили тысячи монахов и разрушили бессчетное количество монастырей и религиозных сооружений. Гзалриг Чонгг был пощажен отчасти из-за своей крайней удаленности и близости к спорной границе с Непалом. Но также и благодаря простому бюрократическому недосмотру: само его существование каким-то образом ускользнуло от внимания властей. Даже сегодня на картах так называемого Тибетского автономного района этот монастырь не обозначен, и монахи приложили все усилия, чтобы так оно и оставалось.

Тропа пошла мимо отвесной каменистой осыпи, где стайка грифов выуживала из-под камней раскиданные тут и там кости.

— Похоже, совсем недавно здесь побывала смерть, — пробормотал один из путников, кивая в сторону стервятников, которые деловито перепрыгивали с места на место, начисто лишенные страха.

— Почему?

— Когда монах умирает, его тело разрубают на куски и выбрасывают диким зверям. Считается высшей честью скормить свои бренные останки другим живым существам и тем самым поддержать их существование.

— Странный обычай.

— Напротив, логика безупречна. Это наши обычаи странные.

Тропа закончилась у маленьких ворот в массивной, опоясывающей монастырь стене. Ворота были открыты, и в них стоял монах, закутанный в длинное одеяние алого и желтооранжевого цветов. Он держал зажженный факел, словно поджидая гостей.

Путешественники, горбясь от холода, прошли в ворота, ведя лошадей в поводу. Появился второй монах, молча принял у них поводья и повел животных в сторону, к конюшням, находящимся там же, в пределах крепостной стены.

В сгущающихся сумерках новоприбывшие остановились перед первым монахом. Тот ничего не говорил, а просто ждал.

Один из путников сбросил капюшон, открыв бледное вытянутое лицо, с чертами, будто высеченными из мрамора, светлыми волосами и ясными, серо-стального цвета глазами. Столь характерная внешность явственно указывала, что это не кто иной, как специальный агент ФБР Алоиз Пендергаст.

Монах повернулся ко второму путнику, и тот нерешительным движением откинул свой капюшон. Каштановые волосы тут же растрепались на ветру, осыпанные взвихренными снежными хлопьями. Она стояла, слегка наклонив голову, молодая женщина, на вид чуть старше двадцати, с тонким лицом, высокими скулами и красиво очерченными губами — воспитанница Пендергаста Констанс Грин. Стремительно обвела все вокруг пронзительным взглядом фиалковых глаз и опять опустила взгляд.

Несколько секунд монах смотрел на нее, затем, не говоря ни слова, повернулся и сделал знак следовать за ним.

Пендергаст и его подопечная в молчании последовали за монахом по каменной дорожке к главному комплексу. Провожатый миновал вторые, внутренние, ворота и ступил в темные пределы самого монастыря, где воздух полнился запахами сандала и воска. Громадные, окованные железом двери с глухим звуком закрылись за путниками, заглушая вой ветра до неясного шепота. Все трое пошли по длинному коридору, одна сторона которого была уставлена молитвенными мельницами[3] — медными цилиндрами, которые, скрипя, вращались вокруг вертикальной оси, приводимые в движение каким-то скрытым механизмом. Коридор раздваивался, уходя все глубже в недра монастыря. Впереди появился еще один монах он нес в медных подсвечниках большие свечи, мерцающее пламя которых выхватывало из тьмы древние фрески на обеих стенах.

Коридор, сделав несколько поворотов, придававших ему сходство с лабиринтом, привел наконец в большую комнату. Один ее конец занимала статуя Падмасамбхавы[4], тантрического Будды, подсвеченная сотнями свечей. В отличие от большинства изображений Будды — созерцательного, с полузакрытыми глазами — глаза тантрического Будды были широко раскрыты, в них играла жизнь, что символизировало обостренное восприятие, результат постижения сакральных истин Дзогчен[5] и Чонгг Ран.

Монастырь Гзалриг Чонгг был одним из двух храмов в мире, культивирующих древнюю буддийскую практику Чонгг Ран — тайное учение, известное немногим посвященным под названием «Сокровище изменчивого ума».

У входа во внутреннее святилище путешественники остановились. В дальнем его конце на каменных скамьях, размещенных ярусами, сидели в молчании несколько монахов, как будто бы ожидая кого-то.

Самый верхний ярус занимал настоятель монастыря, человек примечательной внешности. Его древнее морщинистое лицо отметила печать смешливости, даже почти веселья. Рядом сидел монах помоложе, также известный Пендергасту, исключительно хорошо сохранившийся человек лет шестидесяти — Цзеринг. Он был одним из очень немногих монахов, говоривших по-английски, и выступал в роли администратора монастыря. Ниже в ряд располагались двадцать монахов: несколько подростков, а остальные — древние и сморщенные от старости.

Цзеринг поднялся и бегло заговорил по-английски со-странной тибетской напевностью:

— Друг Пендергаст, милости просим вновь в монастырь Гзалриг Чонгг. Мы также приветствуем твоего гостя. Пожалуйста, присядьте и выпейте с нами чаю.

Он повел рукой в сторону каменной скамьи с двумя расшитыми шелком подушками — единственными подушками в комнате. Гости сели, и через несколько мгновений появились несколько монахов с медными подносами, уставленными чашками дымящегося чая с маслом и цзампой[6]. Некоторое время в молчании пили сладкий чай, и лишь когда закончили, Цзеринг заговорил:

— Что вновь привело друга Пендергаста в Гзалриг Чонгг?

Спецагент встал.

— Благодарю тебя, Цзеринг, за гостеприимство, — негромко произнес он. — Рад, что снова нахожусь тут. Я вернулся к тебе для того, чтобы продолжить путь медитации и просветления. Позволь представить мисс Констанс Грин, которая пришла в надежде поучиться. — С этими словами он взял спутницу за руку, и девушка встала.

Наступило долгое молчание. Наконец Цзеринг поднялся с места, подошел к Констанс и встал перед ней, спокойно глядя ей в лицо. Затем поднял руку и легонько дотронулся пальцами до ее волос, так же мягко коснулся грудей — сначала одной, потом другой. Грин продолжала стоять не шелохнувшись.

— Ты женщина? — спросил монах.

— Уверена, вы и раньше видели женщин, — сухо ответила она.

— Нет, — ответил Цзеринг. — Я не видел женщин с тех пор, как пришел сюда. Мне было тогда два года.

Констанс покраснела.

— Извините. Да, я женщина.

Цзеринг повернулся к Пендергасту:

— Это первая женщина, явившаяся в Гзалриг Чонгг. Мы никогда прежде не принимали женщин учиться. Я сожалею, но это недопустимо. Особенно теперь, в разгар погребальных церемоний по преподобному Ралангу Ринпоче.

— Так Ринпоче умер? — спросил Пендергаст.

Цзеринг поклонился.

— Мне жаль слышать о смерти высочайшего ламы.

При этих словах монах улыбнулся:

— Не беда. Мы найдем его перевоплощение, девятнадцатого Ринпоче, и он опять будет с нами. Это мне жаль отвергать твою просьбу.

— Женщина нуждается в вашей помощи. Мы оба… устали от мира и прошли долгий путь, чтобы обрести покой. Покой и исцеление.

— Я знаю, какое трудное путешествие вы совершили. Знаю, как сильно вы надеетесь. Но Гзалриг Чонгг существует тысячу лет без женского присутствия, и это нельзя изменить. Она должна уйти.

Опять наступило долгое молчание. Наконец Пендергаст поднял глаза к древней неподвижной фигуре, занимающей наивысшее место.

— Это также и решение настоятеля?

Поначалу не было никаких признаков движения. Сторонний наблюдатель даже мог принять иссохшего, дряхлого старца с бессмысленной улыбкой за идиота, впавшего в детство. Но вот последовало легчайшее касание костлявым пальцем, и один из молодых монахов, поднявшись к настоятелю, в поклоне приблизил ухо вплотную к беззубому рту старика. Через мгновение он выпрямился, сказал что-то Цзерингу, и тот перевел:

— Настоятель просит женщину назвать свое имя.

— Я Констанс Грин, — послышался негромкий, но твердый голос.

Цзеринг повторил это для настоятеля, испытывая некоторое затруднение при толковании имени.

Последовало еще одно касание пальцем — и вновь патриарх пробормотал что-то на ухо молодому монаху, который громко озвучил речь старика.

— Настоятель спрашивает, настоящее ли это имя, — перевел Цзеринг.

— Да, это мое настоящее имя, — кивнула девушка.

Старый лама медленно поднял руку, похожую на палку, и длинным ногтем указал на потускневшую стену. Все глаза обратились к храмовой росписи, скрытой за одной из многих драпировок.

Цзеринг подошел и, приподняв ткань, поднес к стене свечу. Пламя осветило богатое и многосложное изображение: ярко-зеленое женское божество с восемью руками, сидящее на белом лунном диске, а вокруг, словно подхваченные бурей, — кружащиеся боги, демоны, облака, горы и вьющаяся золотая вязь.

Старый лама долго бормотал что-то беззубым ртом на ухо молодому монаху. Затем откинулся назад и вновь расплылся в улыбке.

— Его святейшество просит обратить внимание на тханку[7] — живописное изображение Зеленой Тары, — перевел Цзеринг.

Среди монахов послышались шорох и перешептывания — они поднялись со своих мест и почтительно выстроились полукругом вокруг росписи, как студенты в ожидании лекции.

Старый лама махнул костлявой рукой в сторону Констанс Грин, призывая ее присоединиться к этому кружку, что она торопливо и сделала. Монахи, шурша одеждами, расступились, освобождая ей место.

— Это изображение Зеленой Тары, — продолжал Цзеринг, чуть запаздывая переводить едва слышные слова старого монаха. Мать всех Будд. Она обладает неизменностью, а также мудростью и живостью ума, сообразительностью, щедростью и бесстрашием. Его святейшество приглашает женщину подойти поближе рассмотреть мандалу[8] Зеленой Тары.

Констанс неуверенно шагнула вперед.

— Его святейшество спрашивает, почему ученику дано имя Зеленой Тары[9].

Девушка оглянулась.

— Я вас не понимаю.

— Констанс Грин. Это имя содержит два важных атрибута Зеленой Тары. Его святейшество спрашивает, как вы получили свое имя.

— Грин — моя фамилия. Это распространенная английская фамилия, но я понятия не имею о ее происхождении. А имя Констанс было мне дано матерью. Оно было популярно в… словом, в те времена, когда я родилась. Всякое совпадение моего имени с Зеленой Тарой, очевидно… просто совпадение.

Теперь настоятель принялся смеяться, сотрясаясь всем телом. Потом, при содействии двух монахов, с усилием поднялся на ноги. Через несколько мгновений он уже стоял, но будто тростинка на ветру, словно даже легчайший толчок заставил бы его безвольно повалиться. Все еще продолжая дробно и беззвучно смеяться и, казалось, громыхая костями, он заговорил тихим, хриплым от одышки голосом, обнажая розовые десны.

— Простое совпадение? Такого не существует. Ученик сказал смешную шутку, — перевел Цзеринг. — Настоятель любит хорошую шутку.

Констанс переводила взгляд с Цзеринга на патриарха и обратно.

— Означает ли это, что мне разрешат здесь учиться?

— Это означает, что твое учение уже началось, — ответил. Цзеринг, теперь уже сам улыбнувшись.