Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных

Первые запросы. Три приглашения из двух городов

Мой первый запрос в архив выглядел очень эмоционально. Я не имел никакого представления о том, как писать заявления и запросы. Почему-то казалось, что нужно на чем-то настоять, защитить своих предков, призвать архивистов к совести. Сейчас, когда написаны уже десятки запросов на самые разные темы, я иногда перечитываю тот, самый первый. Он выглядит крайне наивно и служит хорошим примером того, как делать не надо.

Тем не менее я нашел почтовый адрес Информационного центра (ИЦ) МВД России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, подписал конверт и опустил его в почтовый ящик. Казалось, это шаг в пустоту, в неизвестность. И все же это был мой первый шаг к осмыслению и преодолению семейного страха.

Прадеда арестовали в Ленинграде, здесь семейная легенда была точна и сомнений не оставляла. Но когда я изучал различные открытые базы данных репрессированных, везде говорилось о том, что его арестовали в Саратове в 1931 году и отпустили «за недоказанностью обвинений». Данные не сходились. Точной даты ленинградского ареста я не знал, как не знал и никаких биографических подробностей из жизни Вольдемара. Мне даже в голову не приходило, что арестов могло быть несколько и что не все они могли попасть в Книги Памяти, а оттуда – в базы данных. Но эти несовпадения нужно было проверить – и через несколько дней после питерского запроса я написал еще один: в ИЦ УМВД России по Саратовской области.

Через месяц в моем почтовом ящике лежало письмо. На штампе стоял адрес: Санкт-Петербург, Информационный центр ГУ МВД. Я перечитывал это письмо несколько раз, но никак не мог ухватить суть. Непонятен был даже язык: странные формулировки, очень длинные предложения с большим количеством сложных оборотов, цитат из законов и регламентов. Сейчас я и сам пользуюсь таким языком для написания запросов, но тогда это было в новинку. Ваш запрос, говорилось в письме, «в части, касающейся ознакомления с архивным делом в отношении Вагнера Вольдемара Богдановича» отправлен в УФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области – и оттуда «вам будет дан ответ». Я понятия не имел, почему письмо переслали, мне даже в голову не приходило, что ФСБ и МВД имеют разные архивы и хранят дела по разным категориям репрессий.

Была в письме и вторая часть – о жене Вольдемара Паулине. На основании такого-то регламента, писали сотрудники МВД, для получения интересующей информации надо срочно, в течение тридцати дней, выслать нотариально заверенные документы, которые подтвердят мое родство с Паулиной Вагнер (к первому письму я приложил обычные ксерокопии), а также свидетельство о ее смерти.

Так я впервые столкнулся с абсурдными требованиями работников архивов. По идее, свидетельство о смерти призвано доказать: человек, о котором я хочу узнать, уже умер и не будет против того, что я интересуюсь его судьбой. Абсурд состоял в том, что год рождения Паулины – 1904-й. То есть на момент запроса ей должно было быть ни много ни мало 111 лет. Работники архива прекрасно это понимали, но требовали от меня доказательств ее смерти. Свидетельства у меня не было. Пришлось взять паузу.

В УМВД Саратова информации не оказалось, запрос отправили в УФСБ по Саратовской области «по месту возможного хранения документов». Оставалось только ждать.

А через месяц я получил заказное письмо из УФСБ Санкт-Петербурга. Открыл – и не поверил своим глазам. Помимо официальной справки, где кратко говорилось о сути дела в отношении Вольдемара и о том, что я могу приехать и лично с ним ознакомиться, в конверте лежали копии нескольких листов материалов дела: анкеты и части одного из протоколов допросов. До этого момента я никогда не думал, что эти документы можно получить вот так, по почте. Я сел за стол прямо в почтовом отделении и все прочитал. В горле стоял комок, я вытирал влажные от слез глаза – ничего не мог с собой поделать, настолько сильно на меня подействовал вид настоящих документов того времени. Сейчас, когда с начала моего исследования прошло три года, я уже успел привыкнуть. Но первые ощущения от прикосновения к истории своей семьи помню до сих пор.

И понимаю, как мне тогда повезло: далеко не всегда дела содержат подробную биографическую информацию. А в анкете моего прадеда, помимо сведений о составе его семьи, были данные о других родственниках – сестре и трех братьях. Еще больше об этих людях говорилось в протоколе допроса, который как раз был посвящен биографии Вольдемара. На допросе прадед рассказывал о своих родителях, родителях жены, давал краткие биографические справки о каждом из братьев и сестре. Упоминал даже двоюродного брата Карла, который в начале XX века покинул родину и уехал в США – как сделали десятки тысяч немцев после того, как отношение к ним властей стало неуклонно меняться в худшую сторону.

В моих руках оказался настоящий клад. Никто из нашей семьи ничего не знал об этих людях. Я – первый.

Мне повезло, и не в последний раз. В Москве живет дочь самой младшей из дочерей Вольдемара, Изольды, – Ольга Александровна Аврамова, моя тетя Оля. Она рассказала мне о том, что в последние годы своей жизни Паулина жила у них в городе Гай Оренбургской области. Там же она умерла. И свидетельство о смерти Паулины хранилось у тети Оли. Она сделала для меня нотариальные копии – так появилось основание для ознакомления с делом Паулины в МВД Санкт-Петербурга. Я отправил копию туда и получил положительный ответ.

Вскоре написали и из УФСБ Саратова: действительно, дело Вольдемара от 1931 года на хранении имеется, я могу приехать в Саратов и ознакомиться с ним самостоятельно.

Итого – три приглашения из двух городов. Пришла пора ехать в архивы.