Шумят леса Хинельские

ДЕСАНТНИКИ

Южная кромка Брянского леса опоясана разноцветными огнями. Ракеты пронизывают звездный полог неба, останавливаются над темным шнурком горизонта и, рассыпавшись на сотни раскаленных шариков, скатываются на зубчатые вершины застывших деревьев. Желто-багровые снопы разрывов вкрапливаются в темноту летней ночи, раздвигают ее и медленно опадают на перепаханную снарядами землю. Елочными фонариками скользят трассирующие пули. Мрачные зарницы полыхают над батареями.

В напряженном мозгу мгновенно фиксируется кажущийся на вид безобидным фейерверк: ведь любая красиво светящаяся точка несет в себе смерть. Где-то внутри, в самых сокровенных тайниках своего существа слышу, как копошится беспокойный червячок, терзает сомнениями. Назойливая мысль сверлит мозг: «Ни звездного неба, ни тебя самого, может, не останется сегодня… Если ты удачно прошел через заставы и засады, благополучно прорвался с Бойко в Брянские леса, то это совсем не значит, что та же удача будет сопутствовать тебе и на обратном пути…»

Но тут же поднимается протест: «Врешь, выживу, пройду сквозь все и вернусь на Волгу! Мне всего двадцать с небольшим, я еще и жить-то как следует не начал…»

Мы лежим возле шляха. Ждем, когда предутренний туман поднимется над урочищем, скроет нас от окопов, где притаились немцы. Мы — это капитан Бережной, его помощник саратовец Алексей Калинин, радистка Дуся, мои верные друзья — разведчики Сокол и Калганов и еще полтора десятка автоматчиков. Это десантники, заброшенные в Брянские леса разведывательным управлением фронта.

— А может, голова-елова, рубануть из автоматов да прорваться, пока темно? — нетерпеливо шепчет Калганов. — Нас такая силища! Вчетвером от взвода мадьяр отбились под Новой Гутой, когда через шлях переводили Ивана Сергеевича Бойко. Теперь батальон расколошматим!

— Давай уж сразу всю фашистскую армию, чего тебе стоит!

Я старательно запоминаю огневую систему переднего края гитлеровцев. Меня раздражает такое легкое, несерьезное отношение Калганова к переходу фронта «осадной» армии. Уж кому-кому, а ему-то должно бы быть известно, что это дело опасное, тут шутить нельзя. Это не просто обычный бой с фрицами, как, скажем, было при большом наступлении на брянский край, где Калганов на самом деле отличился дерзостью и бесстрашием. Переход через полосу, занятую немцами, требует выдержки и терпения. За малейший промах придется расплачиваться головой. И не только своей.

Справа неуверенно подал голос коростель, неведомо как сохранившийся в этих местах. Ведь, кажется, не осталось клочка земли, где бы не разорвался снаряд, не лопнула бомба. И вдруг — коростель!

Значит, близок рассвет.

Пора…

Секретарь подпольного обкома встретился со мной накануне вечером, через час после того, как был представлен ему начальник группы десантников — капитан Бережной.

— Спеши обратно, лейтенант. Назревают события на одном из участков. Тебе поручается оказать этому фронту большую и немедленную помощь.

Я решил, что он шутит. Как могу я помочь фронту — простой лейтенант, не имеющий ни житейского опыта, ни сколь-нибудь серьезных военных знаний?! Не лучше ли остаться в эти трудные дни с товарищами? На партизанский край снова начались наскоки «осадной» армии.

Калганов отличился в боях с частями 8-го армейского корпуса Бегумана, мы с Соколом провели несколько успешных вылазок в тыл «осадной» армии, доставили командованию нужные сведения о противнике. В последний раз захватили для партизанского объединенного штаба сведущего «языка». Обо всем этом знает, конечно, секретарь обкома. Почему же отсылает нас из партизанского края?

Поняв мою обиду, он спокойно пояснил:

— Ты прежде всего разведчик. Пройдешь там, где не сможет другой. — И понизил голос до шепота. — Разведотдел Брянского фронта забросил в партизанский край своих людей. Полтора десятка автоматчиков с капитаном Бережным надо провести в Шалыгинские леса.

«На юг Сумщины нацеливают, к железным дорогам», — отметил я про себя.

— И провести так, чтобы комар носа не подточил!

— Или?

— Никаких «или», лейтенант! Фронт «осадной» армии переходите деликатно, без треска.

Я молча кивнул головой.

— Без треска, — еще раз подчеркнул секретарь обкома. — И далее следовать так же — совершенно незаметно. Движение группы ни в коем случае не должно быть рассекречено гитлеровцами. В этом заключается важность задания, которое поручается тебе. Поручается партией.

— Ясно!

— Согласуйте с Бережным маршрут и заходите после ужина. — Секретарь обкома посуровел. — Учти, лейтенант, тебе доверено особое задание. Подчеркиваю: о-со-бо-е!.. Думай! Хорошенько думай! То, что должна сделать группа Бережного, и будет той помощью фронту, о которой я упомянул.

На ходу обдумывая задание, я шел к своим.

— Милости прошу к нашему шалашу! — еще издали крикнул Калганов.

Он сидел у костра, здесь же были и другие.

Выпустив изо рта струйку дыма, Калганов притушил самокрутку и бережно ссыпал на ладонь остатки табака. Так же медленно развязал тесемку кисета, того, что достался ему в наследство от полицая Носатого, — до последней крошки ссыпал в кисет. Уселся поудобнее и запел:

— Да-а, — задумчиво отозвался Алексей Калинин, помощник капитана Бережного. — Трудно приходится людям. Трудно.

Пудовые кулачищи бывшего судового машиниста тяжело лежали на коленях. Как все сильные люди, Калинин был удивительно спокоен и даже медлителен, полнейшая противоположность Калганову.

— Мы наслышаны о том, как живут люди в тылу врага, и сами уже видели, — проговорил Бережной. Он размешивал в котелке кашу — знаменитую армейскую кашу из пшенных концентратов. — Еще походим и снова поглядим…

Бережному на вид около двадцати пяти лет. Он худощав и кажется несколько сутулым. Движения угловаты, но не резки. Лицо интеллигента, и весь он какой-то штатский, словно только что сошел к нашему партизанскому костру с семейной довоенной фотокарточки.

— Верно, братцы, говорил Суворов, — продолжал свою мысль Бережной, — будто победа зависит от ног, а руки — только оружие победы… Для нас эта истина особенно справедлива. Тихо перейти линию фронта — это тоже искусство…

Все это — встреча и знакомство с фронтовыми разведчиками-десантниками, — происходившее всего несколько часов назад, сейчас представляется мне далеким-далеким. Мне кажется, что и Бережного, и Алешу Калинина, и радистку Дусю я знаю всю жизнь. До чего быстро сближаются люди на войне!

Вспарывая тишину, неподалеку от окопа раздается короткая пулеметная очередь. Это немецкое охранение стреляет на всякий случай, а вернее всего — отгоняет ночные страхи. Не один раз партизаны подбирались к таким вот окопам и, набросившись на наблюдателей, волокли их в лес…

— Пора!

Безмолвные тени скользнули за мной в густую и вязкую пелену тумана. Мы начали ввинчиваться в расположение, частей «осадной» армии.

Через двое суток наша небольшая группа была у нее уже в глубоком тылу. Мы выполнили первую, основную часть задания подпольного обкома.

В раннее прохладное утро вышли к железной дороге. День провели по соседству на болотистой луговине, не спуская глаз с полотна. Движение было не очень оживленным, но все-таки дорога действовала. Во второй половине дня за дрезиной прошли два состава порожняком. Это означает, что следом может проследовать важный, возможно литерный, поезд. Хорошо бы его…

Правда, у нас нет мин. Зато в заплечном солдатском мешке каждый, включая и нас, партизан, несет килограммов по двадцать толу. Есть и добрый запас детонаторов. Значит…

— …идем на диверсию! — подхватил мою мысль Калганов.

— Поддерживаю, — одобрил мою идею Сокол. — Пожадничали, многовато тола взяли. Не бросать же так, без употребления. А здесь как раз в дело пойдет. И нам облегчение.

Все так, и все не так. А указание секретаря обкома? Ведь он же ясно сказал: «Провести группу капитана Бережного в Шалыгинские леса. И провести так, чтобы комар носа не подточил… Фронт «осадной» армии переходите деликатно, без треска… И далее следовать так же — совершенно незаметно. В этом и важность задания, которое поручается тебе…»

Снова и снова взвешиваю решение. Сомневаюсь. Но какой-то бес соблазняет: боевые части «осадной» армии остались позади. Фронт прошли «деликатно», как и следовало, себя не обнаружили. А тут такая возможность…

Опять же Калганов и Сокол — опытные разведчики. Поддерживают… А как отнесется Бережной к затее? В конце концов, он старший, как решит, так и будет.

— Благослови, Иван Иванович, — просим его. — Пока слазаем на полотно, вы отойдете подальше отсюда. Мы вас догоним. Все равно пора потихоньку двигаться — уже вечереет.

Капитан согласился не сразу. Но Калганов так прицепился к Бережному — не отцепить.

— Уговорили, — сдался наконец Бережной. Посерьезнев, строго предупредил: — Обеспечьте себя с флангов, а то наскочит патруль, хлопот не оберешься. Советую взять Калинина: он классный диверсант.

Что правда, то правда: всего несколько минут потребовалось Калинину, чтобы заложить взрывчатку, замаскировать следы и уползти обратно в кусты. По свежим надломам — условному знаку Бережного — мы добрались до мелколесья, где нас ожидали остальные. Спустя несколько минут явились и Сокол с Калгановым.

Сокол был зол.

— Радуются, гады, — сквозь зубы процедил он. — Опять город наш взяли. Под Воронежем.

Калганов пояснил:

— Только отползли от полотна, к выемке подошел парный патруль и остановился как раз в том самом месте, где заложили заряд. Следов работы Калинина не обнаружили. Постояли, посмеялись, покурили и повернули обратно.

— Скорей, друзья, марш-марш отсюда! — заторопил десантников Калганов.

На этот раз он был прав.

Все вроде получилось неплохо, и все же я в который раз думаю: «Не выйдет ли боком для нас эта диверсия в тылу «осадной» армии?».

Знать бы, чем окончится это самовольство, к каким последствиям оно приведет…

Вытянувшись цепочкой друг за другом, идем без отдыха и остановок: подальше от железной дороги, от места задуманной диверсии.

Всю ночь, до утра, не останавливаясь и не сбавляя темпа, двигались на юг. Вот уже последние километры редкого кустарника. Впереди — голая степь, тридцать километров до Ямпольского леса. Позади — стокилометровый путь по бездорожью, с тяжелым грузом за плечами. Особенно в этом походе досталось Дусе, которая наравне со всеми разделяет тяготы пути: несет ящик с радиостанцией, сумку с батареями и автомат.

Мы миновали несколько секретов и засад. Каждая ловушка врага могла оказаться смертельной. Но теперь все, кажется, позади. Теперь мы почти дома: от Ямпольского леса до Хинельского рукой подать — полтора хороших партизанских перехода. Вот миновать бы только степную полосу.

— Нажимай, братцы! Поднатужься! — подбадривает нас Калганов. — Тут неподалеку небольшая роща. Дневку там устроим.

Мы спешим изо всех сил, стараясь дойти до места, пока не взошло солнце. Однако нас ожидало разочарование. Рощи не было. Остались только обугленные пеньки да несколько изуродованных высохших кустарников.

Мы с Калгановым молча переглянулись: место памятное. Здесь я, как сострил Калганов, «соприкоснулся» с пеньком… И вот рощи нет. Даже следов не осталось.

— Что будем делать? Успеем ли дойти до Ямпольского леса? — забеспокоился, и не без основания, капитан Бережной.

Сокол поднял руку — знак, призывающий к вниманию.

Из ближайшей деревни жители выгоняли на пастбище скот. Щелкали пастушьи кнуты. Слышалось мычание коров, утренняя перекличка петухов и заливистый лай дворняжек.

Обычная мирная картина. Не хотелось верить, что где-то здесь, рядом, в это благостное утро нас поджидает опасность.

Лес отсюда хорошо виден: темно-зеленый, манящий, с ласковым шелком травы и надежной тенью под кронами богатырских дубов… Еще одно усилие, и мы достигнем его. Но это мираж… До леса не менее пяти-шести километров. А силы уже на исходе. Но и останавливаться нельзя: стоит измученным дорогой людям присесть, и они не найдут в себе сил подняться.

— Как быть, Толя? — Бережной уловил мое беспокойство.

— Идти, так дотянем, — бросает Калинин.

Не задерживаясь, спустились в лощину, пошли по тропе, вытоптанной стадом. Рядом беспечно журчал ручеек, поросший травой. Еще дальше, в низине около ручья, квакала лягушка.

— Дождичка кличешь? — пытался пошутить Калганов. — Давай, давай, голова-елова. Нам дождичек был бы в самый раз.

Шутку не поддержали. Не до нее. Впереди, правее, раскинулось большое село. Слева, за бугром, скрылась деревушка. У меня нет под руками карты, и я не знаю названий здешних сел.

Лощина, по которой мы идем, петляет то вправо, то влево и наконец упирается в большое село.

— Пойдем, капитан, через село — напролом.

Бережной не соглашается. Но, по-моему, в данной ситуации больше всего надо рассчитывать на внезапность. Если в селе и есть полиция, то она не сумеет оказать организованного сопротивления. У нас полтора десятка автоматов! Попробуй, сунься!

— Проваландаешься с этими полицаями… — не решается Бережной. — Надо быстрее проскочить через ямпольский шлях. Село обойдем слева, прикрываясь садами.

— На сады надежда плоха, — ворчит Калганов.

Дмитриев тоже недоволен решением капитана. Я понимаю своих друзей: они знают цену времени и значение внезапности во вражеском тылу.

Взошло солнце. В селе начинался обычный трудовой день. Кто-то стучал молотком, наверное, отбивал косу. Доносился плач ребенка, слышалось кудахтанье курицы. В огородах, блистая росой, тянулись вверх копья зеленого лука. Подсолнухи повернули головы к небу: высоко ли поднялось солнце? Через плетни, дразня нас, свешивались сочные вишни. Белые хаты утопали в густых садах. Мирно, тихо, спокойно. Значит, опасения были напрасны. Дай-то бог!

Три выстрела, разорвавшие тишину, показались нам нелепыми, хотя мы и были готовы к любым неожиданностям.

Залаяли собаки, послышались торопливые слова команды.

— Засекли, гады! Тревогу подняли. — Сокол сплюнул.

— Сейчас исполнят для нас «Во саду ли, в огороде!» — это Калганов.

— Не стрелять! — предупредил Бережной. — Наблюдатели с тыла — Костя Стрелюк и Володя Славкин. А сейчас — бегом!

Вещевые мешки неуклюже запрыгали на спинах. Алексей Калинин почти насильно вырвал у Дуси ее вещмешок, а Сокол сумку с питанием для рации. Лицо девушки покрыто капельками пота, волосы прилипли ко лбу.

Вот гребень высотки. Еще немного и мы будем недосягаемы. Не успели: из села выскочили полицаи, десятка полтора-два. Они на бегу открывают огонь во фланг нашей группе.

— Нахально прут, черти, — ругается Калганов. — Чуют силу.

В минуты опасности он преображается. Вот и сейчас он останавливается, стреляет в полицаев, набивает патронами магазинную коробку, и снова щелкает его фузея, как он называет свой карабин.

— Стрелюк и Савкин, задержать противника! — кричит Бережной. Двое десантников присоединяются к Калганову.

— Может, успеем добраться до леса, а там дадим бой? — советуется Бережной, когда все собрались в лощине за гребнем.

— Если они допустят нас до леса, то сами в него уже не войдут, — ответил Калганов.

— Нам бы перевалить за ту высотку, — показывает Калинин, — а там рукой подать до леса.

— Руки коротки, — Калганов не успел закончить фразу: из-за высотки словно из-под земли вынырнул грузовик с немцами. Полицаи поднялись в атаку. Обе вражеские группы оказались на высоте, мы на виду у них — в лощине.

Если ударить по гитлеровцам, пока они не развернулись в боевой порядок, мы, может, еще и прорвемся к лесу. Но Бережной уклоняется от боя, увлекая группу вперед.

— Калинин и ты, Толя, со своими хлопцами быстро займите высоту слева от деревни. Прикрывайте нас. Попробуем все-таки уйти тихо.

— Погибать, так с музыкой! — Калганов разряжает карабин.

Полицаи поняли маневр Бережного по-своему, решив, что это паническое бегство. Пустились в погоню и не заметили, когда десантники залегли во ржи.

— Молодец, Бережной, правильно действуешь, — одобрил Сокол.

Ударили наши автоматы. Несколько полицаев упали, остальные бросились обратно. Произошло замешательство, и они уже не решались на повторную атаку. Мы немедленно воспользовались паузой и броском заняли высотку. Взвод гитлеровцев рассыпался в цепь. Самоуверенные, наглые, они с автоматами и легким пулеметом идут в полный рост, идут прямо на Бережного и его людей.

Капитан Бережной действовал смело, решительно — пулеметчик и несколько гитлеровцев были убиты. Но справа опять поднялись в атаку полицаи.

— Дмитриев, передай капитану, пусть отходит к нам. Полицаев мы задержим.

— Есть!

Сокол ящерицей пополз с высотки, потом побежал к лощине. Увлеченные боем, гитлеровцы не заметили его.

— Молодец, Васька! Жми, жми, милай! — шептал Калганов, будто Дмитриев мог его услышать.

«Пора!» — подумал я.

— Огонь!

Мы увидели, как полицаи залегли в посевах, зато гитлеровцы уже вплотную подошли к группе Бережного.

— Чего они молчат? — нервничает Калинин.

Я тоже чувствую нетерпеливое покалывание в ладонях, обычное при нервном возбуждении.

— Это Сокол показывает выдержку, — высказал предположение Калганов. — Вот подступят вплотную и рубанут!

И в самом деле вскоре захлопали выстрелы, взрывы гранат: Бережной повел десантников на прорыв.

Мы перенесли огонь на гитлеровцев. Теперь в своих не попадем! Послышался топот ног — возле высотки появились десантники. Пот с них лил градом, лица почернели от пыли. Только тогда я заметил, как жарко палит солнце. Захотелось пить. Губы стали жесткими, как жесть.

— Эх, водички бы! — хрипел Бережной.

Водички ни у кого не оказалось.

Гитлеровцы залегли невдалеке и нехотя, лениво постреливали. Мы не отзывались.

— Чего они лежат? — беспокоился Калинин, — Или ждут, когда мы начнем пробиваться к лесу?

— Сейчас поймешь, чего они ждут, — Калганов показал рукой на ямпольский шлях. По нему неслись еще две машины, одна легковая. Скорее всего это машина коменданта.

— Возможно, это не сюда? Случайно? — предположил Бережной.

— Вряд ли…

Машины остановились. Силы противника увеличились вдвое.

— Сейчас нам станет по-настоящему жарко, — тихо, очень тихо сказал Сокол. Но его все услышали.

Десантники держались спокойно и уверенно, хотя каждый понимал трудность положения. От леса мы отрезаны гитлеровцами — их теперь больше полусотни. Справа — заслон полицаев, человек в двадцать. В деревушке слева обнаружена засада. Позади нас врага нет, но там — чистое поле. Именно туда и теснят нас. Высотку ничего не стоит обойти и ударить с тыла. Враг превосходит нас почти впятеро. Кроме того, в любое время может подойти подкрепление. Мы же рассчитываем только на себя. У врага — транспорт и возможность широкого маневра. Мы скованы. Хорошо, что у нас нет потерь. Только Костя Стрелюк легко ранен. Сокол отделался дыркой в пилотке. Калганов — ожогом шеи. Если врагам удастся подстрелить кого из наших — все! Мы обречены. С ранеными нам не пробиться.

Я мучительно думаю, как вывести товарищей из мышеловки. Мы упустили единственно правильный выход — идти напролом через село.

Есть еще одна возможность: обойти слева. Для этого надо оставить прикрытие. Люди вызовут огонь на себя… Кого оставить? Десантников забросили с очень важным заданием, они работают на разведотдел фронта. Им любой ценой надо попасть в намеченный район. И уже если подпольный обком поручил безопасность группы Бережного нам, партизанам, значит, и оставаться в прикрытии придется нам…

Делюсь планом с капитаном.

— Спасибо, друг! Но…

— Не тяни, капитан.

Стрельба усиливается. Противник пошел в атаку, гитлеровцы соединились с полицаями. Еще усилие, и наша высотка окажется в кольце.

— Уходи, черт побери! Быстрее!.. — кричу я.

— Подготовить гранаты! — командует Бережной. — После контратаки — в деревню. Отход прикроют партизаны. — Он облизывает пересохшие губы. — А может, всем вместе, Толя?

— Нет, Иван, всем не пройти…

— Не поминай лихом, друг…

Высокая трава и картофельная ботва, цепляются за ноги, мешают бежать. Люди падают, поднимаются и снова бегут. Все понимают, что это последний шанс на спасение. Вот они пересекли шлях. До леса не более полутора километров. Теперь десантники спасены. Во что обойдется это нам, трем партизанам, оставшимся в засаде возле кладбища?

Только мы залегли, послышался топот.

— Пропустим! — шепчу товарищам.

Враги беспорядочной толпой неслись по следу Бережного, орали, стреляли. Три наши гранаты почти одновременно рванулись в гуще немцев. Гитлеровцы не ожидали нападения с тыла, слишком невероятной была дерзость. Бросились в рожь, залегли. Осталось несколько неподвижных тел да тяжело раненный парень, почти мальчишка. Он кричал, звал на помощь, но никто не спешил к нему, своя шкура дороже.

— Цурюк! — скомандовал Дмитриев. — Сейчас же назад!

Солдаты повиновались. Пока они, введенные в заблуждение Соколом, бежали от кладбища, мы бросились через село. Окраина деревни была уже занята гитлеровцами, но мы успели скрыться в другом конце за строениями. Через огороды поползли на картофельное поле, залегли в густой, высокой ботве… Пошарив в деревне и на кладбище, гитлеровцы часа через полтора убрались в город. Мы переползли шлях и по лощинке добрались до леса. По заломам веток нашли разведчиков Бережного. Они углубились порядочно: к берегу Ивотки.

Если бы не Калганов, мы бы, наверное, не смогли сделать и шага от усталости и пережитых волнений. Николай, как обычно, кидал шутки-прибаутки, и постепенно настроение улучшилось. Мы уже не думали о трудном пути, который нам предстоял. Бережной подал команду:

— Подъем!

Мы шли, радуясь тому, что остались живы, что скоро закончится наш путь и мы вернемся, наконец, на хинельскую базу. Впереди маячила спина Васи. Вдруг он остановился, поднял руку. Все замерли. А что, если немцы?

Из-за деревьев показались две девушки. Усталый вид, поношенная одежда и разбитая обувь говорили о долгом и нелегком пути.

Сокол решил остановить девушек, хотя те, не замечая нас, так и ушли бы своей дорогой, и тогда ничего бы не изменилось в нашей дальнейшей судьбе. Вмешался его величество случай.

…Анна Денисюк и Октябрина Качулина, уроженки Западной Украины, в первые же часы войны примкнули к одному из наших стрелковых полков. Отступали до Слуцка. При бомбежке города Аню ранило, и в эшелон она не попала. Октябрина могла эвакуироваться, но как оставишь подругу одну. Потом вместе они ушли из города, скитались по деревням, пока не попали на Ровенщину.

Девушки многое знали. Они рассказали о том, что гитлеровцы вытащили на свет божий ОУН — организацию украинских националистов. Те ратуют за отделение Украины от России. Их главный лозунг — «Украина — для украинцев!». Один из оуновцев, «генерал-хорунжий» Капустянский, пригретый фашистами, создает в Ровно «национальные» кавалерийские формирования, как внутренние силы «самостийной» Украины.

— Почему в Ровно? — спросил Бережной.

— Столица Украины находится в Ровно, — пояснила Анна. — В Киеве, во Львове и Луцке только некоторые ведомства и филиалы. В Ровно и резиденция обер-президента и гауляйтера Восточной Пруссии, начальника Цеханувского и Белостокского округов Польши, рейхскомиссара Украины, генерала СА Эриха Коха. Там его заместитель — Герман Кнут и ровенский гебитскомиссар — Вернер Беер. В руках этой фашистской троицы находится судьба поляков, украинцев, белорусов…

— Послушай, Анна, откуда тебе это все известно? — Бережной записывал для радиошифровки важные сообщения.

— Этого я сказать не могу, — уклонилась от ответа Денисюк. — Но все это чистая правда. Мы с Октябриной хотим перейти линию фронта и рассказать нашим все, что знаем о фашистах в Западной Украине и везде, где проходили. Пусть узнают о наших людях, которые ждут вызволения… Они не склоняют головы перед гитлеровцами.

— Мы сегодня передадим в центр радиограммой, — перебил Анну Бережной. — Вам сейчас через фронт не перейти.

— Спасибо, товарищ капитан, только нам надо связать своих людей с советским военным командованием. За нас никто этого не сделает.

— Почему же? — возразил Бережной. — Мы как раз и сделаем. Свяжем вас с кем надо, а там решат, как поступить дальше с людьми, пославшими вас на связь… Это, надо полагать, партийное подполье или партизанский отряд. Так, наверное?

Девушки переглянулись. Отойдя в сторонку, о чем-то зашептали. Потом отозвали Бережного и поговорили с ним один на один.

Пока Дуся колдовала возле своего «Северка», выстукивая позывные для внеочередного сеанса, мы, трое партизан, тоже успели посоветоваться между собой.

— А не отправить ли этих подружек вместе с Соколом и Калгановым в Хинельский лес? Наумову важно узнать то, о чем они рассказали. Надо думать, они располагают и другими сведениями. Заодно и пакет от подпольного обкома передадим для нашего комиссара…

— Что-то не пойму, к чему ты клонишь разговор, — откровенно сказал Калганов. — Не можем же мы оставить тебя одного. Пусть и недалеко теперь осталось — дня четыре, от силы пять, но как все сложится? Кто может предугадать? Да и закон разведки нельзя нарушать. Разведка должна быть парной. Забыл, голова-елова?

Сокол тоже не склонен был оставлять меня одного с людьми Бережного.

Не знаю, как бы я поступил, если бы под вечер возле железнодорожного моста через Ивотку нам не встретилась диверсионная группа хинельцев.

Старший группы Панченко вел партизан на ту самую «железку», где всего несколько дней назад мы заложили добрый заряд тола. Стоило ли еще раз идти туда? Может быть, лучше проникнуть на юг Сумщины вместе с Бережным? Заодно помогут боеприпасы нести. У нас порядком болели плечи и спины. А тут сразу пятеро помощников!

Панченко не колебался: с Бережным так с Бережным!

— Только надо сообщить на базу, что у нас изменились маршрут и задача, — попросил он.

— Все будет в порядке! — пообещал я.

Так я совершил вторую ошибку. О первой я уже говорил: это было минирование «железки».

— Какие новости в Хинельском лесу? — обступили мы Панченко, долговязого, нескладного детину из Эсмани.

— Новостей много.

— Были бы хорошими.

— Этим как раз похвалиться нельзя. Перво-наперво, от нас дезертировали Плехотин и Степановский…

— Когда?

— Как вы ушли, тут вскоре дошел до нас слух, что фашисты задумали большое наступление на партизан. Ну у Плехотина кишка оказалась тонка, не выдержал. Переметнулся в полицию. Теперь гуляет по Эсмани с пулеметом. Требует две сотни солдат и обещает выловить хинельских партизан. Мол, знаю все ходы-выходы партизанские. В награду за усердие Плехотину дали корову… — Панченко посуровел. — Плехотин похваляется, что это он зарезал пулеметчика Новикова возле Шилинки. Он и Чечеля на засаду навел…

— Вот стерва! — выругался Калганов. — Говорил я — прибрать его надо.

— А я не удивляюсь, — как всегда, спокойно сказал Сокол. — Капитан Наумов как-то говорил, что каждый трус в конце концов становится предателем. Вот Плехотин со Степановским еще раз подтвердили это. А в их трусости мы не раз убеждались.

— Да, теперь Плехотин может натворить бед. Он действительно многое знает.

— Он уже успел выдать фашистам нашего связного Цемберева, — подтвердил Панченко.

У меня сжалось сердце. Я знал Цемберева, он во многом помогал нам. На него всегда можно было рассчитывать. И вот его не стало…

— Роман Астахов и Коршок долго охотились за Плехотиным и Степановским, но те осторожны: знают, что их ожидает за предательство. Собрали вокруг себя человек тридцать полицаев — кроме тех, что в Фотевиже. И скачут по району, как собаки бешеные, голыми руками их не возьмешь, ночуют в каменной церкви, а днем пьянствуют и грабят партизанские семьи. Грозятся выдать всех до одного немцам.

— Неужели поисковые группы так и вернулись ни с чем? — воскликнул Сокол. — Уж кто-кто, а Роман Астахов…

— Говорю же, остерегаются вражины.

— Ничего, — недобро усмехнулся Калганов. — От нас не уйдут. Везде достанем.

Узнав о предательстве Плехотина и Степановского, я перестал колебаться: Сокол и Калганов должны быть на базе. Там они нужнее. Приняв окончательное решение, передал разведчикам устное донесение для Наумова и пакет для комиссара Анисименко.

— А Любе что передать? — спросил Калганов.

— Скажем сами, — перебил его Сокол. — Знаем небось.

Крепкие рукопожатия.

Последняя цигарка — «посошок» на дорогу.

— Спасибо, хлопцы, — растроганно говорил Бережной. — До новой встречи… Если живы будем, в долгу не останемся.

— Ладно. Долгие проводы — длинная дорога… Бывайте! — Дмитриев махнул рукой на прощание. — Ни пуха вам ни пера!

И опять трудные партизанские километры, новые опасности, неожиданности и лишения. Но каждый новый шаг приближал нас к цели, и это прибавляло сил.

Наконец последний день нашего пути с десантниками. Ночью мы уже без них пойдем на диверсию. Потом — обратная дорога в Хинельский лес, оттуда мы вышли с представителем ЦК Иваном Бойко более месяца назад.

Но на диверсию мы не пошли. И расстались не так, как надо бы. Все спутал нелепый случай. Впрочем, случай ли? Не много ли случайностей за последние дни? Может быть, мы сами причиной тому…

Смутная тревога закралась в сердце. Я без конца анализировал свои поступки и решения. У меня было такое чувство, что нас обложили со всех сторон, следят буквально за каждым нашим шагом. И все туже затягивается узел вокруг нас…

…На опушке леса, неподалеку от Глухова, на нас вышли из леса женщины-ягодницы. Оглядываясь, они торопливо перешли через старый противотанковый ров и прямиком, по пшеничному полю, кинулись на станцию. Вскоре со стороны Локтя послышались выстрелы из винтовок и короткие автоматные очереди.

— Не нравится мне вся эта история с дневкой возле хаты лесника, эти ягодницы и стрельба на станции, — сказал я Калинину.

— Да-а, день воскресный. Здесь может побывать еще не один человек, — согласился со мной Бережной. — Надо немедленно уходить. А вечером разведаем Локотский поселок — по карте он называется Передовик.

— Запасемся провизией и выйдем в район Шалыгинских лесов, — подхватил Калинин.

После памятного боя возле Ямпольского леса, когда мы чудом уцелели, Бережной стал считаться с нашим мнением. Но тут мы, кажется, подвели его: не надо было останавливаться здесь, возле хаты лесника. А все Панченко. «Я знаю здешние места, никто нас тут не увидит!..»

«А может, опасения наши напрасны и нет причин для волнения? Хорошо, если так…» Но чувство тревоги все сильнее охватывает меня. Бережной и Калинин тоже беспокоятся.

Оставив наблюдателей, — одного на поле, за рвом, второго — на опушке леса, — укрываемся в противотанковом рву, недалеко от опушки.

Костя Стрелюк подшивал к гимнастерке свежий подворотничок, Володя Савкин и Дуся растягивали антенну: приближалось время очередного сеанса. Надо было послушать фронтовую сводку. Бережной набрасывал текст, радиодонесения, готовясь сообщить о выходе в намеченный район действий. Алеша Калинин, сбросив гимнастерку и тельняшку, ожесточенно скреб безопаской щетину на подбородке. Лезвие было тупым, но Алеша, казалось, не замечал этого, приговаривая:.

— Ради этого чего не вытерпишь, — вторил ему Панченко.

— Тем более, что первая моя забота почти что… — Калинин не договорил. Радистка Дуся, сбросив наушники, горько заплакала.

— Ты чего? — бросился к ней Бережной. — Что случилось?

— Воронеж… — сквозь слезы выдавила Дуся. — Немцы ворвались в пригород.

Дрогнула рука Калинина. Из глубокого пореза побежала темная струйка.

Все замерли в угрюмом молчании. Не замечали того, что сидят в глинистой воде, выпачкались и промокли. Позабыли о том, что с утра ни у кого не было ни крошки хлеба во рту. Медленно тянулось время, еле-еле дождались сумерек.

— Пора в поселок, капитан, — говорю Бережному. — Разведать надо, что и как.

— И я с тобой, — решительно поднялся Калинин.

…Тренькала балалайка. Мы подошли. Парни внимательно оглядели нас, нехотя ответили на приветствие.

— Чужих в поселке нет?

— Если не считать вас, — нагловато усмехнулся один.

Нелюбезно встречают партизан… Здесь что-то не так!.. Но раздумывать некогда. Надо взять хоть что-нибудь из продуктов. Товарищи голодные, а нам еще предстоит нелегкий путь.

Оставив Калинина на улице, я завернул в крайний дом.

— Бах!

— Та-та-та!

— Тиу, тиу, тью!

Взрыв гранаты, пулеметная очередь.

«Засада! — похолодело в душе. — Хорошо, если группа Панченко не успела пойти следом за вами…»

Удар ногой в оконную раму, прыжок в палисадник и… запоздалый выстрел в спину. Еще прыжок. Оглядываюсь, пытаюсь понять, что происходит. Засада продумана врагами до мельчайших подробностей, но что-то заставило их преждевременно раскрыть себя. До сих пор не понимаю, почему меня не схватили в хате? Счастье, что выпрыгнул в окно, а не пошел через сенцы. Взяли бы живьем, как куренка. Где же Алеша? Что с ним? Почему безмолвствует группа Панченко?

Калинина я увидел на улице.

Почему он стоит на виду? Лучше бы залег.

Только я успел подумать, грянул выстрел с бревен, где сидели парни, — теперь ясно — это полицаи. Топот ног, громкая торжествующая команда:

— Брать живьем!

— Того, что зашел в хату, уже скрутили!..

«Это обо мне…»

— А-а-а!

— Ы-ы-ы! — остервенело орут полицаи.

Калинин бросает гранату. Короткий бой… Пугающая тишина. Покачиваясь, Алексей выпускает из рук автомат, делает шаг мне навстречу и падает.

— Куда тебя, Алеша? — склоняюсь над ним.

— Грудь… Горит. Не оставляй им… Кончай сам, братишка… И уходи. Вдвоем… — Слабеющей рукой пытается разорвать матросскую тельняшку. — Душно… Горит…

Из-за угла появляется голова в кубанке. Вот он, убийца! Вскидываю карабин. Полицай дергается и валится на землю.

— Держись, Алеша, за шею. Хватайся крепче!

Но Калинин не слышит меня: он потерял сознание. Я тащу его на себе. Возле насыпи делаю передышку. Спина мокрая от пота и Алешиной крови. Я не могу взять в толк: куда девались враги? В чем дело? Поселок будто вымер: ни звука, ни огонька.

«Виадук! Они пошли в обход через виадук и встретят нас по ту сторону насыпи… Скорее наверх, надо опередить врага, пока не поднялась луна!..»

От напряжения дрожат руки, я обливаюсь потом, задыхаюсь. Страшно мешает оружие. Алексей съезжает со спины. Кое-как вытащил его на полотно, и сам свалился возле неподвижного товарища. Чуть приподнялся, в ответ:

— Бах! Бах!

— Та-та-та!.. Та-та-та!..

Белые дуги ракет скрестились над поселком. Тупо шлепаются в песок пули и с каким-то наждачным скрипом ввинчиваются в него. Лежим между рельсов, не шевелимся. Над садами появился голубой ободок луны. «Надо спешить вниз, не ожидая погони из поселка, — решил я. И с опаской подумал: — А вдруг полицаи уже за насыпью, внизу?» И как бы в подтверждение окрик:

— Стой!

Неясные силуэты впереди, у подошвы насыпи. Так и есть: нас перехватили! Назад пути нет, вперед с такой ношей не прорваться. Что делать?..

— Пристрели! — шепчет Калинин. Он пришел в сознание.

— Кто такие? — нетерпеливо спрашивают внизу.

— Та свои! Поранило тут нашего.

— А ну, ходить до нас!

— Не можу: я теж пораненный… Доможить, будь ласка!

Трое гуськом поднимаются на насыпь. Поверили! Теперь у меня есть преимущество: сверху я хорошо различаю цель. И против трех винтовок — автомат десантника. А что, если Алеша успел расстрелять диск там, в поселке? Эх, была не была! Все равно другого выхода нет! Почти в упор резанул очередью первого, за ним — второго. Медленно оседая, полицаи скатились вниз. Третий упал, не дожидаясь участи первых. По-собачьи перевернулся на спину, поднял руки и ноги вверх.

— Не стреляй, браток, партизаном буду…

— Подыхай, гад, полицаем!

Быстро, как только позволяет крутой спуск, тащу Калинина. Добраться бы до пашни. А там кустиками в противотанковый ров, к Бережному… Ноги заплетаются, я падаю. У меня такое ощущение, что не смогу больше шевельнуть ни рукой, ни ногой. Бешено колотится сердце. Вот-вот выскочит из груди… Чувствую, как обмяк Алеша. «Он истечет кровью, — ужаснула мысль. — Что же я лежу?» Поднялся на ноги и еле побрел к противотанковому рву. Издали подал условный свист. Навстречу выскочили Бережной и Костя Стрелюк.

— Что произошло? Где Калинин? Где люди Панченко?

— Скорей, Иван… Надо вынести Алешу. Давай двух парней.

— Эх, черт! — с тоской в голосе произнес Бережной. — Такого бойца потеряли… Веди, Толя, я сам пойду.

Мы пересекаем пашню, направляясь к тому месту, где я оставил Калинина.

— Ложись! — шепчу я.

Стрелюк и Бережной падают в борозду.

— Ты чего? — не понимает Бережной. — А-а, вон оно в чем дело…

На насыпи лежат несколько полицаев и простреливают пашню и кустарники, освещенные луной.

— Подождите, я их гранатой, — говорю Бережному. — А вы бегом в кусты!

Изготовил гранату, пополз к железной дороге, второй раз в этот злополучный вечер. «Воды бы… Хотя бы каплю. Капельку!..»

Кажется, меня взяли на мушку те, сверху. И ждут, чтобы вернее… Физически ощущаю, как черные глазки стволов уставились в мою голову. Может быть, остановиться, переждать? А Алеша? Он там, на освещенном поле, истекает кровью. И Бережной со Стрелюком.

Воды бы… Немного воды!

Прижимаюсь к земле, пахнущей горьковатой полынью, теплой, как ладонь матери. Время остановилось. Кроме меня, полицаев и полной луны, никого в огромном, необъятном мире…

Пули уходят с визгом куда-то дальше, откуда я только что отполз. Почему-то вспомнил Стародуб… Мне однажды приходилось уже пережить такое же вот состояние на кладбище в Беловщине, когда на меня, безоружного и беспомощного, враги наставляли оружие.

И вот сейчас. Почти то же самое. Только тогда я бросился в темную ночь, а сейчас сам ползу навстречу врагам. Пора… Рывок. Кольцо лимонки мягко ложится в борозду. Я на ногах. Делаю широкий взмах рукой и сразу откатываюсь в сторону. Секунда, две, три… Целая вечность!

— Бах!

— Чш… Чш… Чуф!.. Ф-ф… — летят осколки. Вопль за насыпью. И все. Тишина.

Раненого Калинина мы оставили на попечение путевого обходчика, километрах в четырех от Локотского поселка. Там я расстался с людьми Бережного. Панченко без меня ушел на железную дорогу, я решил возвращаться на базу один.

Фронтовые разведчики двинулись на юго-запад, в глубь Украины. Мой путь лежал на северо-восток, в Хинельские леса. Там, в отряде Наумова, ждут меня боевые друзья и новые дела. Дмитриев и Калганов, наверное, уже потеряли надежду на встречу. Может быть, и Люба втихомолку смахнула с ресниц не одну слезу… Но до них еще очень и очень далеко.

Четверо суток пробираюсь один, минуя селения, обходя поселки. Дважды попадал в хитроумные засады, но оба раза удачно выбирался из них. Мой желудок и фляжка для воды вторые сутки пусты. Спать приходится мало и то вполглаза. Все время держусь настороже. Я очень устал… Только теперь по-настоящему понял всю тяжесть одиночества.

Вчера побывал в поселке Бишкинь, на южной границе Эсманского района. Там, скрываясь от полиции, живет жена одного нашего партизана. Передал ей письмо из Брянского леса от ее мужа, несколько листовок и как величайшую драгоценность — газету с Большой земли почти двухмесячной давности, сообщил партизанские новости.

Помня поручение секретаря подпольного обкома Сумщины, побывал на конспиративной квартире в поселке Комаровка. Туда, к бабке Соне, приходят люди, направляемые через фронт к партизанам. Здесь же в свое время был встречен и представитель ЦК Украины Иван Сергеевич Бойко.

Явочная квартира оказалась пустой: никто после Ивана Сергеевича тут не был. Но и в этот заброшенный поселок постоянно доходят слухи о дерзких вылазках наумовцев, о диверсиях на дорогах, о стычках с полицией и об организации саботажа среди населения. Здесь знают: гитлеровцы всполошились не на шутку. На днях подняты по тревоге тыловые гарнизоны, против партизан выставляются крупные воинские подразделения. Как и в брянском крае, наумовцам в Хинельском лесу грозят блокадой и полным разгромом.

Я бессилен помочь своим друзьям, предупредить их о надвигающейся опасности: в хинельской зоне, наверное, уже идут бои с карателями.

Чувство бессилия еще больше озлобляет меня. Знать, что товарищам угрожает опасность, и не суметь отвести от них беду! Может статься, меня самого уже записали в поминальник? Молва идет быстрее человека. В отряде уже слышали, конечно, о схватке с полицаями в Локотском поселке и о том, что кто-то из наших тяжело ранен, если не убит.

А я лежу в дозревающей ржи, смотрю, слушаю… Мерно топают сотни солдатских ног, поднимая вверх тучи сухой, бурой пыли. Поет, трепеща крылышками, какая-то пичужка, без устали прославляя голубое небо, солнце, простой и понятный ей мир.

Я очутился в коридоре, зажатый с обеих сторон колоннами войск. Точь-в-точь как тогда с Бойко, в Брянском лесу, возле шляха между двумя Гутами. Только сейчас войска идут на Хинель.

Меня могут обнаружить каждую минуту. Но я устал бояться. Натягиваю на себя пятнистую мадьярскую плащ-палатку, погружаюсь в тяжелое забытье. Мерный стук солдатских сапог по обе стороны от меня… Плещет, ласкаясь, теплая вода… Хорошо… Покойно. Это река Волга и ватага приятелей-сорванцов… Я уже в лодке… Нет, в колыбели. Мать наклоняется надо мной, улыбается и поет. Нежно, ласково…