Констанс Грин шла по коридору вместе с Марией Казулиной. Она испытывала необычное волнение — трепет от ощущения тайны, обмана и расследования.
— Форма прекрасно сидит на вас, — с сильным акцентом прошептала Казулина.
— Спасибо, что принесли.
— Не за что. Форменная одежда — это единственное, чего у нас много. Кроме грязного белья, конечно.
— Мне непривычна такая обувь.
— Рабочая обувь. Такую носят медсестры, санитарки. У них мягкая подошва, как у кроссовок.
— Как у кроссовок?
— А что? Я не так произнесла это слово? — нахмурилась Мария. — А теперь запомните: как горничная вы не имеете права разговаривать с пассажирами, кроме как во время выполнения своих обязанностей в каюте. Если кто-то попадется по дороге, отступите в сторону и опустите глаза.
— Понятно.
Идущая чуть впереди Мария повернула за угол, затем вошла в дверь без надписи. За дверью находилось служебное помещение для хранения белья и туалетных принадлежностей и два служебных лифта. Мария подошла к одному и нажала кнопку «Вниз».
— С кем вы хотели бы поговорить?
— С теми, кто убирает большие каюты, дуплексы и триплексы.
— Как раз они говорят по-английски лучше других. Как и я.
Двери лифта раздвинулись, и они вошли.
— А что, не все работники знают язык? — спросила Констанс.
Мария нажала кнопку с надписью «Палуба С», и лифт начал опускаться.
— Большинство персонала. Компании так удобнее.
— Дешевая рабочая сила?
— Да. Кроме того, не общаясь друг с другом, мы не сможем создать профсоюз, чтобы протестовать против условий труда.
— А чем плохи условия труда?
— Сами увидите, мисс Грин. А теперь вы должны быть очень осторожны. Если вас поймают, меня уволят и ссадят в Нью-Йорке. Нужно притвориться иностранкой, говорить на ломаном английском. Нам надо подыскать вам язык, на котором никто не говорит, так чтобы вас не стали ни о чем расспрашивать. Вы говорите еще на каких-нибудь языках, кроме английского?
— Да. На итальянском, французском, латыни, греческом немецком…
Мария рассмеялась, на сей раз искренне.
— Стоп. По-моему, среди прислуги нет немцев. Вы будете немкой.
Двери раздвинулись, открываясь на палубу, и женщины вышли. Разница между пассажирскими палубами и палубами обслуживающего персонала тут же стала очевидна. На полу отсутствовало ковровое покрытие, а на стенах — произведения искусства и блестящие декоративные детали. Помещение походило скорее на больничный коридор — тесное пространство, сталь и линолеум. Лампы дневного света, вделанные заподлицо в потолочные панели, давали резкий, бьющий в глаза свет. Воздух был спертым и неприятно теплым, отягощенным запахами готовящейся рыбы, смягчителя для тканей, машинного масла. Низкое гудение дизельных двигателей слышалось тут гораздо отчетливее. Обслуга — кто в форменной одежде, кто в футболке или грязном тренировочном костюме — торопливо пробегала мимо, сосредоточенная на своих обязанностях.
Мария повела девушку по узкому коридору. По обеим сторонам тянулись пронумерованные двери без стекол, из пластика под дерево.
— Это спальная палуба, — тихо пояснила Мария. — Женщины из моей спальни убирают некоторые большие каюты, поговорите с ними. Мы скажем, что вы моя знакомая, которую я встретила в прачечной. Помните, вы немка и плохо говорите по-английски.
— Я запомню.
— И придумайте причину, почему вы задаете вопросы.
Констанс немного подумала.
— Что, если я скажу, мол, убираю маленькие каюты и хочу улучшить свое положение?
— Хорошо, подойдет. Но не переусердствуйте, не проявляйте излишнего рвения — тут вам вонзят нож в спину за работу с лучшими чаевыми.
— Поняла.
Мария свернула еше в один коридор и остановилась перед какой-то дверью.
— Вот моя комната. Готовы?
Констанс кивнула. Набрав в грудь побольше воздуха, Мария открыла дверь.
Комната оказалась маленькой, как тюремная камера — быть может, футов четырнадцать на десять. Шесть узких запирающихся шкафчиков вмонтированы в дальнюю стену. Здесь не нашлось ни столов, ни стульев, ни ванной комнаты. Стены слева и справа занимали спартанские койки, укрепленные в три яруса друг над другом. В изголовье каждой имелась маленькая полка с лампочкой. Констанс огляделась и заметила, что каждая из полок была заполнена книгами, фотографиями дорогих людей, засушенными цветами, журналами — маленький грустный слепок личности, занимающей койку.
— Вы живете здесь вшестером? — спросила девушка недоверчиво.
Мария кивнула.
— Я и представить не могла, что условия такие стесненные.
— Это еще ничего. Вы бы видели палубу И, где спит персонал НОП.
— НОП?
— Не общающийся с пассажирами. Прислуга, которая стирает, моет машинные отделения, готовит пищу. — Мария покачала головой. — Как тюрьма. Они по три-четыре месяца не видят дневного света, не дышат свежим воздухом. Работают по шесть дней в неделю, по десять часов. Плата от двадцати до сорока долларов за сутки.
— Но это же меньше минимальной оплаты!
— Минимальной оплаты в какой стране? Мы же нигде — посреди океана. Здесь нет законов о минимальной оплате труда. Судно зарегистрировано в Либерии. — Марии огляделась. — Мои товарки уже в столовой. Пойдемте туда.
Она повела спутницу кружным путем, через узкие, пропахшие потом коридоры. Грин старалась не отставать. Пищеблок размешался в средней части судна — большое помещение с низким потолком. Служанки, все в форменной одежде, склонив головы над тарелками, сидели за длинными столами вроде тех, что в закусочных самообслуживания. Когда новоприбывшие заняли места в очереди к буфетной стойке, Констанс осмотрелась вокруг, пораженная серостью помещения. До чего же оно отличалось от пышных ресторанных залов и импозантных гостиных, где роскошествовали пассажиры.
— Здесь так тихо, — проговорила она. — Почему люди не разговаривают?
— Все устали. И еще все подавленны из-за Хуаниты. Горничной, которая свихнулась.
— Свихнулась? Как это?
Мария покачала головой:
— Такое нередко бывает — правда, обычно к концу путешествия. Хуанита сошла с ума… вырвала себе глаза.
— Господи помилуй! Вы ее знали?
— Немного.
— У нее были какие-то проблемы?
— У всех нас тут проблемы, — совершенно серьезно ответила Мария. — А иначе мы не пошли бы на такую работу.
Обе выбрали блюда из неаппетитного набора: жирные куски вареной солонины, раскисшая капуста, размякший рис, липкая картофельная запеканка с мясом, бледные квадратики желтого кекса на противне, — и Мария повела сообщницу к ближнему столу, где апатично ковырялись в своих тарелках две ее соседки по комнате. Мария представила их Констанс: молодая темноволосая гречанка по имени Ника и Лурдес, филиппинка средних лет.
— Я не видела тебя раньше, — нахмурившись, произнесла с сильным акцентом Ника.
— Я приставлена к каютам на восьмой палубе, — ответила Констанс, коверкая слова на немецкий лад.
Гречанка кивнула:
— Смотри, осторожнее, это не твоя столовка. Гляди, чтобы она тебя не увидела. — Ника кивнула в сторону коренастой тетки командного вида с кудрявыми высветленными волосами, которая стояла в дальнем углу, хмуро обозревая помещение.
Женщины вели отвлеченный разговор о том о сем на странной смеси языков с добавлением английских слов — некий усредненный язык, общепринятый на нижних палубах. Большей частью разговор вертелся вокруг горничной, которая обезумела и искалечила себя.
— А где она сейчас? — спросила Констанс. — Ее эвакуировали на вертолете?
— Слишком далеко от суши для вертолета, — покачала головой Ника. — Ее заперли в лазарете. А теперь мне досталось убирать половину ее номеров. — Она поморщилась. — Я знала, что Хуанита ищет неприятностей на свою голову, всегда болтала о том, что видела в пассажирских каютах, совала свой нос куда не надо. Хорошая горничная ничего не видит, ничего не помнит, делает свое дело и держит рот на замке.
Констанс мысленно поинтересовалась, всегда ли сама Ника следует своему же совету.
Гречанка же тем временем продолжала:
— А как она болтала вчера за обедом! Все о той каюте с кожаными ремнями на кровати и вибратором в тумбочке. Чего ее понесло шарить по тумбочкам? Любопытство сгубило кошку. А теперь мне убирать половину ее кают. Проклятый корабль!
Ника поджала губы в знак неодобрения и, как бы подкрепляя высказывание, выпрямилась и скрестила руки на груди.
Последовали согласные кивки и бормотание.
Ника, воодушевленная, продолжала:
— И еще пассажирка исчезла. Слыхали об этом? Наверное, бросилась в море. Говорю вам, этот корабль проклят!
Констанс быстро вмешалась, чтобы прервать поток слов:
— Мария сказала, вы работаете в больших люксах. Вам повезло — у меня только обычные номера.
— Повезло? — Ника воззрилась на Грин, точно не веря своим ушам. — В два раза больше работы!
— Но и чаевые больше, верно?
Гречанка скривилась:
— Богачи дают самые маленькие чаевые. И всегда ворчат: то не так, другое не эдак. Тот ρυπαρσς[26] из триплекса заставляет меня приходить по три раза на дню, чтобы перестелить ему кровать.
Удача! Один из людей в списке Пендергаста — Скотт Блэкберн, миллиардер, владелец каких-то интернет-компаний, — как раз занимал одну из двух кают-триплексов.
— Ты имеешь в виду мистера Блэкберна?
Ника покачала головой:
— Нет. Блэкберн еще хуже! У него своя горничная, она сама меняет белье. Ко мне относится как к грязи, будто я ее служанка. Теперь из-за Хуаниты придется убирать еще и этот триплекс.
— Он привез с собой горничную? — спросила Констанс. — Зачем?
— Он все с собой привез. Свою кровать, свои ковры, свои статуи, свои картины, даже свой рояль. — Ника с отвращением потрясла головой: — Бэ! Ну и гадкие же они: уродливые и ρυπαρσς.
— Какие? — переспросила Констанс.
— Богачи чокнутые. — Ника опять выругалась на греческом.
— А его друг из соседней каюты, Теренс Кальдерон?
— А! Тот ничего. Дал хорошие чаевые.
— Ты и его номер убираешь? Он тоже привез собственные вещи?
— Кое-что. Много старинных. Французские. Очень красивые.
— Чем они богаче, тем хуже, — нарушила молчание Лурдес. Она говорила по-английски прекрасно, лишь с небольшим акцентом. — Вчера вечером я была в каюте у…
— Эй! — прогремел окрик. Констанс обернулась и увидела прямо за спиной начальницу. Та стояла, уперев руки в широкие бока, и злобно смотрела на нее. — Встать!
— Вы мне говорите? — отозвалась Констанс.
— Я сказала: встать!
Девушка спокойно поднялась.
— Я тебя раньше не видела. Как звать?
— Рильке, — ответила Констанс. — Лени Рильке.
— Где твой блок?
— На восьмой палубе.
На лице мегеры появилось выражение мрачного торжества.
— Я так и думала. Ты прекрасно знаешь, что тебе нельзя есть здесь. Марш в свою столовую.
— Какая разница? — невинным тоном возразила Констанс. — Здесь еда ничуть не лучше.
Торжество на лице начальницы сменилось изумлением.
— Ах ты, наглая сука!.. — Она с размаху ударила Констанс по щеке.
Грин никогда до этого не били по лицу. На миг девушка остолбенела, затем инстинктивно шагнула вперед, сжимая в руке вилку. Что-то в этом движении заставило глаза бригадирши широко раскрыться. Разъяренная фурия отступила на шаг.
Констанс медленно положила вилку обратно на стол. Вспомнила о Марии и своем обещании сохранить тайну и опустила глаза. Казулина смотрела на безобразную сцену с побелевшим лицом. Две другие горничные усердно разглядывали свои тарелки.
Вокруг возобновилось приглушенное и равнодушное журчание голосов, прерванное было скандалом. Констанс взглянула на свою обидчицу, запоминая лицо. Затем — с пылающей щекой — отошла от стола и покинула пищеблок.