Сильвин из Сильфона

Эпилог. Окончание

После скромного ужина брат Клемент вернулся в свою келью, и тотчас к нему осторожно заглянул мальчик арабского происхождения, поманил: Пора!

Сильвин с готовностью закутался в плащ, накрыв при этом голову широким капюшоном, и последовал за мальчишкой, благо тот, хотя и торопился, все время оглядывался и нехотя притормаживал, зная, что старому хромому монаху нипочем за ним не угнаться.

Не нарушая гулкой тишины тяжелых сводов, они скользнули мимо десятка дверей, спустились по узкой каменной лестнице и оказались в неосвещенных подвальных помещениях. Тут провожатый Сильвина откинул несколько корзин, покопался в куче тряпья и вскоре в его руках оказалась древняя керосинка. Он поспешил запалить ее.

Подгоняемые собственными тенями, они двинулись дальше, и, преодолев замысловатым маршрутом шагов сто, уперлись в кирпичную стену. Мальчик осветил кладку, нажал рукой на один из кирпичей, тот поддался, и сразу же стена сдвинулась, обнаружив еще одну лестницу, деревяную, ведущую вниз. Воспользовавшись ею, они очутились в старинных катакомбах, которые, согласно преданиям, не раз выручали в смутное время монахов-основателей при многочисленных осадах. Через пятнадцать минут старик и мальчик выбрались на поверхность.

Они оказались в лесу, в окружении старых дубов с необхватными стволами; арапчонок тщательно замаскировал ветками дупло могучего дуба, из которого они только что выбрались, и, схватив Сильвина за полу широкого рукава, потащил в чащу: «Скорее, мы опаздываем!»

Вечер ускользал, превращаясь в тихую ласковую ноту. Его фиолетовый язык последний раз лизнул травы — те в истоме благодарно зашелестели и все вокруг будто растворилось в сизой густоте. На одной из прогалин мелькнули меж редких стволов молчаливые формы монастырских строений, но чаща сразу же надвинулась, оставив путников в окружении угрюмых великанов.

Впрочем, дерзкий мальчишка спешил и спешил, видимо, не раз проделывал подобное, и вскоре вытолкнул Сильвина на просторную поляну. Чья-то властная рука тут же сунула арапчонку купюру, он поцеловал эту щедрую руку и спрятался за спиной Сильвина.

Яркий свет ударил в его единственный глаз, на мгновение ослепил. Слегка поддерживаемый под локоть всë той же властной рукой, он ступил вперед, в своем жалком балахоне, убогий, согбенный, и оказался в плотном облаке жаркого света, который нагнетали факелы в руках сотен людей.

Тут были мужчины и женщины, самого разного возраста, национальности и социального положения, и с ними дети, все в одной толпе, в схожих белых одеяньях. При виде этого истлевшего заживо старика, их пламенеющие лица выражали одни и те же чувства: одухотворенность, благодать, годами намоленное смирение, готовность к любому приказу и самой смерти.

Блаженной радостью, которая щедро струилась из глаз этих людей, наверное, можно было бы наполнить море святой воды, и источником тому, очевидно, был этот удивительный человек, превращенный неумолимым временем в чудом не разлетевшийся пепел. Диковинное ночное сборище пало ниц перед ним и вопль безумного счастья вихрем поднялся над поляной, срывая с дубов переспевшие желуди.

Далее произошло и вовсе невероятное. Толпа двинулась к старцу, гусиным шагом, на коленях или ползком, сбилась в кучу и началась давка — каждый старался приблизиться первым. Брат Клемент смущенно оглянулся на того, кто все время стоял рядом с ним, но металлическая требовательность ответного взгляда вернула ему самообладание.

Одновременно перед Сильвином из ниоткуда выросли ранее никем не замеченные три крепыша, в тех же одеяниях, что и остальные. Они живо превратили неуправляемую толпу в некое подобие колонны, так что желающие поцеловать сандалию старца, прикоснуться к его одеждам или облобызать его сморщенную десницу вынуждены были делать это в строгой очередности. Мало того: перед тем, как быть допущенным к монаху, каждый бросал к его ногам деньги, и чем крупнее оказывалась сумма, тем больше времени страждущий проводил вблизи своего кумира. Подношения большинства были весьма внушительны.

«Доллары не берем, желательно евро!» — категорично советовал начальственный женский голос. Арапчонок проворно собирал пачки банкнот в школьный рюкзак.

Процедура длилась около получаса. Наконец, все были удовлетворены и заняли прежние места; кто-то крикнул: «Слово!» — и все дружно поддержали: «Слово! Слово!»

— Ну что же ты! — Марина больно ткнула острым кулачком в дряблый бок Сильвина. — Решил мне и тут все изгадить? Я день и ночь только и потакаю твоим дурацким прихотям, — шептала ему на ухо, — а ты, старый пень?!

Сильвин в испуге отшатнулся от молодой женщины. О, господи, как могла та чумазая десятилетняя девочка с дистрофичной фигуркой и безобразным ртом в пол-лица, в сердце которой тогда произрастало целое поле чудеснейших диких цветов, превратиться в эту несносную стерву, в этого ухоженного монстра, стяжающего грязным мошенничеством злато?!

— Я не хочу! Мне все это радикально надоело! — захныкал Сильвин.

— Ты что, опять не выучил?!

— Не выучил? Выучил! Но почему я должен каждый раз распинаться перед этим быдлом?

— Опять за старое?! Потому что ты все мое наследство просрал, идиот! — прошипела Марина. — Не говоря уже о том, что эти несчастные люди… они очень в тебе нуждаются!

— Единственное, в чем они нуждаются — это в хорошей порке, а некоторые в психушке и полицейских наручниках. Мне не требуется обладать особым даром, чтобы видеть их прежалкие душонки!.. И зачем здесь дети?!.

Впрочем, Сильвин препирался недолго. Он стащил с головы капюшон, дополнительно явив пастве отборные увечья и вызвав общий возглас жалости и умиления, а затем проникновенно загнусавил хорошо заученной полурелигиозной-полумистической вязью:

— Я не знаю, верю ли я в Него. Я даже не знаю, существует ли Он — доказательств не вижу. А если и существует, кто поручится за то, что всë не обман лукавый, что зло, творимое на земле, не Его рук дело? Ибо вижу под Его знаменем лишения безмерные, страдания бесконечные и всеобщее моральное разложение, болезни, кровь, смерть — всеобъемлющее и непобедимое торжество зла! Но я верю в себя! Я чувствую в себе силы! Добрые силы! Я питаю этими силами весь мир, и, возможно, от того он еще не пошел ко дну. Имя мое Странник!..

Сильвин говорил неумолимо складно, преобразуя фразы в мощный психический поток красноречия. Все, кто находились на поляне, очевидно впали в божественный экстаз: внимали его словам с величайшей болью и радостью. Некоторые глупо улыбались, другие ушли в себя, замерли в прострации, а иных бешено трясло.

После речи и заключительного ритуала всем было приказано расходиться. Брата Клемента отвели в сторону. Поляна быстро опустела, хотя два десятка паломников нарочно канителились с детьми и ношей в желании подольше лицезреть живое божество, ради которого проделали долгий путь и разорительно потратились.

Марина, подкрашивая при помощи усыпанного бриллиантами зеркальца тонкие змейки губ, сообщила Сильвину:

— На следующей неделе поедешь в Аквитанию. Тебя желает видеть принц Эдуард Третий.

— Я не хочу, — запричитал Сильвин и просительно схватил Марину за руку. — Я не могу! Меня не отпустит настоятель, у меня же уроки!

— Хватит! — Марина зло вырвала руку. — Ты уже однажды не поехал в Сингапур — я потеряла не меньше миллиона. Его заработал один из тех проходимцев, кто выдает себя за Странника! Давай теперь не будем спорить! Что же касается твоей монастырской школы, то ты сам знаешь — она финансируется мной. Кто посмеет мне перечить?! Твой настоятель — этот обжора, пьяница и развратник, которому я поставляю отборных шлюх?!

Сильвин сник:

— Хорошо. Все что угодно… Ты принесла, что я просил?

— На! — Она протянула монаху пакет с душистыми пончиками. Он схватил его в охапку, извлек первый пончик и жадно впился безобразным ртом в сладкую мякоть.

— Теперь послушай меня, папочка! — Последнее слово она произнесла не без едкого сарказма. — Принц Эдуард Третий сказочно богат. Его можно раздеть лимона на три, не меньше…

Сильвин продолжал поглощать пончики, сладкая начинка текла по подбородку, — едва ли прислушиваясь к словам не по годам циничной наставницы. Заметив это, Марина рассердилась:

— Отвернись хотя бы, идиот! Не видишь, на тебя люди смотрят!.. Итак, нам известно, что принц сочувствует идеям Странника. Этим мы и воспользуемся. Ты должен его обаять, затмить, закрутить его мозги в такой морской узел, чтобы никакая церковь не распутала. Понял меня?!

Сильвин нехотя прервал трапезу и преданно облобызал слепнущим от слезы глазом косметически безупречное лицо Марины.

— Как скажешь, моя принцесса!