Шумят леса Хинельские

СУДЬБА ДЕСАНТНИКА

Несмотря на постоянные хлопоты, меня все эти дни не оставляла мысль: как сложились дела у раненого десантника, Алеши Калинина, которого мы оставили на попечение путевого обходчика, невдалеке от станции Локоть? Надежно ли это укрытие? И почему оттуда так долго не возвращаются наши посыльные — Коршок и Калганов? Я уже собирался послать туда новую группу, как они вернулись. Удрученные и подавленные. Нет, это не физическая усталость. Ребята принесли горестную весть: Алексей Калинин схвачен полицией и отправлен в Глухов. Дальнейшие следы десантника теряются там…

— Надо поквитаться за Алешу, — горячился Калганов. — Наскочить на локотский гарнизон всем отрядом и разбомбить его по нашим, партизанским законам!

— За сто верст киселя хлебать? — не соглашается с ним Сокол. — Много чести будет — весь отряд поднимать. Будто кроме этих паршивцев полицаев и дел больше нет… Нас втроем за глаза хватит! Верно, лейтенант?

— Подумаем, Вася, — отвечаю Дмитриеву. — Подумаем… И посоветуемся со старшими. Надо брать не числом, а умением, ты верно сказал.

— Тоже мне Суворовы нашлись, голова-елова! — фыркнул Калганов, как рассерженный кот. — Рубануть, и точка!

Признаться, я боялся заводить с комиссаром разговор о десантниках Бережного, о раненом Калинине и участи, постигшей его. По моей вине случилось: нарушил приказ секретаря подпольного обкома, привлек внимание противника, уговорил Бережного на диверсию. И вот мы потеряли Калинина… Одна ошибка повлекла за собой другую, третью…

Расставшись с Бережным, я при докладе Наумову и Анисименко рассказал все без утайки. Комиссар побледнел, стиснув зубы.

— Ты понимаешь, Иволгин, что натворил? Да это… это… Отстраняем тебя от разведки и от участия в боевых операциях на две недели!..

И вот опять предстоял еще один неприятный разговор. Я опасался, что комиссар не разрешит провести задуманную операцию. Но ведь надо было узнать все, что возможно, об Алешке Калинине…

Разговор, как и предполагал, был не из легких, но все-таки комиссар операцию разрешил.

Трое всадников осадили взмыленных коней на обширной площади местечка. Высокий белокурый офицер в форме СС при орденах и медалях ткнул плетью в сторону полицая. Полицай только что сбил с тополя ворону и стоял, ухмыляясь, довольный удачным выстрелом. Переводчик — смуглый горбоносый мадьяр, похожий скорее на цыгана, чертом подлетел к полицаю:

— Господин офицер недоволен полицаем… Полицай — хундер, говорит господин офицер… Хундер — есть собака.

Обалдевший полицай хлопал глазами, стараясь понять, о чем толкует переводчик.

— Ты, голова-елова, много стреляешь по воронам и мало воюешь с партизанами… Давай сюда винтовку и иди к пану офицеру — ответ держать!

Полицай с опаской приблизился к офицеру, который заметно нервничал. Он шпорами горячил и без того горячего жеребца. Заметив, наконец, полицая, офицер стеганул его плеткой.

— Вызвать старосту! Немедленно! — приказал он через переводчика. — Пригласить чиновника по заготовкам. Потом — начальника полиции и жандарма. Через полчаса быть здесь с оружием всем, кто вызван. Предстоит важное задание.

В знойный полдень по дороге в Глухов выступил маленький отряд. Впереди двух повозок с полицейским начальством рысил, чуть пригнувшись к седлу, белокурый офицер. Позади ехал безразличный ко всему молоденький немец с задумчивыми голубыми глазами.

Бравый переводчик с капральскими нашивками, заехав между повозок, начал зубоскалить, задирая чубатого детину — начальника кустовой полиции, оказавшегося на станции в гостях у старшего полицая.

— Да-а, голова-елова, опростоволосились вы. Не смогли с двумя партизанами справиться. Полсотни таких орлов! — переводчик сделал широкий жест. Довольный своей шуткой захохотал. — Вот это геро-о-ои! — повторил он с видимым удовольствием. — Что?.. Говорите громче, не слышу! А-а, дрались партизаны отчаянно? А вам что помешало доблесть свою показать?

— Покажешь тут, держи карман шире! — кривоногий старший полицай, обвешанный оружием и поэтому выглядевший особенно нелепо, морщился, потирая спину.

— Что, Аника-воин, обидел кто? Пошто чухаешься?

— Шла на фронт дивизия, — снова вступил в разговор чубатый. — Чи словены, чи словаки — бес их разберет… Повернули энтую дивизию на Хинель, партизанов изничтожить. Дело было дня через два-три после нашей засады в Локотском поселке… Ну нас, десятка два полицейских, взяли эти самые словены вроде бы как проводниками. Шли двумя дорогами двое суток. Пылища, жара. Упаси и помилуй!..

Офицер, ехавший теперь сбоку, как-то странно усмехнулся, указывая на вафельные вмятины танковых гусениц. Что-то буркнул на своем тарабарском наречии. Переводчик сочувственно кивнул головой.

— Ну-ну, дальше рассказывай! — его взгляд цепко держал на прицеле обоих собеседников.

Чубатый посмотрел на переводчика, потом на соседа — обвешанного оружием человека.

— Пану старшому лучше рассказать. Он водил на Хинель словаков.

— Не-ет, я сам расскажу! — озорно сверкнул глазами неугомонный переводчик. — Неудобно говорить про пана старшого полицая, да чего уж там скрывать? Из песни слов не выкидывают… Никаких партизан в Хинельском лесу не оказалось. Только след остался — сожженный ими Государев моет — при царе Петре еще построен был, когда со шведом тот воевал…

Полицаи переглянулись: очень уж осведомлен переводчик. А тот, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Словаки рассердились, кое-кому всыпали по мягкому месту. Кое-кого пощелкали возле моста… Этого господина тоже не обошли милостью — горячих всыпали! Верно говорю, голова-елова?

Лицо старшего полицая полыхало краской от стыда и гнева. Что за язык у этого цыганистого разбойника? Такому только попадись: хоть на язык, хоть на мушку — пощады не жди!

Посоловевшие от жары и самогона полицаи клевали носами. Некоторые спали. Дорога, пыльная, бесконечная, никого не радовала.

— Куда в такую жарищу тащимся? Будто не знаем, где и как засады ставить…

— Прогулка всегда полезна, голова-елова! И в жару, и в холод. А насчет засад… Сколько вы тогда в Локотском поселке своих потеряли?

— Шестерых убитыми, двое были ранены.

— Отлично!.. А у партизан без потерь?

— Как это — без потерь? — возмутился чубатый. — А пораненный десантник?

— Упустили вы его.

— Положим, далеко не ушел! За всех с него спросили!..

— Расскажи как?

— Чего там рассказывать-то? Обыкновенно.

— Спрашиваю, как догадались засаду устроить против партизан именно в тот вечер и в том месте?

— Они сами о себе дали знать. Очень приметно шли. Возле Брянского леса поезд свалили. Листовки в двух селах подкинули. Бой с немцами возле Ямпольского шляха вели. В поселке Тополь за харчами заходили и в хату гранату бросили… Вишь, какой след тянулся… Опять же у хаты лесника их видели. Наши бабы натыкались на них. Мы их, бабов-то, каждый день в лес гоняем, вроде как по ягоды. А это — разведка. — Чубатый ухмыльнулся: — Бабы дюже дошлый народ на такие дела: выспросить, выглядеть да голову заморочить: хошь свому, хошь — чужому…

— Ты ближе к делу.

— Я и говорю: как только прибегли бабы из лесу, мы сразу же дали знать в город. Глуховский комендант прислал подмогу. Засаду в Локотском поселке устроили как надо, да, вишь ты, не все гладко получилось. Десантник заметил, как наши парни с голов бабьи платки стаскивать начали да винтовки из-под бревен вынимать… Ну, и шарахнул в кучу-то гранатой. Хорошо еще в конец бревна угодил, возле самой земли лопнула… А то быть бы великому урону.

— А раненого как потом нашли?

— Десантника того? Облавой нашли. В жите, возле казармы путейской. Как раз сейчас подъезжаем к энтому месту… Вот тута, выходит, и спымали его.

— Почему ты раненого называешь десантником? Он что, сам сказал?

— Ну да, скажет он… — Чубатый хвастливо ухмыльнулся. — Мы сам с усам. Раскусили.

— По документам?

— Документов не было. — Чубатый помолчал, выискивая слова. — Тут, правду сказать, само дело показало. Перво-наперво, фронт далеко, а они, не все, правда, были одеты в советскую форму. Опять же автоматы новенькие. Как они попали в глубокий тыл? Только самолетом. — Чубатый покосился на переводчика, не смеется ли тот над ним? Нет, слушает внимательно. Даже слишком внимательно. Стал рассуждать еще убедительнее: ну, а цивильные, ясно, партизаны. Проводники. Выводили десантников от Брянского леса и вот до наших мест…

Казарма показалась неожиданно. Крыша ее сдвинулась после разрыва авиабомбы, а из-под сорванных листов жести виднелись худые ребра стропил. Переводчик скомандовал:

— Привал!

— Оце — дило! — оживились полицаи. — Все печенки повымотало. Не грех и подкрепиться.

Началась суета возле повозок. Чубатый вытащил из повозок сулею с самогоном, появились сумки и узелки с харчами. Толстые губы раздвинулись в самодовольной улыбке: знай, мол, наших!

Белокурый солдат-немец с задумчивыми глазами, безучастно взиравший на всю эту суету, велел полицаям составить оружие в козлы — в стороне от повозок и в отдалении от дуба.

— У военных людей везде и всегда должен быть воинский порядок, — пояснил он через переводчика.

Компания расположилась в тени дуба.

Струя самогона лилась, ударяясь об алюминиевые солдатские кружки. Только офицер оставался равнодушным ко всему, да капрал возился с оружием: ему никак не удавалось пристроить свой автомат к винтовкам полицаев.

Белокурый солдат тоже снял автомат, но почему-то отошел в противоположную от повозок сторону.

— Прошу до нашего шалашу! — засеменил к офицеру старший полицай на своих коротеньких кривых ножках.

— Сокол, Калганов, — крикнул офицер, — пора! — и замахнулся гранатой.

— За Алешу! — вскинул автомат Сокол.

— За Алешу! — словно эхо, повторил Калганов.

Много времени спустя от Бережного нам стало известно: вместе с Калининым был арестован и хозяин казармы — путевой обходчик.

Алексея отвезли в Глухов, сдали немцам, а те водворили его в тыловой лазарет при военном городке, изолировав в отдельную палату. «Десантник», как его считали, представлял интерес для гестапо. Поэтому начальство приняло все меры, чтобы Калинина поскорее поставили на ноги. Его лечили добросовестно, не жалея лекарств. И не менее добросовестно охраняли. Предполагая, что Алексей — сотрудник советской разведки, им заинтересовались крупные чины контрразведки. А со службой имперской безопасности не шутят.

— Как волка ни ешь, а он все в лес бежит! — коверкая русскую пословицу, сказал начальник глуховского гестапо. — В два глаза смотреть за комиссар-десантник!

Его не покидали приятные мысли о повышении в чине, новых наградах… Не всякому и не каждый день попадают в руки советские десантники из армейской разведки!..

Мы не знали точно, где Калинин, что с ним? Жив ли?..

Бережной выделил специальную поисковую группу. В нее вошли Костя Стрелюк и Володя Савкин. Мы подключили к ним Сокола и Любу. Они от жены арестованного путейца узнали о том, что Алексей помещен в лазарет военного городка, но на этом следы терялись… Нужен был человек, который мог бы побывать в этом городке и узнать о судьбе раненого. Дальнейшие поиски и расспросы привели к Локотскому поселку — тому самому, в котором был ранен Калинин. В поселке жила девушка Галя, работала при лагерном лазарете в Глухове. По воскресеньям ее иногда отпускали домой, «до матки». Вот ее и решено было сделать, на первых порах, связной между Калининым и Бережным…

Савкин и Стрелюк однажды вечером пробрались огородами к Галиной хате. Перед нею высился пирамидальный тополь, самый высокий в поселке.

Разведчики долго наблюдали с огорода за домом и небольшим отрезком улицы, видневшимся через тын. Наконец движение в поселке утихло. Володя остался на улице, а Костя Стрелюк пробрался к дому, постучал в окно. На вопрос: «Кто там?» — Костя ответил:

— Я от Гали.

— Что с ней? Где она? — приглушенным голосом спросила мать. — Войдите в хату.

— Не волнуйтесь, пожалуйста… Я пришел от партизан. Мне как раз самому надобно повидать Галю по очень важному делу. Помогите устроить с ней встречу.

— Я вас не знаю, как могу доверить свою дочь первому встречному? Кто вы такой? Что вам от нас надо?

— А я разве не доверяю вам свою жизнь, явившись вечером в поселок с оружием в красноармейской форме? Разве мой товарищ не был подстрелен полицаями здесь, в этом поселке, возле вашей хаты? С Галей мы и хотели бы поговорить о нем. Она работает в военном городке, там сейчас находится раненый. В лазарете. Нам надо связаться с ним. Это можно сделать только через Галю. Передать два слова. И как можно скорее. Алеша находится в смертельной опасности. Еще несколько дней, и он будет передан в руки гестапо.

Волнение разведчика передалось Галиной матери.

— Что должна сделать моя дочь?

— Нам известно, что Галя работает в лазарете, а по субботам приходит домой. Значит, завтра она должна прийти…

— После обеда.

— Скажите ей, что мы ее ждем завтра или послезавтра на опушке леса у дороги.

— Я скажу Гале, но… боюсь за нее.

— Честное комсомольское, все будет в порядке! Галя нужна всего на несколько слов, я уже говорил. Да, вот что! Мы же ее не знаем. Пусть наденет на шею платок… Голубая косынка? Хорошо, пусть будет косынка.

Пока люди Бережного устанавливали связь с Галей, а через нее — с Алексеем Калининым, Сокол и Люба держали под наблюдением военный городок, а в нем — лазарет…

— Надо как-то подобраться к этому лазарету, помочь Гале, — озабоченно поделился мыслями Сокол. — Есть у меня одна задумка…

— Выкладывай, — попросил я его.

— Галю надо устроить кастеляншей. Деньги все могут. У нас они есть. А там… — Вася помолчал и голосом скрипучим, как несмазанный сапог, закончил: — Но-о, дохлая!.. Два узла с бельем не можешь потащить… — При этом выражение лица разведчика было таким глупым, что я не удержался от хохота…

— Ну, артист, Вася!.. Талант!

— Думаешь, подойду на роль возчика.

— Вполне. Только, смотри, не переиграй.

— Не переиграю. Мне тоже надо устроиться в лазарете возчиком, как-то вытолкнув с этой должности контуженного фрица-дурака.

— Значит, тебе понадобится медицинское свидетельство из полевого госпиталя, справка о ранении и направление в глуховский лазарет. Хорошо бы и историю болезни, только где достать эти бланки?

— А не добудет ли нам их Галя через палатную или старшую сестру?

— Хорошо бы…

Я подумал о Густаве Кранке, нашем верном друге. С ним было бы намного легче. И Любой бы не рисковали…

— Любу тоже перебросим в город, — словно угадав ход моих мыслей, сказал Сокол. — Она хороша, — он вздохнул, — очень хороша собой. Ей в день операции надо заняться часовым у проходной. Немцы — бабники. Клюнут на приманку…

Мне неприятны были слова Сокола о Любе, но я промолчал. Рассуждал он, как всегда, прямолинейно, называя вещи своими именами.

— Ну, как там наш Алеша?

— Рана заживает…

Галю, после хорошей взятки, назначили кастеляншей. Она и должна была вывезти Алексея из лазарета. Это был самый простой и самый надежный способ — увезти десантника на глазах у немцев.

Для часовых Галя была давно «своим» человеком, а в последнее время — особенно. У нее появилась смазливая подружка, которая все время крутилась возле проходной, строила глазки солдатам, недвусмысленно улыбалась. Галя тоже кокетничала с охраной, и солдаты охотно отвечали ей улыбками, заигрывали при всяком удобном случае. Дошло до того, что у нее даже и пропуска не спрашивали.

Настал решающий день. Все было готово. Скрюченный в три погибели Алексей задыхался под грудой узлов. Подвода с грязным бельем направилась к контрольным воротам городка. Галя сидела на узлах и щелкала семечки. Внутри у нее все тряслось от страха.

Возле ворот подвода остановилась. Подошел часовой.

— Так до вечера, милый Курт? — мягким грудным голосом переспросила Люба — та самая смазливая девушка, которая с недавних пор стала появляться возле проходной.

Часовой не успел ответить Любе.

— Ловите, Курт, — крикнула Галя и кинула завязанный в узелок белоснежный носовой платок. В нем были крупные, хорошо поджаренные семечки. Тот на лету подхватил подарок, жеманно поклонился:

— Данке шен, спасибо. — Открыл ворота: — Ехайт!..

Продолжение этой истории рассказал мне капитан Бережной год спустя в знаменитом «междуречье» — между Припятью и Днепром, когда кавалерийское партизанское соединение Героя Советского Союза генерала Наумова совместно с ковпаковцами отражало яростное наступление гитлеровцев, прорываясь из «водного мешка». Бережной к тому времени в соединении Ковпака руководил разведкой. Я командовал Первым Хинельским кавалерийским отрядом. Встреча наша состоялась, что называется, «на ходу»: мы оба спешили в цепи к наступавшим товарищам — партизанам. Но капитан успел все-таки сообщить кое-что про Алешу Калинина и Галю.

— Галя в лазарете больше не появлялась. Часового Курта расстреляли, — Бережной умолк. Его задумчивый взгляд остановился на мне. — А Калинин вместе с Галей перешел линию фронта и добрался до Москвы, в школу особого назначения: там его знали и подтвердили личность. После этого он попал в распоряжение Центрального штаба партизанского движения. Ему было присвоено звание младшего лейтенанта. Алеша опять попросился в тыл к гитлеровцам. Его направили уже в качестве командира группы в Белоруссию. Группа примерно такая же, как была у меня. Помнишь?

Я молча кивнул головой.

— Алеша в Белоруссии организовал боевитый отряд, успешно громил врагов, все время совершал рейды и поэтому оставался неуловимым. Во многих жарких схватках участвовал, но выходил из них благополучно. Галя погибла недавно… — Бережной вздохнул: — Да, погибла…

Мы помолчали.

— Откуда ты все это знаешь, Иван Иванович?

Бережной загадочно улыбнулся:

— Угадай.

— Неужто свиделись с Алешей?

— Точно! Так же случайно, как вот теперь с тобой. Мимоходом.

— Ну как он, наш богатырь?

— Как и всякий богатырь: молодой, здоровый, деятельный. Между прочим, ему очень идут офицерские погоны… Звал меня после войны на Волгу «чаи гонять».

— Поедем вместе, — в тон Бережному ответил я. — А пока пришпорим-ка коней, Иван Иванович!

Мы помчались навстречу неизвестности. Каждый своей дорогой, но к общей цели.