Шумят леса Хинельские

БОЕВЫЕ БУДНИ

Эсманский партизанский отряд был организован по заданию ЦК Коммунистической партии Украины. И вначале он состоял из трех рот. Одну из них возглавлял капитан Наумов, тот самый, с которым нас столкнула военная судьба в курских степях.

В марте 1942 года гитлеровцы бросили в Хинельские леса, где базировался отряд, части восьмого венгерского пехотного корпуса и войска СС.

Прорвав кольцо, партизаны отошли в Брянские леса, без тяжелого вооружения и боеприпасов, без продовольствия… Положение партизан усложнялось еще и тем, что к ним, в глубь лесов, бежали местные жители и им надо было помогать: они остались без крова и куска хлеба. Вспыхнула эпидемия тифа. Умирали дети…

Партизаны по-братски делились с местным населением всем, что имели, а сами отчаянно голодали.

Людям нужен был хлеб. Хотя бы немного хлеба. Его можно было добыть только за Десной. Подпольный райком партии решил направить группу Наумова за продовольствием в богатые хлебом задеснинские степные села. К Десне следовало выйти в районе села Белая Березка.

Задача была трудной. До Белой Березки не менее сорока-пятидесяти километров по уреме — гиблым лесным болотам. Там не то что обозу — человеку не пробраться… Правда, были обходные лесные дороги и тропы, но они удлиняли путь втрое-вчетверо… А время торопило. Была еще узкоколейка, но цела ли она?

Наумов без обиняков спросил меня:

— Обстановку знаешь, лейтенант?

— Лучше бы не знать ее, Михаил Иванович.

— Ищи самый короткий, самый удобный и надежный путь до Десны. Такой, чтобы можно было безопасно и быстро провести обоз с хлебом из-за реки… Не задерживайся, действуй!

Я развернул старенькую топографическую карту. А что если воспользоваться опытом времен гражданской войны?

Еще в детстве я слышал от дяди-железнодорожника из Златоуста рассказы о тех событиях. Отступая с Урала, колчаковцы угнали все паровозы и большинство вагонов. А миасский фронт красных войск очень нуждался в снарядах. «Как быть?» — ломали головы железнодорожники. И нашли выход. В товарные вагоны, груженные боеприпасами, впрягали по четыре лошади — и… «полный вперед!»

В каждом вагоне был запас рельсов, шпал, костылей и досок, чтобы восстановить путь или сделать настил на мостах, где лошадям не пройти.

Почему бы и теперь не поступить так же!

Я поделился мыслью с Калгановым, и тот сразу уцепился за идею.

— А ведь верно говоришь, голова-елова! Только найдутся ли вагоны на разъезде?

— Вот это нам надобно установить. И проверить состояние пути и мостов.

Еще раз внимательно изучили на карте темную ниточку дороги. Если нет больших разрушений, считай, что задача выполнена!

Узкоколейка, проложенная лесозаготовителями, проходила через болота по земляным насыпям от разъезда Старый Погощ до самой Десны, соединяя его с селом Белая Березка.

Отослав две группы во главе с Калгановым и Дмитриевым в разведку, мы стали ждать.

На следующий день около полудня и остальные наумовцы появились на разъезде.

— Ну как, орлы? — весело справился Анисименко.

Его веселость не вязалась с глубокими складками на лице, синими кругами под глазами. Уже много дней комиссар не брал в рот крошки хлеба, питался разварной березовой корой, истолченной в каске.

— Все в порядке, Иван Евграфович! — доложил я. — В тупике нашли несколько вагонов. Запасные доски, шпалы и рельсы погрузили в первый вагон; неисправность полотна будем устранять сами.

— Вот бы знать состояние пути, — заметил Анисименко.

— Не подведет. Калганов обследовал километров тридцать. Дорога исправна.

— Молодцы! — похвалил комиссар. — Ловко придумали! Ни обоза не потребуется, ни повозок… Имей десяток лошадей с постромками, впрягай их в вагоны и айда — пошел! Молодцы, одним словом!

— Партизан, брат, сметкой богат! — довольный нашей выдумкой, ответил Наумов. — Ну, друзья, за дело!

Он подозвал взводных командиров и политруков: теперь у Наумова было четыре взвода. Каждому поставил задачу.

Предстоящая операция подхлестнула даже самых нерасторопных. Как будто не было позади ни голодовки, ни боев, ни бомбежек…

Начали выводить из тупика вагоны — по одному на каждый взвод. Головной, пятый, шел резервным.

Саша Быков ревел изо всей мочи, имитируя паровозный гудок.

— Давай, голова-елова, нажимай сильнее. — подбадривал его Калганов. — Мой дед в молодости один такие вагончики катал.

— Да, да, Сашенька, потрудись маленько, — подначивал и Вася Дмитриев.

— Отстаньте, лешаки, — беззлобно отбивался Быков.

Скоро эшелон был готов. В каждый вагон при помощи постромок впрягли пару коней. На буфера положили доски — сиденья для ездовых. К тормозным колодкам привязали вожжи — на случай экстренной остановки: потяни за вожжу, и вагон остановится. На крышах сидели наблюдатели за воздухом и пулеметчики. Ехать решили с интервалом не менее полукилометра вагон от вагона.

Когда все было опробовано, проверено, испытано, головной вагон двинулся в путь.

Дымя прошлогодней листвой вместо махорки, партизаны перекидывались шутками, острили.

— В Погаре, братцы, табаку — уйма! Табачная фабрика имеется.

— А хлеба — навалом! Ешь — не хочу!

— Во-во, держи карман шире! Ждут тебя фрицы, чтобы блинами накормить!

Калганов выдернул из-под себя клочок старой соломы, протянул Быкову:

— Передай-ка, Саша, «машинисту»: пусть там пару кобыльего поддаст.

В этот момент вагон остановился.

— Что случилось?

— Почему остановка?

— Авария, — пояснил Калганов. — Кобыла протекать стала. — Под общий гогот он обнял Быкова: — Споем? — и не дожидаясь ответа, запел:

Песню дружно подхватили, и она понеслась по лесу, убранному молодой листвой.

Наблюдатель головного вагона первым увидел Десну.

— Тормози, — раздалась команда. За ней следующая: — Готовиться к выгрузке!

Вдоль берегов шелестели прошлогодние тростники. Желтели одуванчики. В тихой заводи плавали широкие листья кувшинок.

Разыскивая партизан, я впервые переходил Десну. Она была спящей и по-зимнему однообразной. Как и тогда, я стою на круче и смотрю вдаль. Позади меня вплотную к берегу подступила густая и плотная стена леса, высокого, неподвижного. На другой стороне — задеснинские степи. Степь удивительно похожа на море: перекатывает изумрудно-зеленые волны с седыми гребнями прошлогоднего ковыля…

Мягко вынося на берег волны, катится река. Там, где осели в воду изуродованные фермы моста, она рассекается стальными кружевами конструкций, глухо ворчит, силясь начисто снести следы разрушений, следы войны… А еще ниже по течению река тяжело вздыхает, удерживая на своей широкой глади просмоленные рыбачьи лодки. По ним проложен новый деревянный настил… Этот плавучий мост соединяет задеснинских партизан Кошелева с брянским лесным краем. По нему выходил из лесов отряд капитана Наумова.

Наумов уже на той стороне. Вдвоем с Василием Кошелевым они обсуждают план совместной операции.

Трубачевск — узел водной, шоссейной и железнодорожной магистралей. В нем размещены крупные базы с обмундированием, продовольствием и боеприпасами. Большой гарнизон противника. Полиция. Комендатура. Жандармерия. Гестапо. Здесь, вдали от Брянских лесов, враг чувствует себя спокойно и безнаказанно.

Кошелевцы давно разведали слабые места гитлеровцев. Но одни нападать на город не решались: оставался открытым фланг со стороны Погара. В одиночку драться на два фронта даже прославленному партизанскому отряду немыслимо. Теперь вопрос решался сам собой. Наумовцы должны нанести вспомогательный удар в сторону Погара в то время, когда кошелевцы станут громить Трубачевск. В этой заманчивой операции было одно «но». Кошелевцы мало знали о Погаре. Придется разведку делать самим. Точнее, мне, Дмитриеву и Калганову.

Правда, кое-что удалось узнать о городе еще до подхода к нему. Вася Дмитриев с полдороги возвратился с донесением к Наумову. В качестве «приложения» привез с собой полицая и агента гестапо.

Агента мы раскрыли совершенно случайно: он принял Дмитриева за гестаповца — тот был в немецкой офицерской форме с двумя молниями на петлицах — и сообщил о подозрительных людях, связанных с кошелевцами. Кроме этого, передал целый список односельчан, которые, по его мнению, заслуживали самой суровой кары.

— В Погар сам не смог явиться, — сетовал агент, — хвораю, а дело не терпит. Вот я и того… побеспокоил вас.

— Обязательно списочек передам по назначению, — уверил его Вася и предложил съездить к одному заинтересованному лицу. — А хвороба не помешает… Мы деликатно… Не спеша…

Агент обрадовался: есть возможность лишний раз доказать свою преданность «новому режиму». Больше того, предложил свою лошадь. Это как нельзя лучше устраивало Дмитриева: его «машина», как он объяснил спутнику, забарахлила, и шофер возится с ней в поле…

При выезде из села Вася прихватил за компанию еще и пьяного полицая, приезжавшего на побывку из Погара. Он оказался довольно сведущим «языком». Знал, где расположены казармы, комендант, городская управа и полиция, на каких дорогах выставляются посты, какие улицы патрулируются.

В полной уверенности за Васю, мы с Калгановым отправились дальше, прихватив документы полицая и его нарукавную повязку. В случае необходимости Калганов мог показать документ, а я просто-напросто нацепил повязку на руку. В крайнем случае у нас было по пистолету и по паре гранат. На маскировку особенно не полагались, шли, выбирая наиболее глухие полевые дороги. Все равно спешить некуда — в город лучше прийти под вечер.

Наша задача заключалась в том, чтобы установить, как много гитлеровцев в городе и какую реальную угрозу они могут представить?

Так мы и шли с Калгановым среди белого дня. Недалеко от западной окраины города в большом, заброшенном на вид помещении — то ли сушилке, то ли колхозной ферме — приметили над трубой веселый дымок. Мы переглянулись и свернули туда.

Едва мы открыли дверь, тяжелый запах конюшни ударил в нос. Свесив лохматую голову с большой печи, надсадно кашлял глава семьи — старый цыган. Рубаха на нем рваная, худая, чахоточная грудь оголена. В углу возле топившейся печи стояла плешивая кляча. По соседству, в грязной соломе, резвились цыганята — мал мала меньше. Седая крючконосая старуха с трубкой в беззубом рту лежала возле печи и с чисто цыганской беспечностью взирала на малышей. В красном углу на передке телеги сидел паренек лет пятнадцати и наигрывал на гитаре. В такт игре он встряхивал головой, притопывал ногами в желтых стоптанных сапогах. На нас никто не обратил внимания.

— Ну и семейка, голова-елова! — Калганов сплюнул, подошел к старухе. — Дай, бабуся, табачку на затяжку: курить охота, уши опухли.

— Цыганки только просят, соколик, сами ничего не дают.

Калганов отошел от старухи, сердито повторил:

— Ну и семейка!

— Не горюй, Микола, сейчас установим полное взаимопонимание.

Я попросил у парня гитару.

— А ты знаешь, добрый человек, каким концом эту штуку держат? — спросил с печки больной цыган. Вместо ответа я взял аккорд, другой, третий… Заполняя сарай, понеслись нежные звуки цыганской мелодии.

Ребятишки прекратили возню. Весь выводок вышел из закутка, выстроился возле старой цыганки. Двухлетний карапуз в коротенькой рубашонке стоял посередине и, хлопая ручонками, смешно перебирал ногами. Остальные цыганята притоптывали на месте, поднимая тучи пыли с земляного пола.

Я рванул струны в последний раз. Слышно стало, как тяжело дышал уставший от пляски малец.

— На тебе на конфеты! — протянул я танцору завалявшийся в кармане рубль.

— Танцуй, чертенок, дядька еще рубль даст! — раздался голос с печи.

— Больше нет рубля.

— Так чего же ты голову морочишь, добрый человек?! У меня их вон сколько, и все конфет хотят…

— Вот коммерция! — захохотал Калганов.

Ближе подошел паренек в сапогах — Петька. Взволнованно выпалил:

— Слышь, дядько, научи меня песню играть, ей-богу, коня отдам!

Цыган на печи после кашля вытер пот на лбу.

— Ты сначала, сынок, научись коней-то уводить, а уж потом и раздаривай!..

— Покажи, Коля, как волжане плясать могут: пусть цыгане поучатся!

Калганова хлебом не корми, лишь бы поплясать. Сбросил пиджак, топнул каблуком.

— Поддай еще, голова-елова! — и пошел, и пошел… Никогда раньше не приходилось мне видеть такой бешеной пляски. Вот-вот, кажется, рухнут ветхие стены сарая. Даже безучастная ко всему на свете голодная цыганская кляча и та повернула голову. Вот уж действительно: пыль столбом и дым коромыслом!

— Слышь, соколик, а ты не из наших будешь? Только цыган так танцевать может! — с явным интересом глядела на Николая старуха.

Петька не сводил глаз с моих рук. Потом взгляд его остановился на нарукавной повязке с черным трафаретом «Полицай». Он сразу увял, отвернулся. «Так вот почему нам отказано в табаке и столько презрения высказано чахоточным цыганом…»

Не сумев уйти на восток вслед за нашими войсками, эта семья застряла возле Погара еще осенью. Дни старого цыгана были сочтены: он харкал кровью. Видимо, он понимал свою обреченность, но, как всякий цыган, был равнодушен к лишениям и невзгодам. Он просто ждал своего конца. Без жалоб. Без надежды.

Калганов поглядел на меня и махнул рукой:

— Была не была! — и обратился к цыганам: — Вы не бойтесь нас. Мы не полицаи и худого вам не сделаем.

— Как не полицаи? — удивился Петька. — А это? — ткнул грязным пальцем в повязку.

— И все-таки мы не полицаи. Из-за реки пришли…

— Партизаны? — Петька не верил, все время показывая на повязку.

— Это для маскировки.

— Мы этого не знаем, — хрипел на печи старик. — Цыган если и надует доброго человека, так по-честному, без «маскировки». — Он опять закашлялся.

— Верь им, Петька: так пляшут только хорошие люди. — Старуха подозвала Калганова. — На, соколик, покури… Не всегда цыганка просит…

Покурив и разделив с малышами скудный узелок с провизией, мы проверили показания взятого в плен полицая: расположение улиц, немецких постов и учреждений. Цыгане знали многое, особенно сведущим оказался Петька.

Когда мы вышли за дверь, с удовольствием вдыхая свежий воздух, за нами увязался Петька. То ли решил проверить, действительно ли мы не полицаи, то ли из каких-то других соображений.

…Под конвоем трех полицейских шла молодая женщина с маленьким ребенком на руках. Редкие прохожие провожали арестованную сочувственным взглядом, а она будто не замечала никого. Все ее внимание было устремлено на сына.

— Гут бубе, кароший зынок! — преградил ей дорогу эсэсовец и резко притянул ребенка к себе.

Женщина с мольбой протянула руки к ребенку, но фашист вдруг подкинул младенца, подхватил за ноги и, размахнувшись, ударил головой об угол дома. Мать не успела еще осознать, что случилось, как эсэсовец выхватил из ножен широкий плоский штык и всадил его в грудь женщины. Аккуратно вытер клинок о ее платье, вложил в ножны.

— Ком! — поманил пальцем полицаев, и они ушли.

Женщина лежала вниз лицом в двух шагах от изуродованного ребенка. Темные пятна крови расплывались, росли…

Люди, стоявшие вокруг, тихо перешептывались. Я заметил полные ненависти глаза, устремленные со всех сторон на меня. Нас с Калгановым вытолкнули вперед.

— Что, подлец, доволен? — крикнула какая-то девушка.

«Повязка! Нас приняли за полицаев!»

— Падаль полицейская! Холуй проклятый!.. — круто повернувшись, девушка прошла через расступившуюся толпу.

Так велико было ее презрение к врагам, что она даже не сопротивлялась, когда ее схватили вернувшиеся полицаи. Но расправиться с девушкой не посмели. Их пугало зловещее молчание толпы.

Мне хотелось сорвать иудову повязку, броситься на полицаев, отбить девушку, так неосторожно попавшуюся в руки врагов. Однако благоразумие взяло верх: мы на задании, от нас зависит операция. «Что же делать?»

— За ними! — по-мордовски сказал Калганову.

Выбравшись из толпы, я заметил цыганенка Петьку.

Мы шли за полицаями, уже еле видневшимися в конце улицы, стараясь в наступивших сумерках не потерять их из виду.

Я еще сам не знал, что мы предпримем, когда Калганов торопливо зашептал:

— Выходите с Петькой за город. Ждите в овраге. Попытаюсь один… Оба не имеем права.

— Один не справишься, пропадешь. Тут надо всем, Коля, будь что будет. Главное, быстро и дружно.

Прибавив шагу, мы их догнали. Рукоятью пистолета Калганов ударил в затылок одного, я — другого. Петька схватил за руку девушку и увлек ее к забору. За ним виднелся старый запущенный сад. Третий полицай услышал удары и возню сзади. Оглянулся и все понял. С криком: «Держите, убива-а-ют!..» — пустился наутек. Уже за углом несколько раз выстрелил.

По улицам и переулкам через сады и огороды Петька вывел из города девушку. Мы с Калгановым шли, как говорят летчики, «параллельным курсом».

— Можно передохнуть, — сказал Петька. — Так, говорят, в старину бегали только конокрады…

Беспомощно, по-детски всхлипывала девушка. Она была под впечатлением дикой расправы на улице. О том, что сама подверглась смертельной опасности, она вовсе не думала.

— Простите меня, — извинилась она. — Приняла вас за полицаев.

— Нам надо подальше уйти отсюда, — сказал я ей в ответ.

— Не могу… У меня что-то с ногой. Наверное, вывихнула, когда скакала через забор.

— Давайте к нам, — предложил Петька. — Тут недалеко. Посажу на коня и вместе с тобой — к партизанам. Мне теперь здесь тоже не жить…

Мы помогли Вале — так звали девушку — добраться до жилища цыган, но заходить туда — не торопились.

— Ты, соколик, не невесту ли приволок? — прошепелявила старуха, когда Петька зашел в конюшню вместе с Валей.

— Эй, ромэла, этой девушке грозит опасность. — Петька чувствовал себя повзрослевшим и держался независимо.

— Помочь ей можем только мы, цыгане. — Петька торопливо рассказал о своих злоключениях в Погаре и несчастье, которое приключилось с Валей.

— А знаете, те двое парней, что заходили к нам, партизанские разведчики. — Мысль Петьки перескочила на другое. Без видимой связи с предыдущим он, волнуясь все больше, убеждал своих: — Вот ее надо спасать… Ее надо в лес. Скорее!.. — Петька умоляюще посмотрел на старого цыгана: — Отец!

Старик понял, что творилось в душе сына. Он сам в молодости был лихим цыганом! Откашлявшись, поерзал на холодных кирпичах. Вытащил уздечку с длинным ременным поводом. Протянул Петьке.

— Возьми, сынок, цыганское счастье!..

Одновременный удар кошелевцев и наумовцев на Трубачевск и гарнизоны Погарского района всполошил гитлеровцев. Они спешно стали стягивать туда дополнительные силы. Но партизан уже и след простыл.

Нагруженные богатыми трофеями, мукой, зерном, мешками с табаком, свиными тушами и одеждой, партизаны благополучно переправились в брянский лесной край. Еле уложив всю добычу в пять вагонов, наш «экспресс» двинулся обратно — на разъезд Старый Погощ. Теперь в каждый вагон было впряжено по три пары коней, партизаны шли позади вагонов. Но не сетовали на это: операция завершилась успешно.