Сигги и Валька. Любовь и овцы

День седьмой

Сигюрдюр обнаружил с утра уже шарфик,

Улыбнулся, и пламенем взгляд вновь ожил.

В телефоне случайно включился фонарик,

Он его погасил, и кладовку прикрыл.

От люпинов поля цвета ясного неба.

И, бесспорно, казалось бы, стоят похвал.

Но, однако же, овцам люпин — не пожива.

Сигюрдюр Валентине об этом сказал.

А ещё он поведал, что это цветенье,

Не даёт прорасти той, что нужно, траве.

Валя слушала это простое ученье,

Но краса бесполезная в радость душе…

Потому что душе на сегодня печально,

Она тоже, как эти люпины, увы…

Так, подумала Валя, пришло окончанье

Бесполезного, может, но счастья пути.

Ей представилось, скажет:

«А можешь остаться?»

И она не откажет…

Начнёт улыбаться…

Ничего не сказал он тогда на прощанье,

И она не сказала, смотрела светло.

А когда уж покинула зал ожиданья,

Объявляли что, мол, изверженье прошло.

Утром оба долго не решались расцепить объятия, но сделать это всё же пришлось.

Траву косить в эти дни было нельзя, поэтому Сигги пошёл отдать Харальдюру распоряжение по поводу ремонта крыши в овечьем загоне. На ходу он открыл кладовку, чтобы захватить кое-какой инструмент. Пушистый серый шарф из лопи[1] бросился ему в глаза раньше, чем кусачки. На этом стеллаже никогда не было никаких шарфов, к тому же узор вязки показался Сигги совсем незнакомым.

Сигги взял шарф в руки и, убедившись, что в коридоре никого нет, прижал его к лицу. Но вот хлопнула дверь, и он инстинктивно попытался затолкнуть Валькин подарок в боковой карман штанов. Шарф не влез, зато включился фонарик в телефоне. Тогда Сигги положил шарф в верхний ящик комода, закрыл кладовку и выключил фонарик, который был ему не нужен — его глаза светились лучше всякого фонарика.

За завтраком и Сигги, и Валька молчали. Всё понимающая Ауста суетилась около них больше обычного, но печали в её взгляде не было. Казалось, что она знает нечто, оставшееся за гранью видения молодых людей, сидевших за столом.

Всю дорогу в аэропорт Валька смотрела в окно, а Сигги — на дорогу. Погода решила напоследок порадовать Вальку — день был солнечный и почти безветренный. По обе стороны шоссе — до самых гор слева и до самого океана справа — простирались бескрайние поля цветущих люпинов, почти такие же голубые, как небо над ними.

— Какая красота, — не удержав переполнявшего её восторга, воскликнула Валька.

— Да красота, но бесполезная и даже вредная. Хотели как лучше, а получилось как всегда. Аляскинский люпин завезли к нам в 1945 году, хотели бороться с эрозией почв. Живёт до двадцати лет и может вырасти до метра с лишним в высоту. От одного корня может отходить до сотни стеблей. Каждое растение за сезон разбрасывает вокруг себя больше двух тысяч семян, и через год вся поверхность земли в радиусе трёх метров забита свежей порослью, ведь люпин усваивает азот из воздуха и тем самым удобряет почву. Что бы семенам не прорасти? В ущельях и на холмистой местности, вдоль рек и ручьев люпин распространяется ещё быстрее, — Сигги ухватился за спасительную лекцию об аляскинском люпине, чтобы не думать о Валькином отъезде (правда, она об этом, если и догадывалась, то наверняка не знала).

— Разве это плохо?

— Эти люпины размножаются со страшной силой и разрушают эндемичную экосистему. Аляскинский люпин — горький, потому что высокоалкалоидный, овцы его не едят, и это хорошо, хоть не травятся. А нормальная трава и мох из-за него не растёт. Да ещё он вытесняет вереск, отчего в Исландии уменьшилась популяция верескового шмеля, единственного представителя семейства пчелиных.

— И что делать?

— Предлагают скрестить горький аляскинский люпин с низкоалкалоидным сладким люпином. В результате переопыления должен постепенно размножиться гибрид, который будут активно поедать овцы — вот и решение проблемы.

— А это возможно?

— Не знаю. Пока что незаметно…

Так и доехали они до аэропорта, обсуждая «аляскинского волка»[2]. И бесполезность этой радующей глаз люпиновой рапсодии вливалась в элегический соль-минор Валькиных мыслей о неизбежном скором расставании.

А потом долго целовались в машине, не в силах оторваться друг от друга. А потом ещё в здании аэровокзала, не обращая внимания на толпы людей, снующих вокруг. Но настал момент, когда Вальке пришлось идти на досмотр и посадку…

Валька смотрела в серые глаза Сигги — в них всё явственнее проступала синева — и ждала, когда он скажет что-то важное.

Но он не сказал.

И она ушла, не обернувшись. И глаза её захотели наполниться солёной влагой.

В «накопителе» она нашла место, где можно было сесть и немного поплакать. Однако запас слёз у неё, видимо, временно истощился.

Из разговора сидящих рядом пассажиров Валька поняла, что извержение на Рейкьянесе закончилось. По этому поводу она облегчённо вздохнула.

Она вспомнила, как они вдвоём сидели на кратере вулкана, потухшего тысячу лет назад, и смотрели на огненные реки, растекающиеся по долине. Один вулкан умер, другой родился.

И в голове у Вальки чётко оформилась мысль, которую она до сих пор отгоняла. Очень может быть, что она улетает не одна, а с ростком новой жизни. Загнула пальцы, получилось не то в конце марта, не то в начале апреля. Эта мысль её не испугала, скорее, даже наоборот. Торвард, Тордис?

Тут Валькин взгляд упал на торчащий из сумки блестящий пакет, перевязанный ленточкой в цветах исландского флага.

Подарок Сигги.

«Он сказал открыть, когда уеду. Можно считать, что я уже уехала».

Валька дернула за ленточку — бантик развязался.

В пакете оказались две коробочки серебристого цвета — побольше и поменьше. В верхней коробочке, той, что поменьше, обнаружилась серебряная застёжка-фибула — такие она видела в музее викингов в Ньярдвике. Валька вытащила фибулу и приколола её на лацкан своего вязаного пиджака. Да, применение неправильное, но ей это было неважно.

Во второй коробочке, что побольше, на шёлковой подушечке цвета маренго лежал ладьевидный серебряный браслет. Валькины глаза тут же вспыхнули и высохли — забыть табличку с надписью «обручальный браслет» рядом с очень похожим музейным экспонатом она не могла. Сигги тогда ещё объяснил ей, что такие браслеты викинги дарили своим избранницам в знак обручения вместо современных колец.

Валька с замиранием сердца (да, на мгновение оно у неё действительно замерло) вынула браслет из коробочки и надела на левое запястье.

И тут её телефон разразился бодрым сигналом входящего звонка.

Сигги.

— Двух недель тебе хватит?

Ей мерещился взгляд его глаз на равнине,

Там, где волны огня попритихли уже…

И, ожёгшись, с восторгом подумалось ныне,

Что, быть может, в апреле, уже по весне…

И она не жалела, совсем не жалела.

Может, только тоска гложет-мучает сердце,

Но тоска ведь минует… и Валя не смела,

Перестать в это верить — как забыть это место.

Был звонок уже позже, как много он значит…

«Двух недель полагаю, на всё тебе хватит?»

[1] Шерсть исландской овцы

[2] В латыни слово «lupinus» происходит от слова «lupus» — «волк».