Швам

Есть у кого учиться лёгкой дымке,

И этой шири, вечной, как припев,

Как муравьи предложены тропинке,

Наискосок и вдруг оторопев.

Есть для кого закаты с поволокой,

О чём мечтать, когда — ни ветерка,

Кого спасать с наивностью жестокой,

Но от чего — не знать наверняка.

Собачий нюх, в курятнике застывший.

Свечной дозор при брезжущих тенях.

Мы, деревенской пахнущие пищей,

А нами — пыль на толстых бутылях.

Есть до чего никак не дотянуться

Унылым взором, жалобным «ау»,

И от чего безоблачно и грустно

Тебе во всей вселенной одному.

О том не ведающий ракурс,

Что в нём увиденный подсвечник

К глазам прикладывает яркость,

Как сумму линий поперечных.

Того не знающий объём,

Что им пожертвовали в спальне,

И способ памяти о нём —

Бокал на тумбочке хрустальный.

Приникший сумрак неподвижный

К того не ведающим сваям,

И шкаф стоит, под зрелой вишней

Свой цвет не подразумевая.

И, вещество своё не чуя,

Тень возвышается над полом,

И в этой комнате живу я,

И всякой ночью этим полон.

Он был красив, но губы мелковаты.

Костяшки пальцев стёрты. По утрам

Как отжимается он сотню, или две,

А то и три, немедленно представив,

Я рома заказал ещё двойную,

Со льдом и колой, порцию, и выпил,

А в этот миг смотрел он на меня,

Как на героя, несколько смущённо.

Не в теле дело, думал я, — в глазах,

Посаженных задумчиво и томно,

Не даже в том, как держит он бокал,

Не понимая то, что — грациозно,

Не ощущая: я запоминаю

Его, затем, чтоб попросту забыть

Уверенней, чем если бы не просто

Запомнил, а, к примеру, совратил,

Пусть даже это мне и не по нраву.

Но он-то, верно, этого не знал.

И, чтобы образ закрепить известный,

В его мечтах, несбыточных бесспорно,

Я стал смотреть украдкой на Рауля,

С татуировкой на плече и с тонким

Таким расчётом, чтобы он заметил.

Рауль заметил, даже подал знак

Мне, очевидно, значащий взаимность,

Тогда красивый юноша, недолго

Понаблюдав, и, пробуя поймать

Мой взгляд, поняв, что это бесполезно,

Невозмутимо оплатил свой счёт

И шёл потом, покусывая губы, —

Я представлял себе, как это было, —

К родителям, а может быть, к сестре.

Я точно знал, что скоро он вернётся,

Но так как мне и спать уже хотелось,

И был вполне я удовлетворён,

То я пошёл в гостиницу, где сразу

Почти уснул, что явно означало:

И выпил в меру за день я, и совесть

Моя чиста, и трудится исправно

Турецкой сборки кондиционер.

Немножко гулял. Слегка скучновато.

Из-под кепки защитного цвета — кудри

Выбивались туда, где, на вид, — куда-то.

Пончик покупал. Горячий. В пудре.

Хорошему углу от собак нет отбоя,

У отличного самочувствия нет нужды в оправе, —

Мысля так, из угу выходил, как шахтёр из забоя,

Не на уголь, но пыль пенять вправе.

Потому что чик-чпок — основатель влеченья,

Голосящего, по итогу, так, что вот здесь чик-чпоки,

Подпускал вплотную к себе допущенье

О, как будто бы он развеселит, итоге.

Основательный подход города к этому делу

Гуляния мной, сидения, помешательства

Ощущался тем сильней, чем быстрей темнело.

Понимал: раньше шло к зиме, а теперь — катится.

Акваланг. Вдох. Акваланг. Вдох. Акваланг.

Пудра просыпалась на манишку.

Лёгкие раздуваются. Слышится: плямк-плямк.

Кто это сделал? А ну, кыш-ка!

Со мною нечему случаться.

Печаль оракула о том.

Что оболочке полуцарство,

Душе — посредственный притон.

И хляби пьют или мочатся

Не очень ясно под дождём.

Значенье среднее усилий

Того, что мокнет, с тем, что льёт

Равно, по важности, резине,

По расстоянию — полёт,

По настроению — спросили,

Как будто рваную про йод.

Мне иногда удобно, в роде,

Когда он средний, пустыря,

Его темно назвать погоде,

И свой пароль не говоря,

Стоять, не узнанным на входе,

За тем подглядывать дождя,

Он чем там занят до идя.

За пустырём стоит мой дом,

Глядят в испуге домочадцы

На человека под дождём,

С которым нечему случаться.

У пустыря посередине,

Один как перст и прост как палец,

Вино закусывает дыней,

В пример оракулу, печалясь

Об отсыревшем никотине.

Хорошо, давай поговорим

О том, как мне удаётся

Брать один гнилой мандарин,

Из него делать два солнца.

Что могу, то могу. Трюк.

Было б чудом, не мог если.

Через миг посмотри вокруг.

Два гнилых мандарина. Смейся.

Двигать бисером мог хлев

Сомнительной той навстречу,

Помнится чей рельеф,

Выбросил чьи вещи.

Добывал, торговал рыбий жир,

То глоткам, то самим рыбам.

Это бизнес. В нём нет лжи

И места дагеротипам.

Про глотки, потому здоров,

Угадал, чуть не документально.

Поищи-ка ещё шулеров,

Только в первенстве нет пальмы.

И не диво, сердца в зубах.

И не рвись позавидовать вкусу.

Это я — миллион черепах,

Обещаю когда вернуться.

Проведись, нет мякины вкусней,

Чем моих рассуждений строгость.

Мандарины гниют поздней,

Чем из них добывают фокус.

Хочу всегда чтоб вынесен за скобки

Любых сравнений, даже если с Ним,

Подобно рукописной стопке,

Не согревающей камин.

Подобно голос сиплый применим,

Ты назовёшь по имени и — в нотки.

Хочу бывать из этого назад,

Куда колени дол не бороздят.

То ствол, то лист, то лист, то колосок, —

Не поученье гегелевой спячки,

Где мор и голод, поле и лесок,

Но мы в одной со скобками упряжке,

И будто счёту снящийся песок.

Хочу и буду. Верен дроби жил

На кем делённых. Памяти остаток

О той бы с кем — вострения почин.

Как уцелел — ни сотых, ни десятых.

И ох бы ох. И ах бы ах. И да бы да.

Стоять не следует и двигаться сюда.

Наперечёт песчинок мириады

Тому, кто рад, что мы тому не рады,

И пусто — кто, тем более — когда.

И даже пусто — важно, но хочу

Быть вынесен тобой за эти скобки.

По нраву, по нутру и по плечу

Желаю быть отверстиями штопке

По, если видишь, — истинно, лечу.

А испокон ликующий ли впредь —

Не всё равно ли, ежели лететь.

Родись. Умри. О том не ведай.

Забыть, единственно, не смей,

С какою искренностью светлой

Однажды пукали в бассейн.

А там, глядишь, оно само

Сойдёт лицо, такого сорта,

Что вот жара, и эскимо

Купил, и смотришь, как оно

Течёт на праздничные шорты.

А там, глядишь, и в самый раз

Заслать себя куда подальше,

Туда, где ёжики вась-вась

Живут с лисичками и в пасть

Друг другу всовывают пальчик.

Где почтальон и пишет сам

И тут же носит нам открытки,

А по обратным адресам

Мы собираем голоса,

Как драгоценнейшие слитки.

И есть кино по четвергам,

И есть общественная баня,

Где, если скучно, Игорька

Мы на неделю запираем.

Огонь, который я тебе не передам,

Предположу лишь то, как это было б.

Я у окна бы в комнате, а там

В углу, где кресло, ты. И тонок выроб

Твой тютюновый, мой — длинней и толще.

Такого рода сцены — только молча.

На кухне ход часов. Суть, ритуал.

Окно чуть приоткрыто. Реет штора.

Ты б то молчала, что я понимал,

А я бы то достал из хумидора,

Что мял бы после. От смертельной скуки,

Ещё не тем займёшь огонь и руки.

Всем — новый день, а мне — опять такой же:

Меж дважды зубы чистить посредине.

Давненько так лежит, весь бок отлёжан,

Тюдейн, сегодняшнь, оджин, ажурдвинен.

В числе отличий быть не претендуя,

Под дикий рис, картошку молодую,

Доеден, чтоб потом на карантине,

Заботе чуждый о моём желудке,

Паштет из утки.

Всем — смена действий, мне — лишь декораций,

Что наболтали мойры — лучше б сайры,

Тогда б прислушаться хотел, а не надраться

То дома сам, то сам же в баре Байрон,

Что даже и не бар, а вроде паба,

Где мы сидим: еврей и два араба,

Они не пьют, и мы друг друга харим.

Как не мораль на этот переплёт,

Что прав — кто пьёт?

Всему — объёмно, мне — пожалуй, плоско.

Очарованья в множественном роде

Не существует. Жить — звучанье хлёстко,

И было б так же. Жаль, что нет в природе.

Однако, Байрон. И бармены, черти,

Здесь, как всегда, меня до полусмерти

Нальют, а я им «ваше благородье»

Спою, пуская густо струйки дыма.

Там про письмо, которое в конверте…

А остальное — им-то всё едино…

берусь утверждать: тихоходные ласты

напялили звуки и не говорятся.

набрали во рты казеиновых трубок,

и вот им наградный за плаванье кубок.

за плаванье по Риволи в эту среду,

где междоусобная пита и бреда

война за плакаты всеядного цвета.

где я, наблюдая, как падает градус

меня относительно, чувствую радость.

где выжаты слов драгоценные капли

в молчишь и не выдержи, что-нибудь ляпни,

а ляпнешь — оно образует основу

среды и об этом последнего слова.

и нет ничегошеньки у назначений,

хоть как пооправдывал или бы чем я.

боюсь ошибиться, но глушь без остатка

сдана попаданию цели в десятку,

о том и молчу, и о том беспокоюсь,

что глушь — это куш и спасительна то есть

для мною сюда не присутствовать свойства,

когда Риволи, и среда, и плывёт всё.

Иногда, когда: иногда — всегда,

И когда, что ни спросишь — ответ: да,

И когда не погода, а — ерунда,

То бишь слякоть, раздор календарных дат,

Я стою у окна и чешу взгляд.

Я стою у окна в полный рост. Рост,

Между тем, это чей-то во мне пост,

На границе, пороге. Приди гость —

Если нет ему пропуска, что — на чай,

То отказано. Это не гость, чай.

И затем, отстояв (хоть «затем» и бред),

Я сижу, но сижу, как своя треть,

Как не я, но фрагмент из меня — сидеть,

И халат раскидал, и колени тру,

И пишу, но что — на поклон ведру.

Если так идти, то затем — тахта,

Где лежу и два, третий сдох, кота,

Где лежать — не то, а коль то — не та,

Суть, из женских тел — полоса у ног:

Со паршивой овцы, хоть бы что — клок.

Чересчур сих дел. Полежал. Встань.

Для таких иногда: и всегда — встарь,

Для такого не ново: и встарь — гарь

От, и что не горело бы, — всё восход,

Хоть бы тот — по мне, да и тот — не тот.

Спроси меня, который час,

Я не отвечу. Бог с ним, с часом.

Он мною тёк, не дорожась,

И, симметрично, не обязан.

Затем такое ощущенье,

Что он течёт, а нет теченья.

Для всех, кто явно одноразов,

А мы ведь оба таковы,

Незнанье — слаще пахлавы.

А завтра было в новостях,

Что сами новости — пустяк,

Что ход событий не иссяк,

А много хуже — стал обратен,

Что всё-де — наперекосяк,

И вот, у ящика в трусах

Сижу я, но в моих глазах

Нет удивления, приятель.

Зато в трусах моих всё есть,

И это часу как бы честь,

А если кто решит залезть,

То будут даже восхваленны,

Поскольку, чёрт бы их побрал,

И поберёт, но по утрам —

Там море, жертвенник, и храм,

И по колено.

как мочку уха трогала она.

точнее ты. точнее… нет точнее.

чертог был полон. полная луна.

и воды шли. и шло кровотеченье.

что хочешь верь. чем хочешь прибивай.

куда угодно зри, помимо: нет их…

однако — были. вот и: каравай

и соль… и нас встречают напоследок.

покинут реку талые снега,

изыдут все растения из почвы,

ты мочку уха трогала, пока

не будь — она, хотя бы и заочно.

но этот миг — уже не этот миг,

как только ты подумаешь, что — этот,

кто мочку уха трогала из них?

она? не знаю. ты? не смею ведать.

был острый соус. это точно так.

он капал вниз. и это точно было.

несли два счёта. то, что на счетах —

тому сложиться вдруг не выходило.

и был десерт в подарок. или нет…

конечно, нет… в подарок было скользко.

и падал дом. и сверху падал свет.

и сверху снег. и сверху папироска.

на балкон выходя без трусов, постояв,

позевав, покурив, спохватившись, но поздно,

что-нибудь приготовишь себе под пиаф,

уплетаешь под скрежет стравинского. вскользь, но

укрепляется вкус, закаляется нрав.

смеришь взглядом себя в зеркалах, поражён,

что откуда взялось на боках и под мышкой,

а напялишь трусы — дурачьё-дурачьём,

те глядят на тебя раздолбайскою птичкой,

чей покоится клюв непонятно на чём.

если мазаться здесь, то вон там полоса,

размышляешь об этом футболкой навыпуск,

борода добывает себе пол-лица

и сидит хорошо, и седеет — не рыпнись,

и висит, если надо, то до яица.

хлеще брынзы на лбу огороды морщин,

сунешь чёлку туда — обаятельный отрок,

постоял, отраженье своё подрочил,

выбрал шорты, со пальмами ярко на шортах

и мячами, и яркие тоже мячи.

ископаемый мой, ты куда в этот час?

там, где раньше гулял, понатыкали лужи,

кто приветствовал, тем поприделали фраз,

типа, буквами врозь, скорлупою наружу,

типа, на тебе: ляг, одеяло, матрас.

типа, на тебе книжку с картинкою, кашку

получи на обед, да на ужин пельмень.

у двери постоишь, повздыхается тяжко

и бредёшь на диван, и лежишь целый день.

Осмотрелся. Слева столик.

Справа столик, или два.

Сзади грустный алкоголик

Пива наколядовал.

Снизу пол недоотёсан.

В нём окурок недобит.

То, что сверху — под вопросом.

То, что я — себе сидит.

Осмотрелось это-то что,

Поправляет козырёк.

Получилась где-то почта,

Где-то кончился урок,

Где-то прыгнули в скакалку,

Где-то — около нуля,

То, что вертит зажигалку —

Как бы я, но и не я.

Вот ещё раз осмотрелось,

Вот почухало свой нос,

Вот ему, какая прелесть,

Дядя рюмочку принёс.

Столик слева. Столик справа,

Или два. Внутри — глоток.

Где-то выкурили травы

И едят теперь хот-дог,

Где-то — всё уже не слишком

Подходящее для чтоб

То, что я целует мишку

Перед сном в пушистый лоб.

В отеле Риц два сфинкса с женским верхом

Со всем, что подлинно, выдерживают сверку,

Нигде посыл, при этом, ягодиц

Так не туманен, как в отеле Риц.

В том ливень весь, что я, читая зонт,

На там где «н» замешкался и мокну.

Куда ни глянь: прозрачного дисконт —

На сумму струй помноженные окна.

Возьмём июнь, в него насыпем лёд,

Ко лбу приложим, облегчим задачу

Тому, кто пьёт нас трубочками вод,

Что характерно, тоже непрозрачен.

Ковры лежат, как пенка в простокваше,

Метрдотель улыбчивый на страже

Ломтей бекона, капель на омлете,

Отеля, ливня и тысячелетья.

В том фокус весь, что это — чёрный день,

Муть собиралась в небе на который,

И что на мокрых перепись людей

Дан ровно миг небесною конторой.

Строенье лап у сфинксов — перебор

Причин символизирует не слышать,

Сквозь за столом соседним разговор,

Когда твой номер произносят выше.

Девичее, чьё бы не жалко.

У юноши пыл фаберже.

Мы были такими, гречанка,

Каких не бывает уже.

Загар, удлиняющий профиль.

Походки кинжалы — бедром.

Мы были — на утреннем кофе

Доверчивой гущи паром.

Фольги шоколадные гривы

Дарили надрыв на губах.

Мы в чём-то таком перерывы

Бывали, что больше не так.

На смерть жировых отложений

Природы жалеть о таком

Мы всадники были качелей,

Срезая оттуда верхом.

Культями крутили шурупы

Светил нависающих над

Волненья сращением глупым

И хищного чуда Киклад.

И кто бы ни выдумал роспись

Лазурью по серым холстам,

Мы — имени оного пропасть,

Настолько не двигались там.

Мы мощи, гречанка, объятий.

За дуй уцепившийся мыс.

Угрюмое действие статуй,

Живое едва оглянись.

На деньки весенние придумчив,

С хитрецой, попаивать мастак

Окна — ах, распахнутые! — пуншем

Наших душ — распахнутые, ах!

Развернуться увалень сусальный

Голубком над сбивчивым курлы,

Кто ты есть? Не ты ль переписал нам

Сизых птиц на — соколы, орлы?

И не ты ли, засухи отверзшим

Над кипучей численностью пор

Агрономам, — кажущийся стержень

Бытия весеннего в упор?

По орлам — уклончивое решки

От лежанья оным супротив.

Это нет, не горб левобережки,

А живот спадающий, родив.

Вот и я, и мы, и остальное,

Что ни есть и то, чего и нет —

Целиком, весеннее, хмельное,

Серпантин, кураж, кабриолет,

И таких напиток нереидок,

И такое свода — ликовал,

Будто вновь возможно примирить их:

Кто ты есть — с кем ранее бывал.

За летней надобностью, делай

Душистой хватке выходной

Сложеньем занятых артелей

Тебя из влажности одной.

Кровать и та, смыкая белый,

Имеет призвук водяной,

От испаренья на пределе.

Ты в положеньи слова навзничь

Поверх баталий летних нужд,

И будто в капли барабанишь

Реки обрывками и луж,

И дом соседний сносят за ночь.

Его и не было к тому ж.

То сообщает что сосудам

Непроницанья некий смысл,

Стоит, подобьем института,

Где обучение делись.

Как странно. Вытянутость — хлыст,

А ты — чем хлещется оттуда,

И кожи жалобный артист

Читает монологи зуда.

Два винограда: гроздь и кисть

Тревожно вздрагивают. Блюдо.

Кувшин. Резинкой стянут волос,

Ещё бы прыгнула и — лань.

Холмы оливковые школьниц

Легко вздымающий кальян,

И где гуляешь — незнакомец

Со старым другом пополам,

За день передний сносят план,

Отстроить к вечеру готовясь.

Но дальше где и влажность через

Дефис спокойные стоят,

Есть летней суши обреченность,

Реки и луж ревнивый взгляд,

Есть проложённые маршруты

Потоком вязкой синевы,

Но чтобы видеться кому-то —

Не семь по Кальвину, увы.

Себя боюсь. Её уже не помню.

Столь ненадёжно разве что туман

Перекрывает рухнувшую кровлю.

Таким шаром по хладным закромам

Хоть не кати, — настолько глубоко мне

На то, что будет с этим, старина.

Себя боюсь. Она давно забыта.

Рассудок крепче заднего числа

И не выводит мысли на орбиту,

Куда, читай, тропинка заросла

От заведенья, вроде общепита,

Где пишет автор этого письма.

Так, старина, боюсь, что важен нерест,

А не о ком. Тревожнейший сигнал.

Страх претендует не на достоверность,

А на манал, что я его манал.

О том и речь, не траченое — термос.

Затем пустым и хладно закромам.

И, если так, боюсь, не до наитий.

Лишь мастерство рассудочных таблиц

Перемноженья автор в общепите

На убеждён, что страхи удались,

Под задних чисел радостные прыти

И наливая дрянью организм.

По шпажке — сыр. Похожего калибра

На шатком небе дыры наугад,

Какими воздух выключили, либо

Туда из тела вытащили взгляд.

Мне это страшно. Кожи вместо, ты бы

Сказал — мороз, но я замечу — хлад.

Мороз не то. Он будет, но иначе.

Похож на жар и бреда только без.

И наугад в нём будет настоящий,

А забытья упрямого — в обрез.

Мотай и ус — соседние две дачи,

Где снят забор, чтоб мозг не перелез.

Себе даюсь, не может быть и речи,

Чтоб не сюжетом, выписанным в долг,

По кто из нас которому, — всё реже

Определю — зубами или щёлк.

Скорей, что я — во ком находит бреши

Рассудок, чтоб к другому наутёк.

На шпажке сыр и сыро в общепите,

Уныло шлёп по скатерти комар,

Им, старина, сегодня мне накрыто,

И, стало быть, не зря катали шар.

Всё так и есть: дырявому корыту

Подходит лёд, а целому — пожар.

Когда спрошу ке коза че,

Не отвечай мне вообще.

Любая речь, в таком ключе

И обстоятельства опасны,

Доколе доля данных коз

О них, единственно, вопрос,

А до него я не дорос

И се заразно.

Итак, молчи, не принимай,

Того и нет чего, ормай.

Где за Аврелиями май,

То май, чи пенсо,

И означает суть вещей,

Па комансер, элас, мон шер.

Не отвечай мне вообще,

Приво де сенсо.

Нельзя ли придумать такие приборы:

Пришёл на бровях, а они тебя лечат,

И ты им ни муж, ни оплот, ни опора,

А просто напился себе человечек.

Пришёл на бровях, а они тебе лыко

Завяжут, развяжут, не думая злиться,

Напился же ты не назло или в пику,

А просто… тебе не моглось не напиться.

И лег себе если, приборы смолкают,

Глаза приоткроешь — бегут за кефиром.

Проснёшься — бульона тарелка такая,

Что запахи аж по соседним квартирам.

И крепкие спины ломало, однако.

Лавины и плиты срывало, резвясь.

Но цвет ещё не был тогда одинаков

И сорт у букетов, и формы у ваз.

Случалось дрожать и стоическим векам.

Бросало громадины, легче щепы.

Тогда не встречал ещё сдавленным смехом,

Чему только скрежеты подошли бы.

Казались и в зной ледяными ладони.

Кого только ни выносило на брег,

И целых китов, и обглоданных пони,

А нынче меня в этот сдавленный смех.

Чеканка, не являясь чётким звуком,

Казалась тем, что часики цедили.

Мы просыпались часто друг над другом,

Был между нами дом посередине.

На двери, часть отжулившие света

У лампочки в парадном, был натянут

Сквозняк, и щель торчала, будто вето,

Наложенное светом на орнамент.

Мы часто друг над другом просыпались,

Но я всегда оказывался выше,

И наблюдал, как глянец и румянец

Садятся в рифму на тебя и крышу.

Ты видела на месте небосвода

Зев шахты лифта, кованою жестью

Обитый хобот мусоропровода,

Систему шлангов, вентилей, отверстий.

«Мы на чеку, мы начеку, мыначеку» —

Дрожали стены. Падали гантели.

Летел Маршак навстречу Маршаку,

И было всё, что есть — на самом деле.

От, хладныя, латуни

На мраморных полах

Следы ушли под стулья.

Забудь о них. Приляг.

Шатающийся войлок,

Молочный будто зуб,

Глядит из книжных полок,

Куда они ползут.

Обнявшись и не веря,

Что ты уже прилёг,

Проём ведут и двери

Об этом диалог.

Прислушайся, услуга

Оказана речам

Движения по кругу,

Начала не ища.

И скрывшийся от глаза,

Латуни хладной след, —

Ничтом противофаза

Глядящему на свет.

Приляг. Глоток окалин

И взора нищета

Побег возглавят спален

Из этого ничта.

Дверей, проёмов бегство

Заставит капюшон

Из корпуса подъезда

Стараться ни о чём.

Кусты из арматуры

И стебли рваных труб

Зияния фигуру

Возводят в мнимый куб

И возраженье логик:

«Нельзя изъять проём»

Как поцелуи в лобик,

Когда компресс на нём.

Заводили на девять будильник,

Никогда по нему не вставали,

Говорили: из девочек милых

Вырастают потом тёти Вали.

Были важные вещи — глубоко,

Сновиденья росли пересказом.

Друг у друга лежали под боком,

Шевеля головами и тазом.

Как-то звали тебя незаметно,

А меня вообще и не звали…

Если что и оставили — след на

Животе, а потом покрывале.

Так и плыть по коричневой пасте

В направленьи ореховой рощи,

Убеждаясь, что белочки, «здрасьте»

Говорящие, рады не очень.

И не только неискренность в этом, —

Осужденье. Отчаянный вызов.

позрели рисовые зерна

пошли соперничать ростки,

носы фарфоровые вздёрнув,

краснеют рыбы по-людски,

на бамбуках продолговатых

пожары соуса в салатах,

а вместе с тем сосновый запах

периодической хандры.

сижу всю ночь при красных лампах

невдалеке от конуры.

заносит изредка попутным

дворнягу, музыку, врача,

и розовеет поминутно

уже не лампа, а свеча,

углы, трапеции уловом,

плывут в обличии багровом.

объятый светом нездоровым,

над рыбой с головой людской

сижу и в запахе сосновом

хандры периодической.

Колпак ли нам обоим — фетиш,

Мы взяты оба ли за фук,

Но недалёхонько уедешь

Из правды собственных на двух.

Игра ума и алфавита

Колпак использует как клитор,

Но мы известные аскеты ж

И не торчим от этих штук.

Иль нам от солоности гайки,

Хлебали или щей чужих,

Итог режима «на оттайке» —

Заплесневелые харчи.

Порог ума, за коим грёзы, —

Опять же, фетиш, но склероза,

Читай, — досады колондайки

Без уважительных причин.

Попутный ветер портит карму,

Привычку выработав ссать,

Не оборачивая фар на

Теченье памяти назад,

А было б именно, что ссачно

Там обнаружиться: изящны,

По ходу, Ева и Адам, но

Не стали б яблока кусать.

Ого-го, какие портреты, да в рамочках

Нами стали. Ого-го, какие крепкие надписи.

Посмотри, как устойчивы, матушка,

Навсегда — по всей вероятности.

Приходи ко мне в четверг, моё золотко,

Будем делаться — безмятежные.

Если пятница, долго ли коротко,

А придёт — так и в печь её.

Ого-го, какой мазнёй несусветною

Стали мы, даже не живописною.

Время зимнее знали, летнее,

Вот ещё одно — закулисное.

И стоит оно, матушка, тихо так,

Прямо здесь вот — при входе в комнатку,

Приходи же, станем на выходах,

Будем пятницу ждать, моё золотко.

Стул должен красным быть обтянут,

Серванты бежевым, а я, кто —

Часть дальтонического пакта,

Неравновесием летя над,

Сторон, воюющих за сер, —

Сбиваем бежевым серванта

И сослан в красный насовсем.

Ты рад, углей понтон и сажи,

И ты, вычерчивая, грифель

В анатомическом порыве

Лиловый прочерк экипажа,

И, догорающий, ты рад,

Последний свет при белом взрыве,

Что звёзды чёрные горят.

Вот вечный шкаф стоит в намёке

На в нём скелеты прошлых радуг,

Где, угадавший бы порядок,

И в моли выслужиться мог, и

Ко ним притрагивался б там

Холодным хоботом прозрачным,

Их, забывая по цветам,

Каким, естественно, не важно,

Чей тише шкаф, тех дальтонизм

Точнее представляет серый,

Те, пресеченья моли мерой,

Включают глаза механизм,

Обтянут красным видят стул,

Сервант не бежевый, но белый,

И даже в плотнике уснул

Порыв серванты чтобы делай.

при вероятности, с которой

тебя я встречу в этом баре,

бывает шанс приезда скорой

при если вызовешь в Сахаре,

но, тем не менее, сидящий

и всё допив, что получшее,

я ощущаю недостачу

тебя во мне неуменьшенья.

как перевесть бы то на русский

оно бы значило — тоскую,

оно бы значило — закуской

наш барин брезговал впустую

наш барин эка зело плох,

и эка зело опрометчив,

заплатит рыжему, малёх?

аль то и правда, что и нечем?

но в русский не переводи

того, что создано остаться

пересечения среди

Ру Сан Дени и Ру Ламбардса,

и вишь какие тут блины

из Шри-Ланки пекут мужчины,

и руки их отделены

от рук крепления причины

и что тебя я встречу здесь,

и что не съем сальмонеллёза

то вероятость будто есть,

но то, чем есть, она — смеётся,

а ну-ка дайте коньяка

а если нету, арманьяка,

и ты не встретишься пока,

меня не вынесут, однако,

хотя выносят, что ни ночь,

и даже знают, что бы значит,

когда сказать о том невмочь,

но головою барин машет.

а ну, мне шёлковый халат,

а ну, мне баню и борзую,

сталеплавильный комбинат,

и скакуна, и я гарцую.

и шашлыка, и ямщика,

и престарелого Энрике,

и эхо в качестве штриха,

когда из бара слышно ики.

многое, не всё, но многое

зависит от, что — зависит,

так чувство во мне высокое

может хоть что вызвать.

вчера вот, иду площадью,

на земле зеркальце,

поднял его: ну, кто же там?

покуда смотрел — втрескался.

намедни ещё был случай,

ехал во львов с концертом,

видел в окне чучел —

нам не чета, смердам,

раздвинув они стояли

тревожные ягодицы,

упругие и так далее…

как в это не влюбиться?

масса таких историй,

даже любил третьей степени

из двадцать два корень

фильма титры о Репине,

в трамвайном узор компостера

билете, и звук гравия,

когда самосвал в озеро

его выгружал, но главное

правило чувств светлых,

их основной принцип:

смену любить в объектах,

именно, их вереницу.

честь и хвала Платону

за метод познания данный

любви перемен закона

в качестве постоянной.

Быть не будем. Это сложно.

А спасибо. Спустим флаги.

Сбереженья спустим. Грош на

Всякий глаз и случай всякий.

То оставим. Остальное

Спустим. Быть не станем резко.

Невпопад ни с сединою,

Ни с тому причиной веской.

Эдак нас чихнули будто.

Звук и мокро. Миг. Не больше.

Будто мясо взяли в пончик,

Вот и нет его. Не чудо.

Так и надо. Это камень

Выше ножниц и бумаги.

Он стоит над игроками

В крепких надписях и лаке.

Будь здоров, кому чихнулось.

Будь не быть, кому решилось.

Будь, чем было — отстегнулось

От не важно, как сложилось.

Но вопрос стоит ребром,

Пусть, не главный, но ребром же:

Будет что с календарём

Если мы не быть продолжим.

Или звёзды станут, вместо

Чтоб вращаться как обычно?

Или сгинут, в знак протеста,

Вообще категорично?

Значит, так. Ответ не важен.

А вопрос пускай стоит

Над невидимым пейзажем.

Никакой, а всё же вид.

мой дворец и твой дворец —

оба сданные, в аренде,

но у нас квартирка есть

и в зубах по сигарете.

носим старые сапожки,

на двоих одна постель,

и повязываем кошке

милый бантик на хвосте.

мы не моем с мылом руки,

где не знаем, что лежит,

нас фамилия старухи

из кондитерской смешит.

ни тиви у нас, ни радив,

интернет совсем плохой,

и бывает, что, погадив,

не смываю я, бухой.

и случается, под утро,

ты являешься, буха,

и роняешь громко пудру

и читаешь мне стиха.

ты и мёд ко мне, и ложка,

и туда, куда несу,

и поскольку понарошку,

потерять тебя не ссу.

без опасений приходи

ко мне домой. такая честь мне —

когда задремлешь на груди,

не замечая, что на бездне.

и снизу, собственно, не дно,

а обязательная подать

на ты задремлешь, и оно

там под тобою происходит.

само летит себе, бурлит.

зачнёт то воздухи, то тверди,

но начинаться временит,

всё — во единой как бы смерти.

и я прислушиваюсь. вдох.

за вдохом выдох. это славно:

когда живу ещё чуток,

но и во смерти всё исправно.

как из невода достали,

а они трепещут, бьются,

таково и наше с Вами

не вчера ли было чувство.

в чешуе. бия хвостами.

на губах со рваным бредом.

как из невода достали.

что бы думать нам об этом?

клятвы есть крючку, блесне ли,

нарушаемые ночью,

где спасаться бы посмели

чистым воздухом проточным.

вкус сменяется чуть худшим,

блеклой — яркая планета,

души — плачами по душам.

что бы думать нам об этом?

стравлен свод украдкой с устья,

кличут печи гиблым зовом,

было всё чудесно в чувстве,

кроме чуда основного.

Приходи на бигуди,

Погадаем, приходи

На пасьянсе и на вальсе

Погадаем, не пытайся,

Если выпала девятка,

Пастушком её накрыть,

Ты затем что психопатка,

И судьбы не может быть.

Ничего не может быть,

Ни тебя, ни кошки Кузи,

Ни зачем она вопит,

После мы её укусим.

Волейбол залез на телек,

Синих сколько же и белых,

И гудит мусоровоз,

Чтоб машины отогнали,

И сквозь окна видно сквозь,

Лучше, чем в оригинале.

Нет интереса. Только трезвый взгляд,

На рыбный нож левее, чем салатный,

И эта мысль, что нас определят

В порядок блюд подачи, вроде задней.

Нет удивленья. Ловкость не фонтан

При смене блюд, и вид не загляденье.

На трезвый взгляд, мы, поданные там, —

Не сам бы свет, а прихоть им у тени.

И чтоб развлечь никто меня не сметь,

Есть норма ох на взгляда единицу,

Есть над столом какой-то инструмент

Не то чтоб кол, но в голову сгодится.

оптимальный вариант

быть со мною — это порознь,

есть еще, конечно, лучше:

это мною быть, но он

хоть и лучше, но, по ходу,

даже мне как будто боязн

даже мне, а то — кому-то.

в общем, порознь изберём.

затеваем, значит, порознь,

а теперь давай обставим,

и не как-нибудь обставим,

а со вкусом, например.

потому как до отрежем,

то есть быть со мною станем

в этом порознь, очень важно,

чтобы много раз отмерь.

да, обставить, в нашем деле, —

самоглавнейшая штука.

надо каждую, блин, мелочь,

аж до дыр проговорить,

а потом ещё все дыры

обсудить, иначе мука,

это будет, а не порознь,

геморрой и гайморит.

значит, так. сначала тапки.

первым делом, это тапки.

у тебя должны свои быть,

и в мои чтоб — ни ногой.

если мы хотим, конечно,

чтобы было всё в порядке

с нашей порознью, иначе,

если в тапках неудача,

сразу лучше мне затеять

порознь с кем-нибудь другой.

ну-ка, ну-ка, это что за

вот такое выраженье?

не какое, а такое —

будто съела все подряд,

явный признак, самый явный —

потерпела пораженье

наша порознь, не начавшись.

поздравляю.

тоже рад.

Уж лучше зуб сломать, чем подавиться,

Когда наполнят конуру,

А ты грызи их, барбарисы

Утра янтарного с кислинкой.

Снимают с осени кору

У позвоночника за спинкой.

И лучше взять на грудь, чем обосраться.

Когда янтарь дробит стекло,

А смена летних иллюстраций

Идёт на чушь и барахло,

Симптома нет верней у чуши,

Что взять на грудь гораздо лучше.

Резон — смельчак, коль в этом быть решится,

Когда янтарь с утра и кисло.

Глотать нельзя, грызи. Завод

По сотворенью барбариса

В три смены трудится. Народ

Поёт: залёт, боец, залёт.

Чем быть в строю, уж лучше — в хламе,

Из чуши уши куража

Торчат грядущего. Но — ша!

Они — от кролика в сметане,

И стёкла битые, балбес, —

По новой нежности ликбез.

Вот нужный ступор, вход куда небросок,

Душе издёрганной и глупой, как подросток,

И сентября ревнители на входе:

Во рту неладно, мире и погоде.

На конуру намазан, будто слой,

Его скребёшь, а требуется: смой.

И лучше челюсть вывихнуть, чем скобку

Лепить кривого смайла на коробку.

Но только вот не надо торопиться.

Следи, балбес, за переменой блюд.

Похолодает. Включатся теплицы,

И на районе лампочки мигнут.