Сила привычки

Церковь Сэддлбэк и бойкот автобусных линий в Монтгомери. Как зарождаются движения

В 6 утра автобус на Кливленд-авеню подкатил к обочине. В салон вошла маленькая 42-летняя афроамериканка в очках без оправы и консервативном коричневом пиджаке, полезла за кошельком и кинула в ящик для денег плату за проезд — 10 центов.

Дело происходило в четверг 1 декабря 1955 года в городе Монтгомери, штат Алабама. У женщины только что закончился длинный рабочий день на базаре в Монтгомери — она работала швеей в местном универмаге. Автобус был переполнен, но четыре первых ряда сидений, оставленные, как положено по закону, для белых пассажиров, пустовали. Задняя часть автобуса, где разрешалось сидеть чернокожим, уже была забита пассажирами, поэтому женщина (ее звали Роза Паркс) села в центральный ряд, позади кресел для белых, где разрешалось сидеть людям любой расы.

Автобус поехал дальше, собирая по дороге все больше пассажиров. Вскоре все кресла были заняты, и некоторые люди, в том числе один белый пассажир, стояли в проходе, держась за перила сверху. Водитель автобуса Джеймс Ф. Блейк, завидев стоящего белого мужчину, крикнул темнокожим пассажирам рядом с Паркс освободить места, однако никто не шелохнулся. Было шумно. Возможно, они просто не расслышали. Блейк остановил автобус на остановке перед Императорским театром на улице Монтгомери и зашел в салон.

«А ну-ка все быстро расступились и освободили эти сиденья», — рявкнул он. Три темнокожих пассажира встали и направились в конец салона, но Паркс осталась сидеть. Она сказала водителю, что не занимает сиденья для белых, к тому же стоит только один белый пассажир.

«Если не встанешь, — заявил Блейк, — я вызову полицию и тебя арестуют».

«Дело ваше», — ответила Паркс.

Водитель вышел и вернулся с двумя полицейскими.

«Почему вы не встаете?» — спросил один из них у Паркс.

«А почему вы нас третируете?» — спросила она в ответ.

«Не знаю, — ответил полицейский. — Но закон есть закон. Вы арестованы».

Этот момент стал поворотной точкой в борьбе за гражданские права, хотя никто из пассажиров автобуса этого еще не знал. Этот робкий отказ стал первым в череде действий, которые превратили борьбу в области расовых отношений из борьбы активистов в судах и законодательных органах в противоборство, которое будет черпать силы в протестах целых обществ и групп населения. В течение следующего года чернокожее население Монтгомери подняло голову и объявило бойкот автобусам до тех пор, пока не отменят закон о расовой сегрегации в общественном транспорте. Бойкот нанес огромный финансовый ущерб автобусной линии, собрал митинги из десятков тысяч протестующих, способствовал появлению в стране молодого харизматичного лидера Мартина Лютера Кинга-младшего, а также дал начало движению, которое распространилось на Литл-Рок, Гринсборо, Рейли, Бирмингем и, наконец, дошло до конгресса. Паркс стала настоящей героиней, получила Президентскую медаль свободы и являла собой яркий пример того, как один-единственный акт неповиновения может изменить мир.

Но на этом история не закончилась. Роза Паркс и бойкот автобусных линий в Монтгомери стали эпицентром кампании по борьбе за гражданские права не только из-за единичного акта неповиновения, но и из-за социальных моделей. Опыт Паркс наглядно продемонстрировал силу социальных привычек — поведения, которому, не задумываясь, следуют десятки, сотни или тысячи людей. Эти привычки обычно трудно заметить, однако они обладают силой, способной изменить мир. Социальные привычки — это то, что заставляет выходить на улицы несогласных, даже незнакомых друг с другом людей, которые, может быть, протестуют по разным причинам, однако все движутся в одном и том же направлении. Именно благодаря социальным привычкам некоторые инициативы превращаются в движения, меняющие мир, тогда как другие гаснут, не разгоревшись. Причина столь сильного влияния социальных привычек проста: в основе многих движений, будь то крупномасштабная революция или обычные трения в посещаемых людьми церквах, лежит трехступенчатый процесс, который, по мнению историков и социологов, повторяется раз за разом.

Движение начинается из-за социальных привычек дружбы и прочных связей между близкими знакомыми.

Оно разрастается благодаря привычкам общины и слабым связям, объединяющим соседей и кланы.

И оно продолжается, потому что лидеры движения прививают участникам новые привычки, дающие свежее ощущение общности и причастности.

Как правило, движение может двигаться самостоятельно и достичь критической массы только в том случае, когда присутствуют все три части. Есть и другие рецепты успешных социальных изменений, и сотни деталей, разных в каждой эпохе и борьбе. Механизмы работы социальных привычек помогают объяснить, почему Монтгомери и Роза Паркс стали катализатором войны за гражданские права.

Акт неповиновения Паркс в тот зимний день мог закончиться лишь ее арестом и не привести ни к чему другому. Но вмешались привычки, и случилось нечто удивительное.

Роза Паркс была не первым чернокожим пассажиром, посаженным за решетку из-за нарушения закона г. Монтгомери о сегрегации в автобусах. И даже не первой в тот год. В 1946 году Женеву Джонсон арестовали за спор из-за мест с водителем автобуса в Монтгомери. В 1949 году Виолу Уайт, Кэти Уингфилд и двух чернокожих детей арестовали за то, что они сели на места, предназначенные для белых, и отказались освободить их. В тот же год двое темнокожих подростков проездом из Нью-Джерси (где была пересадка) попали под арест и затем в тюрьму за то, что нарушили закон, сев рядом с белыми мужчиной и мальчиком. В 1952 году в Монтгомери полицейский застрелил чернокожего мужчину, спорившего с водителем автобуса. В 1955 году всего за несколько месяцев до ареста Паркс были по отдельности арестованы Клодетт Колвин и Мэри Луиз Смит за отказ уступить место белым пассажирам.

Однако ни один из этих арестов не привел к бойкотам или протестам. «В то время в Монтгомери было не так уж много активистов, — поведал мне Тейлор Бранч, историк по гражданским правам и лауреат Пулитцеровской премии. — Люди не поднимались на протесты или демонстрации. Активисты встречались только в суде. Обычные люди в этом не участвовали».

Например, в 1954 году, за год до ареста Паркс, в Монтгомери прибыл Мартин Лютер Кинг-мл. и обнаружил, что большинство чернокожего населения города принимает сегрегацию «без явного протеста. Они не только подчинились самой сегрегации, но и приняли оскорбления и унижения, сопутствовавшие ей».

Так почему же с арестом Паркс все изменилось?

Одним из объяснений может быть изменение политического климата. Годом ранее Верховный суд США передал в нижестоящую инстанцию дело «Браун против Совета по образованию» с указанием, что в средней школе сегрегация незаконна. За шесть месяцев до ареста Паркс суд вынес решение, известное под именем «Браун 2»: интеграция в школах должна быть осуществлена «как можно быстрее». По всей стране в воздухе носилось ощущение грядущих перемен.

Однако этого недостаточно, чтобы объяснить, почему Монтгомери стал эпицентром борьбы за гражданские права. Клодетт Колвин и Мэри Луиз Смит арестовали после дела «Браун против Совета», однако они даже не протестовали. Для многих жителей Монтгомери «Браун» был абстрактной личностью из далекого зала судебных заседаний, и было совершенно непонятно, как он повлияет — и повлияет ли вообще — на ситуацию в городе. Монтгомери — это не Атланта, Остин или другой город, где прогресс представлялся возможным. «Монтгомери — отвратительное место, — сказал Бранч. — Настоящий рассадник расизма».

Тем не менее после ареста Паркс в городе началось что-то необычное. Розу Паркс, в отличие от других арестованных за нарушение закона о сегрегации в автобусах, очень уважали и ценили в общине. Поэтому после ее ареста сработали несколько социальных — дружеских — привычек, которые спровоцировали начальный протест. Паркс состояла членом в десятках социальных сетей по всему Монтгомери, и это позволило ее друзьям организовать ответную реакцию прежде, чем общиной овладеет привычное безразличие.

В то время гражданская жизнь Монтгомери определялась сотнями небольших групп, составлявших общественное устройство города. Раздел «Гражданские и социальные организации» занимал в справочнике Монтгомери почти столько же места, сколько городской телефонный справочник. Казалось, что каждый взрослый, особенно чернокожий, был членом какого-нибудь клуба, церкви, социальной группы, общины или общества соседей, а чаще всего и не одного. В этой социальной сети Розу Паркс хорошо знали и любили. «Роза Паркс принадлежала к той редкой группе людей, которые, по всеобщему мнению, дают больше, чем получают, — писал Бранч в своей книге об истории гражданского движения „И воды расступились“. — Ее характер был подобен резкому всплеску на графике человеческой природы и компенсировал собой дюжину социопатов». Ее друзья и соратники принадлежали к разным расовым и экономическим уровням. Она занимала пост секретаря местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (НАСПЦН) и помогала присматривать за молодежной организацией при лютеранской церкви неподалеку от своего дома. Иногда на выходных в качестве волонтера работала в приюте, в ботаническом клубе, а по вечерам в среду часто вместе с группой женщин вязала одеяла для местной больницы. Она на добровольных началах шила одежду для бедных семей и перешивала платья для богатых белых дебютанток, впервые вышедших в свет. Паркс принимала настолько деятельное участие в жизни сообщества, что ее муж жаловался, что она чаще ест в компании членов общины, чем дома.

По данным социологов, многие из нас имеют друзей, похожих на нас самих. Как правило, у людей мало знакомых более богатых, более бедных, чем они сами, или другой расовой принадлежности. В общем и целом самые глубокие взаимоотношения завязываются с людьми, похожими на нас самих, зарабатывающими примерно ту же сумму денег и из аналогичной среды.

Друзья Розы Паркс принадлежали к совершенно разным социальным и экономическим слоям Монтгомери. Она обладала тем, что социологи называют «крепкими связями», — личными отношениями с десятками групп по всему городу, которые обычно не общались друг с другом. «В этом-то и заключалась истинная причина, — считал Бранч. — Роза Паркс вышла за пределы социальных расслоений чернокожего сообщества и Монтгомери в целом. Она дружила с батраками и преподавателями колледжа».

Сила этой дружбы проявилась в тот момент, когда Паркс очутилась в тюрьме.

Из полицейского участка Роза Паркс позвонила домой своим родителям. Она была напугана, и мать, не имея представления, что делать, начала просматривать адресную книжку друзей Паркс, пытаясь найти кого-нибудь, кто мог бы помочь. Она позвонила жене Е.Д. Никсона, бывшего главы местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, которая, в свою очередь, связалась с мужем и сказала ему, что Паркс нужно вытаскивать из тюрьмы. Тот сразу же согласился помочь и позвонил выдающемуся белому адвокату Клиффорду Дарру, который лично знал Паркс — она подшивала платья трем его дочерям.

Никсон и Дарр отправились в тюрьму, внесли залог за Паркс и привезли ее домой. Они как раз искали удобный случай, чтобы оспорить законы Монтгомери о сегрегации в автобусах, поэтому ухватились за подвернувшуюся возможность и спросили у Паркс, хочет ли она разрешить им опротестовать в суде ее арест. Муж Розы Паркс не поддержал эту идею и сказал жене: «Эти белые убьют тебя, Роза».

Паркс много лет проработала с Никсоном в НАСПЦН. Она была в доме у Дарра и помогала его дочерям готовиться к котильону. А теперь друзья просили ее об одолжении.

«Раз вы полагаете, что это хоть что-то значит для Монтгомери и принесет пользу, я с радостью помогу вам», — ответила она.

Вечером, через несколько часов после ареста, новость об аресте Паркс разлетелась по всему чернокожему сообществу. Дошла она и до Джо Энн Робинсон, президента влиятельной группы школьных учителей, связанных с политикой, и соратницы Паркс по различным организациям. Узнали об этом и многие школьные учителям из группы Робинсон, и многие родители их учеников. Около полуночи Робинсон созвала импровизированное совещание и предложила каждому объявить бойкот городским автобусам через четыре дня, в понедельник, когда Паркс должна пойти в суд.

Затем Робинсон украдкой пробралась к себе на работу, где стоял ротатор, и сделала копии листовок.

«Еще одну негритянку арестовали и бросили в тюрьму из-за отказа уступить место в автобусе белому пассажиру, — гласила она. — Дело этой женщины будет разбираться в суде в понедельник. Мы призываем всех негров не пользоваться в понедельник автобусом в качестве протеста против ареста и судебного процесса».

На следующий день рано утром Робинсон раздала школьным учителям пачки листовок и попросила раздать родителям и коллегам. Через сутки об аресте Паркс, ее заключении в тюрьму и предложении бойкота узнали некоторые наиболее влиятельные общины города — местное отделение НАСПЦН, крупная политическая группировка, ряд темнокожих школьных учителей и родители их учеников. Многие из тех, кто получил листовки, знали Розу Паркс лично — сидели рядом с ней в церкви или на собрании добровольцев и потому считали ее своим другом. В дружбе заложен природный инстинкт, симпатия, которая заставляет людей хотеть бороться за тех, кто им нравится и с кем обошлись несправедливо. По данным исследований, люди без труда игнорируют оскорбление и ущемление прав незнакомцев, однако если обижен друг, их возмущение настолько сильно, что способно преодолеть инерцию, которая обычно затрудняет организацию протестов. Когда друзья Паркс узнали о ее аресте и бойкоте, социальные привычки дружбы — естественное стремление помочь человеку, которого уважаешь, — подтолкнули их к действию.

Первое массовое движение современной эпохи в борьбе за гражданские права могло вспыхнуть от любого из предыдущих арестов. Однако оно началось с Розы Паркс, потому что у нее была большая, разношерстная и сплоченная команда друзей, которые отреагировали на ее арест именно так, как и следовало друзьям. Следуя социальным привычкам дружбы, они единодушно поддержали ее в беде.

Многие по-прежнему считали, что протест ограничится одним днем. Ежедневно по всему миру возникают незначительные протесты, и почти все они быстро рассасываются. У всех слишком мало друзей, чтобы изменить мир.

Вот почему так важен второй аспект социальных привычек движения. Бойкот автобусов в Монтгомери превратился в общественную акцию благодаря чувству долга, которое сплачивало чернокожее сообщество и активизировалось вскоре после того, как друзья Розы Паркс стали распространять информацию о ее аресте. Люди, едва ли знакомые с Розой, решили участвовать в бойкоте под давлением со стороны членов своей социальной группы — влияния, известного как «сила слабых связей» — из-за которого избежать участия в акции было практически невозможно.

Представьте себя на мгновение авторитетным руководителем среднего уровня процветающей компании. Вы успешны и любимы. Годами вы укрепляли свою репутацию внутри фирмы и налаживали сеть друзей, с которыми можно поговорить о клиентах, спросить совета и обсудить отраслевые сплетни. Вы ходите в церковь, спортивный зал и загородный клуб, а также состоите в ассоциации выпускников местного колледжа. Вас уважают и часто предлагают поучаствовать в разных комитетах. Узнав о новой деловой возможности, члены вашего сообщества зачастую передают ее вам.

Теперь представьте, что вам звонят. Руководитель среднего звена другой компании ищет новую работу. Он спрашивает, готовы ли вы ему помочь и замолвить словечко перед своим начальником.

Если звонящий вам совершенно незнаком, решение принять легко. Зачем рисковать своим положением в компании ради неизвестного человека?

С другой стороны, если звонит близкий друг, выбор тоже прост. Конечно, вы поможете, как и полагается другу.

А если звонящий — не близкий друг, но и не незнакомец, а нечто среднее? Если у вас с ним общие друзья, но вы не очень хорошо знакомы друг с другом? Поручитесь ли вы за него, когда начальник спросит, стоит ли приглашать его на собеседование? Другими словами, какую часть своей репутации и энергии вы готовы потратить на то, чтобы помочь найти работу другу своего друга?

В 1960-х годах выпускник Гарварда Марк Грановеттер решил ответить на этот вопрос, спросив у 282 человек, как они нашли свою текущую работу. Он проследил, каким образом они узнали о вакансиях, к кому обращались за рекомендациями, какими методами пользовались, чтобы добиться собеседования, и, самое важное, кто им помогал. Результаты, как и ожидалось, показали, что соискатели получали отказ, если обращались за помощью к незнакомым людям, тогда как друзья всегда соглашались помочь.

Удивительно, однако, что соискатели часто получали помощь от случайных знакомых — друзей друзей — людей, которые не были ни их личными друзьями, ни чужими. Грановеттер назвал эти знакомства «слабыми связями», ибо они представляли отношения между людьми, имевшими общих знакомых, членами одних и тех же социальных сетей, которые, однако, не имели прямых дружеских связей друг с другом.

Фактически, как обнаружил Грановеттер, при устройстве на работу слабые связи были зачастую важнее, чем сильные дружеские, ибо давали доступ к социальным сетям, к которым не принадлежали соискатели. Многие из опрошенных Грановеттером людей узнали о новых вакансиях благодаря слабым связям, а не через близких друзей. Это логично, ведь с близкими друзьями мы все время разговариваем, или работаем рядом с ними, или читаем одни и те же электронные журналы. Когда друзья узнают о новой вакансии, мы, вполне возможно, уже знаем о ней. С другой стороны, слабые связи и знакомства — с людьми, с которыми мы встречаемся раз в полгода, — источник информации о новой работе, о которой мы иначе никак бы не узнали.

Исследовав механизмы движения мнений в обществе, распространения сплетен или зарождения политических движений, социологи обнаружили общую модель: слабые связи и знакомства часто оказывают не меньшее — если не большее — влияние, чем связи с близкими друзьями. Как писал Грановеттер:

«Люди с небольшим количеством слабых связей лишатся информации из отдаленных частей социальной системы и будут довольствоваться местными новостями и мнением своих близких друзей. Это лишение не только изолирует их от последних веяний и течений, но может поставить в невыгодное положение на рынке труда, где продвижение может зависеть... от своевременно полученной информации о подходящих вакансиях.

Кроме того, таких людей может быть трудно организовать или вовлечь в политические движения любого рода... Хотя членов одной или нескольких групп вовлечь несложно, проблема состоит в том, что без слабых связей любой импульс в данном направлении не распространяется за пределы группы. В результате большая часть населения остается в стороне».

Сила слабых связей помогает объяснить, каким образом протест группы друзей может превратиться в масштабное социальное движение. Сложно убедить тысячи людей преследовать одну и ту же цель — особенно если этот путь связан с реальными трудностями, например, ходить пешком до работы вместо того, чтобы ехать на автобусе, или сесть в тюрьму, или даже остаться без утренней чашки кофе, потому что компания-продавец кофе не поддерживает органическое земледелие. Большинство людей не так сильно озабочены последним актом насилия, чтобы отказаться от поездки на автобусе или дозы кофеина, до тех пор пока не пострадает их близкий друг. Это и есть инструмент, на который долгое время опирались активисты, чтобы вынудить людей протестовать, даже если они не особо желали принимать участие в акте протеста. Такая форма убеждения крайне эффективна уже на протяжении многих сотен лет. Это чувство долга, которое налагают на себя соседи или члены общин.

Другими словами, это давление со стороны членов своего круга.

Давление со стороны своих — и социальные привычки, которые поощряют людей соответствовать ожиданиям группы, — описать сложно, ибо оно зачастую отличается по форме и выражению у разных людей. Эти социальные привычки являются не какой-то одной последовательной моделью, а скорее десятками индивидуальных привычек, которые в конечном счете заставляют всех двигаться в одном направлении.

Однако все привычки давления со стороны своих имеют между собой нечто общее. Зачастую они распространяются через слабые связи и завоевывают власть через общие ожидания группы. Если вы игнорируете социальные обязательства по отношению к соседям, отмахиваетесь от моделей, которых ждет ваше сообщество, то рискуете лишиться своего социального положения. Вы рискуете лишиться доступа ко многим социальным благам, которые имеете благодаря членству в загородном клубе, ассоциации выпускников или церковной общине.

Другими словами, если вы не протянете руку помощи человеку, который звонит и просит помочь найти работу, он может пожаловаться на вас своему партнеру по теннису, который, в свою очередь, может упомянуть его жалобы кому-нибудь в раздевалке, кого вы надеялись привлечь в качестве клиента, а теперь этот человек вряд ли перезвонит, ведь у вас уже репутация некомандного игрока. На игровом поле давление со стороны членов своего круга опасно. Во взрослой жизни именно так делается бизнес и самоорганизуются сообщества.

Самого по себе давления внутри своего круга недостаточно для того, чтобы поддерживать движение. Однако слияние крепких уз дружбы со слабыми связями давления со стороны равных может создать толчок невероятной силы. Именно в этот момент и могут начаться масштабные социальные перемены.

Чтобы понять, как сочетание сильных и слабых связей может стимулировать движение, забежим вперед, через девять лет после ареста Розы Паркс, когда сотни молодых людей добровольно подвергали себя смертельному риску в борьбе за гражданские права.

В 1964 году студенты со всей страны — многие из них были белыми и учились в Гарварде, Йеле и других северных университетах — подписались на «Летний проект в Миссисипи». Рассчитанная на десять недель программа была посвящена регистрации чернокожих избирателей на Юге. Проект стал известен как «Свободное лето», и многие из записавшихся понимали, что дело опасное. За несколько месяцев до начала программы газеты и журналы пестрели статьями с прогнозами насилия. К сожалению, они не ошиблись: всего через неделю после начала программы белые «члены комитета бдительности» убили трех добровольцев неподалеку от Лонгдейла, Миссисипи. Угроза физической расправы удержала многих студентов от участия в «Летнем проекте в Миссисипи», хотя они уже записались. На «Свободное лето» было записано более тысячи человек, однако, когда в июне пришло время отправляться на юг, более трехсот приглашенных к участию решили остаться дома.

В 1980-х годах социолог из Аризонского университета по имени Дуг Макадам заинтересовался, возможно ли выяснить, почему некоторые люди участвовали в «Свободном лете»⁵⁴, тогда как другие отказались. Свое исследование он начал с 720 заявлений, которые студенты подали несколько десятков лет назад. Каждое заявление занимало пять страниц. Кандидатов спрашивали об их происхождении и биографии, интересовались, почему они хотят отправиться в Миссисипи, а также просили рассказать об их опыте регистрации избирателей. Их попросили составить список людей, с которыми смогут связаться организаторы в случае их ареста. Были также тесты, поручители и в некоторых случаях собеседования. Подача заявления была серьезным делом.

Первоначальное предположение Макадама заключалось в том, что студенты, отправившиеся в Миссисипи, возможно, имели другую мотивацию, отличную от тех, кто остался дома, что и привело одних к отказу от участия. Для проверки этой мысли он разделил кандидатов на две группы. В первой оказались люди, которые заявили, что хотят отправиться в Миссисипи по «личным» причинам, например, чтобы «проверить себя», «очутиться в гуще событий» или «узнать, как живут на Юге». Ко второй группе относились причины «ориентированные на окружающих», например, «улучшить судьбу чернокожих», «помочь окончательному становлению демократии» или «продемонстрировать силу ненасилия как средства социальных изменений».

Макадам предположил, что сосредоточенные на себе кандидаты, скорее всего, остались дома, как только узнали об опасности «Свободного лета». Ориентированные же вовне имели больше шансов сесть в автобус.

Эта гипотеза оказалась ошибочной.

По официальным данным, эгоистичных и бескорыстных отправилось на Юг одинаковое количество. По словам Макадама, разница в мотивации не объясняла какие-либо значимые различия между участниками и отказавшимися.

Затем Макадам сравнил риски кандидатов. Может быть, те, кто остался дома, имели мужей или подруг, которые удерживали их от поездки в Миссисипи? Может быть, у них была работа и они не могли уйти в неоплачиваемый двухмесячный отпуск?

Опять неверно.

«Брак или долгосрочная работа на самом деле увеличивали шансы кандидата отправиться на Юг», — заключил Макадам.

Оставалась последняя гипотеза. Каждого кандидата просили перечислить студенческие и политические организации, в которых он состоял, и назвать минимум десять человек, которых он хотел бы держать в курсе своих летних похождений. Макадам взял эти списки и с их помощью сделал схему социальной сети каждого кандидата. Сравнивая членство в клубах, он мог определить, у кого из кандидатов есть друзья, тоже подавшие заявку на участие в «Свободном лете».

Закончив, он наконец нашел ответ на основной вопрос: почему некоторые студенты отправились в Миссисипи, а другие остались дома: из-за социальных привычек, а если конкретнее, из-за совместной власти сильных и слабых связей. Студенты, участвовавшие в «Свободном лете», состояли в разных сообществах, где также были их близкие друзья и случайные знакомые, которые ждали их в автобусе. Студенты, отказавшиеся от участия, тоже были членами сообществ, но других — социальное давление и привычки этих организаций не заставляли их ехать в Миссисипи.

«Представьте, что вы — один из студентов, подавших заявление, — предложил мне Макадам. — В день записи на „Свободное лето“ вы заполнили анкету вместе с пятью лучшими друзьями, и все просто горели желанием отправиться поскорее в Миссисипи.

Прошло полгода, приближается день отъезда. Газеты и журналы предсказывают беспорядки в Миссисипи. Вы звоните родителям, и они говорят вам оставаться дома. На этом этапе было бы странно, если бы вы не пересмотрели свое мнение.

Затем вы как-то идете по студенческому городку и видите группу людей из вашей церкви. Они говорят: „Мы организуем рейсы — когда за тобой заезжать?“ Эти люди не относятся к числу ваших близких людей, но вы встречаетесь с ними в общежитии и на собраниях клуба. Они занимают важное положение в вашем социальном кругу. Им всем известно, что вас приняли в „Свободное лето“ и что вы изъявили желание ехать. Попробуйте соскочить на этом этапе — и вы сильно потеряете в социальном положении. Если сомневаетесь, то имейте в виду, что отказ от поездки будет иметь реальные последствия. Вы потеряете уважение людей, чье мнение для вас важно».

Так, исследуя кандидатов с религиозной ориентацией — студентов, считавших, что «долг христианина — помочь нуждающимся» и потому они должны участвовать в акции, — Макадам обнаружил смешанные уровни участия. Однако среди кандидатов, упомянувших о религиозной ориентации и состоявших в религиозной организации, как оказалось, в Миссисипи отправились все до единого. Как только их сообщества узнавали об одобрении заявки на «Свободное лето», отказаться уже было невозможно⁵⁵.

С другой стороны, рассмотрим социальные сети кандидатов, принятых в программу, но не поехавших в Миссисипи. Эти студенты тоже были связаны с организациями студенческого городка, тоже состояли членами клубов и беспокоились о своем социальном положении в этих сообществах. Однако организации, к которым они принадлежали, — газета и студенческий совет, учебные группы и братства — имели другие ожидания. В рамках этих сообществ человек мог отказаться от «Свободного лета» и ничего или почти ничего не потерять в социальной иерархии.

Оказавшись перед перспективой попасть под арест (если не хуже) в Миссисипи, большинство студентов, возможно, пересмотрело свои планы. Однако некоторые из них состояли в обществах, где социальные привычки — ожидания со стороны друзей и давление со стороны знакомых — заставляли участвовать, поэтому, несмотря на все сомнения, эти студенты купили билет на автобус. Другие, тоже обеспокоенные проблемой гражданских прав, принадлежали к обществам, где социальные привычки подталкивали немного в другом направлении, поэтому эти студенты просто подумали про себя: «Может быть, мне стоит остаться дома».

На следующее утро после выхода Розы Паркс из тюрьмы под залог Е.Д. Никсон заказал по телефону разговор с новым священником баптистской церкви на Декстер-авеню Мартином Лютером Кингом-мл. Часы показывали начало шестого утра, но, когда священник ответил на звонок, Никсон даже не поздоровался и не спросил, не разбудил ли его новорожденную дочку, которой едва исполнилось две недели. Он сразу заговорил об аресте Паркс, о том, как ее отправили в тюрьму за отказ уступить место, и о планах защищать ее дело в суде и бойкотировать в понедельник городские автобусы. Кингу было 26 лет. Всего год он жил в Монтгомери и по-прежнему пытался осознать свою роль в общине. Никсон спрашивал у Кинга одобрения и разрешения воспользоваться вечером его церковью для собрания по поводу бойкота. Столь непосредственное участие обеспокоило Кинга, и он ответил: «Брат Никсон, дай мне время подумать и перезвони чуть позже».

Но Никсон не остановился на достигнутом. Он обратился к одному из ближайших друзей Кинга, с которым того связывали теснейшие узы дружбы, — Ральфу Д. Абернати — и попросил его помочь убедить молодого священника принять участие в акции. Спустя несколько часов Никсон опять позвонил Кингу.

«Я согласен», — сообщил Кинг.

«Рад слышать это, — ответил Никсон, — ибо я разговаривал с восемнадцатью людьми и сказал им, что вечером в вашей церкви будет собрание. Нехорошо все же собираться в церкви без вас».

Вскоре Кинга выбрали на должность президента организации, возникшей для организации бойкота.

В воскресенье, через три дня после ареста Паркс, чернокожие священники города, побеседовав с Кингом и другими членами новой организации, объясняли своей пастве, что все негритянские церкви города согласились участвовать в однодневном акте протеста. Идея была простой: тот из прихожан, кто останется в стороне, сгорит от стыда. В тот же день городская газета Advertiser напечатала статью о «„сверхсекретном“ собрании негров Монтгомери, которые решили бойкотировать в понедельник городские автобусы». Журналист получил несколько экземпляров листовок, которые белые женщины отобрали у своих служанок. В статье говорилось, что негритянские районы города «завалены листовками» и ожидалось участие в акции всех чернокожих граждан. До выхода этой статьи к протесту официально имели отношение только друзья Паркс, священники и организаторы бойкота. Однако прочтя ее, чернокожие жители города, равно как и белые, решили, что все остальные уже подписались.

Многие из тех, кто сидел в кресле и читал газеты, знали Розу Паркс лично и хотели участвовать в бойкоте ради дружбы с ней. Другие не знали Паркс, но чувствовали, что община сплотилась в борьбе за нее, и будет плохо, если в понедельник их увидят в автобусе. «Если вы работаете, — говорилось в листовке, — возьмите такси, подсядьте к кому-нибудь из знакомых в машину или идите пешком». Затем все узнали, что организаторы бойкота убедили — или заставили силой — всех темнокожих водителей такси возить в понедельник чернокожих пассажиров за десять центов за поездку — столько же, сколько стоит билет на автобус. Слабые связи общины всех объединили. В тот момент каждый должен был либо присоединиться к бойкоту, либо высказаться против.

Утром в понедельник, в день бойкота, Кинг встал еще до рассвета и сел пить кофе. Его жена Коретта села перед окном и поджидала, когда пройдет первый автобус. Завидев фары линии «Саут-Джексон», она радостно воскликнула: обычно эта линия забита служанками, спешащими на работу, но сегодня автобус ехал пустой. В следующем тоже не оказалось пассажиров. Кинг сел в машину и поехал вокруг, проверяя другие маршруты. За час он насчитал всего восемь чернокожих пассажиров. Еще неделю назад их попалось бы несколько сотен.

«Я ликовал, — писал он позже. — Случилось чудо... Я видел людей, которые ехали на работу на мулах. Запряженные лошадьми повозки скользили по улицам Монтгомери... На автобусных остановках собрались зеваки, чтобы поглазеть на происходящее. Поначалу они стояли спокойно, но к середине дня они стали приветствовать пустые автобусы, смеяться и шутить. Было слышно, как шумная молодежь скандирует: „Сегодня без пассажиров!“»

В тот же день в зале суда Розу Паркс признали виновной в нарушении государственного закона о сегрегации. Более 500 чернокожих столпилось в коридорах и стояло перед зданием суда в ожидании приговора. Бойкот и незапланированный приход в суд стали самыми значительными политическими актами чернокожих за всю историю Монтгомери, и оба они произошли в течение всего пяти дней. Все началось с близких друзей Паркс, но потом набрало силу благодаря, как позднее говорил Кинг и другие участники, чувству долга среди членов общины — социальным привычкам слабых связей. Община была вынуждена сплотиться из страха, что, если не примешь участия, можешь лишиться друзей.

Многие люди участвовали бы в бойкоте и без подобного поощрения. Кинг, таксисты и конгрегации могли бы сделать тот же самый выбор без влияния сильных и слабых связей. Однако тысячи людей со всего города не решили бы отказаться от автобусов без «толчка» со стороны социальных привычек. «Сонное и молчаливое негритянское сообщество наконец окончательно проснулось», — впоследствии писал Кинг.

Однако эти социальные привычки сами по себе были недостаточно сильными, чтобы превратить однодневный бойкот в продолжительное движение. Несколько недель подряд Кинг не скрывал беспокойства, что решимость людей слабеет, и сомневался в «способности негритянского сообщества вести длительную борьбу».

Потом эти сомнения исчезли. Подобно тысячам других лидеров движений, Кинг переложил руководство борьбой на плечи своих последователей, преимущественно привив им новые привычки. Он привел в действие третью часть формулы движения, и бойкот превратился в саморегулирующуюся силу.

Летом 1979 года молодой белый студент семинарии, которому на момент ареста Розы Паркс исполнился всего один год, а теперь он только и делал, что размышлял, как прокормить растущую семью, повесил карту на стене своего дома в Техасе и начал рисовать круги вокруг крупных американских городов от Сиэтла до Майами.

Рик Уоррен был баптистским пастором. У него была беременная жена и меньше двух тысяч долларов на банковском счете. Он мечтал основать новую конгрегацию среди людей, которые еще не ходили в церковь, но понятия не имел, где лучше это сделать. «Я решил, что пойду в такое место, куда не захотели бы пойти мои товарищи по семинарии», — рассказывал он мне. Лето он провел в библиотеках за изучением данных переписи населения, телефонных справочников, карт и газетных статей. Жена уже была на девятом месяце беременности, поэтому через каждые несколько часов Уоррен бегал к телефону-автомату и звонил домой, чтобы убедиться, что роды еще не начались, а затем возвращался к стопкам материалов.

В один из дней Уоррен наткнулся на описание места под названием Сэддлбэк-Вэлли в округе Ориндж, Калифорния. В книге, которую читал Уоррен, говорилось, что это самый динамичный регион в самом динамичном округе в одном из самых динамичных штатов Америки. Там уже было несколько церквей, но ни одной достаточно крупной, чтобы вместить быстро растущее население. Заинтригованный Уоррен связался с религиозными лидерами Южной Калифорнии, которые рассказали, что многие местные жители считают себя христианами, но не ходят на службы. «В пыльном, тускло освещенном подвале университетской библиотеки я услышал глас Божий, который сказал: „Вот здесь ты заложишь церковь!“ — писал позже Уоррен. — С той минуты вопрос местоположения был решен».

Уоррен задумал основать приход из не посещающих церковь несколько лет назад, когда, будучи миссионером в Японии, нашел старый христианский журнал со статьей «Чем опасен этот человек?». Статья была посвящена Дональду Макгаврану, сомнительному инициатору строительства церквей в странах, где большинство населения не приняло христианства. Философия Макгаврана опиралась на указание миссионерам имитировать тактику других успешных движений — в том числе кампанию по борьбе за гражданские права — с помощью обращения к социальным привычкам людей. «Конечной целью должна быть христианизация всего материала, то есть людей, или большей их части, среди которых сохранилась социальная жизнь», — писал Макгавран в одной из своих книг. Только евангелист, помогающий людям «стать последователями Христа в рамках своих нормальных социальных отношений, имеет шанс освободить массы».

Эта статья, как и последующие книги Макгаврана, стала откровением для Рика Уоррена. Вот наконец человек, следующий разумной логике в теме, которая обычно покрыта пеленой чудес. Вот человек, который понимает, что религию необходимо, если так можно выразиться, рекламировать.

Макгавран разработал стратегию, по которой основателе церкви должны говорить с людьми на их языке, чтобы создать храм, где члены общины будут видеться с друзьями, слушать знакомую музыку и познавать Библию в удобоваримых метафорах. Кроме того, Макгавран сказал, что священникам нужно обращать людей группами, а не по отдельности, чтобы социальные привычки общины поощряли участие в религиозных мероприятиях, вместо того чтобы отвращать от них людей.

В декабре, выпустившись из семинарии и став отцом, Уоррен погрузил семью и вещи в фургон, отправился в округ Ориндж и снял часть небольшого дома. На его первую службу, которая проходила в гостиной его дома, пришло всего семь человек.

Теперь, спустя 30 лет, церковь Сэддлбэк — она из крупнейших в мире, а приход насчитывает более 20 тысяч прихожан, которые каждую неделю посещают комплекс церковных зданий на 120 акрах и еще восемь соседних церковных комплексов. Одна из книг Уоррена — «Жизнь, освещенная целью» разошлась тиражом 30 миллионов экземпляров, став при этом одним из крупнейших бестселлеров в истории. По этому же принципу построены тысячи других церквей. Уоррена пригласили вести службу на инаугурации президента Обамы, и он считается одним из самых влиятельных религиозных лидеров мира.

В основе его личного успеха и роста его церкви лежит фундаментальная вера в силу социальных привычек.

«Мы долго и упорно думали, как сделать веру привычной, разбив ее на части, — рассказывал мне Уоррен. — Попытка напугать людей, чтобы заставить их следовать примеру Христа, работает недолго. Единственный способ заставить людей взять ответственность за свою духовную зрелость — привить им привычки веры.

Когда это случится, люди станут двигаться самостоятельно. Они следуют за Христом не потому, что вы их ведете, а потому, что этого требует их сущность».

Приехав в Сэддлбэк-Вэлли, Уоррен на протяжении 12 недель ходил по домам, чтобы познакомиться с людьми и спросить, почему они не ходят в церковь. Многие ответы были вполне практическими — скучно, плохая музыка, проповеди не имеют ничего общего с их жизнью, нужно было заняться детьми, не нравится одеваться в выходное платье, неудобно сидеть на церковных скамьях.

Церковь Уоррена учитывала все эти жалобы. Он разрешил людям приходить в шортах и пестрых рубашках, если им хочется. В церковь принесли электрогитару. С самого начала проповеди Уоррена были посвящены практическим темам: «Как справиться с разочарованием», «Как быть собой довольным», «Как построить здоровую семью» и «Как выжить в мире стресса». Его наставления были просты и понятны, касались реальных, будничных проблем, и прихожане могли применить их сразу по окончании службы.

Дело пошло. Уоррен арендовал школьные классы для вспомогательных служб и офисные здания для молитвенных собраний. В приходе сначала было 50 человек, потом 100, а меньше чем через год уже 200. Уоррен работал по 18 часов в день семь дней в неделю, отвечал по телефону на вопросы прихожан, вел занятия, приходил к ним домой с предложением проконсультировать тех, кто собирается вступить в брак, а в свободное время всегда искал новые помещения для размещения растущих служб своей церкви.

В одно из воскресений в середине декабря Уоррен встал для молитвы на 11-часовой службе. У него слегка кружилась голова. Он схватился за подиум и начал говорить, но слова расплывались на бумаге. Уоррен начал падать, но удержался и направился к своему ассистенту — единственному работнику, — чтобы передать аналой.

«Извините, друзья, — сказал Уоррен слушателям, — я сяду»⁵⁶.

Многие годы он страдал от панических атак и периодических приступов меланхолии, которые, по словам друзей, походили на легкую степень депрессии. Но никогда с ним не случалось удара, как в тот день. На следующий день Уоррен с семьей отправились в Аризону, в дом семьи его жены. Постепенно Уоррен пришел в себя. Иногда спал по 12 часов, а затем гулял по пустыне, молился и пытался понять, почему эти панические атаки угрожают разрушить все, что он с таким трудом создавал. Почти месяц он провел вдали от церкви. Меланхолия развилась в полноценную депрессию, чернее всего, что с ним когда-либо случалось в жизни. Он не был уверен, что когда-нибудь выздоровеет и сможет вернуться.

Уоррен, как и следует пастору, — склонный к озарениям человек. Они уже случались прежде: в техасской библиотеке и после того, как он нашел журнал со статьей о Макгавране. И вот во время прогулок по пустыне на Уоррена нашло очередное озарение.

«Займись взращиванием людей, а я построю церковь», — сказал ему Всевышний.

В отличие от предыдущих откровений, на этот раз путь не предстал сразу ясным и понятным. Еще несколько месяцев Уоррен продолжал бороться с депрессией, и потом ему приходилось периодически это делать на протяжении всей жизни. Тем не менее в тот день он принял два решения: вернуться в Сэддлбэк и разобраться, как наладить работу церкви меньшими усилиями.

Вернувшись в Сэддлбэк, Уоррен решил расширить небольшой эксперимент, начатый несколькими месяцами ранее, который, как он надеялся, облегчит управление церковью. Он никогда не знал, хватит ли помещений для всех посетителей занятий по изучению Библии, поэтому просил некоторых прихожан проводить занятия у себя дома. Беспокоился, что люди могут выразить недовольство, что приходится идти в чужой дом, а не в приличную церковную аудиторию. Однако прихожане говорили, что посетители довольны. Небольшие группы позволяли им встречаться с соседями. Поэтому, вернувшись из отпуска, Уоррен приписал каждого прихожанина церкви Сэддлбэк к небольшой группе, собиравшейся каждую неделю. Это решение оказалось одним из самых важных за всю его жизнь, ибо сделало посещение церкви привычкой, которая легла на уже существующие социальные потребности и модели.

«Сегодня приезжающие в Сэддлбэк видят по выходным гигантские очереди и полагают, что это и есть наш успех, — рассказывал мне Уоррен. — Но это лишь вершина айсберга. Суть этой церкви на девяносто пять процентов раскрывается в будни внутри этих маленьких групп.

Приход и маленькие группы — как двойной удар. Большая толпа напоминает вам про основные дела, а маленькая группа близких друзей помогает сосредоточиться на том, как быть верующим. Вместе их действие подобно клею. Сейчас у нас более пяти тысяч маленьких групп, и это единственное, что делает возможным управлять церковью подобного масштаба. Иначе бы я доработался до смерти, а 95 процентов прихожан никогда бы не получили внимания, за которым пришли».

Уоррен подсознательно в некотором смысле воспроизвел структуру, инициировавшую автобусный бойкот в Монтгомери, хотя и построил ее наизнанку. Бойкот зародился среди людей, знавших Розу Паркс, и стал массовым протестом после того, как слабые связи общины заставили ее членов принять участие в акции. В церкви Сэддлбэк этот принцип работает иначе. Людей привлекает чувство содружества и слабые связи среди членов прихода. Оказавшись внутри, они попадают в маленькую группу соседей — некую чашку Петри для выращивания тесных связей, — где вера становится аспектом их социального опыта и повседневной жизни.

Но одного создания маленьких групп недостаточно. На вопрос Уоррена, что они обсуждают в гостиных друг друга, люди ответили, что говорят о Библии, молятся вместе минут десять, а оставшееся время болтают о детях или сплетничают. Целью Уоррена было не только помочь людям завести новых друзей. Он хотел построить общину верующих, поощрять людей принимать учение Христа и сделать веру центром их жизни. Маленькие группы создавали прочные связи, но без руководства они были не важнее кружка по вязанию, потому что не оправдывали его религиозных ожиданий.

Уоррен вновь задумался о Макгавране, авторе книги. Философия Макгаврана утверждала, что, если учить людей жить с христианскими привычками, они станут действовать как христиане без постоянного руководства и контроля. Уоррен не мог лично курировать каждую маленькую группу, не мог все время быть рядом, чтобы убедиться, что беседуют о Христе, а не о последних телешоу. Однако он выяснил, что все это не понадобится, если вооружить людей новыми привычками. Собравшись, люди инстинктивно будут обсуждать Библию и вместе молиться для воплощения веры.

Поэтому Уоррен разработал серию учебных планов для церковных занятий и обсуждений в небольших группах, специально разработанных для формирования новых привычек у прихожан.

«Если хотите иметь характер как у Христа, то просто развивайте в себе его привычки, — гласит один из учебников Сэддлбэк. — Все мы — просто сборище привычек... Наша цель — помочь вам заменить некоторые дурные привычки полезными, которые помогут вам расти и сильнее походить на Христа».

Каждого члена общины Сэддлбэк просят подписать «соглашение о зрелости», где он обещает придерживаться трех привычек: ежедневно находить время для спокойного размышления и молитвы, отдавать 10 процентов своих доходов и состоять членом небольшой группы. Привить новые привычки всем членам общины стало основной задачей церкви.

«Когда я этого добиваюсь, ответственность за духовный рост больше на мне не лежит, а переходит к вам. Мы дали вам рецепт, — говорил мне Уоррен. — Нам не нужно руководить вами, потому что вы сами себе руководители. Эти привычки становятся вашим новым „я“, и на этом этапе наша задача — лишь поддержать вас и не путаться под ногами»⁵⁷.

Уоррен полагал, что сможет расширять свою церковь так же, как Мартин Лютер Кинг укреплял бойкот: полагаясь на сочетание сильных и слабых связей. Однако чтобы превратить церковь в движение — 20 тысяч прихожан и тысячи пасторов, — нужно было сделать что-то еще, что-то большее, что сделало бы его самовоспроизводимым, бесконечным. Уоррену нужно было обучить людей привычкам, которые вынуждали бы их жить честно не из-за связей, а потому что это их истинная сущность.

Это третий аспект того, как социальные привычки управляют социальными движениями: чтобы за пределами общины родилась идея, община должна стать самодвижущейся. Самый верный способ достичь этого — привить людям новые привычки, которые помогут им разобраться, куда двигаться самостоятельно.

Автобусный бойкот затянулся сначала на несколько дней, потом на неделю, затем на месяц, потом на два месяца, после чего активность чернокожей общины Монтгомери пошла на спад.

Комиссар полиции, огласивший распоряжение, в соответствии с которым таксисты обязаны брать минимальную плату, пригрозил арестовать тех из них, кто будет перевозить черных по дешевке. Лидеры бойкота ответили записью 200 добровольцев на участие в автомобильном пуле⁵⁸. Полиция начала выпускать билеты и беспокоить людей в местах встреч участников автомобильных пулов. Водители начали отсеиваться. «Поймать машину становилось все сложнее, — писал потом Кинг. — Начали появляться жалобы. С раннего утра до позднего вечера мой телефон не смолкал, а дверной звонок надрывался почти без перерыва. Я начал сомневаться в способности негритянской общины продолжать борьбу».

Однажды вечером Кинг молился у себя в церкви, когда к нему прибежал помощник со срочным сообщением. Бомба взорвалась в доме Кинга, а там находились его жена и маленькая дочь. Кинг кинулся домой. У здания уже стояла толпа из нескольких сотен темнокожих, а также мэр города и начальник полиции. Семья Кинга не пострадала, однако фасадные окна в доме разбились, а на крыльце зияла воронка. Если бы в момент взрыва в прихожей находились люди, они могли бы погибнуть.

Пока Кинг оценивал ущерб, прибыли еще темнокожие. Полицейские начали просить толпу разойтись. Кто-то толкнул полицейского. В воздухе мелькнула бутылка. Один из полицейских замахнулся дубинкой. Начальник полиции, несколькими месяцами ранее публично заявивший, что поддерживает расистский «Совет белых граждан», отозвал Кинга в сторону и попросил что-то предпринять, что угодно, только чтобы остановить начинающийся бунт.

Кинг подошел к крыльцу своего дома.

«Не паникуйте, — крикнул он в толпу. — Не доставайте оружие. Живущий с мечом от меча и погибнет».

Толпа притихла.

«Мы должны любить наших белых братьев независимо от того, что они с нами делают, — продолжил Кинг. — Мы должны дать им понять, что любим их. Иисус все еще выкрикивает слова, которые эхом отдаются в веках: „Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих вас“».

Именно это послание о ненасилии упоминал в молитвах Кинг уже несколько недель. Слушатели никогда прежде не придавали значения, о чем письма Ганди и проповеди Иисуса, — о просьбе действовать без насилия, о любви и всепрощении к противнику и обещании неминуемой победы. Многие годы движение за гражданские права поддерживало свое существование с помощью языка сражений и борьбы. Оно пережило спады и противоборство, победы и поражения, которые требовали от каждого участия в битве.

Кинг заставил людей взглянуть на ситуацию иначе. Он говорил, что это не война, а объятия.

Одновременно, что важно, Кинг взглянул на бойкот с новой стороны. По его словам, дело не только в равенстве в автобусах; бойкот — часть божественного плана, та же участь, которая постигла британских колониалистов в Индии и рабство в Соединенных Штатах. Христос умер на кресте ради того, чтобы снять с нас наши грехи. Этот новый этап движения начался сотни лет назад. И он требовал новых ответов, иных стратегий и поведения. Ему были нужны участники, готовые подставить другую щеку. Люди могли продемонстрировать свою преданность, приняв новые привычки, которые проповедовал им Кинг.

«Мы должны с любовью встречать ненависть, — говорил Кинг толпе вечером в день взрыва. — Если остановят меня, наша работа все равно продолжится. Ибо то, что мы делаем, правильно. И справедливо. С нами Бог».

Когда Кинг замолчал, толпа спокойно разошлась по домам.

«Если бы не этот негр-священник, — сказал потом один из полицейских, — мы все были бы покойниками».

На следующей неделе две дюжины новых водителей записались в автомобильный пул. Количество телефонных звонков домой Кингу сократилось. Люди начали организовываться самостоятельно, руководить бойкотом и тем самым продолжать движение. Когда у домов других организаторов бойкота тоже взорвались бомбы, события разворачивались по той же схеме. Темнокожие жители Монтгомери появлялись вместе, давали показания без применения насилия и стычек, а затем уходили домой.

Это самонаправляемое единство обнаружилось не только в ответ на насилие. Церкви стали каждую неделю, а иногда и каждый вечер проводить массовые собрания. «Они были похожи на речи доктора Кинга после взрыва — пасторы брали христианское учение и придавали ему политическую окраску, — рассказывал мне Тейлор Бранч. — Движение — как сага. Чтобы оно продолжалось, должен измениться каждый. Жителям Монтгомери пришлось научиться действовать иначе».

Подобно Обществу анонимных алкоголиков, которое черпало силы в групповых встречах, во время которых алкоголики овладевали новыми привычками и начинали верить, глядя на демонстрацию веры другими людьми, жители Монтгомери во время массовых встреч учились новому поведению, расширявшему движение. «Люди приходили посмотреть, как другие управляли движением, — говорил Бранч. — Начинаешь видеть себя частью большого общества, а через некоторое время действительно веришь в это».

Когда полиция Монтгомери прибегла к массовым арестам, чтобы остановить бойкот через три месяца после его начала, общиной овладела подавленность. После того как 90 человек получили обвинение со стороны суда присяжных, почти все они явились в суд, чтобы сесть под арест. Некоторые пришли в кабинет шерифа проверить, есть ли в списке их имена, и «огорчились, не найдя их», как писал потом Кинг. «Объятые прежде страхом люди изменились».

В последующие годы, когда движение разрасталось и начались волны нападений и убийств, арестов и драк, протестующие, вместо того чтобы драться в ответ, отступать или применять тактику, которая на протяжении многих лет до акции в Монтгомери была основным оплотом активистов, просто стояли на своем и говорили белым членам «комитета бдительности», что готовы простить их, ибо ненависть прошла.

«Тактика оппозиционеров не остановила движение, она служила лишь его укреплению и сплочению участников, — писал Кинг. — Они думали, что имеют дело с группой, которую можно обмануть или заставить делать все, что захотят белые. Они не знали, что имеют дело с неграми, освободившимися от страха».

Конечно, есть множество комплексных причин, по которым автобусный бойкот в Монтгомери добился успеха и стал искрой движения, распространившегося по всему Югу. Однако важнейший фактор — это третий аспект — социальные привычки. Философия Кинга включала в себя ряд новых поведенческих действий, которые превращали участников из последователей в самоуправляемых лидеров. Это не те привычки, как мы привыкли их себе представлять. Тем не менее, когда Кинг перестроил борьбу в Монтгомери, дав протестующим новое чувство самоопределения, протест перерос в движение людей, которые действовали потому, что сами управляли историческим событием. Со временем эта социальная модель стала автоматической и распространилась на другие территории и группы студентов и протестующих, которые никогда не встречались с Кингом лично, но могли возглавлять движение, просто глядя на типичное поведение его участников.

5 июня 1956 года федеральный суд постановил, что закон Монтгомери о сегрегации в автобусах нарушает Конституцию. Город подал апелляцию в Верховный суд США, а 17 декабря, спустя больше года после ареста Паркс, Верховный суд отклонил окончательную апелляцию. Через три дня городская администрация получила приказ: упразднить сегрегацию в автобусах.

На следующее утро в 5 часов 55 минут Кинг, Е.Д. Никсон, Ральф Абернати и другие сели в городской автобус впервые за более чем двенадцать месяцев, причем на передние сиденья.

«А ведь вы преподобный Кинг?» — спросил белый водитель.

«Да».

«Мы очень рады видеть вас сегодня в автобусе», — ответил водитель.

Затем адвокат Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и будущий судья Верховного суда Тергуд Маршалл заявил, что бойкот не имеет никакого отношения к прекращению сегрегации в автобусах Монтгомери. Именно Верховный суд изменил закон, а не капитуляция одной из сторон.

«Все это ни к чему не привело, — говорил Маршалл. — Они с таким же успехом могли подождать, пока дело об автобусах пройдет через все суды, вместо того чтобы напрягаться и нервничать из-за этого бойкота».

Однако Маршалл ошибался в одном очень важном аспекте. Бойкот автобусов в Монтгомери способствовал зарождению очень важных привычек, которые быстро распространились на Гринсборо в Северной Калифорнии, Селму в Алабаме и Литл-Рок в Арканзасе. Движение за гражданские права превратилось в волну мирных сидячих демонстраций, даже если участников жестоко избивали. К началу 1960-х годов движение дошло до Флориды, Калифорнии, Вашингтона (округ Колумбия) и залов конгресса. Подписав в 1964 году «Закон о гражданских правах», который объявил незаконными все формы сегрегации, а также дискриминацию женщин и меньшинств, президент Линдон Джонсон приравнял активистов по борьбе за гражданские права к отцам-основателям нации (десятью годами ранее такое заявление было бы равнозначно политическому самоубийству). «188 лет назад небольшая группа отважных людей начала долгую борьбу за свободу, — заявил он перед телекамерами. — Сегодня наше поколение американцев по-прежнему продолжает искать в своей стране справедливость».

Движения не возникают оттого, что все вдруг решили пойти в одном и том же направлении. Они основываются на социальных моделях, которые зарождаются в виде привычек дружественно относиться друг к другу, растут и развиваются до привычек общин и поддерживаются новыми привычками, которые изменяют у участников ощущение своего «я».

Кинг увидел силу этих привычек одновременно с городом Монтгомери. «Не могу закончить, не предупредив вас, — произнес он прихожанам в переполненной церкви вечером в день призыва к бойкоту. Впереди ждали почти десять лет протестов, но конец уже был виден. — Вернувшись к автобусам, будьте достаточно любящими, чтобы обратить врага своего в друга. Теперь мы должны перейти от протеста к примирению... С этой верою мы сумеем уйти от суровой одинокой полночи жестокости человека к человеку и прийти к яркому сверкающему дневному свету свободы и справедливости».

Неврология свободной воли. Несем ли мы ответственность за свои привычки?

В то утро, когда началась беда — за много лет до того, как она поняла, что беда существует и занимает главное место, — Энджи Бэчмен сидела дома, пялилась в телевизор и так отчаянно скучала, что всерьез подумывала о том, чтобы разобрать шкаф со столовым серебром⁵⁹.

Ее младшая дочь несколько недель назад начала ходить в детский сад, две старшие посещали школу. Их жизнь была полна друзей, сплетен и развлечений, которые мать не могла понять. Ее муж — топограф — часто уходил на работу в восемь утра и не возвращался раньше шести вечера. В доме оставалась только Бэчмен. В тот день она почувствовала себя по-настоящему одной впервые за почти 20 лет с тех пор, как она вышла замуж в 19, в 20 забеременела и стала занята упаковкой школьных завтраков, играми в принцесс и обслуживанием семьи. Одноклассники в школе говорили, что ей надо стать моделью, настолько она была красивой. Но когда она бросила учебу и вышла замуж за гитариста, который в конце концов получил настоящую работу, то стала просто мамой. И вот половина одиннадцатого утра, все три дочери ушли, и Бэчмен начала постукивать по кухонным часам, чтобы перестать смотреть на них каждую минуту.

Она понятия не имела, чем заняться.

В тот день она заключила сама с собой сделку: если до полудня сумеет не сойти с ума и не съест пирог из холодильника, то выйдет из дома поразвлечься. Следующие полтора часа она пыталась выяснить, как именно будет развлекаться. Услышав, как часы бьют полдень, Бэчмен слегка накрасилась, надела красивое платье и поехала в плавучее казино в 20 минутах от дома. Несмотря на время — полдень четверга, — в казино было полно людей, которые пришли отдохнуть от мыльных опер и складывания постиранного белья. Около входа играла музыкальная группа. Женщина раздавала бесплатные коктейли. Бэчмен съела креветку со шведского стола. Все вокруг казалось роскошью, как безделье. Она протиснулась к столику, за которым обычно играли в двадцать одно, но в тот момент крупье терпеливо объяснял правила. Когда кончились 40 долларов мелочью, она глянула на часы и обнаружила, что два часа пролетели незаметно и пора спешить домой, чтобы забрать младшую дочь. Вечером после ужина она впервые за месяц нашла тему для разговора помимо того, как перехитрить соперника в передаче «Цена удачи».

Отец Энджи Бэчмен был водителем грузовика, который в среднем возрасте круто изменил свою жизнь и стал довольно известным автором песен. Его брат тоже писал песни и завоевал несколько наград. Однако саму Бэчмен родители всегда представляли друзьям и знакомым как просто «маму».

«Мне всегда казалось, что мне не хватает таланта, — говорила она мне. — Я думала, что умная, и знала, что я отличная мать. Но я мало что могла показать со словами „смотрите, вот это мой конек“».

После первого похода в казино Бэчмен стала ходить на берег реки каждую неделю по пятницам во второй половине дня. Это была своего рода награда за пустые дни, домашнюю уборку и сохранение здравого ума. Она знала, что пристрастие к азартным играм может довести до беды, поэтому установила себе строгие правила: не больше часа за рулеточным столом за один визит, и делать ставку только на ту сумму, которая есть в кошельке. «Я воспринимала это как некую работу, — рассказывала она мне. — Никогда не выходила из дома до полудня и всегда возвращалась вовремя, чтобы забрать дочку. Я была очень дисциплинированной».

И она хорошо справлялась. Поначалу она оставалась без денег меньше чем за час. Через шесть месяцев она знала уже достаточно приемов и уловок, чтобы изменить собственные правила и оставаться в игре два и даже три часа, по истечении которых она уходила, хотя в кармане все еще оставались деньги. В один из дней она села за стол для игры в рулетку с 80 долларами в кармане, а встала с 530 — вполне достаточно, чтобы купить продукты, оплатить телефонный счет и отложить немного на черный день. К тому времени владелец казино — компания Harrah’s Entertainment отправляла Бэчмен купоны на бесплатную еду в буфете, и она водила туда всю семью по субботним вечерам.

В Айове — штате, где она посещала казино, — игорный бизнес был всего несколько лет как легализован. До 1989 года законодатели штата беспокоились, что некоторым гражданам будет трудно бороться с соблазнами карт и игральных костей. Эта тревога была стара как мир. Азартные игры — «дитя алчности, брат несправедливости и отец убытков, — как писал в 1783 году Джордж Вашингтон. — Это порок, который может породить любое зло... Одним словом, мало кто выигрывает от этого гадкого занятия, зато страдают тысячи». Защитить людей от их же дурных привычек — то есть, по сути, определить, какие привычки в первую очередь считать «плохими», — прерогатива, которую законодатели с удовольствием взяли на себя и наложили на них вето. Проституция, азартные игры, продажа крепких спиртных напитков в выходные, порнография, ростовщичество, супружеская измена (или одновременно сексуальные отношения и с супругом, и с супругой, если у вас нестандартные вкусы) — все эти привычки законодатели прежде регулировали, объявляли вне закона или пытались препятствовать с помощью строгих (и зачастую неэффективных) законов.

Легализуя казино в Айове, законодатели настолько беспокоились, что ограничили деятельность теплоходов-казино и разрешили делать ставку не больше 5 долларов, а максимальный проигрыш на человека за один визит мог составлять не более 200 долларов. Однако через несколько лет законодатели штата сняли эти ограничения, после того как некоторые казино переехали из Айовы в Миссисипи, где разрешались азартные игры в любых масштабах. В 2010 году Айова получила более 269 миллионов долларов в виде налогов на азартные игры.

В 2000 году у обоих родителей Энджи Бэчмен, давних курильщиков, начали появляться признаки легочного заболевания. Она стала раз в две недели летать к ним в Теннесси: проведать, купить продуктов и помочь приготовить ужин. Возвращаясь домой к мужу и дочерям, она чувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Иногда целый день дома никого не было: как будто во время ее отсутствия друзья забыли пригласить ее, а семья научилась справляться самостоятельно.

Бэчмен беспокоилась за родителей, переживала, что мужу интереснее работа, чем ее тревоги, и обижалась на детей, которые не понимали, что именно сейчас нужны матери после всего, что она сделала для них, пока они росли. Но стоило ей сесть за столик в казино, как все эти тревоги испарялись. Она стала ходить туда дважды в неделю, когда не навещала родителей, затем в понедельник, среду и пятницу. По-прежнему придерживалась правил, но посещала казино уже несколько лет и отлично знала аксиомы жизни серьезных игроков. Она никогда не ставила меньше 25 долларов на руку и всегда играла обеими руками одновременно. «За столом с высоким пределом ставок больше шансов на выигрыш, чем за столом с низким пределом, — объясняла она мне. — Нужно уметь играть, несмотря на неудачи, до тех пор пока не улыбнется фортуна. Я видела людей, которые приходили с 150 долларами и выигрывали 10 тысяч. Я знала, что могу сделать то же самое, если буду следовать своим правилам. Я контролировала ситуацию»⁶⁰. К тому моменту она не раздумывала, взять ли еще одну карту или удвоить ставку, — действовала автоматически, как страдавший амнезией Юджин Поули, который в конце концов научился всегда правильно выбирать прямоугольную карточку.

В 2000 году Бэчмен как-то вернулась домой из казино с 6000 долларами — достаточно, чтобы внести арендную плату за 2 месяца и разобраться со счетами по кредитной карте, валявшимися грудой перед входной дверью. В другой раз она выиграла 2000. Иногда проигрывала, но это было частью игры. Умные игроки знают, что нужно проиграть, чтобы потом выиграть. В конце концов компания Harrah’s открыла Бэчмен кредитную линию, чтобы ей не приходилось носить с собой столько наличности. Другие игроки разыскивали ее и садились за ее столик, ибо она умела играть и знала, что делает. В буфете управляющий обслуживал ее без очереди. «Я умею играть, — говорила она мне. — Я знаю, это выглядит, будто человек, имеющий проблему, не признает ее наличие. Я ошиблась только в одном — что не ушла. В манере моей игры не было ничего плохого».

По мере того как увеличивались размеры ее выигрышей и затрат, правила, которых придерживалась Бэчмен, становились все более гибкими. В один из дней она за час проиграла 800 долларов, а затем за 40 минут заработала 1200. Потом удача снова отвернулась, и она потеряла 4000. В другой раз она проиграла утром 3500 долларов, с тем чтобы к часу дня выиграть 5000 и проиграть 3000 вечером. Казино вело записи ее выигрышей и долгов, ибо сама она уже не считала. Затем оказалось, что у нее не хватает денег на банковском счете, чтобы оплатить счет за электричество. Она попросила денег у родителей раз, другой. В один месяц заняла 2500 долларов, на следующий — 2500. У родителей были деньги, и они без проблем одолжили дочери.

У Бэчмен никогда не было проблем с алкоголем, наркотиками или перееданием. Она была нормальной матерью с такими же, как у всех, достоинствами и недостатками. Эта тяга к азартным играм — настойчивое желание, она чувствовала себя расстроенной или раздраженной в те дни, когда не приходила в казино; постоянные мысли об этом, напряжение, которое ощущала, сделав удачный ход, — застигли ее врасплох. Это было новое ощущение, настолько неожиданное, что она даже не подозревала какой-то проблемы до тех пор, пока оно не завладело полностью ее жизнью. Оглядываясь назад, ей казалось, что четкой границы не было. Еще вчера это было развлечением, а сегодня уже вышло из-под контроля.

К 2001 году Бэчмен ходила в казино каждый день. Ходила, поругавшись с мужем, или от ощущения ненужности детям. За игральным столом она была возбужденной и бесчувственной одновременно, а тревоги становились такими ничтожными, что их не было слышно. Радость победы приходила немедленно. Боль поражения быстро проходила.

«Ты хочешь стать важной шишкой, — сказала мать, когда Бэчмен позвонила занять денег. — Ты продолжаешь играть, потому что жаждешь внимания».

Однако она ошиблась. «Я лишь хотела получить от чего-то удовольствие, — сказала мне Бэчмен. — Только этим я и занималась, и только это умела делать отлично».

К лету 2001 году долг Бэчмен перед казино достиг 20 тысяч долларов. О своих проигрышах она не говорила мужу. В конце концов, когда мать перестала давать деньги, она не выдержала и во всем призналась. Они наняли адвоката по банкротству, закрыли счета банковских карт Бэчмен и за кухонным столом сели составлять план более строгой, ответственной жизни. Бэчмен снесла свои платья в магазин ношеной одежды и испытала унижение, когда 19-летняя продавщица вернула почти все со словами, что это вышло из моды.

Наконец ей начало казаться, что худшее позади. Вскоре она решила, что тяга прошла.

Но, конечно, это был далеко не конец. Спустя годы, после того как Бэчмен все потеряла и разрушила жизнь свою и мужа, выкинула на ветер сотни тысяч долларов, а ее адвокат утверждал перед Верховным судом, что Энджи Бэчмен играла не по своей воле, а по привычке, и потому ее нельзя обвинить в понесенных убытках, после того как она стала посмешищем в интернете и люди сравнивали ее с Джеффри Дахмером и родителями, бросающими своих детей, она задала себе вопрос: «А насколько я на самом деле ответственна за случившееся?»

«Я искренне верю, что на моем месте любой человек поступил бы так же», — говорила она мне.

Одним июльским утром 2008 года доведенный до отчаяния мужчина, отдыхавший на западном побережье Уэльса, снял трубку телефона и вызвал скорую помощь.

«Думаю, я убил свою жену, — сказал он. — Боже мой. Я думал, что кто-то взломал дверь. Дрался с этими парнями, а это оказалась Кристин. Должно быть, мне снился сон. Что я наделал, что наделал?»

Через десять минут прибывшая полиция нашла Брайана Томаса, плакавшего около своего фургона. По его словам, накануне вечером они уснули с женой в фургоне, как вдруг проснулись от топота молодых людей, бегавших по парковке. Брайан переставил фургон на край парковки и отправился обратно спать. Спустя несколько часов Томас проснулся и увидел, что мужчина в джинсах и черной флисовой кофте — один из бегавших по парковке, как он тогда решил, — лежит сверху на его жене. Томас закричал на него, схватил за горло и попытался оттащить. Полиции он сказал, что действовал автоматически. Чем больше сопротивлялся мужчина, тем сильнее сжимал его горло Томас. Мужчина царапал ему руку и пытался отбиваться, но Томас душил его все сильнее, и тот в конце концов затих. И в этот момент Томас понял, что в руках у него не мужчина, а собственная жена. Он положил ее тело и стал слегка трясти за плечо, пытаясь разбудить, спрашивал, все ли в порядке. Слишком поздно.

«Я решил, что кто-то ворвался в фургон, я задушил ее, — рыдая, объяснял полиции Томас. — Она для меня все!»

Следующие десять месяцев Томас провел в тюрьме в ожидании суда. Портрет убийцы начал проясняться. В детстве Томас ходил во сне, иногда по нескольку раз за ночь. Он вставал с кровати, ходил по дому, играл с игрушками или брал что-нибудь поесть, а на следующее утро ничего об этом не помнил. Эта его особенность стала семейной шуткой. Судя по всему, раз в неделю он, не просыпаясь, бродил по двору или чьей-нибудь спальне. «Привычка», — отвечала мать соседям, которые спрашивали, почему ее сын ходит по их газону босиком и в пижаме. С возрастом он стал просыпаться с порезами на ногах, но не мог вспомнить, откуда они взялись. Однажды он плавал в канале, не просыпаясь. После свадьбы его жена настолько переживала, как бы он во сне нечаянно не вышел из дома и не попал под машину, что стала запирать дверь, а ключи клала под подушку. Каждую ночь пара ложилась в кровать «обниматься и целоваться», как рассказывал потом Томас, после чего он уходил в свою комнату и засыпал в своей кровати. Иначе его беспокойное метание и ворочанье, крики и бормотания и периодические прогулки не давали бы Кристин спать всю ночь.

«Лунатизм напоминает нам, что сон и бодрствование не взаимоисключаемые понятия, — объяснил мне Марк Мэховальд, профессор неврологии Миннесотского университета, который одним из первых разобрался в поведении человека во время сна. — Та часть мозга, которая контролирует поведение, спит, однако бодрствуют участки, ответственные за очень сложные действия. Проблема заключается в том, что мозгом руководят только базовые модели, ваши базовые привычки. Вы следуете тем шаблонам, которые существуют в вашей голове, ибо вы не в состоянии сделать выбор».

В соответствии с законом полиция должна была обвинить Томаса в убийстве. Однако все улики свидетельствовали, что до той ужасной ночи Томас и его жена жили в счастливом браке. Не было никаких ссор и ругани. У них были две взрослые дочери. Томас и Кристин недавно заказали круиз по Средиземноморью, чтобы отпраздновать сороковую годовщину свадьбы. Обвинители попросили специалиста в области сна доктора Криса Идзиковского из Центра сна в Эдинбурге обследовать Томаса и дать заключение, был ли он в бессознательном состоянии, когда убил жену. Два независимых обследования — одно в лаборатории Идзиковского, второе в тюрьме. Исследователь размещал датчики по всему телу Томаса и измерял мозговые волны, движение мышц глаз, щек и ног, ток воздуха через нос, дыхательные усилия и уровень кислорода во время сна.

Томас был не первым, кто утверждал, что совершил преступление во время сна и потому, разумеется, не должен привлекаться к ответственности за содеянное. Велик список преступников, утверждавших, что они невиновны и всему причиной «автоматизм», которым известен лунатизм и другие бессознательные типы поведения. За последнее десятилетие ученые значительно продвинулись в понимании неврологии привычек и свободной воли, и потому такая защита становится все убедительнее. В лице наших судов и присяжных общество согласилось, что эти привычки настолько сильны, что подавляют способность делать выбор, и потому такой человек не несет ответственности за свои поступки.

Лунатизм — случайный результат нормальной работы нашего мозга во время дремоты. Пока наше тело проходит через разные стадии отдыха, самая примитивная неврологическая структура — ствол мозга — большую часть времени парализует наши конечности и нервную систему, позволяя при этом мозгу видеть сновидения без движения самого тела. Обычно люди способны многократно входить и выходить из стадии неподвижности в течение одной ночи без каких-либо трудностей. В неврологии этот процесс называется «переключением».

Однако мозг некоторых людей при переключении ошибается. Во время сна такие люди впадают в частичную неподвижность, и их тело активно во время сновидений или при переходе между фазами сна. В этом и заключается основная причина лунатизма, который для большинства страдающих им людей является неприятной, но не опасной проблемой. Кто-то, к примеру, видит во сне, как ест торт, а на следующее утро находит на кухне пустую коробку из-под пончиков. Другому приснится, как он идет в ванную, а потом он обнаружит в коридоре лужу. Лунатики могут совершать сложные действия — например, открывать глаза, видеть, передвигаться, вести машину или готовить еду — и все это в совершенно бессознательном состоянии, ибо участки их мозга, связанные с видением, хождением, вождением автомобиля и приготовлением пищи, могут функционировать во время сна их хозяина без участия более глубоких участков, таких как префронтальная кора. Известны случаи, когда лунатики кипятили воду и готовили чай. Один из них управлял моторной лодкой. Другой включил электропилу и начал пилить обрезки дерева, после чего вернулся в постель. Однако в общем и целом лунатики не делают ничего опасного ни для себя, ни для других. Инстинкт избегать опасности срабатывает даже во сне.

Тем не менее ученые, исследуя мозг лунатиков, обнаружили различие между хождением во сне — во время которого люди могут вставать с кровати и реализовывать свои сны или другие слабые побуждения — и так называемым страхом во сне. При возникновении страха в мозге людей возникала совершенно другая активность по сравнению с состоянием бодрствования, полусознанием и даже хождением во сне. Испытывая страх во сне, люди, казалось, были охвачены ужасным беспокойством, но не видели сны в привычном смысле этого слова. Их мозг был отключен, кроме самых примитивных неврологических участков, в число которых входят так называемые «центральные генераторы моделей». Именно эти участки мозга исследовал доктор Лэрри Сквайр и ученые из Массачусетского технологического института, которые обнаружили неврологический механизм петли привычки. Фактически, для невролога мозг в состоянии страха во сне очень похож на мозг, следующий привычке.

Поведение людей, охваченных страхом во сне, представляет собой привычки, хотя и самые примитивные. Такие поведенческие модели, как хождение, дыхание, вздрагивание от громкого звука или борьба с противником во время страха во сне проистекают из зоны «центральных генераторов моделей». Обычно мы не считаем это поведение привычками, однако это именно они и есть: автоматические действия настолько запечатлелись в нашей нервной системе, что, как показывают исследования, могут происходить практически без участия высших отделов мозга.

Однако эти привычки, будучи реализованы от страха во сне, имеют одно существенное отличие: поскольку сон отключает префронтальную кору мозга и другие участки высших когнитивных функций, в инициированную привычку страха во сне невозможно сознательно вмешаться. Если привычка «бороться или убегать» вызывается страхом во сне, маловероятно, что кто-то сможет побороть ее с помощью логики или рассудка.

«Люди, страдающие страхами во сне, не видят снов в привычном понимании, — объяснял невролог Мэховальд. — Нет сложных сценариев, как мы с вами помним из ночных кошмаров. Если что и помнится впоследствии, то только образ или чувства — неминуемой гибели, ужасного страха, потребности защититься или какие-то другие.

Эти чувства тем не менее очень сильны. Они относятся к самым базовым знакам для всех типов поведения, которым мы учимся на протяжении всей жизни. Человек с рождения умеет защищаться или убегать от угрожающей опасности. Поэтому, когда эти чувства возникают, а высшие отделы мозга не в состоянии увидеть их контекста, человек реагирует так, как подсказывают глубочайшие, базовые привычки. Он бежит, или сражается, или следует той поведенческой модели, которую проще всего поймать его мозгу».

Когда человек в состоянии страха во сне чувствует опасность или сексуальное влечение — два наиболее популярных чувства, — то его реакция следует привычкам, связанным с этими чувствами. Люди в состоянии ночного страха прыгали с высоких крыш, потому что верили, что таким образом спасаются от нападающих. Убивали родных детей, ибо считали, что сражаются с дикими животными. Насиловали супругов, несмотря на мольбы жертвы перестать, потому что, как только начинается пробуждение, спящий следует укоренившейся привычке удовлетворить свой порыв. Хождение во сне, кажется, позволяет сделать некий выбор, допускает некоторое участие высших отделов мозга, которые не позволяют слишком близко подходить к краю крыши. Некоторые же в приступе ночного страха слепо следуют петле привычки, куда бы она ни привела.

Некоторые ученые подозревают, что страхи во сне могут передаваться генетически; другие считают, что заболевания вроде болезни Паркинсона повышают вероятность их возникновения. Причины этих страхов плохо изучены, однако известно, что у ряда людей страхи во сне включают порывы к насилию. «Насилие, связанное с ночными страхами, является реакцией на конкретный пугающий образ, который человек может впоследствии описать», — писала в 2009 году группа швейцарских исследователей. Среди людей, страдавших одним типом нарушения сна, «в 64% отмечались попытки наброситься на спящих рядом партнеров, в 3% случаев имели место травмы».

В США и Великобритании были убийцы, которые утверждали, что ночные страхи заставляли их совершать преступления, которые они никогда бы не совершили в состоянии бодрствования. Так, за четыре года до ареста Томаса мужчину по имени Джулс Лоу признали невиновным в убийстве своего 83-летнего отца после того, как он заявил, что напал на него во время страха во сне. Обвинение сочло это объяснение крайне неестественным и заявило, что было бы странно верить, что Лоу спал и одновременно бил кулаками, ногами и топтал своего отца 20 минут и нанес ему более 90 ран. Тем не менее присяжные не согласились, и Лоу был освобожден. В сентябре 2008 года 33-летняя Донна Шеппард-Сондерс чуть не задушила свою мать, придавив ее лицо подушкой в течение 30 секунд. Впоследствии ее оправдали в попытке убийства благодаря заявлению, что она действовала во сне. В 2009 году британского солдата обвинили в изнасиловании девочки-подростка, однако он заявил, что находился в бессознательном состоянии и спал в то время, когда разделся сам, снял штаны с девушки и начал заниматься с ней сексом. Проснувшись в процессе изнасилования, он извинился и вызвал полицию. «Я только что вроде как преступление совершил, — признался он оператору службы спасения. — Честно говоря, не понимаю, что случилось. Я проснулся прямо на ней». Он давно страдал ночными страхами и был признан невиновным. Более 150 убийц и насильников избежали в прошлом веке наказания с помощью защиты в виде автоматизма. Действующие от имени общества судьи и присяжные утверждали, что поскольку преступники не выбирали, совершить преступление или нет, ибо не могли осознанно участвовать в насилии, то не могут быть обвинены в нем.

В случае с Брайаном Томасом тоже казалось, что всему виной нарушение сна, а не порыв к убийству. «Я все равно никогда себя не прощу, — заявил он обвинителям. — Почему я так сделал?»

Доктор Идзиковский, специалист по сну, обследовал Томаса в своей лаборатории, после чего представил свои наблюдения: Томас спал в то время, когда убивал жену. Он не совершал преступления осознанно.

Во время процесса обвинение представило присяжным свои доказательства. По их словам, Томас признался в убийстве жены. Он знал, что давно страдает лунатизмом. Обвинители считали, что он не предпринял мер предосторожности во время отпуска и потому несет ответственность за преступление.

Однако во время выступлений по делу стало понятно, что обвинение находится в невыгодной позиции. Адвокат Томаса заявил, что его клиент не собирался убивать жену; на самом деле в ту ночь он вообще не контролировал собственные действия. Он автоматически отреагировал на опасность, которую почувствовал. Он следовал привычке столь же древней, как человеческий род: инстинкту борьбы с противником и защиты близкого человека. Как только самые примитивные участки его мозга получили знак — кто-то душит его жену, — привычка взяла верх и он начал бороться. При этом его высшие когнитивные функции не имели никакой возможности вмешаться. Адвокат считал, что единственная вина Томаса в том, что он человек и реагирует так, как его заставляет его же нервная система — и в том числе самые примитивные привычки.

Возникало впечатление, что защите помогали даже свидетели обвинения. Хотя было известно, что Томас страдает лунатизмом, психиатры со стороны обвинения заявили, что он никоим образом не мог заранее знать, что может убить. Во сне он никогда ни на кого не нападал. И никогда раньше не причинял вреда своей жене.

Когда для дачи показаний пришел старший психиатр со стороны обвинения, адвокат Томаса начал перекрестный допрос.

Справедливо ли признать вину Томаса за действие, которое тот никак не мог предположить?

Доктор Каролин Джэкоб ответила, что, по ее мнению, Томас не мог предвидеть, что совершит преступление. И если его осудить и приговорить к помещению в больницу Броудмор, где содержатся некоторые из самых опасных британских преступников с психиатрическими заболеваниями, то, в общем, «ему там не место».

На следующее утро глава обвинения обратился к присяжным.

«В момент убийства подсудимый спал, и его сознание не контролировало действия тела, — начал он. — Мы пришли к заключению, что в интересах общества нет смысла продолжать требовать приговора. В связи с этим мы не представим больше доказательств обвинения и предлагаем признать обвиняемого невиновным».

Присяжные так и поступили.

Прежде чем освободить Томаса, судья сказал ему: «Вы честный человек и преданный муж. Думаю, вы испытываете чувство вины. В глазах закона вы не несете ответственности за случившееся. Вы свободны».

Кажется, это было справедливым решением. В конце концов, Томас чувствовал себя полностью опустошенным из-за содеянного. Он понятия не имел, что делал в ту ночь, ибо просто следовал привычке, а его способность принимать решения в тот момент не функционировала. Томас, вероятно, один из убийц, вызывающих наибольшее сочувствие, потому что сам тоже стал в некотором смысле жертвой. Не случайно по окончании судебного процесса судья попытался утешить его.

Многие из этих оправданий также подходят к Энджи Бэчмен, страдавшей от пристрастия к азартным играм. Ее действия тоже разорили и опустошили ее. Позднее она призналась, что испытывала глубокое чувство вины. И, как оказалось, тоже следовала прочно укоренившимся привычкам, из-за которых становилось все сложнее принять решение остановиться.

Тем не менее в глазах закона Бэчмен несет ответственность за свои привычки, а Томас нет. Неужели азартный игрок Бэчмен виновата сильнее убийцы Томаса? Как это соотносится с этикой привычки и выбора?

Через три года после объявления Энджи Бэчмен неплатежеспособной умер ее отец. Последние пять лет она жила между домом своим и родителей и все чаще навещала их по мере ухудшения здоровья. Смерть отца стала для нее ударом. А через два месяца умерла и мать.

«Мой мир разрушился, — говорила она. — Каждое утро я просыпалась и на мгновение забывала, что они умерли. Затем я вспоминала, что их уже нет, и необъяснимая тяжесть давила на грудь. Я не могла думать ни о чем другом. Не знала, чем заняться после пробуждения».

Когда огласили завещания родителей, оказалось, что Бэчмен унаследовала около миллиона долларов.

На 275 тысяч долларов она купила своей семье новый дом в Теннесси неподалеку от того места, где жили мать с отцом. Еще некоторая сумма ушла на то, чтобы перевезти ее взрослых дочерей поближе, так, чтобы все жили рядом. Игорный бизнес в Теннесси был запрещен, и, по словам Энджи, она не хотела возвращаться к прежним дурным привычкам. «Я хотела жить как можно дальше от всего, что напоминало о чувстве потери контроля», — говорила она мне. Она сменила номера телефонов и не сообщила казино свой новый адрес. Так ей было спокойнее.

Как-то вечером, проезжая с мужем по городу, где они прежде жили, чтобы забрать последнюю мебель из старого дома, она задумалась о своих родителях. Как она сумеет жить без них? Почему она была недостаточно хорошей дочерью? Дыхание у нее участилось. Казалось, что начинается паническая атака. Уже несколько лет она не была в казино, но в тот момент ей казалось, что нужно найти способ избавиться от этой душевной боли. В отчаянии она взглянула на мужа. Как раньше.

«Поехали в казино», — предложила Бэчмен.

На входе в заведение один из менеджеров узнал ее. Он помнил ее еще с тех времен, когда она была постоянным посетителем, и пригласил в комнату для игроков. Он поинтересовался, как у нее дела, и она выложила все: рассказала о смерти родителей и каким ударом это для нее стало, какой измученной она все время себя чувствует, будто на краю пропасти. Менеджер умел слушать. Так приятно было наконец рассказать обо всем, о чем она думала, и услышать в ответ, что все это нормально.

Затем Энджи села за стол для игры в рулетку и играла в течение трех часов. Впервые за несколько месяцев тревожность и беспокойство ушли на задний план. Она знала, как этого добиться. На нее будто нашло затмение. В тот вечер она проиграла несколько тысяч долларов.

Harrah’s Entertainment — компания—владелец казино — в игровом мире была известна своими сложными схемами отслеживания клиентов. В основе этой системы лежали компьютерные программы, похожие на те, что создавал в Target Эндрю Поул, алгоритмы прогнозирования, изучавшие привычки азартных игроков и пытавшиеся выяснить, как убедить их потратить побольше денег. Компания рассчитывала планируемую прибыль от каждого клиента, а программы строили календарные графики частоты их посещений и сумм, которые они потратят. Компания отслеживала клиентов с помощью карт клиента и рассылала им купоны на бесплатную еду и кассовые чеки; телемаркетеры звонили людям домой, чтобы узнать, где они были. Работников казино учили поощрять посетителей рассказывать о своей жизни в надежде, что это поможет получить информацию, которую можно будет использовать для прогнозирования сумм, которые они могут поставить на кон. Один из руководителей Harrah’s называл этот подход «маркетинг по Павлову». Каждый год компания проводила тысячи тестов ради усовершенствования методов прогнозирования. Отслеживание клиентов приносило компании миллиардные прибыли и было настолько точным, что давало информацию о тратах игроков с точностью до цента и минуты⁶¹.

Естественно, Harrah’s отлично знала, что несколько лет назад Бэчмен была объявлена некредитоспособной и не выплатила проигрыш в размере 20 тысяч долларов. Однако вскоре после беседы с менеджером казино ей стали звонить по телефону с предложениями бесплатного проката лимузина, который отвезет ее в казино в Миссисипи. Ей с мужем предлагали бесплатные билеты на самолет до озера Тахо, апартаменты и билеты на концерт «Иглз». «Я ответила, что с нами поедет дочь, а она хочет взять с собой подругу», — рассказывала Бэнчмен. Компания отвечала, что с этим не возникнет никаких проблем. Перелет и проживание будут бесплатными для всех. На концерте она сидела в первом ряду. Harrah’s выделила ей 10 тысяч долларов для игры и пожелала всего наилучшего.

На этом предложения не закончились. Каждую неделю звонили из очередного казино, спрашивали, хочет ли она лимузин, билеты на концерты и самолет. Вначале Бэчмен сопротивлялась, но в конце концов начала принимать каждое приглашение. Когда подруга семьи обмолвилась, что хочет выйти замуж в Лас-Вегасе, Бэчмен позвонила, и следующие выходные они провели в Palazzo. «Мало кто знает о существовании этого заведения, — рассказывала она мне. — Я позвонила и задала вопрос, и оператор ответил, что это слишком эксклюзивная информация, чтобы сообщать ее по телефону. Квартира была как в кино: шесть спален, веранда и джакузи в каждой спальне. И дворецкий в придачу».

Как только она переступала порог казино, ее привычки к азартным играм почти сразу вступали в действие. Нередко она играла часами напролет. Начинала с маленьких ставок только на деньги казино. Потом ставки росли, и она пополняла свои жетоны с помощью денег, снятых в банкомате. Ей казалось, что в этом нет никакой проблемы. Потом она играла по 200—300 долларов в каждой руке, двумя руками сразу, иногда по 10—12 часов. Как-то вечером она выиграла 60 тысяч долларов, дважды уходила с 40 тысячами. Однажды явилась в Лас-Вегас со 100 тысячами долларов, а домой вернулась с пустым кошельком. Ее стиль жизни особо не изменился. Банковский счет по-прежнему был полон, и она никогда не думала о деньгах. Вот почему родители сделали ее наследницей первой очереди: чтобы она наслаждалась жизнью.

Бэчмен пыталась снизить темп, но предложения от казино становились все интереснее. «Менеджер одного заведения заявил мне, что его уволят, если я не приеду в эти выходные, — рассказывала она. — Они говорили: „Мы отправили вас на этот концерт, предоставили вам этот замечательный номер. Да и играли вы в последнее время немного“. Что ж, все эти приятные вещи они действительно делали для меня»⁶².

В 2005 году умерла бабушка ее мужа, и вся семья поехала на похороны в родной город, где они когда-то жили. Бэчмен пошла в казино вечером накануне церемонии, чтобы проветриться и мысленно приготовиться к суете следующего дня. Через 12 часов она проиграла 250 тысяч долларов. В тот момент она будто не замечала размер проигрыша. Когда она думала об этом впоследствии — «потерять четверть миллиона долларов», — это казалось нереальным. Она постоянно врала самой себе: что счастлива в браке, хотя иногда целыми днями они с мужем практически не разговаривали; что у нее есть близкие друзья, хотя те заезжали в Вегас только во время путешествий; что она была хорошей матерью, хотя видела, что ее дочери совершают те же ошибки, что она сама, слишком рано беременеют; что ее родители были бы рады увидеть, как она выбрасывает их деньги на ветер. Казалось, есть только два выбора: продолжать обманываться или признать, что она опозорила своих родителей, которые с таким трудом зарабатывали эти деньги.

Четверть миллиона долларов. Она ничего не сказала мужу. «Я сосредоточилась на чем-то новом, что пришло мне в голову в ту ночь», — говорила она.

Однако вскоре проигрыши стали слишком большими, чтобы на них можно было не обращать внимания. Иногда ночью, после того как засыпал муж, Бэчмен украдкой вылезала из кровати, садилась за стол на кухне и быстро писала цифры, пытаясь понять, сколько же денег проиграла. Депрессия, начавшаяся после смерти родителей, казалось, становилась все глубже. Она постоянно чувствовала себя уставшей.

А из казино Harrah’s продолжали звонить.

«Отчаяние охватывает в тот момент, когда понимаешь, сколько проиграл, а затем кажется, что уже не остановиться, потому что нужно отыграться, — объясняла она. — Иногда я нервничала, как будто на меня нашло затмение, и знала, что успокоюсь, если сделаю вид, что скоро смогу поехать опять. Потом мне опять звонили из казино, и я соглашалась, потому что уступить всегда проще. Я действительно верила, что могу отыграться. Раньше ведь выигрывала. Если невозможно выиграть, азартные игры объявили бы вне закона, ну так ведь?»

В 2010 году когнитивный нейроученый Реза Хабиб попросил 22 человек лечь в аппарат МРТ и смотреть, как мелькают карточки в игровом автомате. Половина участников были «патологическими азартными игроками» — то есть людьми, которые скрывали от своих семей пристрастие к азартным играм, прогуливали работу ради игры или имели неоплаченные чеки в казино⁶³, поскольку платить было нечем. Другая половина играла в азартные игры, чтобы поддержать компанию, без проблем в азартном поведении. Всех попросили лечь на спину в узкой трубе и смотреть, как на экране крутятся колеса «счастливой семерки», мелькают яблоки и золотые слитки. Игровой автомат запрограммировали на три результата: выигрыш, проигрыш и «попадание близ цели»: рисунки почти совпали, но в последний момент не выстроились в одну линию. Ни один из участников не выигрывал и не проигрывал ни одного доллара. Им нужно было только смотреть на экран, в то время как аппарат МРТ регистрировал их неврологическую активность.

«Особенно нас интересовали системы мозга, связанные с привычками и привыканием, — рассказывал мне Хабиб. — Мы обнаружили, что, говоря неврологическим языком, патологические игроки сильнее возбуждались от выигрыша. Когда символы выстраивались в одну линию, то, даже если игроки ничего не выигрывали, участки их мозга, связанные с эмоциями и наградой, были намного активнее, чем у непатологических игроков.

Однако интереснее всего вел себя мозг в случае „попаданий близ цели“. Патологические игроки воспринимают попадания близ цели как победу. Их мозг реагирует практически так же. Тогда как для непатологического игрока попадание близ цели сродни проигрышу. Люди, не имеющие проблем с азартными играми, лучше понимают, что попадание близ цели все равно означает проигрыш».

Две группы людей видели одно и то же событие, однако по-разному осознавали его с неврологической точки зрения. Участники с патологической страстью к азартным играм испытывали от попаданий близ цели умственный подъем, что, по предположению Хабиба, может объяснить, почему они играют намного дольше других людей: попадание близ цели запускает те привычки, которые толкают игроков сделать очередную ставку. Игроков без пристрастия к игре при виде попадания близ цели внезапно посещает озарение, которое запускает другую привычку, и ее внутренний голос говорит: «Мне нужно уйти прежде, чем дела пойдут еще хуже».

Непонятно, отличается ли мозг завзятых игроков с рождения, или же его функции может изменить длительное воздействие игровых автоматов, интерактивного покера и казино. Ясно одно: существенные неврологические различия влияют на обработку завзятыми игроками информации — и это помогает объяснить, почему Энджи Бэчмен теряла над собой контроль при каждом посещении казино. Конечно, игровые компании прекрасно знают об этой тенденции, и именно поэтому в последние десятилетия игровые автоматы были перепрограммированы таким образом, чтобы «попадание близ цели» выпадало чаще⁶⁴. Игроки, продолжающие делать ставки после «попаданий близ цели», являются основными источниками прибыли казино, ипподромов и государственных лотерей. «Добавить в лотерею „попадание близ цели“ — все равно что подлить масла в огонь, — рассказывал консультант государственной лотереи, с которым я беседовал на условиях анонимности. — Хотите знать, почему резко подняли продажи? Каждый билет моментальной лотереи сделан таким образом, чтобы заставить вас почувствовать, что вы почти выиграли».

Участки мозга, которые исследовал в своем эксперименте Хабиб, — базальные ганглии и ствол мозга — те же самые, где находятся привычки (а также где начинается поведение, связанное со страхами во сне). За прошедшие десять лет с появлением новых классов медикаментов, направленных на эту зону (таких как лекарств для лечения болезни Паркинсона), мы много узнали о чувствительности некоторых привычек к внешней стимуляции. В США, Австралии и Канаде против производителей лекарств возбуждались групповые судебные дела. Обвинители утверждали, что лекарства, воздействуя на схему, связанную с петлей привычки, заставляли пациентов делать ставки, есть, совершать покупки в магазинах и мастурбировать. В 2008 году федеральный суд присяжных в Миннесоте присудил фармацевтической компании выплатить пациенту 8,2 миллиона долларов после того, как тот заявил, что принимаемый препарат заставил его проиграть более 250 тысяч долларов. Сотни аналогичных процессов ожидают решения суда.

«В таких случаях мы можем точно сказать, что пациенты не контролируют свои навязчивые идеи и увлечения, ибо можем указать лекарство, которое нейрохимически влияет на него, — рассказывал Хабиб. — Однако мозг людей с навязчивой привязанностью к азартным играм выглядит очень похоже, только они не могут списать это на лекарства. Они говорят исследователям, что не хотят играть, но не в состоянии сопротивляться страстному желанию. Так почему мы говорим, что такие азартные игроки контролируют свои действия, а пациенты Паркинсона нет?»

18 марта 2006 года Бэчмен полетела в казино по приглашению Harrah’s. К тому времени ее банковский счет почти опустел. Попытавшись подсчитать, сколько денег она проиграла за всю жизнь, она получила цифру порядка 900 тысяч долларов. Она уже сообщила Harrah’s, что почти разорена, но мужчина на другом конце телефона сказал приезжать в любом случае. И пообещал открыть ей кредитную линию.

«Я чувствовала, что не могу отказаться, что стоит им показать мне малейший соблазн, как мой мозг отключается. Понимаю, что это звучит как отговорка, но казино всегда обещает, что на этот раз все будет иначе. И я знала, что в конце концов сдамся, как бы ни сопротивлялась вначале».

Бэчмен взяла с собой оставшиеся деньги. Она подумала, что если сможет хоть немного выиграть, хотя бы 100 тысяч, то сможет перестать играть и еще останется что-нибудь передать детям. Муж немного посидел вместе с ней, но в полночь ушел спать. Около 2 утра она проиграла все, с чем пришла. Работник Harrah’s принес ей на подпись вексель. Она подписала в общей сложности шесть векселей на сумму 125 тысяч долларов.

Примерно в шесть утра ей наконец повезло и стопка жетонов перед ней стала расти. Собралась толпа. Бэчмен лихорадочно подсчитала: выигрыша не хватит, чтобы расплатиться с подписанными векселями, но если она продолжит играть по-умному, то победит и потом уже бросит игру. Она выиграла пять раз подряд. Чтобы выйти в победители, оставалось выиграть всего 20 тысяч. Крупье раздал 21. Потом еще раз. После нескольких раздач 21 выпало в третий раз. К десяти утра Бэчмен осталась без жетонов. Она опять попросила денег в долг, но казино отказало.

В оцепенении она вышла из-за стола и отправилась в свой номер. Казалось, будто пол дрожит под ногами. Она придерживалась рукой за стену, чтобы прислониться, если начнет падать. Когда она вошла в комнату, муж уже ждал ее.

«Все кончилось», — произнесла Бэчмен.

«Почему бы тебе не принять душ и не отправиться в постель? — ответил он. — Все в порядке, ты и прежде проигрывала».

«Все кончилось», — повторила она.

«В смысле?»

«Денег больше нет, — пояснила она. — Совсем».

«По крайней мере, у нас остался дом», — попытался успокоить ее муж.

Она не рассказала ему, что опустошила кредитную линию на дом еще несколько месяцев назад и проиграла все полученные деньги.

Брайан Томас убил жену. Энджи Бэчмен промотала свое наследство. Есть ли разница в определении меры их ответственности обществом?

Адвокат Томаса утверждал, что его клиент невиновен в смерти жены, ибо действовал бессознательно, автоматически и его действия были инициированы верой в нападение злоумышленника. Адвокат считал, что Томас никогда не выбирал убийство и потому не несет ответственности за смерть жены. Если следовать той же логике, поведением Бэчмен тоже руководили сильные страстные желания, как показали исследования мозга завзятых игроков, проведенные Резой Хабибом. Возможно, она делала выбор в тот первый день, когда оделась и решила провести вечер в казино, и в последующие недели или месяцы. Но годы спустя, когда она проигрывала 250 тысяч долларов за ночь, совсем отчаялась бороться со своими желаниями и потому переехала в штат, где азартные игры были запрещены, она уже не принимала осознанных решений. «Исторически в неврологии считалось, что люди с поврежденным мозгом лишаются некоторой части свободы воли, — рассказывал Хабиб. — Очень похожая ситуация возникает, когда патологически азартный игрок видит казино. Он как будто теряет возможность выбора⁶⁵».

Адвокат Томаса утверждал так убедительно, что все поверили: да, его клиент совершил ужасную ошибку и будет всю жизнь страдать от чувства вины. Но разве не ясно, что Бэчмен одолевают те же чувства? «Мне так стыдно, так ужасно от того, что я сделала, — сказала она мне. — Мне кажется, я всех подвела. Я знаю, что никогда уже не смогу компенсировать потери, что бы ни сделала».

Говорят, что между историей Бэчмен и Томаса есть одна большая разница: Томас убил невинного человека, он совершил преступление, которое всегда считалось одним из самых тяжелых. Энджи Бэчмен потеряла деньги. Единственными жертвами в этом случае стали она, ее семья и компания с капиталом 27 миллиардов долларов, которая одолжила ей 125 тысяч.

Общество отпустило Томаса на свободу. Бэчмен признали ответственной за свои деяния.

Через 10 месяцев после того как Бэчмен проиграла все свое состояние, Harrah’s попыталась получить деньги с ее банка. Долговые обязательства, которые она подписала, вернулись неоплаченными, и Harrah’s подала на нее в суд, потребовав оплатить свои долги и дополнительно 375 тысяч долларов в виде штрафов — фактически, это гражданское наказание за совершение преступления. Бэчмен подала встречный иск, заявив, что, увеличивая ее кредитную линию, предоставляя бесплатные апартаменты и спиртное, Harrah’s охотились за человеком, который, и они это прекрасно знали, не в состоянии контролировать свои привычки. Ее дело прошло все инстанции вплоть до Верховного суда. Адвокат Бэчмен, повторяя заявления, которые делал адвокат Томаса от имени убийцы, сказал, что ее нельзя считать виновной, ибо она автоматически реагировала на соблазны, предложенные Harrah’s. Он утверждал, что, когда Бэчмен начали заваливать предложениями, когда она пришла в казино, ее привычки взяли вверх и она уже не могла контролировать свое поведение.

Судьи, действовавшие от лица общества, говорили, что Бэчмен была не права. «Нет общего закона, обязывающего казино воздерживаться от попыток завлечь или связываться с азартными игроками, которые, как ему известно или должно быть известно, страдают навязчивой идеей игры», — писал суд. В штате существовала программа добровольного исключения, с помощью которой любой человек мог попросить включить его в список лиц, которые просили казино не допускать их до игры. «Программа добровольного исключения предполагает, что патологически азартные игроки будут лично нести ответственность за предотвращение и защиту самих себя от навязчивой страсти к азартным играм», — писал судья Роберт Ракер.

Возможно, поведение Томаса и Бэчмен действительно привело к разным результатам. В конце концов, проще пожалеть опустошенного вдовца, чем проигравшуюся до нитки домохозяйку.

Но почему проще? Почему кажется, что несчастный супруг — жертва, а обанкротивший азартный игрок получил по заслугам? Почему кажется, что некоторые привычки легко контролировать, а другие практически невозможно?

И, что самое важное, правильно ли различать эти два случая?

«Некоторые мыслители, — писал Аристотель в „Никомаховой этике“, — утверждают, что люди от природы становятся хорошими. Другие считают, что это происходит по привычке, третьи — по указанию». Аристотель считал, что всем правят привычки. Он полагал, что действия, которые совершаются бездумно, доказывают истинную человеческую сущность. Поэтому «как нужно заранее готовить клочок земли, прежде чем он сможет питать семя, так следует готовить и ум ученика и его привычки, чтобы он любил и ненавидел правильное».

Привычки не так просты, как кажутся. На протяжении всей книги я пытался показать, что привычки — даже укоренившись в нашей голове — не являются судьбой или жребием. Их можно выбирать, нужно только знать как. От неврологов, изучавших больных амнезией, и организационных экспертов, перестраивавших компании, мы знаем о привычках только то, что любую из них можно изменить, если понять механизм их действия.

Сотни привычек ежедневно влияют на нашу жизнь: с их помощью мы одеваемся по утрам, беседуем со своими детьми и засыпаем по ночам. Они влияют на выбор еды на завтрак и методы ведения бизнеса. Они определяют, занимаемся ли мы после работы спортом или пьем пиво. У каждой привычки свой знак и своя неповторимая награда. Некоторые просты, тогда как другие сложны, опираются на эмоциональные знаки и предлагают едва различимые нейрохимические награды. Однако каждая привычка вне зависимости от ее сложности податлива. Самые завзятые алкоголики могут стать трезвенниками. Самые неблагополучные компании могут измениться. Выгнанный из средней школы ученик может стать успешным руководителем.

Чтобы переделать привычку, нужно решиться изменить ее. Нужно осознанно быть готовым к тяжелой работе: определить знаки и награды, которые управляют привычными действиями привычки, и найти альтернативы. Вы должны знать, что контроль в ваших руках, и быть достаточно сознательными, чтобы им воспользоваться. Каждая глава этой книги посвящена демонстрации разных аспектов реальности этого контроля.

И хотя и Энджи Бэчмен и Брайан Томас утверждали одно и то же: что они действовали по привычке, не контролировали свои действия, потому что их поведение было автоматическим, — представляется справедливым относиться к ним по-разному. Справедливо считать Энджи Бэчмен ответственной за свои поступки, а Брайана Томаса освободить от ответственности, ибо он никогда не знал о существовании механизмов, которые привели его к убийству, и еще меньше мог управлять ими. Бэчмен же знала о своих привычках. А как только вы знаете о существовании привычки, то несете ответственность за ее изменение. Постарайся она чуть больше, может быть, смогла бы победить свою страсть. Другим людям это удалось даже перед лицом еще больших соблазнов.

В этом и заключается смысл книги. Возможно, убийца-лунатик может правдоподобно утверждать, что не знал о своей привычке и потому не несет ответственности за совершенное преступление. Однако почти все прочие модели поведения, которые движут жизнью большинства людей, — как есть, спать, общаться с детьми, не задумываясь тратить время, внимание и деньги — нам известны, и мы знаем о существовании этих привычек. Стоит нам понять, что привычки можно изменить, как появляется свобода выбора — и ответственность — переделать их или оставить как есть. Как только вы поняли, что привычки возможно перестроить, вам проще управлять силой привычки, и есть только единственный вариант — перейти к действию.

«Вся наша жизнь, — писал Уильям Джеймс, — в своей отчетливой форме есть не что иное, как масса привычек — практических, эмоциональных и интеллектуальных, которые систематически организуются ради нашего счастья или страдания и непреодолимо несут нас к нашей судьбе, какой бы она ни была».

Умерший в 1910 году Джеймс происходил из культурной семьи. Отец его был богатым и выдающимся теологом, брат Генри — блестящим, успешным писателем, чьи романы изучают до сих пор. В возрасте около 30 лет Уильям был в семье самым неустроенным. Был слаб, как ребенок. Хотел стать художником, потом записался в медицинский университет, но бросил его ради экспедиции к верховьям Амазонки. Впрочем, от экспедиции он тоже отказался. В дневнике он упрекал себя за отсутствие талантов хоть в чем-нибудь. Кроме того, он не был уверен, что может измениться к лучшему. Во время учебы в медицинском университете он побывал в больнице для умалишенных, где видел мужчину, который кидался на стену. Как объяснил врач, этот больной страдал галлюцинациями. Джеймс никогда не говорил, что часто ему казалось, что с больными у него больше сходства, чем с коллегами-терапевтами.

«Сегодня я почти дошел до ручки и отчетливо понял, что должен сделать выбор с открытыми глазами, — писал Джеймс в дневнике в 1870 году, когда ему было 28 лет. — Должен ли я открыто выкинуть за борт всю эту моральную чушь как не соответствующую моим природным склонностям?»

Другими словами, не лучше ли покончить с собой?

Спустя два месяца Джеймс принял решение. Он проведет эксперимент длиной в год, прежде чем совершит какой-нибудь опрометчивый поступок. 12 месяцев будет жить с верой в то, что контролирует себя и свою судьбу, что может стать лучше и по доброй воле хочет измениться. Доказать, что это правда, невозможно. Однако он освободил себя, чтобы верить в возможность перемен, хотя все доказательства показывали обратное. «Думаю, вчера был кризис моей жизни», — писал он в дневнике. И по поводу своей способности измениться: «На данный момент — до следующего года — я буду делать вид, что она не иллюзорна и, следовательно, существует. Моим первым актом доброй воли станет вера в саму добрую волю».

Весь следующий год он тренировался каждый день. В дневнике он пишет так, как будто никогда не сомневался в контроле над собой и своим выбором. Он женился, начал преподавать в Гарварде. Стал проводить много времени с Оливером Уэнделлом Холмсом-младшим, который впоследствии стал судьей Верховного суда, и Чарльзом Сандерсом Пирсом, пионером изучения семиотики, с которыми организовал дискуссионную группу под названием «Клуб метафизики». Через два года после той записи в дневнике Джеймс отправил письмо философу Чарльзу Ренувье, который подробно объяснял механизм доброй воли. «Не могу не воспользоваться случаем и не сообщить, какой восторг и благодарность охватили меня по прочтении вашего эссе, — писал Джеймс. — Благодаря вам у меня впервые в жизни есть четкая и разумная концепция свободы. ...Могу сказать, что с помощью этой философии моя добродетельная жизнь начинает возрождаться. И уверяю вас, это далеко не пустяк».

Впоследствии он лихо напишет, что воля к вере — важнейший компонент формирования веры в перемены, а привычки — один из важнейших методов создания этой веры. Он отметил, что привычки — это то, что позволяет нам «поначалу делать что-то с трудом, потом делать это все с меньшими усилиями и, наконец, когда практики достаточно, выполнять действие полумеханически или вообще почти бессознательно». Раз выбрав, кем хотят стать, люди растут «в том направлении, в котором тренировались, как лист бумаги, который, будучи сложен хоть раз, падает всегда с одними и теми же складками».

Если вы верите, что можете измениться, — если превратите это в привычку, — то изменение станет реальностью. Вот она, настоящая сила привычки: понимание того факта, что ваши привычки именно такие, какими вы их выбрали. Как только выбор сделан — и стал автоматическим, — он не только реален, но начинает казаться неизбежным. По словам Джеймса, он, выбор, «неминуемо несет нас к судьбе, какой бы она ни была».

Наши привычные мысли о нашем окружении и нас самих создают миры, в которых живет каждый из нас. «Как-то два малька плыли по реке и встретили взрослую рыбу, которая плыла им навстречу. Она кивнула молодняку и сказала: „Доброе утро, парни. Как водичка?“ — рассказывал писатель Дэвид Фостер Уоллейс своим ученикам выпускного класса колледжа в 2005 году. — Мальки поплыли дальше, пока один из них в конце концов не глянул на соседа и не спросил: „Что за ерунда такая — вода?“»

Вода — это привычки, бездумный выбор и невидимые решения, которые окружают нас ежедневно и становятся видимыми, стоит лишь глянуть на них внимательнее.

Всю жизнь Уильям Джеймс писал о привычках и их центральной роли в стремлении к счастью и успеху. Этой теме посвящена целая глава его шедевра «Принципы психологии». Вода, по его мнению, — самая подходящая аналогия, чтобы объяснить механизмы работы привычки. Вода «опустошает для себя канал, который все расширяется и углубляется, а перестав течь, возобновляет движение и течет по пути, который сама же до этого проложила».

Теперь вы знаете, как перенаправить этот путь. Теперь у вас достаточно сил, чтобы плыть.