Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных

Назвать имена. Где погиб Вольдемар, и кто его убил

Раз за разом я перечитывал дело прадеда и вдруг понял, что нужно делать дальше. Я обратил внимание на то, что названия двух документов начинаются со слова «выписка»: значит, был какой-то более полный документ, из которого их «выписали». Протокол заседания Тройки и акт о приведении приговора в исполнение – вот что это были за документы. Но запрос в кемеровское УФСБ привел к отказу: в деле Вольдемара нет таких документов, писали мне архивисты. Я попробовал сформулировать свою просьбу более точно, отправил запрос повторно – снова отказ. Тогда я не подозревал о том, что такие документы хранятся совсем в другом месте и в деле Вольдемара их действительно не могло быть.

Разобраться в этих нюансах мне помогла Алёна Геннадьевна Козлова, руководитель архива общества «Мемориал». В это время мы уже переписывались, я отправлял ей по почте материалы, которые удавалось добыть. Алёна Геннадьевна объяснила: подобные документы составляют самостоятельный отдельный фонд – скорее всего, в центральном управлении региона. А поскольку центром Запсибкрая был Новосибирск, искать нужно там.

Через месяц после запроса в новосибирское УФСБ документы были у меня (стр. 282–289). Мне прислали копии протокола заседания Тройки, приказа о приведении решения Тройки в исполнение и акта о том, что приговор исполнен. В конверте были неполные тексты документов: первый и последний листы (титульный лист и лист с подписями), а также листы, содержавшие информацию о моем прадеде. Но несмотря на эту фрагментарность, новой информации была масса. И самое неожиданное – все фамилии оказались открыты. Теперь я знал, как звали тех, кто подготовил бумаги, кто приговорил и кто расстрелял Вольдемара.

Копию протокола заседания мне прислали на трех листах. Первый имел архивный номер 270, лист с фамилией моего прадеда – 827, последний – 851. Это были так называемые «альбомные справки»: каждый лист посвящен одному человеку, сделаны краткие выписки из обвинительного заключения и указан рекомендованный приговор. Такие справки собирались в альбом, оставалось только поставить пометку карандашом – например, букву «Р» (расстрелять) – и подпись. Никаких введений и заключений в документе не было, и первый и последний лист присланной мне копии были справками в отношении конкретных людей. Если предположить, что в середине «альбома» не было каких-то дополнительных вставок, то за это заседание Тройка рассмотрела 81 дело.

В конце документа стояли фамилии и подписи: председатель – зам. нач. УНКВД по ЗСК, майор госбезопасности Мальцев; члены – Эйхе и Барков. И две фамилии без подписей: секретарь – Колчин, докладчик – врид нач. 3-го отдела Сиблаг’а НКВД, лейтенант госбезопасности Писклин.

За протоколом следовало «приказание» о приведении решения Тройки в исполнение, датированное 19 сентября 1937 года. Документ за номером 102, подготовлен в Новосибирске. Оформил приказание все тот же Писклин, и на этом документе уже была его подпись. Сравнив ее с теми, что встречал ранее в документах Вольдемара, я обнаружил ту же подпись под резолюцией «Утверждаю» на обвинительном заключении в деле моего прадеда.

Приказание о казни Писклин адресовал помощнику начальника 3-го отдела Сиблага НКВД «лично тов. Моисееву». Всего в документе шла речь о расстреле 62 человек, но у меня было только три листа из шести с фамилиями 28 человек. Осужденные были разбиты на группы по лагерям, где они находились на этот момент под арестом: три человека – в Орлово-Розовском ОЛП, семь человек – в Яйском ОДП, девять – в Тайгинском ОЛП. Где ждали решения Тройки еще девять человек, было неясно, так как лист приказа обрывался. Позже вместе с другим исследователем, у которого была информация о местонахождении одного из упомянутых в документе людей, мы предположили, что они могли находиться в Мариинске.

Третьим документом, присланным из Новосибирска, был акт о приведении приговора в исполнение. Дата – 24 сентября 1937 года, составлен в Антибесском ОЛП. В акте значатся 27 человек из 62 перечисленных в приказании – видимо, расстрельных групп было минимум две.

Документ, в котором шла речь о расстреле десятков людей, выглядел как обычный акт выполненных работ. Этот сухой канцелярский язык поражал сильнее, чем сотни прочитанных страниц о репрессиях. «Мы, такие-то, согласно решению такому-то, расстреляли таких-то. Трупы расстрелянных преданы земле». Дата. И подписи: пом. начальника 3 отдела Сиблага НКВД Моисеев, оперуполномоченный 3 части Антибесского ОЛП Капустин, командир 1 взвода Мариинского дивизиона ВОХР Москвин.

Большинства перечисленных в акте людей не было в открытых базах репрессированных, а у тех, кто был учтен, не хватало информации о расстреле. Я дополнил биографические справки на сайте «Открытый список» и создал недостающие. В моих документах упоминались несколько священников, один «федоровец» (приверженец одной из так называемых катакомбных церквей), известный подмосковный промышленник-старообрядец Евпл Шибаев, а также «толстовец» Яков Драгуновский, мемуары которого о лагере изданы обществом «Мемориал». Я нашел несколько родственников людей, расстрелянных вместе с моим прадедом, и написал им о том, что узнал, а также оставил свой электронный адрес на созданных и отредактированных страницах «Открытого списка». Уже дважды мне писали люди, которым интересна судьба этих расстрелянных, так что этот способ связи определенно работает.

Акт, в котором были перечислены эти двадцать семь фамилий, был составлен в Антибесском ОДП. На сайте «Некрополи ГУЛАГа», созданном обществом «Мемориал», я задал в поиске известные места захоронений заключенных в окрестностях Мариинска. В 14 километрах к северу от Мариинска было указано захоронение на территории песчаного карьера в поселке Малый Антибес. Когда в 1960-е здесь стали добывать песок, экскаваторы вместе с грунтом подняли человеческие кости. Об этом доложили администрации, работы прекратили, карьер закрыли. А в 2010 году по инициативе и на средства руководителя Мариинского автотранспортного предприятия Николая Плуталова, дед которого был расстрелян в Мариинске, на месте захоронения установили памятник – камень с надписью «Безвинно расстрелянным»[49].

Вроде бы все совпадало, но я не был уверен и продолжил искать информацию. Так я познакомился с Александром Винниковым – увлеченным и знающим человеком, который инициировал поиски захоронений в окрестностях Мариинска. Он много лет собирает сведения о репрессированных священниках в Кемеровской области. Я узнал об Александре на сайте Vgd.ru, посвященном генеалогии, написал письмо и очень быстро получил ответ. Оказалось, я не зря сомневался.

Он рассказал мне, что Антибесский ОЛП находился не на севере, в поселке Малый Антибес, как я предположил, а в пяти километрах к западу от Мариинска, где сейчас располагается железнодорожный разъезд и поселок Калининский. Еще дальше на запад от Калининского есть железнодорожная станция Антибесская. Столько одинаковых топонимов в этих краях появилось благодаря маленькой извилистой речушке Антибес. Александр писал о том, что собранные мной сведения подтверждают его давние догадки: в этой области было еще одно место массовых расстрелов и захоронений. И скорее всего, оно связано со станцией Антибесской, от которой в 1930-е годы шла узкоколейная железная дорога – на юг, вглубь леса.

В 2008 году Александр познакомился с одним из старожилов Мариинска, которому тогда было уже за семьдесят. Этот человек рассказал о том, что, когда он был подростком, ходил с друзьями в этот лес за грибами. На разъезде они познакомились со сторожем, который рассказал подросткам про расстрелы и указал, где убивали людей. Но приехав туда вместе с Александром, старик стал сомневаться, ссылаясь на возраст и плохую память. Поиски результатов не принесли, и рассказы старожила посчитали выдумкой. Но сомнения оставались, и мое письмо их только укрепило.

А через некоторое время после получения этого письма Александр нашел в Мариинске еще одного человека, подтвердившего рассказ десятилетней давности. Он рассказал об отце сожителя своей матери. Тот работал фотографом в Антибесском ОЛП, а на пенсии стал лесником и жил на Антибесском разъезде. Пожилой лесник брал нового знакомого Александра, тогда еще маленького мальчика, с собою в лес. Однажды они проезжали мимо места, где валялась ржавая колючая проволока, виднелось много просевших ям и неестественных бугров, и лесник рассказал мальчику, что там была специальная территория, на которой расстреливали людей. Доставляли заключенных по узкоколейке – и если ее найти, говорил собеседник Александра, она приведет туда. Но эту дорогу начали разбирать еще в 1950-е годы, потом разворовали остатки, а просека заросла лесом. Найти ее следы сейчас не так-то просто.

В 1930-е годы, когда в Антибесском ОЛП оказался мой прадед, поселка на месте станции еще не было, только домик смотрителя, разъезд и узкоколейка. Глушь, вокруг на несколько километров – никого. Почва в том районе песчаная, ее легко копать. В расстрельной команде был оперуполномоченный из Антибесского ОЛП, который мог организовать процесс. На это же указывает и составленный в Антибесском ОЛП акт: не было никакого смысла расстреливать в Мариинске, а потом ехать в лагпункт для составления документа. Учитывая эти факты, а также сохранившиеся в народе воспоминания (которые в такого рода делах часто оказываются близки к истине), можно допустить, что специальная территория для приведения приговоров в исполнение существовала, и ее еще предстоит найти.

Мы с Александром Винниковым отметили на гугл-картах несколько точек, которые могут соответствовать тому, что мы ищем. Но поверхностные исследования этим летом результатов не дали. Для дальнейших изысканий я заказал картографические материалы тех лет, чтобы иметь возможность сравнить, как изменилась территория за восемьдесят с лишним лет. Поиски этого захоронения продолжаются, и, мне кажется, мы на правильном пути.

Конечно, вдоль и поперек изучив документы и разыскивая место, где убили Вольдемара Вагнера, я не мог не думать о людях, которые это сделали. Все эти фамилии, обнаруженные на страницах расстрельного акта и других документов, – кого они скрывают? Я хотел взглянуть на лица тех, кто оставил моих бабушек без отца.

С Тройкой Западно-Сибирского края все было просто. Фамилии этих людей были символами репрессий в Западной Сибири.

Роберт Индрикович Эйхе родился в 1890 году в Курляндской губернии (современная Латвия), был революционером и видным партийным деятелем. Начал карьеру в Наркомате продовольствия и Сибирском продовольственном комитете, являлся организатором раскулачивания и коллективизации в Сибири. С 1930 года по октябрь 1937-го Роберт Эйхе был Первым секретарем Западно-Сибирского крайкома ВКП(б). Вошел в самую первую Тройку НКВД эпохи Большого террора, утвержденную постановлением Политбюро от 27 июня 1937 года. К концу 1937 года возглавляемая Эйхе Тройка приговорила 16 553 человека, из них к расстрелу – 4762 человека. В апреле 1938 года Эйхе был арестован по обвинению в создании «латышской фашистской организации». Подвергался пыткам (дело Эйхе разбиралось как пример фальсификации во время развенчания культа личности Сталина). Расстрелян 2 февраля 1940 года, погребен на полигоне «Коммунарка». Реабилитирован в 1956 году[50].

Иван Александрович Мальцев родился в 1898 году в семье рабочего в Пермской губернии. Карьеру в органах безопасности начал в 1921 году, сразу после службы в Красной армии. Служил в ГПУ на Урале, в Киргизской АО, Адыгейской АО, с марта 1937 года – в Западно-Сибирском крае. С 15 августа 1938 года – заместитель начальника УНКВД Западно-Сибирского края. Вместе с Эйхе вошел в состав Тройки НКВД. В июне 1938 года дослужился до должности начальника УНКВД Новосибирской области, тогда же стал депутатом Верховного Совета РСФСР. 25 января 1939 года Мальцева арестовали и через полтора года следствия приговорили к 8 годам ИТЛ. Вскоре после прибытия в лагерь в Архангельской области погиб (по некоторым данным, покончил с собой). Не реабилитирован[51].

Игнатий Ильич Барков родился в 1898 году в крестьянской семье в селе на территории современной Самарской области. Получил начальное образование, но это не помешало ему начать карьеру в органах юстиции. С 1933 года – прокурор Западно-Сибирского края, с июля 1937 года – член Тройки НКВД вместе с Эйхе и Мальцевым. В октябре 1937 года стал прокурором Новосибирской области. Снят с должности и исключен из Тройки после ареста в марте 1938 года. 24 апреля 1938 года выбросился из окна четвертого этажа УНКВД Новосибирской области. Дело прекращено за смертью, реабилитирован в 1956 году[52].

Сведений о секретаре при Тройке УНКВД по Западно-Сибирскому краю Александре Андреевиче Колчине не так много: известно, что до перевода в Сибирь он служил на Северном Кавказе. В январе 1936 года получил звание лейтенанта госбезопасности. До января 1939 года работал вридом (временно исполняющим должность) инспектора при начальнике УНКВД Новосибирской области (то есть был подчиненным Мальцева до его ареста). Уволен 16 января 1939 года с формулировкой «невозможность использования на работе в Главном управлении государственной безопасности»[53].

Отыскать остальных было сложнее. Исходные данные в виде фамилий без инициалов, а в случае следователя – только подпись, фамилия была закрыта по всему делу. Искать предстояло оперуполномоченного 3-го отдела при Яйском отделе УНКВД (фамилия неизвестна), врида начальника 3-го отдела ИТЛ УНКВД по ЗСК лейтенанта госбезопасности Писклина (он сделал доклад на заседании Тройки и создал приказ о расстреле), помощника начальника 3-го отдела Сиблага НКВД Моисеева (на его имя был выписан приказ, и, судя по всему, он отвечал за организацию расстрела и был его непосредственным участником) и двух участников расстрельной бригады: оперуполномоченного 3-й части Антибесского ОЛП Капустина и командира 1-го взвода Мариинского дивизиона ВОХР Москвина.

Поиск по открытым источникам дал неубедительные результаты. Варианты, которые я нашел в базе «Кадровый состав НКВД 1935–1939», созданной Андреем Николаевичем Жуковым и обществом «Мемориал», да и просто в Сети, были очень приблизительными. Очевидно, я нуждался в помощи и решил искать ее у того, кто профессионально занимается историей репрессий в Сибири.

Так началась моя переписка с Алексеем Тепляковым, автором нескольких очень подробных и качественных монографий по теме репрессий и работе органов госбезопасности в Западной Сибири. Алексей быстро откликнулся и скоро прислал мне биографические справки на Писклина, Моисеева и Капустина. Так стали известны их имена и отчества, появились первые зацепки. В одном из писем я попросил Алексея помочь мне расшифровать подпись следователя из Яйского лагеря. Она была разборчивой, крупной, он явно подписывался полной фамилией – но разобрать ее я никак не мог. Ответ пришел сразу: Южаков Николай Гаврилович – вместе с краткой справкой на этого человека.

Он же, следователь Николай Южаков, стал первым, кого я нашел с помощью запроса в РГАСПИ. Этот центральный политический архив, расположенный в Москве, хранит регистрационные бланки и отчетные карточки членов ВКП(б) – КПСС, которые они заполняли при замене партийных билетов в 1936,1954 и 1974 годах. Поиск ведется по номерам партбилетов, и тогда срок исполнения запроса в РГАСПИ составляет около месяца, если номеров нет (как в моем случае) – может затянуться на три месяца. Запросы платные, когда данные обнаружены, архив присылает счет, и после его оплаты по электронной почте приходят копии документов. С помощью Алексея Теплякова я узнал о Моисееве, Писклине и Южакове, указал все эти данные в письме в РГАСПИ и стал ждать.

Вскоре из архива пришли сканы двух отчетных карточек Николая Гавриловича Южакова за 1936 и 1954 годы. С фотографий на меня смотрел человек, который подвел моего прадеда под расстрел. Еще один документ – анкета за 1954 год, в которой были подробно перечислены все места работы. В сентябре 1937 года, интересовавшем меня больше всего, – «о. уполномоченный в Яйском ОЛП». И та же крупная разборчивая подпись. Это был тот, кого я искал.

Больше информации о Николае Южакове мне удалось собрать благодаря Сергею Каршенику и его сайту «Таловская трагедия»[54] об истории репрессий латышей, живших в Тайгинском районе Кемеровской области. Мы начали переписываться, он обещал иметь в виду мои интересы во время своих поисков и сообщил, что дела на Южакова и Моисеева точно есть в Государственном архиве Новосибирской области. Так мне удалось получить копии анкеты, фотографии, автобиографии и материалов партийной комиссии с характеристиками Николая Гавриловича Южакова. Оказалось, что в 1935 году его исключили из партии за то, что «по глупости», как он сообщал в автобиографии, Южаков вписал свой кандидатский стаж в партийный. После исключения его отправили на службу в Яйский лагпункт, где он должен был вернуть к себе доверие. Вернул: «за хорошие показатели» его перевели на работу в Новосибирск. В расстрельном приказе, помимо фамилии моего прадеда, были перечислены шесть человек из Яйского лагпункта, где проявлял себя Южаков. Сколько их было еще – вопрос открытый.

Автобиографию этого человека я цитирую с сохранением авторской орфографии: «Я Южаков Николай Гаврилович родился 1904 году в селе Половинкино Рубцовского района в семье крестьянина бедняка. Мои родители хозяйство имели бедняцкое, до 1912 года родители совершенно хозяйства не имели, даже не имели собственной избы. Занимались отходными работами батрачили по кулакам. С 1912 по 1925 отец имел одну избу одну лошадь и одну корову. Периодами и не было. Имелся материн брат Кривошеин Егор Федотович. Хозяйство его было обложено и продано в 1929 году. В 1930 году он умер. Лишался ли он избирательных прав мне неизвестно. Проживал он в село Половинкино Рубцовского района. Из родственников в войсках или учреждениях белых никто не служил. Родственников заграницей нет, и не было. Мое образование нисшее, 3 класса сельской школы. Специальные, счетные курсы, курсы инструкторов при сибкрайсоюзе. Инструктор организатор потребительской кооперации».

Из документов мы узнаем о первом вступлении в партию в 1927 году, об исключении, о восстановлении в 1936 году. «В аппозициях и анти партийных группировках не участвовал, – пишет Южаков и рассказывает о детстве и юности: Моя трудовая деятельность началась с 9летнего возраста. С 1913 по 1917 год я работал в батраках в селе Половинкино Рубцовского района Алт. Края. У Загурского Андриана, у Кривошеина Ефима, у Бахирева Поликарпа, у Бахирева Андрея, у Поришина Гавриила и ряда других кулаков. С 1917 по 1922 год работал в своем хозяйстве, имелась одна лошадь, посева производили 0,5 и до 1-го обрабатывал путем супряг. С 1922 по 1925 год снова батрачил. Жил в поселке Трутки у Труткеевых и Бахиревых. Пас коров и овец. 1925 год будущи комсомольцом направлен на счетные кооперативные курсы ст. Повалиха по линии потребительской кооперации на 4-х месячные».

Работа счетоводом, служба в армии, провизор в совхозе, опять счетовод. В 1929–1931 годах Южаков начинает «расти» по партийной линии, а с 5 января 1932 года работает в органах ГПУ. После досадного эпизода с припиской стажа оказывается оперуполномоченным в лагере: «С работы политотдела был отозван, работал в П.П. ОГПУ УНКВД Н-Сибирск 15 отделении О. уполномоченным по май 1936 года по ноябрь 1937 год оперуполномоченным 3 части в Яйском отделении откуда за хорошие показатели в работе был взят в аппарат 3 отдела. Затем в городе Томск был организован спец лагерь где концентрировались жены врагов народа. Меня командировали в этот лагерь нач. 3 части где я работал до июля 1938 года.

С июля 1938 года меня направили нач. 3 части в Чистюньское лагерное отделение где я работал по май или начало июня 1939 года откуда был снят за нарушение революционной законности, выражавшееся в том, что я не проверив точно материалы, предоставленные мне моим заместителем о якобы имевшем место сожительства заключенной со членом ВКП(б) Каргаполовым. Я дал согласие (приема) эту заключенную. Во время допроса она отказалась т. е. не подтвердила имеющийся материал. Опер уполномоченный эту заключенную выдворил в изолятор. Просидев 6 часов в изоляторе она нам дала ложные показания, т. е. подтвердила свое сожительство. На основе этих материалов Каргополов был исключен из партии. Затем восстановлен. Вот это первое мое преступление за первое мою трудовую деятельность. Не одного взыскания не имел не по партийной, а также и административной линиям. За последний случай допущения нарушения революционной законности имею строгий выговор по линии административной.

Жена моя Южакова Евдокия Ивановна в прошлом Путилова воспитанница детдома. Все ее родители умерли в Самаре. Что они из себя представляют не знает так, как она осталась 4 или 5 лет. Имею дочь 11 лет. Учится в 4 классе. Имею брата Южаков Михаил работает Секретарем городского Комитета ВКП(б) города Калинина. Отец и мать мои проживают в с. Половинкино вколхозе. Других родственников нет. Состояние моего здоровья. Не вростения, пониженная кислотности желудка.

Считал бы необходимым перейти на опер, работу в У.Г.Б. и переехать из Сибири поближе к Кавказу где имет возможность лечиться. Это одно, а второе необходимость моей переброски из сибири вызывается тем, что я родился сдесь в Рубцовском районе, все 34 года живу сдесь хотел бы перевестись на Украину – или в центр России».

Пожелания Николая Гавриловича начальство учло через несколько лет: в 1944 году его перевели на Украину. Он поработал в Тернопольской и Сумской областях, в 1953 году стал заместителем начальника ГО МГБ в городе Конотоп, а позднее – старшим оперуполномоченным ГО МГБ в городе Шостка Сумской области. В 1954 году Южаков был уволен «за служебное несоответствие». Дата его смерти мне неизвестна – в архиве не оказалось сведений о погашении партбилета.

Когда я пытался найти информацию о деятельности Южакова на Украине, то, после запросов в СБУ и местный областной архив, решил использовать тот же алгоритм, который в свое время так хорошо сработал с сотрудниками Сиблага. То есть я нашел местного исследователя, занимающегося темой репрессий и их непосредственными исполнителями, и попросил его о помощи. Таким специалистом на Украине оказался Роман Подкур, кандидат исторических наук, автор нескольких монографий по истории органов госбезопасности на Украине. Я написал ему письмо на электронный адрес. Сразу ответ на него я не получил и со временем вообще забыл об этом.

Почти через год Роман ответил, что нашел материалы о Южакове. И то, что он мне прислал, было настолько неожиданным, что я сначала даже не мог в это поверить. Роман сделал фотографии более 600 страниц личного дела сотрудника НКВД, майора Южакова – то есть это то дело, которое ведется отделом кадров. 4 тома, от начала службы и до выхода на пенсию. В архивах ФСБ России такие дела для ознакомления не выдаются. Я читал эти документы практически всю ночь, интересных подробностей была масса: рапорты, которые Южаков писал на своих сослуживцев, анкеты, автобиографии, прошения, результаты медицинских комиссий, служебные проверки членов семьи и т. д. В частности, в одном из рапортов Южаков пишет, что за время работы в Яйском ОЛП в начале операции по директиве № 409 (директива от 5 августа 1937 года в рамках приказа № 00447 о репрессиях в лагерях и тюрьмах особого назначения – А. М.) по его наработкам было репрессировано до 150 человек. Мой прадед, по всей видимости, оказался среди них.

В годы Великой Отечественной войны Южаков был награжден не только медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» или «За победу над Германией в Великой Отечественной войне», но и орденом Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги». Согласно анкете, получил он эти награды, работая заместителем начальника по оперативной работе трудовой колонии № 3 в городе Томске, оперуполномоченным тюрьмы № 1 в городе Новосибирске и оперуполномоченным РО НКВД в Мариинске.

Награды Южакова натолкнули меня на мысль поискать его «коллег» на сайтах Министерства обороны: «Подвиг народа», «Память народа», ОБД «Мемориал» – ведь кто-то из них мог действительно участвовать в Великой Отечественной войне. Так я узнал, что Иван Александрович Писклин получил орден Отечественной войны II степени в апреле 1985 года. Подробностей о награждении не было.

Документы Писклина – того самого «врида начальника 3-го отдела» – вскоре тоже пришли из РГАСПИ. В партийной анкете он писал, что родился в 1901 году в деревне Степановка Лукояновского уезда Нижегородской губернии (сейчас этот район называется Ичкаловский и относится к Республике Мордовия). Отец был крестьянином-середняком и умер в 1922 году, о матери в анкетах вообще не упоминается.

Образование Иван Писклин получил «низшее»: три года сельской школы и пять месяцев политехнических курсов в городе Златоусте. С 12 лет начал работать писарем. Движение «вверх» началось со службы в Красной армии: письмоводитель в штабе 26-й стрелковой дивизии, заведующий шифровальным отделом, с февраля 1922 года – уполномоченный особого отдела в этой же дивизии. Так началась его карьера в органах госбезопасности.

В 1922 году Писклина перевели в Сибирь, и до 1934 года он работал уполномоченным в различных отделениях ОГПУ[55] Западно-Сибирского края. С 1934 года – начальник секретно-политического отделения оперсектора ОГПУ в Минусинске, потом начальник городского отдела УНКВД в Ленинск-Кузнецке, а в 1935 году Писклин перебирается в столицу Западно-Сибирского края город Новосибирск. Сперва работает в том же секретно-политическом отделе УНКВД, а в 1936 году становится заместителем начальника отдела охраны Управления исправительно-трудовых лагерей и мест заключения УНКВД. В этот период карьеры он участвовал в расстреле моего прадеда: подписал обвинительное заключение Вольдемара и оформил приказ об исполнении приговора.

В Новосибирске Писклин задержался до 1939 года, после чего был переведен на Украину, где стал заместителем начальника 3-го отдела строительства НКВД № 211. Так назывались лагеря, заключенные которых строили дорогу от Емильчино до Могилева-Подольского. Здесь Писклин попал под разбирательство, связанное, скорее всего, с так называемой «бериевской чисткой». Историк Никита Петров в своей книге «История империи “ГУЛАГ”» цитирует приказ № 00619, подписанный замнаркома и начальником ГУЛАГа Чернышовым, в котором говорится об «очковтирательстве и фальсификации оперативных материалов», допущенных лейтенантом ГБ Писклиным. Он завел агентурное дело «Беглецы», попросту списав его с аналогичного дела под названием «Дельцы» (никакой настоящей работы с агентурой при этом не велось)[56].

11 февраля 1940 года Писклина уволили из органов НКВД. В партийной анкете Иван Александрович об этом периоде пишет скромно: «пенсионер». Как выясняется, эта «пенсия» была вовсе не по возрасту или выслуге лет. Но уже в январе 1941 года Писклин вновь на службе: его перевели в Севдвинлаг в Архангельской области, в город Вельск, где он на разных должностях проработал до 1946 года. Из Архангельской области переведен в Коми АССР: в поселок Вожаель, в администрацию Устьвымлага[57], где и прослужил до настоящей пенсии в 1963 году.

Пожив год пенсионером в Коми, Писклин перебрался в Новгород, где через десять лет получил статус «персональный пенсионер республиканского значения». Имел награды, в том числе орден Красной Звезды, медаль «Ветеран труда» и многочисленные юбилейные, к годовщинам победы в Великой Отечественной войне. Умер в октябре 1988 года.

Помощник Писклина в годы службы в Новосибирске Вячеслав Осипович Моисеев умер на пять лет раньше, чем его бывший шеф, в 1983 году в Москве, где он жил с 1949 года и где в середине 1960-х годов вышел на пенсию. Документы Моисеева обнаружились в новосибирском архиве, а затем мне прислали подробные анкеты и карточки из РГАСПИ. Из них я узнал, что Вячеслав Осипович родился в 1896 году в селе Селезнево Сычевского района Смоленской области. Его отец был шишечником, а мать работала швеей.

В 1913 году Вячеслав Моисеев поступил в коммерческое железнодорожное училище в Петербурге, где проучился два года. Еще два года поработал переписчиком в Управлении Кулундинской железной дороги, и в октябре 1917 года начал службу в Красной армии: переписчик штаба Петроградского военного округа, казначей штаба Петроградского укрепрайона, казначей штаба 25-й бригады войск ВЧК охраны Финляндской и Мурманской границы, помощник коменданта Управления Петроградской городской военно-инженерной дистанции.

С 1922 года Моисеев работал в петроградской милиции: участковый инспектор, агент угрозыска, заведующий оружием, делопроизводитель. В 1929 году началась его карьера в местах заключения: сперва помощник начальника 2-го исправительного трудового дома, затем – помощник начальника изолятора спецназначения «Кресты» и, наконец, начальник административного сектора Областного управления мест заключения.

В Новосибирске Моисеев оказался в 1933 году. Начальник в административном секторе Управления исправительно-трудовых учреждений, начальник УРО УИТЛ и М3. В 1936 году он становится помощником начальника 3-го отдела Сиблага НКВД и работает на этой должности до 1940 года. В этот период своей деятельности Вячеслав Моисеев, получив приказ от своего начальника Писклина, организовал расстрел моего прадеда и был его непосредственным участником.

В 3-м отделе Сиблага Моисеев работал до 1943 года (в последние годы – в должности заместителя начальника). Потом были Алтайлаг[58], Ягринлаг в Архангельской области, Устьвымлаг в Коми АССР. В Архангельской области и в Коми, в поселке Вожаель, Моисеев и его новосибирский начальник Иван Писклин работали в одно и то же время – должно быть, не случайно.

После перевода в Москву Вячеслав Осипович работал в Управлении ГУЛАГа, Главпромстрое и Минлесбумпроме, а с 1955 по 1957 год он, как и Писклин, скромно пишет в анкетах «пенсионер». Думаю, это может быть связано с периодом разоблачения культа личности Сталина, когда непосредственные исполнители смертных приговоров старались уйти в тень. В 1957 году Моисеев возвращается к работе: комендант УВД МО, комендант командного пункта начальника МПВО МО, оперативный дежурный КП штаба Гражданской обороны МО, помощник начальника штаба Гражданской обороны МО – до выхода на пенсию в 1965 году.

Найти Сергея Ивановича Капустина, оперуполномоченного 3-й части Антибесского ОЛП и участника расстрельной бригады, мне удалось благодаря базам ветеранов войны. Я знал его инициалы и нашел наградные листы некоего Капустина, призванного военкоматом города Мариинска и служившего в должности замполита и инструктора политотдела. Совпадения позволяли предположить, что это тот, кого я ищу. А в одном из наградных листов был и номер партбилета – так я смог написать запрос в РГАСПИ и на Капустина тоже. Вот что я о нем узнал.

Сергей Иванович родился в 1903 году в селе Середа Нерехтского уезда Костромской губернии (сейчас – город Фурманов Ивановской области). Отец – портной-кустарь, умер в 1908 году, мать – работница-прядильщица, умерла в 1928 году.

Капустин учился в земском училище, школе ФЗУ, на курсах подготовки во ВТУЗ и, наконец, окончил два курса текстильного института в Иваново-Воскресенске. Работал с 14 лет: дробильщиком на кожевенном заводе, рассыльным в шлихтовальной мануфактуре, шерстобитом в мастерской. В 1921 году стал конторщиком в Уисполкоме, потом работал делопроизводителем в городской больнице, с 1926 года – рабочим и учеником конторщика на текстильной фабрике. В Красной армии служил в роте связи, был курсантом школы младшего командирского состава, а по возвращении учился в текстильном институте.

В 1932 году Сергей Капустин поступил в Центральную школу ОГПУ в Москве, а через год начал свою деятельность чекистского работника в селе Поспелиха Поспелихинского района Западно-Сибирского края. В этой же должности он служил в городе Ойрот-Тура Ойратской автономной области, в Кемчугском лагпункте Сибирских лагерей НКВД, в Ахпунском отделении Сибирских лагерей НКВД в поселке Темир-Тау. Я смотрел на даты в анкете Капустина и поражался очередному совпадению: он служил в Ахпунском лагпункте с июля 1934 по декабрь 1935 года – в это время именно в этот лагпункт попал один из старших братьев Вольдемара, Иван, осужденный в Баку к трем годам ИТЛ.

Потом в карьере чекистского работника Капустина было Кузнецкое отделение Сибирских лагерей НКВД в городе Сталинске и, наконец, с февраля 1936 по ноябрь 1937 года – Калининский лагерный пункт, Сиблаг НКВД, город Мариинск Западно-Сибирского края. В 1930-е годы этот лагпункт именовался по-разному: Калининский и Антибесский. В разных партдокументах сам Сергей Иванович указывал и то, и другое название. Подпись на акте о расстреле Вольдемара Вагнера и других осужденных полностью идентична автографу в партийных документах Капустина. То есть в этот период своей службы он участвовал в расстреле 27 человек, среди которых был мой прадед.

С ноября 1937 года, в связи «с ухудшением состояния здоровья», Сергей Иванович увольняется из НКВД, и его карьера пошла уже по партийной линии. Он работал в Мариинске заместителем директора Мариинской МТС по расчетам, пропагандистом и инструктором отдела кадров, рай-инспектором Госплана, политруком. В сентябре 1943 года поступил в Карповское военно-политическое училище Московского военного округа, и через полгода попал на фронт.

Здесь возникает некоторая путаница в документах. В анкете Капустин указывает, что с апреля по октябрь 1944 года служил в должности зам. командира батальона по политической части 441-го стрелкового полка 116-й стрелковой дивизии 57-й армии 2-го Украинского фронта, а с октября 1944 по сентябрь 1945 года – в должности зам. командира батальона по политической части 924-го стрелкового полка 252-й дивизии, инструктор полит, отд. 84-й стрелковой дивизии 4-й армии 8-го Украинского фронта. В наградных документах на его имя на сайте «Подвиг народа» армии указаны верно – 4-я и 57-я, но приказ 57-й армии, где он служил вначале, издан позже – уже после войны, в июне 1945 года. Кроме того, по первому приказу в апреле 1945 года он представлен к ордену Отечественной войны II степени, а награжден орденом Красной Звезды. Вторая награда – тоже орден Красной Звезды.

«Лейтенант Капустин хорошо руководит партийно-политическим аппаратом батальона, оказывает постоянную практическую помощь парторгу и комсоргу батальона. Перед началом последних боев тов. Капустин провел большую работу по развитию у личного состава патриотического энтузиазма, стойкости и бесстрашия, организованности и порядка», – говорится в первом наградном документе. И в нем же: «Во всех боях тов. Капустин, двигаясь в боевых порядках наступающей пехоты, своим личным примером воодушевлял бойцов и командиров в бою».

Второй наградной документ тоже подчеркивает личные боевые заслуги Капустина: «Проявил личное мужество и отвагу, в трудный момент лично сам вел бойцов в атаку, правильно расставил партийные и комсомольские силы, вовремя мобилизовал личный состав батальона на выполнение боевой операции… На работе в Политотделе работает безупречно, внимательно следит за выдачей партийных и комсомольских документов, в результате чего задолженности по выдаче не имеет».

После войны Сергей Иванович работал около года на разных должностях в Южной группе войск, а в октябре 1946 года вернулся в Мариинск Кемеровской области, где стал консультантом отдела пропаганды и агитации и лектором горкома ВКП(б). Оттуда переехал в Куйбышев (сейчас – Самара), работал на заводах заведующим парткабинетом, потом – заведующим библиотекой на Новокуйбышевском нефтеперерабатывающем заводе. Умер в 1971 году – в феврале Куйбышевский обком КПСС погасил его партбилет.

«Коллегу» Сергея Капустина по расстрельной бригаде, командира взвода ВОХР Москвина, оказалось найти гораздо труднее. Я никак не мог его «подцепить»: не было ни имени, ни отчества – только фамилия и подпись. Он нигде не был замечен исследователями, так как не являлся ни сотрудником НКВД, ни известным партийным деятелем.

Силы для дальнейшего поиска появились из неожиданного источника. Им стал акт о погребении Александра Вагнера – старшего брата Вольдемара. Документ был составлен в октябре 1945 года в Усольлаге, в одной из лагерных командировок под Соликамском. Копия очень плохого качества, бледная, читается с трудом. Я в очередной раз вглядывался в расплывчатые буквы, и меня будто ударило током: «1945 г октября 20 дня Н. Мошево мы, нижеподписавшиеся ст. надзиратель ком. № 1 Москвин…» Москвин! Догадка казалась невероятной, но я все-таки решил сверить подписи на акте о расстреле Вольдемара и на акте о погребении Александра. Они были почти идентичными. Особенно выделялся способ написания буквы «М». Я показывал подписи коллегам – и все говорили, что это один и тот же человек. Такие совпадения бывают только в кино, ошарашенно думал я. Один и тот же человек в 1937 году расстрелял и похоронил младшего брата в Сиблаге, а через восемь лет похоронил умершего от истощения старшего брата в Усольлаге. И скорее всего, сам об этом совпадении даже не догадывался.

Конечно, подтвердить мою догадку могли только документы. Я написал о своем открытии в Кемеровскую область Сергею Каршенику, прислал обе подписи. Как бы удивительно это ни звучало, но Сергею тоже казалось, что я прав и подписи похожи. Через несколько дней он прислал мне краткую информацию, которую смог найти в своих записях: Москвин Павел Глебович, 1908 года рождения, на 1935 год – командир взвода ВОХР Сиблага. И номер карточки кандидата в партию на имя Павла Москвина.

Но для получения документов из РГАСПИ этих данных оказалась недостаточно. Схема поиска, позволившая узнать так много о других участниках расстрела моего прадеда, здесь давала сбой. Я заручился поддержкой Музея истории ГУЛАГа, где к тому времени уже работал, и разослал запросы в ИЦ ГУ МВД и УФСИН Новосибирской и Кемеровской областей и Пермского края. Написал в Государственные архивы Кемеровской и Новосибирской областей и в Пермский государственный архив социально-политической истории, надеясь обнаружить партийные документы Москвина.

Раз за разом я получал отрицательные ответы: «не состоял», «не числится», «не значится». На сайтах Министерства обороны никакой информации о Москвине не было. Известный исследователь истории России советского периода, сотрудник общества «Мемориал» Никита Петров посоветовал проверить картотеки сотрудников ГУЛАГа и НКВД в ГА РФ – безрезультатно. День заднем я искал, где еще мог оставить след этот человек, и начал сомневаться в исходных данных, полученных от Сергея Каршеника.

Однажды я решил самостоятельно проверить, партийные архивы каких организаций есть в Государственном архиве Кемеровской области (откуда ранее я уже получил отрицательный ответ). Среди фондов, указанных на сайте архива, я заметил фонд политотдела Сиблага НКВД. Именно этот политотдел принимал в партию следователя Южакова. Проверил письмо из архива: этот фонд по моему запросу не был проверен. Тогда я написал повторный запрос и попросил обратить внимание именно на этот фонд.

Тем временем пришли новости из информационного центра ГУ МВД по Новосибирской области. В их архиве сохранились два приказа по личному составу на имя Москвина П.Г. Москвин все-таки существовал, имя и отчество были верными.

Конечно, я сразу написал запрос на получение архивных копий этих приказов и позвонил в архив Росгвардии (бывший архив Внутренних войск). Специалист архива направила меня в РГВА – Российский государственный военный архив, где, по ее сведениям, должны находиться на хранении документы Внутренних войск до 1961 года. Запрос в РГВА я тут же составил и отправил.

Прождав ответа из кемеровского архива месяц, я решил туда просто позвонить. Объяснил сотрудницам всю важность моего запроса и получил заверения, что они сделают все возможное.

Наконец плотину прорвало, и информация начала поступать. Первым был как раз архив в Кемерове. Оттуда мне прислали дело с документами Павла Глебовича Москвина о приеме в партию от 1939 года. Оно находилось в каких-то спецхранах и не отображалось в их общей поисковой системе, поэтому их первый ответ был отрицательным. Помог именно мой звонок. Все подтверждалось: Москвин действительно служил в это время в ВОХР Сиблага. В деле была учетная карточка кандидата в члены ВКП(б), анкета, автобиография, несколько документов с решением о приеме Павла Глебовича в члены ВКП(б).

Потом пришел ответ из ГУ МВД Новосибирска, и почти сразу – из РГВА. В последнем был указан номер партбилета Москвина, и я сразу написал повторный запрос в РГАСПИ.

Из автобиографии Москвина я узнал о том, что он родился в селе Ачаир, недалеко от Омска, в декабре 1908 года в семье шорника. В 1919 или 1920 году (автор был не уверен) умерла его мать, и отец отдал 11-летнего Павла и его старшего брата в батраки. С тех пор он больше не видел своего отца и начал жить самостоятельно. Работал батраком, потом кучером в совхозе, ломовым извозчиком, рабочим в свиноводческом совхозе. Образования так и не получил, пишет о себе: «Самоучка в объеме 3-х классов».

Карьера Павла Глебовича, как и у многих в то время, началась в Красной армии. В октябре 1930 года он стал курсантом полковой школы 34-го стрелкового полка в городе Омске. Окончил школу осенью 1931 года, был откомандирован на Дальний Восток, где стал командиром отделения 1-го Приамурского полка в Благовещенске. С лета 1938 года переведен в Забайкалье, на станцию Борзя, где стал командиром отделения пограничного батальона.

Вернувшись в Омск и несколько месяцев пробыв без работы, Москвин получил направление от горкома в дивизион ОГПУ НКВД. Так началась его служба в Сиблаге.

С 1933 года – помощник комвзвода ВОХР Сиблага в Мариинске. С декабря 1935 по декабрь 1937 года – помощник комвзвода в опервзводе ВОХР Сиблага НКВД, город Мариинск Запсибкрая. В этот период своей службы Москвин участвовал в расстреле моего прадеда. В 1937 году УНКВД НСО премировало его 350 рублями.

В декабре 1937 года из Мариинска Москвина перевели в Орлово-Розовский ОЛП, где он прослужил командиром взвода ВОХР до ноября 1938 года, то есть до окончания Большого террора.

В партийном деле, помимо уже перечисленных документов, оказалось несколько рекомендаций. В одной из них о Москвине пишут: «Товарища Москвина Павла Глебовича знаю с 1937 года по выполнению серьезнейших оперативных заданий… Порученное дело выполнял и выполняет добросовестно, не считаясь со временем». Какие дела и задания ему поручались, известно из имеющегося у меня акта о расстреле.

Когда я написал об успешных результатах поиска Сергею Каршенику, он нашел в своих записях еще два акта с подписями Москвина и Моисеева. Общее количество расстрелянных по этим актам – 134 человека. Если прибавить 27 «моих», получится 161 известная мне жертва Москвина и Моисеева. Сколько их было всего – вопрос для дальнейших исследований.

Быть может, за эти заслуги Москвина и повысили: в октябре 1938 года из ВОХР он был откомандирован в Новосибирск, где стал комендантом в 3-м оперативно-чекистском отделе УИТЛ и НТК НКВД по НСО. В документах этого периода встречаются упоминания о том, что исполнителями расстрелов нередко были именно коменданты. Возможно, и его назначение было не случайным.

На этой должности Москвин проработал недолго. Уже в апреле 1940 года приказом № 462 по личному составу УИТЛ и ИТК НКВД по Новосибирской области его вновь приняли на должность командира взвода Мариинского дивизиона с месячным окладом 550 рублей. С чем связана столь недолгая карьера вне ВОХР, сложно сказать, в документах ничего обнаружить не удалось. Единственная провинность, о которой Москвин упоминает, – строгий выговор «за пьянку», который был снят в 1939 году.

Павел Глебович участвовал в Великой Отечественной войне все в той же системе НКВД: с 1941 по 1945 год служил в воинских частях НКВД Украинского военного округа. В 1943 году стал лейтенантом.

Его след теряется в 1945 году, за полгода до предполагаемого участия Москвина в похоронах брата Вольдемара, Александра Вагнера, в Усольлаге, где Москвин – возможно – подписал акт о погребении. В 1945 году из военных частей его исключили «по откомандированию в отдел кадров Львовского военного округа». 22 мая этого же 1945 года партийные документы Павла Глебовича были погашены политотделом Внутренних войск НКВД в связи с исключением. Все мои усилия по поиску его следов в военном архиве (РГВА) не увенчались успехом. Единственное, что я нашел, – это строчка в книге регистрации учетных карточек членов партии в Политотделе Внутренних войск НКВД Украинского округа, где сказано об исключении Москвина из партии. Материалов разбирательства по его делу я найти не смог. До сих пор эти неизвестные полгода отделяют меня от правды: он это был в 1945 году у могилы Александра или не он. Я сотню раз сверял две подписи и практически уверен, что это один и тот же человек. Но документально доказать это я пока так и не смог, хотя и подобрался очень близко.

Протокол заседания Судебной Тройки НКВД по ЗСК.

Приказ о приведении приговора в исполнение.

Акт о приведении приговора в исполнение

1 Южаков Николай Гаврилович, РГАСПИ, отчeтная карточка на партбилет № 3101131, 1939 год.

2 Южаков Николай Гаврилович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 05512499, 1954 год.

3 Южаков Николай Гаврилович, фото из личного дела сотрудника НКВД/КГБ/МГБ, архив УСБУ по Сумской области.

4 Писклин Иван Александрович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 0101414, 1936 год.

5 Писклин Иван Александрович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 01450600, 1954 год.

6 Писклин Иван Александрович, РГАСПИ, учетная карточка члена КПСС № 14095194, 1974 год.

7 Моисеев Вячеслав Осипович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 0101391, 1936 год.

8 Моисеев Вячеслав Осипович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 00042798, 1954 год.

9 Моисеев Вячеслав Осипович, РГАСПИ, учетная карточка на партбилет № 10395239, 1974 год.

10 Капустин Сергей Иванович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 0658458, 1950 год.

11 Капустин Сергей Иванович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 02366515, 1954 год.

Документы из дела о принятии в партию Москвина П.Г., 1939 год.

12 Подпись старшего надзирателя Москвина, Усольлаг, акт о погребении Александра Вагнера, 20 октября 1945 года.

13 Подпись командира I взвода Мариинского дивизиона ВОХР Москвина, акт о расстреле Вольдемара Вагнера, 24 сентября 1937 года.

14 Москвин Павел Глебович, РГАСПИ, отчетная карточка на партбилет № 3101188, 1940 год.