Штурвал тьмы

Глава 65

Констанс Грин открыла старинную коробку сандалового дерева и вынула серый шелковый шнур, завязанный сложным, причудливым узлом. По-тибетски он назывался «дгонгз», то есть «распутывающий», или «выводящий из затруднения».

Узел она получила от Цзеринга при отъезде из монастыря Гзалриг Чонгг. Он был завязан в восемнадцатом столетии одним глубоко почитаемым ламой, для использования в особом медитативном упражнении, целью которого являлось освобождение от злых помыслов или влияний и помощь в соединении двух умов. С его помощью Констанс очищала себя от пятна убийства; сейчас же девушка надеялась вывести с души Пендергаста клеймо Агозиена. В реальном мире узел никогда не развязывался: это высвободило бы его энергию и превратило бы его вновь в простой шелковый шнур. Всего лишь упражнение для ума и духа.

В каюте было темно, плотно задернутые занавеси закрывали окна балкона.

Констанс положила узел на маленькую шелковую подушечку, лежащую на полу и окруженную горящими свечами. Затем посмотрела на Пендергаста. С холодной улыбкой агент занял место по одну сторону узла, тогда как девушка села по другую. Узел лежал между ними: один конец шнура указывал на Грин, другой — на Пендергаста. Это был духовный и физический символ взаимосвязи всех сторон жизни, а в частности, двух людей, сидящих друг против друга.

Констанс уселась в позу лотоса, так же как и Пендергаст. Какое-то время она сидела, не приступая к медитации, просто давая телу расслабиться. Затем, пристально вглядываясь в узел, замедлила дыхание и уменьшила частоту биений сердца, как ее научили монахи. Девушка позволила сознанию сосредоточиться на сиюминутном, отбросив прошлое и будущее и отстранившись от бесконечного потока мыслей. Освобожденное от ментальной трескотни сознание начало очень остро и тонко воспринимать окружающее: глухие удары волн, бьющих в корпус судна, капли дождя, стучащие в стекло балконной двери, слабый аромат воска от свечей и запах сандалового дерева от шелкового узла. Особенно отчетливо Констанс ощутила присутствие темной фигуры напротив, на периферии зрительного восприятия.

Глаза же ее оставались прикованными к узлу.

Медленно, по очереди раздражители внешнего мира растворились в темноте — так бывает, когда закрывают ставни в доме. Сначала — комната, потом — огромный корабль, а затем — и весь безбрежный океан, по которому ползла маленькая точка, судно «Британия». Ушли наполнявшие комнату звуки, запахи, медленная качка судна, собственные телесные ощущения. Сама Земля исчезла, растворилась, как и солнце, звезды, Вселенная… Все ушло, провалившись в небытие. Остались только она, узел и существо по другую сторону узла.

Время перестало существовать. Констанс достигла состояния под названием «тхан шин гха», то есть «порог совершенной пустоты».

В диковинном медитативном состоянии предельной концентрации и вместе с тем полного отсутствия усилий или желаний девушка сфокусировалась на узле. Сначала он оставался без изменений. Затем, медленно, равномерно, подобно змее, развертывающей свои кольца, узел в воображении начал развязываться. Фантастически замысловатые петли и извивы шнура начали распускаться. Концы веревки втягивались внутрь узла, повторяя траекторию, пройденную три века назад, только в обратном порядке. То был процесс колоссальной сложности, символизирующий распутывание собственного эго, которое должно совершиться прежде, чем будет достигнуто «стонг па нийд», то есть состояние чистой пустоты, и медитирующий сольется со вселенским разумом.

На всем свете остались только она и Пендергаст, а посередине между ними — распутываемый узел.

Прошло неопределенное время — это могла быть одна секунда или тысяча лет, — и по его истечении серый шнур лег на подушке в виде мягкой шелковой груды, развязанный, напоминающий свободную спираль. И в середине ее обнаружился маленький сморщенный кусочек шелка, на котором была написана тайная молитва, вплетенная в узел древним монахом.

Констанс внимательно прочла ее про себя. Затем начала медленно читать нараспев, по-тибетски, снова и снова…

Читая, она направляла сознание к ближнему свободному концу веревки. Одновременно же осознавала свечение от существа, сидящего напротив, и это свечение подобным же образом тянулось к развязанному шнуру.

Констанс все читала и читала нараспев, и негромкие, успокаивающие звуки распутывали ее эго, осторожно разрезая все связи с физическим миром. Она мысленно коснулась шнура и двинулась по нему, притягиваемая к существу на другом конце, а тот человек, в свою очередь, притягивался к ней. Возник поток сродни потоку электрической энергии. Грин двигалась вдоль витых спиралью волокон, едва дыша, а ее сердце при этом билось в темпе похоронного оркестра. Все ближе, ближе… И вот наконец мысль слилась с мыслью того, другого, и завершающий этап был достигнут.

…Внезапно Констанс оказалась в некоем месте, одновременно и чуждом, и знакомом. Она стояла на вымощенной булыжником улице между изящными газовыми фонарями, уставившись на темный особняк с закрытыми ставнями. Воображаемая картина отличалась необычайной яркостью; созданная одной только силой мысли, но более реальная и цельная, чем любой сон, который ей приходилось видеть. Констанс даже осязала кожей холодный и липкий ночной туман, слышала писк и шуршание насекомых, обоняла угольный дым и сажу. Сквозь кованую чугунную решетку смотрела снизу вверх на особняк; взгляд скользил по крыше с мансардой, эркерам, пешеходным дорожкам под окнами.

После минутного колебания Грин шагнула в ворота, в темный влажный сад, наполненный запахами увядших цветов и земли. Прошла по дорожке, взошла на порог. Впереди виднелись приоткрытые двойные двери, и через них она шагнула в холл, а затем — в величественный вестибюль. С потолка свисала хрустальная люстра, темная и угрожающая слегка позвякивая, как будто волнуемая ветром, несмотря на спертый воздух в доме. Одна массивная дверь вела в обширную библиотеку с высоким потолком, пустующими креслами и диванами и темным, холодным камином, через другую можно было попасть в нечто вроде трапезной. Возможно, то был выставочный зал, безмолвный, настороженный.

Стуча каблуками по мраморному полу, она пересекла вестибюль и по широкой лестнице поднялась на второй этаж. Стены здесь украшали гобелены и какие-то таинственные живописные полотна, простираясь в темную глубину дома до самых дубовых дверей, почерневших от времени.

Констанс двинулась вперед, поглядывая на левую стену. Впереди, примерно на середине длинного коридора, одна дверь оказалась открыта, или, скорее, выломана — дверная рама перекошена, а пол вокруг усеян деревянными щепками и обрывками электропроводки. Зияющий черный проем источал погребной дух плесени, мертвечины и отвратительных, скользких сороконожек.

Содрогнувшись, Констанс быстро прошла мимо. Ее притягивала к себе дверь впереди. До нее оставалось совсем немного.

Девушка взялась за дверную ручку и повернула. С негромким скрипом дверь отворилась внутрь, и гостеприимное тепло окутало Грин, словно с холодной улицы она вошла в уютное жилье.

Перед ней стоял Алоиз Пендергаст, одетый в черное, как обычно, со скрещенными на груди руками, улыбающийся.

— Добро пожаловать.

Комната была большой и красивой, с деревянной панельной обшивкой. В мраморном камине горел огонь, а на каминной полке, рядом со старинным сифоном для газирования напитков и хрустальными стаканами для вина, гулко шли старинные часы. Со стены на письменный стол, заваленный бумагами и книгами в кожаных переплетах, взирала стеклянными глазами голова оленя. Дубовый паркетный пол устилало ковровое покрытие, поверх которого бросили дорогие персидские ковры. Тут и там стояло несколько удобных кресел, на некоторых лежали раскрытые книги.

— Войди и обогрейся у камина, — гостеприимно предложил хозяин, указывая на очаг.

Констанс подошла ближе к огню, не отводя глаз от Пендергаста. Было в нем что-то новое, необычное. Даже странное. Несмотря на полнейшую реальность комнаты и дома, очертания его фигуры казались нечеткими, расплывчатыми, чуть прозрачными, как если бы он не полностью был здесь.

Дверь затворилась с глухим стуком.

Хозяин протянул ей руку, Грин ответила тем же. Он сжал ее, неожиданно очень сильно, и девушка попыталась высвободиться, но Алоиз тянул к себе. Его голова будто задрожала, заколыхалась, раскололась, и изнутри показалось свечение. А затем его лицо слетело, как шелуха, распалось на горящие нити, обнажая образ, который Констанс узнала, — не поддающееся описанию лицо демона Калазиги.

Грин смотрела во все глаза, чувствуя тепло, притягиваясь к нему со смешанным чувством страха и вожделения. Казалось, оно наполняло ее огнем: несказанным, всепоглощающим, торжествующим огнем, который она некогда чувствовала в своей безумной погоне за Диогеном Пендергастом. В этом огне звенела чистота, которая наполняла ее благоговением.

— Я есть воля. — Голос демона был не звуком, а мыслью. — Я — чистая мысль, из которой выжжен всякий след человеческого чувства. Я свобода. Идем со мной.

Очарованная и одновременно испуганная, Констанс опять попыталась высвободить руку, но хватка оказалась крепкой. Лицо, ужасное и в то же время красивое, приближалось. Оно ненастоящее, говорила себе Констанс, это всего лишь продукт ее ума, образ с одной из тханок, что она созерцала часами, воссозданный сейчас усиленной медитацией.

Демон Калазига повлек ее к огню.

— Идем. В огонь. Сожги мертвую шелуху моральных ограничений. Ты возродишься подобно бабочке из кокона, свободная и красивая.

Она сделала в сторону огня шаг, помедлила в нерешительности, сделала второй, почти паря над ковром к теплу.

— Да, — согласился Пендергаст. — Это хорошо. Это правильно. Иди в огонь.

Когда Грин приблизилась к языкам пламени, тяжелая вина и горечь от убийства, которые до тех пор лежали на ее плечах, растаяли, улетучились, сменившись приятным возбуждением — тем самым опьянением и темной радостью, которые Констанс испытала, когда увидела, как брат Пендергаста Диоген падает с обрыва гигантской расщелины Сциара-дель-Фуоко прямо в раскаленную лаву. Испытанный в тот момент исступленный восторг предлагался теперь навсегда.

Единственное, что от нее требовалось, — шагнуть в огонь.

Еще один шаг. Огонь источал тепло, проникающее в каждую клеточку тела. Грин вспомнила Диогена, стоявшего на самом краю пропасти; их обоих, слившихся в смертельной схватке, словно в жутких пародийных объятиях, на краю ревущей Сциара-дель-Фуоко; вспомнила свой неожиданный финт; выражение лица Диогена, когда тот понял, что оба падают. Выражение его лица… Самое ужасное, самое жалкое и в то же время самое восхитительное из всего когда-либо ею виденного — выражение лица человека, который знает, знает без тени сомнения, что сейчас умрет. Что надежды больше нет. И эту горькую радость Констанс могла сейчас получить в вечное пользование; могла получить возможность переживать ее по собственному желанию, когда угодно. И в качестве морального оправдания даже не потребуется жажда мести; она сможет просто убивать, кого и когда захочет, и всякий раз вновь испытывать в пылком буйстве кипящей крови исступленное торжество. Больше нет надежды…

Пронзительно вскрикнув, девушка скорчилась в объятиях демона и вдруг нечеловеческим усилием воли вырвалась прочь. Отпрянув от огня, Констанс повернулась и выбежала в дверь. И вот она уже летит куда-то вниз, сквозь перекрытия дома, сквозь подвалы, погреба… падает… падает… падает…