Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных

Вольдемар. Личное дело

Поиски дела Вольдемара я начал с Новосибирской области, потому что в то время, когда он был в лагере, в Советском Союзе существовал регион под названием Западно-Сибирский край (ЗСК) с центром в Новосибирске – в его состав входили территории современных Новосибирской, Кемеровской, Томской областей и Алтайского края.

Первый запрос я сделал в ИЦ ГУ МВД по Новосибирской области и через месяц получил ответ: информации нет. Интересно, что гораздо позже, когда я уточнял данные о нахождении Вольдемара в лагерях Сиблага[38]и сделал еще один запрос в этот информационный центр, они все-таки нашли его учетную карточку и подготовили на ее основании архивную справку. Но тогда запрос переслали в УФСБ России по Новосибирской области, а оттуда – в УФСБ по Кемеровской области.

Время шло, ответа все не было. Зато мне позвонила моя тетя Оля – дочь самой младшей дочери Вольдемара Изольды – и рассказала о том, что у нее сохранились бумаги прабабушки Паулины. Именно Изольда, когда Паулина состарилась и больше не могла сама о себе заботиться, перевезла ее к себе в город Гай Оренбургской области. Там Паулина и умерла 11 марта 1989 года.

И вот субботним утром, по дороге к тете Оле, я заглянул в почтовый ящик. Там лежало большое письмо из Кемерова. Я сел в машину и распечатал конверт. В нем были копии материалов третьего дела Вольдемара, о котором никто в моей семье даже не догадывался (стр. 173–182).

Я перелистывал присланные документы. На одном из них, датированной сентябрем 1937 года выписке из протокола заседания Тройки по ЗСК, крупными буквами, подчеркнутыми жирной чертой, была напечатана резолюция: «РАССТРЕЛЯТЬ». Так я узнал то, чего не знали ни жена Вольдемара, ни его дети, ни внуки. Прадед не умер, его убили. Я вспомнил, как в ленинградском деле Вольдемара обнаружил прошение на имя наркома внутренних дел Лаврентия Берии – Паулина писала в июне 1939 года, уверенная, что ее муж еще жив:

Я сидел в машине и не мог сдержать слез. Сколько судеб было решено этим коротким и категоричным словом – «РАССТРЕЛЯТЬ», сколько перечеркнуто возможностей. Сколько горя пережила моя семья. Трудно передать словами мои тогдашние чувства. Я ощущал невероятную беспомощность перед этим неотвратимым, непоправимым прошлым.

Немного собравшись с мыслями, я позвонил папе и его сестре, моей тете Нине. Для нее было важно узнать настоящую дату смерти Вольдемара. Она религиозный человек и каждый год ставит свечи в церкви в день его гибели – который, как теперь стало понятно, был неверно указан в фальшивом свидетельстве о смерти. Поговорив с родственниками, я поехал к тете Оле, уверенный, что моя новость станет главным событием нашей встречи. Но я ошибался.

Из полиэтиленового пакета со старыми бумагами и фотографиями я вынимал одно сокровище за другим. Снимки из Поволжья, Ленинграда, Казахстана – уже немного ориентируясь в контексте событий, я понимал: передо мной целая история. Метрика Паулины, где были указаны ее родители, свидетельство о браке, в котором она сменила девичью фамилию Арнст на Вагнер. Я уже знал о том, что ее отец попал под раскулачивание, но до сих пор не имел законных оснований делать запросы – а теперь они у меня появились. Забегая вперед, скажу, что это расследование еще не завершилось, но я уже узнал о нескольких расстрелах, полном уничтожении огромного хозяйства и продолжаю поиски. Но эта тема выходит за рамки моей книги, поэтому не буду вдаваться в подробности.

Вслед за документами я вынул из пакета, приготовленного для меня тетей Олей, пачку писем. В шапке первого прочитал: «Яя, 1937 год». Меня как будто ударило током. Передо мной были письма Вольдемара Вагнера из лагеря. Семья получала их еще в Ленинграде, провезла через все перипетии казахских ссылок. Они сохранились после смерти Паулины и все это время были на расстоянии нескольких станций метро от меня. Я не верил своим глазам и своей удаче. Это не я нашел письма, а они нашли меня, сказала потом одна моя знакомая. Как бы мистически это ни звучало, я и сам так воспринимаю эту находку.

В моих руках было все. Письма – чтобы взглянуть на жизнь Вольдемара в Сиблаге его глазами, почувствовать, что чувствовал он, понять, чем он жил. И дело, которое давало возможность узнать, чем все закончилось.

Всего сохранилось 38 писем. Семь писем за 1935 год, девятнадцать – за 1936 год, одиннадцать – за 1937 год. Одно письмо мне датировать не удалось. На нем стоит дата «20/VII», и, судя по стилю и содержанию, оно может относиться к 1936 году. Пятнадцать писем – на немецком языке, остальные – на русском. Одно из писем на немецком написано Паулиной, оно почему-то вернулось в Ленинград.

Я читал письма дома и на работе. Тогда я еще работал звукорежиссером в студии звукозаписи и локализации «Кириллица», и потихоньку начал оцифровывать письма. Расшифровывал, набирал текст – и так, письмо за письмом, рассортировал их в хронологическом порядке.

Вольдемар писал регулярно. Видимо, это была одна из его устойчивых привычек, а недобровольная разлука с любимыми и тоска по дому добавляли энергии, чтобы писать чаще. Страница за страницей эти разного качества листочки бумаги из далекого прошлого открывали для меня живого прадеда. Он писал обо всем: какие письма и посылки получил, чем занимается, какая погода в Сибири, что он ест, что просит прислать из одежды и вещей. Очень много личных переживаний и размышлений о жизни и постигшей его участи. Письма, написанные к праздничным датам, он украшал картинками. А на одном, посвященном годовщине свадьбы, виднелись следы от клея в виде сердца и остатки приклеенных маленьких сибирских цветочков.

Эта любовь на расстоянии была такой трогательной, что разрывалось сердце. Я знал, почему была разрушена семья Вольдемара и Паулины, изучил их дела и не обнаружил там ничего, кроме абсурдных обвинений. Я не находил себе места от такой очевидной несправедливости и успокоиться до конца не могу до сих пор. Поражало, какой сильной и искренней была любовь моего прадеда и прабабушки. Письма были полны нежности и тоски, я читал, и комок вставал в горле. Ничего выдуманного: только человеческая душа, вывернутая наизнанку, и настоящая боль, ничем не прикрытая и не предназначенная для посторонних глаз.

Письма прадеда не только перевернули все в моей душе, но и буквально изменили мою жизнь. Я расшифровывал их, изучал документы – и понял, что моя работа и мои настоящие интересы в жизни совсем разошлись. Тогда через общих друзей в фейсбуке я написал директору Музея истории ГУЛАГа Роману Романову. В декабре 2017 года я начал работать в Центре документации и помогаю людям найти информацию об их репрессированных родственниках.

Третье, «лагерное», дело Вольдемара Вагнера. Яя – Новосибирск. 1937 год. № П-12964.