Швам

Та мысль, которую не изложить письмом,

Торчит во мне, как в доме, что на слом

Торчит — на слом. Как дым, порой, ослом

Торчит над сонмом труб нешевелимый.

Как чавк торчит в нетронутой свече,

Само «торчит» — торчит в своём торче,

Как я торчу во всём, что вообще.

Как мир торчит на том, что он галимый.

Та мысль, которая не состоит из ты,

Меня грызёт, как чернозём кроты,

Как гладь — винты. Как перелом — бинты.

Нутро — глисты, но пуще — от нехватки

Тебя у мысли — оным я грызом,

Как слепоты кротами чернозём.

Как чем не сплю — живот, а ты — возьмём

Его письмом и вынудим на схватки.

И как в конверт вложивший это смерд

Лишён способных выделить бы черт

Его из ряда прочих, так любой ответ,

Когда б он был, — лишён противовеса.

Затем и есть, смиряя, пустота,

Как чернозём с отсутствием крота,

Так с этой мысли то, что прямота

И перелом, в отсутствие бинта,

Смиряет то, чем следует болеться.

Так род борта, что свет бы отразил,

Будь свет как шар, будь шар души вблизи,

Не существует, но вообрази,

Что в том борта расчёт на изложенье

Прямым порядком тех, кто есть в миру,

Благодаря, оно бездействует, перу,

И вопреки тому, как соберу

Его во мысль что — жертвоприношенье.

Ты часть того, что — жертвы этой сквозь.

Как часть доски, не пустота, а гвоздь.

Как части «вместе» — срощенное врозь,

Как это врозь — обрыв являться чем нам.

Как дыма части — сквозь того, кто был,

До дыма тем, что стало этот дым.

Как сквозь твоё отсутствие видны

У этой мысли — чем несовершенна.

Резкость минус то, что я вижу,

Выматывает,

И никакого Парижа, —

Видимо, ты права, — нет.

Слова живут за пределами

Звучания и значенья,

Если их мной сделали,

Хотя и — зачем мне

Такая честь?

Но коль есть, то пусть есть,

Как минимум, развлеченье.

Удлиним-ка мысль ещё на два такта,

Янтарь подадим в стаканы,

Лёд будет, как катаракта,

Остров, смотри туда, — Труханов,

Салфетка, смотри сюда, — измята,

Ума, — здесь вот возьми померяй, —

Правильно, ровно одна палата,

Расскажи, кто ты теперь ей.

Расскажи, кто ты

Минус я. Упражненье не ново,

Но к чему счёты,

Если палата тебе не рада —

Замолвлю слово.

На этаж ниже

Дела похуже,

Там-то как раз — Париж и

Места нет ни внутри, ни снаружи.

Если заглянешь туда в этой жизни, —

Код на дверях, как и был в прошлых,

Минус число сколько раз приснись мне,

Плюс сколько я тебе. Итого — прочерк.

Мыс остроносый в собственном соку,

Без обстоятельств зрения и места,

Сопротивляясь темени пинку,

Во всё, что есть, глядит из наконец-то.

Глазок — остаток, вызванный к доске

Потьмы, в кратчайшем времени куске,

Мне обещает солнце, мудаку,

Как та лиса, что пела колобку

Про ненегляд, а думала про тесто.

Осмотришься, бывало, — нет сторон,

Пойдёшь на шум — смешаются мембраны,

И хорошо бы — есмь не сотворён,

Но чаще — в честь того, что слишком рано,

То так, то эдак выглядишь, звучишь,

Ноль — бытия, естественности — шиш,

Насыплешь корма куцей животинке,

Введёшь пароль — стрелялки и бродилки,

А выведешь — оно тебе: шалишь.

Отныне сам себе ты и светильник,

Ищи свищи, где делают джульетт,

И ясно, что у комнаты на тыльных

Есть сторонах, чего снаружи нет.

Мы знали оба, что на всякий случай

Хранить не следует ни фотографий, ни открыток,

Ни писем, ни вещей. Но знали лучше,

Чем соблюдали. Горький так напиток

Стократ надёжней утоляет жажду.

Так весь набор того, что знали оба,

Нам одолженье сделал бы, исчезнув

Из выдвижных в столе, из гардероба,

Из книг, в закладок качестве, но — здесь, и в

Его присутствии — оттенок наслажденья.

Реши я, скажем, переехать — ничего б так

Меня сильней не сдерживало от,

Чем предвкушенье сладострастное: из мёртвых

Воскреснет запах твой, и оживёт,

Его уравновесив, запах мяса.

Поэтому я не решу. Но в то же время,

Иль сами мысли остроту утратят

Об этом, либо пьянство и куренье,

Иль с мокрой головою и ветра тут —

Свою работу сделают быстрей.

Позавтракал. Тринадцать девяносто.

Привстал, и вот внезапно понимаю:

Мир — это специальное устройство

По производству сентября и мая.

Всё остальное для отвода глаз,

Для смазки или некие отходы,

Май и сентябрь — на выходе, а нас

Как заготовки, подают на входы.

Я сделал «хм» и снова сел за стол.

Как раз сентябрь. И стол, и хм, и сел я

Теперь уже казалось веществом

Особенно пригодным к вознесенью.

Шёл человек, и вдруг мне подмигнул.

Он тоже знал. Подумал я: «Однако,

Хороший знак», — и ложечку согнул,

И разогнул, что тоже было знаком.

отныне всё подробно. змеевик.

аквариум. одна, другая рыбка.

кто был тобой и, видимо, привык

тот, вероятно, грубая ошибка.

глотаю. гриб. по шляпке — боровик.

по ножке — суп. остыл по неужели.

отныне всё добротно. на кривых

и хвост, и шерсть — долги воображенью.

ни сам экран, ни хлопоты полос

о тесноте, — река, другая, — кадра,

войти и выйти если удалось

сухим из ты — не грабли, но во лбу же.

одно, другое тающее завтра.

за ними — третье, дальше — обнаружу,

что всё забыто. это подлый план

раздела ты на атомы и ядра.

то за тысячи лет не собрать по частям,

что имеет планета в виду, бороздя.

и ужели надеешься ты

поиметь что-нибудь с борозды.

где хотя бы ты даже мельчайшая пыль —

неизвестен масштаб, по которому был.

и ничто ни такое планета,

кроме что-то, когда-то и где-то.

будь иначе, из всех проявлений распада,

не сквозило бы то, что распада и надо.

наливаясь, как спелостью плод,

существует подобный полёт.

и, бывало, не ждёшь, а бездействие — вот уж.

борозды, но иного порядка зародыш.

и подавно иная забота у часа:

не закончиться вдруг, а совсем не начаться.

Записки нечаянно плывших посудин

Ещё не истлели. Туда перебраться,

Где почки вдыхать обязательно будем,

Покуда отсюда не смеют вдыхаться.

Запас отражений, протянутый дискам,

Ретортам — посудины, шёлку — флаконы,

Всё вместе — объёма читанье запискам

Нотаций на тему тоски по такому.

Сегодня в продаже размеры указок

На очи печальные при водолазах,

Сегодня вода в направлениях разных

Несёт то, что знают ныряния о

Последнем желании стай кислорода

Листать эти сваи, читать эту воду,

Посудину плыть не природе в угоду

Воды, а записками ради неё.

То большое животное вдалеке — сполох,

То откуда он движется — перспектива,

То, чем вечер себя утешает — долог,

То, что я надоел даже мне — правдиво.

Буду знать, как топтать, что ни шаг, те же грабли,

Буду впредь на борт до того, как взлетел лайнер

Проходить, а не с помощью рук постигать

озябли,

Ожидая такси и грызя Вайштайнер.

Те слова, что из текста долой, перечтя, — вертел,

Та, в чью честь экивок — подлежит ужарке,

Сполох, даром ли что большой — смертен,

Вечер — даром что долог, коль нет чарки.

По раям, что ли, все разбежались, с кем бы мог

звякнуть

Бубенцами и лирами, да хоть бы и — гранчаками,

То зачем я — смерд, так теперь и пахнет

То, в чём прав Адам, то и за щеками.

А каков был эпиграф! дескать, сыр — бесплатен,

Руб за два: у того, кто писал — сыроварня,

Руб за сто: и деяния, если смысл занять им,

Не в ущерб доброте у того парня.

То, как взмыл самолёт, для того, как летит, —

вместо,

То, что я на земле, и озяб, и такси — вроде знака,

Есть одно от себе надоел средство —

Как своя по себе же скулить собака.

Горбушкой впитывать чеснок,

Считай, что с жить одно и то же,

Те заготовленный итог

Тянуть из цедры жадной кожей.

Начнётся плод — считай, на обмолот,

Отколосясь, несчастная фортуна.

Считай, что жили мы — залёт.

А ты как думал?

То ветер шарфиками мят,

То брёвна трав скороговоркой,

Так мироздание творят,

Что не оно, а ты уловка.

Сотрётся зубчик — радуйся, голубчик.

Отколосилось — это на удачу.

Душе сподручно лишь у чёрта в купчих.

А как иначе?

пронзительно сверху сморкается дама,

так вряд ли могло бы ребро от Адама,

чуть позже уходит, и видимый зад

тем более значит, что в прошлом — не сад.

возможно, там блинная, где раздавали

и с пылу, и с жару, но фрукты едва ли.

соседи гудят на языческой мове,

слышны ударенья на матерном слове,

скажи, что у них позади Вавилон,

я буду не менее чем удивлён.

погода три дня обещает потоп,

но в местном масштабе, не более чтоб.

чертовски корявое дыма колечко,

хороший табак, но дерьмовая мешка,

фермент с хрипотцою вещает, что выбор

начинкою сделан и лишнее выпер,

успех непорочного кажется мнимым,

сюжет — не о том, а паркет — ковролином.

Лучшее средство от комаров и мошек

Съехать с дачи, например, к фьордам,

Снять там какой-нибудь уголочек.

Ловить лососей. Не менять постель.

Записаться в бассейн.

Ходить по субботам.

В общине скажут «не важно, лишь бы платил

взносы».

Кот не взвоет от того, что не я чешет.

Как-то раз получить письмо, да такое,

чтоб кровь из носа,

Заказать билет, но подумать, нет, там простыл

и след, —

Пусть другие лечат.

Только дачи нет, чтоб съезжать, а была б дача,

Там устройства б стояли от насекомых,

А кроты бы были, и это была б задача,

Почему кроты. Почему не ты. А еще б цветы,

Кто в горшках, кто в комах.

Если встретишь жонглёра с аквариумом на голове

И горящими булавами, а в груди заколет,

То давай — это я, а оно — левей,

Походи к врачу, поставь свечу, где и я б хочу,

Но меня прогонят.

О великанах и богатырях всяких,

А ещё об этих, не помню как их,

Чьи дела от слов и до снов — в шляпах,

Может быть, титаны, утверждать не стану.

Разговор с тобой, предвкушая течку,

Об этих всех — перебор, насмешка.

Толку более, чем от автоответчика,

Но и меньше, чем от нюхнуть метана.

Предполагая, что я могу заснуть и

Обобщению долго ещё до сути,

С то, что над, едет взгляд на твои груди,

Далеко ль до блуда — сей ход нуден.

О мелкотне, как их там, гномах,

Карликах надо и насекомых,

Богатыри это был промах.

А что бисер — тизер, о том не будем.

Многотерпение подцепить можно

С меньшим, если трепать о большем.

Значит ли это, что я заносчив, —

Было бы лестно, но здесь не к месту.

Как ни крути, смехотворна идея,

Продолжать размышлять о таком, седея.

Но если не вышел на роль злодея,

То шут тоже гуд, как тебе известно.

Нет же идей в растении

Пренебрегать корнем,

Всяк аргумент из серии

«Если бы, то…» — спорен.

Под чашкой всегда мокро,

За катет стоит угол,

От «если бы, то…» прока,

Как на броню — с луком.

Я состою в сутулости

Даже во сне, кашле,

Мире, стране, улице,

Чёртовой их каше.

Сейчас половина первого,

Произвожу выгул

Варева повседневного

Каждым его мигом,

«Если бы, то…» — не дёгтя

Ложка была, а перца,

Я б не мешать мог те, —

Чихал от всего сердца.

Тебе не скажу. Клещами вытащи.

За эту нору в районе Джардини

Отдал 274 тысячи.

Вдвое бы заплатили,

Втрое, и четверо или больше —

Не уступлю. Потому, дело

Не в сумме, а в вите дольче.

Анима, чтоб, так сказать, пела.

И вита мне — дольче, когда на террасе

Выручку ночи храню в матрасе,

Да в память усопшего на Пегасе

Строчу в трубу, пока та не села.

Ты бы здесь, думаю, охренела,

Но долг платежом, говорят, красен.

Ты б охренела. Лежу. Блаженствую.

Жду ли кого? — комара да чешется.

Идеальные виды взаимодействия —

Мокрые. Это моя столешница.

Короткие. Это мой грех, впрочем.

Его уступлю. И — твердей матраса:

Как бы стоит, а не мы дрочим.

Как бы — ещё, но кончай — сразу.

Свернуть можно шею, упав отсюда.

Подпрыгнув, и то — повредить мениски.

Придёт Серафима. Не мой посуду.

Не мчись по ступеням. Они склизки.

Под утро, тебе каковых — не снилось

И не приснится, чем я доволен,

Аниму лечит необходимость

Лежать на качелях вблизи колоколен.

Иль не цена для такой притчи

Севшей трубой запустить в часть от

274 тыщи…

Долг платежом пусть и впредь красят.

Учти, как пища — свод органолептик

О пользе брюха, —

Не быть со мною — область мертвых клеток

Души и звука.

Заметь, чужих несчастий соглядатай —

Своим не блещет.

Пусть эстафета. Смысл не передать ей.

Так сохнут вещи.

Учти, так сохнут вещи на морозе,

Дубеют в схватке

За точность линий с памятью о позе,

Что есть в подкладке.

Так сохнут локти, пятки… сохли или,

Желтеют нынче,

Не бог весть что, поскольку, подменили,

Объект щадим же.

Заметь, объект — аспект непритязанья

На текст исходный,

Где бог весть что — от что уже не с нами

Род производной.

Что для одних — в закатной дымке,

Другим — сгорает полуостров,

Но на аэрофотоснимке —

Пятно подсвеченное просто.

Тому, на дальней кто планете

Глядит на видимость пятна, —

Здесь не одно тысячелетье

Пройдёт, чтоб видимость — видна.

Мне очевидно, что — в ловушке,

Когда гляжу и что-то вижу.

Миг пролетевший — вроде стружки.

И та — крупней, чей образ — ближе.

В прикосновенье только верю,

Глаза мои закрыты плотно.

Непостиженье — в полной мере,

Замена им чего угодно.

Чтоб не споткнуться, ног поволочим,

Паломничество пыли на подошвы

Рассмотрим как отсутствие причин

У ветра быть, в отличие от почвы.

Забережёмся темы сквозняка,

Угрозу в нём завидя вертикальным

Покоям наших туловищ, пока

Они не стали ветром натурально.

Надежда на кого-то, кроме нас,

Решим что — риск, надёжность этой схемы,

Что абсолютна, но, соединясь

Со схемой ветра — тут же, теорема.

Где, чёрт возьми, вода, чтоб нас разлить,

И не разлить — едва ли разной сути,

Там волоченья ног электролит

Проводит ток: куда не улизнуть им.

И то, старик, зачем нам этот бег,

Уже вполне вопрос кардиограммы,

Её зубцы рассмотрим как успех,

Пока триумф не сделал с нею прямо.

Итог и ветер — тоже, старичок,

Одной водой разлиты — не разлиты, —

Избавь греха не пить на посошок,

Допив, к примеру, газовые плиты,

Добив надрез, усвоив, например,

Обильный ряд приёмов удушенья.

Но всё же вдруг получится, мон шер,

Что эта жизнь — простое порученье.

И это будет значить — вери гуд,

Мы, значит, в списке годных для отключки

Дошаркаем, допрёмся как-нибудь,

На ведомость поставим закорючки.

Я принёс, гляди-ка, соли.

Там где больно, повтирай.

Сядь за мой, в диапазоне

Ненастроенном, рояль.

Видишь, я какие штуки

Навыдумывал слагать:

О тебе — романсы, руки,

О себе — не привыкать.

Были ночи — между прочим,

Было будет — было чтоб,

А рояль как был не точен,

Так и нынче не особ.

По части путаниц мастак,

Где мёд на совесть, где на страх,

Сочится на моих устах,

Тому и следую, раз так.

Хвост распускающий павлин

На тему: слога клином клин

Предлога слога удалим

Произнесением одним.

Раз так, в предельной точке взят,

Где вещи с печью ищут слад,

Куда бы строчки не горят,

Не помещаешься — и рад.

И мёд сочащийся — не приз,

А хлыст всего, на что воззрись,

И тем, чьи взоры внутрь глазниц,

Твердит, что опыт безграничен.

А там: последствий кто и вор —

Так это именно — с тех пор,

И наш об этом разговор

В приятной степени излишен.

Давай отсюда, до свиданья —

Такое кухни предложенье,

Где деруны лежат в сметане,

А то и делают, что в джеме.

Где пятаки торчат розеток,

Стены обнюхивая спину,

Где будто ногти нервных клеток

И звуки стёкол совместимы.

Развесьте уши, врёт духовка,

Давясь азартами и хрустом,

Сперва дыхания уловкам,

Затем попытке задохнуться.

Ты никогда не ел такого?

А расскажи пойди кому-то,

Что у меня и комнат много,

И в каждой эдакое блюдо!

Назначение точкой отсчёта спирали

Бережёт торможение, в коем присущи

Элементы сознания. Не за горами —

Бессознательный вид торможенья. Не лучше.

Применяющий опыт спокойного взора

На, ни тени сомнения, что очевиден

Предлагаемый вывод, гляжу из простора.

На простор. Из которого, благо, невидим.

Что спираль — не Грааль, то — отчётливый якорь

Похожденья оттуда за цепью и выше

До ворот неподвижности. Тоже не сахар,

Но, допустим, над ними — подвижная крыша.

В этом смысле спираль — приложение к точке

Остановки чего бы то ни было прочим.

В этом смысле и быть — приключенье отсрочки

Неизвестно чего… и не важно, короче.

Покуда солнечно, то сыры пусть дровишки.

Не затопило, — бог с ним, с сапогом.

И жду… «какие женские привычки!»

Как М. Кузмин писал, но о другом.

Я жду чего при ветре нулевом?

Зачем от склянки крысы не в восторге,

А не спешат как будто выйти вон?

Хотя… в порту ближайшем и посмотрим.

Покуда лиственно, — пробоины не тяжки

У наших душек, чистых как сусек,

Но будто мыслями играли в шашки,

А вышла в дамки та, что хуже всех.

Не раз, копая червяка,

Бывало, дёрнется рука,

Где осушенные колодцы,

Седых болот мелиорат,

Дерев суровые уродцы

Возносят молнию и град.

Опушек слипшиеся плеши

Грибами, листьями зловещи.

Кроты не ходят из норы,

И пни смолистые увечьем

Грешат на пилы, топоры,

Лишая снов, необходимых

На совестливых берегах,

Во имя тех, непроходимых,

Куда с лопатою в руках

Ходил, и дёргалась одна.

Червяк не виден был. Видна

Корней мозолистая масса,

Личинки смелые жуков,

И пар, дородным вожаком,

Над ямой смеющий вздыматься.

Давай готовиться. Не скоро,

Но мы готовиться давай,

Найти червя, не сдвинуть горы.

Лопаты заостренный край —

Угрюмый труженик Пандоры,

И там червей возможный рай.

Но здесь тропа листвою скрыта,

Валежник дышит, говорит,

И мхов существенные плиты

Подъять подземное велит.

Сюда, с червём, корнями, мясом.

Сюда, в игольчатый озноб,

Когда земли парящим массам,

Ты полагающийся столп.

Давай готовиться. Вели

Собраться всем. Назначим дату.

Зови носильщиков лопаты,

Простых копателей земли.

Пора поведать: ветви, тропы,

Зверей украдки и галопы,

Роса дрожащая, кустарник,

О половодье память в плавнях,

Стволы массивные, ростки,

Опавший жёлудь, взмывший коршун,

И гладкий холм, и холм взъерошен,

Граниты, глины и пески —

Смиренье, но не подчиненье.

Где, видишь, оземь бьётся плод

И тяжелы от позолот

Листов узорные тисненья,

Поникшим руслом бывших рек

Прожилки высохшего ила,

Тому пригоден человек,

Пока червям — его могилы.

Предполагалось, что сегодня город — мой,

Так выглядели улицы и лавки.

Так было тихо, словно бы: портной —

Вечерний звук, а утренний — булавки.

Так было пёстро — «знаете ли, ткань —

Персидская», — как будто говорили

Сады и парки. Это было в Риме —

По духоте, в Париже — по стихам.

А ты представь, что было — обо мне,

Но ты реши: теряющимся было

Сознанье речи — в милой болтовне,

От часу — час, чтоб ты его копила,

День — ото дня. И, нет бы — золотник

Подстерегал, висел над головами,

И, нет бы, нас оттуда вызывали

Круги и духи, мы с тобою — их.

Сугубо сфинкс, ни дама и ни лев,

Но самый сфинкс. Узри его стоящим

Среди остриженных дерев,

Не мраморным, а настоящим.

Пусть граций истинный предел,

Доселе скрытый, выплеснется в парке,

Но знай, откуда прилетел —

Там смерть везде с приставкой: архи.

Знай, обыватель скорбных кущ,

Взрастивший миф до ныне видим зверя,

Ни дама тоже, и ни муж,

Но — как не быть, на их примере.

Массивных лап владелец и ресниц,

Тоской утяжелённых величавой.

Узри его, стоящим близ

Пруда, и ветрено, и плавай.

И звук коварен, населивший пруд.

Его оттуда тоже, знай, берут,

Где самый сфинкс, и ветер тоже — самый.

Что-то вдруг пришло и село.

То ли зверь, а то ли птица,

Может, хворосты, на смену,

Стоит им пошевелиться.

В позах остеохондроза,

Каково им, этим веткам,

А смола, наверно, — слёзы,

А листва, наверно, редко.

Ни плодов от них, ни тени.

У родиться кто попутал —

Ни мучений, ни зазрений,

И ни совести, — к чему б то.

Мой очаг злорадным оком,

Если в комнате прохладно,

Обжигает их и в бок им

Тычет блики, мечет пятна.

Неживого жаль служенья.

Жаль мечты невоплощенной.

Жаль кого-то в помещеньи

На кровати широченной.

Нагревающий с помощью гланд

Помещение, вроде дракона,

Это наш ролевой вариант

Чернослива, ангины и грома,

На котором виски говорят.

Так не есть хорошо — так не есть,

Так не пить, так не ждать посещений,

И, чуть ночь, обнаруживать месть

Остывающих вмиг помещений.

Только громкостью, с коей сустав

Изломало, чертей не отвадишь,

Чернослив плодоносят сюда.

Расползается. Ловишь и гладишь.

Свет — коса, а не камень, поди.

Даже мог бы позвать — никого там.

И качание сердца в груди

За позывы ответственно к рвотам.

без права слова, с большим правом —

о том, что ведают, с улыбкой

молчать, и вслушиваться, травам

живётся так, и хвое липкой,

узорному листу, и просто

листу, и сену так живётся.

вслух воробей сидит, и ландыш

вслух распрямился в милой кадке,

и варишь вслух, и солью гладишь

вслух кукурузные початки.

но кто-то, вслушиваясь словно,

следит во мне за каждым словом.

кровей османских, душ лемурьих

он и потомок, и родник,

порою снов бездонный сумрак,

порой просветов среди них,

и говорит со мной всё чаще,

о чём бы слышать не хотел.

из уважения к системе

почти бесчувствия к деталям,

всего и буду-то — растерян,

всего и толку-то — модален

при однозначной перспективе,

затем, что та — в инфинитиве.

сластёны ложечек, проснёшься,

и остального — среди дня,

когда невольно улыбнёшься

не сам, — растерянность твоя,

детали, вплоть до самых мелких:

вода в глотках, цвета в оттенках

а колесо, крутясь, о белках

не унывает, что стоят.

решётки вместо часовых,

но в позах все невозмутимых.

заваркой пишется дневник

о чае на её мотивах.

всего и толку то, что руки

чуть подрожат, и — в этом звуке.

совсем не в рук предикативах,

иль чашки с блюдцем, в этом духе.

вполне двусмысленный шпагат

«надейся много и охотно»:

идёшь подземным переходом

и будто адом напрокат

у высшей бдительности взят,

в том обольстительном ключе,

как поцелуи на плече.

скажите, кто градоначальник?

как удалось детали быта

до снизить более детальных:

у колеса, крутясь, орбита

равна по модулю стоянью,

осечки вида, запах в спальне,

как от снотворного слабит, а

рука дрожала — звук известен,

всё это связывая вместе.

не город. сумма лагерей,

где отбывают населенье.

отряды скоростных зверей —

по преимуществу, колени.

и переход подземный. тени

твои не то чтобы длинней,

но как бы несколько темнее.

Дорогая, гребни, волны

И на простыни песок —

Это прошлое, условно,

То, которое не смог.

Дорогая, то, что скверно —

Это худшего протест,

Так и наше всё примерно:

Только было, а не есть.

Если шах последним ходом

Дорогая, это мат.

Про отсутствие погоды

Так «плохая» говорят.

Из чертей куда бы тебе катиться?

Будут рады более всех кошачьи,

Но они редки, как мяч, птицу

Сбивающий при угловой подаче.

При изыдь бы ты в самый раз срочность,

Расползанием связей аж дух свинчен,

Слаще слуху нет, чем лязг ножниц,

Вызревающих в пуповин клинче.

Страсть, восторг как с мест усвистит в карьеры

От почуял клей болтовни ласты?

О чертовски трещат хорошо манеры

Обручальных швов — рубцы, вкратце.

Из башки, к которой сей жест причастен,

Едет плешь на тождественном тарантасе.

Черти ждут кошачьи, как сил держаться —

Обрывающий на этой фразе.

что помнит кровь о прошлом веке?

а погреба сырые, а в

осанке согбенной телег, и,

едва размежевали веки,

перемещенье грубых трав.

породу дыр иную в кадках,

недобрый слов материал,

полёты тел, от тела — в скабках,

гром уравнений, словно знак их

сменили на не проверял.

что помнит кровь? минуя, или

тобой преследуя, закон:

перевернули, подменили

снаружи видимое ими

на то, что видел из окон.

…мне пишет письма

кистью сакур

о том, что нормы выше сахар,

что утомлён бессменный пахарь,

и потому как утомлён,

то замирает, не со знаком,

а с сожалением о нём.

разносчик газет, совершая кульбиты,

не весит нисколько, не пахнет ничем.

от нас обязательно требует быть и

мы тут же — конкретны, а не вообще.

садимся в повозку, любуемся клячей,

мы, да, настоящи и, да, навсегда,

разносчик газеты, и он — настоящий

и то, что газете — остаться одна,

и то натурально, что лыжная палка

во конскую спину дрожит вонзена,

и сразу понятно, что время — гадалка,

случайное — гуща, а мы — письмена.

но чу! даже время не чуждо окраин,

мы видим, что вот, например, реостат

пространства казаться собой — неисправен,

и волны уже его не бороздят.

уборка, короче, в ключе генеральном,

изгибы и грани долой утюгом

конкретно, естественно и натурально,

а не вообще или вроде того.

похоже на трюк, на скворечник в помаде,

на лобик сестры, на упал пылесос.

отчаянно чисто. делиться не надо

на делось куда и откуда взялось.

Так получается, что, без

Обиняков и прочих церемоний,

Служил грядущему не тем ли,

Что в лучшей из его колоний

Живя неполных две недели,

«Так получается» писал.

Препоны вроде: вне себя

Порой очнуться, сверить страхи

Вовне себя и как внутри им,

Отметить: не дома — бараки,

И то локтём, то аспирином

Угрюмо голод утолять.

Они, препоны эти, всё же

На третий день — преодолимы,

А на четвёртый — веселят.

Так получается, что страсть

Моя к бездействию — уместна,

И здесь — в фундаментальном виде,

Читай, в грядущего уезде,

Я — допущений представитель,

«Так получается» лишь вывел.

Жди рифмы: «птица» и «смириться».

Никак не мог открыть бутылку

В ночи с водою минеральной.

За шоколада серединку

Сражалась плоть в контексте крайнем.

Я знал: неполных две недели

В грядущем есть на самом деле.

жара нужна для желтизны,

а зной для лезвия озноба,

и пробуждения, чтоб — сны,

и ты, чтоб мы с тобою — оба.

никто не волен надо мной

и над тобою волен я лишь,

должна нам дымка пеленой,

пока на даль не променяешь.

нам днём должна любая тень,

что мы, прогуливаясь, бросим.

должны лагуна и отель,

когда Венеция и осень.

нас посещает та же мысль,

когда глядим на эту площадь,

что потерялись, разбрелись,

и ноги кто-нибудь промочит.

иногда, чтоб понять, как устроены роскоши,

часами гляжу, не двигаясь столько же,

в облака, неизменно летящие в сторону,

где невидимо с роскошью, видимо, поровну.

чтоб порой отличить зёрна звука от плевел,

часами сижу, внимаю деревьям,

мне слышится звук, прозрачен, огромен

и стоит с тишиною, кажется, вровень.

что следует знать о себе, собираю

из первою дышит строфою вторая

из это дыханье дарует свободу

чему-то во мне от давно никого там.

Когда бы знать, что ты это прочтёшь,

Или тебе, к примеру, перескажут,

Мой голос был бы более… — И что ж?

— Дослушай, был бы более протяжен,

И если, как бы выразить… — Зачем?

— Дослушай, если выразиться проще,

Лилась бы речь плавнее, чем ручей…

— К чему всё это? — …и без троеточий…

Невесты слов — заминки, так и ждут:

Из-под венца да в баню с мужиками,

Слова и сами — видишь ли, батут

Двусмысленности, бреда, заиканья…

— О чём ты?.. — мысли наши — без морщин,

А им слова — подобие косметик,

Есть не смывать их множество причин,

И, если хочешь, ты — одна из этих.

И, если хочешь, странно без плеча,

С него рубить, к примеру, эти речи…

Когда бы я ещё не замечал…

Когда бы ты не знала, что замечу…

Хотя бы кто-то выскочил, когда

Горит трамвай, помимо контролёра,

Дым — как бы то, что было бы — вода,

Когда б ни я и эти разговоры.

За скобки — искренность, в кавычки —

Речей сомнительные свойства.

Пусть остаётся только стрижка,

Осанка только остаётся.

Не остаются — в горле ком

И вены в роли собеседниц,

Но остаётся прямиком —

Туда наречием, где нет нас.

И не прощён, не провинясь,

И день не виделись — извёлся:

Пусть остаётся это в нас,

А сами мы — не остаёмся.

И лёд не тронется, но канет,

В объятья каменные комнат,

Пусть остаётся только память,

Но ничего, чтоб ею помнить.

Обнимемся, размножимся, умрём,

Обяжем это смахивать на виршик

Осипших сводок в действии втором

О курсе ног у третьего на биржах.

Кому сказать — поверят? — Ой ли, ой,

Размер гектара правят глазомеры,

Бетон темнеет неба проливной,

Обнимемся же, грозди карменера.

Перебежим же в юный аромат

Необычайно длинного антракта,

Осуществим же — пушками гремят,

А до того не складывалось как-то.

Продолжим в смысле том, что — переждём,

Не ясно, вкус болота или бочки,

Кто как не я при этом убеждён:

Постыдный крен прощая оболочке.

По чьи мирок по души не дорос?

На чьи зрачки расчёт архитектуры?

Химерно, хмарно, мутороно и хмуро —

Кто эти свойства? Выскочки, небось.

Плафон, диван. Меня кусочек меж.

По семь кило гантели под диваном,

Над потолком космическая брешь

Во ровно семь небесных океанов.

Плывут медузы, семь на семь на семь,

Сшивая высь бесшумными кубами,

Кому скажи: плафон не моисей —

Поверят — ой ли. Вот и прогадали.

Всё расступилось, градусник исчез,

Одне сам градус в комнате высокий…

И жар… и звука сладкого сырец…

И человек ничейный, одинокий…

Твой голос был передо мной

Известен только мне. По мере

Долгов уплаченных прямой,

Забыт, как полумесяц в сфере.

Как в глубоко осеннем сквере

Забыты запахи травой.

В честь немоты исчезла взвесь

Лишь для меня звучавшей речи,

Узоры стали в ту же честь

Системой искренности трещин.

И стало вымыслом зловещим,

Как всё прислушалось окрест.

И, простираемая вглубь,

Хранит спокойствие ограда,

И на твоём участке губ,

Меня так бережно когда-то

Хранивших, голоса утрата

Всё ищет, вспомниться кому б.

Ответственные лица за нытьё —

Нет десяти, — на грани бенефиса,

Таков унылый цвет, приобретён

Любым предметом, выжившим в увидься.

И такова договорённость кож

Урода календарного — одрябнуть.

Глядящий я на блюдечке бриош,

На небе сбор всего, что скоро капнет.

И бургомистр матерчатых земель,

Потёртый плащ, поэзией прохлады

Мою фигуру так подразумел:

Сплошная тяжесть, центра и не надо.

Кассиры мела, сахара, дрожжей

На изготовке — скоро выбьют десять,

Как спесь и дурь из верхних этажей,

Чтобы на место нижние повесить.

Что вот начнёт бурчать, а ты сиди,

Начинка растревоженного пазла,

О том, как всё, пока нет десяти,

На, чтоб совсем и не было, согласно.

Холодный транспорт, будто прошнурован

Небрежной ложью брега о кисейном,

Плывущий над континентальным кровом,

Глядящий вниз безрадостно, рассеянно,

Кладущий облака внахлёст,

Иные дни, глаза закрою,

Мне представляется как мост,

И темень — конь, и где-то Троя.

Разлад деталей, зодчего не помня,

Уклон маршрута в сторону начала,

Как будто взяли всё, что монотонно

И из него наделали звучало.

Иные дни захватит дух

От как гребцы подняли вёсла

Из (что оно?), и не затух

Как будто час, а перевёлся.

Родное горло узнаёт комочек серый,

Подступится, и я задёрну шторы.

Он не последний, думаю, не первый.

Не первый, не последний, а который?

Пробьётся сквозь дырявую солому

Скупым мазком возница безлошадный.

Могло ли быть сегодня по-другому?

Раз вышло так, то — маловероятно.

Как, слышу, Днепр стремительно мелея,

Пробрался в Марса суженный хрусталик.

Как, слышу, банка снизу отделенье

Глядит из круглых буковок усталых.

Как поцелуи, не нуждаясь в людях,

Садятся на столбов загривки,

Обмена курс как, слышу, о валютах

Ворчит неоном и ползёт на Нивки.

Копни чуть глубже — в я впрягают клячу.

Копнул? Засыпь. Оно тебе не впору.

Задёрнул шторы это то и значит —

Задёрнул шторы.

если с той, как уже мне не верится,

что когда-то всё кончится, силой

прикоснуться к снежинке на деревце —

вспыхнет яркой звездой негасимой.

ни на йоту не верю, не праздную

ни пророка, ни духа, ни аспида.

это чувство глубокое, страстное,

не по веку чудовищно развито,

через все кровоточит отверстия,

утешенье моё и награда,

совершенней сложения действия

чисел всех бесконечного ряда.

вот нашлось и тебе занятье

приходить ко мне в гости, не снимать платье

рядом лежать, никуда глядя,

и — никого, ничего ради.

вот у меня, если ты — в гости,

припадок, по типу — курить бросьте,

по смыслу не лучше — глядишь сквозь ты

твоё никуда на туда кости.

вот бы мне треснуть ещё двести

и никого чтоб со мной вместе,

слушать, как шляется лифт в подъезде,

знать — тебя нет, ибо знать — есть ты.

и вот заключилось пари, смеху-то,

на тему, кому из нас — хуже некуда,

зубам скрежетать — что-то вроде брекета —

такой себе я, куда ты ввергнута.

сомнительно там, что тебе рады,

но если летишь — знать, тебе надо,

и всё это как бы модель ада,

когда ты пришла и лежишь рядом.

тропинок нет, проторенных без мысли,

что ночь — окрестна, в некой укоризне.

так вот каков ты — не крестообразен,

и не во весь страдательный залог,

улов дерев, по-дорсиански красен,

на, что ни птичье шествие — силок.

так вот каков ты, суверенитет

того, как есть, я от того, как нет.

за подбородка линией прямой

есть силуэт, он, вероятно, мой,

до той поры, пока не стременной,

что объяснимо, то и — оправданье,

во имя, нет, во благо: небеси

есть небольшая часть над проводами,

где, подбородок этот опусти, —

одно лицо, одними же губами,

твоё настолько, сколько в этом жесте

иной прямой сечения не счесть, и

не сопоставить, собственно, ни с чем,

помимо пальцев, разве что, но — ломки,

от собираться ими обречен

тот самый я из оного обломки.

я здесь бывал. и надпись эту, вкупе

со всем, что ствол, со всем, что ниже пня, но

намного строже комьев жирной глины,

обременённых будущею формой,

как, например, кувшины и горшки,

как, например, свистульки, но не свищут

итак, бывал. итак, твои уста

бывали тем, чем радиус озноба

сопоставим со самой красной нитью…

сопоставим… и больше ничего.

Ты знаешь, — это видно со спины,

Особенно, — природу ванных комнат.

Особенно, — бока ослеплены,

Один из них — в котором не заколет

Ни вот сейчас, ни в кои-то века.

Купил картину. Вывесил в прихожей.

Там небосвод, на яблоко похожий.

И рыба там. Она без плавника.

И возвращаешься. Обёрнут в полотенце

Тебя остаток. Если присмотреться:

Тому цена — бездействия сестерций

В морщинистой руке обиняка.

Составим грудь из клеточной ругни:

Вот-вот и ляг сойдёт за недалече.

Я замыкаю уровень: дыхни

На безнадёжно-острое предплечье.

Слог увеличен до не разобрать,

Ты знаешь, это парус вида сбоку:

Из коридора кажется — кровать,

А из кровати — шествие порога

До состояний задранной ворсы

От сквозняка. И думаешь: творцы

Событий сих, пока за образцы

Не брали нас, не выглядело плохо.

Лев — наведённый взгляд на тёплый тапок,

Бездействует. О, улей кропотливый,

Умри и ты, сойди за недостаток

Не быть твоей печальной перспективой.

Как рыба, пересыпанная льдом,

На жабры ночь заточенное — дом.

Мы населяем это и крадём

У населяем. Оба — сумрак едкий

Под ночь — петлёй, над почва — табуреткой.

Что нынче в городе твоём не происходит?

Кто в этот миг не ужинает рядом?

Чей дом не нас встречает виноградом

Над головой и женщиной на входе?

Что за барбос ладонь мою не лижет?

Рассыплю сахар — кто не удивится?

В каком году не загнута страница

На месте — небо набережной дышит?

Там был сюжет, где в кожаные рамки

Набились нынче глупые овалы,

И пусто там, где ранее, бывало,

Луна хрустела тёплые баранки.

Где напевал бармен из «Риголетто»,

А близнецы, заснувшие валетом, —

Два выходных посередине лета —

Казалось, наши. Где они, ау?

Кто нынче не разбрасывает вещи

В квартире с видом мелким и зловещим?

Как вышло так, что голову на плечи

Ты не уронишь, я — не подниму?

Обернуться нельзя даже близко,

Сожалеть — многократно, не трожь!

Остаётся — от жёлтого диска

И до белого: пьянство, дебош.

И дебош не такой, чтобы — драки,

Не такой, чтобы — двери с петель,

А — скулёж одичавшей собаки,

А — волков завыванье в метель.

И не пьянство, чтоб только забыться,

А — на все пропалую часы —

О тебе представление в лицах

Эти волки дают или псы.

Чтобы стены — на горле жгутами,

Чтобы пол, потолок и матрас,

Даже черти в аду трепетали,

Если ты кулаками им тряс.